Безмолвие Харт Джон
— Еще двое.
— Этого хватит.
— Я повесил белого.
— По моему приказу.
— Неважно. — Айзек покачал головой. — Для них я — следующий.
— Да, что ж…
Джон проверил, заряжен ли револьвер, который он всегда носил за поясом. Они собрались в его кабинете — Джон, Айзек и стряпчий. Айна стояла у другого окна и наблюдала за толпой. Стряпчий сел за стол.
— Готово.
— Рабы? — спросил Джон.
— Свободны.
— Земля?
Стряпчий мельком взглянул на молодую женщину у окна и, хотя она не обращала на них внимания, понизил голос.
— Как вы и просили, переведена на имя Айзека.
Джон открыл сейф и вынул стопку банкнот.
— Выходим через заднюю дверь. Так безопаснее.
Стряпчий взял деньги и надел шляпу.
— Не уверен, что вы это переживете. Не уверен, что это было бы справедливо.
Джон подумал, что стряпчий, возможно, прав, но сейчас ему было все равно.
— Иди с ним, Айзек. Выпусти через заднюю дверь. — Когда Айзек вернулся, он сунул ему в руки бумаги. — Шесть тысяч акров, друг мой. Для тебя и твоей семьи. За твою жертву.
— Она хотела не этого.
— Когда узнает, будет уже поздно.
— Почему вы это делаете?
— Может быть, это станет для тебя опорой в трудные времена. Может быть, тебе будет легче вынести это все. — Джон взял со стойки ружье и опустил ладонь на оставленную стряпчим стопку бумаг. — Это документы об освобождении — на каждого из наших людей. Если я не вернусь…
— Вы вернетесь.
Джон кивнул, но крики раздавались уже под самым окном, и ему пришлось повысить голос.
— Не все пожелают остаться с ней. Для тех, кто не захочет, я договорился о переезде на север… — Оконное стекло раскололось, и влетевший камень разбросал каминные принадлежности. — Что бы ни случилось, оставайся внутри.
— Вы уверены в том, что делаете?
— Ты спас мою жизнь. — Джон улыбнулся. — Свободу. Землю. Мою любовь и уважение. Как еще я могу отблагодарить тебя?
Оставив Айзека с девушкой, он вышел из комнаты и остановился у двери спальни. Жена улыбалась ему, держа ребенка у груди.
Даже во сне у Джонни перехватило дыхание.
Она была жива.
И назвала сына Спенсером — так звали ее отца.
Сон едва не оборвался, но вместо этого двинулся вперед. Держа в руке ружье, он смотрел на собравшуюся под окном толпу. Звезды бледнели в небе, но сон снова сошел с мертвой точки.
Он стоял на болоте.
И его сердце было разбито.
— Где она, Айзек?
— Джон, боже мой… Что вы здесь делаете? Столько времени прошло…
— Три месяца после нашего последнего разговора.
Еще восемь миновало с той ночи, когда под окнами бушевала толпа, но Айзек состарился, казалось, на дюжину лет. Горло его скрывала борода, почти полностью седая. Джон тоже выглядел не лучшим образом. Сапоги стоптались до дыр, запущенная борода висела клочьями. Чтобы удержать штаны, ему пришлось недавно пробить в ремне новые дырки. Когда он спал в последний раз? Джон и сам не знал. Лишь ярость жила в нем, потребность двигаться и убивать.
— Где мне найти ее?
— Она узнает вас за милю. Вы и подойти не сможете.
Джон повернулся. Ночь выдалась черная, беззвездная. За водой, между деревьями, где стояли домишки, поблескивали огоньки.
— Она и впрямь так могущественна?
— Ей подвластны жизнь и смерть. Немыслимое. — Айзек качнул большой головой. — Сам бог не смог бы объяснить то, что видел я.
Джон сглотнул разочарование и страх.
— Сколько людей осталось?
— Семеро детей родилось. Девятнадцать взрослых осталось.
— Они помогут мне?
— Они боятся и любят ее. И поклоняются ей.
— Тогда я должен попросить о последнем одолжении.
— Говорите.
— Если ей суждено умереть, мне понадобится твоя помощь.
