Зимнее серебро Новик Наоми

— Так она тебе за этим нужна? Потому что она ведьма?

— Нет! — прошипело пламя. — Она из зимнего племени, глубока, как колодец, прохладная, свежая. Я припаду к ней — и она долго не иссякнет! Дай мне ее! Найди ее!

— Что мне с ней делать-то прикажешь? — недоуменно спросил Мирнатиус. — Если она не ведьма, как ей удается исчезать? Стражу у двери она не подкупала, ни прошлой ночью, ни этой. Отсюда, кроме как через дверь, не выйти. Да и не войти, если на то пошло.

— Не знаю, я не вижу, — трескуче пробурчал огонь сам себе. — А где старуха? Ты послал за старухой?

— Нет, — опасливо признался царь. — Ирина сама попросила меня послать за ней. Может, это старуха обучила ее всем этим хитростям?

— Пошли за старухой! — полыхнул огонь. — Доставь ее сюда! Нет Ирины — ну и пусть, я старухой обойдусь… Но неправда, не обойдусь! Она старая, и дряхлая, и иссякнет быстро! Дай мне Ирину!

— А я, значит, потом объясняй всем, как это так случилось, что моя молодая жена и ее старая нянька умерли загадочной смертью одна за другой? — Царь нахмурился. — Что я людям скажу? Я же не могу сделать так, чтобы об Ирине и няньке все забыли!

И тут он в ужасе отпрянул, потому что огонь с ревом вырвался из камина. В пламени обозначилось жуткое лицо: разверстый рот, глаза навыкате. Огненная волна вспучилась, плеснула через всю комнату и обрушилась на Мирнатиуса.

— Дай мне ее! — завизжало пламя ему в лицо и, обернувшись подобием огненной дубины, принялось охаживать его, валять по полу из стороны в сторону, как исполинский кот, которому вздумалось поиграть с мышкой. А потом пламя отпустило Мирнатиуса и втянулось назад в камин, в тлеющие головешки. Царь остался лежать на полу; его одежда обгорела и дымилась от огненных тумаков.

Огонь улегся в камине, что-то шипя и потрескивая. Мирнатиус скорчился на полу, прикрыв голову рукой. Когда огонь наконец затих в горячей золе, царь медленно пошевелился, кривясь от боли, словно его только что жестоко побили. Однако красота его не пострадала. Он встал, и одежда повисла на нем почерневшими лохмотьями; обгоревшие лоскуты пеплом осыпались с его кожи, но на самой коже не оставалось ни единого ожога. Видно, демону важно сохранить внешность Мирнатиуса. Царь немного постоял, пошатываясь, посмотрел на дверь, а потом поплелся к моей постели. Он свалился на нее — на мою постель! — и мигом заснул.

Я на своем берегу поплотнее обхватила себя руками. В этот раз мне было не так холодно, как прежде, — спасибо всем моим платьям и корзине с едой. Я-то боялась, что корзина вся промерзнет насквозь, но каждый раз стоило мне откусить кусочек — и меня согревало воспоминание о той или иной женщине, которая позаботилась обо мне. Я будто слышала ласковые голоса: они нашептывали мне свои советы и подбадривали. Но внутри у меня все равно разрастался ледяной ком. Утром Мирнатиус пошлет за Магретой, и за завтраком мне уже не помогут никакие хитрые уловки. Я не знала, как спасти ее и себя.

Король ушел, а я мерила шагами мою новую опочивальню, насмерть перепуганная и сердитая. Погнутый кубок стоял на столе точно в насмешку. Зимояр мог бы и не напоминать мне, я и так прекрасно знала, кто я и зачем я здесь. Теперь мне суждено вечно жить в плену у созданий с ледяными сердцами и пополнять сокровищницу их владыки. А стоит мне отказаться — и новая чаша с ядом не замедлит появиться на моем столе.

Я беспокойно спала под шелковыми завесами, а они всю ночь шелестели и жутковато шептались у меня над головой. И наутро я сообразила, что не задала Зимояру чрезвычайно важный вопрос: как мне выйти из комнаты? Здесь не было ни единой двери. Я помнила, что как-то попала внутрь через стену, противоположную прозрачной, а Зимояр как-то через нее вышел. Но я ощупала всю стену, кусочек за кусочком, и не обнаружила ни одной щелочки. Значит, я осталась без еды и питья, и никто, похоже, не собирается меня кормить и поить.

Но раз уж Зимояр так охоч до золота, что женился на мне, вряд ли он намерен уморить меня голодом. Я, конечно, выторговала себе право задавать вопросы, зато в его власти держать меня подолгу взаперти, так что уязвлять меня ему особо незачем. Ну когда же наступит вечер? Я то и дело вскакивала и принималась расхаживать по спальне, потом уставала, усаживалась перед прозрачной стеной и смотрела на бескрайний лес. Но шли часы — или мне так казалось, — а свет снаружи оставался прежним. И только кружился легкий снежок; белые шапки на соснах за минувшую ночь отяжелели.

Я совсем проголодалась и страшно хотела пить. Тогда я взяла и осушила нетронутый Зимояров кубок. От этого голова у меня слегка закружилась, а внутри я сделалась вся холодная и гневная, и тут как раз появился король. Он вошел через дверь, которой мгновение назад просто не было. Я не сомневалась, вчера он выходил в другом месте. Короля сопровождали двое слуг. Они втащили внушительных размеров сундук и бухнули его возле моих ног. Внутри сундука что-то звякнуло. Они собрались откинуть крышку, но я решительно придавила ее ногой и скрестила руки на груди.

— Если уж поймал курочку, несущую золотые яйца, — начала я, испепеляя короля взглядом, — и если хочешь, чтобы она неслась исправно, так будь любезен, ухаживай за ней как положено. Ты хоть это-то понимаешь?

Слуги перепуганно вздрогнули, а король навис надо мною колючей ледяной громадой, весь сверкая от ярости; ледышки на его плечах ощетинились холодными стрелами, а на щеках его, словно на тесаном камне, проступили острые грани. Но я тоже сердито распрямила плечи и вскинула голову. Наконец Зимояр шагнул мимо меня к прозрачной стене. Он поглядел немного на лес, стиснув кулаки, усмиряя гнев. Затем повернулся и ледяным тоном произнес:

— Да, понимаю. Если курочка желает чего-то в разумных пределах.

— Прямо сейчас я желаю поесть! — свирепо рыкнула я. — Вместе с тобой, чтобы мне прислуживали не хуже, чем тебе, как если бы я была твоей возлюбленной королевой, на которой ты до одури рад жениться. Уж постарайся, напряги воображение.

Он еще сердито посверкал глазами, но все же махнул слугам; те поклонились и стремительно вышли из комнаты. Вернулось их уже не двое, а целая толпа с горой еды. Они устроили нам настоящий пир, и, надо признать, выглядело все весьма впечатляюще: тарелки из серебра, кубки из прозрачных бриллиантов, снежно-белая скатерть и штук двадцать пять различных блюд — правда, все холодные. Пища по большей части была мне незнакома, но, к счастью, все оказалось съедобным. Пронзительно острая розовая рыба, ломтики белесого фрукта с бледной желто-зеленой кожурой, прозрачный студень с какими-то твердыми и солеными квадратиками внутри и что-то похожее на снег, но с запахом розы и сладкое на вкус. Мне показалось, я узнала зеленый горошек, но, попробовав, я убедилась, что горошинки совсем крошечные и к тому же замороженные чуть ли до каменной твердости. А еще на столе была оленина на полоске соли — сырая, но нарезанная такими тоненькими ломтиками, что ее все равно можно было есть.

Мы покончили с трапезой, и слуги занялись посудой. Король подозвал двух женщин и приказал им отныне прислуживать мне. Судя по лицам, их это в восторг не привело, впрочем, и меня тоже. Мой супруг не соизволил назвать мне их имена, и я с трудом могла отличить своих служанок от всех прочих Зимояров. У одной волосы были чуть подлиннее, слева у нее висела тонкая косица с вплетенными хрустальными бусинками. А у второй под правым глазом виднелась небольшая белая родинка. Вот и все отличия. Волосы у обеих были серо-белые, а одежда серая, как у всех слуг.

Но на груди у каждой поблескивал ряд серебряных пуговиц. Я подошла к служанкам и, коснувшись всех их пуговиц, одной за другой, превратила серебряные пуговицы в сверкающе-золотые. Пока я это проделывала, слуги беспокойно переглядывались. Закончив, я холодно произнесла:

— Теперь каждому видно, что вы мои служанки.

Вид у обеих девушек был скорее обреченный, да и король смотрел угрюмо. Так ему и надо, мстительно подумала я. С моей стороны это, конечно, мелочно — ну и пускай.

— Как мне позвать вас, если мне что-то понадобится? — спросила я служанок. Но они молчали, не сводя взгляда со своего короля. Ну разумеется, тут же догадалась я, он запретил им отвечать на мои вопросы, чтобы отвечать самому. Я прикусила губу и надменно спросила уже у него: — Ну так как?

Он довольно ухмыльнулся плотно сжатым ртом.

— Воспользуешься вот этим. — Он слегка кивнул той, что с родинкой, и она вручила мне маленький колокольчик. Затем король отпустил слуг. Когда мы остались одни, он сказал: — У тебя еще один вопрос.

У меня скопилась тысяча полезных вопросов. Тем более что, кроме моего мужа, никто больше не собирался мне ничего рассказывать. Я могла бы спросить, где мне помыться, где взять смену одежды, и много чего другого. Но вместо полезных вопросов сам собой у меня вырвался один бесполезный, тот, на который в глубине души я страшилась услышать ответ:

— Как мне попасть назад в Вышню? Или домой?

— Попасть домой? Чтобы ты отправилась из моего королевства в солнечный мир? — По презрению, звучавшему в его голосе, было ясно, что проще попасть на луну. — Тебе не попасть домой — если только я не увезу тебя туда.

С этими словами он поднялся и вышел из спальни, а я задернула занавески, спасаясь от неизбывных сумерек, и кинулась на постель. Уткнувшись лицом в ладони, я стиснула зубы и выпустила наружу несколько жарких слезинок.

Наутро я позвонила в колокольчик, полная решимости. Мои служанки тотчас прибыли на зов. Я решила, что не стану их расспрашивать, а буду вместо этого раздавать указания. И это сработало: мне принесли серебряную ванну — огромную, изысканно украшенную. Я там помещалась во весь рост. Ванну опоясывал ледяной узор, и воду ближе к краю прихватило морозцем, но когда я осторожно погрузила в ванну руку, выяснилось, что вода ничуть не холодная. Опасливо морщась, я влезла в ванну, на всякий случай готовая завизжать, но визжать не пришлось. Зимояр определенно что-то сотворил со мной, когда вез в свое королевство, и теперь здешний холод мне был нипочем.

Служанки принесли мне поесть и переодеться. Вся одежда была белая, с серебряной вышивкой, и я добросовестно перекрасила каждую ниточку в золото. Раз уж я с самого начала так себя поставила, то так и надо себя держать. Обе девушки прислуживали мне все утро, но ни одна не назвала своего имени. Однако растрачивать на это вопросы я не собиралась.

— Тебя я буду звать Флек, — объявила я той, что с родинкой. — А ты будешь Цоп,[2] — сказала я той, что с косичкой. — Если, правда, вы не хотите зваться как-нибудь иначе.

Флек настолько опешила, что едва не расплескала питье, которое наливала мне в бокал. Она бросила ошеломленный взгляд сначала на меня, потом на Цоп. Та тоже выглядела потрясенной. Я даже забеспокоилась: вдруг я их как-то всерьез обидела? Но обе девушки залились голубовато-серым румянцем.

— Это большая честь, — потупившись, пролепетала Флек.

И, похоже, она говорила правду. Имена я им придумала не бог весть какие, но ведь я не очень-то и старалась, просто хотела обманом вызнать, как их зовут по-настоящему.

Так или иначе, результатом я осталась вполне довольна. Но вот я покончила с завтраком, и впереди меня ждал бесконечно долгий день с сундуком серебра в качестве единственного развлечения. Я безрадостно покосилась на сундук, но ничего лучшего в моем распоряжении не было. Да и вообще ничего не было. Король хотя бы выполнил мои требования. Мне не очень-то хотелось потакать его прихотям, особенно этой его страсти к золоту, однако выбор у меня был невелик. Пока я выполняю уговор, мне сохраняют жизнь. Как только я перестану его выполнять, меня просто выкинут через прозрачную стену и мое тело грянется о камни возле водопада.

— Высыпьте все на пол, — скрепя сердце велела я Флек и Цоп.

Девушки подчинились, без видимых усилий опрокинув сундук и извергнув из него поток серебра. Поставив пустой сундук на пол, они поклонились мне и ушли.

Я подняла одну монетку. В моем мире она, наверное, казалась бы совсем гладкой, но в загадочном бриллиантовом свете, что струился сквозь хрусталь, проступали линии рисунка: с одной стороны — стройное белоснежное дерево, с другой — изображение хрустальной горы с серебряными воротами у подножия. Только водопада на монетке не было. В моей руке, повинуясь едва ощутимому движению воли, монета окрасилась золотом; теперь уже на моей ладони поблескивал масляно-золотой кружок.

И от этого я снова разозлилась. Или, вернее, попыталась разозлиться, сравнив солнечный свет, плененный в моей руке, с безысходными серыми сумерками снаружи. Я подхватывала серебро с пола горстями и сваливала его назад в сундук, наслаждаясь тем, как скачут вниз золотые монетки-солнышки. Это было совсем нетрудно, но я не спешила. Ведь стоит мне закончить — меня тут же будет ждать новый сундук.

Одолев примерно четверть сундука, я уселась возле прозрачной стены и окинула взглядом свое новое королевство. Снова начался снегопад. Одна лишь река перечеркивала сплошной ковер из леса — она вилась вдаль тонкой серебристо-черной змейкой под громоздкими льдинами. Но и реку вскоре замело снегом. Ни полей, ни дорог — ничего, привычного моему глазу. Небо нависало сверху тяжкой свинцовой тучей — без просвета, без отдельных облаков. Сияющая гора была единственным ярким пятном; она словно вобрала в себя весь свет, рассеянный по снегу и льду, ревниво присвоила его и воздвигла свои невероятные склоны. Свет вспыхивал и угасал в хрустальных стенах тысячью изменчивых бликов, и, когда я прижимала пальцы к холодному хрусталю, свет радугой разбегался из-под моих рук.

— Где… Покажи мне, откуда берется еда, — приказала я Флек, когда та принесла мне полдник: незатейливое блюдо с разложенными по кругу тонкими кусочками рыбы и нежными ломтиками фруктов поверх них. На лице служанки мелькнуло замешательство. Тогда я подошла к хрустальной стене и махнула рукой в сторону леса. Флек беспокойно глянула на лес, но не подошла ко мне. Она помотала головой и указала строго вниз.

Я задумалась, вперив взгляд в тарелку.

— Отведи меня туда, откуда ты принесла рыбу, — велела я. У меня в голове уже зрел план побега. Я могла бы уплыть по реке вниз по склону. Но для начала нужно хотя бы выйти из спальни. В конце концов, я королева и имею право обозревать собственные владения.

Флек явно терзалась сомнениями, но все же подошла к стене и отворила ее. При этом она как будто не проделала ничего особенного: не повернула никакого рычага и не произнесла заклинания. Просто прошла сквозь стену. И когда Флек обернулась ко мне, я вдруг увидела, что она стоит в сводчатом проходе, который словно был там всегда. Я последовала за ней по коридору. Это, верно, был прорубленный в горе ход: на гладких стенах я не различила ни одного стыка. Коридор круто забирал вниз. Флек вела меня очень нерешительно, то и дело посматривая по сторонам. Мы проходили мимо каких-то комнат, и я догадывалась, что это кухни, хотя никаких очагов и печей там не было. Там стояли длинные столы, и Зимояры-слуги в серых одеждах аккуратно орудовали ножами и готовили разные яства, извлекая из ящиков фрукты неброских оттенков, светло-серебристую рыбу и полоски темно-красного мяса.

Это зрелище меня почти радовало. Хотя бы что-то знакомое в этом чудном месте, хотя бы кто-то занят чем-то близким и понятным. Но Зимояры провожали меня изумленными взглядами и пристально смотрели на Флек, а та прятала глаза. Наверное, королеве не положено разгуливать там, где живут слуги, так что я, судя по всему, устроила им тот еще цирк. Но я шагала следом за Флек, гордо подняв голову. Еще один поворот — и последняя кухня осталась позади. Теперь перед нами лежал длинный коридор без всяких дверей. Флек остановилась и обернулась, словно втайне надеясь, что я удовольствуюсь кухнями. Но коридор круто шел под откос, и меня разбирало любопытство, а потому я приказала:

— Ступай дальше.

И Флек развернулась и двинулась вперед.

Мы спускались ниже и ниже; свет в стенах мало-помалу тускнел и в конце концов превратился в одинокие мерцающие огоньки, гонявшиеся друг за дружкой. Мы точно углубились под землю, куда достигал не сам свет, а лишь его отражения. Путь оказался долгим. Несколько раз мы спускались по узким извилистым лестницам. И вдруг коридор закончился; еще один сводчатый проход — и Флек вывела меня в просторную пещеру. Ее стены щетинились кристаллами, а внизу узкая тропка огибала глубокое темное озеро.

Поверхность воды напоминала стекло — гладкая, безупречная. Но тут и там на глубину уходили сети, аккуратно расставленные вдоль стен. Несколько минут я присматривалась к недвижной глади, и вот в воде блеснул серебряный бок огромной слепой рыбины. Она сверкнула в темноте и устремилась на дно. Я присела и потрогала воду. Даже теперь, когда я купалась в только что растаявшем льду, озеро показалось мне обжигающе холодным. От моего прикосновения по воде кругами побежала рябь. Только эти круги нарушали холодную незыблемость озера — крошечные волны добрались до другого берега, потом вернулись ко мне и одна за другой угасли.

Сколько таких вот озер таится в этих глубинах, сколько фруктовых садов плодоносит среди хрустальных стен? Видно, он простирается далеко, этот небывалый мир, уместившийся в твердыне бриллиантового света. Флек молча стояла рядом и ждала. Она сделала все, как я велела, но мне от этого пользы было мало. Бежать через это озеро невозможно — разве что встретить здесь другую смерть. И на вопросы мои она отвечать не станет. Я выпрямилась.

— Ну хорошо, — произнесла я. — А теперь отведи меня в мою опочивальню. Другой дорогой, — прибавила я быстро. Чем больше я увижу, тем лучше.

Флек снова заколебалась, встревожилась, но все же послушалась. Мы почему-то снова спускались, а не поднимались — ей как будто понадобилось пройти еще немного вниз, чтобы выйти на другой путь. Ниже свет почти совсем пропал. Мы миновали еще одну пещеру, но сколько я ни вглядывалась, в темноте ничего не мелькало. Я шагнула в арку и заглянула туда, где полагалось быть озеру: пустой колодец из необработанного хрусталя обрывался глубоко вниз, на дне зияла огромная трещина; озеро, похоже, все вытекло. Я оглянулась на Флек: та стояла, опустив руки по швам, и отрешенно взирала на мертвое озеро.

Нам встретилось еще несколько таких пещер с пересохшими озерами. Наконец мы добрались до места, где пересекались несколько проходов, и Флек ретиво устремилась вверх по одному из коридоров. Похоже, она радовалась, что возвращается назад. Я уже начала жалеть, что заставила служанку увести меня так далеко: ноги ныли от нелегкого подъема, и я выбилась из сил задолго до того, как яркий свет вновь заиграл в стенах. А ведь нам еще было идти и идти. Мы с Флек пересекли еще одну пещеру — такую огромную, что в блеклом свете я едва могла различить ее стены. И внутри этой пещеры раскинулось поле, сплошь засаженное какими-то необычными мелкими грибочками бледно-лилового цвета. Шляпки покачивались на высоких, как у цветов, ножках. Двое Зимояров-слуг собирали эти грибочки в корзины. Одежда у этих двоих была темнее, чем у их сородичей. На меня они даже не посмотрели, только бросили быстрый взгляд на Флек и снова вернулись к работе. Она тоже едва глянула в их сторону и тут же устремила взор вперед.

Из грибной пещеры мы вышли к высокой лестнице; она обвивалась вокруг хрустального столба и уходила куда-то высоко вверх. Свет делался ярче, это я видела, но больше ничего не менялось, а лестница, казалось, никогда не закончится.

— Если можешь, уведи нас с этой лестницы, — попросила я, совсем измучившись. Флек обернулась ко мне, слегка склонила голову, и после следующего поворота мы оказались на площадке.

Эта площадка возникла тут словно нарочно по моему заказу. Или она тут все же была? Впрочем, какая разница: главное, что этих кошмарных ступеней больше нет. Мы вошли в виноградник, который сперва показался мне очередной здешней диковиной, но я тут же сообразила, что этот виноградник мертв. Земля тут спеклась и потрескалась. Под иссохшими до самых корней виноградными плетями торчали тонкие подпорки из светлого ясеня. Кое-где на сухих темно-серых лозах виднелись такого же цвета хрупкие листья; кое-где даже темнели сухие гроздья винограда. Флек быстрым шагом шла через мертвый виноградник, и я была только рада поскорее уйти отсюда. Уж очень виноградник этот напоминал кладбище.

Мы вскарабкались еще по трем лестницам — правда, ни одна из них не была такой ужасающе узкой. Теперь мы двигались по более светлому коридору, и подъем был не особенно крутой. Неожиданно мы очутились в сводчатом проходе прямо перед моей спальней. А я даже и не догадывалась, что мы уже настолько близко.

Я радовалась, что можно остановиться. Мне случалось проделывать долгие путешествия по дальним окрестным деревням и обратно, но дома, даже одолев много миль пешком, я так не уставала. Здесь-то приходилось карабкаться то вверх, то вниз внутри этой их махины. Но возвращение в спальню меня отнюдь не радовало. Ведь это всего лишь тюремная камера, а гора Зимояров — моя темница. Флек принесла по моему указанию стакан воды и поспешила откланяться, пока я не потребовала от нее еще какой-нибудь несуразицы и не вогнала ее в конфуз. Но что же делать: я ведь не знала, куда мы идем, и спросить не могла. И предупредить меня служанки не могут. Я по неведению запросто могу приказать отвести меня в какое-то место, куда Флек и Цоп сами ходить избегают.

Флек ушла, и выход из комнаты пропал вместе с ней. Хотя для чего мне этот выход? Я уселась подле сундука и принялась рассеянно перебирать серебро, выпуская из рук золото. Я нарочно не спешила, трудилась монотонно, безотчетно. И когда я подобрала с пола последнюю пригоршню монет, вошла Цоп с подносом. Я подумала было позвать короля и заставать его отужинать со мной, но потом решила, что он, конечно, это испытание заслужил, а вот я нет. Поэтому я съела ужин в одиночестве, а Зимояр явился под конец моей трапезы.

Он сразу шагнул к сундуку и откинул крышку. И долго стоял, не говоря ни слова, только смотрел на блистающее как солнце золото, и оно горело рассветным блеском в его алчущих глазах и окрашивало его ледяные черты золотым. Я покончила с ужином, отодвинула поднос и подошла к нему.

— Служанки были паиньками и делали все, что я велела, — умильным голосом сообщила я. Пусть знает, что я и без него прекрасно управляюсь. Мне и одной тут живется неплохо.

Но он продолжал рассматривать золото и только обронил в ответ:

— Так им и надлежит вести себя. Вопрошай меня, — добавил он пренебрежительно.

Да ведь ему одной заботой меньше, запоздало догадалась я. Он может вообще обо мне не вспоминать до самого вечера. Я тут буду просиживать часы в своей спальне, стирая пальцы о серебро, служанки за мною присмотрят, а он явится к ужину, ответит на свои вопросы — и был таков. Неплохо же он устроился.

Я поджала губы.

— Что должна делать королева Зимояров? — высокомерно изрекла я, чуть поразмыслив. Не то чтобы я собиралась быть ему полезной, но все-таки мы — это то, что мы делаем. Скажем, выйди я за эрцгерцога с целой оравой слуг, даже тогда для меня нашлось бы занятие: управляться с домом, растить детей, когда они родятся, вышивать, ткать, привечать гостей. А что мне полагается делать здесь, я понятия не имела. Если мне мои новые обязанности придутся не по нраву, я бы хотела отвергнуть их сознательно, а не потому что я маленькая глупышка и не знаю здешних обычаев.

— Все зависит от даров, которыми она обладает, из коих у тебя имеется лишь один, — ответил король. — Обращай серебро в золото.

— Если у меня не будет других дел, я совсем затоскую и брошу серебро, — возразила я. — Расскажи мне, как все заведено у других королев, чтобы я могла хотя бы попытаться.

— Попытаться? Ты попытаешься сотворить столетие зимы из летнего дня? Пробудить в земле новые снежные деревья? — с издевкой спросил он. — Ты одним движением руки исцелишь рану на лике горы? Если ты на все это способна, тогда ты истинная королева Зимояров. А если нет, так нечего предаваться пустым фантазиям.

Король говорил звенящим голосом почти нараспев. И что-то мне подсказывало, что он не просто насмехается. Вероятно, в его словах есть доля истины. Видимо, королевы Зимояров и вправду только тем и заняты, что превращают лето в зиму и взмахом руки залечивают трещины в склоне горы. И вместо такой вот ледяной ворожеи, могущественной чародейки королю досталась невзрачная смертная девица, от которой только и пользы что золотые реки, дабы услаждать его взор.

Он, разумеется, своей насмешкой хотел меня уязвить. Но я решила, что ничего у него не выйдет. Поэтому, когда он прекратил ухмыляться, я надменно бросила:

— Что ж, коль скоро я пока не научилась вызывать снегопад, удовольствуюсь тем, что могу. И мой второй вопрос: как мне узнать, что в мире смертных село солнце?

Он мрачно свел брови:

— Никак. Какая тебе разница, если тебя там нет?

— Я должна соблюдать шаббат, — пояснила я. — Он начнется сегодня с заходом солнца, и…

— Мне до этого нет дела, — перебил король, раздраженно пожав плечами.

— Если я без заката и рассвета потеряю счет дням и ночам и не буду знать, когда начался шаббат, тогда шаббат у меня будет ежедневно, — огрызнулась я. — Превращение серебра в золото — это работа. А в шаббат работать запрещено.

— Это уж как тебе заблагорассудится, — вкрадчиво произнес он, и я отчетливо расслышала в его голосе угрозу. Ну конечно — на что я сдалась королю без своего дара? Он от меня живо избавится.

Глядя ему прямо в глаза, я произнесла:

— Такова заповедь моего народа. В шаббат я не готовила себе поесть, когда была голодна. Я не разводила огонь, когда замерзала. Я не принимала деньги, когда нуждалась. И я не нарушу эту заповедь ради тебя.

Это был чистой воды блеф: приставь он мне к горлу нож — я бы все нарушила как миленькая. Мой народ не делал шумихи вокруг смерти во имя веры — мы считали ее бессмысленной. Если речь шла о спасении жизни, включая собственную, шаббат позволялось нарушать. Но Зимояру об этом знать необязательно. Он свирепо глянул на меня, вышел из спальни и через несколько минут вернулся с круглым зеркальцем в серебряной оправе — оно было на цепочке вроде подвески. Король держал его в сложенных чашей ладонях и пристально вглядывался в него. И вот в зеркале вспыхнуло теплое закатное золото, так похожее на ту золотую гору, что поблескивала теперь в сундуке. Он покачал цепочку передо мной на вытянутой руке. Я словно видела через замочную скважину кусочек горизонта, полыхавшего вечерним пламенем, которое понемногу уступало место глубокой холодной синеве. Надвигалась ночь. Но стоило мне протянуть руку за зеркальцем, как Зимояр отдернул цепочку и равнодушно произнес:

— Нравится? Ну так спроси, можно ли его взять.

— Можно мне взять зеркало? — прошипела я сквозь стиснутые зубы. Он протянул зеркало и уронил его мне в ладони так, чтобы не прикасаться ко мне. А после этого быстро развернулся и вышел прочь.

До Вышнинского тракта мы с Сергеем так и не добрались. Мы сперва двинулись в ту сторону через лес, но где-то через час из чащи донеслись голоса и собачий лай. Собак в деревне нынче осталось не много. В долгую зиму и собаки шли в пищу. Только лучших охотничьих псов не съели. И теперь эти псы шли по нашему следу. Мы остановились. Сергей подумал немного и сказал:

— Давай я… к ним выйду.

Если они поймают Сергея, тогда, наверное, они угомонятся. За мной одной они не погонятся, разве что немногие. И я смогу убежать. А если мы станем убегать от них вместе, то я устану быстрее. Сергей все же повыше меня и покрепче, да и в платье много по лесу не побегаешь. Но я представила, как Сергея вешают: как накидывают петлю ему на шею, как помост у него под ногами проваливается и как он дрыгает ногами перед смертью. Я видела раз, как вешали вора, которого схватили на рынке. Покачав головой, я сказала Сергею:

— Нет.

И мы свернули в чащу вдвоем.

На какое-то время все стихло, а потом началось по новой. Вдали залаяла одна собака, потом вторая. Они приближались, и мы заторопились. Потом лай опять смолк, но мы уже устали и бежали не так быстро, и тут снова раздался лай — сначала с одной стороны, потом с другой. Нас окружали, как стадо коз, которых гонят в сарай. На земле еще кое-где лежал снег, и мы оставляли следы. И тут уж ничего нельзя было поделать.

Вдруг резко стемнело, хотя до заката было еще далеко. Нам казалось, что мы идем целую вечность, но это из-за того, что мы выбились из сил. Небо затянула огромная серая туча. В лицо нам ударил порыв ветра, и запахло снегом. Я еще удивилась: какой снег в эту пору, ведь почти июнь. Но снежинки кружились над нами — сначала редкие, а потом уже и не редкие. Мы стояли на прогалине, а лес вокруг нас весь заволокло белой пеленой.

Ни криков, ни лая больше не было слышно. Снег валил и валил — такой густой, такой сильный, и ясно чувствовалось, что метель эта надолго. Все охотники постараются поскорее вернуться назад, в деревню. Мы поспешали как могли, хотя куда мы идем, даже не догадывались. Просто торопились уйти подальше. Старый слежавшийся снег оказался под свежим снегом, и теперь мы не видели, где скользко, где грязно, а где просто глубоко. Я упала, налетев коленом на заснеженный острый камень, и колено у меня саднило. Сергей споткнулся и проехался вперед на животе — встал весь мокрый и перемазанный. На голове у него наросла целая снежная шапка, которая делалась только больше и больше, пока мы шли.

Я была привычная ходить подолгу, но мы уже прошли куда больше, чем путь от нашего дома до дома Мирьем. И там-то я ходила по ровной дороге. Но мы все равно шли дальше. К тракту мы выйти даже и не пытались. Я не знала, в какой он стороне. Может, мы ходим по лесу кругами. Холод крался от пальцев вверх по рукам и ногам. Лапти у меня промокли, на одном несколько завязок порвались. Ноги совсем задубели и стали как неживые, но я даже неживой ногой чувствовала, что лапоть вот-вот свалится. Сергей несколько раз останавливался и дожидался, пока я все поправлю. Но в конце концов лапоть свалился окончательно, я споткнулась и полетела в снег. И выронила горшок.

Искали мы его долго. Нам бы лучше двигаться дальше, но мы об этом даже думать не могли, пока не перерыли весь снег. Наконец я заметила ямку на верхушке одного сугроба и с самого его дна выкопала горшок. На нем была небольшая щербина сбоку. Мы оба уставились на этот несчастный горшок: ведь нам и варить-то в нем было нечего. И чего мы так с ним носимся? Надо идти вперед, мы оба это знали, хоть никто и не сказал ни слова. Сергей взял горшок, и мы поднялись, чтобы продолжить путь.

И тут я поглядела на сугроб. Мы, пока конались в нем, смели снег с верхушки. И там, под снегом, проступала стена. Невысокая, мне примерно по пояс, но настоящая каменная стена, которую кто-то когда-то построил. Не очень длинная. И по ту сторону стены метель была вроде не такая сильная. Там, правда, громоздился здоровенный сугроб, вдвое выше Сергея. То ли кусты так занесло, то ли деревья. Мы перелезли через стену и подошли поближе. И оказалось, что никакие это не кусты, а небольшая хижина — внизу из камня, а сверху из дерева. И стены, и окна увивал засохший плющ, а дверь так и вовсе спряталась под мертвыми ветвями. Сухие листья крепко схватило морозом, а поверх корки льда еще присыпало снегом. Без труда обломав сухие плети, мы расчистили себе проход.

Мы ввалились в хижину, даже не разглядев толком, что там, за дверью. Все равно внутри было лучше, чем снаружи. Когда глаза привыкли к темноте, мы увидели стол, стул, деревянную кровать и печку. Перекладины на кровати и на стуле все прогнили, тюфяк тоже, но печка была добротная, целая. А рядом с печкой лежала охапка старых дров.

Я отломала несколько искрошившихся перекладин от кровати и надергала из тюфяка соломы на растопку, уселась возле печки и двумя палочками принялась высекать искру. Я знала, как это делается, потому что дома дрова, бывало, заканчивались и огонь гас, и нам приходилось заново его зажигать. Сергей поставил наш щербатый горшок и немного потопал ногами, согреваясь, а потом снова вышел наружу. Когда он вернулся, у меня уже теплился в печке огонек. У Сергея в руках была охапка мокрых дров и чудо: картошка.

— Там огород есть, — пояснил Сергей.

Картошины были совсем маленькие, но он накопал десяток, и есть их, кроме нас, похоже, было некому.

Я подбрасывала в пламя старые поленья, пока огонь не разгорелся как следует. Мокрые дрова, которые принес Сергей, мы разложили на печи и возле нее, чтобы сохли. Картошку мы засунули в печь, в горшок набрали снега, растопили его и оставили воду закипать на огне. А сами уселись у печки. Когда вода вскипела, мы выпили кипятку, чтобы прогреться. Потом вскипятили еще воды, я разрезала полусырые картошины и положила их в горшок довариваться. Так у нас будет и картошка, и картофельная водица в придачу. Картошка варилась долго, но зато потом, когда она была готова, мы ее съели, обжигая языки, — горячую, дымящуюся и такую вкусную.

Все это время мы ни о чем не думали. И когда ели картошку, тоже не думали. Очень уж мы оголодали и озябли. Я привычная к голоду и холоду, но чтобы как нынче — такого еще не было. Нынче нам пришлось хуже, чем на исходе самой голодной зимы. Поэтому нам в голову ничего не шло, кроме как где бы согреться и как бы поесть. Но вот мы все съели и согрелись, и я вылила картофельный отвар из горшка в чашки. И тогда мне вспомнился папаня — как на лицо ему упала вся эта горячая каша. Меня всю озноб пробил, и в этот раз вовсе не от холода.

И потом я задумалась. Не о папане — о нас с Сергеем. Нас не схватили и не повесили. Мы не замерзли насмерть в лесу. Вместо этого мы очутились здесь, в хижине, одни посреди леса, нам было тепло, нас согревала печка, для нас нашлась картошка. И где-то во всем этом был подвох.

Сергей тоже так думал.

— Никто здесь не живет, давно уже, — сказал он нарочно громко, будто проверяя, что никто нас не слышит.

Хорошо бы так оно и было. Но ясно — ни одна живая душа тут жить не станет. Лес — владение Зимояров. Никакая дорога сюда не ведет. Ни крестьянских домов тут нет, ни полей — ничего. Только опустевшая хижина в самой чаще, в этой хижине кто-то жил один-одинешенек. Наверняка это была ведьма. И кто ее знает, эту ведьму, — померла она или нет. Вдруг она еще вернется? Но все же я не стала спорить с Сергеем.

— Верно, — сказала я. — Кто бы тут ни жил, его теперь нет. Погляди хоть на кровать со стулом — сгнили давным-давно. Но мы с тобой все равно тут не останемся. — И Сергей согласно закивал.

Ночевать в ведьмином жилище было страшно, но куда-то еще идти — об этом и говорить нечего. Мы сгребли золу в кучу и вскарабкались на печку, где потеплее. Надо бы нам сторожить по очереди, подумала я. Но сказать об этом Сергею не успела, потому что заснула.

Глава 12

Одна в своей комнате из хрусталя и льда, глядя на солнце, садившееся в зеркальце, я съела кусок принесенного Флек хлеба и отпила глоток вина. Свечу я зажечь не могла: я попросила ее принести, но Флек с Цоп только озадаченно моргнули. Я читала нараспев молитвы, и голос мой звучал совсем слабо без голосов отца и матери, бабушки и дедушки. Мне вспомнился мой последний вечер в Вышне — дом, полный народу, и как все радовались за Басю с Исааком. Завтра у Баси будет праздник, и с ней будет бабушка, и ее мать, и все двоюродные сестры и ее подружки. Последний шаббат перед свадьбой. Когда я ложилась в постель, горло у меня перехватило от слез.

Читать мне было нечего, говорить не с кем. Следующий день шаббата я провела, проговаривая вслух Тору — сколько помнила. Признаться, я никогда особо не увлекалась Торой. А вот отец по-настоящему ее любил. Мне кажется, он мечтал стать раввином, но родители у него были бедные, поэтому читал он неважно. Со словами и буквами он не очень-то ладил, зато считал бойко. Поэтому родители и отдали его в ученики к заимодавцу. А тот заимодавец был знаком с пановом Мотелем, и как-то раз ученик заимодавца повстречал младшую дочку Панова Мошеля. Такова история моих родителей.

Отец каждый шаббат читал нам вслух, и мало-помалу буквы стали ему послушны. Но я, пока он читал, мыслями была вся в работе, которую пришлось отложить, или пыталась заглушить сосание под ложечкой, или, в лучшем случае, развлекалась придумыванием вопросов немыслимой трудности, чтобы отец как следует поломал голову. Однако воспоминания осели в сердце куда глубже, чем я предполагала. Я закрывала глаза — и в ушах звучал отцовский голос и наше ответное бормотание: я вдруг поняла, что кое-как могу восстановить в памяти тексты. Я была с Иосифом в фараоновой тюрьме, когда солнце село, шаббат закончился и пришел мой муж.

Я нарочно открыла глаза не сразу — пускай подождет. Но он почему-то молчал, и от любопытства я все же открыла глаза раньше, чем намеревалась. И увидела, что моего Зимояра как подменили. Прежде на лице у него читалось горькое смирение — теперь же он чуть ли не сиял от радости. Я только зубы стиснула. Откинувшись на спинку кресла, я заметила:

— Что-то ты сегодня чересчур довольный.

— Река снова встала, — отозвался он, и сначала я не поняла, о чем это он. Поднявшись, я подошла к прозрачной стене. Трещину в склоне горы забили намертво горбатые льдины; слабый водопад иссяк. Даже внизу река превратилась в крепкую сверкающую дорогу; течение скрылось подо льдом. И снова густо падал снег и укутывал белым одеялом темный лес.

Не знаю уж, какая радость в том, что весь твой мир — сплошь снег и лед. Мне чудилось что-то зловещее, жуткое в этом бесстрастном белом сиянии, какой-то тут был злой умысел. Мне вспомнились наши долгие суровые зимы, и рожь, замерзшая в полях, и фруктовые деревья, зачахшие на корню. Зимояр приблизился ко мне, и я заглянула в счастливое, упоенное лицо. И медленно спросила:

— Когда в твоем мире идет снег, идет ли он в моем?

— В твоем мире? — Зимояр презрительно посмотрел на меня сверху вниз, будто осуждая мое нахальство. — Вы, смертные, говорите так, разводя огонь и воздвигая стены в надежде оградить себя от меня. В надежде забыть зиму, едва она уйдет. Но на самом деле этот мир мой.

— Хорошо, — кивнула я. — Теперь он и мой тоже. — Король тут же помрачнел от столь безжалостного напоминания, кто его супруга. А я мысленно ухмыльнулась. — Но, если тебе угодно, я задам вопрос на иной лад: идет ли снег в солнечном мире сегодня, хотя нынче там весна?

— Да, — ответил он. — Новый снег рождается здесь, лишь когда снег идет в мире смертных. Я немало потрудился над этим снегопадом.

До меня не сразу дошла вся страшная правда. Я уставилась на короля невидящими глазами. Да, мы знали, что Зимояры являются зимой, что вьюги придают им сил, что владыки зимы мчатся к нам из морозного королевства, оседлав метель. Но мне никогда не приходило в голову — и никому не приходило, — что Зимояры творят зиму.

— Но в Литвасе… все перемерзнут или перемрут с голоду! — выдохнула я. — Ты же изведешь весь урожай, и…

Король даже не смотрел в мою сторону, давая тем самым понять, как мало его это заботит. Он обводил взглядом лес за окном, любуясь бескрайним белым покровом, объявшим его королевство. Мне же мерещились в этом белом раздолье лишь голод и смерть. Ясные глаза Зимояра сверкали торжеством, словно только голода и смерти он и добивался. Я сжала кулаки.

— Ты, верно, гордишься собою, — процедила я сквозь сжатые зубы.

— Именно, — ответил он, оборачиваясь ко мне, и я спохватилась, что, наверное, он счел мои слова вопросом. — Гора не будет истекать кровью, пока зима упрочивает ее. И мне есть чем гордиться по праву: я исполнил обетование, хоть цена и была высока, и мои чаяния сбылись.

Выплатив мне сегодняшнюю дань, Зимояр развернулся и собрался было уходить, но вдруг застыл и посмотрел на меня.

— Однако до сего дня я поступал ненадлежаще, — резко произнес он. — Ты не властна ни над моим миром, ни над твоим, но ты являешь собой сосуд высокого волшебства, и мой долг чтить это в тебе. Отныне и впредь все, что ты пожелаешь для своего удобства, будет исполнено. Я приставлю к тебе более подобающих слуг — дам высокого происхождения.

Вот уж чего бы мне вовсе не хотелось: чтобы меня окружали эти высокомерные дворянки, которые будут ненавидеть меня и презирать — под стать моему супругу.

— Мне никого не нужно! — поспешно возразила я. — Теперешние служанки вполне годятся. Если хочешь проявить доброту, лучше прикажи им отвечать на мои вопросы.

— Но я не хочу, — ответил он со слегка брезгливой гримасой, будто я предположила, что ему нравится что-нибудь гадкое. Например, пинать беззащитных зверушек. — Однако ты говоришь так, точно я наложил некий запрет. Ты сама выбрала ответы на вопросы в уплату, хотя вольна была просить что вздумается. Какие уста ответят на твой вопрос задаром, коль скоро ты так высоко ценишь ответы? И какая служанка дерзнет оспорить твою цену?

Когда он ушел, я только руками всплеснула от бессилия. Но хорошо, что он ушел. Видеть его счастливым совсем невыносимо. Уж лучше пусть досадует и злится. Я уселась возле прозрачной стены и смотрела на тяжелый снежный покров, который мой супруг набросил на мир. Мое зеркальце уже заволокло ночной тьмой, а я все сидела. Мне не жаль было герцога и горожан. Но я догадывалась, что ждет мой народ, когда погибнет урожай и голодные заемщики озвереют от отчаяния.

Я думала о родителях. Снег засыплет наш дом и придавит его к земле; холодная ненависть сомкнет вокруг него кольцо. Сумеют ли они бежать в Вышню, к дедушке? Да и поможет ли им это? Я оставила в банке целое состояние, моих денег достанет, чтобы купить проход на юг. Но они ведь ни за что не бросят меня. А лучше бы бросили — сейчас мне этого хотелось как никогда. Они не уедут за границу без меня. Даже если дедушка расскажет им, где я теперь, они не отступятся. Даже если я напишу им фальшиво благодушное письмо — мол, «я теперь королева, и я счастлива тут», — они не поверят. А если и поверят, то выйдет еще хуже, потому что я разобью им сердце. Ведь моя мать плакала, когда я сдернула меха с плеч женщины, еще недавно плевавшей ей вслед. Мать решит, что холод завладел мною и я бросила родителей ради престола кровожадного Зимояра — владыки, которому ничего не стоит заморозить весь мир, лишь бы его хрустальная твердыня оставалась нерушимой.

Наутро, когда Флек и Цоп убирали посуду после завтрака, я объявила им:

— Я хочу покататься.

Мне вдруг пришло в голову, что такое развлечение вполне пристало здешним знатным дамам. А для меня это все-таки возможность бежать. В этот раз я как будто не приказала ничего предосудительного: Флек, не колеблясь, кивнула и повела меня из спальни по головокружительной лестнице к той громадной сводчатой пещере в середине горы.

Спускаться вниз оказалось страшнее, чем подниматься. Теперь мне чудилось, что ступени совсем хрупкие. Они были как стеклянные, и через лестницу я видела глубоко вниз — намного глубже, чем мне хотелось бы. Я очень хорошо различала изящные белые деревья, посаженные безупречными кругами. В середине росли самые высокие, с довольно пышными кронами, в дальнем кругу на ветвях попадались лишь редкие листочки, а иные деревья и вовсе стояли голые.

Наконец мы одолели лестницу, и Флек повела меня через рощу по запутанному лабиринту тропок. Все тропки были ровные, накатанные, как замерзшая гладь пруда, и по обочинам выложены прозрачными камнями. Я не взялась бы отличить один поворот от другого, даже если бы целый день тут проблуждала. Нам встречались Зимояры более высоких сословий, в одежде светлее, чем у Флек; попадались даже одетые в молочно-белое и почти белоснежное. Они не таясь глазели на меня. Некоторые даже украдкой посмеивались при виде моих темных волос, темной кожи и золотой одежды. Я надела корону: всем этим моим подданным нелишне будет напоминать, что перед ними королева.

Мы пересекли пещеру с рощей и на другой стороне вошли в новый коридор — на этот раз широкий, где и сани проехали бы, — а за ним раскинулся еще один луг, где олени пощипывали прозрачные цветы. Прямо посреди луга стояли сани. Ну да, подумала я, здесь-то их ни к чему ставить под крышу. Рядом с санями сидел тот же возничий, что доставил нас сюда; он держал несколько ремней из упряжи — наверное, что-то чинил, хотя никаких инструментов у него в руках я не заметила. Флек сказала ему, что я хочу покататься. Возничий, ни слова не говоря, поднялся, привел пару оленей и проворно впряг их в сани. И открыл для меня дверцу.

Это означало, что затея с побегом в санях провалилась, можно даже время не тратить. Но я все равно влезла внутрь. Возничий сказал что-то оленям, шевельнул поводья, и упряжка тронулась с места. Чуть накренившись, сани въехали в очередной коридор и легко заскользили по снежным дорожкам. Я вцепилась в бортик, чтобы не выпасть. Мне казалось, что сейчас мы мчимся намного быстрее, чем когда ехали из Вышни, но, может, это оттого, что наш путь лежит вниз, через темный проход к серебряным воротам. Олени приглушенно цокали по гладкому льду, словно танцевали, и вот впереди темноту надломил слепящий свет, и ворота распахнулись, и мы вылетели на сияющий склон горы и понеслись к снежному лесу.

Я все цеплялась за бортик. Холодный ветер ударил мне в лицо, я глубоко вдохнула и вдруг ощутила радость — от движения, от того, что я больше не взаперти. Все-таки не зря я решила покататься.

— Балагула![3] — позвала я. Возничий сначала опешил, в точности как Флек и Цоп, и заозирался, будто желая удостовериться, что я обращаюсь к нему. — Я хочу поехать в Вышню. — Он недоуменно воззрился на меня, и я добавила: — В то место, куда ты приезжал за мной в день свадьбы.

Он содрогнулся, словно я попросила его доставить меня к вратам ада.

— В солнечный мир? В те края нам путь заказан. Разве только по велению короля и по королевской дороге.

И едва он это сказал, я вдруг поняла, что вокруг не видно белых деревьев, а под полозьями у нас не прежняя серебристо-белая дорога. Я оглянулась по сторонам. Хрустальная гора все так же сверкала позади нас, два санных следа, проложенных в глубоком снегу, тянулись за нами от самых серебряных ворот. И водопад — теперь уже застывший — был на месте, и блестящая полоска реки, бегущая к лесу. Только Зимоярова дорога будто сквозь землю провалилась. Передо мной высились обычные темные сосны — и белыми их делали только тяжелые снежные шапки.

Я откинулась в санях и задумалась. Балагула, не получив никакого приказа, гнал сани вперед. Никакой другой дороги тут не было, и ему пришлось свернуть на речной лед, чтобы проехать меж деревьев. Олени бежали по льду без всякого труда — наверное, когти на копытах им помогали.

Зимоярово королевство казалось нескончаемым лесом. Нам не попадалось по дороге никаких построек, и когда я, забывшись, спросила Балагулу, живет ли кто за пределами хрустальной горы, он не ответил, лишь повернулся, как бы намекая взглядом: спроси у короля. Мы ехали уже долго, а вокруг ничего не менялось. День, должно быть, шел к полудню, но чем дальше мы отъезжали от горы, тем плотнее сгущался сумрак; сплошь пасмурное небо впитывало в себя тусклую полумглу, в которой туманились снег и деревья.

Вдалеке замаячил просвет меж деревьями, стала видна совсем черная полоса, протянувшаяся вдоль горизонта. Олени замедлили бег, и Балагула покосился на меня через плечо. Он явно не хотел ехать дальше, так же как Флек не хотела спускаться в недра горы. Ноги у меня все еще ныли после той прогулки, и боль предостерегала меня. Но если я позволю слугам решать, что и как, о побеге можно забыть.

— Пора поворачивать? — произнесла я. Я нарочно задала вопрос, и сделала это немного злонамеренно, чтобы испытать Балагулу. Он помялся в нерешительности, но потом обернулся к упряжке и резко прикрикнул на оленей. И мы помчались дальше, вперед, к горизонту, и вскоре под ветвями настала кромешная тьма, я с трудом различала стволы деревьев на берегах. Мрак не рассеивали ни луна, ни звезды; кроны деревьев казались лишь чуть более глубокими тенями на фоне темного неба. Олени норовисто мотали головами — им здесь тоже не нравилось, а уж им-то без разницы было, кого они везут в санях и хочет ли их седок сбежать. Замерзшая река тянулась вдаль и терялась во мгле. И я сдалась.

— Ладно, поворачивай, — приказала я. Балагула развернул упряжку; на лице его читалось облегчение. Но я бросила взгляд назад и увидела их: на берегу реки стояли две призрачные фигуры. Двое людей, укутанных в меха. И одна из них была королева.

* * *

Холод все же загнал меня назад, в спальню. Когда я прошла через зеркало, Мирнатиус даже не пошевелился во сне. Я неслышно пробралась к камину и уселась греться у огня, то и дело настороженно поглядывая в сторону постели: не проснулся ли царь. Волшебная сила превратила кровать в оправу для его красоты. Даже распростертый на моем ложе в беспамятстве, он был подобен искусно выполненной скульптуре. Мирнатиус вздохнул, перевернулся во сне, что-то неразборчиво пробормотал себе под нос; обнаженная рука выпросталась из-под одеяла, губы чуть приоткрылись. Склоненная голова подчеркивала изящный изгиб шеи.

Мне положено лежать подле него в постели. Я робкая невеста, которая то ли страшится собственной неловкости, то ли слишком себялюбива. Неловкость и себялюбие — их вполне достаточно, чтоб испытывать страх. Я всегда считала, что мне суждено жить с этим страхом и играть роль супруги лишь скрепя сердце. И принимать как вознаграждение тот безмерный почет, которым окружат меня за пределами спальни. Хотя такому-то красавцу супругу есть чем утолить несмелые девичьи чаяния. Женщины ради подобного готовы на многое — я слышала, как об этом шепчутся по углам. А мне, казалось бы, этакое счастье выпало задаром.

Однако в великолепной раковине вместо жемчужины сокрыта огненная нечисть, которая осушит меня точно кубок с добрым вином, выпьет до самого осадка на дне и отшвырнет в сторону. А потому мне приходится каждый вечер прибегать к уловке, чтобы выжить. Кто из них слуга, а кто господин, я не ведала. Но ведь это демон усадил Мирнатиуса на трон семь лет назад, это он питал его волшебной силой, и царь охотно и без возражений отплатит мною за столь ценные услуги. Разве что поворчит немного насчет тех хлопот, которые доставит ему заметание следов. Ему же придется куда-то девать обгоревшие лохмотья на полу или что там от меня останется.

Я побросала обрывки одежды Мирнатиуса в камин и ненадолго забылась беспокойным сном. Едва рассвело, я вскочила, облачилась в ночную сорочку — якобы я проспала в ней всю ночь — и позвонила в колокольчик. На зов тут же примчались слуги. Мирнатиус начал просыпаться. Он дико огляделся по сторонам, разбуженный неожиданным шумом, но слуги уже успели войти в спальню. Я велела им приготовить ванну и принести нам завтрак, а одной девице приказала помочь мне одеться. Они подняли в спальне суматоху, и нам с Мирнатиусом остаться наедине теперь уже не грозило. Служанки вкрадчиво осведомились у моего супруга:

— Хорошо ли вам спалось, государь?

Он уставился на меня растерянно и негодующе. Но с нами в спальне было еще четыре человека.

— Очень хорошо, — через мгновение процедил он, не сводя с меня глаз. И в этом взгляде было все, что он хотел мне сказать. Теперь слуги растрезвонят всем и каждому, будто молодой царь оказался столь равнодушен к утехам супружеского ложа, что заснул в опочивальне своей жены и отлично выспался. И подобные слухи при дворе пойдут мне отнюдь не на пользу.

Что думают придворные, Мирнатиуса вряд ли беспокоило — он ведь запросто зачарует любого из них, вздумай они досадовать вслух. Просто он предпочитал не злить их, а поддразнивать, дабы не растрачивать попусту полученную от демона волшебную силу. Но мне-то любая поддержка придется кстати, и ссориться с придворными в этом смысле весьма опрометчиво. Поэтому я проворно забралась к Мирнатиусу в постель — он слегка откачнулся, искоса глянув на меня, — и когда принесли поднос с завтраком, я налила ему чаю. Я еще раньше приметила, что он любит сладкий, поэтому щедро положила в чашку несколько ложек засахаренных вишен и протянула ему. Он нерешительно попробовал чай, словно опасаясь, что тот заколдованный.

Царь не мог мне ничего сказать при слугах, а они упорно толклись в спальне. Еще бы — не упускать же столь бесценного источника сплетен! Я не выставляла слуг за дверь, а сами они не уходили. Особенно любопытствовали молоденькие служанки. Мирнатиус после нападения демона лишился одежды, а простыни соскальзывали с обнаженных плеч и узкой груди. Поэтому девицы вовсю строили ему глазки, когда думали, что я не вижу, и под любым предлогом старались замешкаться у кровати. Усилия их были напрасны: Мирнатиус безотрывно смотрел на меня. Он осторожно брал еду из моих рук и на мою беспечную болтовню отвечал что-то в том же духе. Наконец ванна была готова. Я поднялась и сказала:

— Я схожу на утреннюю молитву, пока вы купаетесь, государь.

Но в этот раз, когда я вышла из церкви, во дворе ждали запряженные сани. Все наше имущество уже погрузили. Мы с Мирнатиусом столкнулись в передней.

— Мы едем в Коронь, моя голубка, — прищурившись, сообщил он. И мне нечего было возразить: придется влезть в сани, и мы, сидя бок о бок, устремимся через темный лес, к царскому дворцу, где вокруг меня будет только царская стража и царская свита.

Я ушла к себе в спальню и там надела серебряное ожерелье, и все три шерстяных платья, и меха, а в руки взяла ларец с драгоценностями. Ничего необычного тут не было: мачеха тоже всегда так путешествовала — держа свои сокровища при себе. Никто ведь не догадывался, что в ларце у меня только корона, а все остальные драгоценности я спрятала в одежде, чтобы ларец стал полегче. Я втиснула его между собой и бортиком саней. Если придется, я соскочу на ходу вместе с ларцом и убегу в лес, а уж там разыщу какую-нибудь замерзшую реку или пруд и ускользну сквозь лед как сквозь зеркало.

Сани тронулись. Демон пока сидел тихо, и я вспомнила, что при свете дня глаза царя ни разу не засветились голодным рубиновым огнем. Демон являлся лишь с наступлением темноты. Зато стоило нам отъехать подальше от герцогского дворца — а все женщины махали нам вслед платками, — как Мирнатиус прошипел своим человеческим голосом:

— И куда это ты пропадаешь по ночам, а?! Думаешь, я тебе и дальше разрешу от меня бегать?!

Что мне ему ответить? Надо ли намекнуть, что я все знаю? И я заговорила медленно, тщательно подбирая слова.

— Вы должны простить меня, любезный супруг, — произнесла я. — Я принесла вам обет верности, однако в спальню являлись не вы, а кто-то другой. Белки кидаются прочь, едва почуяв охотника.

Мирнатиус отпрянул и умолк. Он сидел напряженный и настороженно поглядывал на меня из своего угла саней. Внутри у него все клокотало. А я сидела в нарочито небрежной позе, откинувшись на подушки, и смотрела вперед. Сани стремительно рассекали белое безмолвие леса, над головами у нас мелькали тяжелые от снега ветви, и я позволяла этому однообразному пейзажу успокаивать мою душу. Было холодно, но не так, как в моем зимнем ночном королевстве, и кольцо приятно холодило мне палец.

Так мы ехали долго, и наконец Мирнатиус резко спросил:

— А куда бегут белки, когда хотят спрятаться?

Это меня даже озадачило. Я ведь только что дала понять, что мне известно про демона и про то, что он собирается со мной сделать. И после этого царь ждет, что я выложу ему все как на духу, да и вообще пойду навстречу! Я ничего не ответила, и тогда Мирнатиус насупился словно капризный ребенок и свирепо прошипел мне в ухо:

— А ну говори, где прячешься!

Меня обдало жгучей колдовской волной. Но волну вобрало в себя мое кольцо, а мне жар не причинил вреда. И зачем он только переводит зазря свою силу? Ведь знает же, что не поможет. Я чуть не спросила его об этом, но догадалась сама. Слишком он привык полагаться на свое волшебство — и потому не привык думать. А вот я привыкла — и это была единственная ценность, полученная мною под отцовским кровом. Там никого не заботило, чего мне хочется и все ли у меня хорошо. Поэтому, если мне чего-то хотелось, приходилось самой исхитряться, чтобы получить желаемое. Я прежде не задумывалась, насколько это ценное умение. Теперь же, когда желаемым сделалась сама моя жизнь, я с благодарностью вспоминала отчий дом.

Однако если так и сидеть молча, Мирнатиус быстро потеряет терпение. Он хмурился: внутри его уже бушевала черная буря. Пусть даже демон не явится до самого заката — царь может просто-напросто кликнуть стражу, и та живо заключит меня в темницу. Народ, конечно, примется роптать: как же так, молодую царицу — да сразу в тюрьму?! А уж отец мой наверняка сумеет обернуть недовольство народа себе на пользу. Однако, зная Мирнатиуса, я сомневалась, что все это заставит его одуматься.

Возможно, одуматься его заставлю я. Мирнатиус уже открыл было рот, чтобы разразиться криком, но я перебила его.

— Почему ты не женился на Василиссе четыре года назад? — резким тоном спросила я, отбросив показную угодливость.

Это возымело действие: неожиданный вопрос и внезапная фамильярность сбили Мирнатиуса с толку, поумерив его гнев.

— Что? — переспросил он, будто не понимая, о чем это я.

— Дочь князя Ульриха, — напомнила я. — У него под началом десять тысяч человек, да еще соляная копь. Король Ньемска охотно примет его присягу, если тебя убьют. Надо было подумать об этом и обезвредить Ульриха, когда ты убирал с дороги эрцгерцога Дмитира. Так почему ты на ней не женился?

На лице Мирнатиуса досада боролась с растерянностью.

— Что это ты раскудахталась, как старые клуши из Совета?

— Не угодили тебе клуши, да? Небось чуть что — колдовством им рот затыкаешь? — фыркнула я, и досада на лице царя одержала верх. Однако это была уже не прежняя ярость, а обычное раздражение: похоже, ему то и дело докучают назиданиями насчет политики, и ему это порядком наскучило. — Между прочим, клуши-то не так глупы, как кажутся. Литвасу нужен наследник, и если у царя в ближайшее время не родится сын, его рано или поздно свергнут. А Ульрих не преминет это сделать собственноручно, раз уж ты ради меня отверг его доченьку. И, кстати, он поспешит, а то мало ли — родится царевич.

Мирнатиуса эти слова, судя по всему, задели.

— Никто меня не свергнет! — огрызнулся он.

— Да кто им помешает? — огрызнулась в ответ я. — Ульрих выдаст Василиссу за князя Казимира. Думаешь, они всем семейством приедут навестить гебя в Коронь, чтобы ты навел на них чары и отвратил их войско от стен города? Держи карман шире! Они будут в трех сотнях миль от тебя — как ты завладеешь их умами? Как не позволишь тысяче лучников изрешетить тебя на поле боя? Как совладаешь с десятью убийцами, что ворвутся к тебе в покои и пронзят тебя десятью мечами?

Судя по его взгляду, вопросы эти раньше не приходили ему в голову. Наверняка он считает, что все его советники — глупцы и нытики, и они знать не знают про его волшебный дар, а уж этот-то дар защитит от кого и от чего угодно. Но его демон не всемогущ — ведь, в конце концов, колдовство не спасло его мать от костра.

И, видимо, Мирнатиус, слушая меня, впервые задумался о том, что его сила имеет свои пределы. По крайней мере, насчет этого он спорить со мной не стал.

— А тебе-то какое дело?! — прорычал он. Неужто решил, что я искренне о нем пекусь? — Меня прикончат — так ты только рада будешь.

— Может, и буду — ровно до той минуты, пока вслед за тобой не прикончат меня, — отозвалась я. — Ульрих с Казимиром предпочли бы числить моего отца в союзниках, а не во врагах, однако они и без него обойдутся. Если они убьют тебя, мне не сносить головы — а то еще ненароком рожу наследника после гибели царя. Разумеется, — прибавила я, — это в том случае, если ты сам от меня не избавишься каким-нибудь неблаговидным способом. Вот тогда-то у всей компании будет чудный повод ополчиться против тебя. — Этот довод я попыталась произнести особенно веско.

Я одержала свою скромную победу. Мирнатиус задумчиво притих. Больше он не жег меня взглядом, а смотрел куда-то в сторону и хмурился, обдумывая только что услышанное. Определенно прежде размышлять над чем-то подобным ему не доводилось.

Мы провели в пути долгий студеный день. Несколько раз возчик останавливал сани, чтобы лошади отдохнули; дважды мы меняли упряжку на конюшнях у каких-то захолустных воевод, и тамошний народ нам наперебой кланялся. А я оба раза выбиралась из саней, прохаживалась по двору, любезно беседовала с хозяевами и нахваливала их ребятишек, которых родители выталкивали вперед кланяться царице. Мирнатиус хочет предать меня забвению — а уж я постараюсь, чтобы меня запомнили. Царь держался отчужденно, только все поглядывал на меня из-под полуопущенных век. Вот и хорошо: пусть все думают, что я пылко любимая и желанная молодая жена.

Не темнело довольно долго: даже необычно для столь по-зимнему холодного и снежного дня. Впрочем, мне это только на руку. Однако когда сани подкатили к дворцу в Корони, закатное солнце уже зажгло рубиновые отблески в глазах Мирнатиуса. Стены щетинились силуэтами стражников, а на ступенях дворца я увидела Магрету; няня стискивала руки на груди — такая маленькая, старенькая в своем темном плаще. А по бокам от нее стояли стражники — видно, царь минувшим вечером приказал им во весь опор мчаться в Вышлю и до заката доставить старушку во дворец.

Я поднялась по ступеням, и Магрета порывисто обхватила меня, всхлипывая:

— Ох, душенька, душенька! Спасибо, что послала за мною, не забыла старуху!

Она говорила, и голос ее дрожал, а руки крепко цеплялись за меня. Не такая уж она наивная, моя старая нянька: все-то она поняла. Догадалась, что и она и я — мы обе в смертельной опасности.

Я разыграла целое представление: ах, Магрета уже тут, до чего приятная неожиданность, ах, не знаю, как и благодарить моего ненаглядного супруга! Сделав над собой усилие, я поцеловала Мирнатиуса прямо на ступенях дворца, на глазах у стражи, тем самым огорошив его. Он-то думал, только он владеет этим оружием, и поэтому не отстранился, когда я прижала губы к его горячим губам, а потом отпрянула, словно бы смущенная собственной дерзостью. Затем я обернулась к Магрете и осведомилась у нее, хорошо ли с нею обходились всю дорогу. Магрета кивнула и сказала, что весь долгий путь от Вышни провела как у Боженьки за пазухой. Я обернулась к стражникам и поблагодарила их.

— Назовите ваши имена, я их запомню, — произнесла я, протягивая им руку с кольцом для поцелуя. Они оба неловко согнулись и, заикаясь, забормотали в ответ свои имена. Нет сомнений, им просто приказали отправиться в Вышню и привезти старуху, кто бы им что ни говорил, как бы старуха ни упиралась и ни голосила. Этих двоих послали за пленницей, а не за почетной гостьей. И теперь они несмело склонялись передо мной: отчасти их заворожила колдовская сила кольца, но отчасти — сила иного рода. Я говорила с ними приветливо — едва ли Мирнатиус был настолько обходителен со слугами.

— Габриэлиус и Владас, — повторила я. — Спасибо, что позаботились о моей старой нянюшке. А теперь давайте-ка пройдем во дворец: вам после долгой дороги не повредит выпить горячего крупника на кухне.

Вмешаться и возразить Мирнатиус не мог — иначе он рисковал показаться мелочным самодуром. Однако ему, конечно же, не понравилось, что я бесцеремонно командую его людьми.

— Вы с нянькой обе ступайте в мои покои и там ждите меня, — холодным тоном распорядился царь, препровождая меня во дворец. — А вы, — он махнул двоим другим стражникам, что стояли у дверей, — отведите их наверх и оставайтесь с ними до моего прихода. — С этими словами он быстро зашагал в сторону большого зала.

Страницы: «« « 23456789 » ... »»