Всемирный экспресс. Тайна пропавшего ученика Штурм Анка
– Не думаю, что когда-нибудь встречал его в поезде, – сказал Фёдор.
Флинн печально кивнула:
– Я тоже его не видела. Но он точно был здесь. Ведь он написал в открытке строчки из школьного гимна! Откуда бы ему знать его? А ещё…
Вытянув руку, Флинн отогнула краешек манжета, чтобы Пегс, Касим и Фёдор при свете танцующих звезд могли прочитать вышитые инициалы.
Пегс вытаращила глаза. Касим тихонько присвистнул, а на угловатых скулах Фёдора заиграли желваки.
Взгляд Флинн переходил от Фёдора к Пегс и Касиму:
– Я думаю, он исчез в поезде.
На несколько секунд между ними воцарилась тревожная тишина. Только извне в купе проникали приглушённый вой ночного ветра да «тыдык-тыдык» колёс на стыках рельс.
Дар речи первым обрёл Фёдор. Снова выудив из кармана Флинн открытку, он ткнул пальцем в один из почтовых штемпелей:
– Вокзал в Упсале не такой уж и большой. – Он задумчиво потёр щетинистый подбородок. Голос его звучал тепло и с хрипотцой, словно потрескивал огонь в камине. – Так что более вероятно, что твой сводный брат пропал в поезде… – Он осёкся.
«Пропал в поезде». От этих слов у всех побежали мурашки по коже: они превращали Всемирный экспресс во что-то опасное – в грозно сопящего хищника на громыхающих колёсах, с тёмными коридорами, мигающим ночным освещением и тенями, вползавшими в купе с толчками ветра. По ночам – теперь Флинн ясно это видела – магический поезд класса люкс не был тёплым, милым домом. По ночам он становился призрачным. По ночам магия превращалась в угрозу.
Дрожа, Флинн поплотнее закуталась в халат. Она не могла понять, откуда этот внезапный холод в купе – действительно похолодало или они вызвали его своим разговором.
– Я верю тебе, Флинн, – тихо сказала Пегс. При свете звёздного проектора Флинн хорошо различала кобальтово-синие венки под её фарфоровой кожей.
Касим несколько раз нервно моргнул.
– Этого не может быть, – сказал он, взяв кусочек шоколада из шляпной коробки. – Но у меня есть идея. Билет твоего сводного брата должен быть ещё здесь. Нам нужно пойти туда и поискать. Может, он нам что-то подскажет.
Хрясь! Порыв холодного ветра заставил всех содрогнуться. Дверь с шумом откатилась в сторону. В проёме, окутанный насыщенным оранжевым светом ночных светильников, заглядывая в купе, стоял кто-то высокий. Кто-то из взрослых.
– Можно и мне воспользоваться приглашением? – спросил он.
Флинн оцепенела, как кролик при виде удава. Она ещё не успела понять, кто это, как человек протиснулся в купе, звёздную галактику Пегс, и закрыл за собой дверь.
– В качестве подкупа от меня небольшая порция ночных напитков, – сказал человек, поставив на пол полную банок коробку. Флинн, совершенно ошеломлённая, во все глаза смотрела на улыбающееся лицо Даниэля. При звёздно-серебристом свете проектора он ещё больше обычного походил на косулю – ведущую ночной образ жизни неуловимую косулю.
– Я увидел приглашение, валявшееся в складском вагоне, – сказал он, со вздохом опустившись на пол между Касимом и Фёдором, и принялся открывать одну из банок.
Флинн незаметно посмотрела на Фёдора. От ужаса, что оставил приглашение у всех на виду, он сразу стал словно на несколько лет младше. Когда он выглядел таким уязвимым, Флинн остро ощущала, как они близки друг другу.
Нерешительно взяв протянутую Даниэлем банку, она взглянула на этикетку.
– Да это же шнапс! – испугалась она. – Я не пью спиртного, даже если его предлагает директор школы, – твёрдо заявила она.
– Это имбирснаф, чудо, – взяв одну банку, рассмеялся Касим. – К сожалению, на сто процентов безалкогольный.
Даниэль протянул одну из пенящихся банок Пегс.
– Но если как следует потрясти, всё равно получишь удовольствие, – попытался он защитить свой выбор.
– Спасибо, – сказала Пегс, протягивая ему шляпную коробку. – А у нас Рахенснаф.
На слух Флинн слова Пегс прозвучали так, словно она говорила о наличии у них какой-то странной болезни.
– О! – воскликнул Даниэль, будто и он подумал так же. – Я сам не свой до турецкого мёда, – признался он и взял из коробки крошечную металлическую баночку. Она мерцала, как вода, которой с помощью магии придали твёрдые формы. Маленькое клеймо на крышке сообщало: «Халва – турецкий мёд, сделано в NL».
– Тут и оправдываться не за что, – опустив глаза, пробормотала Пегс.
Флинн в замешательстве переводила взгляд с неё на баночку.
– Как это – турецкий мёд из Голландии? – громко спросила она, чтобы заполнить возникшую по вине Пегс неловкую паузу.
– Из Нидерландов, – поправил Касим. – Все сладости Рахенснаф оттуда. – Он протянул Флинн шляпную коробку. – Далл Рахенснаф – просто бог. Он производит лучшие сладости в мире. Их продают на вокзалах любой страны. Мне страсть как не терпится посмотреть, что предлагают в Мадриде.
Флинн заглянула в шляпную коробку – и просто глазам своим не поверила. Та была до краёв наполнена сладостями, которых ей не доводилось видеть ещё ни разу в жизни. Там лежали целая куча карамелек Зайденкрахер с ореховой помадкой внутри, съедобная бумага в виде разных знаменитых злодеев, пенящаяся жевательная резинка в тюбиках-обманках, которые выглядели совсем как настоящие тюбики зубной пасты (чтобы жевать их, делая вид, что чистишь зубы) и мешочек шоколадных звёздных талеров, чертовски похожих на чистое золото. На съедобной бумаге было написано «Каннибал есть то, что он ест». А на пакетике лилового порошка для приготовления шипучки – «Ожог гортани и лица – ты сможешь с этим справиться?».
Уголки губ Флинн дрогнули. У этого Рахенснафа своеобразное чувство юмора. Она попробовала «капитана Крюка» со вкусом черники.
Касим сунул Фёдору под нос узкую упаковку.
– Может, съешь кусочек злодейской бумажки? – спросил он.
Глаза Фёдора воинственно сверкнули. К счастью, в этот момент Даниэль, оторвавшись от турецкого мёда (да его больше и не осталось), поднял свою банку имбирснафа.
– Ну, так за что мы выпьем? – спросил он. – За новый цвет волос Касима, на этот раз зелёный?
– Нет, – сказала Флинн. – За поиск.
– Как угодно. – Даниэль качнул банкой. – За то, чтобы искать и находить. Ключи и цвет волос. Я вспомнил, что мне нужно переговорить с Кёрли.
Выпив глоток, он уже стал подниматься, как дверь опять с шумом откатилась.
– Я же сказала, что слышала голоса!
В освещённом коридоре, скрестив руки на груди и наклонившись вперёд, как статуя на носу корабля, стояла Гарабина. Судя по всему, из того, что происходило в купе, она могла разглядеть далеко не всё, потому что прошипела, не обращая внимания на Даниэля:
– Что это вы тут делаете в такое время?!
– Тебе косточки перемываем, – сказал Касим, протягивая ей упаковку злодейской бумаги. – Вот, пожалуйста! Возьми «бабу Ягу», – предложил он, – со вкусом ясменника.
– Со вкусом кариеса, – поправил чей-то холодный голос.
Из-за спины Гарабины на свет выступила мадам Флорет. В стёганом халате и с розовым кремом на лице, в одной руке она держала папку с зажимом, а в другой – свёрнутое в трубочку письмо.
– Вам не стоит разбрасывать повсюду свои приглашения на полночные вечеринки, Куликов. – Она пристально всматривалась в купе. – Хтигаль? Опять вы! Что-то не припомню, чтобы я отводила вам спальное место в этом загоне! – Она побарабанила красными ногтями по своей папке.
– Загоне, – тихонько хихикнув, повторила Пегс.
– Как звучит правило номер два, Хтигаль? – спросила мадам Флорет.
«О нет, сейчас слишком поздно для того, чтобы вспоминать школьные правила», – устало подумала Флинн. От всех съеденных сладостей её мутило, и хотелось только одного – поскорее оказаться в постели.
– Никакого имбирснафа после полуночи? – попыталась угадать она.
Гарабина закатила глаза, а Пегс издала какой-то сдавленный звук, что-то похожее на «хрнчсон».
– Ночного сна, – тут же поправилась Флинн. – Никакого имбирснафа во время… ночного сна?
Мадам Флорет барабанила по папке, словно размышляла, не издевается ли Флинн над ней.
– Хтигаль, я поставлю вопрос о том, чтобы выгнать вас из поезда!
– Мне кажется, – подал в эту минуту голос Даниэль, – мы ещё ни одного павлина не выгоняли из поезда за то, что он в полночь пил имбирснаф. – Поднявшись, он шагнул к двери, где насыщенный свет ночных светильников растворялся в невесомом свете звёздного проектора, как краска в стакане воды.
При виде Даниэля у Гарабины сделалось такое испуганное лицо, что Флинн просто не могла не насладиться этим мгновением. На лице у неё появилась широкая улыбка.
– Даниэль! – Две-три секунды мадам Флорет смотрела на него не отрываясь. – Я же говорила вам, что Хтигаль будет шпионить и создавать проблемы, и… – Решив, очевидно, что её тревоги не для посторонних ушей, она оставила фразу незаконченной.
Даниэль вышел в коридор. Словно не услышав слов мадам Флорет, он оживлённо спросил:
– Что это у вас за чудесный крем, моя дорогая? В последнее время у меня что-то потягивает вот здесь, в углу рта. Как вы думаете, вдруг он и мне поможет? – Даниэль умолк, заметив уничтожающий взгляд мадам Флорет. – Ну, у меня ещё дела. – Он слегка поклонился. – Спокойной ночи, дамы и господа! И смотрите не проспите мне завтра утром Мадрид.
– Мадрид! Не смешите меня! – Мадам Флорет, возмущённо фыркнув, вооружилась папкой и ручкой. – Насколько мне известно, у Рейтфи Лаламби на кухне гора немытой посуды. – Она оглядела по очереди Флинн, Пегс и Касима. – Вот вы её и перемоете. Завтра к вечеру я хочу видеть надраенные до блеска тарелки. Причём все сто семьдесят пять. Перемыть дважды. Я дам указание Рейтфи работу вам не оплачивать. И берегитесь, если замечу, что этот добряк повар тайком сунул вам ролинги.
По лицу Гарабины было видно, что она довольна.
– А кочегар? – уточнила она.
Мадам Флорет так наморщила лоб, что плёнка розового крема на щеках натянулась.
– Куликов как сотрудник имеет полное право проводить вечер где ему вздумается. – Она подняла ручку как дирижёрскую палочку. – И тем не менее я не хотела бы ещё раз увидеть что-либо подобное! А сейчас идите спать. И чтобы тихо. Хафельман, выключите этот дурацкий свет.
Флинн, Касим и Фёдор без слов проскользнули к спальням мальчишек. Слабые ночные светильники наполняли коридор колеблющимися тенями и запахом горелой пыли.
У двери одного из купе в третьем спальном вагоне Касим остановился. Пряди его окрашенных волос горели в темноте синим неоновым светом, как сигнальный огонь корабля в открытом море. Казалось, будто в его шевелюре поселились феи.
– Завтра ночью идём искать билет твоего брата, – убирая со лба светящуюся прядь, сказал он. – Если Йонте был здесь, билет найдётся.
У Флинн ком застрял в горле. Светящиеся волосы – это хорошо, но ночью в тихих коридорах поиск представлялся опасной игрой. Непредсказуемой и тёмной.
– Спасибо, – ответила она и прибавила: – Вы заметили у мадам Флорет эту странность?
– Ясное дело, – недовольно проворчал Касим. – Просто невероятно! И откуда она знает точное количество тарелок! – Он повернулся к Фёдору: – Но ты-то как сотрудник тоже, вероятно, знаешь, да? – Он откатил дверь – в купе ещё горел свет – и, не пожелав никому доброй ночи, скрылся внутри.
– Индюк надутый, – пробормотал Фёдор. – Я кочегар, а не посудомойка!
Они вместе дошли до спального вагона учителей. У двери в купе мадам Флорет Флинн сказала:
– Мне плевать на тарелки. Я имела в виду Гарабину. Почему это ей можно шляться по ночам где пожелает?
Засунув руки в карманы, Фёдор посмотрел в сторону коридора.
– Не знаю. Я бы на твоём месте скорее ломал голову над тем, почему мадам Флорет так тебя боится.
Флинн удивлённо подняла брови:
– Она меня боится?
Ей вспомнился подслушанный этим утром разговор. Недоверие мадам Флорет – открылось вдруг Флинн – действительно могло означать только то, что та видит в ней какую-то опасность. Но чем Флинн может быть опасна? Она всего лишь ищет Йонте… Ой!
Флинн зажмурилась. Йонте!
– Как ты думаешь, эта Флорет знает про Йонте?
– Эта Флорет? Флинн, ну честное слово, ты уже говоришь как павлины! – Фёдор встретил взгляд Флинн, и что-то в нём заставило его замолчать. Проведя рукой по затылку, он сказал: – Понятия не имею. Возможно, она его помнит.
Флинн подавленно молчала. Что скрывает от неё мадам Флорет?
– Послушай-ка. – Фёдор посмотрел Флинн прямо в глаза. Его взгляд был тёмным и глубоким, а в зрачках вспыхивали крошечные золотые искорки. Волшебно, подумала Флинн. Фёдор был как этот поезд: под слоем копоти – сплошная магия. Он одарил её мимолётной улыбкой, и внезапно воздух вокруг них наполнился возможностями. – Ты не одна, ясно? – сказал он.
Флинн промолчала. Ей хотелось сказать «я знаю». Или хотя бы «спасибо». Но она не была уверена, что действительно знает.
– Спокойной ночи, – сказала она, не откликнувшись на его слова.
Фёдор опустил руки.
– Спокойной ночи, – ответил он.
И, как два магнита, что с силой отталкиваются друг от друга, они пошли в разные стороны. Флинн, тяжело вздохнув, тут же закрыла за собой дверь купе.
В кармане халата, рядом с открыткой от Йонте, она нашла рахенснафовский шарик-«бюрократ» в шоколадной глазури. «Знает «бюрократа» Далл секрет простой: он снаружи классный, а внутри пустой» – гласила надпись на упаковке. Флинн тихо засмеялась, сбросила халат и уютно свернулась калачиком под одеялом.
В окно падала полоска лунного света, размытого качающимися занавесками. На секунду она подумала не о Йонте, а о магии и новых друзьях. И о Фёдоре, в котором, как ей представлялось, одно соединяется с другим.
Мадрид
На следующий день Флинн, Пегс и Касим вошли на кухню как раз в тот момент, когда Всемирный экспресс прибыл в Мадрид. Рядом с поездом ветвились железнодорожные пути. Только что взошло солнце, и под стеклянным навесом зала прибытия его первые бархатные лучи всеми цветами радуги льнули к паровозу и вагонам, дробясь и размываясь, как в калейдоскопе.
Касим приоткрыл створку кухонного окна, чтобы хоть немного приобщиться к вокзальной кутерьме. Флинн, потрясённая, выглянула на перрон. Бесконечный зал прибытия был полон сувенирных киосков и транслируемых по громкоговорителю сообщений. Гомон людских голосов напоминал неумолчное гудение пчелиного роя. Повсюду щебетали дети, тарахтели колёсики чемоданов и ворковали голуби. И как ей только в голову могло прийти, что вокзалы унылы! В отличие от Брошенпустеля здесь всё было в движении: люди, поезда, даже свет. Это было самое захватывающее место из всех, где ей когда-либо доводилось оказаться!
И шанс выйти туда она упустила. Если даже зал прибытия настолько оживлён – каким же волнующим должен быть прилегающий к нему зал ожидания!
Когда поезд, с шипением выпустив пар, остановился, сквозь шум и гам донёсся скрежет колёс. Флинн ощутила толчок, затем пол у неё под ногами затрясся, потому что из каждого вагона наружу в радостном возбуждении повалили павлины. Длиннющая платформа была выложена гладким тёмным камнем. Флинн слышала, как поскрипывали по нему кроссовки некоторых павлинов, напоминая звук шагов танцующих пар по паркету. Некоторые ученики, закинув за плечи рюкзаки, смеясь, рылись в карманах в поисках денег. Огромные размеры вокзала, похоже, никого из них не пугали. Флинн ощутила укол в сердце: как же ей хочется быть такой же беззаботной и свободной!
Старинный паровоз, кажется, не вызывал интереса ни у кого из проходящих мимо людей – даже когда мадам Флорет по одному выкликала имена учеников и отмечала их в списке.
– Херонимо Маррар из второго вагона рассказывал, что здесь в зале ожидания живут рептилии, – нерешительно сказала Пегс. – А ещё он сказал, что на вокзале в Честерфилде есть горшки, набитые золотом, а в Венеции – русалки. Я проверила в своём «Атласе для любознательных путешественников». – Вздохнув, она заключила: – И правда живут.
Глаза Касима заблестели, и он отвёл взгляд от окна:
– Что за рептилии?
Пегс ответила не сразу. Понаблюдав за молодой семьёй с собакой, которые садились в поезд напротив, она наконец сказала:
– Понятия не имею. Но всё-таки ужасно хочется пойти туда и взглянуть. Так несправедливо, что она сможет увидеть, а мы нет. – Она кивнула на перрон.
Прямо под окном кухни стояла Гарабина. Когда все остальные ученики ушли, к ней подошла мадам Флорет и спросила:
– Что вам ещё нужно?
Гарабина ответила что-то похожее на «больший бюджет». И прозвучало это скорее не приветливо, а требовательно.
Флинн быстро взглянула на Пегс и Касима.
– Багет? – одними губами спросила Пегс. – Это она про французский хлеб с хрустящей корочкой?
– Бюджет, – поправила её Флинн и перевела: – Она говорит про деньги. Хочет, чтобы ей дали больше.
Лицо Пегс приняло удивлённое выражение.
Они приникли ухом к толстому оконному стеклу. Несколько раз оглянувшись по сторонам, мадам Флорет прошипела:
– Вам известно, что школа не выделяет деньги на то, что однозначно нарушает её законы.
Касим и Пегс мгновенно подняли головы. Вид у них был обеспокоенный.
– Так в этом же заинтересована вовсе не школа, – отрезала Гарабина, протягивая руку.
Мадам Флорет несколько секунд поколебалась, а затем вытащила из кармана брючного костюма две зелёные купюры и сунула их в протянутую руку Гарабины. – Это и на ту дополнительную работу, за которую вы берётесь, – сказала она.
Флинн не верила своим глазам.
Гарабина, высоко подняв брови, взглянула на кондукторшу.
– А за риск? – спросила она, не убирая руки.
На перрон слетелись вороны, словно, увидев её вытянутую руку, решили, что она собирается их кормить. Гарабина, взвизгнув, попыталась отогнать птиц, и они с карканьем опустились на информационные табло и крышу Всемирного экспресса.
Мадам Флорет сочла, что это уже слишком:
– Идите, Гарабина! И спрячьте деньги, пока Даниэль не увидел.
– Даниэль всё видит – и ничего не замечает, – возразила Гарабина, сложила купюры и засунула их в карман брюк так небрежно, что Флинн от ярости стало плохо. Как же можно относиться к такой куче денег как к чему-то само собой разумеющемуся?!
– Теперь, наверное, она купит себе туфли на ещё более высоких каблучищах! – раздражённо воскликнула она.
– Боюсь, она купит себе что-нибудь куда более опасное, – пробормотал Касим, и тут стук в дверь заставил их всех резко обернуться.
В коридоре кухонного вагона, глядя на них через окошко откатной двери, стоял Фёдор.
– Просто фантастика, – вздохнул Касим. – Кочегару явно поручили проконтролировать, чтобы мы действительно отдраили каждую из ста семидесяти четырёх тарелок. По два раза!
Флинн нахмурилась.
– Из ста семидесяти пяти, – тихо уточнила она по дороге к двери. – И его зовут Фёдор, а не кочегар.
Увидев Фёдора после вчерашнего вечера, Флинн разволновалась. Из-за чего-то, чего она не могла объяснить словами. Но это что-то заставляло её сердце трепетать так быстро, как порхали буквы на оконных рамах.
Она открыла дверь:
– Привет, Фёдор!
– Привет, – сказал тот – один раз мягко, обращаясь к Флинн, а потом более сдержанно – Пегс и Касиму.
Флинн скрестила руки на груди.
– Если собираешься флиртовать с Флинн, пожалуйста, займись этим за дверью, – скорчил гримасу Касим.
Лицо Фёдора помрачнело:
– В отличие от тебя у меня хотя бы есть с кем флиртовать.
Флинн, не сводя с него глаз, подумала: он этого не отрицает. Он. Этого. Не. Отрицает!
– У меня тоже, – заявил Касим, оглянувшись на Пегс.
– И не надейся, – насмешливо возразила та, хлестнув его кухонным полотенцем.
Флинн выскользнула из кухни в коридор и закрыла за собой дверь. Тишина в поезде давила ей на уши.
– Ну, что стряслось? – Её злила разраставшаяся в душе неуверенность. Внезапно ужасно захотелось его прогнать.
Фёдор, пристально взглянув на неё, сказал:
– Сегодня вечером я закончу пораньше, около десяти. Из-за Йонте. Ты же хотела поискать его билет среди билетов павлинов, так?
– И что? – спросила Флинн и тут же прикусила язык, осознав, c каким раздражением это сказано. Она поспешила изобразить лёгкую извиняющуюся улыбку, но по растерянному взгляду Фёдора поняла, что улыбка скорее походила на оскал. Она чувствовала себя ужасно и не знала, как всё изменить.
– И что? – повторил за ней Фёдор. – Как «и что»? Если ты будешь ходить по поезду до десяти, у тебя не возникнет никаких осложнений. Я думал, мы пойдём вместе.
Флинн опустила руки. Он был прав. Он был прав – и чудесно, что он хочет помочь ей в поисках Йонте. Не было никакой причины вести себя с ним так по-дурацки.
– Ладно, – сказала Флинн. – Я только сообщу сейчас Пегс и Касиму и… Что такое?
Фёдор посмотрел на неё с упрёком.
– Я не из их круга, – сказал он с мрачной гордостью. – И ты тоже. Послушай, Флинн, у тебя нет билета.
– Не надо мне постоянно об этом напоминать! – прошипела Флинн. Её начинала доставать манера Фёдора отравлять ей радость от жизни в поезде.
Фёдор молчал, вздёрнув подбородок. Между ними внезапно возникло такое же неприятное напряжение, как вчера вечером в купе Пегс.
Флинн вздохнула.
– Пожалуйста, скажи, что ты всё равно придёшь! Встретимся около десяти. В комнате отдыха. – В конце концов, там встречаются все ученики, и разминуться в этом единственном просторном помещении без купе просто невозможно.
– Ты имеешь в виду вагон отдыха для павлинов, – уточнил Фёдор. – Туда я точно не пойду. Павлины презирают меня. Я для них всего лишь кочегар. Тот, у кого всегда на лице копоть и кто не умеет себя вести.
Флинн наморщила лоб. Она не знала что и думать. С одной стороны, Фёдор, казалось, гордился своей работой, с другой – его явно коробило, что из-за неё он не такой, как все остальные. Но быть павлином он тоже не хотел. Так в чём же проблема? Чего он хочет?
– Дело твоё, – расплывчато ответила Флинн. – Тогда до вечера. Ты ведь придёшь, да?
Фёдор что-то пробурчал себе под нос, и, пока он не сказал что-нибудь резкое, Флинн быстренько проскользнула на кухню.
За время, пока предполуденное солнце путешествовало над сверкающим полукругом из стали и стекла, раскаляя зал прибытия под ним, Флинн насчитала, по её ощущениям, не меньше ста семидесяти пяти встреч. Люди передавали друг другу цветы, обнимались, целовались, дети так необузданно скакали от радости, что Флинн чувствовала себя какой-то старой. Когда же она вышла из того возраста, в котором так сильно радуются при встрече с матерью?
– Буэээ! – изобразил рвотный рефлекс Касим, отмывая особенно грязную тарелку. – Эта точно после Гарабины. Она выблевала последние остатки мозгов.
Флинн, смеясь, взяла у него тарелку. Натирая её, она наблюдала за нищим на другом перроне. Отвратительный внутренний голос нашёптывал ей: «Может быть, с Йонте случилось несчастье и он теперь тоже вынужден так жить». Эта мысль прожгла ей душу ядовитой кислотой.
С мыльной пеной на руках Касим встал рядом с ней у окна и вздохнул:
– Я всё время спрашиваю себя: почему все богатые не могут помочь этим нищим?
Пегс в это время отмывала большую супницу. Не поворачиваясь к ним, она сказала:
– Возможно, богатые и знать не знают о нищих. Когда мы с мамой и папой путешествовали, я никогда не видела богатых людей в тех местах, где живут бедные.
Касим скептически поднял брови, но ничего не возразил.
Флинн обернулась к Пегс.
– А что это были за путешествия? – спросила она.
Пегс, прекратив тереть супницу, стала перечислять:
– Мы путешествовали по Молдавии, Исландии и Лихтенштейну. Да, но прекрасней всего всё-таки Люксембург!
От этого перечисления Флинн потеряла дар речи. Она и представить себе не могла, что какие-то семьи так часто ездят в отпуск.
– Её родители – артисты кукольного театра, – пояснил Касим, очевидно, заметив растерянный взгляд Флинн. – Закончив учёбу во Всемирном экспрессе, они колесят по всему миру.
Флинн почувствовала, как где-то в крошечном уголке её сердца холодным пламенем полыхнула ревность.
– Что значит «закончив учёбу во Всемирном экспрессе»? – спросила она.
– Мои родители были павлинами, – поставив супницу на полку, как бы между делом сказала Пегс.
Касим возвёл глаза к потолку:
– Да, и поэтому Пегс воображает себя частью Всемирного экспресса.
Флинн молча посмотрела на Пегс. В эту минуту она жгуче завидовала подруге из-за её семьи.
Перрон за окном опять постепенно заполнялся учениками интерната. С полными пакетами всякой всячины в руках подбежали несколько задержавшихся. Большинство коричневых бумажных пакетов было с логотипом «ТН».
И словно их разговор о богатых людях послужил сигналом, дверь в кухню с треском откатилась. В проёме стояла Гарабина. Под мышкой она, как трость, держала свёрнутый в трубочку лист бумаги. Она оглянулась вокруг, будто ожидала увидеть всё что угодно, только не Флинн, Пегс и Касима действительно моющими посуду. Шумно выдохнув в явном разочаровании, словно собиралась выдать заранее подготовленное нравоучение, вместо этого она ограничилась несколькими колкостями:
– Как жаль, что вы проторчали здесь, в зале прибытия. Рядом, в зале ожидания, устроен настоящий тропический сад. Пальмы аж до потолка. Повсюду впечатляющие скульптуры… и можно увидеть рептилий! – с триумфом прибавила она.
– И каких же именно? – спросил Касим. Он прищурился, но Флинн всё равно заметила мрачный блеск в его глазах.
Ненадолго растерявшись, Гарабина сказала:
– Опасных, каких же ещё! Ах да, и вот это там тоже есть. – С многозначительным взглядом он бросила Флинн лист бумаги и без дальнейших слов удалилась.
– Воображала! – Касим в ярости выглянул в коридор. В кухню проникли голоса учеников и учителей. – Наверняка там лишь парочка старых черепах.
Бормоча что-то себе под нос, он взглянул в окно на нищего и повернулся к Пегс.
– Гарабина богаче всех знакомых мне людей. И она точно знает о нищих. Ты что такая бледная, Флинн?
Флинн развернула лист Гарабины как раз в ту минуту, когда по всему залу прибытия пронёсся свист, резкий, как крик павлина-птицы. Было ровно двенадцать. Состав дёрнулся, и паровоз, пыхтя, пришёл в движение.
Флинн, не отрываясь, смотрела на плакат, который держала в руках, и ощущала внутри себя гулкую пустоту.
«Знаете ли вы эту девочку?»
Под напечатанными жирным шрифтом буквами была размещена её, Флинн, фотография. О нет!
Фотографию сделали больше двух лет назад. Флинн ясно помнила момент, когда её фотографировали: это был первый день в школе фройляйн Шлехтфельдс, и по этому случаю мать впихнула её в жуткую блузку с множеством рюшей и гладко причесала волосы. Йонте, как обычно, в одной из своих клетчатых рубашек, хохотал до икоты.
Пегс, отставив в сторону последнюю тарелку, задумчиво наморщила лоб.
– Ты что, сбежала из дома? – спросила она, с ужасом глядя на листок.
– Случайно, – сказала Флинн. Под ошеломлённым взглядом Пегс она почувствовала себя маленькой гадкой девчонкой.
Пегс скрестила руки на груди:
– Можно или сбежать из дома, или исчезнуть, как твой сводный брат. Но случайно сбежать из дома нельзя.
«Перед тем как, видимо случайно, исчезнуть в поезде, Йонте тоже сбежал», – подумала Флинн, но сказала только:
– Похоже, мама подключила к этому делу полицию…
Но так сильно задело Флинн не это. На самом деле её сразил тот факт, что на фотографии была изображена опрятная, милая, совершенно типичная девочка, немного растерянная – словно мать постыдилась дать полицейским более позднюю фотографию, на которой Флинн выглядела так, как сейчас: в клетчатой рубашке, растрёпанная и с упрямым взглядом.