Айзек покорно склонил голову.
— Неужели ваша жизнь так ужасна, что вы готовы рискнуть ею?
— Дом сгорел. Скот либо забит, либо угнан. Люди жестоки и ничего не прощают. Мы живем в страхе.
— А ваш сын?
— Он растет сильным и крепким.
— Мэрион?..
— Такая же, какой была, когда мы разговаривали в последний раз.
— Мне жаль.
Джон отвел глаза. Он не мог говорить о жене, не мог думать о ней.
— Айна должна умереть, друг мой.
— А если умрете вы? Что будет с вашим сыном?
— Я нашел женщину, которая о нем позаботится.
— Джон, пожалуйста…
— Айна или я. Один из нас сегодня умрет.
На мгновение Джонни поднялся над видением. Он не знал, что не так с Мэрион. Знал только, что живут они бедно и что мальчик любит играть в утреннем свете: розовощекий малыш на узкой кровати, ухватившийся за палец матери.
Почему же так грустно?
Сон пошел быстрее, кусочками и фрагментами: гукающий малыш, мать рядом с ним. Джонни снова уловил ту же нотку грусти, а потом и понял остальное.
Ее рука лежала на кровати неподвижно.
Безжизненная, теплая, ничего не чувствующая.
Ночь сменилась рассветом, прежде чем Джон нашел место, описанное Айзеком: кипарис вдалеке от края воды, забытый великан с пустоткой между корнями, достаточно большой, чтобы в ней мог спрятаться человек. «Тихое местечко, — сказал Айзек. — В таком приятно делать детей. Рассвет — любимое время. Ни о чем другом она и не думает. Я отвлеку ее».
Джон лежал между корнями, когда пришел первый свет. Туман, мох, деревья за узкой росчистью — ничего больше он не видел. Лизнув палец, протер прицел. Узнает ли она его сердце, как того боялся Айзек? Почувствует ли его? Джон уже встречался дважды с Айзеком и знал кое-что об Айне. Она была добра к оставшимся, но невыдержанна, а когда впадала в ярость, страшна. Требовала преданности и любви, а от Айзека еще и детей. Всех, сколько можно. Их первой дочери было два месяца, а она уже хотела вторую. «Говорит, время между ночью и днем благословенно, так что мы придем в сером свете. Если солнце поднимется над деревьями, значит, у меня не получилось, и вы тогда уходите. Этим болотом владеет она. Владеет так, как вам и не понять».
Джон и не сомневался. Она давала жизнь, она и забирала…
Он погнал прочь мысли о том, что она забрала, и постарался сосредоточиться на прицеле и спусковом крючке.
Пусть только придет.
Господи, если только ты любишь меня…
Наверное, Господь любил его. Движение за деревьями, девичий смех, так мало вязавшийся с образом Айны в его памяти. Держа Айзека за руку, она шла с высоко поднятой головой, покачивая бедрами. Потом остановилась, привлекла к себе и поцеловала в губы. Поцелуй был долгий, многообещающий. Джон прижался щекой к ложу и прицелился. За ним тоже остались обещания.
За Спенсера.
За Мэрион.
Айна ступила на мох. Айзек отстал на полшага. Джон взвел курок. То ли услышав, то ли почувствовав, она вскинула голову и напряглась, а взгляд уже безошибочно метнулся к его укрытию. Айна открыла рот, но Джон, не медля и без колебаний, спустил курок. В тот же миг она отклонилась, так что прямо в сердце, как он хотел, пуля не попала, а угодила в руку. Женщину развернуло и бросило на мох, такой мягкий, что Джон не чувствовал его под ногами, пока бежал от кипариса. Добежав, остановился над ней, поднял руку с револьвером и прицелился. Даже с перебитой рукой, Айна перекатилась на спину. Ее черные глаза полыхали.
— Ради бога, Джон, стреляй!
Айзека трясло от страха. Джон чувствовал это, но злорадство, которое испытывал сам, было сильнее страха. Она солгала. Она украла.
— Джон!
Как много она забрала…
— Стреляй или умри сам!
