Стамбул. Сказка о трех городах Хьюз Беттани

Глава 54. Один бог на небесах, одна держава на земле

^{1453 г. (856–857 гг. по исламскому календарю)}

И вот, когда свирепейший из турок уже захватил Египет с Александрией и всю Восточную Римскую империю… он начнет зариться не только на Сицилию, но и на весь остальной мир.

Цитата папы Льва X в переписке 1517 г.{682}

Мир больше не мог вынести, чтобы на небе было два солнца.

Эразм Роттердамский в письме другу{683}

Рассказывают, что когда Мехмед II вошел в Константинополь и отправился в Софийский собор, он нес перед собой меч пророка Мухаммеда и взял город именем Аллаха. Первым делом Мехмед направился именно в храм Божественной Мудрости, который сейчас официально называется Айя-София (Ayasofya – транслитерация с арабского). В собор внесли молитвенные коврики, якобы принадлежавшие самому пророку Мухаммеду, и под теми самыми переплетенными инициалами Юстиниана и Феодоры прозвучали слова первой пятничной молитвы армии завоевателей. Путь на пятничную молитву в храм Айя-София и другие главные мечети впоследствии стал одним из самых красивых еженедельных событий в этом мусульманском городе – тут смешалась и набожность, и религиозная зрелищность. Эта традиция поддерживалась в течение пяти столетий, вплоть до 1935 г. (и, как ни странно, она еще вполне может ожить). Мехмед явился в Константинополь не только как завоеватель, но и как «властитель сражающихся за веру», или «gazi of gazis».

И вот встает животрепещущий вопрос: как изменился Константинополь со сменой имени его Бога? Османы тут же начали относиться к Костантинийе (по-прежнему обращаясь к ней, как к одушевленному лицу) как к городу, который всегда по праву принадлежал Аллаху, а теперь попросту вернулся к своему хозяину{684}.

Западные источники того времени оплакивали захваченный Константинополь: «Город пустынный, мертвый, бездеятельный, опустевший, беззвучный, не имеющий прежнего вида»{685}. Другие же обращали внимание на необычайную энергию и рвение, с какими Мехмед II взялся за свой новый городской проект: «за город и его заселение, за возвращение к былому процветанию»{686}. Уже очень скоро Турсун-бей, османский чиновник и историк из Бурсы, состоявший при Мехмеде во время осады, заявлял, что Стамбул – «процветающий, разукрашенный и упорядоченный город».

Османы и вправду быстро развернулись. Когда на берегу Золотого Рога «открыли» захоронение одного из сподвижников пророка Мухаммеда, Абу Айюба аль-Ансари, якобы убитого в 669 г. в ходе первой осады Константинополя, в городе появилось новое место паломничества. За пределами старых городских стен (на месте византийского Космидиона, где в 1096 г. крестоносцам разрешили разбить лагерь и где в 1203–1204 гг. произошло сражение между византийцами и франками), над могилой аль-Ансари в 1458 г. возвели мечеть Султана Эйюпа. Она станет местом проведения церемонии вступления султанов на престол – эти особы носили на поясе меч, якобы принадлежавший лично Орхану Гази (возможно, это действительно было так). Здесь же проводили и церемонию обрезания. А благодаря тому, что тут бил природный источник, это место обрело исключительно священный смысл.

Утверждали, что в 622 г. Айюб вместе с пророком Мухаммедом ходил в Медину, а потом стал его знаменосцем. И вот ему вновь воздавали почести в этом квартале, связанном с целителями-мучениками Косьмой и Дамианом, христианскими святыми-чудотворцами. Толпы правоверных, скользя на плоскодонных судах по водам Золотого Рога, освежались в источнике и шли молиться у могилы Айюба, человека, который, по их убеждению, покоился здесь уже 800 лет. Мечеть Эйюп, наряду с Меккой и Иерусалимом, для многих мусульман стала одним из священнейших мест.

Кроме того, недавно завоевавшие Константинополь (на арабском – Костантинийя, или Аситане, т. е. «врата») жители утверждали, что Абу Айюб аль-Ансари был не один – еще 70 (число удачи) сподвижников пророка также погибли в этом городе, который отныне назывался «Ислам-булом», т. е. «наполненным исламом»{687}. Минареты стали символами победы Аллаха. Сочинялись дуа на арабском с мольбой о защите города. Совершаемые на улицах молитвы якобы возносились прямиком в «небесные покои». Позднее гости города рассказывали, как сразу 700 000 стамбульцев бок о бок с арестантами, отпущенными по приказу валиде-султан (матери султана), вместе взывали к Аллаху, моля его о дожде, пропитании, победе в сражении или избавлении от чумы.

Самоуверенность стоявших в городе янычар, этого специального войска, помогавшего мусульманам взять власть в Византии, способствовала развитию религии, что навсегда изменило мировую геополитику. Прознав, что султан Баязид II, пришедший к власти после Мехмеда Завоевателя в 1481 г., подверг пыткам одного из их товарищей, янычары, эти воины-невольники, в ярости окружили дворец, требуя, чтобы султан отказался от престола. Тот тем временем в беспокойстве глядел на них из зарешеченного окна.

Опальный младший сын Баязида II, Селим, тянул лямку, исполняя обязанности наместника в неспокойной провинции Трабзон (бывшей Трапезундской империи) на Черном море. Он давно положил глаз на столицу. В 1509 г. разрушительное землетрясение поколебало и уверенность Баязида II, и множество строений города. Под рушащимися зданиями погибло много людей. Это бедствие назвали «малым Судным днем». Благодаря произошедшему вслед за тем восстанию янычар, Селиму представилась благоприятная возможность – султан отрекся от престола. И в 1512 г. Селим ворвался в город, перебил своих братьев и племянников и заявил свои права на Стамбул.

Тут же возникли затруднения. На востоке два года назад персидский шах Исмаил I завоевал Иран, Азербайджан, южную часть Дагестана, Месопотамию, Армению, отдельные земли в Центральной Азии и Восточной Анатолии. А поскольку черноморские регионы Грузии были его вассалами, такой конкурент был весьма грозным.

Повторяя успешный захват Константинополя, Селим привел к дверям шаха Исмаила огнестрелы и пушки. Османы числом сильно уступали, но гонку вооружений в регионе они выиграли. Так что в 1514 г., победив в Чалдыранской битве, османы восторжествовали!

Египетские мамлюки, как и османы, были суннитами, однако якобы поддерживали шиитскую династию Сефевидов в Персии. Османы решили, что военный поход на братьев по вере под знаменем священной войны вполне оправдан. И армия Селима промчалась по землям Северной Африки и Среднего Востока, захватив священнейшие города – Мекку и Медину. Селим I первым делом прилюдно потребовал ключи от святыни Кааба, что стоит в центре Заповедной мечети в Мекке{688}. Из Каира в Костантинийю привезли лук и плащ Мухаммеда, а также несколько его мечей. И по сей день к музею Топкапы выстраивается безмолвная очередь из правоверных, пришедших посмотреть на них.

У султанов было множество титулов, но самым большим персональным и политическим значением обладал титул Хадим аль-Харамейн – «Служитель двух святынь». В течение следующих четырех столетий маршрут хаджа в Мекку находился под контролем Стамбула. Влияние этого города отныне распространилось на весь Средний Восток. А после завоевания мамлюкского Египта исламский муфтий обрел титул «Шейх-уль-ислам», т. е. Великий муфтий Османской империи, человек, который дает султану духовные советы и разрабатывает программу образования для всей империи.

В итоге принятые в Стамбуле идеи и подходы реализовывались в повседневной жизни обычных людей от Кавказа до Крыма. Цепочка событий, начавшаяся с того, что сыну понадобилось доказать свою состоятельность, привела к кардинальным сдвигам. С 23 января 1517 г. просвещенные османы вправе были утверждать, что Стамбул – новый европейский центр исламского халифата, а его султан – исламский халиф.

И вот в городе стали возникать новые религиозные традиции. Отныне процессия Сюрре, с которой по обычаю каждый год посылали подарки в Мекку и Медину (srre значит «дары султана), ежегодно с большой помпой и торжественностью отправлялась не из Каира, а из Костантинийи. Белые верблюды были надушены и украшены. В садах султанского гарема этих вьючных животных (которые вплоть до 1950-х гг. оставались приметой города) с длинными ресницами и скверным характером нагружали множеством даров, сделанных руками султанских жен. После этого их на баржах отправляли через Босфор. Все это сопровождалось благочестивыми песнопениями. На носилки складывали персональные дары – благотворительные средства, уложенные в кожаные мешки и скрепленные печатью со словами: «Доброго пути и возвращения»{689}. Только во времена правления Селима в Мекку и Медину отправили 200 000 золотых.

Затем процессия Сюрре направлялась в Ускюдар (Скутари – в эпоху Средневековья и Хрисополь – в эпоху Античности). К месту зарождения ислама караван вез только что отчеканенные монеты и жемчуга, а также подсвечники, шелковые ковры, меха и рукописные экземпляры Корана.

Покровы для святыни Кааба (как и до восшествия на престол Селима) доставляли из Египта (с 1798 г., после вторжения Наполеона, священные покровы стали ткать во дворе мечети Султанахмет, отправляя их из Стамбула в Каир, а затем в Мекку). Через год покровы Кааба возвращали в Костантинийю, и там использовали в качестве надгробных покровов для семьи султана. Кроме того, от них отрезали лоскуты и продавали их верующим, дарили дипломатам или любимым политикам – точно так же, как и византийские реликвии. Их потом со всем почтением пускали на переплет Корана, вешали на стены или хранили в богато украшенных каменьями шкатулках. Хоть этим мероприятиям было далеко до бытовавших в Новом Риме представлений с «хлебом и зрелищами», во время проводов Сюрре тоже раздавали и хлеб, и мясо, и одежду, и деньги. Султаны, в честь отправления Сюрре на юг, могли заплатить за 5 тысяч проживавших в городе мальчиков, которых могли обрезать в любое время благочестивого празднования долгого путешествия.

Процессия Сюрре по пути из Стамбула в Мекку проходит через Дамаск. Примерно 1895 г.

А в самом сердце этой недавно сформировавшейся мусульманской державы восседал султан-халиф. На служивших талисманами рубашках, стеганных нитями из чистого золота или серебра, изображали небесные сферы, астрологические знаки, магические квадраты и строки из Корана. Эти рубашки символизировали неприкосновенность султана. Их шили по размеру, а жесткая, глянцевая поверхность хлопка, отглаженная до блеска (ткань выглядела отлично и при этом служила дополнительными доспехами), была словно передвижная картина. На служившие талисманом рубахи из Индии наносили текст Корана целиком. Известно, что во дворце Топкапы такие рубашки шили по три года. Считалось, что они защищают своего хозяина от всяческих бедствий – как стихийных, так и от рук человека.

В мировых замыслах Селима I, одетого в легкие одежды и устремлявшего свой взор поверх вод Мраморного моря к просторам своей новой гигантской империи, можно было не сомневаться. В 1519 г. он писал:

К концу правления Селима I, в 1520 г., всего через восемь лет после того, как он ворвался в город и установил там самый прочный в Европе халифат, под властью Стамбула (который к тому времени стал вдвое больше Лондона) было около 15 миллионов человек, проживающих на площади более миллиарда акров{691}. В середине XVI в. фламандский дипломат Ожье Гислен де Бусбек (тот самый, что привез на Среднешотландскую низменность тюльпаны) заявлял, что отныне Стамбулу суждено стать центром мира.

В отличие от византийцев с их греко-римскими традициями, в турецко-османской культуре не было ключевого понятия polis, т. е. города-государства, представляющего собой политическое и эмоциональное сердце державы. Город, подобный Стамбулу, по сути являлся лишь очередным пристанищем Аллаха. Средневековые мусульмане видели существенные отличия лишь между городом (аль-мадина)и пустыней (аль-бадийя){692}. Из-за особенностей рельефа Константинополь уже давно казался вереницей поселков, а из-за религиозных убеждений османов эта тенденция только усугубилась. Возникающие в каждом отдельном районе религиозно-духовные общества, которые располагались в тех самых обителях tekke или zaviye и в каждой из которых был свой духовный лидер, или seyh, способствовали духовному общению, в них беседовали о науке, музыке и литературе. Вся энергия города распределялась по отдельным кварталам, mahalle, в каждом из которых была своя мечеть. Над mahalle была выстроена жесткая структура государственного и правительственного контроля, а на вершине этой структуры восседал султан. Визирей, незаменимых помощников султана, призывали строить собственные мечети. Город разделили на 13 районов – и все, за исключением одного, были названы по имени мечети, вокруг которой он был образован. В приоритете теперь оказались права на личную жизнь и уважение к личному пространству, что было очень важным для кочевых народов и свято почиталось в мусульманских городах. По всей Костантинийи дома перестраивали так, чтобы в них были дворы и сады, где женщины могли находиться не прикрываясь.

По исламским законам женщины обладали правом собственности на движимое и недвижимое имущество. Нередко эти деловые домохозяйки через посредников (ведь в Османской империи не приветствовалось, чтобы мусульманки выходили из дома) руководили продажами, сдачей в аренду, наследственными делами, а также строительством и вложениями в недвижимость.

Сейчас продолжаются исследования, и, судя по их результатам, женщины появлялись на улицах города гораздо чаще, чем можно было бы предположить – они набирали воду в фонтанах, сажали цветы, торговали вразнос. Как правило, женщины и девушки всегда бывали на улицах во время всяческих торжеств: начиная с отплытия османского флота на войну и заканчивая монаршими свадьбами и рождением наследников. Более того, на общественные мероприятия приходило столь много женщин, что в 1574 г. им на государственном уровне запретили встречать иранского посланника, чтобы не привлекать к себе нежелательного внимания{693}.

Если к османской культуре применить сложившийся тысячелетия назад стереотип (он берет начало в словах Геродота о египетских женщинах и уверенности европейцев в том, что в других культурах женщинам позволяется верховодить), то в нем, пожалуй, найдется крупица правды. Католический священник Соломон Швайгер, путешествуя в XVI в. по Анатолии и собирая сведения для перевода Корана, отмечал: «Турки правят всем миром, а турками правят их жены. Ни в одной другой стране женщинам не позволяется столь многого»{694}. В османском Стамбуле все было, как в эпоху зарождения ислама, когда женщины участвовали как в религиозных отправлениях, так и в социальной жизни – они могли читать проповеди и учить в мечетях от Иерусалима до Каира.

Торговля также стала частью религиозной жизни. Перед рабочим днем торговцы молились за султана, за янычар и за своих товарищей в дороге, а потом в течение дня омывались в городских фонтанах. Одним из самых оживленных кварталов завоеванного города стал Большой базар, построенный в 1456–1461 гг. Мехмедом II. Здесь около 4000 лавок, раскинувшихся от Бедестана (ныне – Старого рынка). На доходы, что приносил Бедестан, содержали мечеть Айя-София. У мечетей поменьше были свои бедестаны – доходы от них шли на деятельность самой мечети, а также ее имареты (бесплатные столовые) и медресе (школы). Вся территория от Базара и до Эдирне превратилась в центр торговли. В 1517 г. (922–923 гг. по исламскому календарю) был захвачен Каир, а значит, мастера-ремесленники, чьи семьи многие поколения жили в этом городе благодаря политической стабильности мамлюков, толпами потянулись в Стамбул торговать своими изделиями. Доход Айя-Софии, среди прочего, приносила и выдача разрешений на производство бузы. Приезжие английские моряки тут же исказили название пива «буза», превратив его в слово «booze» (выпивка).

Многие изменения, произошедшие в ходе превращения Константинополя в Костантинийю, были весьма органичны. Однако кое-что намеренно рушили. Церковь Святых Апостолов, которую с такими амбициозными замыслами строил Константин и где стоит его надгробие, а также надгробия многих его преемников, сначала отдали греческой патриархии. Но в 1461–1462 гг. ее снесли, чтобы на ее месте появилась мечеть Фатих – она, в свою очередь, рухнула во время землетрясения 1766 г. Другие церкви города превратили в мечети, а в церкви Святого Мира – с немалой долей иронии – разместился арсенал дворца Топкапы{695}. Хранимое здесь оружие в итоге составило основу коллекции Военного музея Стамбула.

Во время нового строительства огромная часть культурного наследия Византия была уничтожена. В османском городе византийскую кладку можно было обнаружить в банях, караван-сараях (придорожных гостиницах) и мечетях. В XVI в. один приезжий из французского города Альби (Пьер Жиль) описывал, как варварски уничтожали статую Юстиниана – ее осколки (нос, рука, лошадиное копыто) валялись на земле, после чего их переделали на пушечный сплав.

Однако завоевание города османами, похоже, не привело к окончательному расколу – ни средневековые, ни современные историки с Запада и Востока не описывают ни кровавую мерзостность, ни торжественное развертывание знамен. Христианам по-прежнему разрешалось участвовать в своих шествиях и торжествах: на Троицу вытаскивать из воды деревянные кресты, сброшенные в Золотой Рог (эта традиция сохранилась и по сей день), а на Пасху танцевать на улицах. Некоторых византийских аристократов вынудили принять ислам (и остаться в городе высокопоставленными пашами), но остальные сохранили свою веру.

Греки, которые после завоевания стали рабами, поселились на побережье Золотого Рога – они работали, заново отстраивая свой город, чтобы выкупиться из рабства. Мехмед освободил монаха Геннадия, противника унии, из рабства в Эдирне, и в 1454 г. утвердил его патриархом в Стамбуле. Благодаря этому в городе христианство и любовь к эллинской культуре оказались в приоритете, и такая ситуация сохранялась вплоть до XX в. Множество величественных зданий в центре города и правда начали разрушаться сами – византийские императоры стали незаконными жильцами в этих хиреющих развалинах их все еще обитаемых дворцов. Так что османы захватили стратегический объект, концепцию и город, который в реальности представлял собой лишь пустую оболочку своей прежней сути{696}.

У этих двух культур, мусульманской и христианской, было столько общего: их древние пророки, их предания, общий Бог. Мехмед II к немалому списку своих титулов добавил звание кайзер (цезарь). Сулейман I (который правил в 1520–1566 гг. и пытался настоять на том, чтобы город назывался Стамбулом) утверждал, что он – истинный наследник Римской империи. Но «орел улетел». В 1492 г. Великий князь Московский женился на наследнице Византии. И все княжеские и военные принадлежности он стал украшать этой двуглавой птицей, которую частенько изображали в Византии начиная примерно с 1000 г. Так он стремился показать, что могущество христианской державы из Константинополя распространяется как на Восток, так и на Запад.

Некоторые христианские традиции сохранились после завоевания города османами и по сей день. Траурное шествие на похоронах патриарха Иоакима III. 1912 год

На верхушке Айя-Софии отныне красовался полумесяц. Во главе Константинополя стоял халиф-султан, а quadis (судьи) говорили на арабском и следили за тем, чтобы правоверные соблюдали предписание Корана: «повелевать одобряемое и запрещать предосудительное»{697}. Для Константинополя и вправду открывалась новая глава. Это был уже совершенно другой город.

Чтобы этот городской эксперимент удался, османам, этому полукочевому, совершающему набеги народу требовалась поддержка других народов – с более глубокими корнями. Поэтому они заимствовали систему управления и приводили в город людей с просторов своей новой объединенной державы: из Анатолии, из Трапезунда на Черном море и Мореи на Пелопоннесе. Особо радушно встречали знать, ремесленников и торговцев. Пленникам, которые могли заплатить за себя выкуп, отдавали дома. Судя по тому, что между появлением в городе захватчиков и началом строительства сколь-либо значимых мечетей прошло лет десять, у османов не было ни людей, ни навыков городского планирования, чтобы сделать город таким, каким он им представлялся. Если Константинополь в своем новом образе стал успешным, то только благодаря практичности и пропаганде.

Глава 55. Город Возрождения

^{1453 г. (856–857 гг. по исламскому календарю)}

Каждый уголок – рай, каждый сад – райский. Каждый фонтан – воды Эдема, каждая река – медовый поток.

Турсун – бей, «История султана Мехмеда Завоевателя»{698}

В запасниках Археологического музея Стамбула хранятся письма, написанные на итальянском и переведенные на турецкий язык. В этих сочащихся энтузиазмом чернильных строчках – ответы на призыв поучаствовать в городском конкурсе на строительство моста. Султан Баязид II хотел, чтобы люди, кони, верблюды, индийские буйволы, ослы и мулы могли перебираться через Золотой Рог, а в заливе при этом продолжалось судоходство. В погоне за вознаграждением многие подавали заявки – в том числе и Леонардо да Винчи: «Я, Ваш покорный слуга, узнал, что Вы намереваетесь соорудить мост, который соединил бы Стамбул с Галатой, но пока это невозможно, потому что нет специалистов. Мне же, Вашему покорному слуге, известно [как это сделать]. Я воздвигну такую высокую арку, что люди побоятся взойти на нее из-за ее высоты… Я могу построить ее так, что под ней пройдет даже парусное судно»{699}.

В ходе последних исследований стало ясно, что Леонардо питал к Константинополю особый интерес. Отчасти этот интерес был вызван тем, что Леонардо трудился в Венеции, а у этого города многие века существовала неразрывная связь с Константинополем. Кроме того, исключительное восхищение у него вызывала близость города к Босфору. Именно этот пролив стал частью «схемы Гайя», созданной Леонардо в 1506 г. Эта «схема» представляла собой провидческую теорию об угрозе повышения уровня моря, которое впоследствии привело бы к всемирной экологической катастрофе. Представленные Леонардо проекты однопролетного моста хоть и не воплотились в жизнь, были весьма изящны. На наброске, изображающем вид на мост сверху (он хранится в Национальной библиотеке Франции в Париже), нарисован воздушный мост, крылья которого расходятся, словно ласточкин хвост. Отдавая дань уважения пленительным проектам Леонардо, современный художник из Норвегии, Вебьорн Санд, повторил форму «Золотого моста» да Винчи, построив его из дерева. И вот кусочек стамбульской мечты теперь стоит в Осло.

Если бы этот заказ отдали Леонардо да Винчи, он бы наверняка оценил особо трепетное отношение, с каким в этом мусульманском городе относились к водным ресурсам. В исламе особое значение придают чистоте тела, поэтому первостепенной задачей стало обеспечить в городе водоснабжение. Все гости, приезжавшие в город после его завоевания, отмечали, сколько здесь фонтанов и taksim – водопроводных сетей. Они рассказывали о том, что город похож на рай: тут повсюду течет вода и множество зеленых насаждений – фруктовых деревьев, в том числе тутовых, фиговых и гранатовых. Стефан Герлах, священник в Габсбургском посольстве в 1573–1576 гг., увековечил удивительно идиллическую стамбульскую природу. Зеленые насаждения занимали целые кварталы города вплоть до второй половины XX в.{700}.

Тут же распространились слухи о том, что султаны – это принцы эпохи Возрождения с толстой мошной. Участие в строительстве новых зданий в Костантинийи приняли и знаменитые итальянские зодчие Филарете (автор обширного трактата о фантастическом, идеальном городе Возрождения – Сфорцинде) и Микелоццо (любимый архитектор Медичи). Такие мастера эпохи Возрождения, как Альбрехт Дюрер, Лоренцо Гиберти, Коперник, охотно пользовались научными знаниями арабов. За покровительством к Сулейману Великолепному обращался и ученый-гуманист Пьетро Аретино{701}.

Хотя в латинских источниках и писали, что в ходе османского завоевания было уничтожено не менее 120 000 книг и рукописей, первые османские султаны вовсю пропагандировали науку и словесное творчество. Рассказывают, что Мехмед II, придя к власти, первым делом основал восемь школ начального и высшего образования. Известно, что по его заказу изготавливались красиво оформленные книги в роскошных переплетах из шелка, кожи и позолоты, в том числе переводы «Илиады» и «Истории Александра Великого». Султан решительно придерживался исламской догмы о том, что стремиться к знаниям – это воля Аллаха. Сорок книг, сделанных по велению Мехмеда, тут же стали очень модными в Западной Европе.

Однако в этом городе эпохи Возрождения была и своя изюминка. Не забывая о традициях кочевников и мусульман, а также о том, что в памяти этих жителей пустыни отдохновение связано с наступлением ночи, большая часть массовых мероприятий в исламском Константинополе отныне происходила после захода солнца. Мусульмане, которые могли себе это позволить, брали нескольких жен, поэтому свадьбы были не таким уж важным событием. Эту самую пышную византийскую традицию затмили торжества в честь обрезания сыновей султана.

Эскизы моста через Золотой Рог. Леонардо да Винчи. Примерно 1502 г.

И эти ночные мероприятия были весьма любопытными. Один французский путешественник описывал продолжавшиеся 52 дня торжества по поводу обрезания будущего Мехмеда III, сына Мурада III, так: «Эти полуночные забавы проходили с поджиганием крепостей, коней, слонов и других рукотворных существ»… Стамбульцы обожали порох – благодаря ему османы брали один город за другим. И вот городские изобретатели по максимуму пользовались пиротехническими средствами. Изготавливали фейерверки, которые, разрываясь, напоминали церкви, единорогов и города, – в этом помогал английский пленник, Эдвард Уэбб. По городу на платформах провозили колоссальные nahils (декоративные деревья из проволоки, воска, драгоценных камней, зеркал и цветов – они символизировали плодовитость и мужскую силу). В Стамбуле представления с фейерверками ставили как на суше, так и на воде. Во время некоторых праздничных мероприятий танцоры и музыканты выступали на освещенных фонарями плотах, а горожане, чтобы посмотреть, толпились у воды. Давка была такая, что невозможно было грести. А значит, несчастные случаи были неизбежны.

Дневные представления производили не меньшее впечатление. На пятничную молитву Селим II отправлялся весь в драгоценных каменьях – от тюрбана до стремян. Впоследствии дорожку, по которой шествовал султан, стали засыпать белым песком. В 1582 г. Мурад III устроил дорогостоящие, продолжавшиеся два месяца празднества в честь обрезания своего сына – якобы в ответ на торжества Екатерины Медичи. Получив такой шанс для международной пропаганды, он бросил на это все силы. Чужестранцы и с Востока, и с Запада во все глаза смотрели театрализованные представления на древнем византийском ипподроме, где невольники проносили платформы с причудливыми изображениями trompe l’oeil – обманкой, оптической иллюзией. Горы взрывались. Обитатели сумасшедших домов шествовали в золотых цепях, а женщины из гарема раздавали всякую всячину из сахара. Когда принцы проезжали по городу, под ноги их коням подстилали полотно изящной работы, сверкающее серебром и золотом. По слухам, когда наследник направлялся ко дворцу Ибрагим-паши, его лошади, ударяя подковами о бесценные ткани, оставляли «сотни звезд и полумесяцев на поверхности прекраснейшей Dibas (ткани), словно сами Небеса воздавали хвалу этим атласным покровам».

Некоторые представления были так прекрасны, что иные греки и армяне тут же обращались в ислам. Передвижение султана по Стамбулу возвещали залпы пушек. Пушки палили и в честь рождения наследников, смерти султана, обрезания, а также отплытия османского флота на войну. Когда в Костантинийи раздавались громкие залпы пушечных орудий, говорили, что «сами Небеса оглохли и ослепли»{702}. Один из султанов (Мурад III) велел пушкам палить, пока его беременная наложница благополучно не разродится.

В облике Стамбула эпохи Возрождения было и кое-что неожиданное. Если отправиться на пароме через Босфор и оглядеться вокруг, окажется, что добрая часть всех этих древних силуэтов исламского периода оплачена женщинами. По меньшей мере треть всех религиозных сооружений Стамбула в XVI в. возвели по заказу представительниц женского пола. По традиции знатным османским женщинам нельзя было находиться вне дома с рассвета до заката, однако они непременно находили возможность бывать в городе.

По законам ислама женщины, как и мужчины, обязательно имеют право на наследство, поэтому строительство религиозных или благотворительных зданий служило сообразным выражением набожности. Строительные работы в Стамбуле облегчала система социального обеспечения – vakif (waqf на арабском). Эта система защищала проживавших в городе подданных султана от колыбели до гробовой доски. Жертвователями часто были женщины, недавно вышедшие замуж. Среди известных имен благотворительниц есть и очень знатные лица, и весьма скромные особы. Известно, что в рамках vakif один султан профинансировал введение постоянной должности по удалению граффити и детских рисунков со стен благотворительных учреждений. По всей территории бывшей Византии открывали больницы, где и пациенты, и доктора были мусульманами (впрочем, были и носители другой веры), где играла музыка для тех, кого лечили от физических и психических недугов. В некоторых учреждениях была предусмотрена система амбулаторного обслуживания и обслуживания на дому{703}.

В Стамбуле женская благотворительность была постоянной и неотъемлемой частью жизни. Дочь Сулеймана, на вершине шестого холма (неподалеку от Эдирнекапы) основала красивую мечеть. Для Афиф Нурбан, матери Мурада III{704}, архитектор Синан в 1580–1589 гг. построил великолепный комплекс Атик-Валиде. Этот комплекс включал в себя мечеть, монастырь, больницу, богадельню, школы, общественную баню, караван-сарай и общественную столовую в районе Ускюдар. Построенная для Нурбану больница, расположенная на берегу Босфора, работает и по сей день. Сегодня в ней – медицинский центр, где царит спокойная, благотворная атмосфера. Сюда забредают беременные кошки – их деликатно выпроваживают или же не обращают на них внимания.

Когда в 1663 г. Турхан Хатидж-султан заказала строительство фонтана в Бешикташе, она заявила следующее:

«Мечеть наложницы Сафие и поныне украшает берега Золотого Рога. А благодаря Хатидже-султан, самой добродетели, матери Мехмеда-хана, султана всех султанов, порядка верховной власти и всего города, самой безупречности, из этого чистейшего фонтана бесконечным потоком бьет вода – и весь свет сможет утолить свою жажду».

И вот в 1665 г. Турхан Хатидже продолжила начатую Сафие-султан работу – она расчистила бывший еврейский квартал и построила мечеть Йени Валиде. Эта мечеть стала первой императорской мечетью, построенной женщиной. Именно из-за ее стен Турхан Хатидже и наблюдала за жизнью в Костантинийи.

Так что изрядная доля городского планирования в этом османском поселении осуществлялась в гареме Топкапы. Именно там с середины XVI в. и проживали любимицы султана и продолжающая расти женская община. Гаремы (это слово означает «святилище») – порождение традиций и честолюбивых замыслов. В традиционном тюркском обществе корень «h-r-m» обозначал священное место, предназначенное, среди прочего, для защиты верховного правителя. Сначала женщины султана оказались там случайно – просто из-за своего приближенного к властителю положения. В этом искусственном мире обязательным условием стала строгая классификация. У женщин в гареме были разные звания: гедикили-кадын – привилегированные или высокопоставленные, гёзде – «замеченные», т. е. любимые, икбал – оказавшиеся в милости у султана после первой ночи, хасеки-султан – особо любимые султаном. Если у женщины в гареме рождался ребенок, который оказывался самым старшим из выживших сыновей, женщина становилась биринчи-кадын, т. е. «первой леди». Если этот сын наследовал трон, то женщина оказывалась валиде-султан, т. е. матерью султана – а такое положение было чрезвычайно влиятельным. Это была единственная женщина, чью руку целовали стамбульские султаны.

Некоторых гаремных невольниц, которые пользовались наименьшей любовью султана, через девять лет освобождали. Эти девушки, свободные, хорошо воспитанные, пропитанные султанским духом, считались завидными невестами. Если сегодня пройтись по северной части комплекса Топкапы, где в общественном парке бродят семьи с детьми, усталые туристы с рюкзаками и флиртующие парочки, вдоль обращенных к горам стен гарема, в голову приходят мысли о том, насколько ценным было то, что скрывалось за этими стенами.

Когда сгорел дворец Сулеймана Законодателя, его любимая наложница Хюррем[18] переселилась в новое величественное сооружение на вершине древнего византийского акрополя. Афишируя свое приближенное к мужу положение, Хюррем демонстрировала свою власть. Известно, что эти пропитанные запахом кипариса, свежевыкрашенные апартаменты были «изысканными, с молельными залами, банями, садами и другими удобствами»{705}.

В 1574 г. (год вступления Мурада III на престол) султан переместил свою спальню и личные апартаменты в гарем. После завтрака он возвращался к мужчинам, которые помогали ему править империей. Гарем же отныне стал отдельным царством. Помимо всяческих бытовых помещений в нем был свой тронный зал и тюрьма.

Султаны увековечили свое трепетное отношение к своим женщинам и их миру в стихах. Яркое свидетельство тому мы находим в одной из газелей, которую султан Сулейман I посвятил Хюррем:

Престол моего уединения, мое сокровище, любимая, луна моя.

Друг мой сокровенный, смысл моего существования, единственная моя любовь, прекраснейшая из прекрасных, мой султан [главную жену султана называли не султаншей, как именовали ее на западный манер, а султаном]…

Весна моя, красота моя, мой день, моя возлюбленная, мой смеющийся листок,

Моя зелень, моя сладость, моя роза, единственная моя, кто не приносит мне огорчений в этом мире…

Мой Стамбул, мой Караман [столица эмирата Караманидов к северу от Таврских гор], земля моей Анатолии,

Мой Бадахшан [месторождение ляпис-лазури на Шелковом пути], мой Багдад, мой Хорасан [«край, откуда приходит солнце», провинция в Персии]…

Женщина моя с прекрасными локонами, любовь моя с изогнутыми бровями…

Любовь моя, в твоих глазах озорные искорки…

Буду вечно воспевать тебя, я – твой любовник с измученным сердцем,

Твой Мухибби [литературный псевдоним Сулеймана] с полными слез глазами – я счастлив{706}.

Так что самые знатные женщины в городских гаремах обладали некоторой властью. Сначала дипломатические браки имели для османов не меньшее политическое значение, чем для соперничающих с ними исламских держав – династии Сефевидов в Персии и Великих Моголов в Индии. Но со временем османы отказались от них, отдав предпочтение формированию мощного генетического фонда на родине. Ведь именно женщины из гарема стали прародительницами новых династий, новой политической элиты.

сманы не делились могуществом, а плодили различные человеческие таланты только в Стамбуле. Невольницы из городских кварталов султана отныне становились матерями и сестрами монархов. Эти рабы – особенно мальчишки-пажи и придворные дамы – возвысились и превратились в правящую элиту. У большинства из них появились соответствующие замашки, они действовали как стратеги и духовные покровители. В Константинополе, и всегда-то многонациональном, появлялось все больше представителей разных этносов – город стал местом, где удача могла улыбнуться кому угодно{707}.

Глава 56. Сад плодового ассорти

^{330–1930 гг. н. э.}

Я живу в таком месте, которое являет собой наглядную иллюстрацию Вавилонской башни – в Пере говорят на турецком, греческом, еврейском, армянском, арабском, персидском, русском, словенском, валахском, немецком, голландском, французском, английском, итальянском, венгерском… [Обслуга] учит все эти языки сразу, ни один из них не зная настолько, чтобы читать или писать.

Леди Мэри Уортли-Монтегю в письме другу, Константинополь, 1717–1718 гг.{708}

Гавань была полна, на бескрайних полях сажали овощи, ставили беседки. С деревьев свисали плоды, а не паруса, как рассказывал Фабиос. Огороды поливают из неиссякаемых фонтанов, оставшихся от древнего порта.

Пьер Жиль, «Стамбул» (описание садов в области Вланга, где проживало множество немусульман){709}

Если ехать из Европы по Эгнатиевой дороге, то последней остановкой по пути в Стамбул будет караван-сарай Бююкчекмедже. В это длинное и низкое строение, размером и формой напоминающее два амбара для церковной десятины, можно попасть, перейдя построенный архитектором Синаном оригинальный мост. Здесь ниши до сих пор перепачканы сажей от свечей, что жгли в эпоху османов. По соседству располагается медресе и витиеватый фонтан. Само здание караван-сарая, в котором сейчас выставляют городские художественные проекты, представляет собой просторную, элегантную мастерскую.

Караван-сараи, эти османские «ад квинтумы», строили обычно сами султаны или местные правители. Располагались они по обочинам главных магистралей империи, там, где некогда римляне возводили бани и постоялые дворы. В них путешественники и купцы находили бесплатный приют. Селим I ввел законы, по которым каждое утро проверялись товары, складировавшиеся в караван-сараях. К XVII в. в Костантинийи и ее окрестностях было около тысячи таких гостиниц. Каждый вечер в более серьезных заведениях, вроде Бююкчекмедже, постояльцы получали воск и фитиль, а также миску супа, а по пятницам – изысканный ужин: тушеное мясо с луком и красным рисом.

Животные (лошади, ослы, мулы, верблюды, волы) и люди спали вместе, в одном закрытом помещении, которое запиралось на ночь и отпиралось утром. Люди спали на каменных скамьях. Окон не было из соображений безопасности, так что аромат по утрам был крепким. Западные авторы нередко отмечали «грязь» и «вонь» в караван-сараях. К счастью, большинство этих средневековых придорожных мотелей, которые еще называли khans, были оборудованы банями. Однако многие путешественники подчеркивали не столько безопасность и удобства, сколько возможность обмениваться новостями. На просторах Османской империи, и в особенности в окрестностях Стамбула, повсюду слышна была lingua franca – языковая смесь на основе ломаного итальянского с элементами греческого, турецкого, арабского, испанского и французского. На этом-то дорожном языке и объяснялись между собой купцы и странники. Новостями и советами обменивались чаще всего поздно ночью. Откуда бы вы ни были: из Иллирии или из Вавилона, всегда был повод пообщаться, и место для этого было – караван-сарай.

Константинополь основали солдаты, жившие в этом городе, а Стамбул создали кочевые торговцы и воины. Османы знали законы дорог и понимали абсолютную ценность поддержания и открытости этих путей сообщения. Османский режим называли дромократией – властью дорог, империей, в основе которой – дороги, где ключевую роль играл темп торговли, перемещение воинов и обмен информацией. Но, кроме того, султанам, визирям и пашам, заседающим в своих все более и более роскошных апартаментах на Дворцовом мысе, Сарайбурну (или Серальо на английском), нужны были чужестранцы, благодаря которым многонациональный город стал бы процветать.

И они их позвали. Мехмед II, предложив иноземцам, помимо освобождения ото всех налогов, и другие соблазнительные выгоды, заново населил Константинополь. Порой переселенцы были вынуждены возвращаться на свою родину, но многие влиятельные семьи явно преуспевали. Османы не совершили той ошибки, какую допускают некоторые современные державы, пытающиеся перелицевать Восточное Средиземноморье и Средний Восток. Османы понимали, что возможность начать все с чистого листа – лишь фантазия. Наличие в их новой, экспериментальной державе множества национальностей и множества вероисповеданий они принимали как данность и не удивлялись – они вели законодательную деятельность с умом.

Мехмед II горячо продвигал принятую на Среднем Востоке со стародавних времен систему миллетов, в рамках которой каждое этническое сообщество в Стамбуле вершило суд по законам своей веры. Арабское слово millah означает народ, а с XIX в. его стали применять к национальным общинам, живущим в Костантинийи. В каждом стамбульском миллете был собственный развернутый и обязательный к исполнению устав. В османском Стамбуле этим религиозным плюрализмом пользовались (по крайней мере, в той или иной степени) все: и румы (христиане греческой православной церкви), и прихожане сирийской православной церкви, и армяне, и евреи. Были и ограничения: немусульманам нельзя было открывать коммерческие предприятия вблизи мечетей, а дома их не должны были превышать в высоту 9 dhira (около 7 метров){710}. Однако их присутствие в городе было налицо.

В Константинополе издавна говорили на множестве языков, а в 1492 г. события в мусульманской Андалусии, где-то в 2400 милях к западу, вызвали очередной наплыв в город переселенцев и беженцев. В 1470 г. султан уже согласился принять в своей империи евреев из Испании (хотя большая часть проживавшего в городе еврейского сообщества была взята в плен или выслана во время завоевания), а теперь наблюдалась волна массового переселения.

Сирийка, гречанка и османка в сравнении. 1581 г.

Когда в аль-Андалусии испанские монархи, Фердинанд II и Изабелла I, захватили Гранаду, мусульман и евреев они убивали или высылали прочь. В начале XVI в. многие из них – наверное, 30 000 – прибыли прямиком в Стамбул{711}. В бывшей столице Константина проживало теперь более 8070 еврейских семей. Султан Баязид II якобы оценил улыбнувшуюся ему удачу: «Фердинанда называют мудрым правителем… [а ведь] он разоряет собственную страну, обогащая меня!{712}»

В результате с 1492 г. в Стамбуле кормилось самое большое и самое процветающее еврейское сообщество в Европе. Прибыли и арабы. Они превратили церковь Святого Павла (или Доминиканский монастырь) в Галате в Арап Джами – Арабскую мечеть. Колокольня Святого Павла стала минаретом, а во дворе построили фонтан для омовений. Там, где сейчас среди ремесленных лавочек и выкрашенных в пастельные тона домов тусуются хипстеры, по ночам пели о своем трагическом изгнании из Испании поселившиеся теперь в Стамбуле мусульманские беженцы из аль-Андалусии.

Наплыву беженцев способствовал и страх перед концом света. Согласно древним календарям, большинство из которых создавалось в Стамбуле, он должен был наступить через 7000 лет после создания мира в 5508 г. до н. э. Христиане призывали обращаться в их веру и нападали на религиозные меньшинства. Многие изгнанники оказались в Стамбуле.

Приехали жить и работать в районе Вланга и многие рабочие, изготавливающие шелка. Это был плодородный участок осушенной земли на месте бывшей оживленной гавани Феодосия. Начиная с 1400-х гг. этот бойкий порт начал заиливаться, а после завоевания его оставили немусульманскому населению. Работающие там археологи уверены, что обнаружили фармацевтические цеха. Тут хорошо выращивать целебные травы, ведь почва богата минералами. Только земля низкая, поэтому нередко появлялось зловоние. И оборонять ее было сложно.

Еврейские семьи также поселились в Сиркеджи. А впоследствии (нередко после опустошающих пожаров, которые проносились по плотно заселенным еврейским кварталам) они переехали на другой берег Золотого Рога – в Балат и Хаскёй. Некий немец, Ханс Дерншвам, заметил, что к XVI в. евреев в городе было «что муравьев», их было вдвое больше, чем христиан, а синагог – по меньшей мере, 42{713}.

Году в 1600-м, по самым скромным оценкам, в городе было 11 000 евреев и 11 синагог – сефарды, в конце концов, объединились с романиотами – евреями, говорящими на греческом. Эти сбившие ноги в кровь путники, удирая из перешедшей в католичество Андалусии, несли с собой свои тревоги, идеи и технологии. К примеру, в 1493 г. в городе появился первый печатный станок – всего через полсотни с небольшим лет после его изобретения. Евреи-книгопечатники просто привезли с собой свои печатные формы и оборудование. В Стамбуле нельзя было использовать ни арабский, ни османо-тюркский шрифт (печатать на арабском было разрешено законом лишь в 1727 г.){714}. Так что еврейскому сообществу подвернулась благоприятная возможность.

Кроме того, евреи способствовали развитию в Костантинийи производства шелка, этой пересекающей все границы отрасли промышленности, которая многие века контролировалась из еврейского квартала. И выгоду от производства шелка в регионе получали не только византийцы{715}{716}. Медичи поставили в османской Бурсе своего человека, чтобы приобретать отборную продукцию{717}, а в начале XIX в. в Салониках британский купец и полноправный член Левантийской компании, Бартоломью Эдвард Эбботт, продавал представителям других стран шелка из Константинополя, большая часть которых все еще изготавливалась евреями{718}.

Привезенных из Константинополя шелков огромное количество, и они свидетельствуют о вековой торговле, что велась по всему миру. Нередко сами эти шелковые сокровища упакованы в такие же шелковые покровы. Но, как ни прискорбно, в самом городе не сохранилось ни одного старинного полотна. Связано это с естественным распадом из-за влажности, а также – с опустошительными набегами русов, латинян-крестоносцев, османов и всех прочих. В Стамбуле все имевшиеся до 1922 г. шелка были вывезены контрабандой, похищены, погребены или сожжены.

Хотя после исламского завоевания султан Баязид благосклонно отнесся к стамбульским евреям, но в других частях империи удача их была переменчива. С приближением тысячного года по исламскому календарю для евреев (и христиан) ввели ограничения в одежде и запретили употребление алкоголя. Когда одна из ключевых фигур из гарема султана Мурада III, Сафие, задумала построить свою красивую мечеть (что и сейчас возвышается над Босфором), синагоги и дома евреев, не задумываясь, снесли, чтобы расчистить место. Вину за большой пожар 1660 г. возложили на евреев, и многих в наказание изгнали из Эминёню.

К XVII в. торговлю шелком между Персией, Турцией и Италией контролировали, в основном, армяне, получая огромные барыши. После очередного пожара, случившегося в 1740 г., евреям сначала разрешили неограниченно строиться в Галате, Ортакёе и Ускюдаре, но из-за масштабного притока переселенцев в 1744 г. вышел новый указ, ограничивавший еврейскую застройку{719}. И все же еврейские семьи оставались одними из наиболее влиятельных в городе.

Лучше всего повседневную жизнь на улицах Костантинийи описывает Доменико Иерусалимский, раввин, служивший врачом при дворе султана Мурада III (Доменико принял христианство, но у многих султанов докторами были евреи).

Защищать интересы меньшинств – и евреев, и христиан – в Османской империи, как в городе, так и в других землях, входило в обязанности янычар. Однако в сферу их полномочий не попадала одна заметная группа населения, проживавшая в Костантинийи, – цыгане. Они тоже давно обосновались в Константинополе. Возможно, из-за их тесных связей с Новым Римом эта группа и получила свое английское название – Romani или Roma, ромалы. Но от рук новых османских правителей цыганам, похоже, пришлось вновь испытать притеснения. Хотя принудительное обращение в ислам и не жаловали, городские историки с одобрением писали о массовом принятии ислама многими тысячами армянских цыган – происходило это во дворце Топкапы.

Первые переселенцы из Раджастхана в Северной Индии, бежавшие после вторжения туда Махмуда Газневи, объявились в Константинополе где-то в 1000–1057 гг. Им пришлось долго брести на север по пыльным дорогам через Персию и Армению (в цыганском языке немало слов, заимствованных из армянского языка). Цыгане на какое-то время остановились на юге Кавказа, но ушли из Армении, вероятно, из-за преследований сельджукских захватчиков. Попав, наконец, в Константинополь, всем цыганам пришлось заплатить особый налог, после чего их стали считать невольниками.

Впервые упоминания о живших в городе цыганах встречаются в источниках XI в. Писали, что императору Константину Мономаху понадобилось избавиться в своем «парке дикой природы» от самых диких ее представителей – они нападали и пожирали предназначенное для показов поголовье. Позвали цыган. Они уничтожили хищников с помощью «заколдованного» мяса. На протяжении всего их пребывания в городе цыган, и в особенности цыганок, и вправду называли гадалками и колдунами – многие стамбульцы звали их к себе домой, чтобы облегчать страдания больным. Это получило такое распространение, что в XV в. вышел указ о том, что тем константинопольцам, которые приглашали к себе цыган, будет на пять лет отказано в причащении.

В одном из рассказов, относящихся ко времени правления Андроника II, живо описывается компания странников, прибывших в Византий. Их называли египтянами, но это почти наверняка были цыгане – они ходили по канату, показывали чудеса вольтижировки и гибкости. Автор сообщает, что все это они проделывали безо всякого колдовства, зато со всей возможной «искусностью». В аналогичном рассказе из арабского источника того же времени этих исполнителей тоже называют цыганами. По имеющимся сведениям, в Константинополе цыгане были дрессировщиками медведей и заклинателями змей – и еще (так мило!) они славились тем, что изготавливали решета, чем немало цыганских семей в городе занимается и по сей день{720}.

Вот уже почти тысячу лет больше всего цыган живет в пределах городских стен, в районе Сулукуле. Впервые проживание цыган в городе зафиксировали в ходе переписи 1477 г. С тех пор и вплоть до падения Османской империи в начале XX в. они так и танцевали во время ночей хны – праздников мусульманских невест, которые проводились за день до свадьбы. В 1870-х гг. леди Блант писала, что эти развлечения были «самого несдержанного и нескромного характера»{721}.

Еще в конце 1980-х гг. в цыганском квартале Стамбула можно было проплясать всю ночь в одном из небольших «увеселительных заведений». На такие вечеринки съезжались цыганские музыканты со всей Турции (сегодня в Турции где-то четыре миллиона цыган – больше, чем в любой стране мира). Когда я была в Сулукуле в 2008 г., разрабатывался план переселить 5000 проживавших тут цыган, а вместо их аляповатых одноэтажных домов построить виллы в османском стиле для представителей появившегося в городе преуспевающего среднего класса. Снос начали в 2011 г., и многие стамбульские цыгане превратились в нищих, вынужденных скитаться по обочинам.

Чтобы представить себе цыганские поселения, некогда во множестве существовавшие в Стамбуле, стоит съездить в Эдирне (поначалу этот город был Адрианополем). Некоторые называют его «цыганским городом» – здесь есть поселки, связанные между собой грунтовыми дорогами. Тут до сих пор работают фермерами, торговцами и музыкантами целые династии цыган. В этом цыганском квартале меня пригласили на музыкальный вечер, где играла группа, состоявшая из братьев, кузенов и прочих родственников. Группой руководил глава семьи, Фарис Зурнаджи. Он пообещал мне, что благодаря его семье я буду плясать три дня подряд. Зарезали кур. В девять утра мы уже пили кока-колу, а в десять – ели домашнее печенье и беседовали о печальном изгнании ромал из Стамбула. Османская система миллетов защищала румов, евреев, армян и ассирийцев, хоть они и считались людьми второго сорта. А вот цыгане такой чести не удостоились, и, похоже, такое предвзятое отношение к ним сохраняется до сих пор.

В христианском Константинополе существовал четкий цветовой код, а теперь спектр его расширился. Мусульмане носили желтые туфли и белые или зеленые тюрбаны, у евреев были желтые шапки и синие туфли, греки одевались в небесно-голубой цвет, а армяне предпочитали фиолетовую обувь. Мусульмане красили дома в красный и строили их выше христиан. Хотя многие продолжали называть свой город по-старому, Костантинийей, Ислам-булом или Стимболи, появились и новые названия – евреи называли Стамбул Kushta, армяне – Bolis, а славяне – Царьградом.

Когда в 1481 г. умер Мехмед Завоеватель, население города составляло около 100 000 жителей. По переписи 1477 г. (которая не учитывала семьи военных и обитателей дворца) в центре самого города жили: 8951 османский турок, 3151 грек, 1647 евреев и 1067 представителей других национальных меньшинств. В Галате проживало 535 мусульманских, 572 греческие, 332 французские и 62 армянские семьи. Были и новые завоевания, и население города быстро росло. Один пленный врач из Испании писал, что во время его трехлетнего пребывания в Стамбуле в середине XVI в. в город привели не менее 29 000 рабов, а общее население османских городов увеличилось на 80 %.

Если 500 лет назад вы прошли бы по Босфору со стороны Мраморного моря, вы бы увидели два отдельных города: мусульманский Стамбул, возвышающийся на западном берегу, и район неверных, край гяуров (немусульман) на восточном берегу Золотого Рога. Стамбул покрывался зеленью, тогда как край гяуров все плотнее застраивался складами и жилыми домами, тесно жавшимися друг к другу. Стамбул возник как кучка древних поселений, разделенных водоемами и расположенных против акрополя – точно так же и теперь город вновь начал разъединяться, делиться, словно капля ртути.

Как неожиданный побочный эффект множества вероисповеданий в Стамбуле проводилась масса различных религиозных праздников. На протяжении всего существования города приезжие отмечали, сколь многие жители одевались нарядно. Тут же напрашивался вывод о том, что это – город праздности и увеселений. На самом же деле при таком множестве вероисповеданий он был даже чересчур благочестивым.

Как ни посмотри – на каждый фрагмент в отдельности или в целом – Царьград вновь возвращал себе свое гордое имя. В Стамбул снова потекли тысячи людей – будь то беженцы или приспособленцы, по приглашению или по принуждению, в отчаянии или по зову сердца. Продовольствие прежде всего доставляли в Стамбул, а с другими поселениями за его стенами не считались. Дело было даже не в противостоянии «мы и они», просто города были в привилегированном положении.

Город, заново созданный мусульманскими переселенцами, превращался в процветающую мировую столицу, где признавали, что ради выживания необходимо привечать иммигрантов, беженцев и искателей приключений.

Глава 57. «Алмаз меж двух сапфиров»

^{1502–1565 гг. (907–973 гг. по исламскому календарю)}

Однажды скромный автор этих строк своими глазами видел десятерых неверных, франков, преуспевших в геометрии и архитектуре, – когда привратник предложил им тапочки вместо их туфель и провел их в мечеть, чтобы показать им ее, они приложили пальцы ко рту. Увидев минареты мечети, каждый из них прикусил свой палец от изумления. А узрев купол, они, подбросив шляпы, вскричали: «Мария! Мария!» А заметив четыре арки, поддерживающие купол с надписью «994 г. по хиджре», франки не могли подобрать слов, чтобы описать свое восхищение. И все десятеро, каждый приложив палец ко рту, так и стояли целый час, в изумлении любуясь этими арками… Я спросил у их переводчика, как им понравилась мечеть, и тот из них, кто в состоянии был отвечать, сказал, что нигде не найти места, где бы сошлось столько красоты – и наружной и внутренней, и что во всем Франкистане [западной части христианского мира] нет такого сооружения, какое могло бы сравниться с этой мечетью.

Эвлия Челеби, «Книга путешествий», о мечети Сулеймание{722}

Благодаря водоемам – «сапфирам», что прорезают город и окружают его, – Стамбул по своей природе представляет собой вереницу уголков, закоулков и прилегающих к ним островков. И отныне османы – народ, пришедший с равнин шириною в дней десять пути, – дышали солью и с наслаждением занимались строительством кораблей.

Османы знали, что им ни за что было не взять Константинополя без корабельной мощи, так что Мехмед II привел христиан-судостроителей, чтобы с их помощью предотвратить возвращение города христианам. В 1502 г. Баязид II заявил, что ему нужны «корабли быстрые, как морские драконы»{723}, и тут же привез с Хиоса кораблестроителей и мастеров. В этом судоходном состязании Костантинийю подгоняла конкуренция со стороны других держав, получивших доступ к морским путям вокруг Африки. Расширяли и строили порты, набережные, пристани и гавани. Растущий военный флот Стамбула с его мачтовым великолепием обрамляла суетливая мелкота: служебные корабли и рыбацкие суда с их изогнутыми, словно турецкие сабли, веслами.

C 1516 г., когда военно-морская база османов переехала из Галлиполи в Галату – по соседству с тем участком Босфора, где сегодня стоят на якоре круизные лайнеры размером с хороший курорт, – в одном только эллинге судоверфи в районе Касымпаша могли быть построены 200 военных кораблей. Налитые чрева новых кораблей шлифовали и строгали, подготавливая их к морскому плаванию, и с верфи доносился крепкий аромат тесанного дерева и проконопаченных корпусов. В море выходили дозорные суда, чтобы бороться с пиратами, нападавшими на корабли с зерном в Средиземном и Черном морях.

Правда, возвращаясь домой, они же привозили с собой и беду. В XVI в. каждые 20 лет по городу проносилась чума (всякий раз унося с собой до 20 % населения). Ситуация усугублялась соседством толкучего рынка с верфью и Императорским арсеналом, а кроме того, лазейки на улицы и набережные Стамбула открывались для болезнетворных организмов из-за многократного использования одежды и одеял, а также постоянного перемещения в портах людей и товаров с кораблей и обратно.

В 1565 г. построенные на государственные деньги peremes (гребные суда) курсировали вдоль и поперек Босфора, и скоро в городе было уже 16 000 гребцов. Об огромном числе османских судов, бороздивших открытое море, можно судить по количеству обломков затонувших кораблей родом из Стамбула – сейчас их обнаруживают в ходе подводных археологических раскопок. В 2014 г. в ходе работ неподалеку от Анталии, продолжавшихся три месяца, нашли еще восемь османских кораблей. В 2004 г. началось изучение покрытых илом и песком останков османского фрегата Erturul, который затонул в 1890 г. во время шторма по пути из японского порта Кусимото в Стамбул. В ходе этих раскопок обнаружили корабельные гвозди в полруки длиной, стеклянные бутылочки для духов и котелки. Денги, вырученные от торговли в Индийском океане, в портах Красного моря, Персидского залива и Средиземного моря, шли на финансирование строительства в городе красивейших зданий. С 1592 по 1774 г. торговать на Черном море разрешалось только подданным Османской империи. Верховые набеги по равнинам остались в прошлом – отныне турки с союзниками стали хозяевами морей.

Помимо процветающего флота торговых и военных судов, а также османского варианта барж у султанов имелись сказочно нарядные изящества – резные kayiks, суда наподобие венецианских гондол. На них-то властители и разъезжали по Стамбулу. У представительниц гарема были собственные суда, у женщин они были украшены фруктами и цветами. Этим домашним флотом заведовали (и обслуживали его) работники, которые назывались так же, как и садовники султана. В составе административного аппарата этих работников, бостанджи, было обычно от пяти до шести тысяч человек. Они охраняли порт и берега Босфора и Золотого Рога – одни ночью служили в морской и речной полиции, другие днем выращивали розы. Бостанджи были влиятельными служащими. Рассказывают, что в гребцы к султану выбирали немых бостанджи, чтобы они при необходимости бормотали и завывали во время увеселительных и деловых водных прогулок султана с гостями – так беседы султана не могли подслушать.

Благодаря таким водным прогулкам правителя жители Стамбула помнили, кто стоит у руля. А все увеличивающееся число османских кораблей в чужих водах напоминало миру о честолюбивых устремлениях султана. Глядя на поистине совершенные карты, созданные в начале XVI в. адмиралом и картографом Хаджи Ахмедом Мухиддином Пири (или Пири-реисом), можно получить представление о том, насколько внимательно османский флот отныне наблюдал за своей добычей, прощупывал и знакомился с ней.

Пири-реис родился в Галлиполи. Он всю жизнь провел в море – сначала у берегов аль-Андалусии, а с 1492 г. – на службе у османов. В 1517 г. он участвовал в завоевании османами Египта. Впоследствии он начал составлять карты мира, заключив их в свой труд «Книга морей», основанный на работах других картографов, в том числе и тех, что ходили с Христофором Колумбом. На многих его картах рисунки очаровательным образом дополняются текстом. В мире сохранилось 5704 карты, составленные им, а другие продолжают регулярно находить. Во всех странах мира отчаянно стремились завладеть передовыми, точными картами Пири-реиса, но первыми их непременно получали османские правители. Сулейман Законодатель (бывший султаном с 1520 г., на Западе его называли Сулейманом Великолепным) пользовался этими только ему известными сведениями, чтобы совершать набеги на берега Европы, Азии и Африки.

Очень важно, что первым Сулеймана Великолепного нам описывает венецианец Бартоломео Контарини: «Все надеются, что его правление будет добрым». Османы перестали быть разбойниками с Востока, отныне они были частью фундамента Европы эпохи Возрождения. Сулейман был правителем, который, скорее, отпускал свое воображение, чем подавлял его. Во время его правления ремонтировали дороги, восстанавливали замки, возобновляли работу торговых постов.

Корабли в Стамбуле. Османская миниатюра. Конец XVI – начало XVII в.

Но у Сулеймана, помимо вкуса, были еще и желания. Благодаря тому, что в 1521 г. он взял Белград, а в 1526 г. одержал победу на полях Мохача, османам не составило труда захватить Венгрию. В Центральной Европе началась борьба с Габсбургами. В 1529 г. османов вытеснили из Вены. Запад, казалось, выжидал. И поводы для беспокойства были.

Когда в 1492 г. мусульман изгнали из Испании, в Средиземноморье поднялась волна недовольства. Так что, когда один решительный корсар, Хайреддин-паша – в историю он вошел под именем, которое ему дали на Западе, Барбаросса (хотя на самом деле rossa barba, красная борода, была у его брата) – у берегов Алжира выступил против христианского войска императора Священной Римской империи Карла V, у него нашлось множество ярых сторонников среди мусульман, которые и поучаствовали в османском замысле.

Историки пишут, что должность полководца османского флота Барбаросса заслужил, привезя на невольничьи рынки Стамбула диких животных и 200 красивейших пленниц. В городе этого человека, безусловно, любили, и он щедро платил ему тем же. Еще двадцать лет он выходил из портов Стамбула, ведя за собой порой до 200 кораблей – так он захватывал земли и рабов для султана. Барбаросса явно обладал исключительной напористостью: когда он причалил в римском порту Остия, в городе тут же зазвонили во все колокола, предупреждая об опасности.

Его корабли взяли овеваемые ветрами острова Андрос, Серифос и Парос. Он совершил набеги на острова Лампедуза и Монтекристо. Не смогли противостоять его натиску остров Иос, который прославился как остров греческих праздников, и даже Искья, один из первых островов, заселенных греками еще до того, как мегарийцы отправились в Византий, а также тот самый, где происходили съемки любовной сцены Ричарда Бертона и Элизабет Тейлор для фильма «Клеопатра». Барбаросса сграбастал всех их, словно рыбак свой улов.

Сам же Сулейман напал на Родос. Сегодня кажется, что исполинские стены этого замка проломить невозможно, однако 20 декабря 1522 г., после продолжавшейся 145 дней осады, рыцари ордена Святого Иоанна все же сдались, окончательно обосновавшись на Мальте и Гоцо. Оставленный госпитальерами замок в Бодруме (построенном в древнем Галикарнасе греками-искателями приключений на дорийском фундаменте из камней разобранного мавзолея Мавсола) попал в руки армии Сулеймана. Изрезанные развалины замка Бодрум со всеми его уголками и закоулками стоят и по сей день, словно памятник средневековому миру и царящему в Средневековье равновесию сил, которое османы постепенно видоизменяли.

В 1537 г. Сулейман Законодатель повел свой флот в Бутринти, город, расположенный на побережье бывшей Иллирии, а ныне Албании. У него был дерзкий план – вторгнуться в Западную Европу, построив из кораблей понтон, ведущий из Албании на Корфу. Бутринти насквозь пропитан историей. Здешние заболоченные земли скрывают останки давно погибшей цивилизации. Рядом с камнями османской, венецианской, византийской и античной эпох под водой покоятся остатки деревянных пирсов, к которым некогда причаливал османский флот{724}.

Здесь, между магазином подержанной обуви Сарандера и ночным клубом Four Elements, на побережье по соседству с Дурресом, у истока Эгнатиевой дороги можно ощутить дыхание и энергию этого нового (захватнического!) османского войска, устремившегося на запад{725}.

Но хоть Сулейман и привез с собой 30 пушек, в том числе и самую большую в мире, Корфу не сдался. Множество сельских жителей были убиты и порабощены, но благодаря обороне, которую держал гарнизон венецианцев, остров не капитулировал. И патриотично настроенные гиды раз за разом сообщают об этом у непробиваемых стен замка Корфу, который и по сей день глядит на те края, где 400 лет назад простиралась османская Албания под властью султана-халифа из Стамбула. Отступая, войско Сулеймана в ярости дотла спалило Бутринти и все его окрестности.

Сулейман I и его правая рука на море, Барбаросса, на пару перерисовывали карту. На берегах Босфора каждый год отмечают победы, которые Барбаросса одерживал во имя империи. Проходя мимо его увенчанного высоким куполом надгробия (возведенного Синаном, архитектором Сулеймана, в Бешикташе), моряки и в наши дни отдают честь. После его смерти в 1546 г. в городе его превозносили как «короля морей». Расположенная в городе Кушадасы на анатолийском побережье (неподалеку от Митилини, где и родился Барбаросса), залитая светом крепость, где сейчас помещается дискотека, отмечена как дом, где жил этот прославленный капитан. В городе есть авеню Барбаросса и Барбаросса-бар, по вечерам его укрепленное пристанище освещают романтичные лучи заката, а местные турки рассказывают об отваге и веселом нраве этого народного героя.

На протяжении XVII в. британские захватчики пытались успокаивать себя поговоркой, которая гласила, что христианам Бог дал море, а сушу оставил мусульманам. Однако это все больше походило на сказку, чем на реальное положение дел.

А зримая и акустическая панорама самого Стамбула между тем тоже начала меняться. Синан, ремесленник из Каппадокии, который пробил себе путь из корпуса янычар, учился на плотника, а умер, будучи mirmar, т. е. архитектором одного из самых запоминающихся и впечатляющих в мире городов, смотрел на Стамбул, словно это было удивительное архитектурное полотно. Бани, мечети, рынки, школы, больницы – все это 500 лет назад создал именно он. Большая часть из 120 зданий, которые он сконструировал для этого города, стоят и по сей день. Синан воплотил в реальность тот город, который перед своим мысленным взором видел Сулейман. Он огранил этот алмаз{726}. С XIX в. Синана повсеместно стали называть национальным достоянием империи – и турецким патриотам не всегда приятно признавать, что по происхождению Синан почти наверняка грек или армянин. В 1935 г. назначенная Турецким историческим обществом комиссия дошла до того, что гроб архитектора вскрыли, чтобы измерить его череп и доказать, что он обладает характерными для турок признаками{727}.

Раскопанная властями могила находится на территории одного из наиболее выдающихся сооружений Стамбула – мечети Сулеймание. Синан возвел эту обитель Аллаха для своего султана, Сулеймана I. Она построена из мрамора, который привозили из новых каменоломен или брали с развалин из разных уголков империи. Она стала проявлением религиозного восхищения. Мечеть Сулеймание, возвышаясь на третьем холме, и сейчас выделяется среди прочих зданий Стамбула. Она – сокровище эпохи Возрождения. В современных источниках работу Синана описывали так: «сверкающая лучами света», «дарящая радость», «захватывающая дух». Сам же Сулейман заявлял, что благодаря этому храму он чувствует себя вторым Соломоном.

На самом же деле основное участие в строительстве этой мечети принимали пленники, франки, которых в османских источниках называли «демонами царя Соломона».

Мечеть Сулеймание не только чудо архитектуры. По данным проведенного в 2008 г. исследования, ее конструкция – это акустическая коробка, в которой славят Аллаха{728}. 82 % тех, кто здесь работал, находились внутри мечети и с рассвета до заката возносили благочестивые песнопения. Двадцать молящихся ежедневно, по 3500 раз каждый, проговаривали строки «нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его» – чтобы благоденствие султана возросло в 70 000 раз. И это было только начало. Другие пели молитвы и славословия. Каждый уголок мечети во все время дня полнился музыкой – звуки ее были слышны и в красивейшем внутреннем дворе, где сейчас как ни в чем не бывало расхаживают коты, а городские служащие совершают омовения перед молитвой. Разносившиеся по мечети Сулеймание звуки наверняка зачаровывали и вдохновляли. По талантливому замыслу Синана звуковые волны расходились и отражались от стен. Примыкающие полукупола, небольшие боковые купола, окна и мукарны (декоративные своды) – все это способствовало ровному звучанию песнопений и мелодий в боковых крыльях и центральном зале. Из рассказов о строительстве мечети известно, что Синан велел специально встроить в купол не меньше 255 глиняных кувшинов. Такого рода акустические приспособления называются резонаторами Гельмгольца. Эти кувшины, улавливая случайные волны, отражали звуки музыки и человеческих голосов, образуя в мечети звуковую полусферу.

Еще Синан конструировал кухни во дворце Топкапы (первоначально построенные здания сгорели в пожаре 1574 г.). Эти кухни до сих пор гордо стоят, а их трубы видно даже с Босфора. С началом XIX в. западные критики, заклеймившие Стамбул отсталым, провозгласили работы Синана образцом великолепной раннемусульманской архитектуры. Он великолепен, однако мусульманином Синан стал лишь к концу жизни и обращался не к исконно турецкой культуре, а, скорее, к началу Нового времени.

В Эдирне Синан построил мечеть Селимие, которая возвышается на 70 м. Одна английская путешественница, леди Мэри Уортли-Монтегю, назвала это зрелище «самым величественным из всех, что я видела». Возведенную Синаном мечеть Селимие до сих пор, как и в XVI в., окружает шумный действующий толкучий рынок. Говорят, ее купол сравним с куполом Айя-Софии. Для многих (для тех, кто по-восточному преувеличенно выражает свои чувства) мечеть Селимие – новые ворота на восток. В некотором смысле мечеть Селимие в Эдирне (ее строительство началось по заказу Сулеймана, а завершилось во время правления его преемника, Селима II) и стала тем, чем некогда были Золотые ворота в Стамбуле – знаком могущества и решимости для путников с запада, направлявшихся в Город вселенской мечты.

Целых 46 лет Сулейман правил городом, чьи очертания и атмосфера все время менялись. Очевидцы (например, Пьер Жиль) рассказывали, что большую часть сидячих мест на ипподроме убрали, а его колонны пошли, в том числе, на строительство новой больницы, которую возводили по заказу султана{729}. Великая стена издавна была характерной чертой Константинополя – ведь именно благодаря деревянному частоколу этот изначально греческий polis получил свое имя. Османы же гораздо уступчивее относились к облику города. Давний враг сидел теперь в его стенах, так что стены потеряли свою актуальность. Для иностранных посланников Золотые ворота служили знаком гостеприимства и символическими вратами в город Христа. А новый въезд в город, недавно построенная крепость Едикюле, стала для них клеткой. Едикюле служила тюрьмой для высокопоставленных особ до 1895 г. А учитывая, что прямо за ее стенами располагались костеперемалывающие и клеевые производства, тюремные камеры наверняка наполняло редкое зловоние. По берегам Босфора и Золотого Рога протянулась вереница новых поселений. На берегу моря строили мечети. Все чаще, вплоть до падения Османской империи в 1922 г., замужние принцессы селились в броских прибрежных дворцах, sahil saraylari, с видом на окружавшие Стамбул водоемы.

Вплоть до конца XVI в. город был оживленным, многоязычным поселением. Товары, которые везли с востока на запад, в Костантинийи облагали налогом. Это привлекало иноземных захватчиков с запада, которые стремились сюда в поисках богатств и земель. Однако благодаря тому, что Стамбул так скоро вновь стал площадкой мировой торговли, в казну империи деньги потекли рекой – налоговые откупщики, многие из которых были потомками старых византийских аристократов, не забывали их тщательно учитывать. Хотя в 1529 г. Сулеймана и вытеснили из Вены, зато в 1541 г. османы одержали победу после осады Буды, а на следующий год и Пешта – они вторглись туда, где некогда успешно угнездились идеи греческой православной церкви. И вскоре Османская империя с помощью нового, подлого порохового и огнестрельного оружия (тогда как некоторые из ее противников, например мамлюки, все еще скакали на лошадях с саблями) уже раскинулась от нынешнего Марокко до Украины и от окраин Ирана до Венских ворот.

Процессия Сулеймана Завоевателя шествует по Атмейдану (византийскому ипподрому). Фрагмент бордюра «Обычаи и традиции турок», 1553 г.

В городе, где при появлении османов был упадок, пыль и не более 60 000 жителей, теперь проживало более 400 000 человек. Стамбул стал самым большим и самым процветающим городом Европы и Среднего Востока – вот уж и правда алмаз из сна Османа!

Глава 58. Мусульманский миллениум

^{1570 г. (977–978 гг. по исламскому календарю)}

…Одолевает страх – ведь у турок есть пророчество, что где-то через тысячу лет после рождения Мухаммеда эту империю ждут бедствия.

Маттео Зане, венецианский bailo (посол) в Стамбуле{730}

Сулеймана Законодателя, несмотря на все его достижения, ждала жалкая смерть. Много десятилетий он все ширил свои владения. Во время похода на юг Венгрии султан, в измождении и тревоге, умер, не дождавшись с трудом доставшейся победы своего войска в Сигетварской битве в 1566 г. В 2015 г. археологи объявили, что обнаружили могилу Сулеймана. На территории скромного фермерского хозяйства на краю небольшого яблоневого сада нашелся широкий котлован, окруженный капитальной каменной кладкой. Где-то в XVII в. могила была разграблена, но сердце и другие внутренние органы султана были наспех похоронены именно здесь. Смерть Сулеймана скрывали во избежание кризиса престолонаследования, и его тело отвезли в Стамбул. Закулисным силам приходилось проявлять осторожность, ведь обстановка в городе была неспокойной.

С приближением первого тысячелетия по исламскому календарю начали зарождаться всевозможные эсхатологические идеи.

В 1492 г., за 70 с лишком лет до многообещающей даты, 1570–1571 гг. (тысяча солнечных лет с рождения Мухаммеда), и за сто лет до 1591–1592 гг. (тысяча лунных лет после хиджры Мухаммеда){731}, некий человек, чье имя затерялось в лабиринтах истории, написал Джалалуддину ас-Суюти, ведущему египетскому богослову, и заявил, что когда наступит тысячный год по исламскому календарю, случится конец света, ведь кости пророка Мухаммеда не могут храниться в могиле больше тысячи лет. Ас-Суюти в ответ сочинил свой труд Al-Kashf‘an mujawazat hadhihi al-umma al-alf («Раскроем, что Сообществу этому минет 1000 лет»). В этом сочинении ас-Суюти утверждает, что Аллах дал мусульманам отсрочку в 500 лет, ведь не у всех был шанс покаяться в своих грехах{732}. Напряжение не отпускало стамбульцев.

Где-то в 1571 г. обеспокоенность в городе начала нарастать. В небе якобы видели горящие кресты. Дервиши из бекташей прочно вошли в жизнь янычар. На защиту жителей Стамбула все чаще призывали джиннов. Народные предания о городе – например, о значимости мечети «Свинцового склада», или Подземной мечети (Йералти джами), где якобы когда-то располагались могилы павших мусульман, – «напоминали» правоверным стамбульцам о том, что эти мусульманские памятники стояли тут со времени первых осад Константинополя в VII в. Не забывайте, что во многих арабских источниках утверждалось, что первые осады Константинополя оканчивались победой мусульман.

Считалось, что такие скрытые от глаз мечети и святилища обладают всевозможными сверхъестественными силами. На «могилу» Абу Суфьян ибн Харба (одного из участников первой осады города, тело которого якобы покоится в земле Стамбула) люди приходили молиться об избавлении от неверных, а женщины – и гречанки, и османки, и армянки – оставляли на ней свои платки, чтобы в любви им сопутствовала удача{733}.

В таинственном пророчестве-проклятии «Красного яблока», которое впервые в 1545 г. огласил венгерский пленник, некий Бартоломей Георгиевич (османы много лет держали его в городе как пленника) и которое якобы написано на гробнице Константина, говорилось, что наступит день, когда христиане вернут себе «Красное яблоко». Это «Красное яблоко» толковали то как Константинополь, то как Рим, Родос, Гранаду, а то и как весь мир:

«Наш Император придет, он захватит Царство Иноверных [кафиров], он вернет себе Красное яблоко. Если на седьмой год не явится меч Неверного [гяура], он будет править ими двадцать лет: он построит дома, посадит виноградники, огородит сады и родит детей. Через двадцать лет после того, как он захватит Красное яблоко, явится меч Неверного и вызовет Турка на бой»{734}.

Не стоит забывать, что Стамбул долгое время был не просто городом, завладеть которым жаждали все мировые державы, но и местом, где зарождались мечты об обладании таким могуществом, чтобы господствовать надо всем миром. И в XVI в. жители Костантинийи шептались, что Стамбул и есть то самое «Красное яблоко», и зловещее войско христиан вот-вот вернется, чтобы покарать их.

Некогда считалось, что держава в руке Юстиниана защищает земли этого христианского города (потому-то разрушение его статуи в XIV в., когда османские турки окружали Константинополь, и вызвало такой ужас). Точно так же и сейчас верили, что это мистическое «Красное яблоко» окружает Стамбул неким защитным полем. В 1571 г., в первые месяцы того самого тысячного (по некоторым расчетам) года, среди османов ходили слухи, что проклятие «Красного яблока» сбывается{735}. Неуклонный рост османского могущества может вот-вот остановиться.

И страхи османов сбылись в ходе морского сражения (в западных источниках эту битву охотно использовали для оправдания пропаганды своего превосходства и антивосточных настроений). Очевидец великой морской битвы Гилберт Кит Честертон попытался описать эту картину:

В грифельно-сером потоке лондонской Темзы скрывается фрагмент пазла под названием «битва при Лепанто» и ключ к геополитической подоплеке морских сражений того времени. Сегодня одним из наиболее успешных речных предприятий владеет турецкая семья. Упоминания о турецком кораблестроении появились в XVI в. Известно, что еще в 1295 г. Томас Турок поставлял корабли для обороны империи.

Когда королева Елизавета I взошла на английский трон, она прислушалась к советам и начала активно вкладывать деньги в Королевский флот. И вот в Лондоне появились новые верфи в Вулидже и Детфорде, а в стране – передовой флот. Возможно, во время строительства турецкая семья делилась своими знаниями и мастерством. Однако мастера-кораблестроители вскоре пригодились бы и на Босфоре.

Большая комета над Стамбулом, 1577 г. Городской астроном с помощью квадранта определяет траекторию движения кометы

В 1570 г. Селим II вторгся на Кипр. В 1571 г. обосновавшиеся в Фамагусте христианские правители острова капитулировали. Это привело к тому, что на Западе собралась Священная лига. Что примечательно, Англии не было в ее составе. В 1570 г. папа Пий V издал свою буллу Regnans in Excelsis, отлучив Елизавету I (как и всех, кто стал бы ей подчиняться) от церкви. Таким образом, у английской королевы были развязаны руки и она была вправе заключить с османами союз против католической Европы. Благодаря этому англичане свободно торговали с османами и их союзниками – в английские порты доставляли селитру и сахар, а отправляли ткани, железо и оружие. В 1596 г. армия Елизаветы даже помогла мусульманам атаковать Кадис – это сражение увековечил Шекспир в первой сцене «Венецианского купца»{737}.

Султан и его подданные понимали, что теперь им противостоит уже не объединенный западный христианский мир. Похоже, удача сама плыла в руки. И вот из портов Стамбула османский флот отправился на Запад.

Вскоре у западных берегов Греции османы напали на суда Священной лиги. Это произошло в Лепанто (по-гречески – Навпакт). Было ясно, что если султан победит, это окончательно разрушит всю структуру торговли в Европе. Во время этого водного сражения на кону стояло многое: мировое подданство, торговые интересы, религиозные взгляды. Дева Мария, как болтали солдаты Священной лиги, отныне вернулась в родные пенаты, на Запад – она больше не защищала стены Константинополя, богослужения и стук молитвенных четок влекли ее в замки и соборы католической Европы. На протяжении всей битвы матросы перебирали бусины своих четок (арабская традиция, которая, вероятно, проникла на Запад с Востока через Константинополь), призывая Деву Марию не забывать о них. На помощь они ее призывали не зря. Морская битва при Лепанто 7 октября 1571 г. была последним крупным морским сражением, в котором участвовали только гребные суда: с судна на судно перебрасывали доски, и солдаты – полные энтузиазма или ужаса, – перебираясь по ним, бросались в бой. Кровь текла рекой – по сути, это было сражение пехоты на море. Тому, кто утонул в битве при Лепанто, еще повезло!

В самый разгар сражения османы, уже под впечатлением от эсхатологических предсказаний, допустили ошибку. Приняв галеасы за торговые суда, они напали на них и были потоплены расположенными на борту орудиями. На море стоял штиль, так что европейские пушки постарались вовсю. Турецкого полководца Муэдзин-заде Али Пашу, главнокомандующего османским флотом, которому было доверено «Знамя халифов» (зеленый флаг, где 28 900 раз золотыми нитями было вышито имя Аллаха), взяли в плен, обезглавили, а отрубленную голову насадили на пику – зверский поступок, подломивший моральный дух османов. «Знамя халифов» тоже оказалось в руках христиан. А поскольку османы считали это сражение битвой за веру, то они вполне обоснованно решили, что Аллах, по-видимому, «отвернулся от них». Порядки османов распались, и всего через четыре часа Священная лига под предводительством Хуана Австрийского воспользовалась своим преимуществом.

Поэт и драматург Мигель де Сервантес, участник битвы при Лепанто, потерявший в бою левую руку, впоследствии писал: «Столь радостный для христиан день, когда наконец рассеялось заблуждение, в коем пребывали весь мир и все народы, полагавшие, что турки на море непобедимы»{738}. На Западе начались масштабные торжества. Некоторые военные трофеи подтверждали стереотипы о растленности османского двора. Когда захватили адмиральский корабль Али Паши, на нем обнаружили 150 000 цехинов{739}. Рассказывали, что венецианцы бросали в море свои кольца – это «обручение» с морем принесло им 200 османских кораблей. В Стамбуле же султан в порыве отвращения велел посадить европейских женщин из своего гарема в мешки и бросить их в Босфор.

Сначала, после битвы, в Стамбуле царила напряженность. Было убито двадцать тысяч человек, в том числе немалое количество искусных моряков, корабелов, технических специалистов, врачей. Некоторые жители, опасаясь вторжения с Запада, готовились бежать в Малую Азию. Рассказывали, что султан, получив вести об исходе сражения еще в Эдирне, три дня не спал. Однако флотоводцы Селима II тут же приступили к строительству нового флота в сухих доках Стамбула{740}. Затем перешли к капитальному ремонту императорского Арсенала (Терсане-и-амире) на берегу Золотого Рога. Так что, пока на Западе изводили чернила, увековечивая свое торжество, османы засучив рукава рубили фракийские леса – но не на бумагу, а на древесину. И вот через восемь месяцев после битвы при Лепанто Селим II уже построил 150 галер и – по примеру Хуана Австрийского – 8 собственных галеасов.

Это был грандиозный замысел, и расходы на него покрывало, вероятно, завоевание Кипра. 7 марта 1573 г. венецианцы с османами заключили мирный договор. По одному из его условий Венеция должна была оплатить расходы на военный поход против Кипра: 300 000 дукатов нужно было передать в течение трех лет, и Венеция официально передала остров османам. Власти Стамбула заселили Кипр, переселив туда из города мелких преступников и «персон нон грата», которые должны были начать на острове новую жизнь.

Стамбульские правители вовсе не собирались зализывать раны – они теперь явно оказались в положении силы.

Лет за 25–30 до битвы при Лепанто король Генрих VIII начал благоволить османскому стилю как в проведении значительных торжественных мероприятий, так и «костюмированных» балов. Для портретов он позировал на фоне характерных османских ковров. Изделия «в турецком стиле» и покупали, и копировали. Ковры с характерной «облачной полосой», ушакскими птицами и листьями, образующими свастику – все эти тканые сокровища обычно раскладывали на столах, считая слишком изящными, чтобы топтать их. Уже в 1575 г. в Европе в моду вошла ebru – оригинальная бумага с мраморным фоном (впоследствии ее стали изготавливать в Венеции по придуманной в Центральной Азии технологии). Когда у западных держав (например, у Англии) начали появляться собственные империи, когда в прохладных уголках континентальной Европы в разговорах торговцев и дипломатов начало расти влияние Индии, когда оказалось, что османские турки могут не только побеждать, но и проигрывать, стало казаться, что экзотика Ближнего Востока – безобидная игрушка. И для такого взаимного сближения основной территорией стал Стамбул.