Бертран и Лола Барбера Анжелик

19

Воскресным ноябрьским утром Бертран улетел. Его фотографии помогут ей пережить эти месяцы. Лола увидит и оценит результаты работы. Он будет наматывать километры по дорогам и тропинкам, Лола – считать дни, проведенные в постели, и число прогулок по коридору туда и обратно. Ожидание поможет обоим. Я хочу жить с тобой. Да, именно этого они хотят и, расставив все точки над «i», чувствуют себя лучше – правильнее, хотя Лола день за днем громоздит вокруг Франка стены лжи. Не дай бог, обрушатся – натворят много бед.

Повсюду в Северной Европе установилась мерзкая погода, ветреная и дождливая. Жеральдине казалось, что такой противный ноябрь случился впервые в ее жизни. Она поручила дочери передать Франку, что предпоследний месяц года стал длиннее по его вине. Лола закончила левый рукав, но ошиблась с правым, связав его по той же выкройке. Заметила конфуз Барбара: «У тебя же не две левые руки!» Лола вздохнула, раздраженно засопела, и девушка рассмеялась: «Не катастрофа!»

Дождевые струи хлестали по ставням. Что имеет значение? Желание дожить до ста пятидесяти лет? Смотреть на звезды, чувствовать тепло, глядя на фотографию, любить, открываясь «до донца», не предавать? Быть собой.

Лола не готовилась к разговору с Франком, но придумывала нежные слова для детей. Она расскажет им обо всяких замечательных вещах. О мостах через реки и мостах между людьми. Между Бертраном и мною. Это было неизбежно. Она предъявит фотографии в качестве доказательств. Эта любовь во мне, надеюсь, она перейдет и к вам. Она необъяснима. Она здесь.

У Барбары случилась жестокая схватка, она закричала, и четырехкилограммовая Мелоди родилась раньше срока.

Выписываясь, Барбара дала Лоле подержать дочку. Прикосновение к крошечной девочке потрясло француженку, а мысль о том, что ее малыши вдвоем весят меньше, она тотчас прогнала.

– Красавица! И как вкусно пахнет.

– Следи за рукавом, – пошутила свежеиспеченная мамаша, переставила белый телефон ближе к Лоле и покинула палату.

Лола хотела рассказать об этом Бертрану, но связываться с ним было непросто из-за разницы во времени. Фотограф недосыпал, дозванивался, но Лола иногда выходила в коридор, на моцион, а ее новая соседка Аннелизе не всегда снимала трубку и редко бывала дружелюбна.

Однажды, в начале декабря, в понедельник, около 18.30 по немецкому времени, Бертран позвонил из Уганды.

– Погода для работы вроде неплохая, но мы не сможем общаться дней десять. Там, куда я собираюсь, связи нет.

– Ничего, я терпеливая. Мне бы хотелось… чтобы дети были от тебя, – шепотом добавила Лола.

– Это не важно. Я хочу жить с тобой и твоими детьми.

Тик-так.

– Как только вернусь, сразу прилечу в Германию.

Тик-так.

– Возвращайся скорее.

Тик-так.

– Скажи еще раз.

– Франк здесь, мама, я прощаюсь с тобой.

Лола повесила трубку, и Бертран вышел из комнаты, хлопнув дверью. На улице босоногие дети играли в футбол и громко кричали. До захода солнца оставалось пятнадцать минут. Бертран дошел до ресторана, где была назначена встреча с проводником. Не Сади – Абуо. Он в срочном порядке заменил отца, тот десять дней назад сломал ногу в давке, когда на него со слонихи упал турист-датчанин.

Фотограф был пунктуален, африканцы опаздывали. Хозяин заведения принес Бертрану пиво, они поговорили о французской политике и женщинах.

Час спустя проводники наконец появились, и Сади, отчаянно жестикулируя, рассказал, как «этот Эдгар Даниэльсон рухнул вниз, чертова тяжелая туша! Сто двадцать килограммов!». Он повторил, что его сын тоже мастер своего дела – «не хуже отца!» – и знает отличные места для съемок. Они прошлись по маршруту, Сади цеплялся к деталям и болтал без умолку. Абуо не вмешивался, только кивал. Бертрану требовалось одно – сделать работу в максимально короткие сроки, чтобы как можно быстрее вернуться домой. Сади энергично встряхнул руку фотографа и сказал:

– Надеюсь, я еще схожу с вами по маршруту.

– Я вернусь, – пообещал Бертран.

На следующее утро, очень рано – они уже час были в дороге, – завибрировал мобильник. «Час» Лолы. Бертран набрал номер, и – о чудо! – она оказалась в палате и сняла трубку. Ее голос звучал совсем близко, в нем не было страдания.

– Сегодня кровотечение слабее, чем вчера.

– Отличная новось. Видишь, я обещал, что все наладится, и тебе стало лучше. Вернешься домой?

– Пока нет. – Лола улыбнулась. – Забыла рассказать, что Air France случайно расторгла со мной договор, вместо того чтобы временно отстранить от работы по известной причине, и… я только что поняла, что не знаю ни твою почту, ни даже название улицы в Рив-сюр-Марн.

– Ну мы даем… – Оба весело рассмеялись. Три секунды чистого счастья.

– Не подумали о простых вещах, потому что у тебя есть номер моего сотового, а у меня – твой адрес. Все, кроме имейла.

– У нас с Франком общая почта, так что диктуй свой адрес!

– …..an………mag@…..com.

– Я не поняла, не расслышала, повтори!

Бертран повторил, но Лола снова ничего не услышала. Он велел водителю остановиться, прокричал слова в глухую тишину. Безрезультатно.

Она набирала его номер весь день, и соседка в конце концов не выдержала:

– Может, хватит, а?

Лола лежала в кровати, уставившись на тусклый ячеистый потолок. Ничего страшного, у него есть мои координаты, у меня – номер его мобильного. Он перезвонит.

20

Неделю спустя Жеральдина вошла в палату Лолы.

Впервые за много лет она рассталась с Эльзой на двое суток, оставив ее на попечение сестры покойного мужа. В голосе старшей дочери было нечто, заставившее Жеральдину положить в чемодан пять кожаных коричневых пуговиц для жакета, огромное количество рисунков «в стиле Эльзы» и детские одежки, выстиранные и разложенные по цветам и размерам.

Бертран так и не дал о себе знать, хотя Лола больше не боялась, что он позвонит – немедленно, в присутствии матери. Она этого хотела. И очень беспокоилась. Если позвонит, я все скажу.

Не в силах сдержать внутреннюю дрожь, она разворачивала пижамки, комбинезончики, кофточки. Описать свои чувства Лола вряд ли бы сумела. Свекровь покупала все на собственный вкус, Жеральдина же собрала именно то «приданое», которое выбрала бы сама Лола, будь она «на воле». Невозможно представить новорожденных во всех этих крошечных штучках. Глаз Лола не подняла, но не воспротивилась, когда мать обняла ее. У Жеральдины тоскливо сжималось сердце – от жалости к дочери, от страха и бессилия.

– Мне так тебя не хватает, родная, – шептала она, не размыкая рук, – и я ненавижу Франка за то, что увез тебя.

– Если ты еще раз это повторишь, я расплачусь!

– Требую полную неделю весной, хочу слышать в доме детский щебет.

– Как прошел полет?

– Волшебно – как в первый раз. Я чувствовала себя пятидесятилетней дебютанткой.

– Хотела бы я на это посмотреть.

– Я боялась сюда ехать, – скороговоркой призналась Жеральдина.

– Знаю.

Жеральдина вдруг с ужасом поняла, что не помнит дочь новорожденной. И Эльзу не помнит. Зато может воспроизвести узор их первых пеленок. Мозг ненадежен, кожа подобна бабочке-однодневке. Но тишина – это счастье.

Конрад Шмидт прервал их немой разговор, тысячу раз извинился перед Жеральдиной и объявил, что разрешает Лоле провести дома ночь и следующий день, поскольку…

– …и дети, и вы хорошо себя чувствуете. Тем более что ваша матушка тут. Рады?

– Очень… – ответила Лола, пытаясь скрыть панику. Домой? А как же белый телефон, единственная вещь, связывающая ее с Бертраном?!

– И все-таки вы должны быть очень осторожны, я настаиваю.

Врач улыбнулся и пообещал дать «увольнительные» на Рождество и Новый год – если все будет идти как идет.

– Сегодня ваш девиз – «Осмотрительность, и еще раз осмотрительность!»

Не хочу уходить из палаты. Мне нужно тебе что-то сказать, мама.

Лола трижды набирала номер мобильного Бертрана, не стесняясь присутствия матери. Та, естественно, спросила, кому она пытается дозвониться, и Лола соврала не покраснев:

– Наташе. Хочу предупредить, чтобы не звонила, что я возвращаюсь домой. Соседка бесится, если телефон звонит, а трубку снимают не сразу.

– Не понимаю, как ты с такой уживаешься!

Лола посмотрела в ореховые глаза матери.

– У меня просто нет выбора.

– Возьмешь с собой вязанье?

– Зачем, я же вернусь.

21

13 декабря Лола нехотя расставалась с белым телефоном и голубыми стенами палаты 2204, а Бертран и Абуо возвращались к цивилизации – в деревню. Фотограф успел тысячу раз пожалеть о сломанной ноге Сади: уж лучше его болтливость, чем угрюмое молчание Абуо.

Нет, он не жаловался. Они прошли километры пути, плавали между островами Сесе – в архипелаге их целых восемьдесят четыре. Фотографии удались. Погода оказалась милостивой, забыв на время об облаках и дожде. Отличное освещение каждый день. Озеро Виктория произвело на него грандиозное впечатление. Он и сам не оплошал, хотя блики на воде сильно мешали и действовали на нервы. На рассвете следующего дня они отправятся в Кению, на Африканский Рог[40], а потом в Танзанию. Снова придется терпеть общество этого немтыря.

Бертран надеялся связаться с Лолой, узнать, как она себя чувствует, услышать ее голос – хоть на минуту. Пусть повторит: «Я хочу прожить с тобой все дни моей жизни».

22

Франк, очевидно волнуясь, протянул Лоле ключи. Она не была в квартире со дня встречи с Бертраном в аэропорту. Надо же, ни одной коробки! Ей вдруг показалось, что она тут впервые. Муж очень точно описал ей, как переделал гостиную: серый диван стоял теперь наискось, оптимизируя пространство. Она прошла через комнату, не раздеваясь, и толкнула дверь в детскую. Две пустые незастеленные кроватки стояли бок о бок, на пеленальном столике лежали одеяльца, всякие милые вещички были разложены на белом комоде с четырьмя широкими ящиками.

Лола не двинулась с места. Она боялась касаться мебели, детской одежды, всяких пустяков. Франк подошел неслышно, обнял ее. Реальность приобретала иной масштаб. Я хочу жить с тобой. Молодая женщина не повернула головы: она не хотела – не могла – смотреть в глаза мужу, потому что не сумела бы врать и дальше.

Франк промурлыкал ей в ухо, что теперь у них есть Интернет, забрал пальто, и она закрыла глаза. Он взял ее за руку привел в гостиную и похвастался:

– Даже кабельные французские каналы теперь можно смотреть.

– Wunderbar.

– Это что еще? – ужаснулась Жеральдина.

– Чудесно. Удивительно.

– Надеюсь, это не значит, что чудеса уродливые.

– Очень смешно, Жеральдина!

– Я старалась.

Лола подошла к окну. В воздухе над парком кружил мелкий снег, ночь укутала ближайшую аллею. Важен даже один-единственный листок.

Где-то очень далеко, в другой жизни, в мире, которому я больше не принадлежу, Франк сказал, что купил у лучшего поставщика вкуснейшую тушеную капусту с семгой. «Как ты просила».

– Спасибо.

За тысячи километров от Франкфурта сидевший в машине Бертран достал из рюкзака одну из купленных открыток. Лоле нужен мой адрес во Франции. Куда его посылать, к ней домой? Если Франк, не дай бог, увидит, обязательно начнет задавать вопросы. Я бы на его месте точно начал… Бертран никак не мог решиться. Проверил мобильник. Связи, конечно же, нет.

– Скоро приедем, – подал голос Абуо.

Редкий случай – обычно сын Сади открывал рот, только если его о чем-то спрашивали. Бертрану захотелось сфотографировать молодого африканца, но он не успел, на повороте дороги возникла хижина-отель. Француз выпрыгнул из джипа, подошел к портье – огромному типу за зеленым пластиковым столом – и сказал, что хочет позвонить в Германию.

– Мсье никак не сможет связаться из отеля с Европой, совершившей так много злодеяний в Африке, но ваш французский мобильный телефон должен работать. Выньте батарею и симку, потом поставьте все на место. А номер вам нужен?

– Два, пожалуйста.

– В душе прохладная вода, я открою вентиль, когда захотите помыться.

– Через пять минут.

Хозяин улыбнулся. Бертран отошел в сторону и занялся телефоном, не надеясь на успех. И вдруг – о чдо! – появилась связь, «сжалился» Orange[41]. Замерев на месте, он набрал номер Лолы, услышал гудок, но ответа не дождался.

«Наверное, ходит по коридору с Франком», – подумал Бертран и жутко взревновал. Хозяин поднял руку с растопыренными пальцами – «пятиминутная готовность»! Абуо уже отнес вещи в номера. Бертран закрыл дверь, повернул в замке ключ и начал раздеваться. Вода оказалась не прохладной, а ледяной, но душ пришелся более чем кстати, снял усталость. Вытираться он не стал и сразу схватился за телефон, но звонки прозвучали в пустоте. Он вытащил открытку и написал: «Кисоли, 13/12/10. Божественные пейзажи, атмосфера исключительная, до неба рукой подать. Удачи тебе. Целую. Б…»

Написав текст, он задумался, какое женское имя на «Б» выбрать, и решил ограничиться точкой. Сунул открытку в конверт, заклеил и написал обратный адрес:

«Б. Руа, Франция, 94430, Рив-сюр-Марн, улица От, 25», потом аккуратно вывел: «Клиника Герсбрух. Госпоже Лоле Милан, палата 2204. Франкфурт-на-Майне». А улица какая? А индекс? Интернет, конечно же, отвалился, будь он трижды неладен!

Бертран бросил взгляд на конверт, добавил с сильным нажимом «Германия» и убрал во внутренний карман рюкзака. За неимением точных данных и марок отправить письмо было невозможно. Он оделся, сел в «Тойоту» и поехал в единственный местный ресторан, находившийся метрах в пятистах ниже по дороге, чтобы поужинать в обществе самого симпатичного проводника в мире.

23

В зале было пусто. Несколько местных сидели в баре, разговаривали и смеялись, не обращая внимания на единственного белого посетителя. Бертран и Абуо ели сочного цыпленка с земляными орехами, это было почти так же приятно, как освежающий душ. Вошли три типа, оставив дверь открытой. Бертран поднял голову, но они на него даже не взглянули. Один был в темно-зеленой фуфайке с надписью «Акапулько», в руке он держал черный пластиковый пакет. Двое других облачились в такие же толстовки, только бежевого цвета.

Бертран жевал, то и дело набирая номер палаты 2204. Десять гудков. Двадцать. Он больше думал не о Франке, который в эту самую минуту держал Лолу за руку, а о медсестре, пришедшей делать укол. Вдруг Лола не отвечает, потому что ей плохо? Бертран запаниковал и выскочил на террасу. Похоже, белый телефон переместился в межзвездное пространство, вот никто и не подходит. Абуо взял в баре два пива. Бертран поднял глаза к небу, ему показалось, что начался звездопад. На двадцать втором звонке в трубке раздалось «Алло!». Голос был сердитый.

– Могу я поговорить с мадам Милан?

Женщина расслышала тревогу в его голосе, смягчилась и рассказала, что Лола чувствует себя хорошо и отпущена на два дня домой. Кроме того, приехала ее мать, так что все сложилось удачно.

– Большое вам спасибо, мадам, вы меня утешили.

Он не назвался, закончил разговор и еще немного полюбовался бархатными небесами. Один из африканцев в бежевой фуфайке вышел на улицу, махнув ему на прощание рукой. Бертран кивнул в ответ и проследил взглядом, как тот миновал парковку и начал спускаться к тонувшей в темноте дороге. Двое его приятелей затеяли разговор с Абуо. Лоле лучше. Бертран доел остывшего цыпленка. Лола с Франком, в их доме. Она будет спать в объятиях Франка. Он оттолкнул тарелку. Может, позвонить на городской?

Абуо вернулся к столу с новыми знакомыми и представил их Бертрану. Бума и Кафи оказались местными рыбаками, они похвастались, что уже ловили нильских окуней на восемь-десять килограммов. Бертран задавал вопросы, уточнял места, детали, записывал в блокнот.

– Ты какие фотографии делаешь? – спросил Кафи.

– Разные.

– Девушек снимаешь? Модные показы?

– Раньше снимал. Теперь путешествую.

– И хорошо зарабатываешь? – поинтересовался Бума.

– Хватает.

– Похоже на рыбалку – заработок зависит от улова, – прокомментировал Кафи.

– Скорее от рыбака.

– А ты удишь рыбу на родине? – спросил Бума.

– Нет.

– Даже на женщин?

Бертран улыбнулся.

– Хочешь девушку?

– Да нет, спасибо, мне пора.

– Уверен?

– Нам завтра рано выезжать, – вмешался Абуо.

– Пойду расплачусь.

Бертран направился к стойке.

Хозяин с рекордной неторопливостью составил счет, принес сдачу из задней комнаты. Африканцы разговаривали у машин, должно быть, сравнивали, открывали и закрывали дверцы, стучали по колесам. Абуо обошел «Тойоту», Бума и Кафи уселись на трехместное сиденье.

Бертран убрал бумажник, и тут в кармане брюк завибрировал мобильник. У него аж сердце зашлось – вдруг это Лола? Оказалось – сообщение из банка, подтверждающее, что сделанный девять дней назад запрос прошел и деньги перечислены. Наконец-то! Бертран нашел в контактах «Баратье Лола». На экране появилась фотография – она стоит, придерживая волосы рукой. Бертран улыбнулся и нажал на кнопку. Секунда, три, четыре. Бума протянул ему руку:

– Удачного путешествия.

– Спасибо.

Фотограф сел за руль, держа телефон в левой руке, повернулся к Абуо и застыл. Это был не Абуо.

Ледяная волна накатила откуда-то справа, втянулась внутрь между ребрами и добралась до мозга. Бертран как в 3D увидел шприц, понял, что каменеет, Бума оказался на заднем сиденье, и машина плавно тронулась с места. Фотограф успел увидеть Абуо с пакетом в руке, тот не смотрел в его сторону. Бертран понял, что стал заурядной добычей мелких бандитов, и спросил:

– Сколько я стою?

Бума молча ухмыльнулся, кивком потребовал кольцо, и Бертран отдал. История того, кто его носит. Моя история подходит к концу. Африканец ударил фотографа в живот, он свалился на пол, между сиденьями, и Бума придавил его шею ногой.

24

Все хорошо? – Франк чуть приоткрыл дверь туалета.

– Помоги подняться.

– Ты очень бледная.

– Пойду лягу.

– Лучше вернемся в больницу – от греха подальше.

– Сначала я полежу.

Мать и Франк довели ее до кровати, и она попросила мужа открыть ненадолго окно.

– Думаешь, виновата капуста?

– Может быть, не знаю.

– Кровотечение?

– Нет…

Франк сел рядом с женой. Взял за руку. Сказал:

– Мне так жаль, детка, эта беременность – настоящая пытка!

– Кто бы спорил. Отвези меня в больницу.

25

Родила Лола или еще нет? Бертран считал дни, чтобы не рехнуться. Его похитили тридцать дней назад. Он находился в крошечной комнатушке с низким потолком и без окна. Свет просачивался из-под двери, серый и какой-то неопрятный. Бертран насчитал шесть очень высоких ступенек, пока его вели по лестнице. Это мог быть деревенский или даже городской дом, крысиная дыра, куда не доносятся звуки из внешнего мира. Что до направлений, в которых они ехали…

В ночь похищения Бума и Кафи передали француза людям, которые бросили его в пикап-внедорожник, где он едва не задохнулся от выхлопов дизельного топлива. Они ехали без остановок, и Бертран ничего не мог рассмотреть из-за мешка на голове. Один день. Два. На третий, когда совсем стемнело, они сделали первый привал на сутки в засушливом пейзаже, который почему-то показался Бертрану болотистым. Потом его снова связали, надели мешок и увезли. Куда? В Судан? В Эфиопию? В Сомали?

Из разговоров он не понимал ни слова. Ему было страшно, хотелось есть и пить. Он чувствовал себя одиноким, потерявшимся в иррациональном мире, где все было не тем, чем казалось. Его транспортировали, как мясную тушу в холодильной установке. Его пинали, трясли, колотили, хлестали по щекам, угрожали оружием. Приставляли пистолет к виску и сердцу. Единственный раз он отказался встать, и его полчаса били смертным боем. Больше он не сопротивлялся.

Человек, представившийся врачом на весьма приблизительном английском (доктором он, скорее всего, тоже был «приблизительным»), поил Бертрана местным снадобьем и настоятельно советовал смириться. Знахарь освободил ему руки, но нестал развязывать лодыжки. Днем он мог дотащиться до ведра, по ночам его вели справлять нужду на улицу.

СТРАХ. ОДИНОЧЕСТВО. УЖАС. КАЖДУЮ МИНУТУ. КАЖДОЕ МГНОВЕНИЕ. ВСЯКИЙ РАЗ, КОГДА КТО-ТО ВТОРГАЛСЯ В ПРОСТРАНСТВО ЕГО ТЕМНИЦЫ.

Бертран Руа ел и пил, когда давали. Кто-то забрал его вещи из последней по времени камеры. Ноутбук, джинсы, ботинки, паспорт, мобильный, кредитки, деньги и все бумаги исчезли. Ему почему-то вернули рюкзак, в котором лежали фотоаппараты (минус батарейки и пленка), несколько шмоток и почтовая открытка во внутреннем кармане. В момент захвата он успел спрятать карточку Лолы, но все равно мучился мыслью, что попался, как распоследний кретин.

Первые дни, первые ночи тянулись бесконечно. Минуты. Секунды нанизывались одна на другую. В атмосфере ужаса. И теперь, месяц спустя, Бертрану казалось, что это вечный недосып сделал его терпеливым и научил-двигаться-бесшумно. Он пытался вспомнить, играли ли они с братом в «сыщиков и воров», когда были маленькими, и никак не мог. Годы путались, возникали временные пустоты, провалы, и Бертран начал бояться за свой рассудок. Не хочу, чтобы страх заставил меня утратить понимание сути вещей!

Он провел ладонью по бугорчатому полу и попытался организовать мысли так, как если бы с наступлением утра он мог встать и чувствовать себя свободным. Бертран вряд ли осознавал, что глагол «выжить» перестал быть словом или условием и превратился в образ жизни, в котором он отклонял любую сомнительную / ужасную / пугающую / ранящую / постыдную / убийственную мысль, которая могла превратить его в заложника, как того хотели похитители.

Он гнал сомнение и страх, как егерь дичь. Тренировался, чтобы узнавать малейшую трещину, составлял географическое описание своих «казематов», мысленно отмечал реперные точки и считал восходы.

Он вслушивался в интонации чужой речи, расшифровывал шаги и ритмы. Очень мало спал. Научился смотреть, научился чувствовать. В присутствии своих врагов.

С мыслями о Лоле.

Абуо предал его, это факт. Зачем? Очевидно, из-за денег. Все хотят денег. Даже я. А вот Сади… Бертран перебирал слова этого человека, вспоминал нюансы его речи. Улыбки. Он либо тоже предатель, либо… Лучше об этом не думать. Вывод так и так однозначен: я ничего не чувствовал, не заметил опасности.

Через двадцать один день Бертрана усадили перед камерой, у ног пяти вооруженных людей в масках. Он мог видеть только каменистую землю охрового цвета, бесконечную, плоскую, без единого деревца.

Бертран прочитал заготовленные бандитами фразы на английском языке: «Меня зовут Бертран Руа. Я фотограф из Франции». Потом один из мужчин добавил, что они – группа бойцов «За-что-то-там-такое», о чем француз никогда не слышал.

Показали меня по телевизору? Когда? Чего потребовали эти «комбатанты»? Освобождения из тюрьмы соратников? Выкуп? Хотели продемонстрировать силу, надавить на общественное мнение? Они специально похитили именно француза? Или им годился любой белый? Ты оказался не в то время не в том месте.

Как бы там ни было, никто не скажет, сколько продлится его плен. Бертран перестал об этом думать.

Случались мрачные моменты, когда он чувствовал себя заложником или начинал сомневаться, что ему сохранят жизнь. Бертран не был так уж уверен в своей полезности. Слава богу, он путешествовал и побывал на Тибете. «Если человек добирается сюда, значит, хочет о чем-то попросить». Он поблагодарил своего шерпу и мысленно располосовал перочинным ножом тысячи оранжевых футболок, глядя на каменную стену. Ветер подхватывал клочки материи и уносил их прочь, в звездное небо. Как в фильме.

Моем последнем фильме.

Эта мысль стала поворотной. Он держал в голове календарь своей «русской» поездки, думал о Байкале, вспоминал Анатолия и прямые стволы черных елей, русское солнце, отражавшееся от воды той первой реки, которую снял на выезде из Москвы. У воды был цвет волос Лолы, свет флиртовал с ней, как непослушная прядь играет с шеей и плечом. Кожа женщины была волной, родинка – скалой, за которую он из последних сил цеплялся пальцами, чтобы не сорваться.

Картины жизни выталкивали его на поверхность. Он полной грудью вдохнул горьковато-соленый, затхлый запах темницы. Бертран знал, что яркое солнце может обжечь роговицу, привыкшую к скудному свету. Ничего, я опущу глаза, пережду, а потом увижу Лолу.

Как она себя чувствует? Пусть все будет хорошо, пусть она больше не потеряет ни капли крови. Пусть думает обо мне. Нет, пусть ничего не знает.

Почему тот индеец подарил мне кольцо?

26

Но Лола узнала. В рождественскую ночь. Не в полночь, когда семья Франка открывала подарки, а наутро, до завтрака. Это была ее вторая «увольнительная». Миланы, в том числе гнусная бабка, прибыли в Германию, чтобы отпраздновать и довести детскую до полного совершенства. Все шло скорее хорошо, пока Мегера не потребовала включить телевизор: она желала слушать мессу. Внук отказал. Бабуля занервничала. Разговор перешел на повышенные тона, Франк не уступал, но тут из душа вышел его отец, отобрал пульт и с улыбкой передал его старухе. Франк отправился на кухню, а довольная собой Королева Милан умильным тоном попросила Лолу – и ее выдающийся живот! – отойти и не загораживать экран…

– …пока мой сын ищет нужный канал!

Клод Милан добрался-таки до Папы. Понтифик вещал, воздев руки к Небесам, а внизу экрана бегущая строка сообщала новости. Лола прочла, потом услышала «озвучку» Мегеры. «Фотограф Бертран Руа, о котором не было никаких известий с 13 декабря, похищен в Уганде». На экране появилась фотография улыбающегося Бертрана – красивого, длинноволосого… свободного.

– Еще один… – с наигранно тяжелым вздохом посетовала королева-бабушка. – Давайте помолимся за его родителей. Сделай громче, Франк.

– И так хорошо.

– Я ничего не слышу. Лола, скажи мужу…

Франк поймал взгляд жены. Она улыбнулась «как ни в чем не бывало» и прикрыла глаза. Он ушел в кабинет. Лола посмотрела на часы. Его подарок. Тонкие и элегантные, они отсчитывали прошедшее и будущее время. Тысячи людей пели на площади Святого Петра, Королева им вторила. Где Эльза? Пой, умоляю! Для Бертрана, для меня. Во имя красоты мира.

Они сели за стол: фуа-гра, салат, каплун и… не помню. Лола участвовала в разговоре, время на часах тянулось за стрелками, но она этого не замечала. Очень хотелось пить. Она поискала взглядом графин. «Нет-нет, не беспокойтесь…»

Лола подошла к мойке, пустила воду. Деревья в парке укрылись девственно-белым одеялом, птицы не смели коснуться лапками снега. Белая футболка Бертрана… Лоле вдруг показалось, что она слепнет, теряет сознание и равновесие, падает в черную, холодную, влажную, бездонную яму и в ноздри ей бьет чудовищная вонь.