Целитель. Двойная игра Большаков Валерий

В зеркале отразилась симпатичная дивчина. Крепкая шея немного портила её, но длинные волосы скрывали сей изъян.

– Ну хватит любоваться! – грубо сказал я и, повесив на плечо мамину сумку, покинул гараж. Не сразу, правда. Сначала приоткрыл дверь, выглянул, убедился, что никого вокруг, и тогда уж выскользнул наружу, поспешно запирая дверь. Уф-ф!

Подул ветерок, озоруя, задрал подол, и я охнул, руками прижимая платье. Непривычно обвеяло голые ноги.

«Не трусь, стыдливый ты наш! Девчонки же ходят как-то, и ничего…»

Выдохнув, я зашагал к улице Ленина, следя за каждым шагом, поминутно осаживая себя, а то ещё мужицкая походка смажет весь девичий образ.

Зайдя в магазин, купил пару бисквитных пирожных и бутылку «Крем-соды» – газировку я превращу в лекарство…

Шагая по улице, я «вся испереживалась», как Настя однажды выразилась. Встречные особи мужеска полу поглядывали на меня весьма одобрительно, вскользь оценивая фигуру, и мне стоило немалого труда удерживать на лице лёгкую улыбочку с оттенком надменности. Мол, хороша Маша, да не ваша.

Больше всего я боялся повстречать знакомых или одноклассников, но уберёгся, а приблизившись к воротам детской больницы, сбавил шаг.

Здесь мы проходили медосмотр в восьмом классе, и я примерно знал, где тут что. Маленький больничный городок уютно разместился среди парка – белые корпуса стильно смотрелись на фоне пышной зелени. По асфальтированным дорожкам степенно прогуливались ходячие больные, едва сдерживаясь, чтобы не пуститься вприпрыжку. Пофыркивая, проехала «Скорая». Толстая тётка в белом халате, переваливаясь, толкала тележку, заставленную парившими вёдрами. Обед повезла…

Я напрягся, сжимая губы, когда подумал, что уже попал под наблюдение. Наверняка не одни медики таскаются по парку… Впереди семенила коренастенькая девушка без выраженной талии, и я догнал её, непринуждённо кивая на сетку с продуктами:

– Подкармливаете?

– Ну да! – рассмеялась незнакомка. – У меня тут братик лежит, в «травме». Ногу сломал – буквально на ровном месте! Допрыгался! Представляете?

– У-у! – завёл я. – Помню, один дяденька и вовсе со стула навернулся. Очнулся – гипс!

Мы очень натурально засмеялись – наблюдатели опишут нас как подружек, что и требовалось доказать.

– Ну ладно, пусть ваш братишка выздоравливает. И осторожней со стульями!

Мы расстались на весёлой ноте – девушка убрела к брату, а я через служебный вход проник в отделение хирургии. «Соберись, – приказал себе, – сконцентрируйся!»

Тихо, гулко, прохладно, лизолом попахивает…

Я поднялся на второй этаж, не оглядываясь, и свернул налево, к подсобке – помнится, технички именно оттуда выходили со своими орудиями труда. А сыграть уборщицу – это самое разумное, ведь на младший техперсонал никто не обращает внимания, в упор не видят. Меня, впрочем, и технички не заметят – перерыв. Надо уложиться в пятнадцать-двадцать минут…

Подсобное помещение не запиралось – от замка осталась лишь аккуратно выпиленная дыра в филёнке. Я прошмыгнул за дверь, попадая в комнатку-пенал, с пола до потолка отделанную белым кафелем, как в операционной. Свежие, выглаженные халаты висели в старом шкафу без дверок. Я быстренько затянулся в тот, что пришёлся по размеру. Нахлобучил на голову белую накрахмаленную шапочку, обжимая золотистые пряди. «Готова к труду и обороне!»

– О, донна Роза! – наигранно постонал я, взбадривая трясущуюся натуру. – Тьфу, гадость какая…

На полу возле узкого окна громоздился целый «сервиз» разнокалиберных вёдер. Я взял два и снял с крашеной батареи высохшую тряпку, сохранявшую ребристые отпечатки. Одно ведро наполнил водой из шипящего крана, а в другое уложил бутылку «Крем-соды» и коробку с пирожными, прикрыв их тряпкой. Ну, начали!

Сердце колотилось как пойманное, а сохнущие губы не облизывал лишь потому, что боялся стереть помаду.

Выйдя в коридор, я излучал спокойствие Будды. Со скучающим выражением на лице прошёл к палате Невкапсы – на её двери блестела медью цифра «5». Разумеется, заботливые кагэбэшники указали точный адрес, чтобы Миха не заплутал!

Рядом с дверьми, ведущими в палаты и ординаторскую, пропускали взгляд большие квадратные окна. Почти все задёрнуты лёгкими тюлевыми занавесками, но только не в палате Димы. Следовательно, камера наблюдения установлена в комнате напротив. Там почему-то темно, а на окне плотная штора. Ну разумеется…

«Не смотреть туда, не смотреть!»

Ага, а вот и проводочек к микрофончику… Его цепляли прямо к витому шнуру, что крепился по старинке, на керамические ролики. Если не знать о прослушке, то и не заметишь.

Я покосился в окно пятой палаты. Можно спорить на что угодно – со двора задействована ещё одна фотокамера. Скорей всего, второй наблюдательный пост – в здании напротив. Там, кажется, кардиологическое отделение. Ничего, подвинутся сердечники…

Оставив вёдра, я неспешно отправился за шваброй – и достал из сумки «секретное оружие». Это была смесь собственного сочинения – я наболтал её из просроченного шампуня, тосола и ещё пары ингредиентов. Вернувшись к Димкиной палате, деловито смочил поролоновую губку моим средством и щедро намазал окно.

Нервы натянулись до звона, пальцы у меня дрожали, а я ещё и попой крутить пытался, лишь бы отвлечь внимание невидимого зрителя.

Смесь моя залепила стекло, размывая видимость, и я, пока она не оплыла, заторопился. Быстро обмакнув тряпку в воду, отжал её, бросая на швабру с громким шлепком, – и подхватил пустое ведро с «лекарством».

Дима Невкапса лежал в палате один, ещё три кровати стояли заправленными. Правильно, зачем оперативникам посторонние…

Поворачиваясь спиной к окну, выходившему во двор, я молча подмигнул мальчику. Дима нерешительно улыбнулся.

Маленький, худенький, бледненький, с круглой головой, лишённой волосёнок…

«Давай лечиться! – лезла в голову задорная кричалка мультяшной Маши, спутавшейся с медведем. – Давай лечиться!»

Достав подарки, я налил Диме полный стакан шипучей «Крем-соды». Вынул из нагрудного кармана сложенную бумажку с отпечатанным заранее текстом и показал мальчику. В записке значилось: «Молчи, ничего не говори! Я тебя вылечу!»

Димины глаза забегали, считывая текст, – и сделались круглыми. Поднялись, глядя на меня с разгорающейся надеждой.

Я достал вторую записку: «Пей, это как лекарство. Микрофоны в тумбочке? Если там, моргни два раза».

Мальчик скосил свои карие глаза на тумбочку и дважды мигнул. Держа стакан обеими руками, выпил газировку. Я налил ещё и придвинул пирожные с зелёными кремовыми листочками и сладкими розовыми цветками.

«Никому ничего не рассказывай. Ладно?» – просила третья записка. Дима медленно кивнул, будто заворожённый.

Всё, можно было уходить. Я долго «заряжал» бутылку, пока добирался сюда на автобусе, так что и одного стакана должно хватить. Ну пусть пирожные лопает и допивает для гарантии, а мне, чтобы не вызвать лишних подозрений, пора изобразить уборку помещения.

Я резво заработал шваброй, протирая пол. К этому моменту смесь стекла, возвращая окну прозрачность, но запечатлевать наблюдателям особо нечего. Техничка моет пол. И что? Куда ж больнице без санитарии и гигиены?

Подмигнув Диме напоследок, я покинул палату, вынося ведро боком, чтобы не попасть в кадр. Намочив тряпку, принялся рьяно наводить чистоту в коридоре, усердно елозя шваброй. Мимо прошёл врач с озабоченной гримаской на лице, но даже не посмотрел на меня. Прошаркали худущие отроки в застиранных халатах, держа на весу руки в гипсе – от них несло куревом. Ну всё, пора закругляться.

Со шваброй наперевес, погромыхивая вёдрами, я зашёл в подсобку и быстро переоделся, не забыв поправить причёску. Хирургические перчатки стянул и засунул в сумку. Записки сжёг, а пепел растолок и смыл. Всё? Всё.

С независимым видом покинув рабочее место, симпатичная техничка процокала по ступеням и вышла на улицу. «Шнелле, шнелле!» – как папа говорит. Подозрительные типы не маячили в отдалении, но и расслабляться рано. Очень хотелось ускориться… «Потерпишь!» Ещё немного, ещё чуть-чуть…

Меня всего колотило. Даже мой пикантный камуфляж не так портил нервы, как мутный, липкий страх. Он царапал мне спину – чудилось, что множество глаз смотрит вслед, и вот уже наблюдатели срываются с места, чтобы задержать наглого «Миху»… А я, будто во сне, никак не могу прибавить шагу – еле тащусь мелкой поступью!

«Да когда ж это кончится!»

Не выдержав, я согнул ногу в колене, изящно поправляя ремешок босоножки, а заодно косясь в сторону больничного городка. Никого… Дышать стало чуток полегче.

Как всякая сознательная девушка, я перешёл улицу по зебре, а тут и автобус подоспел. Минут через пятнадцать, порядком успокоившись, уже семенил по улице Ленина, сойдя у Дворца пионеров.

Ещё немного, ещё чуть-чуть…

И тут меня накрыла настоящая паника. Я едва не ломанулся через кусты в парк, лишь бы скрыться – навстречу, беззаботно помахивая сумочкой, дефилировала Рита.

Равнодушно скользнув глазами по моему лицу, пылавшему всеми оттенками красного, Сулима дёрнулась, чуть приподнимая брови в явном замешательстве, даже дивный ротик приоткрыла – и прекрасная, изящная патрицианка хохотнула совершенно по-плебейски.

– Привет, Риточка! – защебетал я, бесцеремонно обхватывая тоненькую талию и увлекая пацанку за собой.

– Привет, привет! – подыграла мне Рита, разворачиваясь и чмокая в щёчку. – Ты что затеял? – Она слегка подтолкнула меня локтем в бок.

– Так надо, – выцедил я.

Две подружки спустились в подземный переход, и одна из них, проверившись, обрисовала суть.

– Ты молодец, – серьёзно сказала Сулима, дослушав, – всё правильно сделал! Но до чего же ты хорошенький в этом платье! – Лицо её заметно подрагивало, едва удерживая смех. – Симпомпончик!

– Смейся, смейся… – горестно вздохнул я.

– Нет, ну правда! – Успокаивая, Рита погладила меня по плечу.

Поднявшись из перехода к скверу Победы, я вздохнул.

– Всё, Рит, дальше я… одна.

Сулима задержала мою руку в своей.

– Седьмого июня у меня день рождения, – сказала она, ласково улыбаясь. – Я уже позвала близняшек и Альбину с Изей. Будут Дюха с Тимошей, Настя твоя… Инну тоже приглашу, но ждать… ждать буду одного тебя. Наверное, я таки влюбилась… – На щеках у неё проявилось по румяному пятну.

Настроение моё испортилось, погребая под серыми обломками негатива искорки хвастливой радости.

– Риточка… – пробормотал тускло. – Со мною трудно… И опасно…

– С тобой хорошо! – убеждённо сказала девушка и нежно поцеловала в щёчку. – Пока, подружка…

Задумавшись, я побрёл по аллее, выкинув из памяти невольное «оборотничество».

Сквер Победы мой самый любимый. Соседствуя с Домом Советов, он вытягивается от улицы Ленина до площади. Главную аллею невесть когда обсадили елями, обычными и голубыми, и круглый год её укрывала густая тень, напитанная чудесным духом смолы да хвои.

Стен райкома КПСС или Пионерского переулка с другой стороны не углядишь – разросся ельник, сплотился, пряча неведомую тайну за колючими ветвями…

Меня тянуло присесть на скамью под живым навесом еловых лап, подумать, как жить дальше, нежданно-негаданно став стороною любовного треугольника, но не в платье же! И я прибавил шагу, семеня.

Ещё немного, ещё чуть-чуть…

– Каких-нибудь пять-десять минут, и можно вынимать! – объявил Вайткус невнятно, с силой отирая лицо.

Андрей, Изя и Женька взволнованно сопели рядом с электропечкой, где мы отжигали сверхпроводящую керамику. Обычная муфельная печь, ничего особенного. Ромуальдыч во Дворце пионеров выклянчил списанную ПМ8 – юные гончары в ней глиняные игрушки обжигали. Починил – и как новая.

Изя протянул ладони, и Жека одёрнул его:

– Куда ты лезешь, мон шер? Обожжёшься! Меня тогда Алька убьет!

– Да уже не горячо! – парировал Динавицер. – С утра знаешь как пекло?

– Скоро уже… – пробормотал Дюха, склоняясь к термометру.

– Да я ж говорю… – Ромуальдыч зевнул и потянулся, разминая члены.

– Шли бы вы спать, – сказал я, малость психуя. Два дня мы мололи и перемешивали, отжигали и толкли в ступках. Спрессовали пятнадцать «таблеток» – и снова в муфель на двенадцать часов. Девятьсот пятьдесят градусов с подачей кислорода, и ме-едленное, ме-е-едле-енное остывание…

Вайткус всю ночь дежурил, следил, чтобы температура не опускалась быстрее ста градусов в час. Та ещё работка! Легче дрова рубить до утра, чем тупо сидеть – и бдеть. Спать-то хочется! А в мастерской тихо, тепло, диван мягкий – так и тянет прилечь…

Не зная, чем себя занять, я переставил в шкафчик банку с драгоценной окисью иттрия, похожей на ахар-песок. Достал-таки Ромуальдыч! Оказалось, что оксид иттрия входит в состав люминофора для кинескопов, а у Вайткуса знакомые на Киевском радиозаводе. Нужный человек.

Прихватив ветошь, я протёр раму настольного пресса, и без того пускавшую зайчики, но как ещё нервы успокоить? А вот у моих одноклассников переживаний – ноль. Коротая время, они затеяли соревнования в «чу»: клали две или три монетки на обратную сторону ладони, подбрасывали их и ловили – надо было выхватить каждую денежку отдельно, пока те падали.

– Поймал! – вопил Изя, сцапав по очереди пятак и трёхкопеечный кругляшок.

– Случайность, мон шер, – задирал нос Жека.

– А ты сам попробуй! – подначивал его Андрей, приглаживая ёжик на голове.

Ромуальдыч в сотый раз глянул на часы и хлопнул в ладоши.

– Так, всё! Вынимаем!

– Ура-а… – тихо завёл Жуков.

– Па-ам, пам-пам, пара-пара-пара!.. – изобразил туш Зенков.

Вайткус осторожно отпер дверку печи, дохнувшую теплом, и я подцепил на кончик ножа чёрную «таблетку» размером с десятикопеечную монету, только чуть-чуть потолще.

– Ч-чёрт! – прошипел со злостью, перекидывая «таблетку» на верстак.

Изя рванулся и поймал её. Выронил, испугавшись, что «таблетка» раскалена, но тут Дюха резко присел, вылавливая образец у самого пола.

– Есть! Миха, а чего ты…

– Брак это! – в сильнейшем раздражении я выщелкал из муфеля остальные «таблетки». – Видите? Они все с прозеленью!

– И чё? – не понял Изя, вертя в руках горячую «таблетку».

– А то, – буркнул я. – Им не хватило кислорода.

– Давление вроде в норме было… – озаботился Ромуальдыч.

– Может, кислород… того… не совсем кислород? – предположил Зенков, катнув ногой синий баллон. – Накачали обычного воздуха?

– Ладно! – Я удручённо махнул рукой. – Всё как полагается – первый блин комом…

– Первые «таблетки»! – хихикнул Изя.

– Перемалываем, – решительно заявил я, сгребая образцы в агатовую ступку, – и отжигаем заново!

Дюха, дурачась, щёлкнул пассатижами, изображая кинохлопушку, и объявил скороговоркой:

– «Высокотемпературные сверхпроводники»! Дубль два!

Фултон[44] широко шагал впереди, пересекая гулкий холл и топча знаменитое панно с орлом, восседавшим над розой ветров. А Даунинг с любопытством вертел головой. Смешно, но в Лэнгли он попал впервые. Как-то было недосуг посетить замок «рыцарей плаща и кинжала»…

Статуя Натана Хейла[45], барельеф Аллена Даллеса, мраморная мемориальная доска, истыканная звёздочками в память погибших разведчиков, – всё влекло Джека новизной и скрытыми истинами. Он даже улыбнулся, сравнив себя с простым деревенским парнем, заробевшим в логове тайных сил.

– Джек, не отставай! – подстегнул его голос Фултона, нетерпеливо манившего из кабины лифта.

– Иду, иду!

Даунинг заскочил внутрь, и двери сошлись.

– Боюсь, сегодня наша командировка и закончится, – проворчал Роберт, – а завтра опять в Россию.

– Судьба… – пожал плечами Джек.

Он уже и не помнил толком, когда подхватил это чисто восточное отношение к жизни – философское и круто приправленное фатализмом. Вряд ли в красном Китае, скорее в Малайзии, где скрестились пути Будды Шакьямуни и Мухаммада.

Лифт замер на седьмом этаже. Сунув под нос охраннику идентификационные карточки, Даунинг с Фултоном зашагали к кабинету директора.

Колби уже ждал их, нервно вышагивая от огромного письменного стола к окну, откуда открывался вид на Потомак, и обратно.

– Ну наконец-то! – воскликнул он. – Проходите, садитесь – или бегайте кругами, как я!

Роберт выбрал нечто среднее – остался стоять, а Джек счёл за лучшее развалиться в мякоти большого кожаного кресла.

– Признаться, господа, – заговорил директор, помяв руки, – я не слишком верил в операцию «Некст», но факты заставляют считаться с собой. Мы получили список, переданный «Микки»… Я правильно называю этого русского предиктора?

– Можно и так, сэр, – подал голос Даунинг. – «Миха» – это производное от имени «Михаил», как Микки – от Майкла.

– Уже легче! – хохотнул Колби.

Джек с интересом посматривал на директора ЦРУ. Уильям Иган Колби больше всего походил на бухгалтера, но именно этот слюнявый интеллигент вёл операцию «Феникс» во Вьетнаме – сколотил первые в мире «эскадроны смерти» и устроил кровавую баню тысячам туземных коммунистов или причисленным к «комми». И как в одной шкуре ужились две разные натуры, Хайд и Джекил?

Директор присел на стол, складывая руки на груди.

– Вчера, джентльмены, – торжественно провозгласил он, – на конкурсе «Мисс Америка» в Ниагара-Фолс победила Саммер Бартоломью! Не сказать, что куколка, но именно её назвал этот ваш «Мика».

– Шеф, вы знаете моё мнение, – осторожно начал Фултон, – русские способны на всё. Так почему бы им не состряпать якобы Михин список в секретных институтах КГБ?

– Согласен! – вскинул руки Колби. – Согласен! Никто не мешал Советам подкупить жюри конкурса красоты или… или ещё как-либо явить нам своё разнузданное коварство. Но плевать на эту Саммер! Откуда они могли знать то, что случилось тридцатого апреля? Допустим, здесь, в этих стенах, засел русский «крот». Допустим! И вот он вызнал сроки тайной операции «Порывистый ветер» и число кораблей 7-го флота, в ней задействованных… Ладно! Джек, вы, кажется, тоже служили во Вьетнаме?

– Да, сэр, – наклонил голову Даунинг. – Морская пехота, сэр.

– Следовательно, вы в курсе тамошней бестолковости! – вывел директор ЦРУ. – А уж когда коммунисты подходили к Сайгону, она и вовсе перешла в состояние хаоса! Допустить можно всё что угодно, но какой «крот» мог знать, что мы успеем эвакуировать именно тысячу семьсот тридцать семь граждан США, не считая вьетнамских прихлебателей? Да нам самим не было это известно! Несколько семей решили спасаться на машинах – их перехватили уже за городом. Трое или четверо купили лодку вскладчину – вертолёт снял их, когда они сплавлялись к порту. Узнать подобное заранее просто не-воз-мож-но! Вывод один – мы действительно имеем дело с предиктором! Где он сейчас?

Резидент обернулся к Джеку, и тот неспешно ответил:

– В России, сэр, в надёжном месте. Наш агент помог «Михе» скрыться и уговорил-таки на выезд из страны. Предиктору не хочется покидать СССР, но он боится угодить в лапы КГБ. По словам агента, «Миха» не верит, что его станут пытать в застенках Лубянки, однако и перспектива всю жизнь провести на охраняемом объекте, пусть даже с райскими условиями, тоже… не радует. И «Миха» выбрал свободу!

– Отлично! Роберт? – Директор по-птичьи дёрнул головой, взглядывая на резидента.

– Мы готовы, сэр, – уверенным голосом заявил Фултон. – Эксфильтрация будет осуществлена в течение месяца максимум. Необходимо учесть все мелочи, тщательно продумать каждый шаг, поскольку второго шанса русские нам не дадут.

– Действуйте! – энергично кивнул Колби.

– Максим!

Иванов подошёл к столу и тяжело опустился на лавку. Вальцев возник как добрый дух из сказки.

– Младший лейтенант Вальцев… – начал он браво.

– Отставить, – проворчал Борис Семёнович. – Как нос?

Максим смешно скосил глаза на свой курносый, изменивший кривизну.

– Да нормально, товарищ генерал-лейтенант, – сказал он. – Я уже привык!

– Горбинка розовым выделяется… – озаботился Иванов.

– Проходит уже! – заспешил Вальцев. – Косметологи говорят, за пару дней пройдёт совсем. Главное, что шва не видно!

– Ну да, ну да… – протянул генлейт и вздохнул. – Могу тебя обрадовать – ЦРУ заглотило крючок вместе с приманкой и поплавком. В Лэнгли дали добро на твою эксфильтрацию.

Вальцев побледнел. То, к чему он готовился, но считал далёким и не совсем взаправдашним, вдруг приблизилось одним скачком, окружая холодной, опасной реальностью.

– Я готов, товарищ генерал-лейтенант.

Иванов кивнул.

– Границу будете пересекать в Ленинградской области, – сухо проговорил он. – Надо полагать, в Финляндию вы попадёте в багажнике лимузина с дипломатическими номерами.

– Разрешите, товарищ генерал-лейтенант… Так мы всё-таки вдвоём… туда?

– Вдвоём, – кивнул Борис Семёнович. – Экс-фильтрация вместе с Вакарчуком выйдет естественней и правдоподобней, лишние вопросы отпадут. Не знаю, можно ли доверять ему до конца, но и выбора нет! А такой случай упускать просто нельзя.

– Да вы не волнуйтесь, товарищ генерал-лейтенант! Степан, он свой, просто с закидонами!

– Ну ты меня утешил, – усмехнулся Иванов. – Ну-у… Давай привыкай… Михаил Иваныч Зорин! Вживайся, нелегал, в новую шкуру!

– Есть!

– С Хинкисом занимаешься?

– Так точно!

– Ступай… Синицын здесь?

– Так точно!

– Позови его.

– Есть!

– Да брось ты эту армейщину, – поморщился генерал-лейтенант. – Забудь о звании, «Миха»!

– Есть… – упавшим голосом сказал Вальцев. – В смысле, да…

Иванов хмуро поглядел вслед вышедшему «Михе» и покачал головой. Не любил он вот таких непродуманных операций. Чистая импровизация! Вальцев – молодой оперативник, а его в нелегалы! С другой стороны, Максиму не нужно куда-то внедряться. Наоборот, отсутствие спецподготовки – благо. Задача у Макса простая: выдать вероятному противнику строго дозированную информацию о будущих событиях. Его будут проверять и перепроверять, а когда американцы убедятся в точности «сверханализа»… Вот тогда и посложнее игру затеем!

– Звали, Борис Семёныч?

Иванов обернулся к Синицыну и молча пожал тому руку.

– Как там твой подопечный? – спросил он ворчливо.

– Степан? – задрал бровь Игорь Елисеевич. – Да нормально… Вызнал потихоньку, что «Миха» не настоящий, и говорит: «Я, дескать, всё понимаю, но приложу все силы, чтобы заслужить ваше доверие!»

– Прямо так и сказал? – усмехнулся генерал-лейтенант.

– Дословно, – утвердительно уточнил Синицын. – Мне показалось, что говорил он искренне.

– Посмотрим, – устало вздохнул Иванов.

– Да не переживайте вы так…

– Хватит меня утешать! – резковато парировал Борис Семёнович. – Насели тут, утешители… Не по нутру мне эта эксфильтрация, верно, слишком много непросчитанных факторов… Ой, да ладно! – сморщился он, махнув рукой. – Вальцева мы ещё поднатаскаем, да и «Миха», который настоящий, подкинул от-тличный материал! Там такое закрутить можно, что империалистам жарко станет! Ладно, хватит об этом. Ты вот что… Снимай наблюдение с больницы.

– К-как? – поразился Игорь Елисеевич. – Мы же…

– Мы же, вы же! – раздражённо пробурчал генерал-лейтенант и шлёпнул ладонью по столу. – Обыграл нас «Миха»! Обставил, как хотел!

– То есть?

– Поправляется Димка, понял? Заглянул-таки «Миха» к нему! – В голосе Иванова прорвалось уважительное удивление. – Да нет, я рад за Димку! Ему же похороны светили, не летом, так осенью, а теперь и румянец проступил, и суставы не болят, метастазы эти гадские как рукой сняло… «Михиной» рукой!

– Да не может этого быть… – затянул Синицын, сопротивляясь. – Мы же фиксировали всех, кто заходил в палату! Сплошь врачи, медсёстры, уборщицы… Заведующая детдомом раза два заглядывала…

– И эту зафиксировали? – криво усмехнулся Иванов, шлёпая о стол фотографией, как козырной картой.

Игорь Елисеевич пригляделся. Камера запечатлела молодую медсестру или уборщицу с броской внешностью. Стройную длинноногую блондинку…

– Нравится? – с ехидцей спросил генерал-лейтенант. – Брижит Бардо отдыхает! М-м? А теперь внимательно приглядись к нежной шейке этой красотки. Ну, заметил?

– К-кадык… – потрясённо выдохнул Синицын.

– Вот именно. Понял?

– П-понял… – сник Игорь Елисеевич и тут же вскинулся: – Постойте, постойте… Я же, кажется, видел эту блондинку! Да не кажется, а точно! Мы со Славиным курили в кустах, а она мимо шла с подружкой, болтала о чём-то… У неё высокий тонкий голос!

– Талант у человека, – скупо улыбнулся Иванов. – В общем, так. Жду от вас сегодня уточнённый фоторобот «Михи». К вечеру управитесь?

– Постараемся… – промямлил Синицын, собрался и отчеканил: – Так точно!

Игнат обошёл дом с угла и сверился с табличкой. Да, тот самый номер. Удовлетворённо кивнув, Арьков вернулся и вошёл в гулкий прохладный подъезд.

Кафельная плитка под ногами лежала ещё дореволюционная, белая и чёрная вразбивку, как шахматная доска. И основательные перила завинчивались вверх, следуя за плавной спиралью лестницы. Когда-то тут проживали всякие камергеры и купчики средней руки, а ныне их богатые квартиры поделены на отнорки…

Поднявшись на третий этаж, Игнат приблизился к большой двери, небрежно обитой чёрным истрепавшимся дерматином. Из рваных дыр мерзко торчала грязная вата, а посередине правой створки висела фанерка в рамке, извещавшая, сколько раз надо жать на звонок, чтобы дозваться того, кто вам нужен. Напротив нужного «И. Ю. Носова» значилось: «Звонить три раза». Вот только кнопка была вырвана с корнем – из развороченной штукатурки жалко торчали два конца провода, небрежно замотанные чёрной изолентой.

Пожав плечами, Арьков толкнул дверь, и та открылась, ритмично взвизгивая. Из тёмного коридора пахнуло неприятной кислятиной и почему-то распаренными вениками. Игнат осторожно пробрался между ящиков и ларей, уворачиваясь от велосипеда, висевшего на вбитых в стену крюках, от оцинкованной лоханки, от рассохшегося шкафа, угрожающе шатавшегося на хлябавших досках пола. Подпрыгнешь повыше – и эта рухлядь тебя погребёт…

Коммунальная квартира хранила нестойкую тишину. Нужно было прислушиваться, чтобы уловить признаки жизни – натужный кашель, невнятный говор, скрип половиц.

Свет из пустующей кухни падал как раз на нужную дверь, и Арьков коротко постучал в свежую деревянную филёнку, ещё не крашенную, но уже захватанную грязными пальцами.

– Да-да! – отозвался сиплый бас.

За порогом открылась просторная комната, в два ряда заставленная книжными шкафами. В выемке эркера, выдававшегося на проспект, уютно разместилось старое кресло и стол, заваленный книгами. На подоконнике почивала новенькая пишмашинка «Ятрань», блестя никелем и синим лаком. Рядом краснели правкой отпечатанные листы, сложенные в картонную папку.

Сам хозяин сидел, развалясь, в кресле, а его халат сливался с обивкой, маскируя изрядное брюшко. Широкое лицо Носова, увенчанное копной седых волос, ещё хранило следы былой мужественной красоты, на которую падки женщины. Время не пощадило приятную внешность офицера-ликвидатора, похоронив её под брыластыми щеками да морщинистым лбом, а глаза в тени мохнатых бровей угасли, потеряв прежний блеск и живость.

– Здравствуйте, Ипполит Юрьевич, – заговорил Игнат, оглядываясь. – Где же вы спите? На полке?

– На раскладушке, – чопорно ответил Носов. – С кем имею честь?

– Не узнали, «Герцог»? – усмехнулся Арьков, плюхаясь на единственный стул.

– «Алхимик»? – протянул Ипполит Юрьевич, близоруко щурясь. – Не может быть… Вы же погибли в Ливане! Семь пулевых ранений!

– Восемь, – флегматично поправил Игнат. – Да-а, дырок во мне тогда провертели – будь здоров. Но я живучий! Что, за мемуары взялись?

– Да это так… – смутился «Герцог». – Для служебного пользования!

– А я как раз хотел воспользоваться вашей памятью, – беззаботно проговорил Арьков. – Я ищу «Роситу».

Ипполит Юрьевич нахмурился.

– Простите… Марину… э-э… Исаеву?

– Её. – Игнат завёл глаза под потолок. – Такую женщину трудно забыть!

– Нет, я помню, конечно, – промямлил Носов, – но я уже пятый год на пенсии и…

– Ой, да бросьте! – лениво отмахнулся Игнат. – А то я не знаю, что вы каждый божий день таскаетесь в Большой дом![46] Где сейчас Марина?

– Послушайте… – возмутился старый чекист.