Винный сноб Боскер Бьянка
Майкл попытался переправить даму в менее оживленный угол обеденного зала, пристроив ее пакеты в гардероб.
Я нашла себе убежище: вклинилась в 25-сантиметровую щель между нижней частью металлического ограждения и краем стойки сомелье. Мимо него сновали официанты и сомелье, выкрикивая заказы и меняя бокалы. Я укрылась под ограждением и слушала, как персонал обсуждает свои столики:
– Эти для сорок шестого, красное, попросили декантировать.
– Два Бордо и подставку на пятьдесят восьмой, пожалуйста.
– Можно подать вино на пятьдесят седьмой?
– Поторопитесь с пастой.
– Я больше не пойду к пятому столику. Она какая-то сумасшедшая.
– Бордо на тридцатый. Там много курят.
– Там одна дамочка хлещет текилу. Я спросила, принести ли сок лайма, а она говорит: «Разве я похожа на бармена? Сами решайте. Это ваша работа!» Очень мило!
– У меня Клаудии-Бэй. Место № 1 или № 2?
– Обалдеть! Спасибо за ужасные чаевые.
– От того парня вон там даже пахнет сексом.
– Если я бешусь, так это потому, что они меня бесят.
– Она не срезала ценник с жакета. Смотри туда. Смотри!
– Новенькие. Богатенькие.
– Она просто с катушек слетела. Кричит: «Да вы с элементарной задачей справиться не можете!» Это невыносимо: они никогда не изменятся.
– О, так мило: экскурсия на кухню для двадцать восьмого столика в честь семнадцатилетия именинника. Пусть кто-нибудь из поваров вразумит его как следует.
Джордж, метрдотель, пожал руку какому-то своему знакомому и подплыл к моему убежищу. Остановившись, он показал в сторону привлекательной молодой пары за барной стойкой. Девушка с модельной внешностью была одета в кожаную куртку, а молодой человек – в ослепительно белую рубашку, выгодно оттенявшую его безупречный загар. Они не бронировали заранее, но Джордж все равно хотел усадить их за один из лучших столиков – № 2 или № 8: угловые столики с видом на обеденный зал.
– Нужно, чтобы посетители, осматриваясь вокруг, замечали их и восклицали: «Боже мой! Какая роскошная пара вон в том углу», – пробормотал он. – Нужно принарядить зал.
Виктория успела раньше Лиз подобраться к столику шефа Хамма. Для персонала Marea он был даже более знаменитой персоной, чем актеры или политики. Когда Джордж провожал его к столику, официанты взволнованно перешептывались, и Лиз решила, что Франческо, как старший по напиткам, удостоится чести обслуживать звезду вечера. Но тот был занят с одним из постоянных посетителей, и Виктория не упустила свой шанс. Шеф Хамм с ходу заказал красное вино, указав на него в винной карте.
До богатого бразильца – большого винного РХ за столиком № 8 – Виктория тоже добралась первой. Она улыбнулась его спутнице, затем ему. Женщина взяла в руки телефон, поэтому Виктория придвинулась к мужчине, чтобы обсудить с ним Бароло. Думаю, равнодушие его спутницы ее порадовало. Мне говорили, что женщины умеют «портить праздник», отговаривая мужей от интересных вин («Нельзя, чтобы винная карта переходила в руки женщины, – сообщил мне один сомелье. – Нужно, чтобы мужчина проявил настойчивость»). Не заметив, что Виктория уже приняла заказ, Лиз остановилась у восьмого столика, рассчитывая, что богатенький бразилец выберет свою обычную РРХ бутылку. Вместо этого он попросил один бокал – всего один бокал! – белого бургундского. И даже не гран-крю, а жалкое коммунальное вино, можете себе представить? Лиз была близка к обмороку, когда мы с Викторией появились с его вином. Виктория показала его заказ: Бароло 1997 года от Бруно Джакоза, 745 долларов. Интересная бутылка. Все-таки мир не сошел с ума. Бокал белого – лишь начало.
Опыт изучения психологии явно помогал Виктории в работе. На само вино – откупорить, декантировать, охладить – тратилось удивительно мало времени. По большей части она занималась тем, что «читала» людей. Виктория должна была определять, в какой момент клиент начинал описывать не столько характеристики желаемого вина, сколько качества, которые пытался продемонстрировать своим выбором, – влиятельность, мужественность, силу, – и Виктория должна была четко определять этот момент, а затем давать соответствующие рекомендации.
Виктория поспешила на помощь четверке молодых людей в рубашках с воротничками на пуговицах и мягких кожаных туфлях. «Наверное, банкиры», – предположила она.
– Я хочу что-нибудь полное, богатое – самое роскошное вино, которое вы можете предложить, – попросил один из четверки.
Виктория предложила три разных варианта. Они остановились на Амароне – красном итальянском вине, больше всех изысканных красных вин похожем на сироп от кашля. Такое пьют со стейками и блюдами из кабана, а не с дуврской камбалой и морским ежом, но они его заказали. Виктория уже наполнила бокалы, но молодые люди ее не отпускали. Решили приударить за девушкой?
– Не знаю, – ответила Виктория. – Вообще-то у них обручальные кольца, хотя, если честно, кого это сейчас останавливает?
Мне пришло в голову, что ежевечернее обслуживание клиентов-мужчин возлагает на девушку-сомелье дополнительное бремя. Морган лишь помогал сделать выбор. Виктория же должна была помогать с выбором и при этом обольщать. Дело не в том, что ей хотелось закрутить роман с банкирами. Просто она должна была тешить их самолюбие, создавая впечатление, что не исключает такой возможности, и поощрять их поползновения, хотя бы до момента оплаты счета. Другая девушка-сомелье выразилась на этот счет более прямолинейно: «Пусть они думают, что могут снять меня на ночь. Но для этого им придется доказать свою платежеспособность».
Четверка в воротничках на пуговицах прикончила свою бутылку Амароне, и Виктория снова к ним подошла. В компании было уже шесть человек. Один из них поинтересовался, что бы Виктория посоветовала к заказанным ими блюдам.
– Определенно не Амароне, – призналась она.
Она показала ему нечто совершенно другое – Домен Жаме 2011 года, менее жирное вино сорта сира, но все же мощное и достаточно богатое – гарантированно. Это было ее самое любимое вино из всей карты. Виктория покорила их первой бутылкой, поэтому они согласились попробовать сира. При стоимости в 295 долларов оно было на 100 долларов дешевле предыдущего Амароне.
Я была удивлена ее честностью, учитывая то, что от сомелье клиенты чаще всего ждут (и получают) подтверждения собственного выбора. У каждого сомелье, которого я встречала, была дежурная хвалебная фраза. Они использовали ее, когда хотели выставить в лучшем свете – но без искренней похвалы – далекий от совершенства выбор вина, сделанный гостем. Виктория в таких случаях просто перечисляла факты: Амароне производится в Венето. Это купаж из сортов корвина, корвиноне и рондинелла. Андреа из Jean-Georges ограничивалась фразой: «Это вино дает обещанный эффект». Джейн, сомелье из Del Frisco’s, быстро произносила: «Это настоящая классика». Морган почти не скрывал своего истинного отношения: «Оно весьма приятное», «Оно очень питкое», «Это симпатичное вино для пикника».
Из моего тайного укрытия, откуда хорошо было видно, как Виктория и другие сотрудники ресторана сбрасывают свои вежливые маски по пути от столиков к стойке сомелье, их заученная учтивость могла показаться орудием манипулирования, даже коварством.
– Они такие лицемеры, – усмехнулся Майкл, когда Лиз, Франческо и Виктория находились вне пределов слышимости.
Но я бы не сказала, что они кого-то обманывают. Если врали они, то врет и актер, эмоционально декламирующий Шекспира, и балерина, делающая вид, что ей совсем не больно бегать на пальцах, выполняя мучительные pas de bourrees в «Лебедином озере». Своими любезностями и деланными улыбками сомелье создавали для посетителей ресторана альтернативную реальность, наполненную изяществом, элегантностью и радостью. Реальность, в которой ты, гость, всегда прав. Всегда умный, стильный, эрудированный и во всех смыслах выдающийся. Виктория и остальные хотя бы на время помогали забыть о семейных ссорах и тиранах-начальниках. Одобрительным кивком или улыбкой они смягчали горечь мыслей о выбравших не ту дорожку детях или несостоявшейся сделке. Люди приходили в Marea не только ради еды и вина. Сэндвич с яичным салатом в любимой забегаловке Моргана утолил бы их голод ничуть не хуже, чем новошотландский омар в сливочном соусе. А вот равноценной услады для сердца – и для самолюбия – они бы там не нашли.
– Наша задача – создать для них сказку, – сказала Виктория, переведя дух.
Она считала своим долгом дарить радость. С одной стороны, это была необязательная роскошь. С другой – лучшая услуга, которую один незнакомый человек может оказать другому. Когда ей не удавалось справиться с этой задачей, Виктория расстраивалась до глубины души. «Я пошла работать в сферу обслуживания, потому что хотела делать людей счастливыми. Мне нравится ухаживать за гостями, и я умею дарить радость с помощью еды и вина. Это получается у меня лучше всего. К сожалению, не всегда есть возможность: либо ты не нравишься посетителям, либо они не хотят твоей помощи, либо у них к тебе предвзятое отношение, – рассказывала она. – Это все равно что отношения без взаимности: ты любишь человека, хочешь провести с ним всю жизнь, а он не испытывает к тебе таких же чувств. Тогда тебе грустно и больно. А если тебе постоянно разбивают сердце – это хуже всего».
Гостям не хотелось покидать Marea. Шестеро банкиров заказали еще одну бутылку сира, порекомендованного им Викторией. Потом еще одну. Близилась полночь. Остальные гости потихоньку разошлись, остались только банкиры и шеф Хамм.
Трое оставшихся официантов делали ставки на то, кто выиграет – то есть проиграет, потому что его столик освободится последним. Время от времени поглядывая в сторону задержавшихся гостей, они пугали меня страшилками из своего опыта. Кэти получила удар в лицо, попытавшись помешать какому-то человеку сфотографировать Райана Сикреста. Однажды в ресторан пришла дама, от которой разило мочой, и Джордж (метрдотель) незаметно обрызгал всю территорию вокруг ее столика своей туалетной водой от Chanel. В другой раз какой-то старичок в возрасте далеко за восемьдесят слишком медленно ел, и, поскольку Джорджу вскоре нужно было усаживать за его столик других гостей, он начал кормить старичка с ложечки, чтобы ускорить процесс.
Труднее всего приходилось Дарнелле – стройной темнокожей девушке, работающей в окружении преимущественно белых людей в основном старше ее. Однажды гости за каким-то столиком попросили Дарнеллу закрыть рот, потому что им достаточно ее президента у власти; в другой раз кто-то сказал, что она похожа на актрису, получившую премию «Оскар» за роль рабыни; третий заметил, что она, «к сожалению», выросла на Гаити.
Банкиры собрались уходить, и Дарнелла направилась к их столику забрать недопитое вино и подписанный чек. Сопровождавшие банкиров дамы, увидев это, заржали как лошади. Кто-то нацарапал на счете «позвони мне», но был слишком пьян, чтобы оставить свой номер телефона.
Они недопили примерно треть бутылки Домен Жаме. В другие дни и в других ресторанах остатки сохранили бы, чтобы продать еще раз по акции в разделе «Вино побокально» или предложить кому-нибудь в пару к дегустационному меню. Ресторан не упустил бы ни доллара прибыли. Но это вино было слишком хорошим, чтобы его сохранять.
– О Господи! Люди, вы просто обязаны это попробовать, – воскликнула Виктория, схватив несколько бокалов и плеснув понемногу из бутылки для каждого из официантов. – Это же самая прекрасная бутылка. Мое самое любимое красное вино на свете. Возражения не принимаются. Вы должны его попробовать.
Из Дарнеллы явно вышел бы великий энофил. Пока остальные официанты отпивали из своих бокалов, она не спешила. Окружающее изобилие хороших вин и блюд не избаловало ее. Она не стала ценить их меньше; наоборот – еще больше. Как, впрочем, и многие другие: зная наизусть все закулисные махинации, в свой выходной официанты и сомелье, участвовавшие в создании этой иллюзии изящества и волшебства, все равно жаждали пережить нечто подобное. Спектакль был настолько соблазнителен и правдоподобен, что даже занятые в нем актеры с нетерпением ждали возможности оказаться на месте зрителей. Свои свободные вечера они проводили в кожаных креслах – на тех же местах, где в другие дни сидели люди, которых они обслуживали. И пили выдержанный в бочках виноградный сок. Морган наслаждался им в одиночестве, запивая блюда из дегустационных меню.
– Пока я не начала работать в ресторанном бизнесе, я думала, что Olive Garden – это круто. Мы ходили туда семьей по воскресеньям, – произнесла Дарнелла, вращая сира в своем бокале. – А теперь я им говорю: «А почему бы нам не сходить в Ai Fiori?» – еще один ресторан Майкла Уайта, обладающий мишленовскими звездами. – Мне это нравится, понимаете? Приходишь куда-нибудь, садишься в баре, ешь вкусную еду, пьешь хорошее вино и думаешь: «Какое счастье – жить и быть собой!» – При слове «сомелье» люди пугаются. Вот я, например, приходя в ресторан, даже если денег совсем мало, всегда прошу пригласить сомелье. Я говорю: «Знаете, я могу потратить только 80 долларов. Так что принесите мне лучшее красное, что у вас есть за 80 долларов, и я буду счастлива». Если люди стесняются идти в ресторан, когда у них не так много денег, мне хочется сказать: ну и что, не все мы богачи. Идите и не бойтесь сказать: «Это все, что я могу себе позволить».
Наконец Дарнелла поднесла вино к носу и сделала вдох. Подумав немного, она решилась отпить.
– Первый глоток – м-м-м-м, – ее голос зазвучал чуть ниже, и она даже заурчала от удовольствия: – О-о-очень хорошо.
Дарнелла закрыла глаза, сделала еще глоток и покачала бедрами.
– Второй глоток, и мне хочется танцевать! – она задвигалась в ритме беззвучной музыки и начала поводить плечами.
Не открывая глаз, она снова понюхала вино.
– Клянусь, – прошептала она. – Как только ты начинаешь чувствовать этот маленький бутон в букете, твои вкусовые рецепторы загораются, как лампочки. Назад дороги нет.
Глава шестая
Оргия
Я не была винным РХ, но начинала пить, как один из них. Я никогда в жизни не пробовала такого количества вин и таких хороших. Помимо участия в дегустационных группах, я получала приглашения через Моргана и Викторию на всевозможные мероприятия: дегустации у поставщиков, семинары по энологии, вечеринки, ланчи. Я и представить себе не могла, что можно выпить столько хорошего вина совершенно или почти бесплатно. И при случае я всегда старалась дегустировать его вслепую.
Шли месяцы, я ощутимо прогрессировала. Когда наступала моя очередь дегустировать вслепую, я уже не вела себя как жертва недавнего инсульта – не издавала непонятные наборы звуков и не впадала в панику от того, что ничего не могу унюхать в бокале. Я понемногу училась расшифровывать посылаемые вином сообщения. Персиковый йогурт – значит зин-фандель; нотки карамели, ириски и пряностей для выпечки намекали на вино, выдержанное в новых бочках из французского дуба. Были моменты, когда я едва узнавала собственный мозг. Наткнувшись на шардоне с ароматом йогурта и попкорна со сливочным маслом, я подумала: «Ага, малолактозная ферментация». Еще совсем недавно я бы даже не сумела правильно написать это словосочетание и тем более рассказать, что оно обозначает (это винодельческая технология превращения яблочной кислоты, содержащейся в ферментированном винограде, в молочную кислоту и диацетил; последний используется в искусственных ароматизаторах, дающих запах сливочного масла). Благодаря ежедневным двухразовым упражнениям с нюханием и называнием эфирных масел, такие ароматы, как малина или табак, возникали в бокале вина, как знакомые лица в толпе на вечеринке. Временами у меня по-прежнему возникало ощущение собственной физической неполноценности – на неудачных дегустациях. Но в хорошие дни, которые случались все чаще, я безошибочно угадывала один или два из шести образцов: год сбора урожая, сорт винограда, регион. Примерно с четырьмя бокалами я двигалась в верном направлении – обычно правильно называла сорт винограда, но промахивалась с регионом – и лишь с двумя образцами терпела полный провал. Я возобновила встречи с одной из старых дегустационных групп, и сомелье, не видевшие меня несколько месяцев, были потрясены.
– С кем ты все это время дегустировала? – спросил один из них. – Нам нужен его номер телефона.
Бокал вина перестал быть просто хорошим или плохим, пустым или полным. Теперь вино могло быть высококислотным или низкокислотным, возможно, пино-нуар, а может, каберне-фран; типичное или любопытная экзотика. Каждая бутылка давала шанс заново пересмотреть заученные шаблонные ожидания от того или иного региона либо сорта винограда. Я пила не от жажды, а потому, что впервые в жизни испытывала искренний интерес к напитку. Оправдает ли эта бутылка восторженные отзывы Моргана? Действительно ли вино этого производителя настолько роскошное, как мне рассказывали? Каждый раз – новая загадка.
Я изучала магазинные полки в поисках производителей, чьи имена слышала из уст разных сомелье, чтобы лично познакомиться с тем, что считалось таким же значимым культурным явлением в моем новом окружении, как новый сингл Бейонсе во всем остальном мире. Мне казалось, я начинаю понимать не только то, что мне нравится, но и почему.
Наконец у меня появились знания и нашлись нужные слова, чтобы спрашивать у продавцов о конкретных интересовавших меня вкусовых особенностях, и я могла искать конкретные ощущения в тех винах, которые выбирала. Некоторые из них влияли на мое настроение и психическое состояние, и не только из-за содержания спирта. Одним сырым и мрачным манхэттенским утром я опустила нос в бокал белого вина, и уже через секунду память перенесла меня в середину июля, в тот момент, когда мы с Мэттом ехали на машине на пляж – окна опущены, Стиви Уандер на полной громкости – мимо зеленых лугов с шапками желтых цветов, покачивающихся на теплом ветру. Запах, хранитель воспоминаний, позволил мне совершать путешествия во времени, и на этот раз я, как никогда раньше, могла сама определять пункт назначения: выбирала запах или вино и мысленно переносилась в соответствующее время, место или чувство. (Потом я узнала, что Энди Уорхол часто поступал так же. «Если я пользуюсь одним ароматом три месяца, – писал художник, – то намеренно от него отказываюсь, даже если он мне по-прежнему нравится… чтобы в будущем этот запах всегда напоминал мне о тех трех месяцах».) Ароматы проникали прямо в подсознание, минуя сознание, и мгновенно достигали цели. Розмарин напоминал мне о прогулках с бабушкой в детстве, «вионье» ассоциировался с каникулами на пляже в средних классах. Чувственное удовольствие перестало быть чем-то далеким от повседневной жизни – тем, что нужно лелеять в четырехзвездочном ресторане или вкушать после долгого ночного перелета в каком-нибудь городке на побережье Амальфи. Запахи и ароматы позволяли на короткое время погрузиться в удовольствие ради удовольствия, и окошки в этот мир всегда появлялись тогда, когда я была готова.
Мои взаимоотношения с едой тоже эволюционировали. Приготовление ужина превратилось из домашней обязанности в эксперимент. Я смело отказывалась от привычных рецептов и смешивала ингредиенты, подчиняясь логике винных сочетаний: противоположности притягиваются. Сладкие вина «дружат» с острыми блюдами; кислые – с жирными; горькие, танинные – с солеными. В медово-сливовый соус для курицы добавлялся перец чили; в сливочные супы – цедра лимона; а в приготовленный подругой холодный кофе отправился целый пакет соли. (Я надеялась приглушить горечь. Не получилось.) Признаюсь, со мной стало сложнее иметь дело. Я возвращала вино в ресторанах, если оно не было охлаждено до правильной температуры, и отказывалась пить из бокалов, сохранивших любой другой запах, кроме чистого воздуха.
– Когда ты вот так вертишь свой бокал, у тебя очень стервозный вид, – сообщил мне однажды за ужином наш друг Крис.
И все же мне было еще очень далеко до Моргана и настоящих винных снобов. Увидев, какие деньги тратятся в Marea на «интересные» бутылки, я лишь укрепилась в решимости выяснить, что же находят в вине самые ревностные его ценители. Чем им дорога та или иная бутылка? Тем, как она будоражит чувства? Льстит их самолюбию? Опьяняет?
Не знаю, как «гражданских», но Моргана и других сомелье хорошее вино не столько радовало своими физическими характеристиками, сколько поднимало их на какой-то особый уровень интеллектуальных и духовных переживаний.
Однажды вечером прямо перед мероприятием в Гильдии сомелье я увидела это собственными глазами. Морган пригласил меня в квартиру Дейны на «препати». Понимаю, что мыслю стереотипно, но, когда два холостяка устраивают «вечеринку перед вечеринкой», обычно не ждешь от этого мероприятия гастрономических изысков. Представляешь себе залежалые чипсы и вчерашний соус сальса. Поэтому, когда Морган попросил меня принести сыр, я интуитивно накупила крекеров и сырных пакетиков на 45 долларов, рассудив, что для ужина вполне сойдет.
Резкая смена кадра. Трапеза из трех блюд, собственноручно приготовленных Дейной и его сувид-машиной в кухоньке размером с туалет в самолете. Еще до того, как мы добрались до сибаса с ежовиками и вороночниками в бульоне из топинамбура и чили поблано; до порционных ломтиков филе тунца на подложке из кресс-салата, чесночных перьев, картофеля, бульона даси и тертого лимона Мейера; до нашей идеально приправленной свиной отбивной на косточке под карамельным соусом, приготовленным из выжатого вручную яблочного сока, рома, немецкого рислинга, сидра, меда, бадьяна, гвоздики, черного перца и уксуса, – еще до всего этого мой сыр был обойден на старте Дейновым домашним прошутто из утки, доведенным до совершенства в винном холодильнике. Я чуть не упустила шанс попробовать его сыровяленые свиные щечки и квашеные огурчики, приготовленные путем молочнокислого брожения, а не маринования в уксусе – естественно. «Я на сто процентов убежден, что огурцы нужно именно квасить, а не мариновать», – заявил Дейна с горячностью человека, борющегося за отмену разрешений на скрытое ношение оружия. Он угостил нас тоником собственного приготовления, после чего они с Морганом принялись вслепую дегустировать мои сыры. Они безошибочно определили французский брилья-саварен и пьемонтский сыр из овечьего молока. Я почти полчаса провела у магазинной полки: попробуй выбери что-нибудь для людей, которые, поедая вкуснейший вяленый окорок мангалицкой свиньи, спорят, как его следует называть: хамоном или прошутто, – и засияла от гордости, когда Морган похвалил меня за то, что я довела сыры до комнатной температуры.
– Очень правильное решение! – сказал он. – Учишься жить, как надо!
Можете себе представить, какому детальному анализу подверглись вина. Мы уже успели попробовать и обсудить три бутылки, когда Дейна извлек из закромов бутылку бренди Фин-де-Бургонь и сорокалетний немецкий айсвайн – ледяное вино, изготавливаемое из ягод, оставленных замерзать на лозе: мороз повышает концентрацию сахара. Дейна берег это вино для особого случая и хотел взять с собой на мероприятие в Гильдии сомелье. Я по своей наивности не поняла, почему он не хочет откупорить его в менее многочисленной компании, ведь тогда ему больше достанется.
– Потому, что там будут люди, которые сумеют понять и оценить это вино, – ответил Дейна, имея в виду гостей Гильдии.
– Потому, что они истинные знатоки, достойные такого напитка, – вторил ему Морган. – Как минимум пятеро из тех, кто его сегодня попробует, скажут: «Мать честная, это вино изменило мою картину мира. Кто я, где мое место во Вселенной, что я каждый день продаю людям – все это теперь воспринимается иначе».
Это был наивысший дар вина человеку. Философы вроде Канта и Берка утверждали, будто вкусы и запахи не способны пробуждать «высокие чувства», поэтому не могут создавать эстетический опыт наравне с сонатами или натюрмортами. Морган считал подобные мысли чистым безумием. Хорошее вино меняет человека и его мировосприятие. Меняет его отношение к себе и окружающей действительности.
– Я пробовал вина, которые заставляют тебя осознавать собственную ничтожность. Такое же чувство испытываешь, глядя на «Лежащую обнаженную» Модильяни. Глядя на эту картину, я говорю себе: «Существует нечто вне меня и гораздо большее, чем я», – объяснял Морган. – Вино для меня – точка, где расширяется мировосприятие, где я понимаю, что я неважен. Что я не более чем мешок с водой и органами, который, если повезет, проведет в этом мире лет восемьдесят. И нужно что-то придумать, чтобы это время не прошло впустую.
Глоток вина не будил в Моргане дикого зверя. Дайте ему бокал вина из Кондриё – ив его аромате он прочел бы все про кровь и пот, слезы и надежды, вложенные в это вино сборщиками винограда, виноделами и виноторговцами. Он был восприимчив к человеческому вкладу и природным метаморфозам, создавшим эту бутылку, понимал ее нравственное и историческое наследие.
– Я могу рассказать о людях все, когда пробую их вино, – сказал он.
По мнению Дейны и Моргана, не каждый был готов принять прозрение, дарованное определенными продуктами виноградного брожения. И позволить себе такие вина – это не то же самое, что их заслужить.
В тот вечер меня впервые посетила мысль, что эти сомелье считали себя хранителями редких вин, способных порождать подобные откровения. Морган, Дейна и другие ревниво относились к этим бутылкам. По их глубокому убеждению, их следовало приберегать для тех, кто готов постичь все уровни величия напитка. Отдать эти бутылки людям, еще не готовым или не способным оценить вино по достоинству, – все равно что вылить его в канализацию. Кощунство. Но, попав в правильный рот, оно сотворило бы волшебство. По этой причине сомелье иногда снижают наценку на дорогие вина для подходящего клиента. Они предпочтут получить за вино меньше, но убедиться в том, что оно будет выпито истинным ценителем.
Морган признался, что в случае с особенными винами, представленными в Aureole в ограниченном количестве, он сам решал, каким гостям оно достанется.
– Я лишь хотел, чтобы вино попало в хорошие руки, понимаешь? – говорил он. – Я чувствовал дополнительное бремя ответственности, потому что человек мог пережить трансформирующий опыт. Я мог налить кому-то это вино, и ему бы чертовски понравилось, ему бы конкретно снесло башку.
Тут Морган и Дейна пустились в воспоминания о выпитых в прошлом бутылках, от которых у них «конкретно сносило башку». Шато Мусар-Блан 1969 года, Ноэль Верее Корна 1990 года, Жан-Луи Шав Эрмитаж-Блан 1998 года – «просветляющие», «скорее интеллектуальные, чем чисто чувственные». Они забыли обо всем, кроме прошлых дегустаций, и Дейна схватил ноутбук, чтобы просмотреть списки вин с пяти последних празднований своего дня рождения. Он зачитал каждый список вслух. Они с Морганом согласились: трагично, что эти вина были выпиты людьми, не способными в полной мере оценить все, что могли рассказать те бутылки. Моргану было «больно даже думать» об этом.
Мне стало интересно, как они определяют, что вино действительно, по-настоящему тронуло человека, и тогда я попыталась вспомнить свою реакцию на откупоренные в тот вечер бутылки. Откуда они могли знать, что человек не оценил вино в полной мере?
– Оттуда, – ответил Морган, захмелевший от Шабли. – По человеку, мать его, видно, что это чертово вино не пробрало его до самых чертовых кишок.
* * *
Работа Моргана как сомелье заключается не в том, чтобы переосмысливать собственное место в мире, а чтобы давать такую возможность своим клиентам, подбирая для них соответствующие вина. Но действительно ли клиенты искали такой опыт? Действительно ли энофилы-дилетанты грезили о тех или иных бутылках, потому что хотели почувствовать себя мешками с водой и органами? Я задумалась о том, как этот мир выглядит с точки зрения винного РХ и какую радость они находят в вине.
Большая часть моих познаний об этой элитной категории пьющего населения была получена из вторых рук. Сомелье были признательны богачам за то, что, благодаря их дорогим вкусам и безразмерным кошелькам, получают возможность попробовать вина, о которых в противном случае знали бы только по книгам. Почти все они работали в таких местах, где, как и в Marea, снимали пробу с каждой откупориваемой бутылки и, по примеру Виктории, поделившейся своим любимым сира с официантами, ждали шанса угостить других, понимая, что глоток по-настоящему хорошего напитка не так-то легко заполучить. После слепой дегустации в ЕМР в один из вторников Джон удивил нас бутылочкой Тримбах Кло Сент-Ун Ор Шуа позднего сбора 1989 года – эльзасского рислинга за 1765 долларов, который накануне вечером не допили посетители с его смены.
– Одна из канонических бутылок всех времен, – произнес Морган, облизывая губы. – Это вино делалось всего два раза, в 1959 и в 1989 годах. Я даже ни разу не видел его своими глазами.
Если не считать периодических отлучек в туалет за понюшками кокаина, два клиента, заказавших это вино, были идеальными гостями. Они потратили четыре тысячи долларов на еду и 14 тысяч – на вино, даже не спрашивая о цене.
– Обожаю богачей, – сказал Джон, наливая нам вино с сияющими от счастья глазами.
Сомелье, большая часть которых – выходцы из среднего класса, не возмущает расточительность толстосумов. Они могут над ними посмеиваться, как над одной чудаковатой светской львицей, притащившей в Jean-Georges плещущееся в герметичном пакете на застежке вино. Очевидно, она решила, что нет пробки – значит, нет и платы за откупоривание и подачу к столу принесенного с собой вина. И все же они с теплотой относятся к своим постоянным клиентам, тратящим большие суммы на вино, и даже в какой-то мере сближаются с ними за те ежевечерние часы, что заботятся о них, – все равно что фараоновские виночерпии-наперсники давно минувших дней. (Однажды я подслушала, как один сомелье презрительно фыркнул: «У Роберта Де Ниро и денег-то настоящих нет», – с видом уставшего от своего богатства инвестиционного банкира, сплетничающего с коллегами по загородному клубу.) В лучшем случае богатые энофилы-дилетанты разделяли одержимость сомелье хорошим вином. И они как минимум обеспечивали персоналу регулярную зарплату. Единственными, к кому сомелье относились с полным презрением, были скряги, нывшие по поводу цены салатов за 21 доллар и из-за своей толстолобости не понимавшие, что в эту цену входит не только стоимость латука, но и расходы ресторана на аренду помещения, страховку, коммунальные услуги, зарплату, услуги прачечной, туалетную бумагу и т. д.
Правда в том, что, сколько бы сомелье ни пили – а дегустируют они постоянно, – не они обеспечивают основной доход продавцам изысканных вин. Эта честь принадлежит людям, которых они обслуживают. Среди них есть коллекционеры, в личных погребах хранящие десятки тысяч бутылок – больше, чем они смогли бы выпить за всю жизнь. Самая дорогая бутылка вина в истории была продана в 2010 году за 304 375 долларов. Можно было купить дом, два полных курса учебы в колледже или пять внедорожников Porshe за те деньги, которые были потрачены на бутылку Шато Шеваль-Блан 1947 года, которая, несмотря на звание «чистого совершенства», в конечном итоге будет уничтожена и превратится в чрезвычайно дорогую мочу. («Именно поэтому оно столь прекрасно и столь преходяще! – заявил однажды Морган. – Потому что через четыре часа ты сольешь его в унитаз!») Букет этих вин способен пробрать титанов до слез. Я смотрела интервью на канале ABC News, в котором миллиардер Билл Кох с придыханием и слезами на глазах рассказывал о своем винном погребе – и это совершенно не склонный к сантиментам нефтяной магнат, двадцать лет судившийся с собственными братьями.
«Может ли вино стоить своих 25 тысяч или 100 тысяч долларов за бутылку?» – спрашивает журналист Коха.
– Нормальный человек говорит: «Нет, конечно!» – отвечает Кох. – Но для меня искусство, – Кох прочищает горло, – мастерство, – голос срывается на последнем слоге, он начинает часто моргать, загоняя назад выступившие на глазах слезы и смущенно улыбаясь. – Прошу прощения.
Он еще раз прочищает горло, закашливается, затем поднимает руки, словно говоря: «Не могу поверить, что со мной такое творится». Журналист удивлен и смущен. Он пытается прийти Коху на выручку.
– Вижу, вас волнует эта тема, – произносит он.
Кох привстает на стуле и меняет позу:
– Да, еще как.
Я не до конца понимала, почему энофилы тратят безумные деньги на вино и гоняются за определенными марками, но надеялась однажды понять. Для этого мне нужно было выпить вместе с этими охотниками за уникальными бутылками и забраться к ним в голову. Но с практической точки зрения пообщаться с достаточно большим количеством таких людей, мягко говоря, непросто. Нельзя же заявиться в Marea или Eleven Madison Park, попросить сомелье указать на винных РХ и начать засыпать их вопросами о пристрастии к вину – если, конечно, не испытываешь острого желания навсегда быть изгнанной из подобных заведений.
В процессе поглощения домашнего прошутто из утки Дейна и Морган упомянули некое приближающее событие под названием La Paule de New York – праздник в честь бургундских вин, вдохновленный многовековой французской традицией с таким же названием, La Paule. Все сомелье, поставщики, журналисты и импортеры в городе только о нем и говорили. Любовь к Бургундии, считающейся одним из лучших винных регионов мира, требует солидных вложений времени и денег, которые могут позволить себе только самые упертые – и богатые – фанаты вина, и La Paule называли самым расточительным сборищем коллекционеров на планете. Фестиваль длиной в неделю включал в себя дюжину ужинов и дегустаций и завершался грандиозным финалом: гала-ужином, участники которого должны были заплатить 1500 долларов за вход и прийти со своим вином – организаторы призывали их «принести сокровища из своих погребов». (Да, все верно: входной билет не включал стоимость спиртного, за исключением «бесплатного» шампанского.) Мне сказали, что на финальный ужин гости приносят вин более чем на миллион долларов. В одних только плевательницах соберется пино и шардоне на 200 тысяч долларов. «La Paule – из тех событий, которые способны спровоцировать революцию в стране», – сказал один коллекционер, завсегдатай этого праздника.
Спрос на билеты так высок, что попасть на La Paule за взятку невозможно. Нужно иметь знакомых с соответствующими связями. Даже наливать вино на этом мероприятии – уже привилегия, и сомелье используют все возможные связи, чтобы бесплатно поработать там виночерпиями. Такая работа открывает доступ к винным букетам, ради которых не жалко пожертвовать недельной зарплатой. Дейна сообщил нам с Морганом, что пытается пробраться на мероприятие, ходя на двойные свидания с главным винным распорядителем La Paule, который лично набирает команду сомелье.
– Ах ты грязная шлюшка! – восхитился его предприимчивостью Морган.
В надежде избежать подковерных интриг я пошла сразу наверх. Я позвонила Дэниелу Джонсу, основоположнику La Paule de New York, который занимается импортом вина и работает директором по винам группы ресторанов шеф-повара Даниэля Булю.
«Тут все продано, здесь тоже мест нет – еще несколько месяцев назад все забронировали», – говорил он, перебирая списки гостей на ужин с редкими винами Домена Мишель Лафарж (1500 долларов с человека), на ужин с виноделами Жаном-Марком Руло и Кристофом Румье (1200 долларов), на ужин с легендами в Daniel, ресторане Даниэля Булю, где планировалось дегустировать вино из Домена Лефлев и Домена де ла Романе-Конти (7250 долларов). Была возможность записаться на дегустацию во вторник, выходившую за пределы сетки основных событий мероприятия, за 95 долларов – этакий бесплатный подарочный набор. Но на La Paule ходят не ради второстепенных мероприятий. Туда идут за сокровищами виноделия. После нескольких дополнительных раундов переговоров, стоивших мне обещания написать статью для престижного журнала о путешествиях, а также чувства собственного достоинства, Дэниел внес мое имя в списки гостей на две разные дегустации и – за последние капли гордости – на гала-ужин.
* * *
Бургундия пользуется репутацией самого сложного винодельческого региона на планете. Именно за это его любят истинные ценители. Невозможно просто взять и стать фанатом Бургундии. Это право нужно заслужить. «Чтобы постичь данный регион, нужна целая жизнь», – предупреждает Гильдия сомелье в своем справочнике об этом «непознаваемом» уголке Франции. Сомелье с ревнивым уважением относятся к «гражданским», выбравшим Бургундию своей миссией, и это действительно скорее миссия, чем праздный интерес.
– Те, кто занимается Бордо, – бизнесмены, – заметил один сомелье из моей вторничной группы. – Те, кто занимается Бургундией, – истинные фанаты.
Одни названия чего стоят! Если вы усядетесь в баре Marea и начнете просматривать винную карту в поисках бокала бургундского, то найдете там что-то вроде:
CHASSAGNE-MONTRACHET 1ER CRU, LES CHAMPS GAINS
F. & L. PILLOT (BURGUNDY, FR.) 2013 34
Давайте разбираться. Начнем с простого: вино изготовлено в Бургундии. Это регион в восточной части Франции. Цифра 34 – это стоимость одного бокала; 2013 – год сбора урожая. Понятно? Пока да. Для вин из других регионов дополнительная информация может и не понадобиться, но в данном случае мы имеем дело с Бургундией. Шассань-Монраше – это название поселения, где было сделано вино. Оно состоит из названия городка Шассань и расположенного на его территории виноградника Монраше категории гран-крю. Премье-крю (1ER) – это вторая по рангу из четырех категорий, определяющих качество бургундских вин. Ле Шам Ген – это название конкретного виноградника, площадь которого составляет около 10 гектаров, где был выращен виноград для данного вина. Производитель – Фернан и Лоран Пилло. Итак, вопрос на миллион: вино красное или белое? И из какого сорта винограда? Если вы помешаны на Бургундии, то будете знать, что Шассань-Монраше славится белыми винами и, чтобы получить категорию премье-крю, вино должно быть сделано исключительно из «шардоне». Если вам это не известно, то вполне можете бросить все ребусы иудовлетвориться джином с тоником.
Справедливости ради стоит отметить, что в некоторых смыслах Бургундия проще других регионов. За редким исключением бургундские белые делаются из «шардоне», а красные – из «гаме» или «пино-нуар», вычурной неженки среди сортов винограда, гораздо более деликатной и склонной к болезням, чем ее беспечный собрат «каберне-совиньон».
Но на этом простота Бургундии заканчивается. Если Бордо весьма удобно классифицирует своих производителей – например, в регионе Медок они распределяются по иерархии от первых (премье-) крю (лучших из лучших) до пятых крю (худших из лучших), – то в Бургундии такой логики нет. Можно сказать, что бургундские вина делятся на четыре класса по качеству (гран-крю, премье-крю, коммунальные и просто бургундские в порядке убывания); на пять отдельных винодельческих регионов (Йонна, Кот-д’Ор, Кот-Шалонез, Маконне и Божоле) и примерно на сто разных апелласьонов (их можно посмотреть на карте). Но знаний о репутации конкретного апелласьона недостаточно, поскольку значение имеет также конкретный виноградник, расположенный на его территории. (В Бургундии насчитывается около шестисот виноградников только гран-крю, так что можно даже не пытаться выучить их все наизусть.) И качество вина на одном и том же винограднике может варьироваться от восхитительного до отвратительного в зависимости от того, в какой части виноградника вы находитесь и кто делает вино из этих ягод. (На одном винограднике может работать сразу несколько виноделов.) На репутацию конкретного производителя тоже полагаться нельзя. Один винодел из Бургундии (а их там тысячи) может производить до двадцати разновидностей вина, каждое из ягод с разных виноградников, разных апелласьонов, разной категории качества. Секретов у местных виноделов вы тоже не выведаете, потому что они не очень-то любят обсуждать свои вина с чужаками.
Некоторые из самых дорогих вин в мире родом из Бургундии. Там же рождаются и многие из самых ненадежных вин в мире. «Бургундское пино – такая шлюха, – пожаловался однажды Морган. – Или дружок, который большую часть времени обращается с тобой по-свински, но в нужный момент является с цветами и коробкой конфет. Из четырех бутылок две будут „ух, хорошо, но явно не стоит своих денег“, одна – „фу, какая гадость, столько денег, а вино – дрянь“, а четвертая бутылка заставит тебя воскликнуть: „ЗАЧЕМ ВООБЩЕ ИСКАТЬ ДРУГИЕ ВИНА, ЕСЛИ ЕСТЬ ЭТО?!“» Никогда не видела, чтобы человек откупоривал бутылку бургундского, обещающего быть великолепным, без выражения легкого ужаса на лице. Эти вина окисляются, отличаются непостоянством качества, в своей юности переживают странные метаморфозы. Чтобы ими восхищаться, нужно быть немного мазохистом, и, когда встречаешь настоящего фаната Бургундии, невольно начинаешь задаваться вопросом: какая психологическая травма – может, в детстве его недостаточно обнимали? – привела его к попытке постичь тайны этого региона?
* * *
Поскольку ничто не подготовит тебя к долгой пьяной ночи распития потрясающих бургундских вин лучше, чем долгое пьяное утро распития потрясающих бургундских вин, Большая дегустация в рамках Le Paule была назначена на утро перед гала-ужином. За каждым производителем был закреплен покрытый скатертью столик, перед которым извивалось и изгибалось переплетение протянутых рук: гости праздника наседали на сомелье со своими бокалами и теснили друг друга в борьбе за право отведать глоток божественного напитка. Мужчина в годах с детским румянцем на щеках добыл себе вина и поднял бокал для тоста.
– tout les jeunes filles![19] – воскликнул он, чокаясь бокалами с таким же розовощеким приятелем.
– les jolies jeunes filles![20] – прогремел тот в ответ.
Большая часть присутствующих относилась к категории «небедствующих», как Морган называл состоятельных энофилов-дилетантов, и я со своим юным возрастом, грудью и пышной шевелюрой оказалась в явном меньшинстве. Я фланировала между столиками и периодически приставала к кому-нибудь из гостей с просьбой рассказать, что разожгло их страсть к вину.
Один из моих собеседников прилетел из Лос-Анджелеса с собственными бокалами, считая, что посуда на La Paule не дает тончайшим ароматам бургундских вин возможности раскрыться. Пробуя вино хорошо известных ему производителей, он словно встречался со старыми друзьями. С вином его связывали эмоциональные узы. «Бутылки для меня – все равно что знакомые лица».
Другие посредством вина налаживали связи с реальными людьми. Молодая пара лет под тридцать – он из сферы финансов, она дизайнер интерьеров – поженилась в Бургундии. Забавно, что я спросила об их винном хобби: как раз тем утром муж делал ставки на винном аукционе. Они держались за руки, а свободной рукой вращали бокалы с вином. Почему вино?
– Это наше общее увлечение, – ответила жена.
– Один мой коллега – крупный коллекционер, – ответил муж.
Кто-то пришел на дегустацию в целях накопления, например кругленький немецкий ресторатор. Отвечая на мои вопросы, он деликатно снимал пушинки с моего свитера. Он приехал попробовать урожай 2012 года, потому что собирал 60 тысяч бутылок для винного бара, который вскоре должен был открывать в Берлине. Какую радость он находит в вине?
– А какую радость мы находим в сексе? – ответил он вопросом на вопрос. – Вино – это часть моей жизни, без которой я не могу обойтись.
Но почему вино, а не, скажем, быстрые автомобили?
– Если честно, быстрые автомобили – тоже моя страсть. Но если бы пришлось выбирать, от чего отказаться – от винного погреба или коллекции автомобилей, – я бы отказался от второго.
Некоторые посетители дегустации коллекционировали ощущения. Одна женщина из Израиля, купившая билеты на девять самых интересных мероприятий La Paule (14 500 долларов), прилетела в Нью-Йорк в начале месяца на La Festa del Barolo – другой винный фестиваль. После него она решила не лететь домой, а задержаться в городе еще на три недели. Она не могла пропустить La Paule.
– Это искусство, – сказала она о вине. – Это настоящее искусство. Страстный любитель, приходящий дегустировать, дегустирует искусство виноделия.
Она перепробовала большую часть представленной на Большой дегустации сотни (или около того) бутылок, но категорически ничего не сплевывала.
– Оплевывание сжигает мои вкусовые рецепторы. В любом случае, только проглотив вино, ты получаешь всю гамму ощущений. Как бы то ни было, у меня явные проблемы с употреблением алкоголя.
Я протискивалась между столиками, бутылками и блейзерами в поисках какого-нибудь явного старожила La Paule, который помог бы мне сориентироваться. Я остановилась рядом с высоким лысым человеком в клетчатом пиджаке спортивного покроя. Мое внимание привлекла его манера оплевывания. Смотрелось шикарно: ему удавалось, не наклоняясь, пустить ровную струю пино в плевательницу, расположенную почти в метре внизу и в тридцати сантиметрах справа от его рта. Предположив, что такая элегантность в избавлении от содержимого ротовой полости может объясняться только многолетними тренировками, я представилась. Его звали Ричард, и он методично посещал все La Paule с тех пор, как в 2000 году их начали проводить в Нью-Йорке. Оказалось, что он и его жена Изабелла (он помахал женщине с черными волосами до пояса) принимали почетного гостя этого года – винодела Мишеля Лафаржа. Ричард, пошатываясь, пошел искать Мишеля и очередную порцию выпивки, оставив меня в компании Изабеллы, выглядевшей значительно – но не предосудительно – моложе Ричарда. На ней была стеганая курточка от Barbour, джинсы, кольцо размером с ши-тцу и скучающее выражение лица. Она уже обошла все столики и сказала, что ее вкусовые рецепторы «спеклись» – абсолютно!
– Я не могу делать это каждый день, – со вздохом сказала Изабелла, словно ее заставляют. – Мы проходим полный цикл. Раз в год летаем в Бургундию. Ходим на специальные мероприятия. В прошлом году мы сходили на 450-летний юбилей, и это было круто… 450-летие чего-то там. Я не знаю. Я вышла из самолета, и все было так… – она поводила растопыренной ладонью перед глазами, изображая полную затума-ненноть сознания. – Обед, плавно перетекающий в ужин, семь часов. Там были все виноградари Бургундии. Непередаваемая атмосфера. Приехало много виноделов из И-та-ли, – женщина произнесла это слово на французский манер.
– Мы вышли с самолета прямо в этот головокружительный стихийный прорыв! Дамочки сбились с ног, разыскивая своих мужей! А на следующее утро троих из них нашли спящими прямо под виноградными лозами! Пьяными в стельку! – Изабелла хихикнула.
Подошел Ричард с глотком Кло де ла Рош Гран-Крю в бокале. Изабелла отпила и задумалась.
– Ой, слушай! – ее лицо просияло. – Боже мой, это же вино из того шато, где мы были в прошлом году! Я даже не знаю, как оно называется. Помню, что мы приземлились где-то за пределами Бургундии. Потрясающе!
Она подставила щеку двум приятелям, наклонившимся для поцелуя. Один был из Рокфеллеров. Имя второго я не раз видела на крупных строительных площадках.
– У нас много винных сообществ, – продолжила Изабелла. – Сообщества самых замороченных фанатов. Клубы. Винные ужины в клубах. Во всех наших клубах по городу. И много людей вроде Брайана, – она помахала пальчиками, приветствуя кого-то в толпе, – и других. Мы на все ужины ходим вместе. Кот-дю-Рон, Бордо и Бургундия. На следующей неделе у нас очередной ужин в очередном клубе в Такси до-Парк.
Некто по имени Майкл заключил Изабеллу в объятья.
– Как же это утомительно! Только что провели десять дней в Пари. Сейчас бы только спать. Только. Спать.
Изабелла подивилась выносливости, продемонстрированной ее мужем накануне.
– Вчера они гуляли до трех утра. Сначала все были на большом ужине у Даниэля – в Daniel, на ужине с легендами, поняла я, – а потом вечеринка до трех утра. Нельзя же бесконечно накачиваться вином! Если бы я осталась до трех, то сюда бы уже не добралась. И уж точно не добралась бы на тренировку в SoulCycle. Я знаю, что и веселья бывает слишком много, но продолжаю и иногда перехожу через край, хотя иногда нужно сказать себе: «Хватит!» И мне уже точно хватит. Я совершенно счастлива. Я насытилась. По крайней мере, до сегодняшнего вечера.
Мне пришлось извиниться и уйти. Большая дегустация подходила к концу, через несколько часов начнется гала-ужин, а я все еще не добыла никакого сокровища. Я тянула с покупкой вина, особенно после того, как Морган посоветовал мне потратить на бутылку не менее 500 долларов, а лучше в два раза больше. Я подумала, что он преувеличивает, но женщина из Израиля заставила меня беспокоиться.
– Ты можешь надеть что угодно, – сказала она. – Главное то, что ты принесешь с собой.
Я отправилась в винный магазин, весьма кстати расположенный всего в нескольких кварталах от места проведения дегустации, сообщила управляющему, что ищу бутылку для La Paule, и обозначила свой ценовой диапазон. Он прищурился: «Каков ваш абсолютный потолок?» По его словам, принесенное вино – это все равно что фраза для знакомства. Во время ужина люди переходили от стола к столу, угощая друг друга вином. Если я хочу подобраться к другим винным РХ, то должна буду заинтересовать их своим выбором.
– Нужно продемонстрировать свой потенциал, – советовал он.
Золотое правило La Paule – принести лучшее, что ты можешь. Кем бы ты ни был – директором хеджевого фонда или безработным журналистом, – принесенное вино должно немного превышать твои реальные возможности.
Я провела в винной лавке полтора часа и прилично упарилась, попеременно консультируясь с менеджером, строча сообщения Моргану и проверяя в интернете отзывы по каждой бутылке, вписывавшейся в мой бюджет. Поведясь на рекомендации Моргана, я остановилась на Луи Латур Кортон-Шарлемань 1990 года – белом вине почти одного со мной возраста. Морган предостерег, что у данного варианта есть приличный шанс оказаться недостаточно хорошим. Оно обошлось мне в 275 долларов. Как по мне, так истинное сокровище.
* * *
Несколько часов спустя я прибыла на гала-ужин, прижимая к груди свою бутылку, словно ценный груз. Я обогнула черные внедорожники, припаркованные в два ряда у тротуара, и поднялась по истертым ступеням Метрополитан-павильон – малопривлекательного заведения, обычно арендуемого для распродажи выставочных образцов и свадебных ярмарок. Не сказала бы, что кто-то особенно постарался его оживить и приукрасить. Белые стены были покрыты огромными, от пола до потолка, фотографиями бургундских виноградников. Изюминкой вечера явно должны были стать вина, а не декор интерьера.
На входе какой-то тип в костюме предложил мне помощь в регистрации вина, и я неохотно передала ему бутылку.
– Я сегодня весь день с одиннадцати утра ходил по художественным галереям, – сказал мужчина, стоявший за мной в очереди в гардеробе.
– Я не могу ходить по галереям трезвым, – ответил его приятель.
– Видишь ли, – возразил первый, – если я прихожу нетрезвым, то говорю: «Мне нравится здесь все. Забираю. Пакуйте».
Четыре сотни гостей на гала-ужине были распределены между столиками, носившими имя какого-нибудь из виноградников. Гости категории «гран-крю» – влиятельные персоны, известные коллекционеры или знаменитые виноделы – располагались за столиками гран-крю. Моя карточка нашлась среди таких имен, как Джей Макинерни и Нил Деграсс Тайсон, оба усаженные за столик Романе-Конти.
Я заняла свое место и представилась женщине справа, Сюзанне, блондинке лет сорока с небольшим, пришедшей с мужем на их шестой по счету La Paule. Слева сидел Лоран – французский винодел, тоже попавший за наш столик. Он, как и я, присутствовал на La Paule впервые.
В зале приглушили свет, на сцену поднялся Дэниел Джонс и представил сомелье, которым предстояло нас обслуживать. Когда он дошел до имен Раджата Парра, Патрика Каппьелло и Ларри Стоуна – трех знаменитых представителей этой профессии, – люди вокруг восторженно ахнули.
– Боже мой, – прошептала Сюзанна, счастливо улыбаясь своему мужу.
Дэниел передал микрофон смешливому виноделу, и тот предложил выпить за «оглушительную интоксикацию».
– Это все, чего я желаю вам сегодня вечером! – произнес он, поднимая свой бокал.
В ответ мы подняли свои. Только в этот момент до меня дошло, что мы в помещении без окон. «Удачный расчет», – подумалось мне.
– В одиннадцать начнется вакханалия, – с видом знатока прошептала Сюзанна.
Пока еще было восемь, но уже воцарился хаос. Сомелье наливали вино из бутылок размером с крепкого двухлетнего ребенка. Труппа корпулентных французов с белыми усами в одинаковых пажеских беретах и с большими бокалами красного вина сменила Дэниела на сцене. Они громко распевали Ban Bourguignon – бургундскую версию застольной песни, сопровождаемую незамысловатым танцем. Подними правую руку вверх и покрути, подними левую руку вверх и покрути, повторяй, периодически поднося правую руку с бокалом ко рту.
Люди явно пришли сюда не ради еды. И все же я взглянула на меню. Шесть известных шеф-поваров, шесть смен блюд, начиная с tete de cochon (свиная голова) и заканчивая золотым яйцом (никаких догадок!). Лоран похлопал меня по руке, и я обернулась: он протягивал мне хлебную тарелку. У меня остались довольно расплывчатые воспоминания о том вечере, но тогда я, кажется, открыла рот от удивления. Тарелка была доверху наполнена свеженарезанными черными трюфелями. Видимо, в моем взгляде читалось непонимание, потому что Лоран кивнул в конец нашего столика. Там сидел корпулентный француз с бочонком вместо брюха, фигурой сам напоминавший трюфель. Одной пухлой ручкой он держал черный трюфель размером с бейсбольный мяч, а другой – привезенный из дома серебряный нож для нарезки. У него было круглое багровое лицо и мясистая рука, под которой через грудь висел огромный мешок самых дорогих грибов в мире. Прямо грибной Санта-Клаус.
Как только армия сомелье начала свое шествие, шесть выстроившихся передо мной бокалов стали быстро наполняться. Согласно моим записям, первым я попробовала Жозеф Друэн Кло де Муш Премье-Крю 1988 года. Кислотность выше среднего, нотки красной малины и влажной земли.
И это все, что я могу рассказать о выпитых в тот вечер винах. Насладиться букеом? Да я едва успевала глотать! Сначала я пыталась делать пометки к каждому вину. Потом – хотя бы записывать их названия. Постепенно заметки сократились только до годов сбора урожая: 2008, 1993, 1962. В конце концов я стала просто ставить галочки за каждое попробованное вино. Примерно на двадцать шестом я сбилась со счета. Пока Сюзанна рассказывала о посещении частного ужина с шеф-поваром Ферраном Адриа в Eleven Madison Park, сомелье успели два раза подойти с новыми винами. Сидевший рядом с Сюзанной гость никак не мог дорассказать свою историю о погребе в его летнем домике на Багамах. Его тоже постоянно перебивали подходившие официанты. Мы не справлялись с потоком новых бутылок, и бокалы все время заканчивались. Отпила, опустошила, отпила, опустошила – я глотала, не успевая толком распробовать, чтобы освободить место для очередного предложения сомелье. Какое-то вино показалось мне особенно восхитительным, но я даже не поняла, что это было.
– Может ли вино быть лучше секса? – спросил у своей подруги сидевший рядом с Лораном директор хеджевого фонда.
– Вега Сицилия, – не моргнув глазом, ответила она. – Подарок всему миру.
Никто не сплевывал, и я тоже не стала. По телу разливалось тепло. Исполнители на сцене прибавили громкость и затопали ногами.
– La la la la lalalalalre, – пели они.
Лоран уронил блокнот с дегустационными заметками и даже не стал его поднимать.
– Безумный пир! – воскликнул какой-то акционер за нашей спиной, подняв бокал в знак тоста. – Люди набрасываются на все, что можно; как пираньи: капля крови в воде – и ам-ам-ам-ам-ам-ам, – он хищно защелкал зубами. – Мы уничтожим тонну вина. Это потрясающе! И так печально!
Еще вина!
– Как на оргии! – крикнул в ответ директор хеджевого фонда. – Влюбляться не успеваешь!
Белое вино, красное вино, порыжевшее от возраста вино. Я ни от чего не отказывалась – как и все вокруг. Еще. Еще! Lalalalalre!
Мое лицо пылало, очертания артистов на сцене стали размываться. Их танец был таким нелепым. Но как весело! Мы с Лораном пытались подтанцовывать. Наш сомелье, наконец, принес мою бутылку, держа ее бережно, как младенца. Хочу ли я сама разлить его по бокалам или лучше он?
– Забирай! – крикнул кто-то, наверное, Сюзанна.
Я налила, мы подняли бокалы, выпили. Топленое
масло и шелковое белье. Сюзанна закатила глаза от удовольствия. Я пошла по залу со своей бутылкой и бокалом в вытянутой руке, словно с фонарем, освещающим путь. Женщины в блестящих одеждах, мужчины с блестящими волосами, сомелье с блестящими бокалами. Я встретилась глазами с седовласым господином, поставщиком с пышными усами – кажется, его представили как Моржа. Я не расслышала за слишком громкими lalalalala. Он поцеловал мне руку и налил шампанского:
– Французский «Алка-зельтцер»! Шампанское лучше всего очищает вкусовые рецепторы!
Загорелый парень из Коннектикута умолял сомелье сделать с ним селфи.
– Джейн! Джейн! Сделай фото с Вассерманом! – завопил директор хеджевого фонда, указывая на поставщика Пола Вассермана.
Певцы на сцене рычали. Мужчины в зале рычали. Вино лилось в бокалы. Вино вливалось в нас. Мы с Моржом вскинули правые руки вверх и покрутили, потом левые руки вверх и покрутили, потом правая рука ко рту и – выпили.
Я не слышала дегустационных заметок о бутылках; лишь непрошеные замечания на мой счет.
– Бог ты мой, как же невероятно отличается твоя фальшивая улыбка от настоящей. Фальшивая не очень, – заявил мужчина по имени Ленни.
– Мне нравится, как твои волосы ниспадают на глаза, – сказал кто-то еще.
Совершенно незнакомый человек представлял меня всем вокруг как свою «будущую бывшую».
– Она нужна мне на одиннадцать минут, десять из которых мы бы обнимались, – пробасил он компании мужчин, ни с одним из которых я тоже раньше не встречалась.
Трое разных джентльменов поинтересовались, ждет ли меня кто-нибудь дома. Замужем ли я? Как долго? Меньше года? Кажется, мои ответы воспринимались скорее как приглашение, чем как отказ. «Вино и секс всегда шли рука об руку», – напоминала я себе. Древние традиции. Римляне и их любовники-виночерпии. Я читала, что бог виноделия Дионис одновременно считался богом «дикого, необычного, экзотического, богом экстаза, совокупления и плодородия, богом мистики, безумия и всего иррационального, богом страсти, комедии и трагедии, богом кровавых жертвоприношений и тайных обрядов инициации…».
Да, в каком-то смысле это была оргия. Вакхана-lа-lalala-лия. Мы наедались и напивались до тошноты, ни в чем себе не отказывая. Мы не заботились об эстетике.
– Как будто тебе в лицо швырнули тонну фуа-гра! – прокричал мне в ухо один из сомелье, приятель Моргана.
Мы были алчными. Хотели съесть и выпить все. Мы были не голодны, но ненасытны. Нам слишком много предлагали, и мы слишком много принимали.
Зато чувствовалась абсолютная свобода. Люди жадно отзывались на первобытный опыт, чего я почти никогда не видела в таком городе, как Нью-Йорк, где принято равнодушно отмахиваться от развлечений: мол, «там мы уже были, это мы уже пробовали». Здесь все были готовы пощекотать нервы себе и другим. Мы с Лораном решили, что мое Латур прекрасно сочетается с ломтиками черного трюфеля, и пошли по залу, предлагая всем желающим отведать наш свежерожденный эногастрономический шедевр.
– Tiens, goute a et a[21], – сказал Лоран, кладя ломтик трюфеля на язык кому-то по имени Пьер, а я тем временем наливала в бокал Пьера свое Латур. – La densit, la profoundeur…[22]
Все мы в этом зале без окон, качаясь в ритме Ban Bour-guignon, слились в общем приступе гедонизма. Джо Кампанале нашел меня и подтолкнул к какому-то особому вину; приятель-сомелье из ЕМР подбежал с вином 1959 года, которое я просто обязана была попробовать. Каждый что-то делал с чужим телом; всем хотелось подарить друг другу немного чувственного наслаждения. Мужчина в костюме кормил другого мужчину сыром.
– Сливочно, – промычал жующий. – Восхитительно.
Незнакомые люди подходили друг к другу и чем-то угощали.
– Можно ли испытать оргазм стоя? – спросил какой-то мужчина, наливая вино в мой бокал.
Ленни выставил три бокала вина трех разных лет.
– Сейчас я сделаю с тобой кое-что странное, – сказал он.
Изабелла протянула мне свой бокал:
– Ты только понюхай.
– Боже мой, Джейн. Какой декаданс! – сказал своей подруге директор хеджевого фонда.
– Мама дорогая! – ответила она, попробовав предложенное им вино. – Просто восторг! Шикарно!
Я нашла бесхозную бутылку Домен де ля Романе-Конти Ля Таш, легендарного и якобы божественного вина. Попробовала плеснуть немного в свой бокал. Пусто. Наверное, было вкусно. Я на несколько секунд отвернулась от своей бутылки, и за это время она успела исчезнуть. Люди хватали чужие тарелки с десертами, флиртовали с чужими спутниками и спутницами. На смену lalalalalre пришли хиты Rolling Stones. Из кухни выбежали на круг почета шеф-повара Даниэль Хамм, Мишель Труагро, Доминик Ансель. Люди в строгих костюмах повскакивали на стулья и принялись победно потрясать кулаками в воздухе. Мы все махали салфетками. Некоторые мужчины – своими галстуками.
Читать бесплатно другие книги:
