Инквизитор. Раубриттер Конофальский Борис

Глава 25

К обеду все было закончено, никакого сопротивления они не встретили, лишь Бертье видел один отряд человек в сорок, с одним офицером, что шел с востока. Но офицер, увидав рогатки на дороге и добрых людей, отвел своих людей обратно. Так что рейд получился удачный. Но произошел и неприятный случай. Один из сержантов, что был при обозе, заметил, что во время перегрузки меха с лодок на телеги, один солдат закинул тюк меха в высокий прибережный куст.

То было воровство. Сержант то ли был честным, то ли умным, подумал, что все тюки офицеры могли и пересчитывать, и о проступке этом сообщил Бертье, когда тот с последними лодками пристал к правому берег. Дело было неприятное, его бы можно было решить в своей корпорации солдатским судом, палками, но Рене и Бертье не захотели, чтобы об их людях пошли слухи, что они воры. И Рене о деле этом сообщил Волкову.

— Будь вы одни, — сказал тот, — и дел бы никому о том не было бы. Прогнали бы через строй и все. Но кроме вас на деле были еще и люди Брюнхвальда, и люди Рохи.

— Собрать старшин на суд? — спросил Рене.

— Выхода другого не вижу, — ответил кавалер.

Собрались старшины: корпоралы и сержанты с трех отрядов. От Рохи пришли Хилли и Вилли, на фоне остальных стариков они смотрелись мальчишками, случайно попавшими на важный совет.

Но у них хватило ума молчать и не влезать в разговоры солдатских старшин. Да и влезать-то особо не пришлось. Все решили два сержанта и корпорал, что пришли от людей Брюнхвальда. Это были люди, поседевшие в войнах, они сказали:

— Хуже воровства у братьев своих только трусость. Наказание должно быть примерным, чтобы впредь все знали.

Даже люди из отряда Бертье и Рене, из которых и был вор, и те не смоги возразить. А Хилли и Вилли только кивали головами. Не им возражать старикам в таких делах.

Дело закончили быстро. Пришли старшины к офицерам, объявили свое решение. Никто им не возразил. Тут же виновнику дали помолиться, он снял кирасу и шлем. На телеге подняли оглобли вверх, скрестили их и связали в самом верху. Через скрещенные оглобли перекинули веревку с петлей. Виновный, человек средних лет, не ныл и не скулил, был солдатом добрым. Извинился, сказал, что бес попутал его, поблагодарил общество и попрощался без лишних слов. Тут же ему петлю на горло накинули и два сержанта потянули его на оглоблях.

Дело было сделано. Тут же сослуживцы за мгновение выкопали ему не очень глубокую могилу и закопали его. Волков, как старший офицер, в отсутствие попа прочел короткую молитву. Солдаты перекрестились. Одного человека не стало. Вот и все потери за этот рейд.

Зато добыча была огромна. Бертье сказал, что слишком много в телеги класть нельзя, дороги нет, телеги поломать можно. Кое-что разложили на плечи солдат, захваченных девок и лошадей тоже отправили пешком с Бертье и Рохой, но даже после этого осталось очень много добычи. И все пришлось снова загружать в баржи и лодки, но и те были сильно перегружены. Тогда решено было, что солдаты пойдут по берегу пешим ходом, а лодки и баржи будут тянуть на веревках. Так и пошли.

Солдаты ни привала, ни обеда не просили, ели на ходу, все хотели вернуться домой до ночи, но не смогли. Пришлось встать на ночь.

Снялись на рассвете, и только поздним утром баржи и лодки дошли до нужного места, стали выгружаться как раз напротив своих пристаней у Леденица, прямо на только что сделанный по заказу Ёгана удобный причал.

— Ишь ты, как проворен это молодой архитектор, — восхитился причалом Рене, — когда мы отправлялись, так тут только сваи бить начинали. Что-нибудь еще тут думаете поставить, кавалер?

— Ёган хочет здесь поставить амбары, говорит, что тогда купчишек тут появятся больше, а значит, и цену сможем просить повыше, — отвечал Волков.

— Сие очень разумно, — соглашался ротмистр. — Конечно, ваш Ёган прав…

Он продолжил рассуждать о здравомыслии управляющего, говорил уже не о набеге и не о добыче, а о простых делах в поместье. И, казалось бы, значило это, что вот теперь дело было сделано. Набег закончился успешно, можно и успокоиться. Только вот успокаиваться кавалер не собирался. Он знал, что дело только начинается. Поэтому про амбары и пристани говорить он совсем не хотел. А Рене видя, что Волков задумчив и неразговорчив, продолжать не стал.

Солдаты радостно сгружали с барж захваченное добро на берег, сержанты следили за этим и все считали. Рене уже раздобыл бумагу и перо с чернилами, ему соорудили из бочки стол, он стал записывать все посчитанное красивым и ровным почерком.

Роха и Бертье приехали уже с пустыми телегами, они еще вчера добрались до Эшбахта, разгрузились, переночевали и сегодня приехали сюда. И среди солдат, и среди офицеров царило радостное возбуждение в предвкушении дележа добычи. Их всех можно было понять, добыча была богатой. И вместе со всеми радовались и Сыч, и Максимилиан, и Увалень. Только Волков сидел на войлоке, на солнышке, удобно вытянув больную ногу. Он пил вино, варварски отламывал кусочки от большой головки сыра и без всякого восторга смотрел, как суетятся на берегу люди, как они радуются. Он удивлялся. Ладно, солдаты, но офицеры-то должны были понимать, что вся эта добыча — начало большой и кровавой войны, в которую они уже погружаются.

Неужели Рене, Бертье и Роха, что так веселы сейчас, не понимают, что кантон их грабеж так не оставит? Нет. Горцы не простят им этого ни за что. Волков готов был биться об заклад, что они придут с ответным визитом. Вот только он не мог сказать, когда именно.

И это лишь полбеды. Только половина. Вторая половина — это герцог. И трех дней не пройдет, как обо всем будет известно графу, еще день или два, сколько там будет нужно гонцу, чтобы до Вильбурга добраться, и герцог будет о его подвиге знать. И что герцог сделает?

Пригласит его к себе вежливым письмом для начала или сразу пришлет отряд добрых людей? Нет, совсем невесело было ему. И совсем не радовала его вся эта большая добыча. Он даже раздражаться начинал, когда видел всю эту радостную суету вокруг.

— Сыч, — крикнул он, когда увидал Фрица Ламме, что проходил с двумя солдатами недалеко от него.

— Да, экселенц, — отвечал он, присаживаясь рядом.

От него уже пахло вином. Еще и полудня нет, а он уже успел где-то выпить, не иначе, как к бочке кавалера приложился.

— Ты чего радостный такой? — зло спросил у него Волков.

— Так праздник какой, экселенц, добыча какая, все вокруг веселы.

— Всем им, дуракам, положено веселиться, а у тебя, вроде как, мозги имелись, или ты их уже пропил?

— Да ничего я не пропил, — разводил руками Сыч, — при мне все.

— Были бы при тебе, ты бы понимал, что нужно ответа ждать. Или думаешь, что эта сволочь с гор нам это так спустит? — зло выговаривал ему кавалер.

— Не думаю, экселенц, — сразу стал серьезен Сыч. — А что нужно, вы объясните?

— Нужно мне знать наверняка, где и когда горцы ответить захотят и сколько их будет. Посмотри на людей, присмотрись, поговори с солдатами, найди пару смышленых, чтобы на тот берег пошли. Обещай им жалование.

— Экселенц, так вы что, запамятовали? У нас же есть там паренек ловкий, — напомнил Сыч. — Он глазастый и хитрый, нипочем не забудет, когда надо будет нас предупредить. Переплывет и скажет, я ему десять талеров посулил.

— Мальчишка-свинопас который?

— Да, экселенц. Про него говорю.

— То мало, нужны другие, чтобы в городах посидели, послушали да посмотрели, сколько людей готовится, какие люди пойдут. Пешие, конные, арбалетов сколько, сколько сержантов, с обозом или налегке. Еще и сколько лодок нанимают, где высаживаться думают.

Все это знать мне надобно. Говорю тебе, посмотри среди солдат.

Нужны умные, с глазами да с ушами, чтобы других за кружкой пива разговорить могли.

— Да не бывает среди солдат таких. Экселенц, на кой нам эти дуболомы, — чуть поразмыслив, отвечал Фриц Ламме, — голову кому-нибудь проломить, так это они смогут, а тут работа, вижу, тонкая нужна. Ну и…

Он замолчал и задумался.

— Что?

— Есть у меня парочка человек проворных и глазастых.

— Проворные? Откуда же? Кто? — хотел узнать все сразу кавалер.

— Да вы их видели со мной в кабаке, в Малене. Ну, такие, невзрачные, вы их еще за разбойников приняли.

— А, те судейские что ли? — вспоминал Волков.

— Точно, они, — говорил Сыч, удивлялась про себя памяти кавалера. — Они еще тогда спрашивали про должность, нет ли при вас какой должности. Если им жалование дадим, так пойдут, думаю.

— А людишки проворные? — уточнил Волков.

— Людишки ушлые, при судье по двадцать лет состоят, ушлые, не волнуйтесь.

Волков чуть подумал и сказал:

— Скажи, жалование назначу по пять талеров в месяц. Но чтобы на тот берег ушли и там были постоянно. Чтобы и денно, и нощно слушали и смотрели, чтобы сразу мне все, что меня касаемо, сообщали.

— За пять-то талеров, они, экселенц, спать не будут, — сообщил Сыч. — То деньги для них большие, согласятся наверняка.

— А ты найдешь их?

— Не волнуйтесь, экселенц, коли не померли, найду, адресочки они мне оставили.

— Не тяни, езжай сейчас.

— Сделаю, экселенц, — заверил Фриц Ламме, но тут же добавил: — Только вы, экселенц, долю мою из добычи правильно посчитайте.

— Получишь долю знаменосца, то есть прапорщика, — обещал Волков.

— Знаменосца? А это много?

— Это доля Первого сержанта или прапорщика… Это половина офицерской доли.

— Это значит, что мне причитается чуть меньше, чем Рохе? А сколько же это будет в монетах? — начал прикидывать Сыч.

— Хватит, — рыкнул на него кавалер, — займись делом, езжай в Мален немедля. И запомни, это дело не шуточное, дело серьезное. Враг у нас лютый и беспощадный. Недоглядим за ним — беда будет. Проснемся, а на дворе у нас будут псы с гор.

— Все сделаю, экселенц, — обещал Сыч. — Перекушу только малость перед дорогой и поеду.

Обезопасить себя от вторжения горцев он, конечно, не мог, но мог их встретить, если удобно будет, или уйти от них. В том позора нет, что от сильного врага уходишь. Главное знать, когда он придет.

Но горцы были только половиной его бед.

Он встал, сделал знак Максимилиану и Увальню, чтобы сидели, и со стаканом в руке пошел к офицерам. Роха и Бертье о чем-то весело разговаривали, стоя рядом с бочкой, за которой сидел и что-то записывал Рене.

— Рене, — произнес Волков, подойдя к ним, — вы серебро уже пересчитали?

— Так точно, — отвечал ротмистр, — корпоралы считали, говорят, что серебра разной чеканки будет почти на пять тысяч монет земли Ребенерее. И еще четыреста две монеты золотом. Тоже разных чеканок.

Волков чуть помолчал и сказал:

— Треть этого нужно будет отдать.

— Графу? — спросил Рене.

— Граф обойдется, — ответил Волков. — Герцогу.

— О! — сказал Роха и засмеялся. — Герцогу то на один зуб будет.

— Герцогу вся наша добыча на один зуб будет, — невесело сказал кавалер. — Но в знак уважения все-таки пошлем.

— Это мудро, — сказал Бертье.

— Да, это мудро, — согласился с ним Рене.

Роха ничего не сказал, чего там говорить попусту. Раз надо, то надо.

Никто из офицеров не знал, что герцог самолично запрещал ему устраивать свары с горцами. И герцог ему об этом говорил, и канцлер его ему говорил об этом, и граф раз десять уже. И в то, что ему удастся избежать гнева герцога, что ему удастся откупиться подачкой в две тысячи талеров и сто тридцать золотых монет, он не верил. Тем не менее, деньги нужно было герцогу послать. А графу…

Графу нужно было сообщить об удачном деле раньше, чем о грабеже сообщат ему сами ограбленные.

— Максимилиан, Увалень, собирайтесь, седлайте коней, — сказал он и допил вино.

— Едем в Эшбахт? — спросил Максимилиан.

— Сначала в Эшбахт, сразу потом в поместье Мелендорф.

— Мы едем к графу? — удивился юноша.

— Да.

Глава 26

Как въехал во двор, так сразу заметил неладное. В глаза бросилось, что те люди дворовые, которых дали в приданое за Элеонорой Августой, у забора в теньке сидят. И бабы, и мужики сидят себе, лясы точат. Смеются чему-то, весело им, лодырям. Господина увидали, а у того лицо злое, так вскочили, разбежались, кто за что стал хвататься, вроде как, все при деле. Странно это было, он огляделся, а во дворе кареты нет.

Тут одна девка молодая как раз с метлой мимо шла, он ее окликнул:

— Ну-ка, ты, стой.

— Да, господин, — кланялась та.

— Госпожа где?

— Не знаю, — отвечала та перепугано.

— Уехала? Куда?

— Не знаю, — пищит девка.

Волков с коня спрыгнул, идет в дом:

— Мария, Мария. Где ты?

— Тут, — выскакивает служанка из-за печи. — Здравствуйте, господин.

— Где госпожа?

— Не знаю, не сказали мне ничего.

— Когда уехала?

— Так вы уехали в ночь, а она на утро поднялась.

— Не сказала?

— Нет, сидели они с госпожой Бригитт, весь вечер шушукались, а утром ни свет ни заря поднялись и уехали.

Тут стал он злостью наливаться. Не понимал он, как жена его осмелилась на такое. Как смогла без мужа, без сопровождения, без разрешения из дома отлучиться. Дом бросила, без господского глаза оставила. Чувствовал он, что начинает ему докучать, своеволием своим эта графская дочь.

Мало, мало у него голова болела из-за герцога и из-за горцев, так теперь еще из-за бабы этой непутевой покоя не знать.

— Мыться, одежду чистую, — сухо сказал он Марии.

— Сейчас, господин, седлаю, только подождать придется, пока воду наношу да очаг разожгу.

— У тебя целый двор дармоедов у забора сидят праздные, разговаривают. Пусть они носят, ты одеждой займись.

— Они меня не слушают, господин, говорят, что у них своя хозяйка есть, и она им указа, а не я, — говорила Мария, хватая ведра.

— Стой, — мрачно произнес он.

Она остановилась в дверях.

— Что?

— Так и говорят, что у них хозяйка своя есть? — медленно спрашивал он, идя к своему креслу.

— Ну, всякое говорят, — отвечала Мария нехотя, понимая, что лишнего сказала.

— Не выкручивайся, отвечай, — он сел в кресло, вытянул ногу, положил ее поудобнее, а эфесом меча стал поигрывать, крутя его. — Рассказывай, что они тебе говорили.

— Ну, говорили, что я им не указ, что они слушаться будут только госпожу, — произнесла служанка. — Как госпожа повелит, так они и сделают.

— Увалень, — произнес кавалер, а самого лицо словно из камня.

— Тут я, господин, — сразу откликнулся тот, он сидел на лавке возле самого входа, встал, как только его окликнули.

— Всех дворовых сюда, не медля, — сказал Волков тоном, от которого даже у Максимилиана мурашки по спине побежали, а уж у Марии так и ноги отняться могли.

— Сейчас, господин, — сказал здоровяк и вышел.

Он быстро вернулся, дворовые тоже пришли. Стали у входа, ожидая слов хозяина.

— Я слышал, что вы не хотите выполнять волю Марии? — спросил их господин.

Сначала никто ему не ответил, стояли холопы приглядывались. И тогда заговорил старший, решился:

— Господин, хозяйка наша Элеонора Августа, сказала нам, что волю только ее исполнять. А уж потом…

Он замолчал.

— А уж потом мою? — догадался Волков.

Мужик ему не ответил.

— Так вот знайте, — холодно начал кавалер, — не жена моя хозяйка вам, а я! По брачному договору вы мне в ее приданное даны. — Он встал и заорал: — Вы мне даны в ее приданное. Вы мои! И отныне запомните — все распоряжения по дому, что дает вам Мария, даны мной. Пренебрегаете ее волей — пренебрегаете моей! Пренебрежения я не прощу. А если думаете, что добрый я, так то зря. Шкуру с ослушника спущу.

— Ясно, господин, — ответил старший из дворовых.

— Мария, раздай задание людям и готовь мне одежду.

— Хорошо, господин, — ответила служанка.

Все дворовые, получив здания, наконец, убрались из дома, а кавалер пригласил Увальня и Максимилиана за стол поесть чего-нибудь, что Мария собрала. Увалень сидел и ухмылялся чему-то.

— Чего ты? — Заметил его усмешку Волков.

— Да про то, что вы дворовым сказали. Как вспомню, так смеюсь.

— И чего же смешного в моих словах было? — хмурился кавалер, с хрустом прокатывая вареное яйцо по столу.

— Ну, про то, что вы добрый. Про то, что они могут думать, что вы добрый, — говорил Гроссшвулле, все еще улыбаясь.

— А что, я не добрый? — спросил кавалер.

— Да какой же вы добрый? — уже чуть не в голос смеялся Увалень. — От вас у людей колени подгибаются. Я как узнал, что брат мой меня к вам ведет, так чуть не зарыдал. Шутка ли, к Инквизитору в солдаты идти.

Волков скривился и поглядел на Максимилиана:

— Максимилиан, а вы что думаете? Добрый я?

Максимилиан, сидевший и евший хлеб с куском соленого сала, обрезанного с окорока, услышав вопрос, так отложил еду. Вытер руки о тряпку, вздохнул и сказал:

— Что ж, бываете и добрым иногда.

Отчего-то этот ответ Волкова разозлил. Он надеялся, что хотя бы этот молодой человек, к которому он, кажется, был добрее, чем ко всем другим, подтвердит его доброту. И на тебе! Иногда. Он сказал этим двоим:

— А коней вы расседлали?

— Так поедем же к графу сегодня, — ответил Максимилиан, понимая, что нужно было что-то другое говорить.

— Так не на этих поедем, к чему этих мучать, они полдня под седлом, или вам лень свежих коней седлать?

— Нет, не лень, — сказал Максимилиан. — Переседлаем.

— Так ступайте и седлайте, бездельники, — произнес кавалер.

Молодые люди сразу встали и, хватая напоследок куски, пошли из дома.

— Мария, — заорал Волков, — готова вода?

— Греется, господин, — отвечала служанка.

А он отодвинул тарелку, что-то есть ему расхотелось.

Глава 27

В поместье Мелендорф графа не оказалось. Он приехал туда уже поздно, и о том, что граф с молодой женой уехал в Мален, ему сообщил мажордом. Волков к тому времени устал неимоверно, за последние трое суток он спал урывками, то на берегу, то в баржах, где-нибудь в углу, и от этого он был не быстр в мыслях. Сам спросить забыл, так мажордом ему сказал:

— А жена ваша тут, господин Эшбахт.

— Где она? — спросил Волков, слезая с коня.

— Остановилась в своих покоях, а где находится в сей час, мне не ведомо, — вежливо говорил мажордом.

Он устал, и нога его по обыкновению ныла. Но ему пришлось побегать. Пришел в покои жены в надежде побыстрее лечь спать.

А там кроме перепуганной служанки никого.

— Где жена моя? — спросил у нее Волков.

— Кто? Жена? — служанка подрагивала то ли со сна, то ли от страха, дура. — Госпожа? Так тут она.

— А госпожа Ланге? Подруга ее тут?

— Тут, тут, — кивнула девица. — Тут они.

— Где тут? — начинал злиться кавалер и еще раз поглядел на пустую кровать в покоях.

— Может, по нужде, — пролепетала служанка.

Волков не думал, что его избалованная жена пойдет ночью по нужде, когда за ширмой у нее ваза ночная есть.

— Вдвоем они пошли, что ли?

— Не знаю. Может, и вдвоем.

— Так ты ее разоблачала ко сну? — не отставал он.

— Нет, господин.

— Так где же она? — сказал он тихо сквозь зубы. И от тихого голоса высокого и страшного господина служанка едва дух не потеряла.

— Не знаю, — одними губами ответила перепуганная девка.

Говорить с дурой дальше смысла нет. Волков взял лампу и думал найти мажордома, его расспросить. Нога болит, ему бы лечь, а он бегать по лестницам огромного замка должен. Зря Максимилиана с Увальнем сразу в людскую спать отпустил, да кто ж знать мог. И вот он шел один по темному замку, вокруг никого, кое-где лампы горят, последний лакей что-то нес мимо. Прошел мимо, не поклонился, подлец.

Шел кавалер по балкону, к большой зале, как услыхал где-то внизу музыку. Звуки лютни совсем легкие были. Кто-то тронет струны одним движением и все. И тут же женские голоса, что говорят негромко. Смех, звякнул бокал об тарелку.

Он повернул не к покоям мажордома, а решил поглядеть, кто это там, в бальной зале, ночью музицирует и пирует. Пошел вниз, неся лампу. Шаг у него к вечеру тяжек стал, нога уже слушалась плохо.

Шел он медленно. Уже к лестнице, что ведет к бальной зале, выходил. И тут вдруг все стихло: и музыка, и голоса. А вот то, что он услышал, так это были быстрые шаги, отдающиеся эхом. И дверь скрипнула небольшая, что вела из залы в нижние этажи. Тихо хлопнула, словно ее придерживали.

Пять шагов, и он вошел в залу, освещая ее полумрак лампой, и увидал, что за большим столом, за которым пиры проходят, в самом его начале свеча горит и две женщины сидят. Он сразу понял, что это жена его и госпожа Ланге.

— Добрый вечер, госпожи мои, — сказал он, подходя к столу.

И одна, и другая, смотрели на него едва ли не с ужасом. Жена силилась улыбнуться ему, а госпожа Ланге так окаменела лицом, будто приведение увидала.

— Добрый вечер, супруг мой, — отвечала Элеонора, голос потеряв.

— Отчего же вы не спите, на дворе ночь давно? — поинтересовался он, садясь к ним за стол без приглашения.

— Не спится, — тихо ответила его жена.

— Служанка сказала, что вы по нужде вдвоем пошли. Не хвораете ли вы?

Сразу в глаза ему бросилось, что среди блюд с закусками и сладостями стоит четыре бокала. Он поставил свою лампу и взял один из бокалов, заглянул в него, понюхал — сладкое вино.

— Дура она, — пыталась улыбнуться Элеонора. — В покоях жара, окна не открыть, комары летят. Не спалось мне, решила вина выпить.

А Волков, слушая ее, все чей-то бокал в руке крутит.

— И с кем вы пили?

— С братом, — сразу ответила Элеонора Августа, еще и так сразу, как будто придумала ответ и ждала, когда спросят.

— Молодой граф с вами был? — не очень-то верилось Волкову.