Айзек был прав. Радости здесь было не место, только справедливости и ненависти. Айзек снова открыл рот, но Джон не хотел ничего слышать. Он перекрестился и выстрелил ей в грудь.
Глава 41
Машину Луана взяла без спроса. Соседка напилась и отключилась, да и в любом случае отношения между ними испортились. Она обвинила Луану в краже револьвера из бардачка. Луана обвинения отвергала, но обе знали правду. Дружба кончилась не из-за украденного оружия, не из-за взятых в долг денег и вообще не из-за тех мелочей, из-за которых они цапались. За решетку Луана не пошла бы в любом случае. Она больше не носила короткие юбки, ажурные чулки и яркую помаду. С этим было покончено.
— Ты и дня не протянешь, — сказала соседка, и Луана испугалась — а вдруг так оно и есть? Теперь она возилась с ключами, и рука у нее дрожала. На заднем сиденье лежали коробки и пакеты — все, что имело хоть какую-то ценность: одежда, посуда, тостер и вторые туфли Кри. Что еще, она толком и не знала. Собиралась второпях: пот, слезы да страх — а вдруг поймают. Но нет, ее никто не остановил. Лишь двое парней наблюдали за ней без всякого интереса, да какая-то старушка выглядывала из окна третьего этажа.
Взглянув в последний раз на окна своей квартиры, Луана покатила из города сначала на север, а потом на восток. Маршрут пролегал через небольшие городки с винными магазинами и открытыми барами, но она не останавливалась. Однажды, уже на территории округа Рейвен, ее догнал приступ детского страха. Вердина и была такой, историей, которой пугают детишек. Ей не доверяли, ее отовсюду прогоняли.
Делай, как тебе говорят, а то она и за тобой придет…
Теперь у нее была Кри.
Обогнув город по окраине, Луана взяла курс на Хаш Арбор и уже через две мили почувствовала разницу. По пустынной обычно дороге то и дело проносились машины. Полицейские патрульные. Фургоны новостных служб. В двадцати ярдах от последнего поворота с шоссе стоял контрольно-пропускной пункт, к которому уже растянулась очередь десятка в полтора машин. Луана съехала на обочину и некоторое время наблюдала за людьми с жетонами, виниловыми ремнями и серьезным оружием. По радио сообщили, что к месту преступления прибыла наконец полиция штата, а из местного отделения в Роли направляется оперативная группа ФБР. На глаза ей попался знакомый полицейский, отец Джонни Мерримона, которого она видела раньше в суде. В стороне от других он разговаривал с пожилым мужчиной в форме. Закрыв глаза, Луана попыталась как-то переварить всю эту энергию и движение. Шум моторов, потрескивание радио, голоса приехавших из города людей — все это не совмещалось с Хаш Арбор. Только вот почему ее это так сильно беспокоит? Она ведь ненавидит болото, так? Сама же отсюда сбежала! Покопавшись в кухонном контейнере, Луана нашла маленький острый нож и проверила лезвие на ладони.
Ради дочери она готовилась бросить вызов Вердине.
Но сначала следовало принести жертву.
В полиции Клайд Хант прослужил несколько десятков лет и связи имел повсюду. В средствах массовой информации. В полиции штата. И, конечно, в департаменте шерифа. Да, Том Ли удалил его с места происшествия, но находиться везде и сразу капитан не мог. У дороги его точно не было.
— Расскажи мне, Клинт, что и как. — Детектив отвел помощника шерифа в сторонку. Давно, когда Хант был еще зеленым новичком, они вместе расследовали несколько дел, ходили в одну и ту же церковь, имели общих друзей.
— Пока что никто его не нашел, если ты это имеешь в виду.
— И?..
Клинт определенно чувствовал себя не в своей тарелке. Он уже давно был на болоте, и теперь на ботинках у него сохла грязь.
— Про вертолет знаешь?
— Слыхал, что упал.
— На хижину Джонни.
— Господи…
— Люди напуганы. Серьезно.
— Что их напугало?
— То, как упал вертолет. Ну и кое-что еще…
— Объясни понятнее. — Клинт нахмурился, в уголках глаз и рта проступили глубокие складки. Глядя на него, Хант с изумлением понял, что его старому знакомому тоже страшно. — Клинт?
— Вертолет не должен был упасть.
— Всякое случается.
— У Чарли Рейвенвуда за спиной сорок лет летной практики. «Щит пустыни». «Буря в пустыне»[20]. Дважды награжден. Ты ведь и сам это знаешь, да?
— Знаю.
— Так вот, он влетел в дерево.
Хант попытался представить себе эту картину.
— Не понимаю.
— Он врезался в дерево на высоте шестидесяти футов. На небе не было ни облачка. Ни ветра, ни тумана. Ну, и не только это. Связь постоянно прерывается. Радио то работает, то нет. Люди вязнут в топи, сбиваются с пути, пропадают.
— Ошибки и…
— Нет, Клайд! Ты не слушаешь!
Теперь Хант слушал. За тридцать лет знакомства он ни разу не видел, чтобы Клинт повышал голос в обычном разговоре.
— Ладно. Расскажи.
— Когда я говорю, что люди сбиваются с пути и пропадают, я именно это и имею в виду. Пропали два человека из разных поисковых партий. Пошли и не вернулись, исчезли.
— Невозможно.
— Не знаю, что и сказать… Вот они были, и вот их уже нет. Люди потрясены. Напуганы. Но не это хуже всего.
— А что?
— На болоте еще есть группы. И мы по-прежнему несем потери.
О происходящем на болоте или, если уж на то пошло, вообще в мире за пределами округа Рейвен, Колсон Хайтауэр имел весьма слабое представление. Помощником шерифа он стал, чтобы мама гордилась сыном, и с тем расчетом, что форма добавит ему привлекательности. И в одном, и в другом он не ошибся. Мама больше не вспоминала, какой он слабовольный и каким посредственным был учеником. В коричневой форме из полиэстера Колсон выглядел настоящим щеголем. И так думала не только мама, но и Дженни Клейберн. В конце концов она вышла за него замуж, и они прожили вместе уже двенадцать счастливых лет. У них была собака и домик с садом и огородом, в котором Дженни выращивала помидоры, огурцы и морковь. Наблюдать за ней, когда она работала там — руки в земле, мягкая, кругленькая фигура упакована в обрезанные джинсы и старую рубашку, — было чистое удовольствие. Дженни усаживала его в тени, приносила ему пиво и говорила: «Отдохни, расслабься, у тебя был трудный день, ведь ты заботился о безопасности мира». Говоря это, она всегда улыбалась, и от нее пахло теплой землей и зеленью, а ее губы мягко касались его щеки.
Шагая через болото замыкающим в шеренге, Колсон думал о саде Дженни. Эта часть работы удовольствия не доставляла. Ему нравилось разъезжать на машине, заниматься бумагами и чистить оружие раз в неделю, пусть даже стрелять из него и не случалось. Нравилось выступать с презентациями по безопасности перед учащимися в школе, работать на футбольных матчах пятничными вечерами и, после того как трибуны опустеют и все благополучно разойдутся по домам, пить пиво с другим помощником шерифа. Ему нравилась чистая, безопасная, предсказуемая сторона работы, и он не расстраивался, когда старшие злились или огорчались из-за отсутствия у него честолюбия. У него была форма и Дженни, а большего и не требовалось.
За эти мысли Колсон и держался, пока болото пыталось сломать его. Топь, жара, потеря радиосвязи, а еще тот факт, что никто не знал, где именно они находятся, хотя группу вел старик, воевавший на войне, обучавший солдат и по идее знавший лес как свои пять пальцев.
Оказалось, что нет, не знает.
Старик кружил, путался, терял ориентировку и столько раз сбивался с пути, что им дважды приходилось разматывать веревку и вытаскивать одного из своих, попавшего в трясину.
Колсон думал о жене. Думая о ней, он зацепился за куст ежевики и грохнулся в грязь. А когда поднялся, все еще думал о Дженни. Шея у нее покраснела от солнца, но Дженни пахла огородом и лосьоном, который любила.
Лилии…
Да, от нее пахло лилиями. Лилиями, ломаными стеблями и мягкой, теплой землей.
— Дженни…
Он произнес ее имя вслух, и в этом не было ничего странного. Группа как раз пересекала мелководье, и из-за хлюпанья под ногами и ругательств его никто не слышал. Колсон замедлил шаг, а когда услышал пение Дженни, ее чистый, милый голос, остановился совсем. Эту песню она часто пела в саду, и теперь он слушал ее целую долгую минуту. Звуки повисли в воздухе, словно последний, слабый звон далекого колокола, и Колсон вслушивался в них напряженно, наклонив голову. Группа ушла вперед, но он даже не заметил этого. Воздух густел, наполняясь невидимым туманом, и ощущение присутствия жены где-то рядом только усиливалось. Колсон улыбнулся.
Милый…
Он оглянулся, но никого не увидел.
Приди ко мне…
Слова застряли в голове, а болото накрылось клубящейся туманной пеленой. Колсон стоял на зеленой траве, а Дженни лежала на спине, протянув к нему руки и призывно улыбаясь.
Бедненький…
Она привлекла его к себе, и Колсон опустил голову ей на грудь. Он плакал и сам не знал почему. Все такое большое… Мир, надежды и ожидания…
Просто дыши, милый. Просто дыши…
Трава выглядела какой-то не такой, бесформенной и мокрой, но Дженни была той самой, его Дженни, и от нее пахло всем тем, что он любил: домом и садом, двориком и лилиями. Она обнимала его крепко-крепко, и Колсон ловил себя на том, что никогда не испытывал такого блаженства. Держа в руках воплощение всех своих желаний, он глубоко дышал и даже не удивлялся тому, что жена такая мокрая, и запах от нее густой, как вода. Крепче и крепче он сжимал мягкое, податливое тело, втягивал в легкие и радовался, как человек, тонущий в самом дорогом и обожаемом.
Развернувшись на дороге, Луана отъехала на милю, припарковалась и, как сбежавший и вернувшийся домой подросток, проскользнула в лес. Тропинки открылись ей удобными дорожками, деревья расступились, и она, осматриваясь, узнавала в них старых знакомых. Обделенная многим в детстве, Луана жила лесом: долгими прогулками, молчаливыми холмами и сопровождавшим ее повсюду желтым светом. Когда начались сны, только лес принял ее слезы. Мать требовала деталей и подробностей, надеясь найти в них просветление или понимание. Бабушка, несшая проклятие видений целых восемьдесят лет, была еще хуже. Желание покончить со всем этим превратилось в насущную потребность. Стоит ли удивляться тому, что в итоге Луана сбежала и что даже теперь ненависть шла по лесу рядом с ней? Она считала себя отщепенкой, отступницей от извращенной веры, однако следовала по тем же тропинкам и слышала людей далеко на болоте. Не попадаться им на глаза было совсем не трудно. Кладбище находилось к югу от старой церкви — полмили через лес, — и Луана шла легкой, пружинящей, неслышной походкой. Перебравшись через каменную стену, она присела возле указателя. На поляне было тихо, только черные дрозды перелетали с ветки на ветку. Через какое-то время птицы расселись на вершине висельного дерева, равнодушно взирая на приближающуюся Луану. Задерживаться надолго она не стала и, достав нож, провела лезвием по ладони.
— Это тебе, Айна. Дай мне своей храбрости, своей воли.
Вообще-то, ей полагалось предложить свою храбрость и волю, но ее народ ушел, и мир переменился. Означало ли это, что и ее выбор был неверным? Бездомная в холодном мире, она вернулась, чтобы замкнуть круг, и не знала ничего другого. Теперь ее рука лежала на дереве, и ее кровь досталась ему.
Красное пятно влажно блеснуло, а потом поблекло. Дерево выпило ее кровь.
Глава 42
Джонни пробудился на страницах чужой жизни. Слова, образы, воспоминания жены — все это отзывалось в его сознании. Он видел ее на картинках: как она держит малыша, как вынимает его из кроватки: Эй, это мы, наша жизнь. Этим образом Джонни особенно дорожил, потому что на других страницах разливался ужас и мрак. Десять дней после рождения ребенка Мэрион не вставала и не говорила. Не узнавала Джона, не узнавала сына. Сколько месяцев ее взгляд был прикован к одной и той же точке на потолке? Казалось, всю жизнь. Вечность.
Джонни пытался остаться в том счастливом месте, но не мог забыть, не мог выбросить из головы другие походы на болото, когда он просил, умолял, становился на колени и, наконец, угрожал. Каждый раз Айна прогоняла его и даже отказывалась разговаривать.
«Может быть, в следующий раз», — говорил в таких случаях Айзек.
Может быть, в следующем месяце.
Джонни понимал — Айзек боится Айну. Мэрион не ела и не спала, едва дышала, но при этом не чахла. С ней все было хорошо, кроме одного, самого главного.
Что ты сотворила с ее душой?
Эта страница была мрачнее всех, эхо криков. Живая, но мертвая. Мертвая, но живая.
Джонни встал на четвереньки — там, не в настоящем. Жизнь вытекала из Айны на мшистую землю, и он видел ее глаза, ее злость и страх, приближение смерти.
«Принеси лопату, — сказал он Айзеку. — Потом иди к дочери».
Айзек ушел и скоро вернулся. А Джонни взял на руки тело и отнес туда, где предал земле.
— Боже… — Он сел на полу. В доме было сумрачно, на душе погано.
— Кто такая Мэрион?
Джонни открыл заплывшие глаза. На стуле возле узенького стола сидел Джек. Больше в комнате никого не было.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Джонни.
— Ты кричал во сне.
— А остальные?
— Их я не впустил.
Джонни устало поднялся и сел на второй стул.
— Долго я спал?
— Не знаю.
Джонни потрогал лицо. Знакомое — его, а не Джона.
— Что происходит, Джонни? Зачем мы здесь?
— Даже если расскажу, ты не поверишь.
— Попробуй.
— Не могу.
— Я сказал, что ты кричал. Это не совсем так. Ты орал и вопил.
— Джек…
— Когда я попытался войти в первый раз, Леон не пустил меня дальше порога. Старуха сказала, что начатое должно идти своим чередом, а если я разбужу тебя, то все испорчу. Я пригрозил, сказал, что позвоню в полицию. Только этот аргумент и подействовал.
Джек откинулся на спинку стула, приподнял край шторы на окне и увидел Вердину, Кри и Леона. Из всех троих довольной выглядела только старуха.
— Она сказала, что убьет меня, если я тебя разбужу. И знаешь, я ей поверил. По-моему, она опасна.
— Вердине нужно что-то от меня, вот и всё. Я за ней наблюдаю.
— А ты в глаза ей смотрел? Тут одного наблюдения мало.
— Приведи ее сюда, вот и все дела.
— Сначала скажи, что происходит.
— Не могу.
— Тогда я домой.
Джонни понимал друга. Джек был человеком логики и правил, образованным и связанным с системой, которой Джонни не доверял. Смог бы он принять правду? Нет, нет и нет. Там, где Джонни видел красоту, Джек усматривал риск, а то, что представлялось первому грандиозным и величественным, второму виделось опасным. И неважно, что прошлое было неспокойным и жестоким.
— Иди, если хочешь. Я понимаю.
— Черт возьми, Джонни… Не надо так.
— Как?
— Вот с этим твоим спокойным смирением. Можешь хоть раз показать, что тебе кто-то нужен? Один только раз признать, что мы одинаковые?
Обида звучала так явно, что Джонни и думать было не о чем.
— Конечно мы одинаковые. Как братья.
— И тебе действительно нужна моя помощь?
— Ты же мой лучший друг, Джек. У меня никого больше нет.
— Значит, мы вдвоем, вместе?
— Как в старые времена.
— Ну тогда ладно. — Джек поднялся, хмурый, но довольный. — И что? Разве так трудно было?
В комнату Вердина вошла медленно и бочком, и на Джонни посмотрела, как рыба-падальщица, вынюхивающая что-нибудь дохлое. Ей нужно было то, что он узнал, и она уже приготовилась вцепиться в добычу зубами и проглотить целиком. Темные глаза светились.
— Ну что? Мы все слышали твои крики.
— Я знаю, где она.
Читать бесплатно другие книги:
