Путь искупления Харт Джон
– Знал? Да. Хотя тут нечто большее, чем просто «знал».
– В каком это смысле?
Эдриен довольно долго следил за лесом.
– Ты когда-нибудь сидела в тюрьме?
– Сам ведь знаешь, что не сидела.
– Тогда представь, что ты – солдат за линией фронта. Ты совершенно один, отрезан от своих, но тебе видно других людей в туманной дымке и темноте – всех тех людей, которые хотят покалечить или убить тебя. Тебе так холодно и страшно, что ты не можешь спать или есть – ты и дышишь-то едва-едва, через силу. Может, сначала у тебя даже получится отбиться от кого-то из них, и может, даже достаточно повезет, чтобы остаться в живых в первый день, в первую ночь. Но все это продолжает наваливаться друг на друга – отсутствие сна, холод и жуткий, просто-таки невероятный страх… Потому что ничего, что ты когда-либо знал, не способно подготовить тебя к такому полнейшему одиночеству. Это высасывает из тебя все жизненные соки, низводит тебя к чему-то, чего ты даже сам не узнаёшь. Но ты ухитряешься продержаться еще несколько дней – может, даже целую неделю. К тому моменту на руках у тебя чужая кровь, и ты многое успел натворить – не исключено, что какие-то действительно страшные вещи. Но ты по-прежнему цепляешься за надежду, потому что знаешь: линия фронта – вон она, где-то вон там, и всё, что ты когда-либо любил и во что верил, находится с другой ее стороны. Всё, что тебе надо сделать, это добраться туда, и тогда все закончится. Ты дома, и ты живой, и тебе кажется, что в самом скором времени все будет так, словно весь этот ужас был всего лишь сном, а не твоей собственной жизнью.
– Могу это понять.
– Быть копом, заключенным в тюрьму, – это практически то же самое, но только нет никакой линии фронта, за которой тебя ждет избавление, и это не дни, а годы.
– И Эли Лоуренс тебе помогал?
– Помогал. Спасал меня. Даже после того, как они его убили.
Голос Эдриена пресекся, но Элизабет показалось, что картина начинает складываться.
– Когда ты говоришь, что его убили «они», то…
– Престон и начальник тюрьмы; Оливет и еще двое, Джекс и Вудс.
– Тоже охранники?
– Да.
Узкая шоссейка изогнулась влево. Элизабет переключилась на третью, на выходе из поворота резко прибавила газу.
– Эли был моим другом. И они убили его из-за того, что он знал, – не за то, что был вором или убийцей, а за то, что мог рассказать им только он один. Пришли как-то в воскресенье и забрали его. После этого я не видел его девять дней, а когда он наконец вернулся, то лишь для того, чтобы умереть. – Эдриен не сводил глаз с болота, с высматривающих добычу цапель и черных лилий. – Они переломали ему половину костей, а потом притащили назад, думая, что он выложит мне секрет, который отказался выдать им. Я смотрел, как он тонет в собственной крови, и держал его на руках, когда это случилось. После этого наступил мой черед.
– Ужасно, – прошептала Элизабет; но ему было плевать на ее жалость.
– Я хотел, чтобы они заплатили за то, что сделали. Мне постоянно снилось, как я их убиваю.
– Но ты оставил Оливета в живых.
– Это тоже был Эли. Его милосердие.
– А как насчет Уильяма Престона?
Эдриен посмотрел на свои разбитые, распухшие руки и единственный раз кивнул.
– Это я уж как-нибудь переживу.
Двадцать минут он больше ничего не говорил. Просто указывал влево или вправо, и она поворачивала, пока все более и более разбитый асфальт не сменился щебенкой, а потом и вовсе раскисшей черной землей. Элизабет хотелось узнать больше, но она проявляла терпение. А потом, какой бы разбитой ни была уходящая вглубь болота дорога, она была его исповедальней, а не ее.
– Примерно представляешь, где мы сейчас?
– Только примерно. – Она обвела взглядом практически нетронутый лес. – Ни знаков, ни указателей…
– Понадобилось семь часов, чтобы легкие Эли наполнились кровью, которая утопила его… Каждое слово стоило ему нечеловеческих мук. Я не смог бы забыть их, даже если б очень постарался. Он хотел, чтобы я нашел это место.
– Зачем?
– Притормози-ка, – приказал Эдриен. – Вот оно.
Элизабет остановила машину прямо посреди старой колеи. Они были милях в тридцати от ближайшего населенного пункта, глубоко в лесу, подтопленном болотом. Место, которое Эдриен имел в виду, оказалось просветом между деревьями рядом с горой щебенки и поваленным указателем, который сейчас представлял собой всего лишь проржавевший жестяной квадрат.
– А это точно здесь?
– Подходит под его описание.
Элизабет все это очень не нравилось. Отходящая вбок колея заросла, но не совсем. В какой-то мере люди ее все-таки использовали.
– И что там?
– Причина всего.
Ответ Элизабет тоже не понравился. Она оглядела в обе стороны пустынную дорогу, а потом всмотрелась в полумрак под деревьями, видя только тени, плети дикого винограда и лопухи размером с ребенка. Все вокруг казалось заброшенным и забытым.
– Ты уверен, что сюда?
Эдриен кивнул, так что Элизабет свернула на колею, проскребаясь через самые глубокие рытвины, пока земля не стала достаточно ровной, чтобы можно было ехать чуть быстрей скорости пешехода.
– Это далеко?
– В конце должны быть старая мельница и глубокая вода. Он сказал, где-то с милю. Там дорога упрется в тупик.
Элизабет осторожно продвигала машину дальше; деревья все теснее смыкались у них над головами.
– Тут он и жил?
– И родился, и жил. Его мать умерла, когда он был еще ребенком, так что остались только они с отцом. Ни электричества, ни водопровода. У них даже не было машины.
Чтобы преодолеть какую-то милю, ушло порядочно времени. Вырвавшись из-за деревьев, колея свернула к заброшенной мельнице, за которой расстилалась обширная гладь воды, теряющаяся в дымке вдали. У берега вкривь и вкось, словно гнилые зубы, торчали сваи полуразвалившейся пристани. Мельница была совсем древней. Крыша отсутствовала, но сохранились обломки водяного колеса – там, где ручей образовывал запруду, а потом ярился белой пеной на обломках камней. Элизабет остановилась по соседству со строением; увидела мох на стенах, сочащуюся из них влагу. Эдриен выбрался из машины, и тут же откуда-то издали, из тумана, донесся громкий всплеск.
– Он часто рассказывал о своем детстве здесь, про свою семью и разочарование, тяжелую жизнь босоногого мальчишки.
Элизабет заглянула внутрь мельницы. Полы напрочь прогнили, стены – из голого камня.
– О каком времени мы говорим? Давно это было?
– Эли родился в тени Первой мировой, но никогда не знал точную дату. Мельница была уже закрыта, когда его предки поселились здесь, еще в восьмисотые годы. Они были практически сквоттерами[41]: отец Эли, до него – его дед… На болоте ловили рыбу, охотились, втихаря валили кипарисы для лесопилок, выращивали какие-то зерновые… В округе жили и другие семейства, но в основном на низеньких маленьких островках в болоте.
– А мы-то что здесь делаем, Эдриен?
Но он не стал спешить. Коснулся рукой стены мельницы, сделал несколько шагов в сторону прогнившего причала и заговорил, глубоко засунув руки в карманы.
– Тебе нужно понять, что это были рассказы глубокого старика – лет девяноста, если не больше, – и с оглядкой на тяжелую жизнь без телефонов, электричества или радио. Когда мы познакомились, он провел в тюрьме уже несколько десятков лет, но про это место мог говорить так, будто побывал тут буквально вчера. Вообще-то ему тут очень не нравилось: жара, комары, одиночество, непролазная грязь и жизнь на воде. Он первым сказал бы тебе, что был юн, самонадеян и мечтал о лучшей жизни. Хотя когда он говорил о тех временах, то просто становился поэтом, слова лились будто сами собой – грубоватые, без затей, но… в самую точку. Он рассказывал про черную болотну жижу, и я буквально чувствовал ее запах. Я знаю, какова на вкус гремучая змея, хотя никогда сам ее не пробовал. То же самое с чукучанами[42] и щуками, сомами и бычками…
Эдриен ненадолго примолк, и ей показалось, что он улыбается.
– В двадцати милях вниз по реке было нечто вроде блюзового клуба – вообще-то просто обычный амбар на открытом воздухе. Ему приходилось добираться туда на попутках, но в этом клубе были женщины, – женщины, спиртное и повод подраться. Каждый раз, когда ему удавалось наскрести несколько долларов, он пропадал там на несколько дней, а потом являлся домой с сильного бодуна, весь в синяках и пропахший чужими женщинами. Его отцу это было не по вкусу. Тот был суровый человек, строгий и практичный, и спуску ему не давал. Они постоянно цапались насчет поведения Эли, и дело всегда кончалось колотушками. Когда Эли ушел отсюда в последний раз, ему уже было лет двадцать – сломленный, окровавленный и раздетый чуть ли не догола. Ты должна знать его, как знал его я, чтобы понять, насколько диким может показаться подобный образ. Он всегда был такой тихий, такой спокойный…
– Зачем ты мне все это рассказываешь?
– Потому что Эли возвращался сюда еще один раз. Шестнадцать лет спустя. Его отец уже умер или куда-то уехал – он так этого и не выяснил, – но Эли все-таки вернулся в самый последний раз. Прямо сюда, – сказал Эдриен. – С двумя пулями в теле и полумертвый, но вернулся не просто так. Имелась причина.
– Какая причина?
– В том-то и вопрос, не так ли? – Он посмотрел на мельницу, а потом вдоль ручья, который питал ее. – Давай-ка немного прогуляемся.
– Ты серьезно?
– Это недалеко.
Эдриен двинулся вдоль ручья, и Элизабет пристроилась следом. Они перелезли через остатки плотины, обошли по кругу запруду и углубились в лес, где туман был пожиже, а болото отступило. С полмили прошли вдоль ручья и оказались там, где в него впадали два ручейка поменьше, сливаясь воедино на скалистом уступе. Водопад был не из великих – может, футов четырех высотой, не больше. Вот тогда-то Эдриен и рассказал ей все остальное.
– В тысяча девятьсот сорок шестом году Эли Лоуренс, молодой еще человек, обитал где-то на побережье. Связался с какой-то сомнительной компанией и, подобно всем остальным в том мире, вместе со своими дружками мечтал сорвать большой куш – грезил о единственном крупном деле, которое откроет им путь к богатству. В сентябре того же года Эли решил, что нашел такой вариант.
Они двинулись вдоль правого ручейка, берег которого постепенно понижался, и вскоре под ногами зачавкала жидкая грязь.
– У них была наводка от своего человечка насчет инкассаторского броневика, который должен был забрать наличность из банка, расположенного в центре Уилмингтона[43], где-то в районе доков. Они знали маршрут, время. Правда, ничто из того, чем они до тех пор занимались, не подготовило их к такого рода работе. Оба приятеля Эли погибли в перестрелке. Один из охранников тоже был убит. Другой получил три пули, но выжил. Застрелили еще двух случайных прохожих. Реальная бойня, дурацкая и бессмысленная.
– А что произошло с Эли?
– Ему удалось удрать с кругленькой суммой в сто семьдесят тысяч долларов и двумя пулями тридцать восьмого калибра в спине. Он добрался сюда, так ни разу и не обратившись к врачу. Как ухитрился, не знаю. К тому моменту раны загноились, да и пули угодили туда, куда не следовало. Когда он наконец обратился за помощью, врач подлатал его и тут же сдал полиции. Эли получил пожизненное без права досрочного освобождения.
Элизабет переступила через небольшой овражек. Эдриен остановился и вытянул руку.
– Как думаешь, похоже это на островок?
Пошлепал туда, не дожидаясь ответа. Вода поднялась ему до пояса, и он вышел на противоположной стороне.
– Ты идешь?
Элизабет шагнула в воду; почувствовала, как та заливает сапоги, лезет выше. Поднялась на противоположный берег, и они стали пробираться через заросли ежевики и еще каких-то колючих кустов, пока не добрались до центра островка и возвышавшегося над ним дерева. Оно было просто огромным. Его сучковатые ветви торчали далеко во все стороны; некоторые провисли настолько, что касались земли. Ствол почернел от времени, и все же оно упорно лезло ввысь, раскинув вокруг себя широченные разлапистые ветви – сказочный великан, вцепившийся в землю такими толстенными корнями, что они вспучили землю.
– Что это за место?
– Все, что я знаю, это что Эли играл здесь мальчишкой. – Эдриен прикоснулся к стволу, обошел вокруг. – И что после шестидесяти лет в тюрьме это было единственное место во всем мире, по которому он реально скучал. Просто по этому островку. Просто по этому дереву.
– В жизни таких деревьев не видела!
– Он говорил, что с верхушки видать океан.
– До океана же миль восемьдесят!
– Эли не был склонен к преувеличениям. Если говорил, что видел, значит, наверняка видел.
Элизабет запрокинула голову, но так и не сумела разглядеть самую верхушку дерева. Оно вздымалось до самого неба, огромное и древнее. Она попыталась представить, как мальчишка залезает на него, а потом устраивается на самой верхотуре, чтобы посмотреть на поблескивающий в восьмидесяти милях от него океан.
– Что ты делаешь? – Обойдя вокруг дерева, Элизабет увидела, что Эдриен опустился на колени, вкапываясь в пустое пространство между корнями, где гниль давным-давно захватила ствол. Она смотрела, как он скребет руками рыхлую почву, и все это ей очень не понравилось – место, причина…
– Пожалуйста, скажи, что дело не в украденных деньгах!
– И да, и нет.
– В каком это смысле?
Он ничего не ответил.
– Можешь просто прерваться на минутку?
Эдриен откинулся на пятки. Руки у него были все в земле, которая запачкала его лицо, когда он вытер пот с глаз.
– Дело не в деньгах и не в алчности – дело в начальнике тюрьмы, его охранниках и человеке, которого я любил больше своей собственной жизни.
– Я слушаю.
– Начальник появился в тюрьме девятнадцать лет назад. К тому времени все, кто знал про Эли или про инкассаторский броневик, либо умерли, либо были благополучно забыты. Эли был просто стариком, обреченным умереть за решеткой. Просто статистикой, бездушной цифрой. Как и все остальные. Но восемь лет назад кое-что изменилось.
– Каким образом?
– Газетные вырезки… Личное дело Эли… Не знаю. Но начальник тюрьмы как-то узнал про ту перестрелку и про броневик, а также про тот факт, что деньги так и не нашли. – Эдриен раскинул руки над вырытой ямой. – Вот за что умер Эли. Вот из-за чего они меня пытали.
– Из-за денег?
– Я же сказал, что дело не в деньгах! Дело в жизни Эли и сделанном им выборе, дело в смелости, силе воли и последнем акте неповиновения.
– Называй это как хочешь, Эдриен, но твой друг умер из-за денег.
– Потому что отказался сломаться.
– Из-за ста семидесяти тысяч долларов.
– Ну, в этой части ты не совсем права.
– Я уже устала от загадок, Эдриен.
– Тогда погоди еще минутку.
Он продолжил копать. А когда наконец остановился, то погрузил в яму руки по плечи и с трудом вытащил оттуда стеклянную банку. С глухим стуком бросил ее на землю. Крышка напрочь проржавела, стекло покрывали грязные разводы.
Элизабет ткнула пальцем.
– И вот это…
– Первая из тридцати.
Она потянулась было к банке, но рука ее замерла в воздухе.
– Ну давай же, смелей!
Элизабет вытащила изнутри одну из монет, стерла с нее грязь большим пальцем, пока та желто не заблестела.
– И сколько тут?
– Монет-то? Пять тысяч.
– Ты сказал, что он украл сто семьдесят тысяч долларов.
– В сорок шестом золото стоило тридцать пять долларов за унцию.
– А сейчас сколько?
– Где-то тысячу двести.
– Так что выходит…
– Шесть миллионов, – сказал Эдриен. – Плюс-минус.
28
Стэнфорд Оливет решил дать дочери еще немного поспать и уже начал жарить блинчики, когда услышал, как из душа наверху полилась вода. Их было только двое, и сегодня ему больше всего хотелось быть поближе к ней, побыть с ней хоть сколько-нибудь подольше. Кухня вокруг него была аккуратной и чистой, в воздухе витал аромат теста, кофе и оружейной смазки. Пистолет сорок пятого калибра[44] лежал возле плиты. Перед этим он находился рядом с душевой кабиной, а еще раньше – возле кровати. Оливета терзал страх, и вовсе не из-за Эдриена Уолла.
– Доброе утро, зайка!
– О, блинчики! – Его дочь уже спускалась по лестнице. Двенадцать лет – «пацан в юбке», обожающий стрельбу из лука, животных и спортивные машины. Короткая стрижка, никакого макияжа. За рулем она уже чувствовала себя куда уверенней, чем большинство взрослых. – Собрался пойти пострелять?
Она имела в виду пистолет. «Сорок пятый» не был его табельным оружием, Оливет купил его на распродаже списанных армейских запасов.
– Да вот пока думаю.
– Как твое лицо?
Обойдя «островок» по центру кухни, она легонько чмокнула его в щеку. Физиономия у него была вся в стежках хирургических швов, повязках и пластырях.
– Да вроде все ничего.
– Мне очень не нравится, что у тебя такая опасная работа.
Он еще раз напомнил себе собственную версию: что два зэка напали на него во время досмотра камеры. Не то, что Эдриен Уолл чуть было не убил его, а потом вдруг ни с того ни с сего решил оставить в живых.
– Чем думаешь заняться утром?
– Пока не знаю. А ты чем думаешь заняться?
Он стряхнул блинчики на тарелку, и дочь тут же нацелилась на них вилкой.
– Там у входа какая-то машина. – Она ткнула вилкой за окно.
Он тоже ее увидел.
– Бл…
– Папа!!!
– Сиди здесь. – И решительно направился к двери, прихватив с собой пистолет.
Начальник тюрьмы уже выбрался из машины. Джекс с Вудсом стояли по бокам от нее.
– Ты почему не на работе?
– Я думал…
– Знаю я, что ты думал! – Начальник протолкался мимо него в дом. – Ты думал, что за пару фингалов тебе полагается отгул. Но хрена с два.
Оливет закрыл дверь и потащился вслед за начальником в кухню. Его дочь прекратила есть, когда тот ткнул в нее пальцем.
– А она почему не в школе?
Оливет положил пистолет на кухонную стойку, но в пределах досягаемости.
– Ладно, зайка. Может, отнесешь тарелку наверх и посмотришь телек?
Девочка исчезла на втором этаже, и начальник тюрьмы посмотрел ей вслед.
– Шишку едва видать. Сколько тебе швов наложили? Четыре?
– Семь.
– Больничный дали?
– Мне не нравится, когда ты сюда являешься.
– Я оскорблен до глубины души.
– И мне не нравится, что ты еще и их сюда притащил.
– Послушай, вечно с тобой такие вот проблемы, Стэнфорд. По-моему, ты возомнил, что почему-то выше всего этого, что твои деньги и совесть чище, чем у остальных. Какова твоя доля, напомни-ка? Полмиллиона? Шестьсот тысяч?
– Моя дочь…
– Нечего вечно пенять на дочь! Сколько стоит катер у тебя под домом или часы у тебя на руке? Нет уж. Никакой ты на хрен не герой. – Начальник окунул палец в сироп и облизал его. – Мы с тобой занимаемся этим черт знает уже сколько лет, ты и я. Бабки, наркота, грязные зэки и их грязные маленькие тайны…
– Не говори про такие вещи в этом доме! Господи… Моя дочка прямо наверху.
– Да насрать мне на твою дочку! – Голос начальника был холоден, как лед. – Ты позволил Эдриену Уоллу убить моего лучшего друга.
– Я ничего ему не позволял!
– Но и не остановил его. Как, по-твоему, я сейчас должен себя чувствовать? Престон мертв, а ты нет. Забздел, Стэнфорд? Умолял, ползал в ногах, когда Уильям Престон твердо держался до последнего и погиб, не получив ни на грош помощи?
– Все было не так.
– Тогда расскажи как.
Молчание затянулось, пропитанное ненавистью – годами ненависти. Оливет нарушил его первым.
– Эдриен ничего не знает, – произнес он. – Если б знал, сто лет назад сказал бы. Так что и дальше преследовать его не просто без толку, а реально глупо. Он сломлен и непредсказуем, и это как раз мы его и сломали. Ты не можешь контролировать подобную ситуацию, а это значит, что для начала нам вообще нечего было делать на том проселке. Если что Престона и убило, так это ты – твои косность, самомнение и жадность.
– А ну-ка, повтори…
– Нечего тебе делать в моем доме.
– А теперь смотри, как все будет. – Начальник тюрьмы улыбнулся ослепительно-холодной улыбкой и подступил ближе. – Мы обязательно найдем Эдриена Уолла, только мы вчетвером. Загоним его в угол и кончим. А потом я подумаю, не стоит ли кончить и тебя тоже.
Оливет бросил взгляд на пистолет, но начальник был быстр и уверен в себе; в глазах его промелькнул неприкрытый вызов.
«Подумай про свою девчонку!»
«Подумай, проживешь ли еще пару минут!»
– Да как мы его найдем? – Оливет прокашлялся и отступил от ствола. – Сейчас он, наверное, уже где-нибудь в Мексике. Да вообще где угодно!
– Вчера вечером он был с той женщиной?
– Да.
– Ни в какой он не в Мексике.
Начальник говорил с обычной самонадеянностью. Оливет поднял взгляд на лестницу, и ему показалось, что по стене промелькнула тень – дочка наверняка подслушивает.
– Послушай, – почти прошептал он. – Мне жаль, что я все это наговорил.
– Ну естественно, жаль! Я все понимаю. – Начальник подхватил со стола «сорок пятый», выщелкнул магазин, выдавил из него патрон. – Все мы делаем ошибки, несем всякую пургу, не подумав…
Приставив пистолет прямо к груди Оливета, он надавил на него и продолжал толкать, пока Оливет не попятился и не ударился спиной об раковину.
– Но мой друг мертв, а ты – нет. А это значит, что никто так просто не уйдет. Понял меня? Ни ты, ни я, ни, мля, конечно же, Эдриен Уолл!
Лиз двинулась вслед за Эдриеном обратно к мельнице – каждый нес под мышкой по большой стеклянной банке с монетами. Шлепая через ручей, она занималась мысленными подсчетами. Пять тысяч монет в тридцати банках. По сто семьдесят пять штук в каждой. Ладно, пусть по сто семьдесят. Что это будет?
«В каждой банке – по двести тысяч долларов?»
У Лиз это просто в голове не укладывалось. После тринадцати лет работы в полиции у нее сейчас четыре триста на текущем банковском счету и еще пятнадцать тысяч вложены в ценные бумаги, лежат на счету у брокера. Деньги ее никогда особо не заботили – не такой уж она человек, – но при мысли о шести миллионах, закопанных в болоте, натурально шла кругом голова. Из-за них расстались с жизнью люди, и не просто расстались с жизнью, а были убиты. Так что деньги эти замараны кровью. Не прилипло ли это кровавое пятно к Эдриену?
Она наблюдала, как он пробирается по траве: измаранные мешковатые штаны, стянутые на узкой талии, уверенные размеренные движения.
– Ничего, что туда сходили?
– Да, – отозвалась Элизабет, тут же решив: а в самом деле, что тут такого? Эли Лоуренс давно мертв, за свое преступление он расплатился сторицей. Уильям Престон тоже получил то, чего заслуживал, и кто она вообще такая, чтобы судить? Она уже сама соврала про двойное убийство и дала прибежище даже не одному беглому преступнику, а сразу двум…
– В чем вообще план на данный момент?
Эдриен миновал последние деревья и двинулся вброд через ручей, питающий запруду. Заговорил он только возле машины.
– Думаю, надо уезжать. – Взяв у нее из рук банку, поставил ее на землю рядом с другой. – Найти какое-нибудь другое место, начать какую-нибудь другую жизнь… Это как раз то, чего всегда хотелось Эли.
Элизабет обвела взглядом болото. Туманная дымка на глазах растворялась в воздухе, сквозь нее растопыренными желтыми пальцами пробивался солнечный свет.
– А как же начальник тюрьмы?
– Мне больше этого не надо. – Он улыбнулся, и она поняла, что Эдриен имеет в виду месть.
– Ну а золото?
– Это мне для разгона. – Он опустил голову к стоящим под ногами банкам. – Остальное пусть так и лежит, ждет, пока я вернусь за ним.
Элизабет отвернулась – прозвучавшее заявление было совершенно неприкрытым выражением доверия.
p>– Поехали со мной, – произнес он.– Ты серьезно?
– Совершенно серьезно.
– Но моя жизнь – здесь.
– В самом ли деле здесь?
Вопрос встал ребром, поскольку он знал ответ не хуже ее самой. Город обернулся против нее; о прежней работе можно практически полностью забыть.
– Довольно много времени прошло, Эдриен, с тех пор как мы знали друг друга.
– Я не зову тебя замуж.
Элизабет улыбнулась этой шуточке, хотя и почувствовала спрятанную под ней подоплеку. Между ними что-то сдвинулось – наверное, из-за того, подумалось ей, что им пришлось вынести прошлой ночью. Может, дело было в нежности, рожденной прикосновениями, или в простом тепле взаимопонимания… Может, оба они тихо страдали от одиночества и страстно желали стать кем-нибудь еще. Чем бы это ни объяснялось, его глаза стали не такими настороженными, а улыбка охотней появлялась на лице. Она тоже поймала себя на этом, но боялась, что просто дает о себе знать старое юношеское увлечение, тот самый лихорадочный сон. Эдриен улыбался во весь рот, весь израненный и прекрасный в желтом утреннем свете. И пусть даже все действительно так просто, она вполне может соблазниться.
«Найти какое-нибудь другое место, начать какую-нибудь другую жизнь…»
– Я не хочу больше оставаться один, – произнес Эдриен; и это подвигло ее выслушать, как он говорит трудную правду.
Но и остальных тоже нельзя было списывать со счетов. Гидеона. Ченнинг. Фэрклота.
Читать бесплатно другие книги:
