Бертран и Лола Барбера Анжелик

2

Первая неделя была основополагающей, а потому тянулась бесконечно долго. Лоле выделили отдельную палату в лавандово-розовых тонах, но она почти все время проводила в отделении для новорожденных, рядом с детскими кувезами, смотрела на личики Ленни и Марии, анализируя каждую гримаску.

Однажды утром, в конце второй недели, задолго до рассвета, молоденькая медсестра с глазами цвета зимнего неба поймала взгляд Лолы, прижимавшей к груди Марию. Бесконечно долгое мгновение они смотрели друг на друга, потом Лола нахмурилась, девушка улыбнулась и сказала, погладив щечку мальчика:

– Очень трудно дежурить – шумно, как на заводе, от цифр и графиков голова идет кругом. Все время кажется, что сейчас кто-нибудь выйдет и объявит результаты экзаменов.

Лола не сумела вымолвить ни слова, только посмотрела на розовый бейджик на халате медсестры. «Анья».

– Я практикантка и сделаю все, чтобы мои выпускные результаты были такими же отличными, как ваши малыши.

– У меня больше не будет детей – не смогу выносить.

Анья села на табурет и посмотрела Лоле в глаза.

– Вы поэтому такая грустная?

– Нет. Боюсь, что они перестанут дышать.

– Этого не будет. Они – бойцы, вон как сражались за жизнь.

Я думаю о тебе, Бертран, все время. Сражайся, чтобы выжить.

3

Франк замечал только хорошее. «Они прекрасны!» Он восторгался детьми и жизнью. Цитировал доктора Шмидта, педиатров, авторитетных специалистов. Иногда – специалисток. Лола слушала, не запоминая, в ее мозгу недоставало свободного места.

А вот на имя Ива Коппенса[42] среагировала, – оно было ей знакомо. «Ученый должен быть готов к встрече с неожиданным и немыслимым». Тоска по Бертрану стала нестерпимой. Она хотела увидеть его. Услышать новости. Прижаться к нему. У нее больше нет сил таиться. Она хочет жить с ним и ни от кого не прятаться. Но Бертран в плену! Она боялась. Нет, я в ужасе. Чтобы не потонуть, молодая мать смотрела на Ленни и Марию.

Как оторваться от этих глаз? Как рядом с ними не забыть обо всем на свете? Вообще-то Лола все помнила, но неотложные дела отбирали очень много сил. Кормить, качать, носить на руках, менять пеленки, измерять, взвешивать, прислушиваться, обнимать, ласкать, любоваться. Готовиться к неожиданному и немыслимому. Надеяться на это. Держать страхи в узде. Противостоять времени. Представлять, как Бертран, совершенно свободный, идет в солнечный день по дороге. Записывать цифры после ежевечернего купания и взвешивания. Чувствовать его руки, когда он меня обнимает. Думать о нем в настоящем времени. О нем и о детях. Каждый день приносил радость – дети подрастали, – но оставался днем без известий о Бертране.

Однажды утром Лола спустилась в холл за газетами и не очень удивилась, не обнаружив ни одной французской. Решила купить одноразовый мобильник и вдруг сообразила, что у нее уже много месяцев нет при себе ни наличных денег, ни банковской карты. И кому я буду звонить? Пора отсюда выбираться. Она вернулась к лифту с «честным» зеркалом и увидела своего «двойника» в мятой бледно-розовой пижаме. Килограммов девять лишнего веса. Полезно взглянуть реальности в лицо. Какие у тебя сейчас волосы? Где ты спишь? На матрасе? Под одеялом!

Лола ринулась на четвертый этаж, к детям. Она смотрела на них, чтобы отвлечься от видений о муках Бертрана. Он может погибнуть в любую минуту. Эта мысль была самой страшной. Пусть он выдержит! Пусть удача ему улыбнется! Она взяла сонного Ленни на руки, прижала к себе, прошептала:

– Ты нужен мне, малыш. Спасибо, что ты здесь.

4

Во второй половине дня в пятницу врач детского отделения сняла запрет на посещения. Снова приезжала Жеральдина, потом родители Франка и Мегера с подарочными пакетами и красивыми свертками. Молодой отец подсчитал все, включая оставшееся дома, и сказал, что у него даже голова закружилась от такого богатства. Мари-Анж заметила совершенно не свойственным ей тоном:

– Это нормально, учитывая, что Ленни и Мария останутся единственными внуками обеих семей.

Во взгляде свекрови не было укора, она всего лишь изрекла истину во всем ее величии. У Эльзы никогда не будет детей, Франк – единственный сын, я больше родить не смогу.

– Мне очень жаль.

– Я в любом случае не хочу, чтобы Лола еще раз пережила подобный кошмар, – признался Франк.

– Нужно было подарить сыну сестренку, – съехидничала Королева Милан. – Ее компания была бы повеселее моей.

– Впервые слышу от вас столь самоуничижительное признание, – мгновенно парировала Мари-Анж, сверкнув белозубой улыбкой.

Последовала более чем выразительная сцена распределения по ролям: Франк улыбнулся, его отец положил руку на плечо матери. Лола задумалась о внезапной перемене в поведении свекрови. Став бабушкой, эта незаметная женщина словно бы получила «очередное» звание. У возраста, как и у прожитых лет, есть определенный смысл. Мари-Анж стала сдержаннее краситься. «Я – бабушка!» Ей нравилось произносить эти слова, и никто бы не посмел назвать ее смешной. Франк ликовал: близнецы создали новую атмосферу в семье. Он хотел одного – «чтобы все и дальше катилось, как по рельсам!».

Дети набирали вес, жена выздоравливала, на работе все шло sehr gut[43], лаборатория давала ему положение, о котором он мог только мечтать, так зачем поддаваться на провокацию семейной гадины, ведь ей только того и надо? Франк перевел взгляд с Мегеры на родителей, с жены на дочь и сына. Я вижу, как растягивается время. Лола улыбнулась мужу, прочитав его мысли, он ответил веселой ухмылкой, и она подумала новых заманчивых перспективах, которые открывает родительство.

А между тем ничего не изменилось, пусть даже у «главного» две головы и два жадных ротика, четыре нежнейших глаза и четыре ручки с крошечными ловкими пальчиками, которые так сильно цепляются за ее пальцы. Лола как наяву ощущала кожу Бертрана. Значит, он жив. Нет, ничего не изменилось. Я жду тебя, Бертран.

5

Родители Франка ушли, им на смену появилась Наташа.

– Эта палата симпатичней прежней, где ты…

– Толстела? – спросила Лола, просматривая обложки журналов, на которых не было Бертрана Руа. – Осторожней, дорогая, я ведь и обидеться могу!

– Не верится, что они жили у тебя в животе.

– Ну и зря…

– Никаких колыбельных?

– Не изображай Королеву Милан, – ответила молодая мать, листая Paris Match. – Лучше развлеки меня.

Наташа склонилась над колыбельками и дала точный и подробный отчет о жизни их общих друзей, то и дело восклицая: «Офигеть можно!» Лола караулила момент, чтобы вклиниться и спросить, есть ли хоть у кого-то новости о мужчине, с мыслями о котором она засыпала каждый вечер.

– До чего же они миленькие! Нежные, как ангелы. Но их гладкой коже я завидую меньше, чем загару Дафны – она летела с нами на той неделе.

Лола почти перестала дышать и застыла над фотографией актрисы, как будто пыталась вспомнить ее фамилию.

– Она скорчила гримасу при слове «Франкфурт» и едва сдержала раздражение, когда услышала имена твоих детей.

Лола положила открытый журнал рядом с собой, последним усилием воли сдерживая слезы. Ей плевать на мнение Дафны Делатур и восторги Наташи, она хочет знать одно – есть у журналистки новости о Бертране или нет.

– Какой рейс?

– Из Йоханнесбурга. Но была она в Мозамбике. Ты знала, что ее дядя – посол?

Лола покачала головой.

Бертран. Бертран. Бертран. Бертран. Бертран. Бертран. Бертран. Наташа поймала ее взгляд.

– Ты не в курсе?

– В курсе чего?

Мария недовольно вывернулась, и Лола приложила дочь к груди.

– Если бы не французское телевидение, я бы не узнала, что мужика с фотографии, ну, этого Бертрана Руа, похитили в Африке.

– Он жив? – спросила Лола.

– Неизвестно. Даже дяде-послу ничего не удалось выяснить, хотя у него о-го-го какие связи – если верить Дафне.

– Они ничего не знают или ничего не говорят?

Наташа отбросила журнал и села рядом с подругой.

– По слухам, похитители сначала требовали выкуп, причем несколько раз меняли сумму, а теперь хотят, чтобы из тюрьмы освободили их сподвижников. Дафна говорит, власти надеются, что ему повезет, как Шарли Дюпре и Констанс Слак. Известно, что они живы и были похищены примерно в том же районе.

Наташа погладила пальчики ребенка.

– Его родители, должно быть, сходят с ума от ужаса.

– Кажется, Дафна создала комитет поддержки.

– Вместе с коллегами. Родители бедняги ведут себя очень сдержанно, но на определенных условиях готовы сотрудничать.

Лола как будто онемела. Она уложила свою светловолосую дочку и вытерла каплю молока, оставшуюся у той на губе. Ленни крепко спал, сладко посапывая. Солнце заливало палату, купол неба нависал над землей. Заглянула нянечка, предложила кофе.

– Bitte, fr meine Freundin auch[44].

Лола встала в дверях, спиной к Наташе, оперлась ладонью о косяк и уставилась на тонкий серо-коричневый след, оставленный носилками на стене песочно-желтого цвета. Полумертвая от страха, несчастная, обезумевшая, она собралась и, стараясь дышать спокойно, сказала:

– Раз нет доказательств смерти, значит, он жив. Если бы негодяи убили его, это стало бы известно.

Лола взяла у нянечки поднос, повернулась и поймала свое бледное отражение в зеркале, висящем в крохотной ванной. Февральское солнце светило во всю свою земную мощь. Ей захотелось немедленно уйти из больницы, бросив все – абсолютно все! – и отправиться на поиски. Без малейших угрызений совести. Чтобы прожить остаток моих дней с тобой, вместо того чтобы изображать заложницу и корчиться от отчаяния.

Ничего подобного Лола не сделала. Она аккуратно налила кофе в две белые фаянсовые чашки. Последние капли нарисовали четыре ровных кружка на поверхности, потом черная гладь успокоилась.

– Помнишь, как мы смеялись, когда Дафна говорила, что сделает для него все, что угодно? – спросила Наташа, беря чашку.

– Конечно… – Лола кивнула.

– Рехнуться можно, на что идут люди ради любви!

Лола медленно пила кофе и не слушала подругу. Она чувствовала себя тысячелетним существом, прожившим несказанно тяжелую жизнь. Вот Эльза катается по земле и вопит. Мать сообщает о смерти отца – ей тогда было четырнадцать. Она вернулась из колледжа и слушала стоя. Ей сразу стало ясно, что отныне все изменится. Другие люди не всегда будут ее понимать, а она не все сможет сказать. Сегодня это повторяется. Она не могла произнести: «Я люблю Бертрана так сильно, как только способен любить человек, но мне нечем ему помочь».

В эту секунду жизни ей захотелось издать звериный рык, чтобы он разрушил стены и время и освободил всех нас, Бертрана, Франка и меня.

6

Самолеты пересекаются на расстоянии, чтобы не взорваться в воздухе.

Самолеты пересекаются на расстоянии, чтобы не взорваться в воздухе.

Самолеты пересекаются на расстоянии, чтобы не взорваться в воздухе.

Самолеты пересекаются на расстоянии, чтобы не взорваться в воздухе.

Самолеты пересекаются на расстоянии, чтобы не взорваться в воздухе.

Самолеты пересекаются на расстоянии, чтобы не взорваться в воздухе.

Ту ночь Лола провела у окна, вглядываясь во тьму. У нее больше не было храпящей соседки. Не было телефона, доносившего до нее низкий, теплый, нежный, любящий и искренний голос Бертрана. Этаж, наверное, достаточно высокий, но сколько у нее шансов на успех?

Она легла на кровать, даже не подойдя к детям. Нет, смерть – не выход, не выбор, не пожелание. Умереть – все равно что дезертировать. Лола думала не о Бертране, но о матери, о том, как она тогда сказала: «Труднее всего сдаться».

7

И вот наступил вторник Лолиного освобождения. Были объятия, шутки, а еще две бутылки шампанского. В 12.40 молодая женщина покинула гостеприимные стены палаты 2307 и вернулась туда, где узнала о похищении Бертрана.

Она повернула ключ в замке, толкнула дверь.

– Добро пожаловать домой! – сказал Франк.

А Бертран крикнул: «Не говори мне прощай, Лола, только не сейчас!» Белые стены шептали: «Этот фотограф думает о тебе, потому что ты ему нужна…» Ощущение было почти физическим. И неуловимым. Как ледяные ладони Бертрана на ее коже. Мост никуда не делся. Я люблю тебя.

8

Бертран ничего не видел – минуту назад один из охранников со смехом швырнул ему мешок, он покорно натянул его на голову и залез в багажник. Переезды были страшнее всего, они напоминали, что он почувствовал в страшный миг похищения. Чтобы не умереть от страха, он заполнял время воспоминаниями о Лоле.

Вот они в Париже, в гостинице. Она лежит справа от него, на животе, голая. Он мог бы нарисовать все тени, каждый изгиб ее тела. Он обводил их мысленным взором, от пятки до родинки на шее. Ласка разбудила ее, он это почувствовал, но она не шевельнулась. Он лег сверху. Это было волшебно. Бертран купался в этом и других мгновениях, пока машина не остановилась. С него сорвали мешок, и заложник вернулся в настоящее. К реальности.

Одни и те же ритуалы повторялись со всеми новыми «хозяевами». ПОБОИ. УСТРАШЕНИЕ. Классика жанра. Бертран терпел, сопротивление было бессмысленным. Оставалось играть с памятью и считать убегающие дни. Он цеплялся за нить времени, как за спасательный канат, чтобы не лишиться рассудка. Раскручивал свиток с вопросами / размышлениями / воспоминаиями по заведенному образцу. Подумать утром об этом, вечером – о том. Где она спит? Ее кожа. Ее глаза. Просмотреть все «фотографии» по порядку. Как прошли роды? Родились девочки или мальчики? Окон нет. Сохранять бдительность, наблюдать. Слушать голоса. Твои пальцы касаются моего кольца. Не знаю, почему индус подарил мне его – не догадался спросить. Никогда не удается подумать обо всем… Ночь. Париж ночью. Свет фонарей. Цепь. Засов. Никакой интимности. Мальчик или девочка? Мне холодно. Предвидеть удары. Слушать день и ночь. Все запоминать. Индус сходил за кольцом в дом, оно не лежало среди тех, что он продавал, сидя у обочины. Как же хочется есть… Твои ноги на лестнице. Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЛОЛА. Ничего не забывать. Никогда. Я хочу жить с тобой. Даже помыслить не смей, что она погибла. Никогда.

Новый застенок оказался пещерой. Маленькой, на одного человека. Даже если бы Бертран изо всех сил натянул цепь, выбраться наружу не сумел бы. Выпрямиться в полный рост – да, потолок был метр семьдесят пять. Отцу и брату пришлось бы наклонять голову. Осторожно, новые охранники смотрят!

Бертран сел, но продолжил наблюдать сквозь завесу отросших волос. Язык тела универсален, понять его легче, чем слова. Впрочем, в плену он выучил не меньше трех десятков слов и даже начал различать диалекты. У Бертрана были способности к языкам (он этим никогда не хвалился), и он составлял собственный словарь, не записывая ничего, что могло бы его выдать.

В любом случае вряд ли будет время продолжить «лингвистические экзерсисы».

Когда разбойники дали ему бумагу, Бертран стал делать зарисовки, за что над ним смеялись или били. Он набрасывал, штриховал, растушевывая оружие, руку, дверь. Камни. Профиль. «Поганое» ведро… Бумага была непрочным материалом, она мялась, рвалась, а бандиты выбрасывали рисунки – на всякий случай. «На плаву» его держал голос Лолы. «Бортпроводникам объясняют, что делать с механическими поломками, а в случае взятия заложника приказывают ни в коем случае не сопротивляться». Я слушаю тебя, Лола. Я хочу снова тебя увидеть. Я хочу жить с тобой.

9

Покидая клинику, Лола не знала, сколько раз набрала +336……, как будто надеялась, что унылый механический голос произнесет что-нибудь новенькое. Номер, видимо, больше не обслуживался, ни один проживающий в парижском районе человек по фамилии Руа не принадлежал к семье заложника. То же самое относилось к врачам и медсестрам, даже патронажным. Ее множество раз оскорбляли, и она проклинала себя за то, что вовремя не сообразила записать адрес Бертрана и его почту. Человек никогда не готовится к встрече с несчастьем, подсознательно отталкивая саму мысль, что это может случиться. А ужас пикирует ему на голову и расплющивает его в лепешку. Лола читала все, что находила в «Гугле», помогла Википедия: Бертран родился 18 августа 1979 года. Я была уверена, что ты Лев, и не ошиблась. Она регулярно просматривала страницу Бертрана Руа в «Фейсбуке», открытую комитетом поддержки, читала комментарии, но не решалась ничего написать под собственным именем. Решила послать письмо через GEO в надежде, что его передадут родителям Бертрана в Рив-сюр-Марн. Молодая женщина сочинила несколько вариантов и все еще дополняла последний, пытаясь объяснить, что чувствует. Ни один конверт не ушел по адресу, потому что ты все еще в плену. Оставалось ждать и бродить по Интернету. Первая группа террористов утверждала, что продала пленника другой – через «Фейсбук». Менялись имена и требования, тон оставался чудовищным. В новостных выпусках показывали Бертрана, он что-то говорил, но звук был приглушен из соображений безопасности. Каких именно? – спрашивала себя Лола. – Когда это снято? Где? На Бертране была замызганная белая футболка, борода сильно отросла, длинные, до плеч, волосы выглядели давно немытыми и спутанными. Он смотрел в объектив безжизненным взглядом, его окружали вооруженные люди в камуфляже и балаклавах. Эксперты обсуждали, что может означать новый задник – белая простыня. Неужто у бандитов есть стиральная машина? Ну, глажкой они себя точно не утруждают. Видимо, оружие хорошо продается, думала Лола, представляя направленные на Бертрана автоматы. Что они с тобой делают? О чем ты думаешь в эту секунду?

А потом она наткнулась на статью, автор которой утверждал, что фотограф Бертран Руа исчез по собственной воле. «Кто это сочинил?!» – воскликнула она, глядя на экран компьютера. В следующую секунду появилась подленькая мысль: а вдруг так и есть? Уж лучше бы ей дали пощечину… Ладони стали влажными, Лола встала, вышла на балкон. Температура не поднималась выше пяти градусов, но почки на деревьях готовились выпустить на волю листочки. Птицы прыгали по земле в поисках корма. Малиновка держала в клюве травинку. Она строит гнездо, жизнь продолжается. Молодая женщина долго смотрела на труженицу, на лес, потом сказала:

– Бертран никогда бы так не поступил.

Дни текли однообразно. Лола занималась детьми, и это было утомительно, но чудесно. Чудесно видеть, как они растут, играют, касаются друг друга, лепечут слово «мама», хватают ее за уши, засыпают на плече. Они не могли утешить, но олицетворяли собой жизнь. Я прижимаю их к себе. Они теплые. Все время улыбаются. Обожаю их. Неделю назад я застала Ленни сидящим в кроватке. Он грыз молнию своего спального комбинезончика. Вечером Мария повторила этот номер.

Мы отправились в Безансон вчетвером, потому что наш новый дом не до конца обустроен. Я не хотела уезжать – из-за почты. Я никогда о тебе не мечтала – мне нужна настоящая жизнь. Хочу до тебя дотронуться. Новый дом стоит в центре Франкфурта. Он огромный, двухэтажный. Мне не нравится. Кажется, что он за мной наблюдает. Во Франции льет как из ведра. Я поехала за хлебом, сделала крюк и заглянула в Рив-сюр-Марн. Мне нравится этот город. На стене мэрии висит твоя фотография, прическа у тебя такая же, как в день нашего знакомства. Ты улыбаешься – не знаю кому, и мне это не нравится. Я скучаю. Сегодня 5 июня 2011 года, Бертран. Я ДУМАЮ О ТЕБЕ И О СЕБЕ. Хочу жить с тобой всегда. Жду тебя. Во Франкфурте дождь. Детям сделали прививки, и они температурили. А как ты себя чувствуешь? Орешник зазеленел, слива вот-вот зацветет. Парк нравился мне больше, улица слишком шумная. ГДЕ ЖЕ ТЫ, БЕРТРАН?

Июль новой информации не принес. В августе все четверо провели две недели в Нуазьеле и семь дней в Безансоне. Бертрана Руа в один день объявили погибшим и воскресшим. Лола, благодарение богу, узнала об этом из выпуска новостей в 20.00, когда отец Бертрана сделал заявление на камеру, очень достойное и сдержанное. «Наш сын исчез 13 декабря 2010 года. С того дня мы живем в ожидании. Больше мне сказать нечего». Взволнованное, напряженное лицо Марка Руа исчезло с экрана.

Франк не отвлекся от компьютера, Клод никак не прокомментировал сюжет, Мари-Анж ворковала с Ленни и Марией, а Лола заперлась в ванной, села на пол душевой кабины и рыдала так долго, что перестала понимать, где находится. Только с тобой. Капли падали и разбивались о ее кожу, она вымокла, а Бертран шел по пустыне и умирал от жажды. Лола завернула кран и услышала голоса, в том числе детские, они доносились, как сквозь вату. Мы в Безансоне, а ты потерялся в мире, который я ненавижу. Тебе сегодня исполнилось 32 года. С днем рождения, любимый!

Закончился сентябрь. Франк забыл про Лолин день рождения, а она не стала напоминать. Он не замечает, что я отдалилась… проживает жизнь как вечную… я не пытаюсь его переубедить, потому что уже живу с тобой, Бертран. В октябре случились только извинения мужа: не прошло и месяца, как он вспомнил о дне рождения жены – в тот самый момент, когда она поставила на стол блюдо с лазаньей. Франк взглянул на Лолу и заметил, что она осунулась и побледнела. Он покраснел. Сильно. Подошел к ней, крепко обнял и начал каяться:

– Черт, черт, черт! Опоздать на 33 дня! Прости, дорогая, прости меня!

Лола не произнесла ни слова упрека. Приняла как должное няньку на вечер, ужин в японском ресторане, духи, извинения, самобичевания – «я ничего не слышу и не вижу, я эгоист». Я с каждым днем ненавижу себя все сильнее. Ноябрь запер ее с Ленни и Марией в стенах ненавистного дома с холодными стенами. Она слушала голоса самолетов, летевших так низко, что начинали раскачиваться подвесные мосты.

Бертран считал самолеты, не видя их. ДУМАЙ ОБО МНЕ, ЛОЛА. Она видела его во сне. Ему хотелось быть в другом месте. Он по-прежнему понятия не имел, где его держат, зато не сомневался в страданиях родителей. Я опускаю голову, чтобы остаться живым. Я нужен похитителям. Они разбирают и собирают свое оружие, смазывают его, тренируются, играют в карты, спорят, молятся, пытают меня, едят всякую дрянь и… больше ничего. Ждут смерти – совсем как я, сидя на земле. Но они свободны. Во всяком случае, так мне кажется, хотя… Кому-то ведь они подчиняются. Выполняют приказ стеречь меня. Я – их работа? Да нет, жертвенное животное.

Солнце рисовало длинные тени у входа в пещеру. Она была очень глубокой и имела форму лежащего на боку конуса. Бертран делил ее с четырьмя охранниками: их разделяла решетка из толстых прутьев, забитых в скальную породу. Фотограф продолжал наблюдать за рельефами и цветом камня, припудренного цементной пылью. Кому-то пришла в голову идея, потом нашелся человек, воплотивший ее в жизнь. Кто из двух худшее чудовище? В последние две недели этот вопрос часто приходил Бертрану в голову. Иногда он говорил себе: «Наверное, это производитель стали…» – и задумывался, стал бы сам торговать подобным товаром, и если да, то при каких обстоятельствах…

Ответы не менялись – как и пейзаж. Нет. Я бы не стал, и нет, я не знаю, что находится там, справа от серой скалы. Выход смотрит на восток. Интересно, где они прячут машины? Через какой спутник устанавливают связь? О чем говорят? Уж точно не обсуждают рецепт блюда дня – они не готовят! Не зажигают огня. Не курят. Не мерзнут, не потеют, не испытывают жажды. Что для них важно? Чего они ждут от жизни? Думаю, я стану их райским джекпотом? Как они использовали фотографии и видеоматериалы? Что видят другие заложники? Неровную серо-коричневую землю?

Бертран ни разу никого не видел, но думал о них. А они – о нем, и тоже не потому, что знали о его существовании. Дело в том, что один заложник всегда чувствует, что где-то находится товарищ по несчастью. Такая связь реальна – мысленная, братская, человеческая, и она никогда – НИ-КО-ГДА – не порвется. Она помогает пережить очередную холодную ночь, не думать днем, но не избавляет от вопроса: «Доколе?»

Заложник живет в гнусной липкой полутьме, в давно не стиранной одежде. Бертран Руа запретил себе надеяться на спасательную операцию. Морпехи не поспеют на помощь, а божественное чудо… ну, это вряд ли. Свою «квоту» он выбрал, когда в дверь позвонила Лола и попросила отвертку. Он ответил: «Пойдем поищем». Он говорил ей: «Возьми меня с собой!» В парижское кафе, в холодный дом на улице Эктор. На твою кухню. Бертран помнил приглушенный свет в лифте гостиницы, они были там одни, стояли в противоположных углах. Твои волосы отливали золотом. Ты была серьезна. Смотрела на меня. Он тоже не отводил от нее глаз – целых три этажа, молчал, не касался (даже руки убрал за спину – во избежание…).

НЕ ПОКИДАЙ МЕНЯ. ВОЗВРАЩАЙСЯ СКОРЕЕ.

В декабре о Бертране Руа говорили намного меньше. Напомнили дату 13-е. Бертран подумал: Целый год. Лола: Я жду тебя, Бертран. Она сидела в одиночестве на антрацитово-сером диване и смотрела специальный телеочерк о заложниках за последние полвека. Журналист проделал большую работу, и результат получился впечатляющий. Он составил список заложников, по которым выдвигались требования, снятые похитителями на пленку, подробно все проанализировал. «Тема остается актуальной в мировом масштабе, более того, в ход идут новые технологии». Путешественники и люди, десятилетиями жившие на одном и том же месте, женщины и мужчины, служащие и священнослужители, одиночки и пары, семьи с детьми, просто компании и журналисты – много журналистов…

Были похищения, имевшие счастливое разрешение – по прошествии многих лет, другие заканчивались быстро и плохо – с участием силовиков или без оного. Иногда исход был гнусен до невозможности. Вывод автор делал катастрофически неутешительный: «К несчастью, некоторых заложников находят либо лишившимися жизни, либо не находят вовсе».

Этот писака что, находит выражение «лишившиеся жизни» менее фатальным / мрачным / бесчеловечным, чем мертвый / убитый / казненный? Или он наложил на эти слова мораторий? Бертрана Руа он не упомянул ни разу, но, вполне вероятно, держал в уме.

В эту минуту Лола приняла решение не строить бесконечных планов: все равно от них никакой пользы. Она выключила телевизор и заказала ирландскую шерсть – ту же, из которой связала свой жакет, но черного цвета. Черный, как твоя рубашка. Она займет себя работой и будет ждать. Плевать, сколько пройдет лет, пять или десять! Я хочу, чтобы ты вернулся.

Шерсть доставили через два дня, и она сразу начала вязать.

– Мой рождественский подарок? – спросил Франк, увидев ее со спицами перед работающим телевизором.

– Нет. Это для меня.

– Еще один?

– Он будет совсем другой.

Франк повалился на диван, и Лола вдруг испугалась, что муж захочет взглянуть, как выглядит модель на бумаге, и обнаружит, что она мужская. Уф, пронесло! Он потянулся и спросил:

– Ты ужинала?

– Сейчас 22.00!

– Правда? А я и не заметил. Заработался.

Лола сделала попытку встать, но Франк остановил ее:

– Сам разберусь, отдыхай. Да я и есть-то не очень хочу…

Она услышала, как муж открыл и закрыл дверцу холодильника.

– Хороший был день? – спросил он с кухни.

– Да. А у тебя?

– Мог бы быть и получше, но я не стану морочить тебе голову моими проблемами и пересказывать бесконечные споры с Камински. – Франк сжевал кусок сыра и мандарин. – Если в нескольких словах – мой партнер торопится. Он стал небрежен в работе.

Лола улыбнулась. Франк сел рядом, предложил выпить вина. Она отказалась.

– Вы погуляли, несмотря на дождь?

– Сходили за хлебом. Я встретила нашу соседку Анну Гольберг. Они хотят пригласить нас на ужин.

– Когда?

– В следующую субботу. Нянька не понадобится, их старшая дочь посидит с малышами.

Франк поставил пустой стакан на столик и вытащил из кармана листок бумаги.

– Коллега дал мне адрес ассоциации, куда можно обращаться, если требуется няня. – Он улыбнулся. – Видишь, я пропадаю в лаборатории, но думаю о тебе. Ты ведь хочешь снова начать летать?

Лола улыбнулась, внутренне содрогнувшись.

Франк взял у нее из рук вязание, посмотрел в глаза. Он очень устал, но все равно был хорош.

– Как они себя вели?

– Да как всегда – были милые, покладистые и не капризничали.

– То есть как девять месяцев у тебя в животе… – Франк погладил Лолу по щеке.

– Верно. Это меня подвело тело, но сейчас все позади. – Она мягко уклонилась от руки мужа.

Франк признался, не отводя взгляда, что, лежа в одиночестве в супружеской постели, время от времени спрашивал себя: «А она хочет этих детей?»

– На уровне подсознания, понимаешь?

– Да… – Лола едва сумела скрыть нахлынувшие чувства.

Франку не пришло в голову извиниться. Он просто сказал:

– Мне нужен зеленый жакет. Зеленый, как твои глаза.

Лоле захотелось сказать, что она любит его за искренность, порывистость и неуклюжесть, и это была чистая правда. Любовь к мужу не затмевала чувства к Бертрану. А Франк в ответ на ласку пообещал, что завтра вернется к ужину.

Они лежали в полумраке спальни, и он вдруг прошептал:

– Я знаю, как сильно ты любишь наших детей.

Конечно, но не хочу оставлять их с юными созданиями, выдающими себя за Мэри Поппинс. Предпочитаю лицензированную няню.

– Собираешься летать на дальних рейсах или только на средних?

– Буду работать на полставки, но на дальних.

– Не хочешь подумать о наземной коммерческой службе – здесь, во Франкфурте? – спросил Франк.

– И речи быть не может. Я люблю небо, и мне нравится работать.

– Знаю, дорогая. Когда начнешь?

– Следующей осенью, когда Ленни и Марии исполнится полтора года.

– Успеем найти опытную женщину, симпатичную, ненавязчивую, энергичную, двуязычную и… опытную садовницу!

10

24 декабря 2011 года. С момента исчезновения Бертрана прошло триста шестьдесят четыре дня.

Ксавье сидел в мастерской брата на улице От и разглядывал его работы. Три снимка сушились на прищепках и как будто ждали возвращения мастера. Одна и та же сосна, одинокое дерево посреди поля, заросшего высокой травой. Нижние ветки-лапы идеально горизонтальны. Три разных «взгляда», особый угол для каждой фотографии. Интересно, какую интерпретацию сюжета предложил бы психоаналитик? Бертран среди других людей? Женщин? Слишком просто. И фальшиво. Мой брат, решись он на автопортрет, поместил бы себя на тот же уровень.

Где это снято? В России? Раньше Ксавье никогда всерьез не интересовался делами брата, был зациклен на своей учебе и работе… Стать врачом, помогать людям, облегчать их страдания. И пройти мимо брата…

Идиот!

После похищения Бертрана молодой доктор начал читать работы по психологии и выяснил, что ученые и бывшие заложники единодушны в своих выводах: семья остается чем-то вроде якорной стоянки, причала, точки притяжения. Почему я не хочу детей?

Ксавье размышлял «на тему» не меньше десяти минут, поставив ноги на один из выдвинутых ящиков письменного стола, прокрутил в голове несколько идей, но ни одна не заместила его интуитивной убежденности. Я знаю, что у меня не будет детей, значит, не хочу их. А чего, кроме свободы жить по собственному разумению, хотел Бертран? Как получилось, что он дал себя захватить? Кто это сделал? О чем или о ком он в тот момент думал? О женщине, в которую влюбился? Ксавье хотел понять и доискивался до правды. О чем Бертран думает сегодня? Уж точно не о подарках для родителей! Хотя с него станется…

– Я тебя искал, – сказал Марк, встав рядом со старшим сыном. Хороши, правда?

– Где он их сделал?

– Понятия не имею, но мне нравится ветер в траве. Чувствуешь его, как наяву…

– Я смотрел только на сосну, – признался Ксавье.

– Со мной тоже так было, а потом… я представил, что иду по полю и меня обдувает холодный ветер.

Отец и сын переглянулись. Глаза Марка блестели, но не от слез.

– Я по нему скучаю. – Голос Ксавье упал до шепота.

Минуту спустя в дверях появилась Флоранс. Она обвела взглядом «своих мужчин», сделала глубокий вдох и скомандовала:

– Чтобы я больше не видела кислых рож! Бертран не умер, он вернется. Он-вер-нет-ся.

Она заплакала – впервые за все время, что тянулся этот кошмар. Впрочем, заплакала – громко сказано: одинокая слеза скатилась по правой щеке. Флоранс вытерла ее тыльной стороной ладони и напомнила тоном, не терпящим возражений:

– Сегодня сочельник, шампанское на столе, тосты горячие. Пошли!

И они последовали за ней, как послушные дети. Флоранс Жианелли облачилась в темно-синее платье, надела блестящие босоножки на каблуках, купленные тысячу лет назад, распустила волосы, и они рассыпались по плечам. Флоранс заняла стул рядом с прибором Бертрана, «который ужинает сегодня с нами. Я приготовила то, что любит наш мальчик: устриц, пюре и полено с Гран Марнье»[45].

– Ему понравится, точно вам говорю, – прошептала Женнифер.

– Надеюсь, я чуть не рехнулась, пока пекла.

– Нужно это запечатлеть, – сказал Марк. – Где фотоаппарат?

– Возьми тот, что под елкой.

Ксавье встал на колени, разорвал упаковку, достал подарок, предназначенный Бертрану, и сказал, что внимательно изучил инструкцию.

– Подтверждаю, – кивнула Женнифер. – И батарея заряжена.

– Бертран предпочитает эту модель. Я спросил у… у…

– Я знаю…

11

Лола передавала тарелки матери, та раскладывала еду. Родители Франка приехали в Нуазьель на машине – из-за большого количества пакетов, – и даже Мегера не стала «выступать», что, по мнению ее внука, не сулило ничего хорошего. Франк посадил бабушку напротив (держи врага поближе!), наклонился к жене и сказал смешную гадость о старухе. Лола хихикнула, а бабка проскрипела:

– Опять злословишь обо мне.

– Ну что ты, как можно! – с широкой улыбкой соврал Франк. – К твоему сведению, у мира нет сформировавшегося центра.

– Мало ли что там болтают ученые! Я верю в Господа!

– Prosit![46]

Франк встал, поднял бокал. Он сиял. Любая другая женщина планеты Земля закончила бы жакет за две недели, чтобы положить его под елку. Да, у него есть пара-тройка причуд, он слегка надоедлив, но надежен, весел, позитивен и устремлен в будущее. Франк смеется, дерет глотку, работает со страстью и азартом. Три дня назад, переступив порог нуазьельского дома, он на полном серьезе сказал Ленни:

– Всякий раз, когда я здесь появляюсь, что-нибудь выходит из строя. Так что начинай привыкать к мысли, что тебе придется стать моей «сменой».

Франк не преувеличивал – так все и было, и он без конца чинил то стиральную машину, то газонокосилку, то смеситель, а то и движок тещиной машины.