Инквизитор. Раубриттер Конофальский Борис
Вовсе не похож наследник титула на того, кто вот так запросто будет по ночам сидеть с сестрой и пить вино.
— Нет, с младшим, с Дирком фон Гебенбургом.
Волков его, конечно, видел пару раз, то был мальчишка семнадцати лет, беспечный и наглый, как и положено избалованному младшему сыну графа.
Он встал и повернулся к госпоже Ланге, навис над ней, так что ей пришлось запрокинуть голову, чтобы смотреть ему в глаза, а он спросил:
— А тут четыре бокала, кто же еще был с вами?
А рыжая красавица свои зеленые глаза косит на Элеонору и не отвечает ему, кажется, так ей страшно, что дышит она часто и только носом. Волнуется.
— Господин мой, — Элеонора Августа встала и подошла к нему, взяла под руку, — то был друг брата моего, что гостит у него сейчас.
— Друг брата? — переспросил Волков, но на жену не смотрит, продолжает смотреть на госпожу Ланге.
— Муж мой, — волнуясь, говорила дочь графа, — поздно уже, не время расспросов, пойдемте в покои, спать я желаю.
Он взглянул на нее и сказал:
— И то верно, пойдемте, — ответил он, беря лампу со стола.
А госпожа Ланге осталась сидеть за столом, как в оцепенении каком-то, только когда Волков выходил уже из залы, он на нее поворотился. И та смотрела ему вслед. И хоть и света было мало, но в лице ее он опять увидал страх.
Когда он лег, жена, разбудив служанку, разделась быстро и пришла к нему. И пришла, сняв с себя все одежды. Первый раз пришла совсем нагой. Легла рядом, чтобы касаться его и спросила:
— Супруг мой, желаете ли брать меня сегодня?
— Нет, — ответил он, — трое суток в седле, устал, и хворь донимает.
— Как досадно, — сказала жена.
А он ей не сказал более ничего.
Врал он, не донимала его уже хворь, усталость ушла, следа не оставив. Просто ярость клокотала в нем. Такая ярость, что на поединок выходи. Хоть за меч берись. Эта ярость не давала ему уснуть еще долго, даже когда супруга его уже спала, он все думал и думал о том, что жена ему врала, в каждом своем слове врала.
И что там, где звенели струны и лилось вино, вовсе не брат ее сидел с ней за столом.
Всякий раз, когда его корпорации в виде добычи доставались книги, сослуживцы несли их ему. Он, хоть и молод был, но уже тогда понимал, что книги дорого стоят, только покупателя надо подождать. Он, конечно, найдется, но не сразу. А у солдат времени на ожидание нет, девки и вино ждать не могут.
Вот он и покупал у товарищей книги, иногда и за бесценок. Порой и не хотел, но товарищи предлагали такую хорошую цену, что он соглашался отдать последние гроши, но книгу забирал.
Тогда-то он и стал понемногу их читать. И даже одно время стал увлекаться рыцарскими романами. Потом, правда, продал собранную коллекцию книготорговцу, простому солдату не так уж и легко таскать с собой книги. В ротных обозных телегах места и для нужных вещей всегда не хватало, а тут книги.
В общем, еще в молодости он уяснил из куртуазных романов, что ревнивые мужья всегда выглядят дураками. Да к тому же домашними деспотами, бессильными истериками, а как доходило до дела, так еще и трусами. Никогда, если у благородной дамы был муж, никогда он не был в романах достойным человеком, а всегда был посмешищем и ничтожеством. В лучшем случае трусливым, но хитрым подлецом.
Ни посмешищем, ни ничтожеством Волков быть не желал. А трусливым он и не был. Утром, как ему ни хотелось, как его ни разжигало, он не задал жене ни единого вопроса касательно вчерашней ночи. Он был вежлив и учтив, но не более.
А вот Элеонора Августа за завтраком была говорлива и внимательна к нему так, как была только до свадьбы, на балу.
Бригитт Ланге тоже присутствовала за завтраком. Слушая свою все время говорящую жену, он то и дело бросал взгляд на рыжеволосую женщину. Та все время завтрака молчала, сказала едва ли десяток слов. А когда он смотрел на нее, так отводила сразу глаза и смотрела в тарелку.
Заканчивая завтрак, Волков сказал:
— Госпожа моя, полагаю, лучше будет для вас вернуться в поместье.
— Как пожелаете, мой супруг, — отвечала Элеонора Августа и кланялась с показным и фальшивым смирением.
Волкову это было противно видеть, но он ничего не сказал. Только улыбался ей такой же притворной улыбкой.
— Супруг мой, — произнесла она, — а вы разве со мной не поедете?
— Нет, еду в Мален, к тестю, он там, у меня к нему дело.
— Может, мне с вами поехать? — Предложила жена.
— Нет, — твердо и уже без всяких улыбок сказал кавалер, — езжайте в поместье, жена моя.
— Как пожелаете, — Элеонора Августа снова поклонилась.
Кавалер смотрел на эту не очень-то красивую женщину. Как хорошо было бы вот так просто сейчас встать подойти к ней, взять ее за горло и задушить. Он бы задушил ее левой рукой, рукой, которая после многих травм была слабее правой, душил бы левой, чтобы душить ее подольше. Чтобы не сразу умерла. Других чувств к этой женщине он сейчас не испытывал.
Но еще ночью, бесконечной этой ночью, лежа рядом с этой женщиной, он решил не горячиться. Сначала нужно было все выяснить, узнать правду. А еще нужно было посоветоваться с епископом. А уже потом принимать решение.
А Бригитт, подруга ее, так и сидела, уткнувшись в тарелку и не произнося ни слова, словно это она в чем-то провинилась. Это еще больше укрепляло Волкова в его подозрениях.
«Обязательно нужно поговорить с епископом об этом. Если он даст добро на развод… Это было бы великолепно», — думал Волков. С каким удовольствием он вернул бы эту женщину ее спесивому братцу. Ах, как кавалер хотел бы поглядеть на его физиономию в тот момент. Или, все-таки, лучше ее…
— Думаю, что вам лучше ехать в поместье теперь, — сказал он, вставая из-за стола.
— Велю собираться прямо сейчас.
Почти сразу после завтрака кавалер поспешил в Мален и уже после обеда был у графа.
Кажется, граф не верил своим ушам, он даже зажмуривался.
Наверное, думал, что, зажмурься он, все испарится, как наваждение. Он морщился словно от боли, когда открывал глаза и видел кавалера все на том же месте, где он и был.
— Друг мой, а вы понимаете, что после того, что вы рассказали, должно мне заточить вас в подвал. — Наконец произнес он. — Сообщить о деяниях ваших герцогу и ждать от него распоряжений.
«Хорошо, что я успел к нему первым с этой новостью», — думал Волков и говорил проникновенно:
— Граф, вы же благородный человек, что же мне было делать, как ответить на это оскорбление?
— Так не набегом же! — воскликнул граф. — Приехали бы ко мне, мы позвали их человека, он в Малене живет. Представитель кантонов.
— Били палками моего офицера, который поехал сопровождать обоз, как на такое ответить мне было иначе, не мог я стерпеть!
Били палкам как пса и потешались всей ярмаркой.
— Не будь вы мой родственник, так быть бы вам уже в цепях, — говорил фон Мален, с раздражением стуча пальцем по столу. — В цепях, любезный господин Эшбахт!
Да, скорее всего так и было бы. В этом Волков почти не сомневался.
— И что мне теперь писать герцогу? Соизвольте придумать, — продолжал он.
— А так и отпишите, что произошел случай неприятный, что горцы схватили моего офицера на ярмарке, схватили не по праву, лишь за то, что он привез к ним на ярмарку сыр, и учинили над ним расправу. А я его у них отбил, а, чтобы покрыть убытки, немного взял и у них.
— Уж не думаете ли вы, что курфюрст наш или канцлер его дураки, — язвительно спрашивал граф, — что они, коли до них дойдет жалоба из кантона Брегген, не проверят мои слова?
— А вы скажите, что письмо пишете с моих слов, — продолжал Волков, — а я сегодня же тоже напишу курфюрсту, а к письму отправлю серебра немного. Для убедительности, тысячи две.
— Для убедительности? — все еще язвительно переспросил фон Мален.
— Для убедительности, — кивал Волков.
Граф фон Мален смотрел на него и морщился, как от кислого, опять стучал ногтем по столу:
— Не будь вы мой родственник… Не хочу опечаливать вашу… сестру и мою дочь… Иначе…
А Волков, стоя пред ним в позе смирения и с заискивающей улыбочкой, подумал, что, может, его дочь не так уж и сильно опечалилась бы. Скорее всего, совсем не опечалилась бы.
— Единственное, о чем вас просили, так это не устраивать свар с соседями, единственное!
— То было дело чести, я не мог не ответить, — продолжал Волков. — Когда они меня грабили, так я терпел, вы же знаете…
— Ничего я не знаю, — резко ответил граф.
— Ну как же, я же говорил вам, что браконьеры ловили рыбу в моих водах, что подлецы взяли втридорога за каждое порубленное мной дерево, я и это стерпел, выплатил им все…
— Зато теперь, думается мне, вы поквитались с ними сполна.
— Только во справедливость взял я с них.
— Убирайтесь прочь с моих глаз, — поморщился граф. — И не забудьте немедля, немедля отписать письмо курфюрсту, а я пока напишу канцлеру, он мой хороший приятель, но и он, уверяю вас, будет очень вами недоволен. Молите Бога, чтобы все сошло вам с рук.
«Да, без Бога тут не обойтись», — думал Волков, сразу после графа намереваясь посетить и епископа.
Он поклонился и пошел к дверям.
— Да, кстати, а как там моя дочь? — уже чуть ли не в дверях окликну его граф.
Волков повернулся и ответил:
— Сегодня за завтраком была в прекрасном расположении духа, все утро чирикала, как птичка.
Граф махнул ему рукой, и он вышел.
А вот епископ был несказанно рад, что дело сдвинулась. Старик обещал написать о радости такой архиепископу в Ланн. Был уже поздний вечер, а он потащил кавалера за стол. Видно, бессонница была у старика.
Усадил его вместе с Максимилианом и Увальнем и потчевал до ночи. Спрашивал все, как дело было, хотел знать подробности.
И говорил все время:
— Вы истинный рыцарь Божий, длань Господа.
Волкову было, конечно, приятно это слышать, но сейчас ему было не до похвал. Сейчас ему нужна была поддержка епископа. И тот обещал, что сделает все возможное. Хотя… Хотя епископ Вильбурга очень не хорошо относится к кавалеру после случая с мощами. Но ничего, Бог, как говорится, не выдаст, так свинья не съест. Епископ обещал содействовать и отписать герцогу, что святые отцы графства просят не бранить рыцаря за восстановление своей чести.
Епископ отпустил их, когда Увалень стал засыпать прямо за столом, и предоставил им кельи в доме своем. Волков отвык уже спать без перин, но он так устал за последнее время, что заснул почти сразу, как Максимилиан помог ему стянуть сапоги.
Глава 28
Жадность — дело хорошее, но иногда нужно и наплевать на деньги.
Не цепляться за каждый крейцер, да еще не пытаться быть более спесивым, чем известный местный спесивец. Хорошо, что он разошелся без обид и претензий с бароном фон Фезенклевером, своим соседом. На дороге из Малена как раз встретил его. Узнал его еще издали по выезду в десяток рыцарей.
Думал раскланяться да проехать мимо, даже хотел дорогу уступить, чтобы пропустить кавалькаду барона, а не получилось. Барон остановил коня и улыбался ему, как старому и хорошему знакомому:
— Рад видеть вас, сосед, — он милостиво кивнул Волкову.
— Рад видеть вас, барон, — Волков кланялся в ответ ему.
— Ах, наделали вы шума.
— Вы о…
— О вашем рейде в кантон Брегген, кажется, вы нанесли визит на городишко Милликон.
— Был недавно проездом, — скромно сказал кавалер.
— И как вам там? Понравилось?
— Очень радушные и щедрые люди, — все также скромно говорил Волков.
— Щедрые, — засмеялся барон, и с ними стали смеяться рыцари из его свиты. — Щедрые, вы слышали господа? Какова острота.
— Значит, слухи уже разошлись по округе? — спросил Волков, довольный своей шуткой.
— Только о вас и говорят. Вас сейчас у нас в графстве поминают чаще, чем Сатану. Я еду в Мален, там собираются первые сеньоры графства, чтобы обсудить ситуацию.
— Интересное сравнение, — сказал Волков чуть обескураженный. — Значит, первые сеньоры графства будут обсуждать мои действия.
— А как же, вы, черт вас возьми, развязываете войну, нам надо знать, что делать, — говорил барон, но сам при этом, как ни странно, улыбался ему.
— Значит, будет война? — спросил Волков, вздыхая и думая, что архиепископ в Ланне будет им доволен.
— Нет-нет, — барон фон Фезенклевер мотал головой, — никакой войны не будет, граф и первые сеньоры графства подпишем петицию о мире, напишем, что вы самовольничали и мы тут ни при чем, только вы сами будете за свой рейд нести ответственность.
Все это пошлем этим горным свиньям в Рюммикон, а с ними уж вы сами будете разбираться, когда они к вам явятся, раз вы такой храбрец.
— Что ж, это будет не первая моя встреча с горцами, — сказал кавалер. — Как-нибудь и переживу.
— Думаете, что переживете? — не очень-то верил барон. — Впрочем, может быть. Ну, а гнев курфюрста тоже переживете?
— Я думал послать пару тысяч монет герцогу с извинениями.
— Пару тысяч? — Фон Фезенклевер засмеялся. — Ваших пару тысяч Его Высочеству хватит на два часа. Нет. Сразу видно, что вы хороший грабитель, но плохой царедворец. Не вздумайте посылать герцогу деньги, его такой сумой не проймешь, пошлите их моему брату. Он даже к таким деньгам отнесется со вниманием, а еще приложите к подарку хорошего меха. Он у меня большой любитель мехов.
— Я так и сделаю, — сказал кавалер, чуть подумав.
— Я тоже напишу ему, напишу, что вы глупы, но храбрости отменной, люди ваши хороши, и что такие рыцари земле Ребенрее потребны.
— Я буду вам очень признателен, барон, — произнес кавалер.
— Не благодарите, Эшбахт, нет, не нужно, эти свиньи девять лет назад взяли мой замок и сожгли его дотла, все поместье мое превратили в пустыню. Как, впрочем, и все графство. Помня это, я по мере сил буду помогать вам.
Он кивнул, закончив разговор, и поехал по дороге в Мален. Рыцари поехали за ним. Волков еще смотрел ему вслед, как вдруг увидал около себя немолодого господина из свиты барона. Рыцарь был по виду богат и влиятелен, он поклонился Волкову и произнес:
— Мое имя Леммер, я кавалер из свиты барона.
— Я помню вас, вы приезжали с бароном в мое поместье.
— Да, я был с ним тогда. И теперь я хочу сказать от лица многих рыцарей и сыновей сеньоров графства, что мы все на вашей стороне, господин Эшбахт. Молодежь так просто восхищена вами.
— Лестно мне слышать такое, — отвечал Волков, с удовольствием думая, что такие похвалы слышит и Максимилиан, и Увалень.
— И еще я хочу сказать, что граф и бароны на вашу сторону не станут, но многие другие благородные люди в случае, если горцы придут к вам, встанут под ваши знамена, если вы позовете.
— Вот как? — Волков, честно говоря, был немало удивлен этими словами.
— Как возникнет у вас нужда, так пришлите человека ко мне, я живу в поместье Фезенклевер при бароне.
— А не будет ли барон зол, если я позову вас? — осторожничал Волков.
— Я барону не холоп, — не без высокомерья заметил Леммер и протянул Волкову руку.
Два рыцаря без лишних слов пожали друг другу руки. Это было крепкое рыцарское рукопожатие.
Случайно Волков посмотрел на Максимилиана. Тот глядел на них, широко раскрыв глаза, как смотрел бы на каких-то былинных рыцарей или сказочных паладинов. Именно такими, кажется, виделись юноше эти двое мужчин, эти воины.
Да, это были те самые прощелыги, что он видел с Сычом в трактире в Малене. Один был почти лыс и ушаст, звали его Ганс Круле. Второго звали Удо Глешмель. Был он мордат, широкоплеч и носил шапку на глаза. Одного взгляда на этих ухарей было достаточно, чтобы понять — доброго от них не жди. Таких людей во всех поганых кабаках всегда навалом, игрочишки в кости да воры. А может, и ножи за пазухой держат. Никак не подумаешь, что они при судье Малена служат. В общем, то что надо.
— Думаешь, справятся? — спросил Волков у Сыча.
Он сидел в кресле, а эти двое стояли перед ним в ожидании участи своей. Сыч фамильярно уселся за стол рядом с кавалером без приглашения, этим показывая Круле и Глешмелю свою значимость.
Видите мол, я к господину за стол без приглашения сажусь, вот я каков. Кавалер не стал ему ничего говорить.
— Экселенц, они калачи тертые, справятся.
— Знаете, что делать? — спросил Волков уже у судейских.
— Малость пояснить надо бы, господин, — отвечал за двоих лопоухий.
— На юг, за реку, к горцам пойдете.
— Это понятно, — произнес Круле, — там-то что делать?
— Пиво пить, — сказал Сыч, ухмыляясь.
— Это мы умеем, — заверил тот и почесал на горле недельную щетину.
— Смотреть и слушать, — серьезно сказал Волков. — Смотреть и слушать. Чертовы еретики будут собирать войско против меня.
Надобно мне знать, сколько их будет, какие они будут и откуда думают начать. Ходите, смотрите, слушайте. В кабаках знакомьтесь с людьми. С военными, с купцами, с подрядчиками. Угощайте их, особенно купцов, то народишко жадный и болтливый.
Он достал из кошеля деньги и выложил на стол две стопки по три талера.
— Вперед даю, на жизнь и на дело. Жалование по пять монет получите, как месяц кончится.
— Ясно, господин, — сказал Круле, сгребая свою стопку монет. — А если услышим, что они собираться к вам, дальше что делать?
— Узнайте, сколько их будет, спрашивайте, как будто сами с ними думаете пойти. Первым делом узнайте, кто командовать будет, чем он знаменит и сколько народа будет собирать. Потом узнайте, сколько телег обозных будет, сколько палаток покупают, сколько лодок нанимают, сколько барж под лошадей.
— Узнаем, а дальше что? Господину Ламме все передать? — спросил Удо Глешмель.
— Да, он раз в неделю будет в Рюмиконе появляться.
— Раз в неделю? — удивился Сыч. — А разве я с ними не пойду?
— Нет, у тебя тут дело будет. Ты туда раз в неделю будешь наведываться.
— А-а, — сказал Сыч.
— А вы деньгами не сорите, деньги Сыч вам раз в неделю будет возить. И еще, если вдруг что-то срочно нужно будет сообщить, то переплывете реку у острова. Там сержанта Жанзуана лагерь. Он там с плотов деньгу собирает, при нем лошадь есть. Скажите, что весточка для Инквизитора, он мне ту весть сразу привезет.
— Все сделаем, господин, — заверил его Ганс Круле.
— Главные вопросы: сколько их будет и где собираются высаживаться, — настоятельно говорил Волков. — Это главное.
— Ясно, господин, ясно, — кивали ловкачи.
— Мне их на юг отвезти? — спросил Сыч. — К сержанту Жанзуану?
— Нет, пусть на восток идут сами до амбаров, там переправитесь в Лейдениц, а оттуда уже с купцом каким-нибудь плывите до Милликонской ярмарки. Один пусть в Милликоне отсеется, а другой пусть в Рюммикон отправляется.
— Ясно вам? — спросил у шпионов Сыч.
— Чего же неясного? Все ясно, — отвечали шпионы.
— Провожу их до реки, — сказал Фриц Ламме, — наставления еще кое-какие дам.
— Возвращайся быстрее, — сказал Волков, — дело не терпит.
Как только они ушли, так госпожа Эшбахт со всей возможной любезностью спросила у него:
— Господин мой, велите ли обед подавать?
— Велю, подавайте, госпожа моя, — тоже вежливо, но без лишней теплоты отвечал кавалер.
И она, и его сестра Тереза, и дети, и госпожа Ланге садились за стол.
Мария подала простую, крестьянскую, но очень вкусную похлебку из жирного каплуна. Еда крестьянская, но так она вкусна была, что даже дочь графа ее ела с удовольствием. А вот он ел похлебку без удовольствия. Поглядывал на жену и еле шевелил ложкой густое и жирное варево. Только куски хлеба отламывал, макал в бульон и ел их, но делал он это, не ведая ни вкуса, ни удовольствия.
Обед еще не закончился, когда вернулся Сыч:
— Ну, что за дело, экселенц? — говорил он, хватая без проса хлеб со стола.
— Что за дело? — не сразу ответил он. — Дело такое, что о нем знать никто не должен.
— Ну, — ухмылялся Фриц Ламме, — других у нас и не бывает.
— Пошли, — сказал кавалер, вставая из-за стола.
— Может, хоть поесть дадите? — жалостливо произнес Сыч, заглядывая в горшок с похлебкой.
— После.
Они вышли на двор, отошли к колодцу, встали рядом с ним. Никто из дворовых к ним не приближался, все занимались своими делами.
— Ну, экселенц, так что за дело? — Сычу явно не терпелось.
А кавалер не мог начать. Кажется, даже стеснялся он говорить об этом, так как в деле этом был большой позор. Но не говорить о нем — не решить дело, оставить все Волков не мог по одной простой причине — позорное дело это выматывало его. Выедало изнутри. Не горцы и не герцоги занимали все мысли его, занимало его только это дело. Только о нем он думал днем и ночью. Он все время думал о своей жене.
И даже не о том, что легла она на брачное ложе не целой. О том он, конечно, помнил бы и того ей никогда не простил бы. Но уже речи никогда бы про то не завел. Что было, то быльем поросло. Он понимал, что глупо было ждать от женщины в двадцать шесть лет, что она будет чиста в свои годы. Но вот то, что она продолжила беспутствовать и после свадьбы, тут уж никакого понимания она от него точно не дождется.
Кавалер был уверен, что ночью в большой бальной зале за столом сидели с ней и ее подругой мужчины. И был это вовсе не младший брат ее. Не играют дети графов на лютнях, а он прекрасно слышал звон струн. И то, что он не застал их — это все из-за его хромоты. Они услышали его походку. Его хромоту всегда слышно, его шаги ни с какими другим не спутаешь, да и меч его слишком длинен, чтобы не звякать железным наконечником на ножнах о ступени.
Тянуть дальше не было смысла, и Волков начал:
— Поедешь в Мелнедорф.
— К графу? — удивился Фриц Ламме.
— К графу.
— И что сказать ему?
— Ничего ему не говори, узнай все, что можно, о моей жене.
— О вашей жене? — еще больше удивлялся Сыч.
— Да. Спроси лакеев, — кавалер достал пригоршню серебра, — плати и узнай, все что можно. Сдается, что неверна она мне.
Сыч вылупил глаза от удивления, сгреб с его руки деньги, спрятал к себе за пазуху:
— Вон оно как, думаете, что неверна она вам?
— Ты глаза-то не потеряй, дурень, — зло сказал Волков, — ты не раздумывай, а узнай наверняка.
— Все сделаю, экселенц, все сделаю. Сейчас же поеду, только поем малость.
Дома сидеть ему не хотелось, думал поехать к Брюнхвальду, проведать товарища. Тот уже был в себе и стал хорошо говорить, жена сказала, что есть уже тоже хорошо начал. И Карл Брюнхвальд стал говорить ему, что благодарен очень, что большей милости ему в жизни никто не делал, что никак не ожидал, что за его честь, честь Брюнхвальда, так крепко кавалер врагам ответит, и что ему очень приятно, что грабили ярмарку в честь его имени. Ему о том сын его рассказал все.
— Ничего, Карл, поправляйтесь, у нас еще много разных дел будет, — отвечал Волков.
А то, что Брюнхвальд был лишь отличным поводом для рейда, конечно, говорить ему не стал. Ни к чему это.
Когда кавалер выходил из дома, так жена ротмистра схватила кавалера за руку и, плача, целовала ее, повторяя:
— Спасибо вам, благодетель, он так гордится тем, что вы его честь восстановили, так гордится… На вас молимся и уповаем.
— Не нужно этого, не нужно, госпожа Брюнхвальд, — вырывал руку Волков. — Как поправится, так в гости приходите да сыра своего возьмите, нам по душе он.
Глава 29
У дома Брюнхвальда кавалер встретил Роху:
— Я как раз за тобой собрался посылать, — сказал тот, по-прежнему обращаясь к Волкову на «ты», хоть тот ему уже на это указывал.
— И к чему вам я? — не стал кавалер ему опять про это напоминать.
— У Рене сейчас все соберутся. Солдатские старшины придут добычу делить. Все сосчитано.
«Добычу делить» — сладкие слова, для солдата нет слов лучше. В былые времена Волков первым бы для дела такого пришел бы. А сейчас ему плевать было. И вовсе не потому, что у него и так дома в опочивальне его стоит целый сундук серебра и золота, а только из-за жены беспутной. Словно болезнь все удовольствие от жизни из него выпила.
Неохота ему было сейчас считаться да рядиться, высчитывать, кому сколько причитается. Но домой, к ней, к этой распутной женщине, ему еще меньше хотелось.
От дома Брюнхвальда до дома Рене ехать всего нечего, дом Рене ближе к реке стоял. Можно было и пешком пройтись, но не хотелось хромать. Поехали. У реки, у пристани, рабочие уже бревна обтесывают. Бревна все длинные, их много. Видно, немаленькие амбары Ёган затеял строить.
И тут вдруг там же повозки распряженные стоят. Такие, в каких купчишки мелкие разъезжают. А еще дальше повозки так и вовсе цветные. В таких за войском маркитантки ездят. Там же и девки в пестрых, фривольных платьях.
— А эти откуда тут взялись? — с удивлением спрашивает кавалер. — Кто их звал?
Роха, черт одноногий, засмеялся:
— Честное слово, Фолькоф, ты ж на военной службе не менее моего, пора бы знать уже, что маркитантов и шлюх звать не надо. Они, как и вши, сами заводятся, лишь только серебром позвени.
— Значит, уже все знают, — задумчиво произнес Волков.
Читать бесплатно другие книги:
