Инквизитор. Раубриттер Конофальский Борис
Обед шел хорошо, даже настроение у красавицы стало лучше, видно, Брунхильде понравилась брошь стоимостью в пятьсот коров.
И все было хорошо.
Во время обеда их побеспокоил Карл Брюнхвальд, извиняясь и кланяясь, он приблизился к столу.
— Карл, что вы там, идите к нам, — милостиво говорил кавалер. — Я познакомлю вас с графом. Это он дозволил вашей жене ставить сырную лавку у ворот города.
— То для меня огромная честь, — сказал Брюнхвальд и поклонился графу два раза. — Госпожа, — он поклонился и Брунхильде.
— Садитесь, Карл, — предложил ему Волков.
— К сожалению, не располагаю временем, кавалер, — отказался Брюнхвальд и заговорил совсем тихо. — Я пришел просить у вас дозволения.
— О чем вы, ротмистр?
— Дозволите ли вы взять мне лодки, что мы отобрали у браконьеров?
— Ну, берите, да к чему они вам?
— Повезу сыры на ярмарку. Говорят, в Милликоне началась ярмарка, там говорят купцы с севера скупают сыр в любых количествах, сколько ни привези. И дают хорошую цену. А у меня сыра того уже двести шестьдесят голов, я их в лавке у ворот не распродам и до рождества.
— Ну берите конечно лодки, раз надо, смотрите не продешевите там.
— Уж постараюсь, — сказал Брюнхвальд и откланялся.
А Волков, Брунхильда и граф остались обедать, и обед вовсе не был тяжел из-за нрава Брунхильды, как поначалу думал Волков, так как, получив брошь и выпив вина, красавица заметно повеселела, сидела и время от времени поглаживала драгоценность, участвовала в разговоре и даже улыбалась. И только поглядывала на кавалера зло, да и то мельком.
Глава 17
Даже и думать он о таком не смел, но как отъехал граф после обеда, так Брунхильда сама позвала его в шатер, сама стала раздеваться. Лицо у нее было при том такое заносчивое и высокомерное, что он удивлялся. Казалось, и не нужны ей ласки его, а делает это она для какого-то дела. Но Волков не отказался от прекрасной женщины, плевать, что нее на уме, и какое там и нее лицо. Солдат в боевой молодости своей брал женщин и не с такими лицами. Хоть она и делала вид, что все это ее не касается, он наслаждался красавицей по полной, пока силы были.
А на следующий день дом был готов. Архитектор поделил его на три части, кухню и обеденный стол он отделил от спальни, а еще, настелив на стропила доски, под потолком у камина сделал комнату, прорубив в крыше и застеклив большое окно. Получилось очень уютно.
— Тут я буду жить, пока замуж не выйду, — едко сказала Брунхильда. — Велите мне сюда кровать купить.
— Денег нет у меня на кровати, — буркнул Волков. — Архитектор и так из меня все серебро вытряс.
— Ой, не врите мне, — сказал красавица с раздражением. — Серебра у вас мешки, а в сундуке еще и золото имеется.
Ничего ей не сказав, он пошел торговаться с молодым архитектором, хотел договориться с ним по поводу большого амбара и пристани на реке, что течет по востоку его владений.
Да не успел он с ним поговорить, вдруг во двор в распахнутые ворота въехала карета графа. Волков даже расстроиться успел, думая, что опять придется слушать сопливые вздохи влюбленного старика, но слава Богу, то был не он. А был это нотариус, тот самый нотариус, что во время обсуждения его женитьбы на Элеоноре Августе сидел рядом с молодым графом. С ним был еще один ученый человек, только моложе.
— Рад приветствовать вас, кавалер, — кланялись приехавшие господа, выбравшись из кареты, — мое имя Меделус, я нотариус гильдии нотариусов и адвокатов графства Мален. Это мой помощник, Финкель.
— Я вас помню. Чем же обязан, господа? — без излишней любезности спросил Волков.
— Мы здесь по поручительству его сиятельства Конрада Густава Малена, Восьмого графа фон Мален, с предложением для кавалера Фолькофа относительно его сестры, девицы Брунхильды Фолькоф. Граф готов сделать вам предложение.
— Уже? — удивился Волков. — Быстро вы.
— Граф в этом деле проявляет удивительную поспешность и настойчивость, — улыбнулся нотариус.
— Ну, что ж, проходите в дом, господа.
Прежде, чем войти в дом, кавалер крикнул Сычу, что сидел у забора на бревнах и грелся на солнце:
— Сыч, быстро найди мне брата Семиона.
— Сейчас, экселенц.
Он провел юристов в дом и усадил за стол, но предлагать им ничего не стал.
— Слушаю вас, господа.
— Господин Конрад Густав, Восьмой граф фон Мален, проявляет большое уважение к вам, господин кавалер, и почтение к прекраснейшей вашей сестре, предлагает ей во Вдовий Ценз имение Грюнефельде в случае принятия госпожой Брунхильдой предложенной господином графом руки.
— Не понял, ничего не понял, — нахмурился кавалер, — больно мудрено говорите, что такое Вдовий Ценз?
— Вдовий Ценз — форма договора о наследовании женой имущества мужа после его смерти, — пояснил молодой нотариус под одобрительное кивание старящего товарища.
— То есть?
— То есть госпожа девица Брунхильда Фолькоф после вступления в брак с графом фон Маленом унаследует поместье Грюнефельде после его смерти. То есть она не останется без имущества после того, как станет вдовой, — продолжал молодой юрист.
— Мало того, согласно Цензу, госпожа Фолькоф после кончины графа сохранит право на титул графиня, — сообщил мэтр Меделус.
Волков помолчал, обдумывая услышанное и спросил:
— Хорошо, и каково это поместье?
— Поместье сие невелико, но превосходно, — заговорил юрист, разворачивая бумагу.
А тут и брат Семион пожаловал, поклонившись нотариусам, он сел рядом с кавалером.
Меделус начал читать:
— Девице Брунхильде Фолькоф в случае, если примет она руку графа фон Малена, будет передано в имение во Вдовий Ценз поместье Грюнефельде. В поместье том пахотной земли четыре тысячи десятин. Лугов, покосов, выпасов, опушек и полян пять тысяч десятин. Охотничьих угодий и лесов двенадцать тысяч десятин. Мужицких хозяйств двадцать два, семнадцать дворов в крепости, остальные свободные. Также имеется мельница на воде, что принадлежит владетелю поместья. Через поместье проходит хорошая дорога, стоит там трактир и кузня. Но те имеют своих хозяев и только приносят аренду. Поместье дает доход в девятьсот талеров в год урожайный.
Юрист сделал паузу, посмотрел на Волкова и продолжил:
— После кончины графа графиня вступит во владение Вдовьим Цензом, если к тому времени разродится ребенком любого пола или будет обременена.
— Дозвольте взглянуть документ, — сказал брат Семион, когда нотариус закончил чтение.
Девятьсот талеров годового дохода! Семнадцать дворов крепостных мужиков! Это в два раза больше, чем было мужиков у него самого. Да, не мелочился граф. Видно, и вправду Брунхильда крепко присушила его. Волков даже стал уважать старого графа. Не жадничал старик. Уж, если что-то хотел, то не скупился.
— Что ж, — произнес брат Семион, — вижу, что на этом документе печать гильдии Нотариусов города Малена. Значит, намерения графа серьезны.
— Смею вас заверить, — произнес Меделус, — что намерения графа более, чем серьезны. Граф в нетерпении ждет вашего ответа и молит Господа, чтобы вы были к нему благосклонны. Граф передает вам, что все расходы по свадьбе берет на себя. И в свадебный дар передаст невесте еще и две тысячи талеров серебра. А приданного от вас потребует две перины и две нижних рубахи для девицы Фолькоф, больше ничего. Но просит вас об отказе от пышных свадебных тожеств. Свадьба будет проста и тиха. Он не хочет большого шума. У него и так будет много прений по поводу этой женитьбы с его родственниками. — Нотариус понизил голос, — сами понимаете, кавалер, его наследники будут не в восторге от того, что такой лакомый кусок, как Грюнефельде, уйдет вашей сестре.
— Я подумаю, прошу на размышление три дня, но коли согласие дам, выставляю условие, я хочу, чтобы таинство венчания проводил сам Епископ Маленский, — твердо говорил Волков. — И чтобы венчание было в кафедрале города Малена, а таинство было записано в кафедральную регистрационную книгу.
— Сие приемлемое требование, — согласились нотариусы, переглянувшись. — Мы передадим его графу, и думается нам, что никто против вашего желания возражать не будет.
— Ну, а раз так, то теперь, господа, прошу вас быть моими гостями и отобедать со мной.
— Мы бы с радостью, — заверил его старший нотариус, — но хотим вернуться к графу сегодня, чтобы передать ваш ответ, а если сядем тут обедать, так до ночи вернуться не успеем.
Как уехали они, Волкову стали подавать обед, рядом сидел умный монах и в какой уже раз перечитывал бумагу.
— Очень щедрое предложение, — говорил он, — госпожа Брунхильда получит достойное вспомоществование после смерти графа, главное — ей понести и родить. Но при ее-то привлекательности даже старый граф на то сподобится.
Он явно был доволен, будто это ему предлагали поместье. Он буквально светился. Так улыбался, что кавалеру захотелось сжать свой рыцарский кулак и дать ему по его сияющей физиономии. Все дело было в том, что Волкову плевать было на поместье. Плевать!
Он не собирался отдавать Брунхильду. И чем сильнее ее просили, чем больше ей сулили, тем меньше он хотел ее отдавать. Сейчас он сидел и думал, как отказать графу. Только лишь об этом. А еще он думал о том, что она станет графиней и получит свадебный приз в две тысячи талеров и поместье по Вдовьему Цензу. И, может, так ей будет лучше, но… Станет ли лучше ему без нее? Нет. Перебьется она без графского достоинства.
Перебьется без серебра и поместья. Она останется при нем. И даже уже женитьба на ней перестала казаться ему оскорбительной. Он уже и не вспоминал, что она была трактирной девкой когда-то.
Когда же то было! Плевать на то. Все, чего он сейчас хотел, так это чтобы она всегда была при нем, больше ничего. И если при этом она потребует от него вести ее под венец, то… Он согласится.
И он нашел способ отказать графу. Он собрался сказать тому, что она ему вовсе не сестра, а беспутная девица, подобранная им в деревне Рютте.
— …И неплохо было бы в то поместье съездить, посмотреть, каково оно, — бубнил брат Семион.
— Дай-ка мне бумагу и перо, — сказал Волков, не слушая его.
Пока монах отходил за письменными принадлежностями, на дворе раздался шум. Крики какие-то, и явно звучало его имя. Он насторожился и прислушался. Так и было:
— Господин дома? Дома? — кричал высокий голос, обладатель которого готов был сорваться на плач.
— Что там еще? — Волков встал. — Мария, кто там?
— Я сейчас выясню, — обещал монах и быстро пошел к двери.
Но не успел до нее дойти. Сначала в дом влетела перепуганная Мария, потом вошел Максимилиан, а за ним вбежал мальчишка.
Это был младший сын жены Брюнхвальда. Кавалер не знал его имени. Он не мог говорить, от волнения он подвывал и задыхался.
— Прекрати выть и успокойся. Говори, что случилось? — строго сказал кавалер.
— Господин, — всхлипывал мальчишка и тут же подвывал, — господин, ротмистра убили!
Тот страх, к которому Волков почти подготовился, навалился на него:
— Кого? — строго спросил он. — Да прекрати ты выть! Кого, говорю?
— Брю… Брюнхвальда, господин! Ротмистра Брюнхвальда.
— Кто? — мрачнея, спросил кавалер.
— Ротмистра Брюнхвальда, господин, — мальчишка, уже не сдерживался, он начал рыдать.
— Дурень, я спрашиваю, кто убил его? — заорал Волков. — Где он?
— Дома!
— Дома? У себя дома?
Но мальчишка завыл и, залившись слезами, отошел от него и сел на лавку, словно и не слыша кавалера.
Волков стал холоден, сух и деловит. Ни тени волнения, ни эмоций, он опоясывался мечом, колючим взглядом осматривая своих людей. Все они смотрели на него, ждали его слова, и он сказал абсолютно бесстрастно:
— Максимилиан, какого дьявола ждете? Бригантину, наручи, шлем, коня и побыстрее. Сами тоже оденьтесь, арбалет и пистолет не забудьте.
— Сыч, поможешь мне? — крикнул Максимилиан, кидаясь к ящику с доспехами.
— Побегу коней седлать, — сказал Сыч и выскочил из дома.
До дома Брюнхвальда было неблизко, он находился за большим полем и стоял ближе к реке, там же, где были дома Рене, Бертье и нескольких солдат. Но брат Ипполит, пока седлали коней и надевали доспех, уже умудрился поспеть туда.
У входа в дом, на лавке, сидел молодой здоровяк Гроссшвулле, перед ним стояло ведро с водой, он этой водой и тряпкой смывал с себя кровь. Крови было предостаточно, из рассеченного лба, из скулы, из оторванного уха кровь текла и текла снова, как только он выбирал ее.
Увидав Волкова, он сразу встал во весь свой рост. Лицо в крови и угрюмое.
Максимилиан помог Волкову слезть с лошади.
— Ну, что случилось?
— Побили нас, — вымолвил здоровяк, заливаясь кровью.
— А почему ты поехал с ротмистром? Зачем?
— Просил он, сказал сыры таскать, денег сулил. Меня господин Роха отпустил.
Кровь стекала по левой стороне лица и со лба по носу. Волков подошел поближе, отсмотрел его:
— Ты эту кровь тряпкой не остановишь, рассекли тебе кожу до кости, штопать нужно. А что с Карлом? Убит?
— Привез еще живым, там он, — здоровяк кивнул на дом.
— Что с ним?
— Голова вся разбита, рука одна как тряпка, на одном боку лежать не может, и кровь изо рта идет.
— Горцы били?
— Угу, местные, — кивал здоровяк, а с его подборка капали капли крови.
— На том берегу? За что били?
— Да на том берегу, а били за сыр.
— Как за сыр, не понял, почему за сыр?
— Мы не ярмарку приехали от реки, от лодок. Стали возле и хотели место для торговли искать, но пришли какие-то люди и сказали, чтобы ехали мы с ярмарки прочь, что не дозволят торговать нам. А ротмистр сказал им, что не поедем, и пошел управляющего ярмаркой искать, а прибежали еще люди, были злы они, стали телеги с сыром опрокидывать и кидать сыр в грязь. Я стал им не давать то делать, сыр-то жалко мне, сыр-то хороший, а они стали меня бить, пасынков ротмистра бить тоже стали. Ну, я им тоже стал давать по мордам. А потом еще прибежали мужики с палками и стража. И тоже кинулись меня бить. Но тут пришел ротмистр и стал за меня заступаться, тоже не давать сыр в грязь кидать. Они на него все накинулись, а он стал отбиваться, бил их тоже хорошо, тогда они все на него кинулись и били его палками, особенно стража, кольями била.
Никто его не перебивал, все слушали внимательно. Кавалер только перчатки снял. Он слушал увальня, чуть прищурившись и глядя на того исподлобья, медленно наливался ненавистью. И не дослушал его, повернулся и пошел к двери, без стука толкнул ее и без спроса вошел в дом.
Глава 18
В доме тихий вой, жена Брюнхвальда да еще и служака, заливаясь слезами, суетятся, носят воду в тазах и тряпки. Да еще сын жены тоже в слезах. Жена Брюнхвальда, Гертруда, в слезах кинулась к Волкову и сказала:
— Господин, он… Он даже говорить не может…
Максимилиан, сын Карла Брюнхвальда, был бел, как полотно, стоял рядом с кроватью, на которой лежал его отец.
— Ну, — холодно спросил кавалер, — вы все еще не передумали, выбирая воинское ремесло? Если нет, то привыкайте, вам еще придется стоять так не раз.
Максимилиан взглянул на него испуганно и отвел глаза.
— Говорят, ваш монах творит чудеса, — всхлипывала женщина. — Скажите, господин, он поможет, он спасет Карла? Господи, я не выдержу этого, за что мне такое.
Волков ненавидел сейчас эту рыдающую и причитающую дуру, но сдержался и кивнул, сделал это настолько спокойно и холодно, что женщина даже удивилась. Затем он отстранил удивленную жену и подошел к брату Ипполиту, который колдовал над раненым.
Голова ротмистра была черна от запекшейся крови, монах отмывал ее, чтобы рассмотреть раны и рассечения.
— Ну? — коротко спросил кавалер.
— Палками били, — сказал брат Ипполит, — не милосердствовали. Обе руки сломаны, ребра… Даже не знаю, сколько поломали. Не могу осмотреть, он сознание теряет все время. Но главное — голова. Молю Бога, чтобы проломов больших не было. Затылок еще не осматривал. Те, что видел, не смертельны.
Кавалер еще раз взглянул на избитого товарища. Повернулся и осмотрел всех присутствующих. Жена, служанка, пасынки и Максимилиан ждали от него слов, но он молчал. Лицо его было каменно-спокойным, таким, что у всех рыдавших слезы прекратили литься. Помолчав, он двинулся к выходу, задевая на ходу мечом своим мебель и ноги людей. Только на пороге он остановился, повернулся и сказал:
— Монах, постарайся, он мне нужен.
— Я сделаю, все, что в моих силах, — обещал брат Ипполит.
Волков вышел на улицу, Максимилиан шел за ним. А там уже был ротмистр Рене, а Роха слезал с коня. Они здоровались с ним, но кавалер даже не взглянул на них. Он опять подошел к здоровяку, который все сидел на лавке у дома. Тот сразу встал и, вытирая кровь, ждал, что скажет кавалер.
Волков сжал кулак и поднес его к лицу молодого человека:
— Как так случилось, что ты жив, руки и ноги твои целы, а офицер твой при смерти? А?
— Я… Я… — мямлил здоровяк.
— Я спрашиваю, как так произошло? Струсил, подлец?
— Замялся…
— Замялся? Замялся. Прятался, под телегу уполз?
— Растерялся, господин, — говорил здоровяк. — Много их было, насели.
На лице кавалера отразилось чувство глубокого презрения, он кулаком ткнул здоровяка в лицо, не ударил, а толкнул, чтобы тот сел на лавку свою, к тряпке и к тазу своему. Кавалер постоял еще пару мгновений и все с тем же выражением презрения сказал этому Гроссшвулле сквозь зубы:
— Еще раз струсишь — повешу.
И отошел от него к офицерам.
— Ну, что, — спросил его Роха, — значит, идем на тот берег?
Волков посмотрел сначала на него, затем на Рене и сказал:
— Господа, я женюсь.
— Поздравляю вас, — удивленно произнес Рене, видно, никак он не мог понять, к чему сейчас об этом говорить. Время ли оповещать о женитьбе.
— На госпоже Брунхильде? — осторожно уточнил Роха.
— Нет, на Элеоноре Августе, девице фон Мален. Третьей дочери графа Малена, — спокойно отвечал кавалер.
— Поздравляю вас, — еще более удивился Рене.
— Ишь, ты! — восхитился Роха. — Значится, на дочери графа! А Брунхильда получается… Того…
— Госпожа Брунхильда Фолькоф выходит замуж за самого графа, — сказал кавалер и пошел к лошади.
И Рене, и Роха стояли и удивленно смотрели ему вслед, не произнося ни слова. Только переглядывались. Очень они были удивлены и самим событием, и временем, которое Волков выбрал, чтобы сообщить им о нем.
Когда он сел на коня, то повернулся к ним и сказал:
— Я приглашаю вас быть моими шаферами, господа, и предайте ротмистру Бертье, что его приглашаю тоже.
Может, только самые старые и самые опытные солдаты, давно загрубевшие от войн и походов, не волнуются пред сражениями.
Они все видели много раз. Они видели и тяжелые осады, и большие сражения, и длительные компании с бесконечной чередой кровавых стычек и схваток. Они знали и хмельные от вседозволенности победы, и горькие от крови и потерь поражения.
Таких людей уже не испугать и не удивить. Но даже они не любили неопределенности. Для них всегда необходимо что-то делать, шевелиться: либо идти вперед, упираясь, стоять насмерть, либо лезть на стену, либо восстанавливать ее после пролома, либо копать бесконечные траншеи, либо бросать все и бежать. Но нужно, нужно что-то делать. А для этого нужен приказ. Приказ дает ясность, убивает неопределенность. А неопределенность всегда страшна. Неопределенность разъедает солдата не хуже, чем безделье. Тут неопределенность вдруг закончилась, появилась строгая и беспощадная ясность. Все, наконец, стало для него на свои места. Никаких тебе «или».
И все его метания, его желание найти правильное решение, эта глупая надежда, что все обойдется без усилий и, смешно сказать, без крови, что ему удастся жить спокойно, как живут другие господа в своих поместьях, вдруг все это закончилось. Сразу и бесповоротно. Словно барабан за его спиной сыграл сигнал «внимание». Дробь прокатилась и смолкла, одно мгновение, послышится другой сигнал: «Атака, средним шагом вперед».
Сейчас заорут сержанты и строй солдат двинется вперед.
И нападение на Брюнхвальда стало этим сигналом, этой барабанной дробью. И ничего теперь уже ничего нельзя было изменить.
— Видит Бог, я этого не хотел, — сказал он сам себе негромко.
— Что? — не расслышал его Максимилиан.
— Вычисти одежду, говорю, возьми малое знамя, возьми монаха, брата Семиона и поезжай в поместье Мелендорф, к графу, отдашь письмо, что я тебе напишу, скажешь, что то, чего он так настойчиво искал, будет принадлежать ему. Я согласен. А еще скажешь, что я готов взять его дочь, Элеонору Августу, замуж на тех условиях, что они предлагают, — он говорил невежливо с молодым человеком, обращался к нему на «ты», делал это намеренно.
Юноша смотрел на него чуть не с испугом.
— Я думал, вы дозволите мне побыть с отцом, — сказал он.
— Ты врачеватель? — сухо поинтересовался кавалер.
— Нет, но я…
— Тогда займись своим делом и выполняй то, что должен выполнять, — зарычал на него Волков.
— Да, кавалер, — сказал Максимилиан, опуская глаза.
Он помолчал, потом опять взглянул на Волкова и спросил:
— А мы отомстим за отца?
— А как ты думаешь? — в свою очередь спросил у него Волков.
— Зная вас, думаю, что вы так им это так не спустите, — сказал юноша, — но это… Это я так думаю, может… Вы ведь вдруг свадьбу, кажется, затеваете. А я хотел бы знать.
— Ты ничего не должен знать, — строго сказал кавалер. — Я твой капитан, а может, и полковник, а ты мой солдат, а солдат не должен знать ничего лишнего.
— Да, кавалер, — понял Максимилиан и замолчал.
— Сыч, — окликнул помощника Волков.
Сыч ехал сзади, он сразу пришпорил коня и поравнялся с господином:
— Да, экселенц.
— Сегодня же поедешь на тот берег, там сержант, кажется, Жанзуан его фамилия, собирает серебро с плотов. Найдешь его, он поможет тебе незаметно перебраться на тот берег.
— Значится, опять на тот берег, — со вздохом произнес Сыч.
— Чего ты вздыхаешь?
— Да не люблю тот берег, все там не как у людей, да и сами людишки сволочи. Муторно там.
— Сволочи?
— Еретики, каждый второй! А то и двое из трех! А что делать мне там? — спрашивал Сыч.
— Сходи на ярмарку, посмотри, что там и как, посмотри, где сидят менялы и торговцы мехами, ну, и все дороги посмотри, что ведут к ярмарке.
— Сделаю, экселенц, — обещал Сыч.
Волков взглянул на Максимилиана, тот улыбался. Улыбался с гордостью.
Глава 19
Наверное, епископ Малена был рад больше всех. И больше Волкова, и больше невесты, и больше ее брата, молодого графа фон Мален. Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, брат невесты, надумал Волкова вразумить и объяснить ему, что если не разослать всем приглашения на свадьбу за месяц, то многие не приедут, а многие станут думать, что были к ним пренебрежительны. Но кавалер настоял на том, чтобы свадьба была через неделю и что больше ему ждать нельзя, так как у него есть дела.
Это вызвало у графа раздражение, и он сказал ему высокомерно:
— Сие невозможно, добрый господин.
Волков спорить с ним не стал, а тут же молча встал и пошел к графу-отцу. Сказал ему, что свадьба графа с его сестрой Брунхильдой состоится сразу после его свадьбы с Элеонорой Августой. Граф-отец заварил его, что приложит все усилия, чтобы ускорить дело.
Но кавалеру и этого показалось мало. И он поехал в Мален, там говорил с епископом. Сказал ему, что он готов задеть еретиков горных, но хочет начать дело сразу после свадьбы с дочерью графа, а молодой граф чинит препятствия, придумывая отсрочки. Старый епископ аж из сутаны чуть не выпрыгнул, велел при нем собирать карету, тут же отправился к молодому графу.
И уже утром следующего дня кавалер получил письмо от молодого графа. В нем написал граф, что отец и епископ убедили его и что принимает он желание кавалера жениться через неделю, но предупреждает Волкова, что не все гости, каких пригласить на торжество подобает, будут на нем из-за необоснованной торопливости жениха.
Не знал Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, что на сей раз кавалеру наплевать на приличия и наличие важных господ на свадьбе. В другой раз, конечно, он ждал всех, он выдержал бы все положенные сроки, но не теперь. Волков понимал, как важны связи в обществе. Но не сейчас. Сейчас каждый час жизни жил он, сжигая нутро себе синим огнем холодной ярости. И даже то, что Брюнхвальд шел на поправку и что говорил уже и ел, даже пытался шутить по-солдафонски глупо, ничего не меняло. Когда Волков видел его руки, притянутые бинтами к досточкам, как видел обритую его голову, зашитую в четырех местах, так ненависть к горцам, к поганым еретикам, только возгоралась с новой силой.
Нет, он не показывал ее, даже старался прятать, говорил со всеми вежливо, улыбался, если получалось, но все это получалась это у него плохо. Даже Брунхильда в эти дни не осмеливались ему дерзить. Даже она ежилась от тяжелого его взгляда. А тут он сказал ей, что выдает ее замуж за графа. Красавица, бесилась, ядом исходить надумала, думала, что будет его изводить, что больше не будет его допускать до себя. Да не вышло, господин ее к ней не прикасался больше, не звал к себе, не тянулся с поцелуем и не говорил ей почти ничего.
Говорил он теперь только с офицерами своими, шептался да шушукался. Только Рене, Бертье да Роха говорили с ним. Ёган приходил к нему с делами, архитектор приходил, но всех ждал один ответ:
— Позже, недосуг мне сейчас.
Брунхильда видела, как утром одного дня вернулся Сыч, которого не было несколько дней. Тот был заросший щетиной и грязный, так господин его не погнал прочь, как обычно, а звал за стол.
Сразу пригласил господ офицеров, и те быстро пришли. И сидели они за столом, долго шушукались. И Сыч больше других говорил, и еще на листе бумаги что-то рисовал и показывал всем им.
А когда господа офицеры и Сыч стали расходиться, так господин сказал им:
— Подготовьтесь, господа, со всей должной тщательностью.
— Не извольте волноваться, кавалер, — за всех ответил самый старший по возрасту Рене.
— Роха, а ты пришли мне этого увальня, — чуть помедлив, сказал Волков, — толку от него в стрелках будет не так много, так пусть при мне состоит.
— Да, кавалер, — сказал Роха.
И господа ротмистры ушли.
Брунхильда уже намеревалась начать тот разговор, о котором давно думала, да тут пришел молодой верзила с зашитой мордой и головой. Стал в дверях:
— Господин, звали?
— Максимилиан, — разглядывая здоровяка, произнес Волков, — а ну-ка, погляди, у нас в ящике есть доспех, что подошел ему бы?
— И глядеть нечего, — с уверенностью сказал Максимилиан, — он больно велик, даже ваши доспехи ему малы будут, разве что если сразу на рубаху их надевать. А бригантина ваша ему и на рубаху не налезет, вернее не застегнется на нем. И стеганки ему не подойдут, а шлем ваш старый налезет только без подшлемника.
Он был прав.
— Увалень, — сказал Волков, — завтра еду в город, поедешь со мной.