Стамбул. Сказка о трех городах Хьюз Беттани
Ныне в Европе каждый день нашей жизни непосредственно определяется кипучей энергией Юстиниана (а возможно, и Феодоры). Через полгода после восшествия на престол Юстиниан перед лицом всего сената заявил, что приступает к выполнению масштабной этической, интеллектуальной, политической, экономической и культурной задачи: он соберет, обобщит, классифицирует и законодательно закрепит все эдикты, законы, письма и судебные прецеденты, составлявшие римское процессуальное право за прошедшие четыреста лет.
Из-за восстания «Ника» осуществление этого замысла приостановилось, но он истово реализовывался в течение более 40 лет{394}. В эпоху раннего христианского Средневековья право являло собой хаос и путаницу: местное законодательство, иудейское право, римское право, учение Христа – повсюду были разногласия. Материалы, собранные в Константинополе по приказу Юстиниана и разосланные по всему христианскому миру и империи – во имя Иисуса Христа, – действительно указали дальнейшее направление. Эти кардинальные правовые новшества, введенные в Константинополе, и по сей день составляют основу европейского права. Именно в Кодексе Юстиниана закрепили положение о невиновности человека, пока вина его не будет доказана. Западная правовая практика была преобразована и закреплена сводом законов, который ныне мы называем Corpus Juris Civilis – правовой проект Юстиниана в полном объеме. И, пожалуй, во многих из нас есть что-то от Юстиниана{395}.
И Юстиниан со своим грандиозным правовым проектом вмиг обратил на себя внимание своих подданных, как благородного, так и низкого происхождения. Это был умный ход – показать себя одновременно и справедливым правителем, и хозяином положения. Однако при рассмотрении тонкостей тех законов, что появлялись в ходе этого поистине грандиозного процесса, оказывалось, что усилия не вполне оправдывали себя. То, над чем работал Юстиниан, во многих отношениях представляло собой общие правила, в самой основе которых лежала социальная справедливость.
В первых трех строках Кодекса говорится о том, что жить по закону – значит жить честно, не нанося вреда другим людям и отдавая то, что причитается. Тут-то Юстиниан и проявил себя новым Соломоном. И хотя замысел этот был, в основном, практическим, но и масштабная деятельность по составлению каталога и отслеживанию хронологии также имела замечательные перспективы – как в социальном, так и в интеллектуальном отношении.
В большинстве древних цивилизаций считалось, что справедливость находится в ведении богов, хоть и творили ее представители бога на земле – цари, аристократия или духовенство. Греческое слово dike, «справедливость», происходит от вавилонского слова «палец». Отчасти отсюда же можно проследить происхождение английских слов index finger (указательный палец), decimal system (десятичная система) и judge (судья – тот, кто указывает обществу, как правильно себя вести, направляя по пути ius, закона или нерушимой клятвы). Сначала под справедливостью понимали повиновение системе, на которую указывали знаки богов. Затем в греческой культуре появилось понятие о справедливости. В демократических Афинах все чаще говорили о dike как о чем-то выдающемся, качестве, которое присуще всем. Считалось, что в каждом в равной степени заложена способность к справедливости. И Кодекс Юстиниана помогал реализовать это врожденное свойство.
Вот так и вышло, что зачатки нашей правовой системы были узаконены в эпоху Юстиниана в константинопольском суде, Претории, расположенном у дороги Мезе. Остатки этого здания и сейчас лежат под плохонькой городской мостовой, где старушки продают зерно для голубей, а парочка оставшихся в городе писцов печатают письма для неграмотных стамбульцев.
Феодора, похоже, поддерживала Юстиниана в выполнении этой задачи. Судя по красноречивым нюансам, она участвовала в разработке отдельных реформ, например по подготовке мер по борьбе со злоупотреблениями среди магистратов провинций{396}. Известно, что император, сомневаясь в формулировке этой части законодательства, обратился за советом к жене – этот закон епископы должны были зачитывать в церквях по праздникам, «чтобы все граждане относились к магистратам, как отцам родным, а не ворам или тем, кто замышляет лишить их имущества».
Как уже отмечалось, ряд современников указывали, что тут налицо парадокс – Юстиниан с Феодорой прославились как раз тем, что отбирали имущество по своей прихоти, т. е. занимались тем самым, что отныне объявляли незаконным{397}. Например, одного высокопоставленного придворного отправили в изгнание, конфисковав все имущество, за «оскорбление и клевету» на императрицу.
После того как Кодекс был составлен, Феодора активно участвовала в проведении законов, защищающих имущественные права женщин, гарантирующие им общение с детьми, запрещающие детоубийство, сводничество и сутенерство, а также законов, предусматривающих открытие в городе приютов для бездомных женщин и ужесточающих наказание за изнасилование. Еще стоит, пожалуй, предположить, что именно воспоминания Феодоры о личной травме сподвигли ее добавить поразительно человечный нюанс в законодательное положение, в Новеллу 134.9 (которую Юстиниан утвердил после ее смерти, в мае 556 г.). В ней говорилось, что находящихся под следствием женщин нужно содержать не в тюрьмах, а вместе с другими женщинами и помещать в монастыри.
Задумайтесь на мгновенье, какое влияние оказал этот замысел на жизнь в Константинополе. В базилики, церкви, местные представительства органов власти и в частные дома (на миллион квадратных миль вокруг) разослали гонцов и скороходов – они собирали документы. Некоторые в заверенных копиях, но зачастую это были единственные сохранившиеся экземпляры, несущие определенный правовой тезис. Юстиниан называл команду этих ревностных служащих «новые юстинианцы». Это были свежие кадры, помогавшие ему внести новый порядок в цивилизованный мир.
Из отдаленных уголков Римской империи «новые юстинианцы» спешно возвращались в Константинополь. Они, должно быть, чувствовали срочность и смысл своего задания, ведь переработка законов – задача не только императора, не только империи, но и Божья. Новый правовой кодекс нужно было разработать во имя Господа, ведь так можно наилучшим и наиболее благочестивым образом обезопасить паству.
Кроме того, вполне можно предположить, что благодаря таким масштабным занятиям правовой теорией, которая немедленно вводилась в действие, подвернулась благоприятная возможность связать церковь и государство. Законы Юстиниана вывешивались и зачитывались в церквях. Он законодательно закрепил выполнение того самого символического акта, который сегодня нам хорошо известен – когда прежде чем приступить к правовой процедуре, произносят клятву на Библии{398}. И когда в здании сената зазвучали слова из Евангелия, процесс правления и отправления православной веры стали еще теснее и непосредственнее связаны.
Сначала составление Кодекса и проведение правовых реформ на всей территории империи поручили комиссии из десяти человек, корпевших за закрытыми дверями. А на втором этапе доработкой тонкостей этого замысла занялся деятель из Южной Анатолии, Трибониан – он подгонял работу, а также следил за тем, чтобы правовые заключения соответствовали императорскому плану.
Трибониан был из тех людей, каких очень любил Юстиниан, – честолюбивых, жаждущих власти и влияния. Его люди расположились в разных уголках Большого императорского дворца, а Юстиниан два раза в месяц официально участвовал в заседаниях, где императорским указом разрешались споры. Или заслушивал регулярные отчеты рабочих групп о ходе дел.
Император, который якобы никогда не спал, похоже, был лично глубоко заинтересован в этом проекте. Прошлое представляло собой не столько вместилище истины, сколько источник материала для отливки новой формы. При необходимости законодательство подгоняли под нужды и желания Нового Рима.
До середины VI в. официальным языком в византийском суде был латинский{399}. Филолог Присциан работал в Константинополе. Он, как и Юстиниан со своим Кодексом, ратовал за использование латинского языка на всей территории империи. Однако Юстиниан не только собрал воедино все изданные на латыни римские законы. В 535 г. он разослал по стране эти «новые законы» (Новеллы) уже на греческом. Так что в Константинополе латынь постепенно стала похожа на запах фруктового сада – упоительный, заманчивый, незабываемый, порой даже волшебный, обязательно неотступный. Но это лишь приятная приправа к жизни, а не ее неотъемлемая часть. Хотя в Константинополе и жили римляне, но эти римляне говорили на греческом. И теперь латинянами, или римлянами, все чаще называли тех, кто жил на Западе.
Так вот, в поисках справедливости люди отправлялись в этот восточный, Второй Рим, обращаясь к его отныне приведенной в божеский вид правовой системе. А порой Константинополь и сам приходил к ним на помощь.
Образцово-показательный пример практического применения нового правового кодекса блестяще описан в рассказе о судебном деле об убийстве в Лазике, в царстве Медеи (в древности – Колхида, а ныне – Грузия). В своем труде «О царствовании Юстиниана» об этом написал некий нагруженный работой адвокат из Константинополя, Агафий. Он оправдывался, что стать истинным ученым ему не хватало времени из-за всех тех дел, что он вел в городе. Известно, что эти события он излагал ради рекламы своей деятельности, потому что расхваливал это эталонное дело так: «Тем больше воздействие будет на варваров… По этой, я думаю, причине римский, лучше сказать аттический, трибунал был учрежден на Кавказе». Однако труд Агафия – это и практическое руководство: многие подробности кажутся правдоподобными, иначе его сочинение с самого начала не имело бы успеха. Дальнейшее повествование, скорее, схематично, а не буквально описывает работу судебной системы в Константинополе.
Агафий пишет, что в Колхиду съехалась целая свита: стенографисты, приставы с кнутами, чиновники из Константинополя и облаченный в мантию судья – также из столицы. Кроме того, прибыли пыточных дел мастера с дыбами, железными ошейниками и клещами наготове (по римским законам пытки были разрешены вплоть до 866 г.){400}. Судебное заседание проводилось при открытых дверях. Колхидская публика понимала явно не все, что говорили, но внимательно и увлеченно слушала, беззвучно шевеля губами и вторя движениям участвующих адвокатов. Убийц признали виновными и назначили им наказание, затем их на мулах провезли по улицам и публично обезглавили. Было официально признано, что христианское правосудие свершилось{401}.
Благодаря деятельности Юстиниана Стамбул обрел особую идею: это – город, где справедливость (и особенно божественная справедливость) была доступна всем. Но дьявол кроется в мелочах – по его же милости появились и отверженные. Согласно Кодексу Юстиниана, язычники, гомосексуалисты, еретики и иудеи не имели права занимать государственные должности и наследовать имущество.
Константинополь, по своей природе, всегда был городом мультикультурным. Так что теперь на его улицах было множество тех, кого в один миг лишили права на справедливость по закону и кто многие столетия будет бороться с ярлыком городского отверженного.
Глава 33. Город иудеев
После эпохи Античности
Также и Наше величество постоянным исследованием и изучением того, что ими составлялось, выискивало все сомнительное и неясное и, движимое небесными силами, исправляло и приводило в соответствующую форму.
Дигесты Юстиниана{402}
Если будете в Стамбуле и наберетесь смелости, сворачивайте с главных улиц Большого базара и отправляйтесь исследовать соединяющие их средневековые переулки. Вы минуете темные лужи, вытекающие из-под романских колонн, где красят ткани натуральным индиго. Здесь околачиваются подпольные скупщики валют. В одном из кварталов вот уже много столетий до сих пор проживают мастера по меди. Чтобы повстречать здесь этих ремесленников – идите на лязг, – вам придется пробираться по извилистым закопченным лестницам и проходам с выломанными створками. Все аксессуары (громадные медные очаги, скульптуры, массажные кровати) для новых хозяев города (преуспевающих финансистов и пятизвездочных гостиниц) делают именно здесь – вручную, совсем как 1600 лет назад умельцы изготавливали чудесные изделия из меди для украшения Большого императорского дворца.
Именно здесь, в районе Халкопратия, стояла синагога – разрешение на ее строительство дал еще Феодосий I, за полтора века до Юстиниана. Многие работающие с медью умельцы были иудеями. Однако впоследствии разгневанные христиане сожгли синагогу. И в официальных источниках сообщается, что на ее месте дочь очаровательной императрицы Евдоксии, Пульхерия, выстроила церковь Богородицы, которую затем превратили в мечеть. Этот уголок Стамбула напоминает о том отрезке истории, когда евреи хоть и жили в Константинополе, но были в опасности. Вскоре иудеев меньше всего будет заботить их традиционный бизнес. С введением нового, составленного в городе христианского кодекса будущее евреев в Европе и на Ближнем Востоке стало зыбким.
Вплоть до 425 г. в Константинополе существовал иудейский патриархат{403}. «Синагога» – это, разумеется, греческое слово, и означает оно «собрание». В разных уголках эллинистического мира имелись иудейские молельни (их еще называли proseuchai). Одна из старейших расположена на священном, овеваемом ветрами острове Делос в архипелаге Киклады. Именно с этого острова афиняне, возглавлявшие Делосский союз, совершали набеги во времена древней Византии.
Евреи нередко служили наемниками в греческой армии. Многие столетия евреи жили и работали бок о бок с греками, охотно используя главный греческий орнамент – его впоследствии назвали меандром по имени знаменитой анатолийской реки, чье русло образует множество меандров. В эллинском городе Александрии с готовностью перевели на греческий еврейскую Библию.
Но Константинополю суждено было стать дерзким источником христианского порядка. Константин Великий желал разрешить иудейский вопрос. Иисус был иудеем, но иудеи добились его крови. Основатель Константинополя якобы проревел: «Не надо нам иметь ничего общего с евреями, ведь они – наши враги. Будем старательно избегать каких-либо сношений с их скверными обычаями»{404}. Вот и Иоанн Златоуст, опираясь на слова из Евангелия от Иоанна (8:44), с кафедр Антиохии (именно здесь якобы впервые употребили слово «христиане»), а также в своей проповеди с решительным названием «Против иудеев» предостерегал паству против дьявольской природы иудеев. Слова этого убедительного пастыря, обучавшегося у язычника Либания, до сих пор встречаются в христианских молитвенниках{405}.
Один историк назвал разлад между иудеями и христианами «…семейной ссорой. И это, разумеется, не помешало случиться кровопролитию – и скоро. А пожалуй, даже способствовало ему»{406}. Страстный характер речей, например, Иоанна Златоуста говорит о тесной взаимосвязи иудеев и христиан в первые 300 лет христианства. Конечно же, иудеи и христиане, как представители монотеистического меньшинства в политеистическом мире, должны были сталкиваться друг с другом, споря о Писании, принося своеобразные, тайные жертвы. Нельзя забывать о культурном наследии этих новоявленных христиан. Как греки, так и евреи истово верили в силу ритуалов и сжигание туш животных – у греков жертвоприношения в огне. Когда храмы старым богам были разрушены, какие чувства вызывали у этих лишь недавно принявших христианство людей кровавые жертвы иудеев? Отвращение? Презрение? Или искушение?
Позже, когда в 532 г. утвердили Кодекс Юстиниана (второй этап великой византийской зачистки), иудаизм лишился статуса religio licita – разрешенной религии. В 535 г. издали следующий указ – все синагоги превратить в церкви.
Наступил VII век, и император Ираклий попытался запретить проводимые по выходным иудейские службы и чтения shema («Внемли, Израиль»! Ключевая часть утренних и вечерних молитв). Кроме того, он поощрял массовое, принудительное обращение в христианство{407}. Однако на практике в Константинополе с этим возникли трудности. В этом городе иудейское сообщество было очень сильно – иудеи работали в сфере торговли кожей и шелком, а также скупки валюты. Эта особенность сохранилась за городом вплоть до Второй мировой войны и позже, когда в Стамбуле нашли прибежище 100 000 еврейских беженцев со всей Европы.
Испытания, подстерегавшие иудея в византийских землях, описываются в одном лаконичном письмеце, к полноценному анализу которого только-только приступили. Благодаря сообщению, написанному на иврите в 961 г., мы можем свежим взглядом оценить изменчивое отношение византийцев к еврейскому сообществу{408}. Это послание, отправленное неким Моше Агурой зятю, нацарапано на клочке пергамента, оно удивительно прямолинейно. Моше Агура потерял связь с семьей и оказался в бедственном положении. Византийцы отбили острова Родос и Крит у арабских мусульман, и для еврейских семей это не предвещало ничего хорошего. По словам автора письма, на Крите все попросту «перевернули вверх дном». Византийский император Роман Лакапин, крестьянин из Армении по происхождению, ввел карательные меры для иудейских сообществ во всей империи.
Письмо Моше трогательное и пылкое. Оказавшийся в одиночестве иудей пишет, что ему бы очень хотелось узнать, все ли хорошо с его семьей, живы ли они, и, быть может, им всем вместе жилось бы лучше в занятом мусульманами Каире. Он отчаянно ждал вестей. Его письмо – это и крик о помощи, и намек на то, что мир, хоть и расколот, но все же полон возможностей.
Этот случайно сохранившийся семейный документ – одно из множества свидетельств того, что в IX–X вв., в эпоху арабского владычества, иудеи пользовались большей свободой мысли, торговли, правовой свободой и даже свободой в выборе одежды. Это коротенькое письмо дает редкую возможность взглянуть на жизнь меньшинства в отдельном отрезке истории.
Через столетие после того, как Моше написал это письмо, император Константин IX Мономах наложил хрисовул – Золотую Буллу, печать – на императорский указ, который в июле 1049 г. провозгласил:
«Всемогущий Бог и Царь отверг старых избранников Божьих и избрал новых, отдав им Свое предпочтение перед теми. Он назвал их избранным народом и угодными Ему наследниками Божьими. При этом же Он вменил еврейскому народу подчиняться христианам, и устроил так, чтобы верующий и благонамеренный народ правил неверующими и неблагодарными»{409}.
Так что в Константинополе иудеи наблюдали парадоксальное явление. Византийские императоры все чаще проводили параллели со Старым Заветом, провозглашая себя первосвященниками и царями, Константинополь – Новым Сионом, а христиан Византии истинными «избранными».
При этом у иудеев не было никакого правового статуса, им не разрешали пользоваться ивритом, а порой их даже принудительно обращали в христианство. Зафиксированы случаи повседневного проявления предубежденности против иудеев. Бывало, что иудеям поджигали бороды или у их домов собиралась барабанящая или скандирующая толпа. Именно в Константинополе впервые появилась такая смесь семитского мистицизма с античными веяниями. На практике это давало простор как проявлению толерантности, так и предубеждениям.
В эпоху правления Юстиниана в Константинополе в Великой правовой игре появились и другие проигравшие. Еще более решительно в те времена боролись с язычеством и гомосексуализмом. Между 528 и 546 г. шпионы Юстиниана старались выявлять подпольных язычников как при дворе, так и в провинциях. Но любовь-ненависть между городом и его античным прошлым не слабела.
Глава 34. Античный город
Начиная с 529 г.
Даже я, бог, научился мириться с эпохой.
Паллад, IV в. н. э.{410}
В IV в. н. э. на землях, подчиненных Константинополю, как поощряли изучение античного, языческого мира, так и подвергали его сокрушительным потрясениям. Примерно в 529 г. закрыли языческую школу философии в Афинах. И это событие долгое время провозглашали эпохальным моментом, шагом, символически определившим атмосферу западного общества.
В реальности это, пожалуй, не имело столь значительного влияния. Единственный источник, из которого известно непосредственно об этом событии – летопись Иоанна Малала. Из нее до нас живо доносятся зловещие настроения эпохи: «Василевс [Юстиниан] послал в Афины указ, приказав, чтобы никто не преподавал философию, не толковал законы и не устраивал игрального притона ни в одном из городов, и когда в Византии были обнаружены некоторые из устраивающих игральные притоны и навлекающие на себя страшные богохульства, им отрезали руки и провезли так по городу»{411}.
Под выражением «навлекающие на себя страшные богохульства» почти наверняка имеются в виду гадания. Для предсказания будущего использовали игральный кубик (часто двенадцатигранный{412}). Вероятно, в случае с теми, кому отрубили руки, власти города узнали о предсказаниях, не слишком-то приятных для существующего режима.
Многие предполагают, что афинская философская академия, возможно, была рассадником языческой оппозиции, и ее закрыли в ответ на ее подрывную деятельность в столице. Однако же о ее закрытии впрямую не упоминается ни в одном другом источнике. Официально академию учредили для обучения языческой философии – в конце IV в. один афинянин, Плутарх, решил возродить первую Платоновскую академию. Ее авторитет то возрастал, то ослабевал. А по мере того, как христианское население Афин приобретало все большее влияние, а поддержка видных аристократов из числа язычников сходила на нет, академия явно начала испытывать затруднения.
Более развернутый закон, принятый в рамках Кодекса Юстиниана (опубликован где-то между 529 и 534 г.){413}, сурово ограничил возможности оставаться вне христианства. Согласно этому закону, язычники должны были принять крещение, они не могли служить учителями или получать жалованье от города. Детей язычников полагалось принудительно обучать основам веры. Если язычники принимали крещение только для галочки, таких новообращенных ждало наказание или штраф. У упорствующих язычников конфисковывали имущество, а затем изгоняли. Рассказывают, что Юстиниан лично наблюдал за утоплением или сожжением манихейцев.
Под древним холмом Ареопаг в Афинах, где начиная с бронзового века и вплоть до V в. до н. э. заседал прадемократический совет старейшин, обнаружились яркие свидетельства того, как сурово действовали эти законы. Туристы не заглядывают в эти развалины, тут лишь изредка проползают черепахи. Ряд прекрасных домов забросили, языческие скульптуры в бесплодной надежде (получается, что сокровища так и не забрали) спрятали в близлежащем колодце, а в помещениях провели капитальную переделку, заменив языческие изображения напольной мозаики на кресты. Только представьте себе: стоящую весьма недешево недвижимость тех, кто некогда пользовался большим уважением, приспосабливали под долгожданное жилье для христиан{414}.
То, что случилось с Платоновской академией в Афинах, – признак эпохи.
Нельзя забывать, что хоть мы и называем жителей Константинополя византийцами, сами себя они именовали Rhomaioi, римлянами. Хотя императрица Пульхерия своим законом 415 г. и запретила язычникам занимать военные или государственные должности (императрица, похоже, посвятила себя сохранению чистоты и культурному образованию своего младшего брата, Феодосия), своими мыслями в Константинополе делились как ученые-язычники, так и христиане. Образование в Византии в значительной степени основывалось на античных текстах. Особенно в Константинополе любили Гомера и его сочинения о Троянской войне. Это, пожалуй, неудивительно, ведь характер этого города сформировали осады, которые ему довелось пережить: спартанцы в 478 г. до н. э., Алкивиад – в 408 г. до н. э., группа мятежников в самом Константинополе – в 515 г., кутригуры – в 559-м, а другие, еще более изнурительные, были не за горами.
Так что очевидно – хоть Юстиниан и закрыл в 529 г. Платоновскую академию, античная культура была повсюду. Пестрые умонастроения граждан Константинополя обнаруживаются в их поступках. В XI в. Иоанн Мавроп (митрополит Евхаитский), например, не скрывая молился о душах Платона и Плутарха. Легко увидеть такие умонастроения и в произведениях искусства.
Античный мир составлял сердцевину кардинальных нововведений в Константинополе. Он не доминировал, но упорно присутствовал, не давая христианам забыть, что они оставили за плечами. Жителям города помогали кудесники и прорицатели, определяя направление ветра по гигантскому флюгеру (увенчанному женской фигурой и сонмом античных образов), водруженному на пирамиду, возвышающуюся над тетрапилоном у древнего Бычьего форума. В V в. христианский поэт Ноннос сочинил целую эпическую поэму «Дионисиака» («Деяния Диониса»), прославляющую завоевание Дионисом Индии.
Во время раскопок в окрестностях византийских монастырей обнаружили ostraka – черепки, подручный материал для процарапывания уроков. Они были покрыты изречениями греческого сочинителя Менандра, который так живо описал питейную культуру Византия. По византийским серебряным блюдам скачут амазонки. А в Евангелии IX в. (а также в экземплярах его оригинала, которые вполне могут относиться и к VI в.) имеется изображение избиения младенцев, которое напоминает сцену убийства Астианакта, сына Гектора, как она описывается во множестве преданий о Троянской войне.
В XI в. один из придворных, восхищаясь красотой Склирены[11], любовницы Константина IX Мономаха, цитировал третью песнь «Илиады»: «Это не стало позором… За таких, как она, нужно биться».
В том же веке Зевса изобразили в образе византийского императора, который – несколько преждевременно – вытаскивает младенца Диониса из бедра. И, разумеется, бросались в глаза упоминания о красавице Елене и разыскивающих ее троянских героях{415}.
Константинопольские писатели частенько использовали некую стилизацию под древнегреческий язык (изящный слог). А на улицах нового города вдруг появились люди, изъясняющиеся, как великие ораторы в древних Афинах, на Сицилии или в Олимпии. В эпоху поздней Античности высшие классы обратили интерес к культуре языка в культ. Бытовало мнение, что звучащие слова и написанные пером буквы помогут возродить былое могущество, благодаря которому формировались древние империи – как писал, например, Вергилий{416}.
Рассудительный философ Боэций (480–524 гг.) был в восхищении от константинопольских эллинофильских проектов (у него был грандиозный замысел – перевести на латынь труды Аристотеля и Платона). Он подчинялся остготам, и его пристрастие к восточной, греческой культуре сочли зародышем крамолы. В результате его заточили в тюрьму и приговорили к смерти. Хотя выявленная любовь Боэция к Константинополю и его культуре и стоила философу жизни, зато благодаря ей человечество получило удивительно прекрасное произведение искусства. Его «Утешение философией», написанное в спешке перед самой казнью, провозглашает, что неволя не может сковать ум. В нем София, богиня мудрости, напоминает заключенному: «Единственный путь обрести одним человеком власть над другим – это власть над его телом или, хуже того, над его владением. Ты не можешь властвовать над свободным разумом. И ты не можешь прийти в мир с самим собой, твердо основанный на рассудке, из состояния внутреннего спокойствия ума»{417}.
Сочинение Боэция перевел Чосер, а в 1478 г. Уильям Кекстон издал его в Великобритании. В 1593 г. этот труд перевела – ни больше ни меньше – королева Елизавета I. Благодаря этому произведению многие задумались, как лучше отстаивать моральные ценности, как справляться со страданиями и несправедливостями и восстановить свою репутацию, если из-за безвременной смерти нам больше нечего оставить потомкам.
Я бродила по развалинам Студийского монастыря, не обращая внимания на торговцев масала-чаем (чай с молоком и пряностями) и рев мегафонов, нарушающих покой своими политическими лозунгами. И меня до глубины души трогало, когда я вспоминала слова и мысли, бережно хранимые в этой обители, которая многие столетия одних вдохновляла, а других спасала от отчаяния. Мы должны быть благодарны средневековому Стамбулу за то, что здесь сохраняли мудрость со всех концов света.
Однако, усердно оберегая произведения древних греков и римлян (т. е. Древнего Востока), Константинополь при этом загонял себя в рамки культурного стереотипа. Византий – порождение Кавказа, Малой Азии и Среднего Востока, а также Фракии и Европы. Обладая ключевым историческим значением, город и его жители со временем все дальше отодвигались на обочину мировой истории. Их все чаще относили к разряду «экзотических», «восточных» и «иных».
Можно представить себе, как Феодора и Юстиниан, опьяненные идеями, дерзкими замыслами и страстью, рука об руку шли и к правде, и к злодеяниям. Император гордился своими юными подопечными, изучающими право – это их он окрестил «новыми юстинианцами». Это энергичное поколение было способно воплотить его планы. Оба властителя, должно быть, поглядывали на эту раскинувшуюся под юридическим покровом бурлящую теистическую панораму – она становилась все шире и лучше, ярче и светлее, ведь она была частью замысла Господа нашего. В эпоху Древнего Рима императоры в самые тяжелые времена признавали, что на самом деле нет в них частички божественного. Но идея христианства с утешительной ясностью заключала, что эта частичка есть в них во всех без исключения. А это очень удобно, когда ты еще и самый влиятельный человек на Земле.
Глава 35. Все – суета
Примерно 515–565 гг.
И в этом году произошло величайшее чудо: весь год солнце испускало свет как луна, без лучей, как будто оно теряло свою силу, перестав, как прежде, чисто и ярко сиять.
Прокопий Кесарийский, «История войн»{418}
Вообще, неисчислимы были бедствия на суше и на море: …море выбрасывало мертвую рыбу и поглотило множество лежавших на нем островов; стоявшие на море корабли вдруг очутились на суше, потому что волны отступили назад.
Евагрий Схоластик, «Церковная история»{419}
Как бы рьяно Юстиниан ни занимался своим религиозным замыслом, Константинополь все же в очередной раз удостоился гнева Божьего – наблюдалась необычайная тектоническая активность, да еще и нашествия нежданных захватчиков, и ужасающая эпидемия. Первой, однако, грянула буря творения рук человеческих.
В 468 г. вандалы разбили войска императора Василиска, враги Константинополя направили горящие суда на римский флот – и это было досадным унижением. На улицах Константинополя поговаривали и о позорном падении Рима, когда в 445 г. древний город также сдался армии вандалов. В 515 г., когда в Константинополе правил предшественник Юстина, Анастасий, византийский полководец Виталиан (наполовину гот, дитя смешанного брака) поднял мятеж – его солдаты угрожали городу с суши и с моря. Летописец Иоанн Малала писал, что войска Виталиана удалось разгромить только благодаря тому, что было использовано горючее химическое соединение серы, рецепт которого тайком привезли из Афин, – и это первое дошедшее до нас упоминание о греческом огне.
Император Юстиниан свято уверовал в то, что во время восстания «Ника» его спасло божественное провидение и что отныне его удел в том, чтобы вернуть земли Римской империи во имя Господа! И ради воплощения этого сурового замысла (а также обладая ценными сведениями, полученными от шпиона, которого он держал при дворе вандалов) он повелел своему старому товарищу Велизарию действовать. Нужно было показать варварам, кто теперь главный – вандалы должны быть изгнаны из их владений в Северной Африке. В 533 г. Велизарий отплыл из города, свидетелем чему был Прокопий. Полководец высадился на землях современного Туниса с войском приблизительно в 15 000 человек. Всего за четыре недели византийской армии удалось взять Карфаген.
В эдикте 534 г. Юстиниан называл вандалов «врагами души и тела». А мотивом к «возвращению» римских территорий в Северной Африке на самом деле послужили не только вера и гордость, но и коммерческие интересы. Нужно было охранять атрибуты империи, а масличные давильни, водоемы с моллюсками и производства гарума вернуть в руки римлян. У арианцев отобрали церкви, вернув их, судя по всему, приверженцам Никейского символа веры. В Лептисе отреставрировали красивые особняки, а в Карфагене построили укрепленные монастыри. И в обоих городах возвели церкви Богородицы{420}. Погибших в войне с вандалами почитали как мучеников. Вандалов убивали и изгоняли, но некоторые вновь влились в многолюдный город, где уже не составляли обособленную культурную общину. С победой над вандалами окрепла вера в могущество Юстиниана. Благодаря стараниям историков и сказителей Нового Рима в современном мире вандалов и по сей день представляют как неких крушащих все вокруг «иноземцев».
В Константинополе ходило много историй о полководце Юстиниана, Велизарии. Рассказывали, что его жена Антонина (уличная танцовщица, как и Феодора), словно новоявленная Артемида, отплыла из Константинополя вместе со всем флотом и возглавила пехоту. Велизарий тем временем якобы сажал пьяных «варваров» на кол в назидание другим{421}.
Велизарий – одна из немногих фигур в истории раннего Средневековья, чье имя широко известно. Его дурная слава вызывает вопрос об исторической достоверности. Правда ли, что он сражался в Босфоре с гигантским китом по имени Порфирий? Правда ли, что он окончил свои дни слепым нищим, в опале, лишенный признания и уважения, ощупью пробираясь по улицам Константинополя? Разумеется, нет! Зато он утвердил новый стереотип: Римская империя никуда не делась, и она вновь готова установить господство над миром.
В 534 г. Велизарий провел вереницу пленных вандалов по улицам Константинополя, сознательно подражая триумфам Древнего Рима. Однако, по словам Прокопия, это торжество проведено было «не по древнему обычаю»{422} и имело тонкие отличия: из дома на ипподром Велизарий отправился не на колеснице, а пешком, и победа эта посвящалась императору. Во главе процессии несли сокровища из Рима, захваченные вандалами в 455 г. Среди них был семисвечник, который у иерусалимских иудеев в 70 г. н. э. похитил Тит{423}. Среди пленных был облаченный в пурпур король вандалов, Гелимер, со всей своей семьей. Еле-еле пробираясь сквозь глумящуюся толпу и завидев над ипподромом порфироносного Юстиниана, великий король варваров якобы все бормотал под нос слова еврейской Библии: «Суета сует и всякая суета»{424}.
Вот и еще один солдат плебейского происхождения со своей спутницей Антониной (девочкой по вызову и шпионкой в одном лице) прошествовал на стадион и чествовал там крестьянина и его супругу легкого поведения, которые наслаждались последней победой Рима. Этот эпизод увековечен в мозаике над входом в Большой императорский дворец. А когда Юстиниан умер, хоронили его в покрове, рассказывающем целую историю: ликующий император, окруженный плодами победы и божественными дарами, попирает ногой склонившегося могущественного короля вандалов.
Но история Велизария на этом не заканчивается. Его подзуживали, и он попытался вытеснить из Италии остготов. В 535 г. он захватил Рим, который впоследствии не раз переходил из рук в руки. Сицилия пала, но, чтобы лишить готов контроля над материковыми землями, пришлось воевать еще 20 лет. На протяжении четырех лет власть в Риме сменялась четыре же раза: в 546 г. его взяли остготы, в 547-м город завоевали византийцы, а в 550-м – снова готы. В 552 г. полководец Юстиниана, евнух армянского происхождения Нарсес опять вошел в Рим{425}. Возможно, что базилику Санти-Апостоли (храм Двенадцати Святых Апостолов Христа) возвели именно в честь возвращения города{426}.
После каждой победы на улицах Константинополя проводились торжества. Распространенное представление о византийцах как о коварных и суеверных гедонистах не имеет под собой никаких оснований. Это – праздное заблуждение, и его опровергают сложные международные отношения, которые приходилось поддерживать византийцам: с державами на территории нынешних Эфиопии, Эритреи, Йемена, Кавказа, центральных земель берберов, а также – с формирующимися государствами славян к северу от Дуная и, разумеется, вандалов в Африке. В начале VI в. гражданам Константинополя и подчиненных ему земель пришлось разрабатывать стратегию борьбы с набегами персов в Армению. На Кавказе консулу Юстину удалось обеспечить преданность Лазского царства и Иберии. На верность Византию присягнуло также Аксумское царство (на территории современной Эфиопии и Эритреи) после того, как византийцы предложили помочь справиться с царством Химьяр (исповедовавшим монотеистический иудаизм) в Йемене.
Однако на этом уровне международное взаимодействие осложнялось. В нынешнем грузинском селе Гонио, в двух шагах от турецкой границы и веселого порта Батуми, в красивой, но рассыпающейся римской крепости из серого камня, куда сейчас любят приезжать влюбленные парочки, развернулись решительные военные действия. Юстиниану пришлось воевать с персидской династией Сасанидов, которые правили большей частью Среднего Востока до самого Каспийского моря. В течение еще двух десятилетий Сасаниды вторгались в Армению и совершали набеги на Кавказ. Здесь, в Гонио, в мощной римской крепости, позади которой стоят покрытые лесами горы, впереди расстилается Черное море, а вдали раскинулись манящие просторы западного мира, становится ясно, почему Юстиниан решительно намеревался упорно удерживать восточные державы на востоке.
По-видимому, влияние Феодоры лишь усугубило ситуацию. Из безапелляционной записки одного персидского чиновника, следует что персов шокировало такое самомнение у женщины: «…Ни одна держава, достойная называться таковой, не может иметь правителем женщину», не в последнюю очередь потому, что «ей никогда не удовлетворить свою похоть». И заметьте, эта оценка дошла до нас благодаря любителю скабрезностей, Прокопию. Феодорина дерзость, пожалуй, дорого обошлась Юстиниану – его «вечный мир» с империей Сасанидов, заключенный в 532 г., стоил 11 000 фунтов золотом. А через несколько лет персидский царь нарушил этот мир на золотистых лугах в том краю, где кончается Анатолия и начинаются земли Ирана и Ирака. Сражения и переговоры продолжались до 562 г. Тогда персы оставили захваченные земли, а римлянам, покупая мир, пришлось выплачивать ежегодную дань в размере 30 тысяч солидов[12].
«Вечный мир» с Персией закончился кавказской заварушкой, а в начале 540-х годов Дунай перешли славянские племена. Кочевым аварам платили из константинопольской казны за сохранение верности и помощь против потрясающих копьями славян, лангобардов и гепидов{427}. Выходило, что сохранять все расширяющиеся просторы Византийской империи без постоянной армии – дело страшно недешевое.
И тут Константинополю пришлось столкнуться не только с делами рук человеческих, а еще и со стихией.
Стамбул окружен рядом тектонических разломов. Особенно высокая активность наблюдалась в североанатолийской зоне разломов. С геологической точки зрения землетрясения и цунами – характерные особенности этой местности. Со 120 г. н. э. до наших дней район Средиземного моря испытал 30 цунами. За последние три тысячелетия на нынешнее турецкое побережье обрушивалось более 90. С 2008 г. ученые исследовали отложения в константинопольской гавани Феодосия, и оказалось, что в эпоху так называемого Золотого века город пережил целый ряд особенно страшных цунами и землетрясений (в январе 447 г., в сентябре 447 и 480 гг. и в августе 553 г.). В конце 557 г., а потом в 558 г. мощные землетрясения вновь разрушили стены Константинополя, так что в 559 г. в город смогли войти кутригуры. Обрушившиеся на город волны достигали более 6 м в высоту, покрывая берег почти на 200 м. В знак сочувствия горю своих подданных Юстиниан 40 дней не носил короны{428}.
Помните, как после восстания Юстиниан велел поэту-пропагандисту Роману сочинить kontakion «О землетрясениях и пожарах»? В стихотворении утверждалось, что все несчастья города – наказание Господне. Глупо было бы не заметить очевидных горожанам знаков. На Константинополь и правда обрушилась зловещая, неведомая сила – она, казалось, исходила из самого сердца Земли.
Во время недавних раскопок в Еникапах в почве обнаружены слои хаотично перемешанных останков: странное смешение керамики, костей лошадей и верблюдов, ракушек, осколков мрамора, деревьев, обломки кораблей и грузов. Все это – воплощение ужаса порушенных жизней, мыслей и верований{429}. Обнаруженные в гавани Феодосия корабли, почти мгновенно разбившиеся о нечто твердое и сохранившиеся под слоем ила и песка, почти наверняка стали жертвами этих поражающих воображение цунами{430}. Кроме того, об этом кошмаре наяву мы узнаем из исторических документов: «море взбушевалось и обрушилось туда, где прежде была суша, поглотив ее и разрушив несколько зданий»{431}.
Согласно традиционному летоисчислению мир, который был сотворен где-то в 5500 г. до н. э., приближался к концу света. И действительно, казалось, все идет кувырком. Говорили, что землетрясение в Антиохии унесло около 300 000 жизней, хотя эта цифра почти наверняка завышена{432}. По всему региону погибало невиданное число людей.
Культурное влияние этих необычайных трагических событий нельзя недооценить. В ходе исследований было доказано, что в результате невероятных по своим масштабам стихийных бедствий зарождаются религии – и видоизменяются, похоже, тоже{433}. В эту эпоху роль женщины в христианстве все чаще умалялась – возможно, из-за нарастающего беспокойства по поводу конца света, последствий стихийных бедствий, ширящейся популярности идей святого Августина о первородном грехе, а также, конечно, из-за влияния «читален», в которых пытались сформировать для вероучения «официальную» легенду, главная роль в которой отводилась мужчинам. Похоже, тогда считалось, что христиане чем-то прогневили Бога. Постепенно мы приходим к выводу, что авторитет женщин – показатель ослабления веры.
А в VI в. произошло поистине зловещее явление мирового масштаба, самая серьезная катастрофа из тех, что доводилось переживать Северному полушарию за последние 2000 лет. В Ольстере и Китае погиб весь урожай, Средний Восток накрыло «сухим туманом», а еще сообщали, что город Теотиуакан на территории современной Мексики начал постепенно угасать. О причинах всех этих потрясений много спорили, приписывая их то извержениям Кракатау, то падению метеорита или кометы, то каким-то другим событиям. Какова бы ни была первопричина, все эти изменения в природе вызвали распространение возбудителя нового заболевания, которое мы попросту называем чумой.
Чума через египетские порты стремглав мчалась из Азии по действующим торговым путям{434}. Она добралась до Константинополя весной 542 г. и в первый раз не отступала в течение четырех месяцев. На протяжении следующих ста лет она разражалась еще несколько раз: последние серьезные эпидемии наблюдались в 687 и 698 гг.
Болезнь в городе протекала поистине жутко. Наступил голод. Люди, естественно, считали, что эти невзгоды ниспосланы им Богом. Умерших было столько, что, по рассказам, там, где ныне располагается район Галата и где сегодня в городских парках играют дети, рыли общие могилы. Трупы сгружали на корабли и отправляли их в открытое море. По самым скромным подсчетам, город едва не опустошился: погибло 20 % населения. Задумайтесь на мгновение, каков был ужас! В середине 540-х гг. в Константинополе ежедневно умирали по 900 человек, и среди них, вероятно, был и Трибониан, правая рука Юстиниана.
Юстиниана смерть не коснулась, хотя в какой-то момент в паху у него появились характерные вздутия{435}. Человека послабее такие испытания могли бы сломить, но Юстиниан встретил поразившие Константинополь невзгоды ответными мерами. Юстиниан велел восстановить разрушенные стены в Дурресе, что в Иллирии (на территории современной Албании, римская провинция называлась Illyricum), там, где начинается Эгнатиева дорога. Над головами сбывающих курево подростков и рядами цыганок, торгующих бельем жгучих расцветок, до сих пор едва различим его вселяющий надежду символ, древо жизни.
Несмотря на регулярные походы в бани в Прусе, императрица Феодора умерла молодой – в 548 г. 20 лет ее тело лежало в порфировой гробнице в ее собственном мавзолее по соседству с императорским, который примыкает к церкви Святых Апостолов. На протяжении десяти лет после ее смерти все триумфальные процессии с участием Юстиниана проходили через мавзолей – только чтобы он мог поставить свечку своей августе. Но в ноябре 565 г., пробыв у руля власти 38 лет, Юстиниан покинул свой пост, присоединившись к своей любимой танцовщице.
Этих двоих тянуло друг к другу – и они вводили реформы и инновации, строили и колонизировали. Прокопий, пожалуй, был не так уж неправ, когда ехидно заявлял, что в этой паре верховодит именно Феодора. Ведь неуверенный характер Юстиниана, вполне возможно, отражается в его Кодексе, который, любопытным образом, и проводил изменения, и оставался неизменным.
Наши источники сведений об императорской чете в высшей степени образны. Возникает вопрос, что же такого увидел Прокопий во время этих африканских походов, что в нем зародилась такая лютая ненависть к верховным правителям? Может, он был одним из тех подпольных язычников при дворе, трясущихся от страха, что их убьют во имя крови Христовой? И потому так держался за сведения, которые можно обернуть против своего господина? Эдакий средневековый обличитель?
Чем бы он ни руководствовался, а в труде «О постройках» мы видим восхваление Юстиниана и его деятельности в Константинополе, тогда как в «Секретной истории» Прокопий сурово осуждает императора и Феодору.
Великолепные мозаики в Равенне (благодаря Юстиниану Византийская империя вернула себе этот город), в церкви Сан-Витале, увековечили развитие отношений между Феодорой и Юстинианом, а также отношения к ним тех, кто шел по их благоухающим, сияющим стопам в Константинополе, которому подчинялись земли, протянувшиеся уже более чем на миллион квадратных миль. Здесь – она с нимбом, в расписной мантии, а мудрецы несут ей дары, будто Матери небесной, а он – в образе тринадцатого апостола. Эти двое и в смерти, как и в жизни, царствовали при константинопольском дворе, словно на Страшном суде в Царстве Небесном. Феодора с Юстинианом знали, что в Евангелии – истина, ведь им довелось испытать это: блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
Море не только приносило Юстинианову городу беды, оно и открывало перспективы. К 500 г. византийский флот был самым мощным в мире. Для цивилизации, существующей у берега моря, корабли имеют огромное значение. Постепенно для «города вселенской мечты» и его конкурентов контроль над ключевыми морскими портами стал рыболовной сетью, а морская торговля – уловом. Вершители же судеб той эпохи жаждали превосходства в связях с любыми субьектами, которые окажутся наиболее экономически и политически актуальными – будь то египетская Александрия, сицилийская Сегеста, ливийская Лептис-Магна, греческий Лепанто или Галлиполи в Дарданеллах.
Так что с исключительной уникальностью Византия, Константинополя, Стамбула было уже не поспорить!
Горожане, похоже, тоже ценили эти воды, «венком окружавшие» их город. Юстиниан даже принял закон, запрещающий загораживать вид на море: не разрешалось возводить строения ближе 30 метров от берега моря. Для строительства неизбежно появлялись лазейки, и отдельные проныры ставили навесы, сооружая под ними постройки: «Одна из наиприятнейших красот нашего царственного города – вид на море… Любому, кто перекрывает его, вменяется снести возведенное здание, после чего уплатить пеню в десять фунтов золотом»{436}. Те же, у кого был вид на море, радовались своему везению. Поэт Павел Силенциарий восторгался: «С трех сторон мне открываются прекрасные просторы моря, отовсюду освещаемые солнцем. Когда меня обнимает окутанная шафраном Заря, ей так приятно, что и не хочется отправляться к закату»{437}. Агафий Миринейский писал:
- «Боги поставили труд добродетели выше намного», –
- Так нам сказал Гесиод, видя как будто сей дом.
- И, поднимаясь наверх, по лестнице длинной, ведь точно
- Пот я со лба вытирал влажной горячей рукой.
- Море лежало внизу, огромен был вид с этой вышки,
- Крепость надежная здесь доблести, верный покой{438}.
Сюда вели морские и сухопутные дороги, город переживал культурные и тектонические потрясения – Константинополь по самой своей природе был городом открытым, а не изолированным. На Востоке тем временем разворачивались интересные события – поворот истории, определивший будущее Константинополя. Судьба города вскоре тесно переплелась с историей шелка.
Часть четвертая. Город вселенской мечты
Торговые пути в Константинополь, примерно VII–IX вв.
Войны с Константинополем, примерно VII–IX вв.
Константинополь в IX в.
Глава 36. Путь шелкопряда
Начиная примерно с 552 г.
То, что подобает тебе, будет помечено свинцовой печатью и оставлено тебе; но то, что запрещено для всех народов, кроме ромеев, будет отобрано, а их стоимость возмещена… Ибо, поскольку мы превосходим другие народы по богатству и мудрости, то также должны мы превосходить их по одежде; так же, как те, кто особенно наделен добродетелью, должны иметь наряды, уникальные по своей красоте.
Лиутпранд, епископ Кремонский, «Посольство в Константинополь» (описание шелков для продажи в Византийской империи){439}
Император Ян-ди из династии Суй всегда хотел установить отношения с Фу-лином [Константинополем]… В [643 г.] царь Фу-лина, По-то-ли [Констант II, император с 641 по 668 г.] прислал послов с дарами: красным стеклом, лу-чин-чин [золотыми самородками] и прочим. Тай-цзун [император династии Тан] пожаловал им грамоту с императорской печатью и милостиво одарил шелками. Когда та-ших [арабы] захватили эти земли, они отправили на осаду столицы своего полководца, Мо-и [Муавию]. Заключив соглашение, они установили дружеские отношения и испросили позволения платить ежегодную дань золотом и шелком… их правитель предложил львов и лин-ян [антилоп]…
Из «Цзю тан шу» (Старой книги Тан), написанной в середине X в. и описывающей события 618–906 гг.{440}
Дороги были предназначены не только для перевозки товаров, солдат и беженцев, но и для обмена идеями. И в 552 г. два изобретательных малых отправились по дорогам Византийской империи именно для того, чтобы перевезти кое-какие вещи. Рассказывают, что во время своих путешествий два монаха подметили, как в Китае изготавливают шелк. Вероятнее всего, это были «несторианцы»{441} из Церкви Востока, а в более поздних вариантах это – приехавшие с востока буддийские монахи.
Вплоть до этого времени считалось, что производство шелка – ремесло родом из Индии. Средневековые летописцы охотно рассказывали, что отважные путешественники, воспользовавшись связями в Согдиане (на территории нынешних Таджикистана и Узбекистана) и спрятав яйца и личинки шелкопряда в бамбуковых стеблях, тайно привезли их в Константинополь, переплыв Каспийское и Черное моря и перебравшись через Кавказские горы.
На расписных стенах Афрасиаба, древнего Самарканда, изображено, как согдианские торговцы VII в. оживленно, жестами, общаются с чужеземными купцами. В суровой же действительности во время этого легендарного двухлетнего путешествия, пожалуй, немного больше тонких обстоятельств.
Шелк ввозили и изготавливали и до авантюры этих предприимчивых монахов. В китайских источниках среди продукции из Сирии доюстиниановой эпохи упоминаются ослы, мулы, верблюды, пенька, зерно, тутовое дерево и тутовый шелкопряд. Также ясно говорится о том, что в византийской Сирии шелк делали и до прибытия легендарных несторианцев. Но, как бы он ни попал в город, который император Юстиниан называл «городом благоденствия», шелководство определяло ход истории и авторитет Византия.
В восточной части Средиземноморья шелк, особенно пурпурный, долгое время считался чуть ли не мистически драгоценной тканью. О шелковом волокне с эллинского острова Кос еще в IV в. до н. э. рассуждал Аристотель в своем «Учении о растениях». Шелком вполне может быть и «аморгианское» полотно, которое упоминается в античной греческой литературе{442}. Принцессы бронзового века почти наверняка носили воздушное белье из натурального шелка, а поверх закутывались в porphyreos wanakteros, царский, или королевский, пурпур, который изготавливали в Сирии и прибрежных поселениях вроде Коммоса, в 4 километрах от современной курортной деревушки Матала в южной части Крита.
Изготовление и шелка, и пурпура – производства зловонные. Для получения пурпурного красителя хищного морского слизня, мурекса, выращивают на фермах. Из-за стресса моллюски начинают поедать друг друга. Затем их варят – зачастую в моче – и извлекают краситель. По некоторым оценкам, чтобы окрасить подол только одного платья, нужно около 12 000 моллюсков. При производстве шелка также исходит головокружительный смрад, ведь шелкопряды испражняются, а коконы варят для получения шелкового волокна. Эти производства требовали много времени и труда. Должно быть, средневековый Константинополь был насквозь пропитан этим зловонием.
Император Юстиниан рьяно поддерживал шелковую промышленность. В Константинополе и его окрестностях посадили раскидистые тутовые деревья, где кормились бабочки шелкопряда. Прежде в городе женщины и дети разматывали и ткали ввозимую из Персии шелковую нить, теперь же в Константинополе появились собственные средства производства. Император заказал прекрасные изделия богатых цветов, например напрестольную пелену в Софийский собор. На ней были вышиты изображения больниц и церквей, построенных Юстинианом с Феодорой. На шелковых драпировках в других частях собора Юстиниан с Феодорой изображались рядом с Иисусом и Марией.
Прокопий объяснял рвение Юстиниана политическими мотивами, а также любовью к искусству и стремлением извлечь финансовую выгоду: «Он предложил, чтобы эфиопы покупали шелк, доставляемый из Индии, и продавали бы его римлянам; таким образом, они получали бы большие деньги, а римлянам дали бы только ту выгоду, что им не пришлось бы передавать врагам [персам] собственные свои богатства»{443}. До того, как значительная часть древних построек города была разрушена во время восстания «Ника», состоятельные константинопольские семьи покупали пурпурные шелка в эмпорие под названием «Дом светильников». По соседству с термами Зевксиппа располагались мастерские по производству пурпура. Производили и более дешевые варианты «императорского пурпура» – их красили мареной. В источниках X в. такие изделия экспортного качества называли псевдопурпуром.
Византийское государство ревностно контролировало все этапы производства шелка. В Константинополе и императорские, и частные мастерские изготавливали ткани в массовых масштабах{444}. В результате шелковая промышленность ширилась в геометрической прогрессии как в городе, так и на просторах империи. Для выращивания тутового дерева требовались значительные площади и изрядные трудозатраты (на одной только византийской плантации в Реджо, как упоминается в источниках, произрастало около 7000 деревьев). Листья нужно было аккуратно резать на кусочки, размер которых соответствовал определенной стадии развития шелкопряда. Шелкопряда кормили днем и ночью через равные промежутки времени, поддерживая постоянную температуру и контролируя влажность. Из-за заболевших листьев мог погибнуть весь урожай. Поэтому садовники, вооружившись специальными лестницами, ножами и топориками, ухаживали за тутовыми деревьями.
Сложная система шелководства пронизала все византийские земли – рабочие вываривали, сматывали, скручивали и шили. В разных уголках империи производили 12 разных сортов шелка: от самого простого до тончайшего паутинного.
Штуки шелка высочайшего качества были доступны только самим императорам. Также их дарили чужестранным посланникам. А в продажу поступала ткань фабричного качества. Судя по тому, что шелка находят в пещерах и на вереницах складов IV–XII вв., эту приятную на ощупь, легкую как перышко ткань запасали на черный день. Шелк нередко использовали как валюту. Византийский шелк, прочный, легкий и красивый, стал мечтой чужеземных покупателей и объектом международной торговли.
Через сотню лет после возникновения легенды о привезших шелк монахах, когда исламские армии начали захватывать византийские земли, шелководство распространилось по всему Среднему Востоку. У представителей исламской и христианской культуры были общие художественные вкусы и орнаменты: на шелковых полотнах ткали слонов, львов, мифических животных (наполовину собак, наполовину птиц) и надписи на греческом, латинском, а также арабском (куфическим письмом). Однако, хотя производство и развивалось в регионах, самой востребованной, похоже, оставалась марка «сделано в Византии». В самом Константинополе производство тоже наращивали. В разных уголках Евразии покупатели спрашивали ткани «Rumi» (значит, из Нового Рима). В Дамаске один знаменитый лекарь якобы хвалился, что у него имеются византийские шелка и 300 штук золотой парчи.
Большую часть шелка в городе ткали евреи. Этих грекоговорящих евреев стали называть романиотами (Romaniotes), в честь города, где они жили. К X в. евреи работали на всех этапах производства шелка, кроме экспорта мотков необработанного шелка. Благодаря Вениамину Тудельскому мы располагаем подробным описанием еврейских общин, какие существовали в городе в XII в.: «Там находится до двух тысяч евреев-рабанитов и до пятисот караимов, и первые, вообще весьма ученые люди, отделены от последних особою оградою… Между евреями есть мастера шелковых изделий и много купцов, людей весьма богатых; но там никому из евреев не позволено ездить верхом, кроме одного р. Соломона, египтянина, царского медика»{445}.
Начиная с конца VI в. весь Константинополь шуршал шелками: будь то звуки производства или шелест одеяний, церковных покровов или саванов.
По торговле шелком можно судить о международном опыте Константинополя, а особенно – о первых связях с Китаем. В Юго-Восточной Азии Константинополь называли Фулином (искаженная греческая фраза «eis ten polin», т. е. «в город») и слагали о нем всевозможные легенды. Сведения о городе бывали и фантастическими (например, считалось, что в Византии прямо из земли растут барашки, и собирать их нужно очень осторожно), и довольно точными (имелись данные о размерах подчиненных Константинополю городов и длине соединявших их дорог). Как сказочный, так и реальный Константинополь завораживал китайцев. Прочтите, например, этот фрагмент, написанный в Северном Китае примерно в середине X в., после падения династии Тан – это своего рода энциклопедия всемирной истории, составленная из китайских текстов:
«Во дворцах [Константинополя] колонны сделаны из си-си [ляпис-лазури], полы – из желтого золота [возможно, бронзы], створки дверей – из слоновой кости, балки – из душистого дерева. Черепицы у них нет, а полы над домом [кровля] укатываются измельченным гипсом. Эти полы получаются идеально прочными и глянцевыми, словно из нефрита. В разгар лета, когда жители изнывают от жары, вода отводится наверх, и она стекает по платформе, распределяясь по всей крыше таким хитрым способом, что воду видно, но непонятно, как это сделано. Просто слышно, что на крыше – источник, и вдруг со всех четырех карнизов обрушивается водопад. Образуются воздушные потоки, овевающие прохладным ветерком – и все это благодаря искусной конструкции [известному на Ближнем Востоке устройству]»{446}.
Имеются отдельные указания на то, что честолюбивые китайцы стремились вступить в союз с городом, известным им как «город благоденствия». В гробницах ряда китайских шишек IV–VIII вв. обнаружены копии золотых византийских солидов, которые начал чеканить еще Константин Великий – забавно, что их даже перечисляли в погребальных описях. Даже если кто-то из китайских бонз не мог приобрести такие монеты в жизни, призрачные византийские деньги, похоже, красноречиво свидетельствовали о предсмертном желании{447}. Правитель середины VI в. Цжун-цзун, проявляя такую же любовь к эллинской культуре, был захоронен с вазой – на ней изображалось падение Трои. И ремесленники, и ремесла перемещались в обоих направлениях. В Стамбуле пользовались китайскими блюдами, а характерный бело-голубой узор, который у нас ассоциируется с Китаем, зародился на арабском юге, но китайские ремесленники позаимствовали его и распространили по всему Шелковому пути.
Очевидно, что торговля была мощным стимулом, а по Шелковым путям путешествовали, в основном, духовные особы, в частности, служители христианской церкви, идущие из Константинополя. Потому-то те самые «несторианцы» из Церкви Востока и стали такими заметными персонажами в предании о шелке.
В 482 г. так называемый Энотикон (указ императора Зенона о единосущности) закрепил приговор, вынесенный в 451 г. на Халкидонском соборе патриарху Несторию и его «еретическим» суждениям, утверждающим приоритет земной природы Иисуса (перед божественным естеством). И вот несторианцы непрерывным потоком начали уходить из Константинополя в Персию (в Багдаде была учреждена Церковь Востока), а оттуда в Индию и Китай{448}. Христианские общины, перемещаясь на восток по Шелковому пути, уже принялись за дело, а теперь византийские власти дали этим только-только оперяющимся миссионерам свободу действий{449}. Живописные изображения христиан, принадлежащих к Церкви Востока, несторианцев, обнаруживают, например, в Турфанском оазисе (Кочо/Гаочан), в Синьцзяне на северо-западе Китая.
Копии византийских монет, выполненные в VI в. в Синьцзяне (Китай)
В настоящее время ученые изучают прелестную настенную фреску и самый древний рукописный экземпляр восточнохристианского, сирийского текста, принадлежность которого удалось установить лишь недавно{450}. Так что, рисуя в воображении далекие низинные пейзажи Северного Китая, не забывайте добавить к ним нечто новое – вкрапления христианства.
Христианское учение очень мобильно. Не нужно ни святилищ, ни икон – только благая весть. Новообращенные христиане появлялись на территориях от Йемена до Шри-Ланки.
Первые упомянутые в официальных текстах «несторианские» миссионеры отправились в Юго-Восточную Азию в 635 г.{451}. Доказательством тому служит весьма необычный памятник, который сейчас называют Несторианской стелой.
Несторианская стела, вырезанная из камня глыба высотой 2,5 метра, стоит в Бэйлиньском музее в Сиане, купаясь в пятнах света и утренних лучах. Этот памятник распространению в Китае светоносной религии из Дакина (китайское название Римской империи) открыли 7 января 781 г. Здесь плато громоздится на плато, а скалы словно вырастают из рисовых полей. И посвящен он полуторавековой истории христианства в Китае{452}. На стеле написано, что в 635 г. в Китай из «Римской земли» прибыл один миссионер, Алобэнь. Он привез с собой священные книги и изображения. Книги были на сирийском языке, а потом он перевел их на китайский. Были обнаружены и относящиеся к тому же году Сутры Иисуса (христианские тексты на китайском){453}. Император династии Тан поддерживал христианство – он считал его «светоносной религией» и говорил, что оно – источник непостижимого, удивительного покоя.
Несторианская стела, возведенная где-то в 780 г. неподалеку от китайского города Сиань. Гравюра выполнена неким английским путешественником в 1887 г.
В 710 г. из Константинополя прибыла делегация. Ее представители привезли Библию, иконы и другие «священные» предметы.
В Лояне, там, где оканчивается Шелковый путь, рыночные торговцы и по сей день продают жемчужины в раковинах с пузырящимися устрицами, а рядышком – огромные каллиграфические кисти (ими представители старшего поколения на улицах вырисовывают по воде китайские иероглифы в качестве художественной терапии). В 2006 г. здесь обнаружили еще одну стелу, воздвигнутую в память о христианской деятельности византийцев. В Юго-Восточной Азии еще предстояло узнать, что Константинополь – не только город, где из земли растут барашки, но еще и покровитель и прародитель революционной мысли.
Город, который Юстиниан с Феодорой оставили во второй половине VI в., представлял собой буйный гибрид множества миров: христианского и языческого, консервативного и реформаторского, Востока и Запада. Юстиниан, которого в 565 г. похоронили в саване с военной тематикой, продолжил свою борьбу на небесах – однако оформление его похорон ознаменовало не кульминацию одной из глав истории, а явилось, скорее, предвестником будущих событий. Ведь пока из Константинополя текли идеи и товары, на его земли двигались иные силы.
Именно в это время (450–600 гг.) в Китае набегами на пограничные гарнизоны напомнило о себе населявшее степные районы племя. В ранних китайских текстах эти воинственные отряды упоминались вскользь, но затем тюрки – так называлось это племя – оказались в центре внимания и получили известное нам имя. Царство Ту-Кю лежало на реке Орхон, к югу от озера Байкал. Впоследствии тюрки стали воинами-землевладельцами в северных регионах. Вместе с китайцами они контролировали земли вдоль Шелкового пути и основали там множество поселений. Они оказали необратимое влияние на Центральную Азию, да и на город, который китайцы называли Фулином.
Отношения между тюрками и Константинополем с самого начала приняли опасный оборот. Сначала тюрки, продвигаясь на юг, предложили сотрудничество преемнику Юстиниана – Юстину II. Вместе они могли бы, подходя с двух сторон, разгромить Персию. Однако попытки Нового Рима жалким образом провалились, и турки оказались без прикрытия. Из-за этого промаха у города появился еще один враг. Турецкий посол, засунув в рот обе руки, холодно заметил: «Как у меня теперь во рту десять пальцев, так и у вас, у римлян, множество языков»{454}.
Юстин II продолжал вести свою враждебную внешнюю политику. Новый император турнул аваров, которых Юстиниан утихомиривал подношениями. «Вы ничего более не получите от государства», – якобы съехидничал он{455}. Ожесточенность не обернулась для Юстина II ничем хорошим. К концу своих дней он сошел с ума, разъезжая по византийским дворцам в кресле-каталке и кусая за руки всех проходящих мимо. Золотой век Юстиниана со всеми его надеждами на всеобщий мир и процветание начинал позвякивать жестью.
Всего через сто лет турки уже не просто мелькали на страницах истории других народов, а писали собственную историю{456}. А Константинополь все то время, пока в нем господствовало христианство, отражал их набеги. Мечта вновь становилась желанной.
Глава 37. Аль-Кастантинийя
602–628 гг.
Мир тебе, о, Сирия! Какая же это прекрасная страна для врагов.
Император Ираклий по получении вести о поражении византийцев в битве при Ярмуке (636 г.){457}
Загляните в православную церковь, например в церковь Святого Пантелеймона в предместье Хэрроу, что славится кущами бирючины, к северо-западу от Лондона, и, быть может, услышите хвалебную песнь, акафист.
По преданиям, в 626 г. Дева Мария вновь пришла на помощь своему любимому городу. Православные до сих пор, как и 14 веков назад в храме Богоматери во Влахернах на берегу Золотого Рога, поют акафист в благодарность за избавление Константинополя от персидских захватчиков Сасанидов, славян и аваров. Очевидцы утверждали, что из стоявшей у источника церкви (часть прилегающего к ней дворца сохранилась по сей день) появились призрачные фигуры Марии и сына ее, Иисуса, и отогнали неприятеля. В городе остался Сергий, патриарх Константинопольский, родственник императора Ираклия, поскольку у него имелся опыт активного участия в военных походах в Африку. Известно, что Сергий кричал осадившим Константинополь врагам: «Пресвятая Богородица одним своим повелением покончит с вашей заносчивостью и высокомерием. Ведь она – поистине матерь Того, кто потопил фараона со всем его войском посреди Красного моря и кто покажет, насколько немощно и ничтожно это сатанинское полчище»{458}.
По стенам Константинополя торжественно пронесли священный покров – гиматий Девы Марии. На городских воротах вывесили изображения Матери Божьей и младенца Иисуса. По улицам и даже в лагере неприятеля шептались, что Дева Мария явилась собственной персоной и, ниспослав свирепый шторм, разбила корабли славян. В акватории Стамбула в эпицентре штормов действительно видимость бывает нулевой, а грохот – оглушающим, так что нетрудно представить себе, в каком ужасе были славяне при виде тонущих товарищей. И вполне понятно, почему в Константинополе тут же настрочили стихи во славу Девы Марии, защитницы земной обители Христа.
Была ли Мать Иисуса на стороне горожан или нет, однако бурное, блестящее царствование Юстиниана в один миг стало далекой мечтой.
Зимой 602 г. город штурмом взял центурион Фока (которого взбунтовавшиеся легионеры избрали своим главнокомандующим). Он захватил трон и хладнокровно казнил императора Маврикия (который и сам пришел к власти после поразительной череды царственных перестановок) и всех его сыновей. Головы пострадавших от рук Фоки выставили за городом, на парадном плацу в пригороде Евдом – по соседству с рядом дворцовых комплексов на побережье, в семи римских милях от Милия. Их сняли, лишь когда запах разлагающейся плоти стал невыносимым. Проживающие там (сейчас это – преуспевающий район Бакыркёй) домовладельцы, пожалуй, даже не осознают, что их жилища стоят на столь жутком фундаменте.
В 610 г. и самого Фоку убили – недавно объявившийся мятежник Ираклий{459}. Фоку обезглавили, оскопили, четвертовали и торжественно пронесли части его тела по улицам Константинополя.
Зимой 602 г. царящий в городе хаос усугубился – был организован карательный военный поход на славян – «новое племя» и новых врагов Византии. Славяне представляли собой пугающе туманную угрозу. Историки той эпохи писали, что у них – не города, а «болота и леса»{460}. В те времена еще было возможно такое, что из гущи незнакомых земель объявлялись неизвестные племена. Надо представить, какое это было психологическое испытание! Прибавьте к этому климатические изменения, ударившие по региону в предыдущем столетии, и станет понятно, что мир вокруг Константинополя не был надежным, нанесенным на карту и заселенным. Это была земная юдоль, полная зловещих опасностей. Ни в чем нельзя было быть уверенным.
С самого начала своего царствования император Ираклий оказался в невыгодном положении. В тот же год, когда жители Константинополя лицезрели неблаговидную казнь Фоки, персы захватили Дамаск и Кесарию. А потом пришли такие вести, что у горожан засосало под ложечкой.
В 614 г. из Иерусалима в столицу Персии, Ктесифон, привезли пленников и святыню – Животворящий Крест. На следующий год персы уже совершали набеги на противоположном от Константинополя берегу, а в 617 г. они захватили Палестину. В том же году, по данным источников, авары увели из фракийских земель в окрестностях Константинополя более четверти миллиона рабов. А в 619 г. Константинополь (а по сути, и вся империя) лишился своей житницы – Египта (в который вторглись персы). Впервые с того дня, когда Константинополь утвердился как Новый Рим, т. е. за без малого 300 лет, на улицах города прекратилась бесплатная раздача хлеба. Ираклий подумывал о том, чтобы перенести столицу из Константинополя в Карфаген. Стало казаться, что щит, защищавший этот Божий град, не толще бумаги.
Сначала Ираклий пытался вступить с персами в переговоры. Он отправил к персидскому правителю, Хосрову, посланников с просьбой о перемирии. Византийских послов выслушали, а затем зарезали. Рассказывают, что, когда вести об их судьбе достигли города, по улицам прокатилась паника. Но Ираклий был не из тех, кого можно запугать. Чтобы найти средства на военный поход против персов, он поднял налоги и вдвое урезал содержание своих чиновников. Император даже велел переплавить подвесные светильники из Айя-Софии. Монеты отчеканили заново. Теперь на них изображался крест и ступени – в память о распятии на Голгофе. Война с захватчиками с юга была теперь делом не политики, а веры.
И правда – когда ряды персидских воинов вместе со своими новыми союзниками (аварскими кочевниками) с севера появились у города Халкидона, а император уехал на другую войну, казалось, Константинополь – в беде и спасти его может только чудо. Мы, как и жители города, можем уверовать в то, что на помощь и вправду пришла всемогущая Дева Мария. А также – мощи святых Евфимии и Феодора (последний был сыном трактирной куртизанки и акробата с ипподрома, очередным представителем «новых людей» в Константинополе), которые для безопасности перенесли из Халкидона в Константинополь.
В конечном же итоге, от гибели Константинополь спасла череда совершенно прозаических событий. Племена аваров повздорили из-за того, что пастбища не годились для их лошадей. До персов же дошли вести о том, что – пока они смотрели на запад – с востока турки подбирались к Кавказу{461}.
Ираклий же, возможно, мучился тем, что в момент самой острой нужды его не было в городе, его родном детище, и решил, что береженого Бог бережет. Император перешел к решительным действиям. Он встретился с турецким каганом и предложил ему руку своей дочери и самые роскошные дары, какие только можно найти в Константинополе: «Император же, обняв его, взял корону со своей головы и переложил ее на голову турка (и пригласил его на пир). И возлежа на пиршестве, всю утварь и царские одежды и серьги, украшенные жемчугами, подарил ему. Так же и находившихся с ним архонтов собственноручно украсил подобными же серьгами»{462}.
После этого в 627–628 гг. Ираклий разгромил остатки персидской цивилизации в Ниневии (современном Мосуле в Ираке). Хосрова убили, Ираклий же понял, что у него преимущество, принял персидский титул «царь царей» и тут же выговорил себе выгодные условия. Он потребовал вернуть византийские земли и ценнейшие фрагменты Животворящего Креста, обнаруженные Еленой и похищенные (якобы при помощи евреев, которые затем понесли наказание за предполагаемое сообщничество) из Иерусалима. Святыню торжественно пронесли по улицам Константинополя и вернули в храм Гроба Господня.
Однако Ираклий выбрал хитрого союзника. Жителей стоявшего на берегах Босфора Града Божьего должен был насторожить тот факт, что 150 лет назад Великую Китайскую стену сделали выше, длиннее и прочнее отчасти из-за тюркских набегов. Турки постепенно становились все сильнее. Они разводили лошадей, которых так любили индийские и китайские полководцы. Их роль всегда была заметна, ведь торговые маршруты Шелкового пути, протянувшиеся на 4000 миль, граничили с их землями, связывая Константинополь на западе с Сианем на востоке.
Этот народ знал около 20 языков, на которых говорили в соседних землях, – яркий пример того, что мы как вид стремимся к общению. Все это укрепляло арену деятельности этой орды воинов-купцов. Константинополь культивировал процветающую торговлю между странами Юго-Восточной Азии и западными регионами христианского мира, а вместе с тем воспитывал будущего захватчика – врага, который в результате станет для этого христианского города кошмаром наяву.
Время царствования Юстиниана было весьма плодотворным, но и напряженным. Считалось, что наступает конец света, и потому все торопили события. Победу Ираклия над аварами воспели в эпической поэме, где он провозглашался не просто римским императором, imperator, а библейским царем, basileus. Отныне он оказался в одном ряду с ветхозаветными царями, и этот греческий титул сохранялся до самого падения Константинополя. Изображения, символы и иконы этой эпохи несли в себе еще более величавый дух христианства, с 641 г. коронации проводили в храме Айя-София.
Однако в своих хвалебных песнях Георгий Писида, священник в Софийском соборе, сравнивал Ираклия с Гераклом и Персеем. Упоминания этих языческих героев говорят о том, что многое из того, что происходило в городе, было пропитано духом античности. Те, кто стоял у руля Константинополя, хранили в своих сердцах и мыслях греко-римскую культуру. Война Персии с Византией, «последняя Великая война Античности», ослабила обе державы. Но как раз сейчас Константинополю нельзя было оставлять свои фланги без защиты. Ираклию и жителям «города благоденствия» предстояло встретить еще одного неприятеля, верующий народ, уверенный, что они – подлинные, непорочные, главные представители единственного истинного Бога.
В суре, записанной на арабском где-то в 628 г.{463}, еще до составления Корана, имеется одобрительное упоминание о победе византийцев над языческой державой Сасанидов. «Побеждены Румы в ближайшей земле, но они после победы над ними победят через несколько лет. Аллаху принадлежит власть и раньше и позже, а в тот день возрадуются верующие помощи от Аллаха»{464}.
На короткое время монотеисты объединились{465}. Однако ключевые слова тут – «на короткое время»: ведь в атмосфере воинственной веры, возможностей и неопределенности в регионе неожиданно возник очередной враг. Константинополь (или Аль-Кастантинийя на арабском) стал, как говорится, костью в горле Аллаха{466}.
Глава 38. Кость в горле Аллаха
622 г. (нулевой год по исламскому календарю)
Так начнется битва. Треть мусульманской армии погибнет, и Аллах никогда не простит их. Еще одна треть мусульман погибнет, и они станут лучшими из павших мучеников. А треть мусульман станет победителями, которые никогда не будут наказаны. Именно они покорят Константинополь.
Традиционный хадис Мухаммеда, записанный где-то через 150 лет после его смерти{467}
Пророк Мухаммед впервые появляется на исторической сцене лишь мельком, как проходной персонаж в одном из административных текстов из Константинополя. Рассказывают, что примерно в 582 г. некий мальчик одиннадцати-двенадцати лет проезжал через Восор (ныне – Босра на юге Сирии). В городе был собор, дружная купеческая община. Здесь жил монах-монофизит Бахира. Он заметил, что в этой сироте есть что-то особенное. По преданию, когда мальчик шел, над ним витало облако, защищая его от палящего солнца. Осмотрев его спину, монах обнаружил некие знаки предзнаменования. Тогда монах посоветовал мальчику остерегаться не то иудеев, не то Византия – в разных вариантах предания по-разному.
Эти рассказы о Мухаммеде появились в Константинополе лишь спустя некоторое время, а вот у бедуинских путешественников уже сложилось определенное мнение об этом блистательном северном городе. Их поэты писали о том, как они гостили у византийского императора. А в караван-сараях доисламской эпохи обнаруживаются изделия из Византия. Например, Ади ибн Зайд рассказывал о своей поездке в Константинополь и о прекрасном приеме, который ему оказали при дворе. Когда Ади уезжал, император велел ответственным за почтовые маршруты чиновникам дать гостю лошадей и всячески помогать ему, чтобы Ади оценил масштабы и неприступность владений императора. Другой бедуинский поэт, еще более известный и высокопоставленный, Имру аль-Кайс, отправился в Константинополь просить помощи в возвращении утраченного им княжества. Император Юстиниан не мог не посочувствовать беде своего гостя, но о судьбе его просьбы более ничего неизвестно, поскольку Имру аль-Кайс умер по пути в Аравию примерно в 540 г.{468}.
Пророк Мухаммед еще долгие годы не будет играть никакой роли для византийской верхушки, но он-то никогда не забывал о Константинополе. Рим, Византийская империя, а также восточные римляне в его хадисах упоминаются 28 раз, а Константинополь – 12{469}.
622 г. стал поворотным для всего мира. Император Ираклий поднял налоги, поскольку предполагал начать решительные военные действия на Среднем Востоке. И, отправляясь из дворца в Константинополе, он должен был выполнить определенные религиозные ритуалы, чтобы обеспечить себе божественное покровительство в пути. В более поздних источниках описана profectio bellica: перед сражением император, испрашивая божьей помощи, помолился в храме Айя-София, а затем в различных храмах города{470}. Этот храбрый вояка из Карфагена нашел для Константинополя выход из трудной ситуации. Стоявшие у руля власти психопаты и ничтожные внутренние распри ослабили силы и авторитет города. Горожане видели, как на противоположный берег Босфора, в Халкидон, вторгались персидские захватчики, а племена аваров подходили к самым стенам города. Но Ираклий не сбежал; вместо этого он повел константинопольцев войной на восток.
Пророк Мухаммед, энергичный купец, уже немолодой человек, тем временем покинул Мекку, решив начать новую жизнь в городе Ясриб, который сейчас называется Медина.
О молодости Мухаммеда сложено множество легенд, а вот фактов мало. Родился он, по-видимому, где-то в 570 г. в купеческой семье, принадлежащей к клану Бану Хашим из племени курайшитов, которое знавало и лучшие времена. К шести годам он осиротел, а в 25 лет женился на преуспевающей предпринимательнице Хадидже. Мухаммед много путешествовал по Сирии, где он и познакомился с учениями христианства и иудаизма{471}. Затем якобы в возрасте около 52 лет Мухаммед предпринял продолжительное и важное путешествие через пустыню.
Это путешествие сейчас называют хиджрой. С него-то и начался отсчет исламского календаря, который с 1453 г. был принят в Стамбуле на последующие 500 лет. Ведь для мусульман 622 г. стал началом всех времен.
По преданиям, хиджру совершили сначала 70 последователей Мухаммеда, а затем и он сам с Абу Бакром. На недавно сделанных из космоса снимках и фотографиях маршрута хиджры, протянувшегося на 210 миль, видно, какие суровые и какие гипнотически красивые здесь пейзажи. Изгнанники вышли из Мекки в сентябре и миновали причудливые, суровые серые скалы горы Тор, лавовые поля Даджана, поросшую колючим кустарником долину Кудайд, русла Ликфа и корявые скалы в окрестностях Аль-Халаика. По ночам мимо них беззвучно сновали лисы и верблюды.
Те, кто участвовал в этом переселении, называли эти края «местом, где разделяющий два мира барьер кажется очень тонким»{472}. Однако при этом хиджра была еще и совершенно реальным путешествием в реальном времени. Мухаммед бежал, потому что его радикальные, монотеистические взгляды были непопулярны в Мекке, и ему все время приходилось их отстаивать. На местных жителей почти наверняка совершались нападения, или газават, хотя многие исламские летописцы умалчивают об этом.
Известно, что однажды в Ясрибе построили простейшую мечеть: в доме Мухаммеда три древесных ствола поддерживали крышу, а камень указывал, в какую сторону молиться. В исламских источниках сообщается, что проповеди Пророк произносил, стоя на стволе дерева. Судя по моделям традиционных домов той эпохи, в помещениях, должно быть, стоял сладкий запах высушенных пальмовых листьев, а сквозь щели просачивались крапинки света. Все члены этой готовой к изгнанию группы были уверены, что всякий аспект жизни священен.
Хоть в средневековом обществе уже многие верования подразумевали присутствие Бога, но у ислама и его приверженцев было преимущество за счет новизны. Говоря о Боге, они особо подчеркивали его таухид – уникальность и единобожие. В битве при Бадре в 624 г. мусульмане победили курайшитов. А в 628 г. на них снизошло откровение о том, что во время молитвы нужно обращаться в сторону Мекки, а не к Иерусалиму. Были забыты кровные связи и прецеденты гражданского права. Их заменил высший закон Божий, который, следуя слову Мухаммеда, исполняли представители нового высшего племени.
Ислам утвердился в Ясрибе, который впоследствии называли просто аль-Мединой, «городом». И это возвестило о том, что это учение стало внутригосударственной, политической и военной силой. Изменения, произошедшие в этом «городе», почувствуют на расстоянии 2000 километров к северу, в другом «городе», He Polis. Лишь считаные поселения настолько сильно поражают наше воображение, что им не требуется название – Афины, Александрия, Медина, Константинополь, Рим, – достаточно сказать просто «Город».
Неприветливая красота этого края, где зародился ислам, похоже, объясняет его долговечность. Холодные пески, змеистые завитки этого будущего стекла навевают глубокие мысли о возможностях нашего мира. И в своем прощальном обращении пророк Мухаммед благословил эту предрасположенность: «Мне было велено сражаться с людьми до тех пор, пока они не скажут: “Нет бога, кроме Аллаха”». Еще один мусульманский лидер обосновал дальнейшие, столь же воинственные, речи, больше отдающие империализмом: «Другие народы попирали нас ногами, пока мы не попирали никого. Тогда Аллах послал нам Пророка – и это был один из нас… И одно из его обещаний: мы победим и покорим эти земли»{473}.
В 662 г. состав населения на Среднем Востоке был весьма разнородным. Здесь обитали племена кочевых аваров, многочисленные евреи, грузины, армяне, говорящие на латыни европейцы. Горожане говорили, в основном, на греческом. Не слишком единым было население и конфессионально: общины монофизитов соседствовали с православными христианами. Большинство были верными подданными Византийской империи, но некоторые – нет. Ставки в игре религий поднимались. После того, как Ираклий одержал победу над персидской династией Сасанидов, в Константинополе он стал (как упоминалось ранее) басилевсом – царем, помазанным Богом.
В это же время из Медины доносились вести о том, что у арабов тоже появился собственный пророк, точно так же лично связанный со Всевышним. Пророк, которому известно, что Бог обращается к его людям на их собственном языке.
Последователи Мухаммеда все больше и больше проникались самосознанием, а вот византийцам в эти сложные времена эти неофиты казались некой ничтожной проблемой. «Императору, – якобы говорили они, – едва хватает, чтобы заплатить своим солдатам… что уж говорить о [вас], собаках». Одного римского посланника, выражавшего подобное отношение, тогда убили и зашили в кожу верблюда{474}. Следовало бы обратить внимание на эти предвестники беды, ведь всего 14 лет спустя при Ярмуке византийцы, к своему большому удивлению, потерпели позорное поражение от этих самых людей, которых они сначала сочли досадной помехой.
В битве при побитом песчаными бурями Ярмуке некогда легендарная сплоченность римской армии была уничтожена.
У византийцев уже было столкновение с арабами в 629 г. в Муте, однако теоретически этим двум народам не было никакой нужды что-то делить друг с другом. Оборонительная линия Ираклия протянулась от Газы до южной оконечности Мертвого моря, тогда как арабы развернули свою деятельность южнее. Но из-за победы Ираклия над Сасанидами в Аравии воцарилось безвластие. Оружие потерпевших поражение продавали, его использовали наемники, готовые вверить себя первому встречному вербовщику.
Поле битвы при Ярмуке расположено вдали от побережья, за древними городами Тир и Сайда. Сегодня тут проходит контролируемая ООН линия прекращения огня между Сирией и занятыми израильтянами Голанскими высотами. Арабы вывели в бой около 25 000 человек. Византийцев было больше, но были и затруднения. Армией командовал брат императора Ираклия, Феодор, не то чтобы очень обаятельная личность. Греческие и армянские полководцы ругались по стратегическим вопросам. Казалось, все они недооценивали противника. Откровенно говоря, византийцы не стали бы ввязываться в это сражение, предполагай они, что оно окончится поражением.
И самое главное – через шесть дней ожесточенных боев исламская армия, казалось, сражалась только яростнее. У византийцев была зловещая репутация: они нередко торжественно проносили по городам отрубленные головы и руки врагов, пытали пленников на площадях. Однако новехонькое арабское войско под предводительством Умара ибн аль-Хаттаба из Медины и Халида ибн аль-Валида (который родился в Мекке, а умер в Хомсе), похоже, страстно жаждало победы. Рассказывали, что мусульмане могли сражаться на полуденной жаре без воды, а о жестокости арабских женщин-воинов на поле боя писали историки с обеих сторон. Под конец шестого дня битвы при Ярмуке огромное число византийцев были убиты или бежали. Вернувшийся в Константинополь Ираклий тут же узнал о страшном поражении{475}.
Чтобы найти какие-то мистические оправдания этому унизительному разгрому, описывались ужасающие клубы пыли. Однако истина гораздо прозрачнее. Отныне Константинополь перестал быть охотником, а стал дичью. Эта первая знаменательная встреча произошла совершенно не так, как описано в сказочном варианте первого взаимодействия византийцев с удивительным юношей Мухаммедом. На этих покрытых пылью равнинах близ Ярмука решилось будущее Константинополя. Правитель из Гассанидов Джабала, бежавший из некогда византийских, а отныне принадлежащих мусульманам земель, на арабском языке выразил весьма подходящую мысль:
- О, да не родиться на этом свете ни моей матери, ни моему сыну,
- Да не найти мне места в истории!
- Как же я тоскую по утраченной земле моих предков,
- По Дамаску, родному дому моего народа!
В 630 г. Ираклий провозгласил, что все евреи должны принять христианство. Возможно, это было ответной мерой на вести о том, что в том же году войска мусульман проникли глубоко на территорию Персии и захватили Мекку. Персы также принимали ислам. Тем, кто становился мусульманином, был обещан процент от всей военной добычи.
В 638 г. арабы под предводительством халифа Умара взяли Иерусалим (имеются даже слабые предположения о том, что Мухаммед дожил до этого времени и лично ввел войска в этот город){476}. Евреи тоже принимали участие: они указали путь и помогли подняться на Храмовую гору. Есть сведения, что в благодарность им оставили место для новой синагоги и галилейских домов{477}. В глазах императоров Константинополя евреи демонстративно выбрали не тех друзей{478}.
В 640 г. арабские мусульмане захватили Кесарию, в 642 г. пала Александрия. Армения официально была под властью арабов с 645 г. Острова Родос, Кос, Кипр, Крит – все сдались.
В 655 г. арабы попробовали свои силы и на море, в символичной «битве мачт», когда византийский император Констант поспешил бежать, скрючившись на палубе. В 674 г. арабский флот зашел в Кизик (где когда-то, в 410 г. до н. э. Алкивиад одержал победу, которая помогла ему вернуть Византий). Греки обрушили на арабов смертоносное средство – мы называем его «греческий огонь», а тогда его называли «морской огонь», «разящий» или «римский огонь»{479}.
Печально известен жар и запах этого средства поражения, а также его воздействие, сходное с последствиями применения напалма. А вот о том, какое жуткое визжание (шипение пара и пламени, скрип и треск дерева) производил «греческий огонь», стало известно в ходе недавно проведенных экспериментов. После его запуска кажется, что пламя разливается по воде.
Морские нападения мусульман на Константинополь в период с 661 по 750 г. – пять знаменательных ударов и поражений, «страх и трепет» в городе – тут же были увековечены в стихах и песнях как на Востоке, так и на Западе. В греческой прозе и поэзии появились более темные оттенки пурпура. И примером тому служат строки Феодора Грамматика, написанные после неудачного нападения мусульман в 674 г.:
- «Узри же, Всемогущий Господь, ты спас свой город от сокрушительного полчища презренных и подлейших арабов,
- Ты не дал нам устрашиться их и затрепетать перед их вернувшимися тенями…
- Где же теперь, о, проклятые, ряды ваших блистающих стрел?
- Где теперь мелодичный звон ваших луков? Где блеск ваших мечей и копий, вашей брони и шлемов, сабель и потемневших щитов?»{480}
При этом в течение всего 50 лет с «начала времен» (с 622 г., нулевого года по исламской системе летоисчисления) Византий потерял две трети своих территорий. За семь лет Константинополь потерял власть над важными городами: Дамаском – в 635 г., Антиохией – в 637-м, Эдессой – в 640-м, а также над Иерусалимом. В течение столетия армия мусульман не только дошла до севера Франции, но и напала на Афганистан, захватила Центральную Азию, оккупировала огромные пространства в долине реки Инд (размером с нынешний Пакистан) и даже добралась до западных окраин Китайской империи. Их правителя стали называть халифом, наследником Мухаммеда, наместником Бога.
Вплоть до XVI в. персы больше не представляли собой державы, с которой можно было бы считаться. И самое главное для Константинополя – их зерно больше не поставлялось из Египта, пока Османская империя не наладила контакты и, учредив столицу в городе (к тому времени ставшем исламской Кастантинийей), в 1517 г. вновь захватила Египет.
Ситуация складывалась крайне отчаянная. И признаком тому служит попытка внука Ираклия, Константа II, перевести столицу в сицилийские Сиракузы – это произошло в 663 г., в самые черные дни его царствования. Но большинство жителей Константинополя не поддержало его{481}.
Ведется много споров о том, насколько мусульмане, христиане и иудеи той эпохи понимали и поддерживали друг друга. В некоторых иудейских текстах превозносились успехи мусульман, ведь иудеи видели в этих новых монотеистах средство освобождения от римской тирании. В других же Мухаммеда называли лжепророком, потому что «пророки не приходят с мечом»{482}.
На занятых мусульманами территориях продолжали строить христианские церкви, а после землетрясения в 679 г. мусульмане помогали восстанавливать церковь в Эдессе{483}. Даже в Иерусалиме (это выяснилось по результатам текущих археологических раскопок) расширили и обновили храм Гроба Господня за период до X в. В том числе в раннюю исламскую эпоху по соседству построили совершенно новую церковь. Монахов и семьи христиан защищал «Ахтинаме» (фирман, охранная грамота Мухаммеда). Грамота, составленная на второй год хиджры, якобы была скреплена отпечатком руки пророка Мухаммеда. Этот священный документ оказался в Константинополе, когда Османская империя в 1517 г. захватила власть в Египте.
Однако какое-либо долгосрочное взаимодействие между последователями авраамических религий и культа Девы Марии и христианами оказалось невозможным в условиях жесткого политического прагматизма, направленного на захват новых территорий и Божьего покровительства. На Константинополь зарилась целая череда мусульманских правителей. Это – совершенный город, и этим совершенством нужно наслаждаться. В сборнике персидских и других народных сказок Среднего Востока «Тысяча и одна ночь» арабская армия подошла к городу по морю, но была отброшена. Этот многонациональный город многие считали еще более величественным, чем Рим, и называли Царьградом.
Отныне джихад («усердие на пути Аллаха», инструмент для возвышения доисламских газават или набегов) понимали как божественное повеление захватить этот город. Хоть ислам и начинался всего лишь с цепочки следов на песке, а теплые пустынные ветры несли слова Аллаха, но конечной целью его стала власть над греко-римским городом, окруженным венцом из вод: «Константинополь обязательно будет завоеван, и насколько прекрасен тот Амир, и насколько прекрасно то войско, что завоюет его»{484}.
Глава 39. Ночью – монахи, днем – львы
Приблизительно 692 г. (72–73 гг. по исламскому календарю)
Читать бесплатно другие книги:
