Пункт назначения: Счастье Хари Йоханн

Глава 3

Исключение горя утраты

Забавно, но, узнав, что депрессия и тревога не вызваны химическим дисбалансом, я снова стал чувствовать себя неуравновешенным. Кто-то однажды сказал мне[63], что объяснение причины страданий является одним из самых могущественных поступков, которые когда-либо можно совершить. Обратное действие имеет такую же силу: я чувствовал, что нахожусь на утлом суденышке, а кто-то убрал на нем все перила.

Я начал искать для себя другую историю. Некоторое время спустя, когда в Аризоне я впервые поговорил с женщиной по имени Джоанна Каччиаторе, я увидел первый намек на иное понимание этой проблемы. Он изменил мой путь, по которому я чуть было не пошел.

– О, дорогая, – сказал врач Джоанны, – тебе просто нужно немного внимания.

У нее были очень болезненные схватки в течение трех недель, и она считала, что ей нужна помощь. Она очень хотела стать правильной матерью и даже не жевала жвачку с аспартамом во время беременности из опасения навредить ребенку. И она продолжала настаивать:

– Это очень болезненные схватки, они не кажутся мне нормальными.

Но врач упорно стоял на своем:

– Все нормально.

Потом она наконец отправилась в больницу на роды.

– У меня уже было трое детей, и я знала, какая обстановка должна быть в родильном зале, – рассказывала Джоанна. Она довольно быстро почувствовала: что-то там не так. Вокруг был какой-то хаос, и команда медиков заметно паниковала. Схватка длилась минуту, потом через тридцать секунд начиналась другая.

Когда она тужилась настолько сильно, насколько могла, ей неожиданно сообщили, что не слышат сердцебиения ребенка. Она попыталась тужиться еще сильнее и почувствовала, как покидает собственное тело и смотрит на себя сверху.

– Я помню, как смотрела на себя. У меня дрожали ноги. Просто дрожали. Я никак не могла остановиться. Мои глаза были плотно закрыты, когда она родилась, потому что… я старалась вытолкнуть ее как можно быстрее.

Как только малышка появилась, врачи приняли решение, без ведома Джоанны, не пытаться ее реанимировать. Они передали ее Джоанне, потом мужу, и он нежно сказал ей:

– У нас прекрасная маленькая девочка.

– В тот момент я просто села, – рассказывала мне Джоанна годы спустя. – Я стала для нее матерью в тот же момент. Я протянула руки и сказала: «Дай мне ее». Она была идеальная. Весила 3600. У нее были пухлые щечки. Ручки были с перевязочками на запястьях. И он опустил ее ко мне на руки. Она просто выглядела спящей. Это было странное противопоставление рождения и смерти, которые соединились в одно мгновение. И этому было суждено изменить ход моей жизни.

И она продолжила:

– Вот что я теперь скажу тебе. У меня было много потерь в моей жизни. До того как мне исполнилось сорок, я потеряла обоих родителей. Я потеряла лучшую подругу. Но я никогда не думала, что потеряю свою дочь. Это то, к чему я себя никогда не смогла бы подготовить. Просто непостижимо. – Через три месяца после смерти дочери Джоанна весила 40 килограммов. Она говорила: – Я не была уверена, что справлюсь. Мне казалось, что я умираю. Каждый день я открывала глаза, если удавалось уснуть, и говорила: «Я не хочу быть здесь. Я не хочу быть здесь. Я не хочу больше так себя чувствовать. Я больше не могу с этим справляться». Вскрытие не дало результатов. У ребенка не было врожденных проблем. Думаю, мое тело пыталось рожать, но шейка матки не раскрывалась. Единственное, о чем я могла думать, так это о том, что мое тело убило ее. Буквально задушило до смерти. Так что у меня были довольно резкие отношения с собственным телом долгое время. Единственный человек, которого я должна была винить, это я сама. И мое тело. От меня требовалось только одно – родить эту здоровую малышку, и она была здоровой. Так что это не было ее проблемой. Это было моей проблемой. Что-то сломалось в моем организме. Я называла его Иудой, потому что чувствовала: он предал ее и, таким образом, меня.

Через несколько лет Джоанна[64] получила образование клинического психолога и стала преподавателем по социальной работе в университете штата Аризона. Ее специализацией была травма утраты. Она помогала людям, потерявшим близких при тяжелых обстоятельствах.

По мере своей практики Джоанна заметила кое-что необычное. Вскоре после того, как они пережили смерть любимого человека, многим из ее пациентов психиатры диагностировали клиническую депрессию и прописывали очень сильные психотропные препараты. Это становилось нормой. Людям говорили, что они клинически нездоровы и их мозг нуждается в химической терапии. Например, одна из ее пациенток, чей ребенок умер недавно, рассказала своему врачу, что она иногда чувствует, будто он разговаривает с ней. Это не беспокоило женщину, напротив, она испытывала нечто похожее на утешение. И все же ей незамедлительно вывели диагноз «психоз» – и прописали антипсихотические препараты.

Джоанна заметила, что, когда ее пациентам ставили такие диагнозы, они начинали сомневаться в своих чувствах и в себе. А это заставляло их еще больше уходить в себя.

Столкнувшись с этим несчетное количество раз, Джоанна начала исследовать, как диагностируется депрессия, и публиковать научные статьи по этому поводу. Как в США врачи должны выявлять депрессию, изложено в «Диагностическом и статистическом руководстве» – DSM – IV (Diagnostic and Statistical Manual of mental disorders), которое уже вышло в пяти различных изданиях и написано группой психиатров. Это библия, используемая почти всеми врачами общей практики. Книга очень популярна во всем мире. Чтобы у человека диагностировали депрессию, у него должны проявляться по крайней мере пять из девяти симптомов почти каждый день. Например, подавленное настроение, снижение интереса к удовольствию или чувство бесполезности.

Однако, когда врачи впервые начали применять этот контрольный список, они обнаружили нечто нелепое. Оказывается, почти все, кто скорбит, соответствуют клиническим критериям депрессии. Если просто использовать контрольный список, фактически любой, кто перенес утрату близкого, должен быть диагностирован как имеющий явное психическое заболевание.

Это заставило многих врачей и психиатров чувствовать себя некомфортно. Так авторы DSM изобрели лазейку, которая стала известна как «исключение горя утраты»[65].

По их словам, можно проявлять симптомы депрессии и не считаться психически больным при одном, и только при одном обстоятельстве: если человек недавно перенес смерть близкого человека. В таком случае человек может проявлять симптомы до года, прежде чем ему поставят диагноз психически больного. Если же подавленность сохраняется после этого срока, человеку диагностируют психическое расстройство. В различных версиях DSM срок изменялся: он сокращался до трех месяцев, одного месяца и в итоге всего до двух недель.

– Для меня это самое большое оскорбление, – сказала мне Джоанна. – Это не просто оскорбление горя и отношений с человеком, который умер, это оскорбление любви. Почему мы скорбим? Например, мой сосед через улицу умер, и я толком его не знала. Я могла бы сказать: «Жалко его семью», но я не скорблю. Но когда я люблю человека, я скорблю. Мы скорбим, потому что любили.

По ее мнению, утверждение, если горе длится дольше, чем искусственное ограничение по времени, тогда это патология, болезнь, которую нужно лечить медикаментозно, отрицает суть человеческого бытия.

У Джоанны была пациентка, дочь которой похитили из парка во время первого семестра в колледже и сожгли заживо. Как можно говорить матери, что у нее психические проблемы со здоровьем, когда она все еще мучается из-за этого много лет спустя? Тем не менее это так, согласно DSM.

Джоанна говорит, что боль горя не является иррациональной.

– Я даже не хочу оправляться после ее смерти, – говорит она о своей дочери. – Боль, вызванная ее смертью, помогает мне выполнять свою работу с сердцем, полным сострадания. Помогая другим, я проработала вину, стыд и предательство, которые чувствовала, – говорила она мне. – Таким образом, мое служение другим стало моей наградой. Это мой способ просить у нее прощение каждый день. Мне жаль, что я не принесла тебя в этот мир в целости и сохранности, и поэтому я принесу твою любовь.

Это заставило ее понять боль других так, как она не могла раньше. «Это делает меня сильнее, – говорит она, – даже в моих уязвимых местах».

«Исключение горя утраты» показало то, в чем авторы DSM – квинтэссенции основного психиатрического мышления – крайне неловко себя чувствовали. Они были вынуждены признать в их собственном официальном руководстве, что разумно и, возможно, даже необходимо показать симптомы депрессии при одном стечении обстоятельств.

Но, как только они это признают[66], резонно возникает следующий вопрос. Почему смерть – единственное событие, возникающее в жизни, когда депрессия оказывается обоснованной реакцией? Почему она необоснованна, если муж бросил вас после тридцати лет брака? Или вы оказались в капкане бессмысленной работы, которую ненавидите, на последующие тридцать лет? Или вы стали бомжом и теперь живете под мостом? Если депрессия объяснима при одних обстоятельствах, могут ли быть другие, когда это тоже логично?

Это делает брешь в лодке, в которой психиатры, написавшие DSM, плыли так долго. Вдруг жизнь со всеми ее сложностями начинает вливаться в диагностику депрессии и тревоги. Все эти сложности не могут вызываться химическим дисбалансом. Депрессия должна рассматриваться как реакция на обстоятельства, в которых вы оказались.

Пока Джоанна Каччиаторе исследовала «исключение горя утраты» более подробно, она вдруг поняла, что выявила основную ошибку, которую наше общество допускало по вопросу боли без горя. Она сказала мне, что «мы не учитываем контекст»[67]. Мы действуем так, будто человеческое горе может быть оценено исключительно по контрольному списку, выделено из нашей жизни и помечено как заболевание мозга.

Услышав от нее это, я сказал ей, что за тринадцать лет приема антидепрессантов ни один врач ни разу не спросил меня, а была ли причина, по которой я чувствую себя таким подавленным. Она сказала, что я не исключение, в этом-то и заключается катастрофа. Слова врачей, что наша боль – результат дисфункции мозга, делают нас, как она сказала, «отключенными от себя, что приводит к отключению от других».

Если бы мы начали принимать во внимание реальные жизни людей, когда мы лечим депрессию и тревогу, говорила Джоанна, то потребовался бы «капитальный ремонт всей системы». Она отметила, что есть много хороших и порядочных психиатров, которые хотят думать об этом глубже. Они понимают, что мы должны научиться слушать нашу боль и понимать, что она нам говорит. А не утверждать, что боль – иррациональный спазм, который устраняется лекарствами.

В большинстве случаев, говорит Джоанна, нам придется прекратить говорить о «психическом здоровье». Эти слова вызывают картины сканирования мозга и дефектных синапсов. Уместнее говорить об «эмоциональном здоровье».

– Почему мы называем это психическим здоровьем? – спросила она меня. – Потому что мы хотим придать этому научный контекст. Мы хотим, чтобы это звучало по-научному. Но это наши эмоции.

Она обращается к своим пациентам не с контрольным списком, а со словами: «Расскажите мне свою историю. Боже мой, как это тяжело. Я бы, наверное, чувствовала так же, окажись в вашей ситуации. Вероятно, у меня были бы такие же симптомы… Давайте посмотрим на контекст». Иногда все, что вы можете сделать для человека, – это его поддержать. Мать девочки, которую сожгли заживо, выла и кричала от боли. Джоанна села на пол и обняла ее, давая боли выйти наружу. После того как это произошло, женщина на короткое время почувствовала облегчение. Потому что она знала, что она не одна. Иногда это все, что мы можем сделать. Но это очень много.

Иногда, когда слушаешь боль и видишь ее в контексте произошедшего, она указывает путь выхода из нее. Об этом я узнал позже.

ПОЧТИ ВСЕ, КТО СКОРБИТ, СООТВЕТСТВУЮТ КЛИНИЧЕСКИМ КРИТЕРИЯМ ДЕПРЕССИИ. ЕСЛИ ПРОСТО ИСПОЛЬЗОВАТЬ КОНТРОЛЬНЫЙ СПИСОК, ФАКТИЧЕСКИ ЛЮБОЙ, КТО ПЕРЕНЕС УТРАТУ БЛИЗКОГО, ДОЛЖЕН БЫТЬ ДИАГНОСТИРОВАН КАК ИМЕЮЩИЙ ЯВНОЕ ПСИХИЧЕСКОЕ ЗАБОЛЕВАНИЕ.

– Наш подход сегодня, – сказала Джоанна, – все равно что приклеить пластырь на ампутированную конечность. Когда к врачу приходит человек с огромным человеческим горем, мы должны прекратить лечение симптомов. Симптомы являются посланиями более глубокой проблемы. Давайте заниматься ею.

В течение десятилетий трещала психиатрическая библия. Людям говорили две противоречивые вещи. Во-первых, симптомы депрессии возникают в результате химического дисбаланса в мозге, который должен быть исправлен с помощью медикаментов. Во-вторых, в то же время возникает одна уникальная ситуация, когда все симптомы депрессии выступают, по сути, ответом на что-то ужасное, происходящее в вашей жизни. И в этом единственном уникальном случае химический дисбаланс не является причиной, а медикаменты не являются решением.

Все это выбило из колеи многих людей. Возникло огромное множество вопросов. Такие люди, как Джоанна, могли бы начать дебаты, которых не хотело значительное число людей.

Поэтому психиатры, которые написали пятое, и последнее издание DSM, опубликованное в 2015 году, придумали решение. Они избавились от «исключения горя утраты». В новой версии этого нет. Там только перечень симптомов[68], за которым следует расплывчатая сноска. Так что теперь, если у вас умирает ребенок и вы идете к врачу на следующий день, по словам Джоанны, вам немедленно поставят диагноз.

Итак, модель сохранилась. Депрессия – это то, что вы можете найти в памятке. Если вы ставите галочки в квадратиках, вы психически больны. Не ищите контекст. Ищите симптомы. Не спрашивайте, что происходит в жизни человека.

Такой подход убеждает Джоанну в том, что «мы полностью разрозненная культура и просто не понимаем человеческого страдания». Она посмотрела на меня, и я подумал: все, через что она прошла, подарило ей мудрость. Она моргнула и сказала:

– Мы просто не понимаем его.

Много лет спустя после моего разговора с Джоанной и после многих других моих исследований я снова послушал аудиозапись интервью с ней. Я начал задумываться, что есть нечто существенное в том, что горе и депрессия имеют одинаковые симптомы. Однажды, опросив несколько депрессивных людей, я спросил себя: а что, если депрессия является, по сути, формой сожаления о своей жизни, которая пошла не так, как должна была? Что, если это форма сожаления об отношениях, которые мы потеряли, но в которых все еще нуждаемся?

Чтобы понять, как я пришел к этим вопросам, нам нужно шагнуть назад. К моменту, когда произошел ключевой прорыв в научном понимании депрессии и тревоги.

Глава 4

Первый флаг на Луне

Когда-то, после Второй мировой войны, молодая женщина[69] брела по руинам Кенсал-Райз. Это густонаселенный рабочий пригород Западного Лондона, некоторые части которого были разрушены нацистами. Ей было двадцать с небольшим лет, и она только родила. Женщина искала проход к Гранд-каналу. Как только она вышла к нему, тотчас же бросилась в его грязную затхлую воду.

Месяцы и годы, последовавшие за ее самоубийством, никто не говорил о ее депрессии. Стояла тишина. Было запрещено спрашивать, почему люди так сильно подавлены.

В доме в этом же районе города жил подросток по имени Джордж Браун. Девушка, которая умерла, была его соседкой. И когда он подхватил какую-то жуткую инфекцию в мире без антибиотиков, она ухаживала за ним несколько месяцев в этом бедном и тесном доме.

– Она была очень теплым человеком, – сказал он мне семьдесят один год спустя, с улыбкой вспоминая ее. – Это был один из моих самых первых опытов. По тому времени очень сильные чувства – стыд и депрессия.

Он повторил позже:

– С депрессией ассоциировалось сильное чувство стыда. В действительности о ней молчали, – добавил он.

Трагедия озадачила его. Хотя серьезно он больше не задумывался о ней, пока ему не исполнилось тридцать шесть лет. Тогда он чуть не совершил замечательное открытие[70].

В начале 1970-х Джордж вернулся в рабочий район Лондона, очень похожий на тот, в котором он вырос, чтобы найти ответ на вопрос: «Почему так много людей, похожих на его соседку, погружались в глубокую депрессию? Что ее вызывало?»

В то время все еще сохранялось молчание, касавшееся не только этой конкретной жертвы, но и всего общества в целом. Среди профессионалов по лечению депрессии[71], далеких от общепринятого взгляда, произошел раскол. Сформировались два противоположных мнения[72]. Грубо говоря, можно нарисовать следующую картину разделения взглядов. С одной стороны пациент лежит на диване перед основателем психоанализа Зигмундом Фрейдом, с другой стороны изображен рассеченный мозг. Фрейдисты спорили почти столетие, что объяснение состояний такого рода можно найти только в личной жизни человека, и особенно в его раннем детстве. Единственный способ понять заключается в индивидуальных сеансах психотерапии, с помощью которых вы по кусочкам собираете воедино историю о том, что произошло, и находите подходящую для пациента историю болезни.

Многие психиатры выступили против такого образа мышления. Они начали доказывать, что депрессия – это результат неправильного функционирования мозга или организма, внутренняя неисправность, поэтому искать более глубокие причины в истории жизни – бесполезное занятие. Они верили в физиологическую причину проблемы.

Джордж всегда подозревал, что в обоих взглядах есть доля правды, но они все равно не раскрывают всей истины. Казалось, думал он, в этом вопросе есть что-то еще, но вот что? Он получил образование не врача, не психиатра, а антрополога. Это профессия, в которой вы наблюдаете за культурой как аутсайдер и пытаетесь понять, как это работает. Он рассказывал мне, что прибыл в психиатрический лечебный центр в Южном Лондоне, где собирался работать, «абсолютно некомпетентным». Джордж не имел четкого представления о том, что должен думать о чем-то вроде депрессии. Теперь он считает, что это было большим преимуществом. «У меня не было предвзятых идей, поэтому я был вынужден подходить ко всему объективно».

Он начал знакомиться с научными исследованиями, которые были проведены на тот момент. Его поразило, что собрано очень мало данных.

– Мне казалось, – вспоминает он, – что царит полное невежество. Все теории формулировались как будто в темноте. Они были основаны либо на личных анекдотах, либо на абстрактных данных. Исследования, которые были проведены, казались просто неадекватными, – говорил он.

К тому времени официальная медицинская позиция по депрессии была двоякой и удовлетворяла интересам обеих враждующих группировок. Основное научное сообщество заявляло, что существует два вида депрессии. Первый вид вызывался внезапной дисфункцией мозга или организма и назывался «эндогенной депрессией»[73]. Но существуют и некоторые формы депрессии, вызываемые какими-то тяжелыми событиями в жизни. Они назвали ее «реактивной депрессией». Пока никто не знал, на что должны были так отреагировать люди с «реактивной» формой депрессии и где находится грань между двумя ее видами. Да и вообще существует ли между ними различие, имеющее значение.

Чтобы выявить настоящую причину, заключил Джордж, нужно было сделать нечто такое, чего раньше не делал никто. Необходимо было начать надлежащее научное исследование[74] депрессивных или очень тревожных людей, используя методы, похожие на те, которые применяются, например, чтобы выяснить, почему распространяется холера. Так он начал разрабатывать планы.

Когда Джордж проходил по улицам лондонского южного района Камберуэлл, шум города, казалось, был где-то очень далеко. Место находилось всего в двух милях от центра Лондона, но только шпиль собора Святого Павла, видневшийся вдалеке, мог напоминать об этом. Он прогуливался мимо больших красивых викторианских домов, по старым трущобным улицам, которые сначала были оставлены, а потом разобраны одна за другой по приказу правительства. Ряды домов рабочего класса, которые он знал с детства, были выселены и снесены. На их месте должны появиться большие бетонные многоэтажки, которые уже начали взмывать в лондонское небо. Когда он пришел в дом одной женщины, она рассказала ему, что вынуждена была вызывать пожарную команду трижды на этой неделе. Улицы эвакуировали, а дети продолжают поджигать завалы.

Через местные психиатрические службы Джордж организовал проведение беспрецедентного исследовательского проекта. План заключался в том, что на протяжении нескольких лет он и его команда будут наблюдать за двумя различными группами женщин. Первую группу составили женщины, которым диагностировали депрессию психиатры. Их было 114. Команда Джорджа должна была внимательно собирать о них ключевые факты. В частности, они хотели узнать, что случилось с женщинами за год до депрессии. Этот период важен по причинам, о которых вы очень скоро узнаете.

Во вторую группу были отобраны женщины наугад: 344 «нормальные» женщины из Камберуэлла, с аналогичным доходом, но без диагноза «депрессия». Команда неоднократно брала у них интервью в стенах собственных домов, чтобы узнать, что хорошего и плохого происходило в их жизни за прошедший год.

Джордж думал, ключ к выяснению того, что вызывает депрессию, заключается в сравнении этих двух групп женщин[75].

Представьте, что вы исследуете что-то действительно случайное. Например, пострадавших от упавшего метеорита. Если бы вы изучали, что случилось с ними за год до этого, и сравнили бы события с жизнью людей, избежавших катастрофы, вы бы нашли, что у них все одинаково. Нет никакой связи с какими-либо другими факторами в их жизни: они просто жертвы камня, падающего из космоса. Очень многие люди думали тогда, да и сейчас, что случай с депрессией и тревогой аналогичный. Это просто случайная химическая неудача, случившаяся в твоем черепе, а не в твоей жизни. Это исследование могло бы доказать их правоту. Если б они были правы, то Джордж не нашел бы разницы между тем, как жила в течение года женщина с депрессией и как проживала тот же год женщина без диагноза.

А что, если бы разница была? Если бы можно было выяснить, в чем она. Джордж понимал: это показало бы нечто действительно важное. Возможно, у нас появились бы подсказки о причинах депрессии. Было ли это только что-то из раннего детства или личной жизни депрессивных женщин, как говорили фрейдисты? Или случалось что-то еще? А если так, то что?

Итак, Джордж и его команда, включая молодого исследователя и психиатра по имени Тиррил Харрис, ходили домой ко всем этим женщинам, общались и знакомились с ними поближе. Они расспрашивали их очень подробно. Затем они анализировали их жизнь очень тщательно, используя сложные методы сбора данных. Их согласовали до начала исследования. Они создавали базу данных огромного диапазона факторов – даже тех, которые могли играть только предположительную роль в депрессии.

Однажды Тиррил отправилась к женщине по имени Трент[76], живущей на первом этаже типичного небольшого дома. Она была замужем за водителем фургона. Они жили в этом маленьком доме с тремя детьми, старшему из которых не исполнилось еще и семи лет. Когда Тирилл познакомилась с ней, Трент не могла ни на чем сосредоточиться. Она даже не могла прочитать статью в утренней газете. Она теряла интерес к еде или к занятию сексом. Большую часть дня она плакала. Ей казалось, что ее тело физически заперто, но она не знала почему. В течение шести недель Трент просто ложилась днем в кровать и оставалась там, ничего не делая и надеясь, что мир исчезнет.

Познакомившись с миссис Трент поближе, исследователи узнали, что произошло незадолго до того, как она впала в депрессию. После рождения третьего ребенка мистер Трент потерял работу. Его жена не слишком волновалась. Он нашел другую уже через несколько недель. Но вдруг его внезапно уволили без явных на то причин. Она была уверена, что пришел отзыв от прежнего босса, и это было плохо. Муж никак не мог найти другую работу. Так как в Камберуэлле запрещалось работать матерям, это означало, что семья была постоянно необеспеченной. Как они будут жить? Брак «рухнул», сказала она Джорджу и Тиррил, но что она может? Она несколько раз упаковывала вещи и уходила, но никогда не выходила за пределы улицы. Куда она могла пойти?

– Я хорошо помню, какими трогательными были эти интервью, – говорил Джордж, когда я приходил к нему повидаться. – Эти женщины в целом не привыкли говорить о себе. И вдруг появлялся кто-то, кто проявлял к ним интерес и позволял им говорить.

Он мог видеть, что это имело значение для всех них.

– Также истории… все, что они говорили, имело смысл… Они знали, что страдают и что у них неприятности.

Многие из женщин, которых они встречали, были похожи на миссис Трент. Ни одна из двух моделей депрессии, существовавших до того времени, казалось, не была достаточной для описания проблем этих женщин. Возможно, проблема была в их мозге или в организме. И, конечно, проблема имела место в их личной жизни. Но Джордж почти наверняка знал, что их депрессия была вызвана чем-то большим. Только не мог уверенно это описать, пока не получит свои результаты.

Первое, что они хотели узнать об этих женщинах, пережили ли они какие-нибудь серьезные потери или действительно негативные события за год до возникновения депрессии. Женщины часто описывали целый ряд ужасных пережитых событий: сын попал в тюрьму, мужу диагностировали шизофрению, ребенок родился с серьезными физическими недостатками. Джордж и Тиррил были строги к тому, что они классифицировали как «тяжелое» в своих данных. Одна женщина сказала, что ее пес был для нее как ребенок, вокруг которого она строила свою жизнь. И он умер. Но они не классифицировали потерю питомца как тяжелое событие, поэтому оставили ее историю без внимания.

В то же время они хотели посмотреть на другие вещи, которые, как они предполагали, могли повлиять на чье-то психическое здоровье с течением времени, но не являлись единичным событием. Они разделили эти вещи на две категории.

Первую категорию назвали «трудности»[77] и определили как постоянные хронические проблемы, включающие в себя неудачный брак, плохие жилищные условия, необходимость покинуть привычное место жительства или свое сообщество.

Вторая категория выглядела с точностью до наоборот и называлась «стабилизаторы». Вещи, которые могли бы поддерживать людей и не давать впасть в отчаяние. Для этого они аккуратно записывали, сколько близких подруг было у женщины и насколько хороши были их отношения с партнерами.

После нескольких лет терпеливого сбора информации, бесед с женщинами и повторных встреч с ними после длительного отсутствия команда наконец стала анализировать результаты. Они потратили месяцы, выясняя, что скрывается за полученными данными. Делая это, они чувствовали тяжесть ответственности. Впервые научные доказательства были собраны таким образом.

Если б история, рассказанная мне врачом о том, что депрессия вызвана низким уровнем серотонина в головном мозге, а не событиями в жизни, оказалась правильной, тогда не было бы никакой разницы между двумя группами.

Тиррил пристально смотрела на результаты.

20 % женщин без депрессии пережили значительное негативное событие в предшествующий год. Среди женщин, у которых развилась депрессия, около 68 % столкнулись с сильно негативным опытом за год до депрессии.

Выявлен разрыв в 48 %[78]. Такое не могло бы быть простой случайностью. Это показало, что переживание чего-то действительно стрессового может вызвать депрессию.

Но это было только первое из их открытий. Оказалось, что подавленные женщины в три раза чаще сталкиваются с серьезными долгосрочными стрессовыми факторами в своей жизни за год до возникновения депрессии, чем женщины, которые не впадали в нее. Это было не просто неприятное событие, которым была вызвана депрессия, это были долгосрочные источники стресса. И если в вашей жизни имелись положительные «стабилизаторы», они заметно сокращали шансы развития депрессии. Каждый хороший друг или поддерживающий и заботливый партнер значительно сокращают риск развития депрессии.

Итак, Джордж и Тиррил обнаружили, что две вещи делают депрессию неизбежной: тяжелое негативное событие и длительные источники стресса или нестабильность в жизни. Но самый поразительный результат возникал, когда эти факторы вдруг соединялись. Шансы впасть в депрессию не просто объединялись – они невероятно увеличивались. Например, при отсутствии друзей или поддержки партнера шансы развития депрессии при тяжелом жизненном событии составили 75 %[79]. Это более чем вероятно.

Оказалось, что все плохое, происходящее в жизни, каждый источник стресса, каждый недостаток поддержки увеличивал риск депрессии все больше и больше. Это напоминало грибок в темном и мокром месте. Он не просто вырастает больше вместе с одним благоприятным фактором. Его будет раздувать все больше и больше, когда он оказывается в комбинированной среде.

Джордж не ожидал, что обнаружит такой огромный эффект. Пока они пытались переварить эти результаты, они думали о женщинах, с которыми общались на протяжении всех этих лет. Команда Джорджа доказала, что депрессия на самом деле в большей степени проблема не с мозгом, а с жизнью. После того как это было опубликовано, один профессор, подводя итоги общего понимания, назвал это «квантовым скачком вперед»[80].

В нашей культуре нам говорят, что депрессия – высшая форма иррациональности: вот как человек чувствует себя изнутри и вот как он выглядит снаружи. Но Джордж и Тиррил, наоборот, пришли к выводу о том, что «клиническая депрессия – понятная реакция на невзгоды»[81]. Подумайте о миссис Трент, оказавшейся в ловушке мертвого брака с человеком, который не мог найти работу. Она пыталась выжить без шансов на лучшую жизнь. Ей давали гарантию, что жизнь будет вечно напряженной, безрадостной схваткой. Неудивительно, что «вину» ее депрессии видели «скорее в окружении, чем в самом человеке»[82].

Когда я читал это, я мог видеть силу их логики. Но у меня было очевидное возражение. Я не жил в захудалом жилом квартале в худшей части Лондона ни сейчас, ни в какой-то момент моей депрессии. Моя жизнь никогда не была такой, как у миссис Трент. Большинство людей с депрессией, которых я знал, тоже не жили в бедности. Что означали их выводы для таких людей, как мы?

Пока Джордж и Тиррил въедались в цифры, они обнаружили, что люди, живущие в нищете, с большей вероятностью впадают в депрессию. Однако было бы слишком необдуманно говорить, что бедность вызывала депрессию. Нет: происходило что-то менее уловимое. Вероятно, бедные люди чаще впадают в депрессию, потому что они переживают более длительные стрессы. В их жизни чаще случаются негативные события, и у них практически не бывает позитивных стабилизаторов. Основополагающие вещи были одинаково верны для всех: богатых, людей среднего класса и бедняков. Мы все теряем надежду, когда подвергаемся сильному стрессу или когда что-то ужасное происходит с нами. А если стресс и негативные события не отступают в течение длительного периода, то, как говорила Тиррил, вы получаете «генератор безнадежности». Она расползается по вашей жизни[83], как масляное пятно, и наступает момент, когда вам хочется сдаться.

Спустя годы команды социологов использовали точно такие же методы, что и Джордж с Тиррил, при исследовании причин депрессии в таких радикально отличающихся друг от друга местах, как Баскония и сельская Зимбабве[84]. Они обнаружили, что факторы, вызывающие депрессию или оберегающие от нее, есть везде. В сельской местности Испании уровень депрессии был низкий, потому что там сильная, защищающая людей коммуна и очень мало травматических переживаний. В Зимбабве депрессия была чрезвычайно высокой, потому что люди часто сталкивались с травматическими переживаниями. Например, если женщина не может иметь ребенка, ее просто выгоняют из дома и общины. (Я бывал в сельской местности Зимбабве, пока проводил исследования для этой книги, и видел это собственными глазами.)

В любом месте мира исследователи находили, что подобные факторы играют решающую роль в том, возникнет ли у человека депрессия или нет. Казалось, они открыли истоки секретного рецепта, составляющего депрессию.

И все же даже после всей этой работы Джордж и Тиррил знали, что что-то еще скрывается на этой картине. Вот только что?

Не успели Джордж и Тиррил опубликовать свои результаты, как последовала мгновенная реакция некоторых психиатров. Они заявляли: «Мы всегда говорили, что события в жизни вызывают у людей депрессию. Это люди с «реактивной депрессией». Молодцы, вы уточнили то, что мы о них знаем. Честь вам и хвала. Но есть еще огромная категория людей, которые находятся в депрессии по внутренним физическим причинам. Это люди с «эндогенной депрессией». Все, что с ними происходит, вызывается внутренними сбоями организма».

Тогда Джордж и Тиррил объяснили, что все это время они изучали женщин, у которых была «реактивная депрессия», и отдельно женщин с «эндогенной депрессией», согласно заключению психиатров. Сравнив показания, они обнаружили, что между ними нет разницы. У женщин обеих групп в одинаковой степени не все было благополучно в жизни. Исследователи пришли к выводу, что такое разграничение не имеет смысла[85].

– Знаете ли, сейчас кажется невероятным, что нам приходилось убеждать людей, что события, происходящие в жизни, имеют отношение к депрессии и тревоге, – говорила мне Тиррил Харрис, соавтор этого исследования, в своем кабинете в Северном Лондоне, где она все еще ведет психиатрическую практику.

Я спросил ее, а что бы она сказала людям, которые считают, что депрессия главным образом вызвана внутренними причинами, например связанными с мозгом, как говорили врачи нашему поколению. Она нахмурилась.

– Ни один организм не существует вне окружающей среды. Такого просто не может быть, – сказала она. – Я думаю, они немного невежественны, вот и все. – Она терпеливо улыбалась мне. – Я имею в виду, что в мире очень много людей, которые имеют необоснованные мнения и сжились с ними.

Спустя годы Тиррил использовала те же методы для проведения исследования тревоги[86] и пришла к аналогичным результатам. Это не просто проблема, вызванная сбоем в работе мозга. Жизненные сбои вызывают ее.

Джордж и Тиррил понимали, что исследования на улицах Южного Лондона оставили не след, а едва заметную царапинку на поверхности. Оставалось так много вопросов. Они четко осознавали, как много факторов в жизни людей с депрессией и тревогой, на которые не обращали внимания. Что нужно изучать дальше? Они водрузили первый флаг на луне исследования социальных причин депрессии и тревоги. Они ждали, что другие космические корабли вскоре последуют за ними и проведут собственные пробы. А потом… были бы представлены обществу, но царило молчание. Другие корабли так и не прилетели. Их флаг был заброшен в безветренном пространстве.

За несколько лет общественные дебаты о депрессии перемещались от открытия новых антидепрессантов к тому, как предотвратить депрессию внутри мозга, а не в обществе. Разговор перешел от того, что делает нас такими несчастными в нашей жизни, к попыткам блокировать нейротрансмиттеры в мозге, которые позволяют нам так себя чувствовать.

Все же пусть не в абсолютном смысле, но Джордж и Тиррил одержали победу. В течение нескольких лет доказательства того, что факторы окружающей среды являются ключевыми в развитии депрессии и тревоги, все больше и больше удерживались в академических кругах, пока для большинства ученых это не стало неоспоримым. Эти выводы вскоре составили основу подготовки специалистов в области психиатрии во многих частях западного мира. Большинство ведущих учебных курсов стали рассматривать депрессию и тревогу с учетом трех видов причин: биологических, психологических и социальных[87]. Они все реальны. Появилось понятие «биопсихосоциальная модель»[88]. Очень просто. Все три набора факторов имеют значение. Чтобы понять депрессию и тревогу человека, нужно учитывать их все.

Однако эти истинные идеи оставались частными, закрытыми от общественности, которой они могли бы помочь. Их не объясняли растущему числу людей с депрессией и неврозом. Они не были определяющими в лечении, которое предлагалось таким пациентам.

Общественности никогда не говорили о самом большом значении этого исследования. Джордж и Тиррил пришли к выводу, что, когда дело доходит до депрессии и тревоги, «обращение внимания на окружение человека может оказаться по крайней мере таким же эффективным, как физическое лечение[89]». Никто их не спрашивал: «Как вы это делаете? Какие бы изменения в окружении человека могли бы уменьшить депрессию и тревогу?»

Эти вопросы казались слишком важными, слишком революционными для осмысления. Они все еще игнорируются сегодня. Позже я начал исследовать, что они могли бы означать.

Сейчас я понимаю, что исследование в Камберуэлле было моментом, когда понимание сути депрессии могло бы пойти совсем в другом аспекте. Их исследование было опубликовано в 1978 году, за год до моего рождения. Если бы мир прислушался к Джорджу и Тиррил, то врачу, к которому я обратился восемнадцать лет спустя после опубликования результатов исследования, пришлось бы рассказать мне совсем другую историю о причинах моей боли и о том, как мне от нее уйти.

После одной из наших долгих бесед Джордж Браун сказал мне, что проведет остаток дня, работая над своим последним научным трудом, уходящим еще глубже в причины депрессии. Когда мы познакомились, ему уже исполнилось восемьдесят пять лет, и он сказал, что, возможно, это его последний исследовательский проект. Но он не останавливается. Когда он уходил, я молча представлял его соседку, утонувшую много лет назад[90]. Джордж говорил мне не раз: «Так много всего, что нам еще нужно узнать». Зачем ему останавливаться сейчас?