Инквизитор. Раубриттер Конофальский Борис
— Да, господин, — привычно отвечал Увалень.
Госпожа Эшбахт сидела напротив и смотрела на него. И по ее лицу покатились слезы. И, кажется, всем стало ее жалко, и госпоже Ланге, и даже Увальню, а вот Волкову ее совсем жалко не было.
А тут как раз Мария и Тереза стали подавать на стол, а Тереза позвала племянников со двора завтракать. И всем стало не до слез госпожи Эшбахт.
После завтрака новый проситель ждал. Тоже купчишка. Пришел просить разрешения поставить в Эшбахте трактир. Предложил десятину с прибылей. Трактир? Трактир дело хорошее. А что, народа теперь тут много, солдат по окрестностям живет много, дома ставятся, люди женятся, да и девки гулящие появились после рейда на ярмарку. Купчишки, подрядчики, строители из города, всех стало много. Кому-то кров надобен, кому-то стол, а кому и выпивка с девицами. В общем, трактир дело хорошее. Только вот не мог понять кавалер, отчего купчишка не боится, что его трактир не спалят горцы, когда наведаются сюда с ответным визитом.
Неужто он думает, что кавалер такого не допустит? Ладно, Бог с ними, с горцами. Придут они или нет, еще не ясно.
— Ставь, за полторы десятины с прибыли, — сказал Волков купцу. — Место с управляющим согласуй только. Только не думай, что дурачить меня сможешь, я как-то имел дело с одним трактирщиком и знаю, сколько трактир приносить может.
Не успел купчишка уйти, как новый человек к нему. Век бы человека этого не видеть. Гонец от графа. Письмо привез. Волков даже открывать его не хотел. Открыл и скривился. Как знал. Граф немедля требовал его к себе. И, судя по тону письма, не очень он был ласков. Туда, обратно, день пути в седле. Нога к вечеру будет болеть, а делать нечего. Одна радость: «Может Брунхильду удастся повидать».
— Максимилиан, седлайте коней, — невесело сказал он.
У графа аж ручки тряслись, когда он говорил с Волковым. Так он волновался, а что еще хуже, так это старый граф и молодого позвал.
Правда, Теодор Иоганн Девятый граф фон Мален поначалу молчал больше.
— Друг мой, говорили мне вы, что деяние ваше было ответом на грубость, что горцев вы карали за бесчестье.
— Так и было, граф, так и было, — отвечал Волков.
— Отчего же вы грабили других людей? — воскликнул граф. — Вы грабили еще и подданных нашего герцога, например, купцов из Хоккенхайма! Из Вильбурга! Из Брокенау! Вам все равно кого грабить! Вы разбойник! Вы просто раубриттер!
Кавалер поморщился:
— Господин граф, да как же мне их разбирать было? Солдаты люди не шибко грамотные, хватали что придется.
— И нахватали немало, немало! — горячился фон Мален. — Мне пишет голова городского совета Милликона, что вы награбили на тридцать тысяч талеров.
Волков опять морщится, как от кислого:
— Врет вдесятеро. Я бы и увезти столько не смог бы. Тридцать тысяч, — он смеется. — Надо же, какие лжецы! Взяли только деньги у менял, да меха, да немного хороших тканей. Мед, вино, масло, да пару лошадей. Ну шубы еще забирали. Откуда там тридцать тысяч.
— Вот именно! Вот именно! — воскликнул граф в негодовании. — Отнимали шубы у достойных людей кантона! Многих били беспощадно. Одного ранили!
— Били тех, кто в избиении моего ротмистра участвовал, а также тех, кто в жадности упорствовал. А ранили одного, так тот на человека моего с железом кинулся. И получил по заслугам.
— А бабы! — продолжал граф. Он даже усидеть не смог, вскочил, и подбежал к Волкову, которому стула не продолжили сразу. — Вы же забрали два десятка баб!
— Господин граф, да как же мужчинам без баб? Невозможно это, — отвечал тот. — Вы ж сами понимаете.
— Понимаю, понимаю, — с жаром говорил фон Мален. — Но брали бы баб там. Зачем же вы их с собой забрали. Теперь семьи этих баб ярятся, возмездия требуют. Требуют покарать вас, на войско деньги готовы давать.
— Чего ж они ярятся, дураки, — усмехался кавалер, — замужних баб солдаты не брали, а их девок мои люди уже замуж берут.
— Верните их, верните немедля, — требовал граф, даже кулак сжимал.
— Обязательно верну, — сказал Волков зная, что никого не вернет, — верну всех, что не повенчаны.
— И деньги верните, — настаивал граф, — меха, шубы верните. А я напишу купцам и в консулат кантона напишу, что вы раскаиваетесь, и готовы все вернуть.
— Хорошо, — опять соглашался кавалер, — все, что солдаты не поделили, верну.
— Так заберите у солдат то, что они уже поделили.
— Так то по купцам и девкам уже разошлось, этого не собрать, господин граф, то что к солдатам попало, то сгинуло.
— Хорошо, соберите и верните все, что сможете, особенно баб, — граф фон Мален вдруг остановился. — Что-то в затылке у меня заломило, опять шум в ушах. Ни к чему мне все эти волнения.
— Присядьте, отец, — молодой граф встал, взял отца под руку и провел его к стулу. И заговорил, обращаясь к Волкову. — Досаду большую, вы брат мой, — он сказал «брат» и кавалер это отметил про себя, — доставили и нам, и герцогу. Понимаем мы, что вы человек войны, и привыкли делать так, как диктует вам ваша честь, но теперь вы господин, о людях ваших, что проживают в Эшбахте, думать должны, горцев злить, все равно что собак свирепых дразнить. А еще и о сеньоре своем думать должны. И о семье своей.
Все бы ничего, да говорил он это с привычным для него высокомерием, такого высокомерия в его отце и близко не было.
Теодор Иоганн Девятый граф фон Мален не говорил все это, а выговаривал, словно мальчишке, словно подчиненному. А подчиненным Волков ему не был. Он был вассалом самого курфюрста, а не графов Маленов. Да и по возрасту этот молодой граф Волкову и в сыновья мог годиться. Сколько ему было? На вид двадцать два, двадцать четыре. Он был младше своей сестры Элеоноры Августы. Но с ним, с Волковым, молодой граф говорил свысока, и даже то, что он обращался к кавалеру словом «брат», от его спесивого высокомерия, совсем не спасало.
— Ступайте, брат мой, — все с той же спесью сказал ему молодой граф, Так сказал, словно слугу отправил прочь.
— Прощайте, граф, — сказал Волков и поклонился старому графу.
— Вы рано прощаетесь, — сказал граф молодой, — вам отведены ваши покои. Оставайтесь.
— Извините, граф, но у меня есть дела.
— Вы уже наделали дел, — заявил Теодор Иоганн, — будет с вас. Отцу нужен отдых, а вы к ужину будьте, может отец разговор захочет продолжить.
Как Волков ни злился от такого выговора, но злиться ему приходилось про себя. Он только поклонился и вышел из залы. Да еще Максимилиану сказал с раздражением:
— Коней все еще не расседлали вы?
— Нет, кавалер. Думал сразу домой поедем.
— Так расседлайте, остаемся здесь ночевать.
Он пошел к себе в покои, те покои, в которых всегда останавливался тут. Стянул с себя сапоги. Отвязал меч. Завалился на кровать, не раздеваясь, и не укрываясь. Лежал, думал о разговоре с фон Маленами. Злился на молодого графа и думал, что со старым графом, даст Бог ему здоровья, ему дела иметь сподручнее. И, кажется, задремал.
Он проснулся от настойчивого, но негромкого стука в дверь.
Странно то было. Время ужина еще не наступило. Он встал, меч по привычке взял и, не обуваясь, прошел к двери и отпер засов.
О чем мечтал он, когда ехал сюда, и о чем позабыл, когда с графом поговорил. Пред ним стояла она, да не стояла, а сразу вошла, заперла дверь и кинулась ему на шею. Сильная, горячая, запах от нее дурманящий. В губы его целует сразу. Брунхильда! Графиня!
Отстранилась от него, наконец, смотрит, улыбается — а сама красива, что глаз не оторвать.
— Что же вы меня бросили? — говорит она с укором. — Забыли меня уже, с молодой женой? — и по щеке его рукой гладит.
— Да разве тебя забудешь? — говорит он совсем не весело.
Она стала смеяться.
— Что смешного? — спрашивает он и хмурится.
— Вижу, что грустите по мне, по голосу вашему слышу. — Говорит графиня и идет от двери к кровати. — Вот и радостно мне.
Она подошла, и повалилась на его кровать, как раньше это делала.
А он так и остался стоять и просто глядеть на нее.
— Что смотрите на меня? — спросила Брунхильда и согнула ногу в колене, юбки задрались так, что подвязку под коленом видно ему стало.
Вид красивой ее ноги в черном шелковом чулке порадовал бы его раньше, но теперь… Теперь она дама замужняя. Ему видеть ее ноги не пристало. Но, видно, ее это замужество волновало мало.
— Ну, — говорит она с удивлением, — что ждете? Ко мне идите.
— Ни к чему это, — спокойно отвечает он.
— Что? — она садится на кровати. Удивлена безмерно. И даже кажется обиженной. — Не желаете меня?
— Желаю, только я желаю девицу Брунхильду, а ты теперь графиня фон Мален.
— Ах, позабыла я, — язвительно говорит красавица, — вы же рыцарь божий, человек благородный.
— Именно так.
— Конечно, — чуть раздражено сказала красавица, — легко вам быть благородным, не то, что мне, бабе распутной.
— А тебе что тяжелого?
— А ничего, легко все, живу, радуюсь, да только ненавидят меня все тут. Все, и сынок его, граф молодой самый первый ненавистник, да и все остальные родственнички тоже, чтоб они передохли. Сидят за столом, так они все смотрят, как я ем, как пью, ухмыляются. Шушукаются. Лакеи и те мне презрение свое выказывают, даже служанка моя и та подлая, зубоскалила, пришлось по морде ей надавать. Теперь присмирела. Если бы не граф, так уже убили бы меня.
— Терпи, — сказал кавалер, а сам глаз оторвать от длинной ноги красавицы не смел, особенно ему то место нравилось, где чулок кончался. — Не все дается легко, тем более поместья.
— А может, вы боитесь, что граф хватится меня? Так не волнуйтесь, он, конечно, меня на шаг от себя не отпускает, смешно сказать, даже в нужник за мной, иной раз ходит, стоит и ждет у дверей, как дите малое мамку, но сейчас он лежит в болезни, опять слег от избытка крови. Доктор ему опять руку резал, он так до ужина пролежит, точно не встанет. Идите ко мне, тосковала я по вам, — она протянула руку, поманила его, — ждала вас, молила Бога, чтобы вы приехали. И вы как раз вовремя приехали.
— Нет, не хочу в доме графа брать то, что принадлежит ему.
— Не от желания своего бабьего прошу, а по делу, — сказала она вдруг серьезно.
— Что ж это за дело? — заинтересовался Волков.
— Дело такое: «Сказано во Вдовьем Цензе, что имение мне полагаться будет, если я принесу младенца мужского рода». — Заговорила графиня, и в голосе ее уже не было ни игривости, ни ласки особой, а было лишь дело и серьезность. Взгляд стал строг. — А муж мой слаб. В делах любовных от него проку не много. Он все больше слюнявит меня, и лапает. Елозит по мне, елозит, — она даже скривилась, — а как до дела, так семени от него мало совсем. С таким семенем мне беременной не стать. Плохое семя, да и случается оно у него редко.
Говорила она это все с неприязнью, на лице отвращение. Видно, что нелегко давалось ей замужество.
Волков не выдержал, подошел, сел рядом, взял за руку, поцеловал:
— Что, нелегко тебе быть графской женой?
— Ох, нелегко, — говорит она и целует его в ответ, — иногда он мне грудь сжимает, шею мне облизывает, а я глаза закрою, чтобы не видеть его, а уши-то, чтобы не слышать сопение не прикрыть. И нос не заткнуть, чтобы запаха стариковского не нюхать. Так и лежу. Дышу через раз. Иногда думаю: «В петлю не лучше ли будет».
— Рехнулась что ли? — зло говорит Волков. — Терпи, стар он, видишь, хвор уже.
— Терплю, — говорит графиня. — Только беременеть мне нужно. Чтобы поместье после его смерти мне досталось, и…
— И?
— И как беременна стану, так его к себе не буду подпускать, причина будет. Беременность мне нужна очень. Раньше Господа просила, чтобы не забеременеть, а теперь буду молиться наоборот. Ну… Давайте… От вас чадо хочу. Больше ни от кого.
И пока говорила все это, встала красавица на колени, на край постели, юбки подобрала так, что все ноги ее в дорогих чулках и зад ее великолепный ему видны стали:
— Ну… Не сидите, господин мой, берите меня, у меня как раз самые дни для этого лучшие.
Все это было убедительно, весьма! Особенно роскошное тело красавицы. Но даже в этом случае он не стал бы брать жену человека, в доме которого был гостем. Не стал бы до того случая, пока фамилия Маленов не подсунула ему его непутевую жену.
Теперь быть с ними честными было бы глупо.
Он положил свою руку на ее роскошный зад. Лучше женского зада он не видал.
После, когда он лежал на кровати, она, задрав юбки, стояла и вытирала промеж ног у себя большим шелковым платком, и при том приговаривал тихо:
— Господи, Матерь Божья, заступница наша, благослови чрево мое. Святая Терезия, покровительница всех матерей, способствуй чреву моему, благости пошли ему, пошли мне чадо здоровое и мужеского пола.
Она вытерлась, оправила юбки, спрятала грязный платок в рукав платья. Все, готова, красива. Подошла к кровати, поцеловала его быстро и пошла.
— Да, чуть не забыла сказать вам, господин, — перед дверью вспомнила она, — граф меня с собой везде таскает, даже на советы, только лишь бы с ним была, сижу там рукоделием занимаюсь или Писание читаю, так вот, вчера решили они с молодым графом и с канцлером, что дождутся они гонца от герцога. Гонца они к нему посылали, и гонец тот должен не сегодня-завтра вернуться. И вот пока он не вернется, решено вас не отпускать. Так и решили, пусть говорят, тут побудет, пока ответ от герцога не придет, а там станет ясно, что с ним делать.
— Чего ж ты сразу этого не сказала? — Волков вскочил, схватился за сапоги. И добавил беззлобно: — Вот, дура!
— Дурой я раньше была, — с вызовом заявила красавица. — Теперь я графиня фон Мален.
Она открыла дверь, выглянула в коридор и потом, глянув на него, и помахав ему рукой на прощание, вышла из покоев.
А он спешно натягивал на себя сапоги. И ругал про себя эту красивую женщину.
Глава 34
Все боялся, пока седлали они коней с Максимилианом, что остановит их стража на выходе из замка. Нет, не глянули даже на них стражники.
Когда немного отъехали от замка, так Волков приостановился.
Подумал немного. До поместья, до дома, было не близко, засветло точно не доехать. Вечерело уже. До города намного ближе. А еще очень ему захотелось поговорить с епископом. Они поехали в Мален. Но до темноты в город не успели. Стража ворота заперла.
Пришлось спать в таверне у восточных ворот.
Утром, позавтракав, направился к епископу, и тот принял его сразу после утренней службы, которую служил сам.
— Рад, рад, сын мой, видеть вас. Все мои прихожане только и говорят о деянии вашем, — говорил отец Теодор, старый Епископ города Малена, протягивая рыцарю руку для поцелуя. — Всю неделю только и разговоров, что о вас.
Волков поклонился и поцеловал руку старика.
— Садитесь, — предложил епископ, — вы завтракали?
— Да, — сказал кавалер серьезно, усаживаясь в кресло напротив епископа.
— Вижу, что вы встревожены, — участливо сказал тот.
— А разве мне не нужно быть таким? — не без претензии заметил Волков.
— Говорите, что вас тревожит, сын мой?
— Я только что от графа. И он был в бешенстве. Велел мне не покидать его замок, а сам ждал вестей от герцога. Я ослушался и уехал.
— Ничего другого и быть не могло, — заметил епископ. — Вы же знали, что так будет.
— Догадывался, но не знал, что начнется так сразу.
— Вы правильно сделал, что уехали. И правильно сделали, что приехали ко мне, — говорил старик, не без труда поднимаясь из кресла. — Я написал о вашем славном деянии Его Высокопреосвященству. Думаю, он тоже, как и я, будет доволен вами. А значит, Святая Матерь Церковь с вами, и даже если вас схватят и отправят в Вильбург к герцогу и тот упрячет вас в тюрьму, мы будем ходатайствовать за вас. Церковь не оставит вас.
Это, конечно, успокаивало кавалера, но не так, чтобы очень.
Хорошо иметь таких заступников, но один из них в далеком Ланне, а второй, честно говоря, стар. И никто не поручится, что уже завтра Бог не призовет его.
— Но это не значит, что вы в безопасности, — продолжал святой отец, не спеша прохаживаясь за креслом Волкова. — Малены не были бы ни герцогами, ни курфюрстами, если бы они были просты, добры и незлобивы. Они всегда шли к своей цели, используя все возможности. И браки и войны и подкуп и кинжал и яд.
— И что это значит? — Волков даже повернулся к старику, который был у него за спиной.
— Это значит, что вы должны быть настороже, все время настороже. Часто Малены вершат суд не по закону. И добиваются своей цели не в рыцарском противостоянии. И скажу вам больше, сейчас в глазах всех людей графства, вы герой. И горожане помнят приход горцев, и земельные сеньоры. Сеньоры вспоминают их набеги с ужасом, горожане вспоминают с ужасом осады… Вы знаете, что кантоны дважды за десять лет осаждали Мален?
— Я слышал об этом.
— И один раз они ворвались в город: резали и грабили. И герцог ни первый раз, ни второй, не приходил горожанам на помощь. И тут вы. Приходите и даете горцам такую звонкую пощечину. Для всех вокруг вы герой. Но Малены не любят, когда кто-то мешает их планам. Пусть он даже трижды герой, — епископ помолчал и сказал спокойно. — Вас могут отравить. Будьте внимательны, принимая пищу в доме графа.
— У меня теперь и в моем доме, с вашего благословения, живет одна госпожа из рода Маленов, — едко заметил Волков.
— Поэтому я и предупреждаю вас, — как ни в чем не бывало, продолжал старик. — Будьте внимательны даже в своем доме.
— Я благодарен вам за вашу заботу, — продолжал язвить кавалер. — Жаль, что перед свадьбой вы мне этого не сказали.
И опять епископ не услышал его дурного тона:
— От яда я вас спасти не могу, тут вам самому придется стараться. А вот с другим я вам помогу. Кое-что вам даст мой хороший знакомый, его зовут Стефано Гандольфини и живет он на улице Пекарей. Езжайте к нему, возьмите у него все, что вам будет по нраву. У него для меня открыт кредит, так что все для вас будет бесплатно.
— И чем же он торгует, позвольте узнать? — спросил Волков.
— Тем, что вам может пригодиться — тайной броней.
Небольшой, двухэтажный, крепкий домишко с небольшими окнами, дверь прямо на улице. Никакого двора нет, коней пришлось оставить на улице, и Максимилиана с ними.
Хозяин был невысок, подвижен и темноволос, радушен и разговорчив. А когда узнал, что Волков пришел от епископа, так и вовсе стал сама любезность.
Он говорил с заметным, южным и знакомым акцентом.
— Лобмарди? — сразу спросил кавалер, переходя на знакомый ему ламбрийский язык.
— О! Сеньор кавалер знает мой язык? Были там? — отвечал торговец на ламбрийском.
— Приходилось, — отвечал с удовольствием Волков, давно он не говорил на этом красивом языке.
— Ах, как приятно услышать язык моей родины. Что привело вас сеньор? — радовался Стефано Гандольфини и многозначительно подмигивал. — Раз вас послал епископ, значит, вам нужна хорошая одежда.
— Одежда? — удивился кавалер. — Епископ говорил о какой-то защите.
— Именно, сеньор, именно. Пройдемте, я покажу вам, что у меня есть. Как хорошо, что у меня есть ваш размер.
Он провел Волкова на второй этаж в мастерскую. Это была удивительная мастерская, на первый взгляд это было место оружейника, тут была и небольшая наковальня, и небольшой горн, и инструменты по металлу. Но тут же было все, что присуще мастерской портного. И материи и кожи и иглы и ножницы.
На объемном манекене висел неплохой колет из крепкого синего сукна.
— Думаю, что вам будет как раз, — приглядывался к Волкову ламбриец снимая колет с манекена. — Давайте примерим.
— Это для меня? — удивлялся кавалер.
— Да, снимайте вашу одежду.
Сначала он не понял, отчего этот колет был так, на удивление, тяжел.
А Стефано Гандольфини тем временем застегивал на Волкове одежду, немного возясь с еще новыми, красивыми, серебряными пуговицами. Волков стал понимать, что колет непрост сразу, но только когда под его подбородком ламбриец застегнул последнюю пуговицу, он понял, насколько непроста эта одежда.
— Кольчуга, — произнес он.
— Именно, — улыбался Стефано, — и кольчуга, которую делал я! Она самая мелкая из всех, которые видел этот свет, и каждое кольцо закалено и запаяно. Нужно иметь очень крепкую руку и очень хороший кинжал, чтобы пробить ее.
Кружева закрывали часть руки и все горло до подбородка, а кольчуга прикрывал все тело, от подбородка до низа живота.
— Кружева можно отпороть и стирать, я взял не самую хорошую ткань, — продолжал мастер. — Парча или шелк долго не прослужат, а сукно служит долго. Ну как вам?
Он подвел Волкова к зеркалу. Да. Колет сидел на нем великолепно. Никак не ограничивая движение. Хоть в гимнастический зал в нем иди. И никто бы не подумал, что под сукном кольчуга.
— Великолепно, — сказал он на ламбрийском. — Сколько он стоит.
— Сорок талеров, — тут же ответил Стефано Гандольфини.
— Сорок талеров? — Волков даже развернулся к мастеру, чтобы видеть того. — За сорок талеров, здесь, в Малене, можно купить пять хороших кольчуг.
— Да, но не таких как моя, — нагло заявил ламбриец.
Впрочем, чего Волкову волноваться, епископ сказал, что все оплатит. И он сказал, разглядывая себя в зеркале:
— Я беру его.
— Отлично, — улыбался мастер, — как хорошо, что у меня он уже был готов, и вам не пришлось ждать. Но кроме этого колета я предложу вам еще кое-что. — Он открыл ларец и достал из него отличные перчатки черной замши: — Попробуйте.
Волков взял их. Перчатки были тоже тяжелы, значит и в них была вшита кольчуга. Он надел перчатки и стал разглядывать их.
— Вы правша? — спросил ламбриец.
— Правша.
— Значит, это для вас. Правая перчатка защитит только внешнюю часть руки, кольчуга только сверху, вы же будете сжимать меч, а вот левая… — он развернул руку, чтобы Волков видел свою ладонь, — левая защищает и ладонь. В случае надобности, вы можете схватить лезвие меча врага. Оно не причинит вам вреда, каким бы острым оно не было.
— Не причинит? — не верил кавалер.
— Клянусь, мою кольчугу можно пробить только колющим ударом. Ни режущий, ни даже рубящий удар ее не пробьет.
— Беру. Сколько?
— Двадцать восемь талеров, — улыбался Стефано.
Волков посмотрел на него осуждающе.
— Платит же епископ, — продолжал улыбаться тот.
Он был прав. Не предложи епископ помощь, наверное, кавалер не купил бы здесь ничего.
Но этот пройдоха Стефано, не был бы ламбрийцем, если бы не попытался всучить Волкову еще одну вещицу.
— Не может быть, чтобы у такого видного сеньора, не было бы прекрасной сеньориты, о которой не знала бы жена, — хитро улыбался мастер.
— О чем ты? — спросил Волков.
— А вот о чем, — сказал Стефано и достал из коробочки недлинную золотую цепочку. — Браслетка. Безделица, но именно такие часто склоняют сердце красавицы в вашу сторону.
Он протянул цепочку Волкову и тот взял украшение. Разглядел его.
Да, цепочка была красива, золото было хорошим, плетение было искусным, застежка изящной, а главное, такая вещь была редкостью в этих местах.
— В старые времена знаменитые кондотьеры дарили такие браслетки своим возлюбленным, на которых не могли жениться. Это знак вечных оков любви, что были между возлюбленными.
Волков подумал немного и решил, что эта вещица может ему полезна быть:
— Сколько?
— Шестьдесят талеров, — улыбался мошенник.
— Да ты рехнулся, кажется, — недружелюбно произнес кавалер.
— Сеньор, тут золота на два цехина. Это уже сорок талеров.
Волков прикинул вес не руке, наверное, там и было золота на два цехина. Но все равно это было очень дорого, да и не стоили два цехина сорок талеров:
— Два цехина стоят тридцать пять талеров, пусть даже тридцать шесть. Откуда твои шестьдесят?
— Платит же епископ, — не моргнув глазом отвечал Стефано Гондольфини и улыбнулся кавалеру.
Много ли человеку нужно? Да нет, сущая мелочь. Волков вышел к Максимилиану и передал ему тяжелую сумку. Он был доволен, настроение у него было хорошее. У него не было сомнений, что служить Господу и Церкви, дело хоть и опасное, но точно прибыльное. Только что он набрал бесплатно прекрасных, дорогих и нужных вещей, не заплатив за них ни крейцера.
Что ни говори, а Господь щедро платит своим слугам. А значит, те, у кого есть сила в руках, храбрость в сердце, и вера в душе, не опустят меча своего и впредь. И если во славу Матери Церкви нужно и дальше ворошить осиное гнездо кантона Брегген, он будет его ворошить. Пока осы не разъярятся совсем.
— Не потеряй, тут вещи дорогие, — сказал Волков Максимилиану, садясь на коня.
— Не волнуйтесь, кавалер, — ответил юноша, отмечая про себя, что рыцарь божий, Защитник Веры, Иероним Фолькоф, по прозвищу Инквизитор, и волею Господа господин фон Эшбахта находится во нраве добром и веселом. И совсем не хмурится, как обычно.
Глава 35
Она стала плохо спать. Часто, почти каждую ночь, ей снились дурные сны. Тревожные, глупые, непонятные. Поначалу Агнес думала, что это все оттого, что спит она каждый день в разных местах или ест часто нехорошую еду. Но все это было не так.
Просто она чувствовала, что с господином ее что-то происходит.
Что-то важное. От этого и снились ей эти сны тревожные. Во снах этих она видела его по-разному: то отцом строгим, то властным возлюбленным. И от непонимания, когда и кто он ей, просыпалась она в поту и с трепетом сердца.
А когда она не спала, то начинала думать о нем, хотя и гнала от себя мысли эти. Но до конца прогнать их не могла. И дела ее, что поначалу хорошо шли, с первых двух людей удалось ей взять семьдесят три талера, то дальше пошли заметно хуже. Либо у богатых на вид людей, оказывались кошельки почти пусты. Либо, что-то мешало ей до кошельков добраться. То слуга своего господина спасет, то трактирщик. А один раз так проворный кабацкий вор ее опередил, забрав кошелек у купчишки, которого она подпаивала. Хотела она того вора сыскать да покарать, так разве его сыщешь. Вот если бы стекло было. Она также скучала по голубоватому стеклу хрустального шара, как пьяница скучает по вину. Но стекла у нее не было, к стеклу господин ее не допускал.
Опять господин, опять он. Ни ночью, ни днем от него ее покоя не было. Господин вел себя как злой папаша, что мешает дочери праздно жить. А должен был быть возлюбленным. Да, возлюбленным, а не папашей. Хотя, иногда она думала, что может быть и смазливый Максимилиан ей был бы кстати. Но о нем девушка думала совсем не так, как о господине. Нет, господин — это господин.
Она, валялась в каком-то захолустье, в плохих покоях какого-то дрянного трактира, на влажной перине. За окном шумел дождь, осень совсем близко. Длинные лужи уже на дорогах. Небо серое.
Трактир грязный. В покоях сыро. Агнес лежала и думала о том, как это, наверное, хорошо, лечь с господином в теплую постель, под сухие перины. В которых нет клопов! Прижаться к нему, непременно голым телом и нюхать его кожу.
У него кожа так пахнет… Странно. Даже и не разберешь, манит этот запах или отталкивает. Она ненавидела Брунхильду так, что каждый день желала ей смерти. И не только потому, что та была высока и красива. А потому, что господин ходил спать к ней, к этой долговязой беззубой дуре, что читать-то толком едва умела. А к ней, умной, никогда не приходил. Вот! Опять, опять она думала о нем. Агнес аж разозлилась. Чтобы снова о нем не думать, решила чем-нибудь заняться. Взялась пересчитывать деньги. Чего их считать, новых не прибавилось, только потратила за последние два дня. Всего насчитала сто семнадцать талеров. Читать? Но те книги, что лежали тут же на кровати, читать ей совсем не хотелось.
Сколько можно? Уже наизусть их знала. Новых книг у нее не было.
Позвала Уту, чтобы та принесла ей зеркало. Служанка тут же его ей принесла. Стала девушка смотреть, нет ли прыщей у нее. Она не знала точно, сколько ей лет, шестнадцать или пятнадцать, но всем говорила, что шестнадцать. И наверное от возраста стали на лице ее появляться прыщи. Новых прыщей не было. Но один торчал на подбородке. Всего один. Все равно захотелось поплакать. Плакать, и теплого вина с медом и пряностями. Вот то, что ей сейчас хотелось.
Она стала корчить в зеркало гримасы, натягивать кожу, чтобы красного прыща стало не видно. Кожа на лице ее растянулась, и прыщ и вправду исчез. Словно не было его никогда. Кожа белая и все. Даже если и так, ей что, теперь все время лицо держать, чтобы эту дрянь не видеть? Она вздохнула. Да, поплакать и немного вина.
Ута, дура дебелая, разве догадается принести ей горячего вина?
Нет, слуги у нее — дрянь. Совсем не думают о своей госпоже, хоть она их кормит и поит. Снова ей захотелось плакать. Взялась опять смотреть в зеркало. Поняла, что лицо у нее некрасивое. Вот если бы губы не были так тонки, а щеки были толще, то было бы лучше.
А еще скулы слишком остры. Она стала чуть надувать щеки. И рассматривать себя то с одной стороны, то с другой. Да, так ей было бы лучше. И стала выпячивать губы. Да и губы такие лучше.
Агнес подумала, что хорошо было бы так их и оставить. И… Так их и оставила. Она сама не могла понять, как так получилось, но лицо ее стало вдруг другим. Чуть более округлым и чуть более красивым. И это ей так понравилось, что грусть и хандру ее как рукой сняло. И главное, ей совсем не приходилось крепиться или пыжиться, чтобы лицо снова не стало прежним. Просто нужно было его «держать», помнить какими лицо ей по нраву: щеки и губы, они такими и будут. Вот и все. А «держать» его не так уж и сложно.
— Ута, — закричала девушка, стараясь и дальше «держать» новое лицо, — сюда иди!
Служанка пришла и сначала никак новые губы Агнес не замечала, только когда Агнес стала с ней говорить про вино горячее, только тут Ута стала с изумлением коситься на нее.
Читать бесплатно другие книги:
