Целитель. Двойная игра Большаков Валерий
– Инночка, прости! – забормотал я, изумлённо хлопая ресницами. – Наваждение какое-то!
– Ох, да я и сама не лучше. – Девушка отвела глаза, пряча радостный блеск. – Никогда даже не думала, что буду такой… такой вздорной! Просто… – Она потёрлась щекою. – Я люблю тебя…
Никто не заметил нашего долгого поцелуя – парочки сливались в потёмках, скользя тёмными расплывчатыми тенями в зелёном свете аквариума. Алый рыбон неодобрительно отвернулся, и его роскошный полупрозрачный хвост заструился, виясь.
Калитку во двор Хинкис отворил ногой. В руках он нёс большой кулёк, свёрнутый из газеты «Южная правда», – бойкие колхозницы свешали вкуснятинки. Позавчера Бруно записал в свой личный перечень изысканных лакомств белую шелковицу – сладю-ющую! – а нынче изменял ей с жёлтой черешней.
Он вынимал мясистые черешины за длинные хвостики и тянул в рот, давил зубами туговатую мякоть, причмокивая и сплёвывая косточки.
Недурственная вышла командировочка – и загорел, и витаминчики! Ещё бы этого «Миху» найти, совсем бы хорошо было…
Миновав зелёный сумрак веранды, Хинкис меланхолично прошагал на общую кухню, где в одиночестве завтракал Лукич. В его меню главенствовали вареники с вишней – чисто украинское изобретение. На стылых северах, если и вовсе не вымерзнет вишнёвое древо, то уродится невзрачная мелкая кислятина.
– Приятного аппетита, Глебка! – нарушил Бруно сосредоточенную тишину трапезы. – А я предпочитаю в натуральном виде!
– Не могу оторваться, – уныло вздохнул аналитик. – Уже вторую рубашку измарал – брызгаются! А всё равно… Слушай, Бруно, мне тут одна мысль пришла с утра…
– Не ушла ещё? – хихикнул психолог.
– Да нет… – Лукич задумался. – Покоя не даёт один ма-аленький фактик… Помнишь, мы перебирали всех, кто хоть как-то пересекался с «Михой»?
– Ну? – Хинкис слегка насторожился.
– Рехавам Алон встречался с «Михой» дважды, может, и трижды…
– Нам этого волчару не достать! – махнул рукой Бруно, элегически расслабляясь.
– Его – да! А гвардейцев алоновских? – Лукич навалился впалой грудью на стол, подвигая глубокую тарелку с бледно-зелёной вязью по краю: «Общепит». – Он их ещё сыночками зовёт!
– Постой, постой… – напрягся Хинкис. – Леви, кажется… Да? И Хам… Нет-нет, Хаим!
– Именно! – Лукич со смачным хлюпом заглотил последний вареник и прожевал его, блуждая взглядом по стенам. – Леви Шавит и Хаим Гамлиэль. Так вот. Алон покинул пределы СССР, а «сыночки»? Я справлялся у погранцов – Рехавам точно улетал один! Конечно, «сыночки» могли улететь откуда-нибудь из Ленинграда, нарушив свой туристический маршрут…
– Или они перешли границу тайком… – задумался Бруно.
– Да ты попробуй её ещё перейди! – с жаром вступился Лукич за свою версию. – А главное, зачем? Перед законом Леви с Хаимом чисты, документы у них в порядке. Они спокойно могли улететь тем же рейсом, что и Алон! И где они? Что-то мне подсказывает – «сыночки» здесь, в Первомайске!
– Рехавам мог оставить их выслеживать «Миху»… – медленно проговорил Хинкис, снимая часы.
– Или охранять Мессию, как он думает… – выдвинул свой вариант старый аналитик, заторможенно следя за качанием тусклого серебра на мосластом пальце Бруно.
– Спа-ать! – раздельно приказал Хинкис, напрягая худые плечи.
Лукич поник, тупо уставясь перед собой, пуская розоватую слюнку.
– Забыть! – весомо, как будто укладывал могильную плиту, сказал психолог. В его голосе зазвучали повелительные низкие частоты. – Ты больше никогда не вспомнишь о Хаиме и Леви. Забыть! Просыпайся.
Аналитик вздрогнул, недоумённо озираясь. Потянулся за салфеткой и поспешно вытер губы.
– До чего же сочные… – пробормотал он смущённо.
– Худжамбо, рафики![48] – Высоченный масай, завёрнутый в красную шуку, больше всего похожую на длинное платье, усадил Ершова за свободный столик у окна и с достоинством удалился.
Григорий не стал спорить. Последние дни он принимал действительность как непрерывный вал бессчётных даров и приятнейших сюрпризов. Явь походила на всамделишный сон – и пусть так будет всегда!
Благодушествуя, Ершов отвалился на резную деревянную спинку, глядя за огромное, от пола до потолка, окно. Центральные улицы Найроби стильные, чистые и очень зелёные. Трущобы – это в Кибере. Там, чуток раздвигая нищие лачуги, вьются кривые загаженные улочки, куда белому «мзунгу» не стоит соваться без оружия – у местных, вечно пьяных или обкуренных бхангой, лица оч-чень недобрые…
А на Сити-Холл Уэй или Мои-авеню всё цивильно, по-европейски. Бойко торгуют индийские магазинчики, фырчат мотоциклы «пики-пики» и носятся авто, подрастают первые небоскрёбы.
Пешеходы сплошь чёрные, как сажа, или цвета тёмной бронзы, но лица чаще породистые, без расплющенных носов и вывернутых губ. Вон они, за стеклом, – приставучие уличные торговцы, расхлябанные водилы маршруток-матату, сосредоточенные клерки в строгих костюмах – везунчики, словившие синиц, а то и журавлей. Не так уж далеко отсюда, в богатом районе Карен, кучкуются иные негры – с обочины жизни. Сидят на корточках у перекрёстков, нахохленные, с притухшими взглядами – поджидают, не перепадёт ли им хоть какая-нибудь работа, пусть даже разовая. Любая.
Ершов не выдержал, широко улыбнулся, прикрывая рот ладонью. Честно говоря, плевать ему на здешних пролетариев!
По велению Андропова, по хотению Иванова, он больше не отсиживается на скамейке запасных! «Вы говорите на арабском, сомалийском и суахили, – сказал Борис Семёныч. – Согласны поработать на Африканском Роге?» Григорий, ликуя и подпрыгивая в душе, спокойно ответил: «Да…»
Баскетбольного роста масай вернулся с вертелом, пронзавшим дымящиеся куски крокодилятины, и щедро отполовинил белому, ловко добавив гарнир – кукурузную кашу угали, плотную, как мамалыга.
– Нзури, асанте[49], – поблагодарил Ершов.
– Тафадхали[50].
Масай наклонился, позвякивая целой вязкой бус.
– Моя понимать кируси, – негромко проговорил он. – Твоя ждать большой человек. Он тебя видеть, моя проводить.
Грига не удивился – шейх Моктар Мохамед Хусейн шифруется шестой год подряд. За неделю до того, как Сиад Барре учинил переворот в Сомали, Хусейн исполнял обязанности убитого президента – ровно неделю. Путчисты арестовали шейха, но вскоре отпустили, и тот удалился в глушь – пасти коз, постигая премудрости Корана.
– Сюда, рафики… – масай, гордо несущий блюдо с Гришиным заказом, бочком шагнул в незаметную дверь, уводя голову от низкой притолоки.
С костяным перестуком разошлась штора из бамбука, и Ершов попал в укромное местечко, где громоздился стол из огромной тяжёлой плахи красного дерева, а вокруг расселась целая компания с лицами цвета горького шоколада – четверо громил, одинаковых, как болты, и «большой человек» – худощавый и тонкий в кости Хусейн. Синяя пара с Олд-Бонд-стрит сидела на нём, как на вешалке.
Масай почтительно поклонился шейху. Бережно, словно ценный артефакт, выставил на стол блюдо с экзотическим жарким и пропал, как джинн из сказки.
– Набад… – начал Хусейн, затрудняясь. – Магаса?[51]
– Магасайгу уа «Халид», – представился Ершов своим старым оперативным псевдонимом.
– Набад, Халид, – величественно кивнул большой человек. В его голосе чувствовалось властное превосходство, и Григорий не стерпел.
– Уэйе, джаалле Хусейн[52], – небрежно поздоровался он, усаживаясь и придвигая к себе блюдо.
Его визави нахмурился и неожиданно заговорил на русском:
– Мои люди не знают вашего языка. Опасности нет.
– И всё же я предпочёл бы обсудить наши дела без свидетелей, – мягко настоял Ершов, пробуя мясо крокодила. – А что, очень даже неплохо – мяконькое такое…
Шейх буркнул, отдавая приказ, и охранники, шумно двигая стульями, вышли, косясь на белого с недоверием и угрозой. Ершов безмятежно улыбнулся.
– Погода в Найроби просто замечательная, – сказал он по-светски, щепетно беря ломтик угали. – Я-то думал, тут Африка, в смысле – жара и духота, а на столбике термометра – плюс двадцать! В Москве теплее! – Дожевав, Григорий резко сменил тон, заговорив с проникновенностью: – Джаалле Хусейн, в историю Сомали вы занесены как человек, чуть было не вышедший в президенты – и скатившийся с занятой высоты. Не сам по себе – вас столкнул Сиад Барре…
– Вы искали встречи, чтобы напомнить о моём позоре? – процедил шейх и повысил голос: – Да! Да! Афвейне[53] отнял у меня всё, что я заработал своим горбом, своим умом! А ваша страна, – добавил он в запале, – ставит и ставит на этого кораху![54]
– Ошибаетесь, джаалле Хусейн, – спокойно возразил Ершов. – Моя страна хочет поставить на вас.
Моктар Мохамед Хусейн отшатнулся, посерев от волнения. Справившись с собою, он осторожно спросил:
– И чем же вам не угодил Сиад?
– Нами получена информация от о-очень осведомлённого источника. Сиад Барре всё больше накаляет обстановку, приближая к власти выходцев из собственного клана марехан, и потихоньку готовится к войне с Эфиопией. Мечтает Афвейне оттяпать провинцию Огаден! Ему светит поражение – следовательно, и смута в тылу. Разруха, беженцы, междоусобицы, партизанщина, бомбёжки, распад страны… – Грига мерным голосом перечислил грядущие бедствия. – У вас есть полгода, джаалле Хусейн. Нужно сплотить, хотя бы на время, кланы исааг, дир, хавийя и дарод[55]. Мы предоставим военных советников, а оружие перебросим по воздуху на тайные аэродромы. Попробуем договориться с генералом Самантаром – если он перейдёт на сторону народа, то затеянная вами революция обойдётся без большой крови…
– Затеянная мной… – механически повторил шейх и встрепенулся: – А чего хочет ваша страна за нашу победу?
– Ничего! – Ершов улыбнулся, как ясно солнышко. – Нам нужно, чтобы советским военным нормально служилось на базах в Бербере, Кисмайо и Дафете. Без стабильности в Сомали этого не достичь.
– Я согласен, джаалле Халид! – сказал Хусейн и приветливо улыбнулся. – Только… Вы же понимаете – уговорить шейхов и султанов на словах не удастся, нужны подношения, а то и прямой подкуп…
– Джаалле Хусейн! – Грига приложил пятерню к сердцу. – Я всего лишь простой посланник. Моя задача – узнать, хотите ли вы вернуть себе власть и славу, и передать весть о вашем согласии наверх. Но могу вас заверить – найдутся и деньги, и золото!
– Согласен! – выпалил Моктар Мохамед Хусейн. – Я согласен!
– Миха, будь другом, сядь за руль, – смущённо запросил Вакарчук. – А то у меня руки трясутся!
Максим хихикнул.
– Тормози!
Их бледно-жёлтый «Запорожец», заляпанный грязью, съехал на обочину, и Вальцев, кряхтя, вылез.
– Тоже мне малолитражка… – бурчал он. – Микролитражка это! Для лилипутов…
Степан фыркнул смешливо, разгоняя свои страхи. А что такого? Два рыбака выбрались на озеро Глубокое. Вон и удочки на решётке багажника, и сачок. Лещи там, говорят, ловятся – во! И щука клюёт…
Он сделал глубокий вдох, успокаивая трепыхавшуюся натуру. Всё в порядке. Всё в по-олном порядке. Даже если их и остановит ГАИ, придраться не к чему – документы подлинные. Они с Максом как бы ленинградцы. Вот, взяли отгул – и двинули развеяться на природе. Палатка под соснами, костерок, ушица на закате дня… Озеро плещет, камыши шуршат, хвойный аромат мешается с запахом тины, красное солнце садится за чёрную полоску леса на том берегу… Хорошо!
Взбодрившись, Вакарчук влез на место Вальцева и выдохнул:
– Трогай, шеф!
Ровно в два часа «Зэп» свернул к Глубокому. От шоссе до озера километра три ехать, но Степана беспокоила не дорога. Он вертел головой, пока не высмотрел молодой ельник неподалёку.
– Миха, давай туда!
Вальцев одобрительно кивнул – молодец, мол, привыкаешь звать по легенде. Пофыркивая, «микролитражка» вкатилась в колючие заросли, с треском подминая сухой прошлогодний бурьян.
– Прикроем палаткой, – негромко сказал Максим.
Вакарчук молча кивнул и потащил свёрнутый тент с заднего сиденья. Выцветшая брезентуха защитного цвета надёжно спрятала машину – палатка слилась с молодыми ёлочками, превращая «горбатого» в замшелый валун, которых тут не счесть.
– Выдвигаемся?
– Пора.
Повесив на плечо полупустой рюкзак, Степан пошагал к дороге. К месту встречи. И опять холодок заиграл внутри, морозя и пугая.
Шоссе выглядело пустынным, как в белую ночь. Вакарчук отшагал добрых полкилометра, а навстречу попался лишь колхозный «зилок», гружённый подопревшим сеном.
Обдав «туристов» травяным духом, грузовик покатил дальше, а Степан, отмахиваясь от вьющихся злаковых ворсинок, лапидарно поинтересовался:
– Страшно?
Вальцев ответил не сразу.
– Страшно, – вздохнул он, подумав. – Страшно провалить задание, не оправдать доверие… Высокий штиль, да? Но вот сейчас, в эту самую минуту, ты пафос чуешь?
– Не-а, – признался Вакарчук и очень удивился, ощутив, как возвращается спокойствие. Да и чего бояться? Сам же мечтал попасть ТУДА! Ну так радуйся…
– Пришли.
Степан огляделся. За обочиной стлалась большая, изъезженная колёсами лужайка, окаймлённая, словно колоннадой, полукружием краснокорых сосен. Множество окурков в траве служили верной приметой – водители здесь частенько останавливались. Посмолить, отвлечься от дороги, развеяться – и за баранку.
Вальцев скрылся за молодым соснячком, и Вакарчук заторопился следом – незачем отсвечивать.
– Ждём.
Степан привалился спиной к дереву и погрузился в тишину. На своих птичьих наречиях перекликались пичуги, стрекотали букашки – природе не было никакого дела до вздорных фантазий самозванцев, мнящих себя её царями.
– Едут!
Вакарчук даже не вздрогнул, расслышав сдержанное рычание мотора. Из-за рощицы выплыл огромный «Кадиллак-флитвуд», пластаясь над дорогой. Сверкая чёрным лаком, приземистый лимузин сбросил скорость и замигал поворотником. Переваливаясь на ухабах, автомахина остановилась в тени сосен, и её покинули трое говорливых американцев. Похохатывая, они дружно щёлкали зажигалками, провожая глазами «Волгу», что висела у них на хвосте от самого Питера. Сохраняя лицо, чекисты проследовали дальше, к Выборгу.
– Выходите! – чётко выговорил высокий дипломат, и Степан узнал своего куратора «Айвена» – Джека Даунинга.
– Бегом! – скомандовал Вальцев.
Вакарчук выбежал первым. Даунинг кивнул ему, как старому знакомцу, и двое шустрых парней с сигаретинами в белых зубах распахнули просторный багажник.
– Залезайте! – «Айвен» сделал нетерпеливый жест. – Недолго осталось! «Миха»? Очень, очень рад!
– Сорри, – буркнул Максим, залезая в багажник, – но я не знаю, радоваться мне или не стоит.
– Стоит, мистер Зорин! – с чувством сказал Даунинг. – Стоит!
Вакарчук лёг, придавливая надутый матрасик, и крышка багажника плавно опустилась, отсекая свет.
– Вот тебе и весь сказ… – пробормотал он.
Их подвижное убежище задрожало, зашаталось. Через металл передался рёв двигателя и гул подвески. Степан закрыл глаза, чуя приток свежего воздуха. Жить можно…
Проехали Выборг. Срезали угол, двинув по Островной улице. Миновали Большое Поле и Можжевельниково. И вот мощная машина, упрямо не замечавшая выбоин, начала притормаживать.
– Торф! – выдохнул Вальцев.
– Чего? – не понял Вакарчук.
– К Торфяновке подъезжаем. Там КПП!
Приглушённый шум мотора забивал строгий говор погранцов и чопорный ответный «инглиш». Таможню наверняка предупредили, чтобы дала добро… Да и кто станет проверять автомобиль с дипломатическими номерами?
Глухо шаркнули шины – «Кадиллак» неторопливо переехал границу СССР.
– Хювяя пяйвяя! – вежливо поздоровались финские полицейские. – Терветулоа[56]!
Лимузин потихоньку разогнался, набирая скорость, но вот у машины словно силы иссякли – она прокатилась на холостом ходу и замерла, качнувшись.
Клацнул замок. Солнце, раздробленное ветвями сосен, ударило по глазам.
– Вылезайте! – бодро сказал Даунинг. – Дальше поедете бизнес-классом, хе-хе…
Моргая, Степан выбрался из чрева «Кадиллака» и ступил на твёрдую землю. Она ничем не отличалась от той, которую он только что покинул. Возможно, навсегда.
За дорогой шумели сосенки и журчала бурливая Ваалимаанйоки.
Финляндия. Прихожая «свободного мира».
«Миха» молча пожал руку «Айвену» и полез на заднее сиденье. «Вендиго» присоседился к нему, захлопывая дверцу.
– Вот тебе и весь сказ… – выговорил он осипшим голосом. Причудливо виражившаяся судьба описала резкий зигзаг.
Глава 8
– Родерик Смит! – представился агент ФБР, по-коровьи жуя резинку и блестя зеркальными очками. – Просто Родди.
– Капитан Хартнелл, – лениво козырнул Пегготи, похожий на Джеймса Бонда в возрасте, седого и бестрепетного. – Командир специальной опергруппы ЦРУ.
p>– Ого! – подивился Родди. – Ну и занесло вас, ребята!– У нас тут свои дела, – небрежно перебрал пальцами Хартнелл. – Покажи лучше, где здесь что!
Чарли Призрак Медведя сощурился, охватывая взглядом унылую холмистую равнину, что укатывалась к отрогам Соснового хребта[57]. Изрезанная оврагами, пятнистая от разрозненных чащ, местность выглядела пустынной и безрадостной. Резервация!
Подальности, на скудном лугу, стояли три дома вразброс, невысокие и блёклые. Зато между ними топорщились яркие палатки, целый лагерь, словно цветастая грибница.
– 18-е шоссе проходит чуть севернее, – начал агент ФБР в суровой манере полководца. – Оглала – в трёх милях к западу. А ранчо Скачущего Быка – это воон те дома. Видите? Краснокожих там человек сорок, каждый второй с оружием… Но наших в шесть раз больше! – хвастливо добавил он. – Мы подтянули бронетранспортёры и вертолёты, так что все подходы к ранчо блокируются.
Чарли Призрак Медведя презрительно сжал губы. Чистокровный дакота, он не считал бледнолицых за людей, особенно таких, как этот говорун, румяный и сытенький. В чистенькой рабочей рубахе и синих джинсах, в ковбойских бутсах и лихо заломленном берете, агент Смит любовно поглаживал новенькую кобуру с «кольтом» 45-го калибра.
– Я понял, – сказал Пег прохладным голосом (джи-менов[58] он не жаловал). – Та-ак… И где тут окопались ваши? Мало хорошего попасть под дружественный огонь!
Фэбээровец сплюнул жвачку и картинно вытянул руку:
– Команда СВАТ[59] рассредоточилась в оврагах к югу и востоку от ранчо, наши держат северное направление, а ГУНы[60] окопались на холмах с запада. Эти полукровки самые опасные, Дик Уилсон[61] набрал настоящих бандитов!
– Спасибо, учтём, – сухо ответил Хартнелл. – Выдвигаемся. Чак!
Призрак Медведя бесшумно канул в заросли молодых хилых сосенок.
– Смок! Райфен! За мной!
Цэрэушники исчезли в чахлом лесочке, и агент Смит только головой покачал – растворились как дым, ни одна хвоинка не дрогнула…
– Ну что, краснокожий брат мой? Карты на стол? – усмехнулся Пегготи, взглядом провожая молодых оперативников, что крались по склону холма. – Смок с Райфом засядут по ту сторону лощины, а мы – по эту… К-хм… Ответь мне сначала на один вопрос. – Он остро глянул на Чарли. – Тогда, во Вьетнаме… Почему ты меня спас? Мы ведь с тобой люди очень недобрые!
Призрак Медведя посмотрел командиру в глаза.
– Ты раскидал тех уродов в Дюранго, – спокойно проговорил он. – Не дал им изнасиловать индейскую девушку. Я запомнил.
– Понятно… – затянул Хартнелл, по-новому глядя на давнего напарника. – Тогда слушай. И учти – обо всём, что я тебе скажу, даже президенту ещё не докладывали, засекретили наглухо! Я и сам информацию по кусочкам собирал, как детский пазл. Мы здесь по очень странному поводу – надо проверить одно… хм… пророчество, что ли.
Чак слегка приподнял брови.
– Да я сам ни черта не понимаю! – раздражённо скривился Пегготи. – В общем, какой-то пророк объявился и предсказал, что сегодня снайпер из ГУНов снимет индейского парня Джо Стантца, а чуть позже, вот в этой самой лощине, кто-то прикончит двух агентов ФБР, Джека Коулера и Рона Уильямса. Вонючки те ещё! Ну того, кто услал Джо в Край Вечной Охоты, искать никто даже и не подумает, сам понимаешь, а вот за убийство джи-менов найдут кого посадить. Словят невиновного из ваших и впаяют ему два пожизненных! Сейчас он там, – Хартнелл кивнул в сторону ранчо. – Зовут Пелтиер, Леонард Пелтиер.
– Слыхал, – кивнул Призрак Медведя.
– Понял?
Чак не отвёл глаза под пристальным взглядом.
– Понял, – разлепил он губы.
Зашипела «уоки-токи», и Пегготи проворно скинул рюкзачок, выуживая рацию.
– Пи-Эйч на связи.
– Говорит Эр-Би! – возбуждённо забубнила «уоки-токи». – Информация подтверждается! Снайпер-коп стрелял в Джозефа Беделла Стантца. Тот убит наповал! Что у вас?
– На позиции.
– Коулер с Уильямсом только что отъехали на «Форде», то ли синем, то ли тёмно-зелёном, не разобрал! Как только всё произойдёт, сразу радируйте!
– Понял, Эр-Би.
Едва Пег отложил рацию, как послышался шум мотора. Заляпанный грязью синий «Форд» выехал на разбитую дорогу, повторявшую изгибы скучной лощины, лишь кое-где отмеченной креозотовыми кустами. И тут же, словно извергнутый недрами, возник красно-белый пикап. Подпрыгивая и качаясь, он нёсся навстречу «Форду». Засверкали вспышки выстрелов – двое, стоявших в кузове, и ещё один, прямо из кабины, открыли огонь по машине ФБР. Та завизжала тормозами и встала поперёк грунтовки, скрываясь в туче пыли. Неизвестные стрелки подбежали к «Форду» и, пока водитель пикапа разворачивался, хладнокровно добили агентов.
Пять ударов сердца – красно-белое авто уже несётся прочь, пропадая в клубах рыжего праха.
– За мной! – процедил Хартнелл, бегом спускаясь с холма.
Призрак Медведя подбежал к «Форду» первым.
– Мертвы, – доложил он спокойно. – По три пули каждому.
Кивнув, Пегготи выцепил рацию.
– Говорит Пи-Эйч!
– Эр-Би на связи! Ну?!
– Убиты оба.
– О’кей! – довольно пророкотала «уоки-токи». – Всё, Пи-Эйч, сматывайтесь! Операция закончена!
– Да, сэр. – Пряча рацию, Хартнелл обернулся к Чарли. – Смока с Райфеном я отошлю на базу, а тебя жду в Оглала до вечера.
Молча кивнув, Чак зашагал к ранчо Скачущего Быка.
– …Поезд сообщением Одесса – Москва прибыл на второй путь главного направления, – гулко разнеслось под легчайшим арочным сводом Киевского вокзала. Голоса, топанье, мощный глухой рокот тепловоза и прочее шумство не таяли, расходясь на просторе, а теснились под стеклянными изгибами перекрытия, метались тысячей вспугнутых эхо.
– В метро? – Мама неуверенно глянула на папу.
– В метро?.. – рассеянно повторил отец, витая в иных пространствах. – Наверное… – и подхватил тяжёлый мамин чемодан.
– Ух ты! – восхитилась Настя. – Я ещё никогда в метро не каталась!
– Револий Михайлович обещал нас встретить, – напомнил я, берясь сразу за две туго набитые сумки на колёсиках. Ни у кого в мире ещё не было таких! А на кармашках Рита вышила: «Центр НТТМ «Искра».
– Револий Михайлович – занятой человек… – Мама отобрала у меня одну из сумок и покатила по перрону. – Догоняйте!
– Спорим? – прищурился я вдогон.
– Не буду! – рассмеялась мама, оборачиваясь. Видно было, что она трусила, но держалась, только нервничала немного.
– Шагом… – пропыхтел папа.
– …марш! – скомандовала сестричка.
На привокзальной площади было людно, однако чёрную «Волгу» Суслова-младшего я углядел сразу.
– С тебя «Наполеон», мамулька!
Револий Михайлович узнал меня и замахал рукой. Немного погодя я её крепко пожал.
– Здрасьте!
– С приездом! – расплылся в улыбке Суслов. В белых джинсах и рубашке, в светлых мокасинах того же молочного цвета, он выглядел весьма импозантно, смахивая на Марчелло Мастрояни.
– Знакомьтесь: Револий Михайлович, директор института и генерал от кибернетики, – представил я его. – А это моя мама, Лидия Васильевна. Мой папа, Пётр Семёнович, и сестричка Настя.
– Очень приятно, – сказал генерал, целуя мамульке руку и подпуская в голос бархатистые нотки. «Лидия Васильевна» улыбнулась с видом кинозвезды, уставшей от поклонников, а «Пётр Семёнович», задувая огоньки ревности, натужно пошутил:
– Ну по Мишкиной табели о рангах я и до майора не дотягиваю!
– На новом месте службы, товарищ майор, – рассмеялся Револий Михайлович, – вы скоро обмоете звёздочки полковника! Это я вам обещаю. Ну, садимся!
– Да нам аж до Миусской, до «Менделеевки»… – засмущалась наша абитуриентка, уже не комсомолка и не спортсменка, но точно – красавица.
– Да хоть до самого Миуса! – хихикнул Суслов, отпирая багажник. – Давайте сда…
Уложив ручную кладь, все расселись – моя семейка устроилась на заднем сиденье, а я занял место рядом с водителем. «Волга» тронулась и покатила, бампером словно раздвигая Москву. Одолев Бородинский мост, Револий Михайлович выехал на Садовое кольцо.
– Лидия Васильевна, – душевно заговорил он, поглядывая на маму в зеркальце, – можете начинать гордиться сыном – он далеко пойдёт!
– Да я уже горжусь! – засмеялась довольная родительница, трепля мои волосы.
– И я! – воскликнула Настя.
– Пап, хоть ты их не слушай! – усовестил я родню.
– Уже и погордиться нельзя! – хохотнул отец.
Под смех да весёлый трёп мы и добрались до «Менделеевки» – пробок нынешняя Москва не знала.
– Приехали, Лидия Васильевна!
Московский химико-технологический выглядел необычно – главный корпус выступал из зелени парка белым полуцилиндрическим объёмом. Мама тяжко вздохнула:
– Я пока без чемодана, ага? Узнаю там всё…
– Давайте-ка я с вами пройду! – энергично сказал Суслов, покидая машину. – С Геной[62] я давно знаком, он тут ректором… Да вы не пугайтесь так, Лидия Васильевна! Никакого пошлого блата, Геннадий этого не выносит. Сдавать будете как все! Пойдёмте, пойдёмте…
Галантно отворив дверцу для дамы, Револий Михайлович увёл её к будущей альма матер. Папа беспокойно заёрзал, и я дал ему подсказку:
– Мамин чемодан остался…
– Точно! – обрадовался отец, быстренько вылезая наружу.
Я переглянулся с Настей.
– Пошли? Чего тут сидеть?
– Так. Пошли!
И мы потопали. Сначала я держал Настину ладошку в своей пятерне, но потом она застеснялась и взяла меня под ручку, как большая девочка.
В полукруглом холле-аквариуме стоял памятник Менделееву. Яркий витраж полосовал потолок, где висели светильники в виде кристаллических решёток. Вокруг двух квадратных колонн с барельефами знаменитых химиков вились мятущиеся абитуриенты, почтительно уступая дорогу озабоченным профессорам, а вот родители наши вместе с «генералом от кибернетики» куда-то запропастились.
– Так. Упустили! – беззаботно сказала Настя, не слишком, впрочем, отходя от меня.