Что же тут сложного? Пирсон Эллисон

26. Страшная тайна

03:00

Когда же я решила, как быть дальше? Не сразу, но то, что выход подсказала мне подруга, по-моему, вовсе не совпадение. Эмили крепко спала рядом со мной на месте, которое я до сих пор зову Ричардовым, хотя теперь его кабанеру выслушивает дорогая Джоэли. Эм перетянула на себя одеяло; я открыла глаза в три часа ночи, когда все матери просыпаются и задаются вопросом, счастливы ли их дети. И на этот раз дело было не в Перри и долбаной менопаузе. Благодаря Доктору Либидо и ежедневному приему гормонов ночные приливы прошли, и я больше не чувствую себя такой безнадежно усталой. Если я и не стала прежней, то, по крайней мере, эта новая Кейт уже не боится будущего. Экран телефона светится в темноте: пришло письмо. Я читаю.

От кого: Салли Картер

Кому: Кейт Редди

Тема: Страшная тайна

Милая Кейт, я давно хотела тебе написать, еще после нашего разговора перед Рождеством, когда ты мне призналась, что любишь того американца. Я знаю, ты ждала от меня ответа, даже, пожалуй, поддержки, и понимаю, что, промолчав, разочаровала и горько обидела тебя. Мне очень хотелось тебе ответить, но я не смогла этого сделать по причинам, объяснить которые тогда не сумела. Попробую сейчас, тем более что, расставшись с Ричардом, ты наверняка раздумываешь, как тебе жить дальше. Ты сказала, что главное для тебя сейчас дети, они у тебя на первом месте, но ведь их мама тоже должна быть счастлива.

Помнишь, я показывала тебе фотографии, на которых я в Ливане? Ты еще сказала, что я на них похожа на безумно счастливую Одри Хепберн. Ты была права. Я действительно была безумно счастлива. Человека, который сделал эти снимки, звали Антонио Фернандес, и он был не только моим коллегой, но и любовником. Когда меня отправили на Ближний Восток, банк приставил его ко мне в качестве компаньона и напарника, и поначалу мы оба этому не обрадовались: я считала, что совершенно не нуждаюсь, чтобы какой-то надменный испанец за мной присматривал, он же полагал, что таскаться за какой-то там англичанкой ниже его достоинства. Мы были как парочка из дурацкой комедии, мужчина и женщина, которые вынужденно оказались где-то вместе и постепенно полюбили друг друга, несмотря на обстоятельства. Совсем как мы.

У нас обоих были семьи. У меня был Майк и сыновья трех и пяти лет. Антонио женился недавно и еще не успел обзавестись детьми. Ни он, ни я не искали приключений на стороне, и я была в ужасе, когда поняла, что меня тянет как магнитом к этому невероятному человеку. Это было немыслимо и по личным, и по профессиональным причинам. Я обожала мужа и детей и ни за что не решилась бы причинить им боль. Но Антонио поколебал мою уверенность. Мораль и верность не значили ничего по сравнению со всепоглощающей страстью, которую я чувствовала к нему.

Даже сейчас, когда я думаю об Антонио, вспоминаю его глаза, его тело, его веселость, то, как он произносил мое имя, – по телу пробегает дрожь.

Мы были вместе почти три года – блаженные, волшебные времена. Потом вернулись каждый к себе домой. В 91-м банк назначил Антонио на высокий пост в Мадриде, а меня отозвали в Лондон. Мы обсуждали совместную жизнь. Он говорил, что готов все бросить, перебраться в Англию навсегда, чтобы мы жили вместе и я воспитывала Оскара и Уилла. Он так убежденно об этом говорил, что все казалось вполне реальным, но стоило нам расстаться, и меня одолевали сомнения. Я думала лишь о том, какая поднимется буря, когда я сообщу Майку, что хочу с ним развестись, – моя мать никогда бы меня не простила – и о том, что нельзя быть такой эгоисткой. Меня воспитали в католической вере, развод для меня был позором, преступлением.

Я отдавала себе отчет, каково мне будет расстаться с Антонио, – по крайней мере, мне казалось, что я это понимаю, – но я верила, что лучше в одиночку нести эту ношу, чем причинить боль невинным детям и хорошему человеку, за которого я вышла замуж.

Через пару месяцев после того, как мы с Антонио виделись в последний раз, в Бейруте, я заметила, что у меня пропали месячные, но списала это на стресс от расставания с ним. Я была как зомби, машинально выполняла обязанности, кормила мальчиков, укладывала спать, но в глубине души ужасно страдала. Когда же наконец поняла, что случилось, я была уже на пятом месяце. Делать аборт было слишком поздно, даже если бы мне этого хотелось, а мне этого не хотелось.

Я уговаривала себя, что, быть может, ребенок от Майка, но, по-моему, отлично понимала, чей он. Девочка родилась с шапкой темных волос и прекрасными угольно-черными глазами. У меня не осталось никаких сомнений, от кого она. Я шутила, мол, у меня в роду были цыгане (это правда, с отцовской стороны, давно еще), – и радовалась, что родилась девочка. Меньше бросалось в глаза, что она не похожа на братьев.

Я назвала ее Антонией – в честь него. Единственное, что я себе позволила. Он так никогда и не узнал о ее существовании, потому что я убедила себя, что это было бы несправедливо, это могло испортить отношения Антонио с женой, сказаться на их детях, так что даже хорошо, что я ему ничего не сказала. Майк любит ее как родную, у девочки чудесный отец, лучшего и желать нельзя.

Догадывается ли Майк? Мне кажется, он и знает, и не знает. Антония совершенно не похожа на братьев, она умненькая, у нее способности к языкам, и она инстинктивно выбрала испанский, чем меня обрадовала и одновременно огорчила. Можно ли закрыть глаза на то, чего не хочешь видеть?

Ты первая, кому я раскрыла мою тайну. Правда, я собиралась рассказать обо всем папе, когда он умирал, но не отважилась.

Я пишу тебе все это к тому, чтобы ты понимала: не нужно резать по живому, не стоит принимать скоропалительных решений, нельзя игнорировать любовь и страсть. Ты себя уговариваешь, дескать, это все иллюзии, есть вещи поважнее. Но это ложь. По крайней мере, у меня было так. Я счастлива и довольна жизнью, но при этом я скучаю по Антонио каждый день последние двадцать четыре года, и то, что моя красавица-дочь и лицом, и характером пошла в него, доставляет мне величайшее наслаждение и вместе с тем невыразимую боль.

Иногда я ловлю себя на мысли: что, если Антония страдает от депрессии и панических атак из-за моего обмана? Вдруг она подсознательно чувствует, что ей чего-то не хватает? Сказать ей правду или не стоит? И эти мысли – тоже мука мученическая.

Я поняла, что ты что-то заметила, когда, познакомившись с ней на Новый год, сказала, что она похожа на Пенелопу Крус. Ты очень наблюдательна, Кейт, я еще и поэтому очень рада, что мы с тобой дружим.

Мой поезд давным-давно ушел, но, как твоя подруга, я хочу признаться тебе в том, что четверть века назад сделала неправильный выбор. Кто из поэтов писал о неправильном выборе? Если бы можно было повернуть время вспять, я бы осмелилась выбрать жизнь и любовь, а не долг и условности. Разумеется, решать, как правильно поступить, тебе и только тебе, но я хочу, чтобы ты знала: если ты выберешь жизнь с Джеком, я тебя всецело поддержу. Его ведь Джек зовут, я не перепутала?

Надеюсь, что мое признание не возмутило и не обидело тебя. Я писала, заливаясь слезами, так что, может, вышло несколько сумбурно. Но я должна была тебе об этом рассказать.

Я всем сердцем с тобой.

х

Салли

27. 11 марта

День, когда я стала невидимкой

Время. В конце концов все и всегда упирается во время. Молодежь мечтает поскорее позврослеть, старики хотят помолодеть. Где-то посередине, на полпути, стою я, точно двуликий Янус, лицом одновременно к тем и этим. Янус, бог дверей и прощаний, переходов и новых начал.

Самое смешное, что я никогда не боялась постареть. Молодость не настолько меня баловала, чтобы я всерьез печалилась из-за ее утраты. Женщины, скрывающие свой возраст, всегда казались мне пустышками, которые верят в то, чего нет; а потом я, черт побери, стала одной из них, верно? Мне пришлось это сделать, чтобы устроиться на работу. Иначе никак. Считается, что мои ровесницы уже вышли в тираж. Вы знаете об этом? Печально, но факт: с возрастом у женщин, таких же точно женщин, как я, появляются мужские болезни – инфаркты, инсульты, рак желудка. А вот у мужчин женских болезней не бывает. Мы превратились в мужчин, чтобы выжить в мире, который те создали под себя, они же не утруждали себя тем, чтобы учиться быть нами, – да и, пожалуй, никогда не удосужатся.

Это сила, а не слабость. Теперь-то я понимаю. Поживешь с мое – и многое становится понятным.

Встретили ли меня громом аплодисментов, когда я, одержав победу над Джеффри Полфрименом, пришла на работу? Да, встретили. Потому что, если уж на то пошло, я заслужила эти аплодисменты. Я добилась успеха, несмотря на то что мне без малого пятьдесят; более того, я добилась успеха именно потому, что у меня за плечами почти пятьдесят лет жизни, горького опыта, упорного труда, семейных перипетий, в болезни и здравии. Сымитировать их невозможно.

По счастливому стечению обстоятельств наш президент в тот день оказался на работе, и ему рассказали о моем триумфе на севере. “Как по мне, пусть Кейт остается хоть до тех пор, пока ей не стукнет стольник, если и впредь она будет проворачивать такие дела. Посмотрите на меня, – проворчал Харви, – я, черт подери, хозяин всей этой шараги и все равно по четыре раза за ночь встаю поссать”.

Что было дальше? Ах да, мой юбилей. Чуть не забыла. Мы с Салли договорились днем погулять с собаками. Провести день моего рождения спокойно. Без суеты. Мне хотелось, чтобы все прошло как можно менее болезненно. Обычная прогулка, вечером ужин с детьми. Эмили составила меню из моих любимых блюд, купила продукты. Бен пообещал принести конфеты – расквитаться отчасти за свои игорные долги.

11:35

Сегодня вид с вершины нашего холма особенно великолепен. Природа встрепенулась, как младенец в утробе, все растения и животные словно откуда-то узнали, что опять настала их пора. Цветет боярышник; куда ни глянь, повсюду живые изгороди, точно букеты невесты-весны.

– Нет, это терн. – Салли наклоняется, чтобы отлепить колючку от носа Коко. – Первым всегда цветет терн, а уж за ним боярышник.

– Что бы я без тебя делала, Дэвид Аттенборо?

– Я еще много в чем могу оказаться полезной.

Салли берет меня за руку, и мы впервые спускаемся по широкой скошенной дорожке посередине холма. Мы знакомы всего полгода, но Салли стала для меня одним из тех незаменимых людей, которые перехватывают эстафету у матери, когда силы той убывают, и становятся для тебя второй семьей. Я благодарю Салли за имейл. Признаюсь, что в жизни не получала письма полезнее, и все-таки не могу последовать зову сердца, как она предлагает.

– После всего, что случилось, Сал, я просто не могу. Да и Джек куда-то пропал.

– Посмотрим, – отвечает она. – Ой, Кейт, замри, не шевелись. Стой тихо.

Футах в двадцати от нас из травянистых кочек выпрыгивает птичка и вертикально взмывает в небо. Такого не может быть, но все равно кажется, будто ее поднимает ввысь исключительно сила песни, нежнее и благозвучнее которой я не слыхала отродясь. Если бы самый прекрасный аромат на свете вдруг запел, у него оказался бы такой голос.

– Ты случайно не знаешь, кто это, Кейт? – тихо спрашивает Салли.

Как ни странно, кажется, знаю.

– Это же вроде жаворонок?

Оцепенев от восторга, мы смотрим, как птичка кружит и парит, поймав восходящий поток в экстазе певучих нот.

– Это знак, – говорит Салли. – Я видела жаворонка всего раз в жизни, когда умер папа. Он поет для тебя, Кейт.

– Никакой это не знак, – возражаю я, но сердце сжимается.

(“Это вовсе не знак, черт побери. Я тебе говорю”, – заявляет мне Рой. Тебя, между прочим, вообще никто не спрашивал. Ты всего лишь глупый старый архивариус. Так что помолчи, пожалуйста. “Это не значит, что против нас все силы вселенной. Это просто дурацкий кусок пластмассы, а не ветхозаветный бог, который решил нам запретить заняться любовью”. Большое спасибо, Рой, я прекрасно помню, что это сказал Джек.)

Ленни и Коко мчатся к выходу на парковку, но Салли вдруг признается, что ее ноги не держат, ей срочно нужно перекусить, так что мы разворачиваемся и идем в кафе. Я открываю дверь и вижу сперва Эмили. (Эмили!) Потом Дебру. (Деб!) Потом Джули. (Джули!) Потом Бена, который, разумеется, снимает нас на телефон. А потом – я не верю своим глазам! – Кэнди Страттон с улыбкой шире Бруклинского моста.

Меня обступают со всех сторон, точно поп-звезду. Обнимают, целуют.

– С днем рождения, мам.

– Спасибо, милая, ой, надо же, и ты здесь! Глазам не верю! Господи, какой приятный сюрприз. И вы все собрались, чтобы меня поздравить!

Кэнди стоит в сторонке, дожидаясь своей очереди, и вот наконец мы оказываемся лицом к лицу и улыбаемся друг другу.

– А ты, Страттон, какого еще черта здесь делаешь?

– Не могла же я пропустить день, когда ты стала старше меня, Редди. Ни за что на свете. Что это на тебе такое соблазнительное?

– Это называется “флиска”.

– Дорогая, я тебя очень люблю, ты же знаешь, но если ты будешь рядиться в овечьи шкуры, никакого секса тебе в жизни не видать.

Хозяева кафе испекли торт, подали розовое шампанское – все организовала Салли. Я задуваю свечи – слава богу, их всего пять, очень деликатно, спасибо, – мне спели “С днем рожденья тебя”. Потом Эмили вместе с Беном сказали тост, в котором признали, что мама у них все-таки клевая, хоть и из прошлого.

– Мама отличная мама. – У Бена срывается голос, и я понимаю, что в эту минуту он думает и о Ричарде. Слишком долго мы были для них единым целым, папамамой, и научиться любить нас по отдельности им будет нелегко. Мы им всегда поможем, но на все нужно время.

Дома, пока дети показывают Кэнди и Джули комнаты, Салли протягивает мне большой коричневый конверт.

– Что это? Только не очередной сюрприз.

– А ты прочитай открытку, – отвечает Салли, – и сама все поймешь.

На передней стороне открытки картина. Гора во Франции, Мон-Сен-Виктуар, изображенная насыщенными синими, лиловым и зелеными мазками. Сезанн, хотя при взгляде на нее я вспоминаю Матисса, которого видела во дворце Владимира Великовского. Те же роскошные оттенки. На открытке написано знакомым почерком:

Внизу Джек приписал:

Пока мы ждем, когда ты станешь старушкою седой, вот билет на самолет. Можно переоформить на любую дату и время, передний ряд. Салли прислала мне твои паспортные данные. Милейшая женщина, кстати. Приятного тебе дня рождения с детьми. До встречи в Провансе. Приезжай в любое время. Я буду ждать тебя. Прилетай скорей.

ХХ

Дж.

– Не могу я поехать к нему. Это невозможно. Дети, собака.

– Об этом мы позаботимся, – тут же заявляет Салли. – Я познакомилась с твоим Джеком. Мне показалось, он хороший человек. Жаль только, беден.

– Но сейчас неподходящий момент.

– Если не сейчас, то когда? Ладно, где у тебя столовые приборы?

После ужина, пока Эмили, Бен и Кэнди смотрят “Игру престолов”, мы с Джули по скайпу разговариваем с мамой. Та в приподнятом настроении.

– Поверить не могу, что прошло уже полвека с того дня, как у меня появилась ты, родная.

– Не напоминай.

– Для меня ты всегда будешь ребенком.

Потом мы с Джули накидываем пальто и выходим с бокалами в сад, чтобы Джули могла покурить.

– Я так рада, что ты здесь, – признаюсь я.

– А где еще мне быть? Как время летит! Казалось бы, совсем недавно мы клали зубы под подушку для зубной феи. А через считаные годы, глядишь, уже будем класть их в стакан на тумбочке.

– Ничего не скажешь, радостная мысль. Кстати, как дела у Стива?

Она улыбается:

– Ой, отлично, лучше всех, твой друг из Америки все решил.

– Какой еще друг из Америки?

– Джек. Сказал нашему Стивену, что в лондонском Сити полным-полно игроков, надо просто научиться грамотно оценивать шансы. И сам его всему научил. Пообещал, что если Стивен возьмется за ум, то он его кое-кому порекомендует. А Стивен-то у нас башковитый, весь в тетю Кэт, вот Джек его и пристроил младшим трейдером. С тех пор как появился Джек, эти акулы-коллекторы к нам и носа не кажут, слава богу.

Я теряю дар речи.

– Ох, он мне вставит пистон за то, что тебе сказала. Он запретил тебе об этом говорить. Я поклялась молчать. Какой же он все-таки милый, правда? И маме очень понравился.

– Мама познакомилась с Джеком?

– Да. Он сказал, что выплатит долг Стивена, но тот должен с каждой зарплаты отдавать ему энную сумму. Слава богу, он все решил.

– Как он вас нашел?

– Обзвонил всех Редди в городе. Дескать, давно мечтал побывать в Йоркшире. Ему интересно “увидеть место, которое ее сформировало”, так он сказал. “Место, которое ее сформировало”. Как же он чудно говорит! Он твой любовник?

– О боже, нет.

– Я бы на твоем месте не зевала, дорогая, – Джули гаденько смеется, – все-таки тебе уже полтинник. Вряд ли к тебе выстроится очередь из богатых красавчиков.

– Спасибо, сестренка. Буду иметь в виду. Еще вина?

После того как все легли, я выпускаю Ленни в сад пописать перед сном. Полная луна заливает окрестности светом, по нему мечется чернильная собачья тень. Я глубоко вдыхаю. Ну вот мне и пятьдесят, думаю я. Поводов для страха нет, поводов для радости масса, ведь оказалось, что это вовсе не непреодолимый Рубикон, которого так боялась Женщина-катастрофа. Я никак не оправлюсь от изумления после того, что мне рассказала Джули. Какой Джек все-таки добрый: приехал аж из Америки, помог Стивену, да еще и рассказывать запретил. Джули сказала, он взял с нее слово молчать. И все равно сердце шепчет, что он сделал это для меня.

Через несколько недель после дня моего рождения, когда дети остались ночевать каждый у своих друзей, а Ленни отправился на райские каникулы к Коко и Салли, я достала из коричневого конверта билет на самолет и забронировала рейс в Марсель. Написала Джеку, что приеду на выходные.

Джек – Кейт

Что же ты так долго?

В самолете я наслаждаюсь роскошью свободного времени и думаю. Впервые я наедине с собой, своими мыслями и, разумеется, Роем, который помогает мне вспоминать все крутые повороты жизни за полгода после белфи.

Брак мой рухнул, но дух каким-то чудом уцелел. Вспоминаю вечеринку-сюрприз в кафе, почти все мои любимые собрались в одном месте, как же радостно было встретить Кэнди ИРЛ, а не онлайн. Пища для души. Эмили и Бен на праздничном ужине (лазанья, картофель фри, салат, мороженое, мятный шоколад), такие взрослые, такие довольные, что в кои-то веки они готовили для меня, а не наоборот. Глядя на Эмили, обворожительную в красном шелковом платье (между прочим, мадам, это мое платье!), я думала: “Я, наверное, еще не скоро оправлюсь от того, что она сотворила над собой. Мы, матери, навеки повязаны с теми, кого произвели на свет”. Я чувствую боль Эмили всем телом, которое дало ей начало, и буду чувствовать всегда, пока это тело не покинет землю; но дети крепче нас. Эм уже оправляется от пережитого, потихоньку выбирает университет, задумывается о будущем. Люк очень помогает. После того как он появился на сцене, селфи в одночасье прекратились. Когда видишь свое отражение в глазах влюбленного парня, понимаешь, что ты желанна и достойна любви, – с этим чувством ничто не сравнится. Когда тебя любят, любят по-настоящему, мнение всех прочих о тебе не имеет никакого значения.

Эмили с Беном регулярно общаются с Ричардом и потихоньку преодолевают инстинктивное отвращение к Джоэли. В конце концов, она носит их братика и сестренку. Надеюсь, я была Ричу хорошей женой, но я шла по жизни, как во сне, впав в супружеский сомнамбулизм, который не так уж редок среди женатых пар. Делаешь, что должен, стараясь занимать как можно меньше места в собственной жизни, чтобы всем остальным было где разместиться.

Не несчастна – не то же самое, что счастлива. (Спасибо, что напомнил, Рой. Кто это сказал, Салли?)

А, нет, Кэнди. Ну конечно, кто же еще. Типичная Кэнд, вечно требует, в своем американском стиле, чтобы я разрешила себе быть счастливой. Ради всего святого, я англичанка. Я извиняюсь, когда меня толкают. И я искренне полагала, что на моем веку достаточно хотя бы не быть несчастной.

Я оттолкнула Джека, поскольку видела в нем угрозу моей жизни, тогда как он – мой лучший шанс на счастье. Я вспоминаю тот день с ним в отеле, все, что мне нужно в мужчине, плюс сэндвичи с огурцом. И работа. Дела наконец-то пошли на лад. На днях встречалась с президентом, он сообщил, что Троя выгнали, после того как он обосрался с Полфрименом, Джея-Би переводят на другую должность, и не согласилась бы я на время возглавить фонд, пока они оценивают ситуацию? Я ответила, что охотно вернусь на старую должность, но только не на время. (Между прочим, та отчаявшаяся женщина, глядевшаяся в бочку никчемности, приняла бы такое предложение, но только не эта птица феникс, не этот оживший призрак.) Президент обещал подумать. Знаете, мне кажется, ко мне прежней уже нет возврата. К той, которая думала, будто для нее все кончено.

(“Только не для тебя, Кейт. У тебя все еще впереди”. Рой, это ведь Салли сказала, правда?)

Тот день, когда мы первый раз с ней пообщались. Не пойди я на собрание женского клуба, не познакомилась бы с Салли, без которой теперь не могу обходиться. И то письмо об Антонио, великой любви, которой она лишилась, – вот почему я, пожалуй, сейчас сижу в самолете. Может, у нас с Джеком что-нибудь да получится? Он в основном в США, мне же нужно довести детей до окончания школы и университета; будем встречаться, дети постепенно привыкнут к нему. Самолет снижается, а я так ничего и не придумала. Впрочем, если мне приходится всех спасать, почему бы не начать с себя. Что же тут сложного?

Я думала, что Джек встретит меня в аэропорту, но меня ждет водитель с плакатом, на котором написано мое имя. Мы едем на север, к Эксу, потом сворачиваем на восток, где из поросшей зеленым кустарником земли поднимаются холмы. Массивный известняковый хребет – я узнаю гору с моей деньрожденной открытки – не покидает нас ни на минуту. Здесь гораздо теплее, чем дома, практически английское лето.

“Спасибо, Рой, я помню. Район Прованса с собственным микроклиматом, где можно зимой сидеть на улице в футболке. Джек рассказывал о нем за ужином в день знакомства.)

И правда.

Мы подъезжаем к старому облупленному железному забору, за которым виднеется дом с обвалившейся черепичной крышей. Кажется, это называется mas[101]. Джека по-прежнему не видать. За оградой сад. Боже мой, вы только посмотрите. Сколько же этому месту лет? И кто его хозяин? Обветренные каменные стены увиты плющом. Пыльные скелеты давнишней лаванды. Настоящее персиковое дерево. (Первые тринадцать лет жизни я и не подозревала, что персики растут на деревьях. Они росли в консервных банках.) В памяти невольно всплывает тревожный образ: трехлетняя Эмили болеет ветрянкой, и мы с ней смотрим диснеевскую “Красавицу и чудовище” по четырнадцать раз на дню – в лучшем случае. И теперь боюсь, что меня встретит не галантный американский джентльмен с солидным портфолио и добрыми глазами, но злобное мохнатое чудовище с копытами и торчащими из пасти клыками. Что ж, хорошенького понемножку. Окна в трещинах, края кирпичей крошатся: этим домом нужно заняться. Вот бы его купили и с любовью возродили. Все-таки я иначе представляла себе романтические выходные.

Открытая дверь ведет в прохладную кухню. Я снимаю туфли, ощущаю ступнями потертый неровный пол. К банке из-под варенья, из которой торчит лаванда, прислонен конверт. Вдыхаю. Адресовано Кейт Редди. Внутри открытка с надписью: “С прошедшим пятидесятым днем рождения, подлинная винтажная жемчужина с богатым потенциалом, нуждающаяся в деликатном обновлении”. Очень смешно, ничего не скажешь.

– Привет.

Я бросаюсь к нему, покрываю лицо поцелуями и на этот раз точно знаю, чего хочу. Я никогда никого и ничего не хотела сильнее. И уже не захочу.

Он явно удивлен этой новой моей уверенностью, но не сопротивляется.

– С прошедшим полтора месяца и два дня назад днем рождения.

– Спасибо. – Длинная пауза, я оглядываюсь по сторонам. – Дом очаровательный, хотя, конечно, развалюха.

– Согласен.

– Я ожидала увидеть говорящий чайник.

– “Вы наш гость”[102].

– Значит, ты все-таки смотришь детские мультики. Я так и знала.

– Это мой маленький секрет.

– Ничего страшного. Знал бы ты мои секреты.

– Жду не дождусь.

– Джули мне все рассказала. О том, что ты сделал для Стивена.

– Я сделал это не для Стивена, а исключительно из эгоизма. У тебя теперь одной заботой меньше, а значит, ты сможешь больше времени посвятить мне.

– Как скажешь, но ты поступил благородно. Не знаю, как тебя и благодарить. – Я направляюсь к раковине у окна, точнее, около того места, которое можно было бы назвать окном, будь в раме стекла. Джек идет за мной, обхватывает меня сзади, и я откидываюсь на него; как же приятно, когда тебя обнимают.

– Та гора, она ведь с моей открытки?

– Vraiment[103].

Я поворачиваю кран, он дергается и трясется. Наконец из него с фырканьем выходит нечто похожее на воду, только ржавую. Я подставляю под струю ладони, запястья. Успокойся, Кейт. Сердце колотится.

– Только не пей, – предупреждает Джек, – в холодильнике есть вода в бутылках. И вино. Причем немало, хватит на пару сотен лет.

– Отлично. Сколько мы здесь пробудем? Или переберемся куда-то, где есть потолок? Между прочим, я готовилась к “Фор Сизонс” – каблуки, шелковые платья. Если бы ты меня предупредил, что мы будем жить в походных условиях, захватила бы флиску.

– Mais non, Madame[104], у нас тут всегда четырь сезонн. На улице весна – voila! – в оранжери лето, без кондисьонэр, все стоки забиты опавшими листьями, а в стылых спальнях зима кругли год.

– Блистательно. Кстати, кому все это принадлежит?

– Одной моей знакомой паре.

– Они, должно быть, рехнулись.

– В некотором смысле так и есть. Она до безумия любит ремонтировать старые дома. А может, просто безумна. Да, пожалуй, так и есть. Совершенно сумасшедшая. Мне рассказывали, что она ездит в гости к вдовам мертвых рокеров и катается у них на лошадях. А еще скрывает свой возраст и врет, будто сама пекла кексы, хотя купила их в магазине.

Я стряхиваю воду с рук и оборачиваюсь:

– Джек, только не это.

– Что – только не это?

– Пожалуйста, скажи мне, что ты не сделал того, о чем я думаю.

– А я ничего и не сделал. Пока. Хотел купить тебе шарфик, но на Рождество проезжал мимо, увидел этот дом и подумал, что мы с тобой, ты и я, вполне могли бы им заняться. Вместе над ним поработать. Неюная красавица с шикарной фигурой, немного внимания, заботы – и она вернется к жизни. Чем не проект. Вполне можно вложиться. Я спец небольшой, но вполне могу выполнять указания женщины, которая в этом шарит.

– Шутишь? Да у меня просто времени нет жить в этой чертовой французской развалине и заниматься ремонтом.

– Нет, если ты против, я могу позвонить агенту, сказать, что нам это неинтересно, и купить тебе шарфик.

Я оглядываюсь, подмечаю, что нужно сделать. Если заднюю часть дома открыть, вставить большие окна, вид на гору будет замечательный. Можно позвать Петра, он всем займется. Покрасим ставни в мой любимый сизый цвет. Вдруг из архива появляется Рой, несет мне что-то, о чем хочет напомнить. (Рой, не сейчас. Неужели ты не видишь, что я занята?) Однако он все равно вручает мне воспоминание – мудрый совет от моей дорогой подруги Салли: “Если бы можно было повернуть время вспять, я бы осмелилась выбрать жизнь и любовь, а не долг и условности. Разумеется, решать, как правильно поступить, тебе и только тебе, но я хочу, чтобы ты знала: если ты выберешь жизнь с Джеком, я тебя всецело поддержу”.