Что же тут сложного? Пирсон Эллисон
– Ты все силы направляешь на свой велосипед. И было бы куда лучше, если бы ты направил их на своих детей. Тут я с тобой согласна. Я хотела рассказать тебе вот что: у Эмили проблемы в школе. Я только что встречалась с руководительницей шестых классов. После летних каникул Эм сфотографировала свою задницу, чтобы сравнить с девчонками, кто больше загорел, а одна стерва, Лиззи Ноулз, ты ее знаешь, выложила это белфи, то бишь фотографию задницы, в социальную сеть, и снимок разлетелся по всему интернету.
Ричард досадливо морщится. Такое выражение лица у него бывает всякий раз, как он замечает, что я смотрю “Даунтон”.
– Зачем Эмили сделала эту глупость?
– Потому что она подросток и живет в культуре Большого Брата, который поощряет их выставлять себя напоказ в социальных сетях. Они подсаживаются на лайки, им льстит внимание, они свайпают направо и налево, они видят друг в друге вещь, а не родственную душу, у них нет никакого понятия о личном пространстве, и вообще это какой-то кошмар. Ты уж извини, я давно собиралась тебе обо всем рассказать.
– Это ты меня извини, я тоже давно собирался тебе обо всем рассказать, – отвечает Ричард.
– Что?
– Я ждал удобного момента, чтобы сообщить тебе о беременности.
– ЭМИЛИ БЕРЕМЕННА?!
– Джоэли.
– Кто?
– Джоэли беременна.
– Та девушка, которая приходила на Рождество? Эта задейка?
– Да. Она испугалась, что у нее будет выкидыш и она потеряет детей.
– Детей. То есть их несколько? Близнецы? Твои?
Он отводит глаза. Господи боже, да он никак всерьез.
– Это так-то ты духовно развиваешься? Трахаешься со своей соевой индейкой, пока я жопу рву на работе, чтобы мы по миру не пошли?
– Я надеюсь, более того, я убежден, что мы сумеем сесть и конструктивно и цивилизованно все обсудить.
– Да неужели? Цивилизованно, говоришь? А забыл, как ты мне говорил: “Прости, но мы не можем себе позволить третьего ребенка. Потому что мы перешли на новый этап жизни. Ты ведь не хочешь снова все эти бессонные ночи?” То есть мне ты рожать запретил!
– Я понимаю, это выглядит некрасиво, – отвечает он, – и мне ужасно жаль, правда. Все так запуталось, мы с тобой совсем перестали друг с другом разговаривать, и я должен был, но не…
– …не предохранялся? Или Джоэли предпочитает вычислять овуляцию по долбаным лунным циклам?
Ричард молча смотрит на свои велотуфли. Потом вежливо интересуется, собирать ли ему вещи, словно уезжает куда-то на выходные, а не уходит от жены, с которой прожил четверть века. Я оглядываю кухню, ту самую, которую ремонтировала, как и остальной дом, чтобы создать уют, превратить его в семейную крепость, способную выдержать любые невзгоды.
И тут меня прорывает. Вся обида и злость, накопившиеся с процентами в банке праведного негодования. Весь эгоизм Ричарда, для которого собственное желание заняться “полезным делом” и переучиться на психолога важнее нашего материального благополучия.
– Кто еще из мужчин может позволить себе подобную роскошь? Неудивительно, что у тебя в группе одни женщины. Жены богатых мужей, которые их содержат, пока те два года учатся и ни черта не зарабатывают, да еще ходят к психологу и платят за это бешеные деньги.
Я понимаю, что это удар ниже пояса, но меня ослепила обида на то, что со мной обошлись так несправедливо, и тревога за Эмили, сердце мое рвется на части, потому что я снова отказала Джеку, дабы сохранить семью, ту самую, которую Ричард теперь бросает из-за беременной эльфийки.
– Кстати, сколько этой твоей Джоэли лет – двенадцать?
– Вообще-то ей двадцать шесть.
– Господи, да она же в два раза тебя моложе! Какая пошлость.
Меня понесло. Ну а какая еще жена приняла бы выбор Ричарда? Какая жена в самый разгар климакса, когда и без того хреново, устроилась бы на нервную работу на полный день, чтобы ее муж “наслаждался жизнью здесь и сейчас” и протирал своей костлявой задницей подушку для медитации? А эти его долгие отлучки? Пропустил концерт Бена, потому что практиковался с Джоэли в осознанности. Предоставил мне в одиночку заботиться о его родителях, моей маме, наших детях. Тратил наши деньги – мои деньги – на свои сраные велосипеды.
– Что ты вообще для нас сделал?!
– Ты несправедлива. – Мой упрек в прямом смысле слова сбивает Ричарда с ног, и он валится в кресло возле “Аги”. – Я продал свой второй велосипед, чтобы оплатить терапию.
– Ты продал велосипед? Когда же это?
– Летом, Энди из клуба. Он дал мне за него четыре штуки.
Ричард продал свой второй велосипед?
(Рой, здесь что-то не так. Что я должна помнить про велосипед Ричарда? Что-то с ним такое связано. Пожалуйста, найди. Я не знаю, что именно, но это очень важно.)
Ленни заходится яростным лаем и даже скалится на Ричарда. Я сажусь на пол и обнимаю пса за шею.
– Зря мы завели эту чертову собаку, – говорит Ричард, и это его замечание окончательно подтверждает гибель нашего брака. Я даже не тружусь отвечать. Глажу моего верного друга, а он порывисто лижет мне лицо.
Самое странное, что я практически ничего не чувствую. Ни из-за Джоэли. Ни из-за близнецов. (Близнецы? Я тогда сказала Элис, что мужчины уходят и у них в новых отношениях рождаются близнецы. Вот уж не думала, что это случится со мной.) Безусловно, я потрясена и расстроена, что нашему браку пришел конец, но даже в первом порыве ярости и боли понимаю, что меня это не убьет. Правда в том, что я уже давно живу одна, а нашей с Ричардом близости и след простыл. Может, поэтому я так долго не могла сообразить, что к чему, и не догадывалась, что у них с Джоэли? При том что у Ричарда она не сходила с языка – может, он даже хотел, чтобы я заметила и потребовала объяснений, но мне уже не было до него дела. Мне было так одиноко, что я мысленно призывала Джека, мечтала о том, как он снова напомнит о себе. И вот теперь прогнала его навсегда.
(Да, Рой, в чем дело?) Всплывает воспоминание. Что-то важное, жизненно важное. Что-то, что я пыталась поймать, облечь в слова. Что-то насчет велосипеда Ричарда. Мой верный старый библиотекарь несет мне это воспоминание, я слышу, как он шаркает тапками по моей памяти; он почти здесь. (Давай же, Рой, ты справишься. Что там с этим велосипедом?)
– О господи, как же я была слепа.
– Ты и не должна была узнать о Джоэли, – отвечает Ричард, но я заливаюсь слезами, однако оплакиваю вовсе не наш брак.
– Да плевать мне на твою Джоэли. Неужели ты не понимаешь? Я из-за Эмили. Эмили сказала, что упала с твоего велосипеда.
– Правда?
– Да. Но она не могла с него упасть, потому что никакого велосипеда уже не было. Ты его продал. Эмили меня обманула. Ее ноги. Порезы на ногах. – Я зажмуриваюсь и вижу их как сейчас: частые, будто соломинки на крыше, один за другим, ровные, глубокие и сильные. Дура я, дура. Ну разумеется, ни с какого велосипеда она не падала. Как же я сразу не догадалась?
– Кейт?
– И порезы у нее были вовсе не из-за того, что она упала с велосипеда. Мистер Бейкер мне говорил, что треть девушек из параллели Эмили страдают от депрессии или наносят себе раны. Он мне говорил, а я не слушала. Мне и в голову не могло прийти, что Эмили станет себя резать, я бы в жизни не догадалась.
– Ничего не понимаю. – Ричард делает шаг ко мне, протягивает руку, явно испугавшись за Эмили, но боится ко мне прикоснуться, словно я горю.
По моему лицу текут слезы. Я плачу не из-за себя, и не из-за своих климактерических напастей, и не из-за того, что мне приходится притворяться сорокадвухлетней, чтобы меня не выгнали с работы, хотя чувствую себя на все девяносто шесть, и не из-за того, что мама упала с лестницы, и не из-за Барбары, которая помнит латинские названия кустов, но забыла имена собственных сыновей, и не из-за Джули, которая до смерти боится за сына и стыдится рассказать мне о его игорных долгах, и не из-за того, что я сказала Джеку, что не могу осквернить святыню брака и уйти к нему, а Ричард тем временем, оказывается, завел себе другую. Нет, я плачу из-за дочери, которая от тоски и отчаяния сотворила над собой такое. А я смотрела, но не видела, слышала ее рыдания, но осталась глуха.
Теперь же звон не умолкает. Не спрашивай, по ком звонит белфи, оно звонит и по тебе.
– Что за шум?
– В дверь звонят, – отвечает Ричард.
Я машинально пересекаю кухню и поворачиваю ручку двери. На пороге мальчик возраста Бена, с чемоданчиком и большой коробкой конфет “Моцарт”.
– Добрый вечер, – говорит мальчик. – Я Седрик из Гамбурга. Очень рад с вами познакомиться.
24. Нож в сердце
11:20
Вот что я вам скажу: если бы какой-нибудь ублюдок-женоненавистник захотел выдумать что-то такое, из-за чего все девушки считали бы себя последними уродинами, что напрочь убивало бы их самооценку и уверенность, что они хоть чего-нибудь да стоят в этом мире, он не сумел бы сочинить ничего лучше социальных сетей.
Вот уж дьявольское изобретение. Так и искушает молоденьких девушек фотографировать и рассматривать себя снова и снова, прежде чем явить свой облик миру и получить комментарии. А ведь снимок еще можно и отфотошопить, чтобы талия казалась тоньше, грудь больше, губы пухлее, и ты побоишься и нос высунуть ИРЛ, ведь твой онлайн-образ настолько идеален, что реальному рядом с ним и делать нечего. Это, безусловно, помогает справиться с ненавистью к себе и ощущением собственной никчемности, которыми страдают все подростки.
Вот лишь одна из множества злых, растерянных, беспомощных мыслей, что я успела передумать за те несколько часов, которые провела на оранжевой пластмассовой скамье в нашей городской больнице, в амбулатории для пациентов, которые наносят себе увечья. Прежде я как-то не замечала это зеленое одноэтажное здание, спрятавшееся за акушерским корпусом. Меня неприятно удивило, что в таком жутковатом месте встретилось немало знакомых. Когда мы с Эмили пришли сюда в первый раз и нас провели в приемную, мы увидели там еще трех девушек из ее параллели, тоже в сопровождении родителей, пришибленных случившимся. Девушки мельком улыбнулись друг другу и тут же отвернулись; непонятно было, какие правила этикета предусматривает этот странный новый клуб, в который они вдруг попали. Ричард должен был пойти с нами, но ему в тот день пришлось вести Джоэли на УЗИ. Я боялась, что Эмили расценит это как очередное предательство, но она лишь вздохнула и сказала: “Да уж, папа тот еще придурок”.
Меня немало удивило вот что: после того как мы с Ричардом сообщили детям о предстоящем разводе, выяснилось, что оба невысокого мнения об отце, хотя при этом любят его всем сердцем. Узнав, что папа завел подружку и она беременна, Бен сказал: “Фу, гадость”, – и только. Эмили вела себя более эмоционально, но я с самого начала решила извлечь из нашей семейной катастрофы хоть какую-то пользу. И пусть я даже переплюнула Джули Эндрюс с ее “каплями на розах и усиками кошек”[96] – что ж, необходимость бодриться ради детей помогла мне самой не упасть духом. После того как Ричард съехал, Бен за одну ночь вымахал на три дюйма и объявил, что заведет мне аккаунт в тиндере, “чтобы найти тебе парня, мам. Так что мы с Эмили отсеем всяких придурков, ладно?”
О Джеке я им не сказала. Да и что было говорить? С тех пор как я дала ему от ворот поворот, он написал мне один-единственный раз – обычное, ни к чему не обязывающее сообщение о том, как прекрасен Прованс в эту пору. После того, как я с ним обошлась, я чувствовала себя не вправе ползти к нему на коленях и умолять о втором шансе. Да и о детях нужно подумать, не хватало еще, чтобы в их жизни появился очередной чужой человек, достаточно, что папаша спутался с Пеппи Длинныйчулок.
С работой я в это время справлялась кое-как, и то с трудом. Не хотела упускать Эмили из виду. Меня мучило, что она резала себя, а я даже не замечала. И ведь мистер Бейкер, когда в тот раз позвонил мне на работу, сказал, что многие одноклассники Эмили наносят себе раны, но я почему-то была слепа и в высшей степени уверена, что уж моя-то дочь никогда такого не сделает. Только не Эмили. Как я могла быть такой тупой? И какой мрак окутал нежную душу моего ребенка, что она решилась резать собственную плоть, умышленно и неоднократно? Порезы на бедрах Эмили похожи на воспаленные поперечные штрихи, словно она поцарапалась о дюжину кустов ежевики, причем много раз. Каждый раз, как я вижу их, у меня сводит живот.
Когда Эмили было несколько недель от роду, я стригла ей ноготки ножницами с закругленными концами и случайно прихватила кожу. Когда я увидела порезы на ее ногах, в ушах у меня зазвенел тот первый ее крик изумления из-за моего вероломства, только в тысячу раз громче. Наши материнские ошибки копятся – интересно, есть ли у них счетчик? – и когда дети, став постарше, страдают, нам в два раза больнее. Наверное, потому, что мы уже мало чем можем помочь.
Больничный психолог сказал, что Эмили больше не режет себя: подлый поступок Лиззи с новогодней вечеринкой настолько ее потряс, что она бросила эту мерзкую компанию, за которую так отчаянно цеплялась. И то, что Эмили уже не стесняется ходить по дому с голыми ногами, – по-настоящему добрый знак, по словам психолога. Волноваться нужно, когда они прикрывают порезы одеждой.
Разумеется, я винила во всем себя. Быть может, я недостаточно укрепляла ее самооценку? Что, если из-за наших дурацких ссор по поводу одежды, соковых диет и бардака в комнате она решила, что мне нельзя доверять? Не слишком ли я тревожилась о том, чтобы Эмили сдала выпускные экзамены не хуже сверстников, не передалась ли ей моя тревога? А может, я надеялась, что она станет чокнутым трудоголиком-перфекционистом, каким почти всю жизнь была я сама? Виновата, каюсь.
Когда Эмили вернулась от Джесс, в тот самый вечер, когда Ричард сообщил мне о Джоэли и к нам приехал Седрик, ученик из Германии по обмену, дочь по моему лицу догадалась, что я все знаю. Мы взялись за руки, пошли наверх, сели на мою кровать и заплакали. “Прости. Прости. Прости”, – одновременно твердили мы друг другу.
– Прости, родная, что я ни о чем не догадалась.
– Ну что ты, мам, это ты прости, что я ничего тебе не сказала.
Ей было мучительно больно показывать мне порезы, а мне – мучительно больно на них смотреть, но Эмили все же пришлось тяжелее. Мне следовало догадаться, что эта зараза началась с Лиззи Ноулз. Какой-то глупый мальчишка-музыкант ушел из группы, и Лиззи предложила своей компании присоединиться к культу #РежьЗа, чтобы показать, как они преданы своему кумиру и как опечалены его уходом. Эмили рассказала, что вся эта история развивалась в твиттере: там публиковали целые схемы, как нужно резать себя, и девушки всего мира делились фотографиями своих порезов. Ужас. Психолог пояснил, что Эмили оказалась особенно уязвима, поскольку стыдилась из-за того, что ее белфи облетело весь интернет, и она боялась, что друзья ее бросят. У человека моего поколения весь этот бред не укладывается в голове, а уж то, что нынче это обычное дело, – и подавно. Вы только посмотрите на собравшихся в приемной юных женщин, которые пытались справиться с болью душевной, причиняя боль ни в чем не повинному телу.
– Кейт, привет.
Я поднимаю глаза. Синтия Ноулз. (Спасибо, Рой, я и так ее узнала. Кто еще это может быть, в розовом костюмчике от “Шанель”.)
– Забавное место для встречи, – говорит Синтия. – В какое все-таки странное время мы живем. – Нервный смешок. – Лиззи вот учудила. Да и Эмили, похоже… Так не вовремя.
– Что?
– Экзамены через несколько недель. Надеюсь, до тех пор это все закончится. Ведь оценки за эти экзамены повлияют на отметки в аттестате. Я пыталась выбить для Лиззи отсрочку от экзаменов, но самоповреждение пока что не относится к случаям потери трудоспособности, я узнавала. А мы не хотим, чтобы эта история помешала им, – унизанной кольцами рукой Синтия обводит комнату, полную глубоко несчастных девочек, – достичь того, чего мы хотим.
Знаете, бывают такие минуты, когда весь накопившийся в душе гнев вдруг находит идеальный объект. И этот объект – Синтия.
– Единственное, чего я хочу, – говорю я, – чтобы Эмили была счастлива, знала, что мы ее любим, и понимала, что по сравнению с этим все остальное неважно. И мне не нужно, чтобы она сдавала экзамены на отлично, дабы поддержать мою самооценку, я не пустое место. О, а вот и Эмили.
Эмили выходит из двери напротив и смущенно машет мне.
– Привет, мам.
– Привет, родная, поехали?
Эмили берет меня за руку, мы направляемся к выходу, я оборачиваюсь и напоследок говорю:
– И вот еще что, Синтия.
– Да, Кейт.
– Пошла бы ты в жопу.
– Мам, ты обругала маму Лиззи, – замечает Эмили по пути к машине.
– Правда? Как же я так. Это нехорошо. Ну что, по молочному коктейлю?
Джули – Кейт
Привет, у мамы все хорошо, освоилась дома. За Стивена не волнуйся. Мы все решили. Просто камень с души. Если понадобится моральная поддержка при разводе – пиши. Я в этом эксперт мирового уровня!
Целую, Дж.
От кого: Кейт Редди
Кому: Кэнди Страттон
Тема: 50-летие
Привет, дорогая, нет, на свой чудовищный день рождения я совершенно ничего не хочу. За всей нашей неразберихой я о нем даже забыла и уж точно не буду праздновать. Отмечу тихо с детьми и собакой.
Даже не знаю, как тебе об этом рассказать, но, в общем, выяснилось, что Эмили наносит себе раны. Ее чудесный учитель сказал мне, что это теперь обычное дело. То есть они все этим занимаются – и девочки, и мальчики. Я нашла в гугле сайты об этом, полная жуть.
Для меня это все другой мир. Я знала, что нужно опасаться анорексии, но чтобы ТАКОЕ. В мои шестнадцать никто себя не резал.
Но Эм уже получше, слава богу. Она посещает психолога, ей нравится, он выписал ей таблетки, чтобы справиться со стрессом. Мы ходили на семейные консультации в клинике; Ричард, нужно отдать ему должное, очень нас поддержал. Наконец-то и от его учебы хоть какой-то прок. Ура!
Лечение еще не закончено, займет какое-то время, но Эмили перестала резать себя и больше не прячет шрамы, и все говорят, что это добрый знак. Спит в моей кровати, как в детстве, и меня так и тянет обнять ее и утешить. Сказать по правде, спать с Эмили куда приятнее, чем с ее отцом.
Ты пишешь, мол, ну и пусть теперь Ричард живет со своей фитнес-эльфийкой долго и несчастливо. Я оценила шутку и отчасти даже согласна с тобой, что он это заслужил, но иногда ловлю себя на мысли, что Ричард, наверное, был несчастен со мной, жизнь порой жестока, в ней всякое случается. Особенно когда двадцатишестилетняя нимфа предлагает тебе заняться с ней осознанностью.
Впрочем, я стараюсь не унывать. Подбадриваю детей, говорю, мол, “все к лучшему”, как говаривала мадам Джекилл миссис Хайд. Ничего, прорвемся. Через пару недель кончается мой договор с “ЭМР”. Если его не продлят, не знаю, как мы будем жить, учитывая, что в недалеком будущем мне, скорее всего, придется содержать еще и близнецов. Помолись за меня!
Отвечаю на твой вопрос: да, Джек действительно объявился, и мы с ним даже стали любовниками – правда, ненадолго. Он великолепен, как мы и думали. Вдобавок напоил меня чаем с топлеными сливками, то бишь вообще идеал мужчины. Но я все равно его прогнала. Жизнь и так слишком сложна. К тому же, к тому же я уже большая девочка, мне почти неназываемое количество лет, и я сама справлюсь. По всем причинам, о которых я тебе написала выше, я сама у себя сейчас не первым пунктом в списке дел.
Но я пока держусь.
Люблю,
хх
К.
25. Смертельная угроза
12:20
Выхожу со встречи с потенциальным клиентом на Треднидл-стрит и вижу, что со мной пытался связаться Джей-Би. Три голосовых сообщения, две эсэмэски, одно электронное письмо. Ничего себе. Должно быть, правда что-то важное.
От кого: Джей-Би
Кому: Кейт Редди
Тема: Катастрофа!
Кейт, Джеффри Полфримен, наш крупнейший частный инвестор, угрожает вывести активы. Говорит, что его не устраивает, как мы работаем. Хочет поменять фонд или увеличить другой класс активов нам в ущерб. Двадцать пять миллионов фунтов псу под хвост. Я с ним говорил. С нашими менеджерами общаться не хочет, устал от их болтовни, хочет видеть лично управляющего фондом. И не уверен, что это должен быть именно я. Полфримен – напористый патриарх-северянин, всего добился сам, в общем, в твоем стиле. Возвращайся как можно быстрее. Нужно придумать, что делать, или нам конец.
Я оглядываю улицу в поисках желтого огонька такси. Без толку. К тому же в это время суток такси будет ехать слишком долго. Бегу к метро, на станцию “Бэнк”. Черт. Сколько раз твердила Джею-Би: если дела фонда идут не лучшим образом, нужно обязательно встретиться с клиентом и лично его успокоить. Тогда, даже если много лет подряд результаты деятельности оставляют желать лучшего, клиент все равно не уйдет, поскольку верит и симпатизирует своему консультанту. Кстати, кто занимался Полфрименом? Какой-нибудь балбес, который с отличием окончил ЛШЭ[97], но совершенно не разбирается в людях?
Я прохожу через турникет и вдруг вспоминаю. Господи боже мой. “Бэнк”. Эскалатор. Все в порядке, Кейт. Если ты подойдешь к нему в толпе, останется только встать на ступеньку. Не надо смотреть вниз. Незачем тебе видеть под ногами жуткие эшеровские рисунки движущихся лестниц со стальными зубами. До чего же долгий спуск. Сердце выскакивает из груди. Вот-вот моя очередь вставать на эскалатор. Нет, не могу. Извините, мне нужно выйти. Извините. Мужчина за мной злится. “Решайте уже, черт побери!” И отталкивает меня с дороги.
Я вижу, что за мной наблюдает сотрудник в униформе.
– Скажите, пожалуйста, – спрашиваю я у него, – есть ли здесь лестница?
– Там сто двадцать восемь ступенек, мисс. – Он сочувственно улыбается. – Идемте, юная леди, я вас провожу. – Хватает меня под локоть и тащит к эскалатору. – Не смотрите вниз, смотрите только на меня, договорились? – Какое у него милое, доброе лицо. – Вот так.
Он отпускает мой локоть, и вот я уже стою на эскалаторе! Меня потряхивает, но я ловлю равновесие. Сердце уже не колотится так бешено. Совсем и не страшно. Вспоминаю Конора: “Молодчина, Кейт”. Думаю о детях: мне нужно работать, чтобы заботиться о детях, ведь я теперь мать-одиночка. Странно, с чего бы это Полфримен решил забрать свои деньги именно сейчас. Обычно клиенты уходят, когда дела идут неважно года три подряд, а не год, как теперь; скорее всего, он поссорился с тем, кто им занимается. Давным-давно Род Таск поручал мне всех клиентов, которые были чем-то недовольны или подумывали уйти, и мне удавалось не только их переубедить, но и сделать так, чтобы они приносили еще большую прибыль и оставались с нами еще дольше. Чаще всего для этого требовалось лишь выслушать, проявить участие, найти общие интересы. Вернув доверие клиентов, я обычно передавала их кому-нибудь другому, кто дальше вел дела. И практически во всех случаях это была женщина.
13:01
Вся команда собралась в кабинете Джея-Би. Я захожу, сажусь рядом с Элис; висит неловкое молчание. Наш босс бледен как полотно, чуб Тинтина прилип ко лбу. Видимо, сегодня утром ему было не до укладки. Значит, плохи дела.
– Итак, – начинает Джей-Би, – теперь, когда Кейт пришла, нам нужно понять, что случилось с Полфрименом.
– Крыша у него поехала, – бормочет сидящий сбоку от меня Гарет, рисуя на листе бумаги эшафот с виселицей.
– Коллеги, нам нужно понять, какого рода эта ошибка, системная или человеческая. Трой, ты вел клиента. Чем ты можешь объяснить эту катастрофу?
Ну надо же. Трой на линии огня. Именно с таким это и должно было приключиться. Элис толкает меня локтем, мы оборачиваемся и смотрим на нашего офисного жеребца, который побагровел до кончиков рыжих бакенбард.
– Все было хорошо, – отвечает Трой. – Когда я общался с ним в последний раз. Вроде не было никаких проблем.
– А ты съездил в Йоркшир, чтобы лично объяснить Полфримену, почему такие результаты за квартал? – Это уже я подаю голос.
Трой ежится.
– Не счел нужным. Я ему по телефону объяснил, что все хорошо.
– Хорошо? – недоверчиво спрашивает Гарет и пририсовывает к виселице веревку с петлей. – С каких пор жалкие два процента прибыли – это хорошо?
– Ну, он, Полфримен то есть, в общем, немного разозлился, что мы продали акции “Роллс-Ройса”, сказал, мол, это глупо и непатриотично и он бы так никогда не поступил… – Трой осекается.
– Что еще он сказал? – допытываюсь я.
– Прислал гневное письмо, в котором сравнил наши результаты с результатами трех наших конкурентов, – уныло признается Трой.
Ах вот оно что, это уже ближе к делу.
– Ты после этого съездил к нему, чтобы объяснить, что на самом деле наши результаты не хуже, чем у других, это только так кажется из-за комиссионных, которые берет холдинг? К тому же обязательно нужно сопоставлять данные за один и тот же период, тут даже месяц или квартал играет огромную роль. Да, наши дела сейчас не супер, но все же лучше, чем у конкурентов. И наша задача – убедить его, что мы знаем свое дело. Нам уже случалось переживать кризисы – в девяносто восьмом было куда хуже, да и две тысячи второй выдался непростым, – но фонд все наверстал. Поэтому обязательно нужно смотреть всю историю.
Господи, еще немного – и я начну биться головой об стол. До чего же глупые дети.
– А ты откуда знаешь, Кейт, что тут было в девяносто восьмом? – Джей-Би стоит у окна, сложив руки на ширинке. В ослепительном свете солнца кажется, будто “Осколок” вдалеке выходит точнехонько из макушки нашего босса.
– Я…
Задумайся на минуту, Кейт. Подумай о том, что у тебя вот-вот день рождения. Подумай о том, каково тебе будет потерять работу, вернуться в женский клуб и начать все заново. Подумай о том, что от тебя ушел Ричард. Подумай о том, что нам очень нужны деньги. Подумай о том, что если ты сейчас скажешь им правду, то фактически признаешься, сколько тебе лет на самом деле.
– Вообще-то, Джей-Би, в девяносто восьмом году я управляла этим фондом и, говоря откровенно, у меня это получалось куда лучше, чем у вас, молодой человек.
Элис хватает меня за запястье, словно мы забрались на самый верх гигантских американских горок и она вот-вот завизжит. Гарет стискивает зубы, чтобы не расхохотаться, и в итоге издает скрипящий звук, точно подушка-пердушка.
– Ты управляла этим фондом? – повторяет Джей-Би, будто робот.
– Именно так. Собственно, я его и создала, и даже в тех неблагоприятных условиях дела у нас шли как нельзя лучше. И да, я действительно ужасно старая. Мне сорок девять, почти пятьдесят.
Я вспоминаю, как ездила в Нью-Йорк, чтобы провести презентацию для Джека (неужели у меня тогда правда были вши?). И Джеку все понравилось. Точнее, ему понравилась я. А мне понравился он. Обычно с первых же минут знакомства понятно, что вы на одной частоте. С ним я это почувствовала сразу, мы были на одной волне (не переключайте приемник), и я помню, какой меня охватил восторг. Такое ведь встречается очень редко, всего лишь один или два раза в жизни, да и то если повезет. Нам с Джеком повезло. На планете несколько миллиардов человек, но мы все же нашли друг друга. Разве не счастье?
Это был подарок судьбы, и я его вернула. А ведь полжизни уже позади. Пятьдесят – это ведь половина жизни, причем в самом лучшем случае. И по-прежнему остро хочется чувствовать, что живешь, а не только везешь детей в их будущее.
– Невероятно. Даже не знаю, что сказать, – бормочет Джей-Би.
– Неважно, все равно у нас нет времени на болтовню. Нужно как можно быстрее отправить кого-нибудь к Полфримену. Элис, попробуй заказать нам вертолет в аэропорту Лондон-Сити. Побыстрее, а заодно раскопай все, что можешь, по Полфримену: жены, дети, откуда родом, чем увлекается. Гарет, мне нужно, чтобы ты собрал всю информацию, которая у нас есть, об активах клиента, доходах от инвестиций и наших финансовых показателях по сравнению с конкурентами за последние двадцать лет.
– Вертолет?.. – Трой раскрывает рот, как японский карп.
– Да. Сэру Джеффри нужно показать, как высоко мы его ценим. Нужно продемонстрировать, как он важен для “ЭМ Ройал”. И если мы посадим вертолет у него на лужайке и поползем к нему на коленях, пока он еще не успел забрать огромные деньги из нашего фонда, он обязательно поймет, что к чему. И вот еще что, Трой…
– Да?
– Заправь рубашку, мальчик.
15:10
Первый раз в жизни лечу на вертолете. Не сказать, чтобы я об этом мечтала, и теперь, попробовав на себе, понимаю, как была права. Когда взлетаешь, дух действительно захватывает от ощущения свободы – ты движешься не вперед и вверх, как на самолете, а сразу вверх, как на лифте, ты взмываешь в небеса и смотришь, как Лондон уменьшается в размерах. Потом же остается только шум. Все грохочет, трясет, вдобавок еще и страшно до смерти. И это не как в фильме про расхитительницу гробниц, когда выскакиваешь из чудо-вертолета прямо в джунгли, чтобы выполнить секретное боевое задание. Поверьте мне, я ни секунды не чувствовала себя Ларой Крофт, уж скорее чашкой в посудомойке. К тому же я летела не в зону боевых действий. Мы приземлились в Йоркшире, к неудовольствию каких-то овец.
Как того требует обычай, мы пригнулись, высаживаясь из вертолета, – хотя какого надо быть роста, чтобы тебе лопастью снесло голову? Наверное, баскетбольного. И это подействовало. Не на нас – Элис, Гарета и меня, элитарный отряд, отправленный на задание “ЭМ Ройал”, точнее, единственную троицу, которая подходила для этой невыполнимой миссии, – но на нашу цель, Джеффри Полфримена. Он стоял, широко расставив ноги и уперев руки в бока, у французского окна. Экзамен начался, едва мы успели приземлиться.
– Вот это я понимаю, добрались с ветерком, – говорит он, когда мы рассаживаемся в гостиной. Здесь даже можно разглядеть дальнюю стену, хотя бинокль бы не помешал. – И как оно?
– Прекрасно, – отвечает Элис.
– Без приключений, – добавляю я.
Гарет не говорит ничего, потому что Гарета в комнате нет. Он по-прежнему в туалете сэра Джеффри – беспомощно блюет в унитаз сэра Джеффри.
– Спасибо, что приехали, – говорит наш хозяин с таким густым йоркширским акцентом, что хоть ножом режь, как фруктовый пирог. – Жаль, что попусту потратили время.
– Мы приехали, чтобы…
– Зря время теряете. Я видел цифры, всё внимательно просмотрел и понял, что в любом другом месте получил бы гораздо больше. Поэтому я перевожу средства, всё целиком, черт побери, к одному из ваших соперников. С которыми, кстати, вам соперничать не по силам, и даже не спорьте. Зря только винт глушили, дорогуши.
Так вот почему он нас так негостеприимно встретил: ни тебе чая, ни кофе, ни печенья, ни воды, ни сенбернара с фляжкой бренди за ошейником – для Гарета. Сэр Джеффри не из тех, кто станет рассыпаться в любезностях, и бессодержательный светский разговор его только рассердит. Надо сразу к делу.
– Видите ли, мистер Полф… – начинает Элис.
– Сэр Джеффри. – Я бросаю на Элис испепеляющий взгляд.
Если кому в Англии и нравится, когда его титулуют по поводу и без, в любое время дня и ночи, так этому добропорядочному гражданину, который стоит перед нами на ковре у камина, поджаривая задницу на огне высотой в пять футов. Ему да еще паре актеров, которые хотят чувствовать себя личными друзьями Фальстафа. Может, леди Полфримен во время любовных утех и шепчет в его волосатое ухо “Джефф”, но я бы не стала биться об заклад.
– Я подготовила для вас кое-какие данные, сэр Джеффри, – продолжаю я, несмотря ни на что, и вынимаю из портфеля стопку документов, – и вы убедитесь, что они не всегда совпадают с цифрами, которые собрали ваши сотрудники. Не буду утомлять вас подробностями: резюме на первой странице. И если не выносить комиссионные за скобки, думаю, вы и сами убедитесь, что наши показатели…
– То есть вы хотите сказать, милочка, что я ошибаюсь? – перебивает он и выдвигает вперед нижнюю челюсть дальше, чем позволяет человеческая анатомия. Наверное, так чувствовала себя Сигурни Уивер в кульминации “Чужого”.
– Нет, я хочу сказать, что ваши советники показали вам не всю картину. – Отбивай подачу, говорили нам учителя во время подготовки к школьным дебатам. И чем жестче к тебе послали мяч, тем сильнее должен быть ответный удар.
– Мои советники, да будет вам известно…
– Я признаю, что “ЭМ Ройал” действительно совершил ошибку, – говорю я, продолжая обмен ударами, – но никак не статистическую.
Он замолкает. Похоже, мой ответ его озадачил.
– А какую же? В чем же вы облажались, дорогуша?
– В том, что с самого начала не объяснили всем сотрудникам компании, что вы – самый важный частный инвестор, который когда-либо пользовался нашими услугами. – Это неправда, точнее, не вся правда, но он этого не узнает. Да и незачем ему знать. – А это огромная ответственность. И привилегия.
– Для кого?
– Для нас.
– А мне-то вы зачем?
– Хороший вопрос.
– Так ответьте на него.
– Мы имеем возможность обеспечить вам такие проценты с инвестиций, которые в долгосрочной перспективе окажутся выше, чем у любого из наших конкурентов. Мы надежнее, чем кто бы то ни было, сохраним ваш капитал, и не только сейчас, но и для будущих поколений. Для ваших детей, детей ваших клиентов и их детей. И документы это подтвердят. Кроме того, – он открыл было рот, чтобы ответить, но я ему не позволила, – мы понимаем ваши потребности и нужды.
– Какие еще нужды, черт побери? Оглянитесь по сторонам, дорогуша. Неужели вы думаете, что я хоть в чем-нибудь нуждаюсь?
Я оглядываюсь. Не считая огромного Гейнсборо[98], самое интересное в гостиной – Гарет, который мнется с краю сцены. Лицо у него зеленое, как воды Нила. Такое ощущение, будто он умер в туалете и явился нас пугать.
– Я на днях просматривала ваше досье (на самом деле в такси по дороге в аэропорт), и меня поразило, что по сравнению с другими нашими крупными клиентами ваше участие в благотворительности не получает должного внимания.
– Хотите сказать, что я жадный ублюдок?
– Напротив. В вашем досье отражено, что вы купили новый МРТ-сканер для больничного фонда северного Йоркшира, после того как ваша младшая дочь, Кэтрин…
– Кейт. Как и вы. – Он удосужился запомнить мое имя. Это хорошо.
– После того как Кейт, если я правильно помню, в подростковом возрасте попала туда в тяжелом состоянии. Слава богу, она совершенно поправилась, и вы достойно отблагодарили больницу, но отчего-то предпочли сохранить ваше пожертвование в тайне.
– Это мое дело.
– Бесспорно. Это ваше дело. Но мы хотим приложить все усилия, дабы вам в этом деле помочь. Далее в вашем досье указано, что вы пожертвовали крупные суммы нескольким музыкальным обществам графства, а также оперной тру…
– Это Джинни. Любит пение. Всегда любила.
– Замечательно. Однако же ваши с леди Полфримен имена набраны мелким шрифтом на последней странице программки – взять хотя бы недавнюю постановку “Волшебной флейты”. (Элис выяснила это за пять минут по телефону.)
– Что вы хотите этим сказать?
– Я хочу сказать, что, живи вы, к примеру, в США, ваша благотворительная деятельность не считалась бы чем-то второстепенным по сравнению с инвестициями. Она была бы неотъемлемой частью инвестиций. О том, что вы помогаете людям, знали бы все. Таким образом ваш статус был бы очевиден не только в финансовых кругах, но и для широкой общественности. Британия во многих отношениях склонна переоценивать свои силы, но как доходит до филантропии, мы систематически себя недооцениваем. Мы гордимся добрыми делами и волонтерством на микроуровне, и вы сами наверняка знаете, что сейчас в каждой деревне можно увидеть нечто подобное, однако на макроуровне мы неизменно пасуем. Традиция есть, но прерывистая – а вспомните крупных промышленников восемнадцатого – девятнадцатого столетий! Они оставили нам чудесные библиотеки, музеи, концертные залы. Многие знаменитые меценаты были родом из этих краев, не только с юга. Вот уж где по-настоящему жадные ублюдки.
Элис негромко ахает. Полфримен широко ухмыляется:
– То есть вы хотите сказать…
– Я хочу сказать, черт побери, возродите все это. Верните традицию. Привлеките всеобщее внимание. Задайте тенденцию. Пусть другие богатые семейства думают: “Вот те на, да у этих Полфрименов дела идут лучше некуда. Отгрохали в Лидсе новый концертный зал (можно назвать его в честь Кэтлин Ферриер[99]), а в фундамент заложили именной камень. Почему бы и нам не последовать их примеру?”
– Кэтлин Ферриер? Мама ее любила, – говорит сэр Джеффри.
– Моя тоже. Я выросла на “Дуй, южный ветер”. Мама была на ее выступлении в Лидсе.
– И моя! Может, они даже были на одном и том же концерте. Она до сих пор здесь живет?
– Да. Двадцать миль отсюда в ту сторону. – Я киваю на противоположный берег озера. – Так сделайте что-нибудь для культурной жизни родного края. А мы уж позаботимся о том, чтобы дела у фондов, которые спонсируют подобные мероприятия, шли как нельзя лучше, ведь они в надежных руках, даже не сомневайтесь.
– У слабаков с юга?
– Что поделать.
– Почему бы вам сюда не вернуться, если вы так любите эти края?
Я смотрю на него. Хоть раз скажи правду.
– Жду, чтобы дети окончили школу, поступили в университет. Сперва нужно дать им образование. Муж от меня ушел, так что приходится как-то налаживать жизнь. Конечно, дома лучше. Кстати, имейте в виду, в следующий раз я приеду на поезде. Если честно, не понравилось мне летать на вертолете.
– Трясло, да? Первый раз летели?
Читать бесплатно другие книги:
