Опоздавшие к лету (сборник) Лазарчук Андрей
— Зря.
— Не хочу света.
— Промахнешься.
— Нет.
— Неужели ты веришь во всю эту ерунду?
— В вампиров? Это не ерунда.
— Дай руку. Страшно вымотался я сегодня…
— Я видел. Они хотели разгромить зал, но мэр не позволил, поставил охрану…
— Меня еще не пытались достать?
— Скоро начнут. Там их человек сорок собралось. Всё подходят. А я увидел, что машины твоей нет, ну и догадался…
— Решил успеть раньше?
— Зря ты говоришь, что это ерунда. Это правда.
— Дурак ты, Юхан. Это просто еще один камень на душу. Конечно, загораться ты больше не сможешь…
— Клин клином. Знаешь, сколько вампиров существует? Больше тысячи! Говорят, зять Канцлера — тоже бывший мутант.
— Ладно, валяй.
— Просто я не могу больше так, понимаешь?
— А я могу? Я могу, да? По-твоему, я могу? А что делать?
— Стать как все. Кастрировать себя. Или убить. Или продолжать терпеть. Выбирай. Выбор богатый.
— Почему ты вернулся?
— Откуда?
— Из Японии. Работал бы там…
— Не мог я там работать. Там страшно. Там еще страшнее, чем здесь. Не веришь… Они продолжают воевать, понимаешь? Они задались целью победить своих победителей, вытеснить с рынков, поставить на колени, перешагнуть через них. Это какая-то национальная паранойя. Больше жратвы, больше тряпок, больше машин, и никто не знает — зачем? Никто просто не спрашивает. Больше, лучше, моднее, мощнее, и на это уходят все ресурсы, все время и все силы, а кто пытается оглянуться, тот предатель. Они проели всю свою культуру, у них ведь было чем гордиться, а теперь они гордятся телевизорами и роботами… ну, не всю, так почти всю — и, главное, никто об этом не плачет… Очень страшно. Ты не был на фронте?
— Нет, конечно.
— А я вот успел. В четырнадцать лет. Это были последние дни Империи, уже ничего не сделать, но нас погнали под танки — зачем? Никто не знал, и сам этот гад не знал, бывают такие действия, как у курицы с отрубленной головой — может быть, это на самом деле так, с отрубленной головой? — но нас погнали под танки, и танки прошли сквозь нас, ни на минуту не задержавшись, и уже потом, в лагере, я задумался: зачем? Понимаешь, это ведь не просто глупость, это глубже… Так вот, там я временами ощущал то же самое. Тебе не надоело на полу?
— Я же просил тебя: дай руку.
— Извини, не расслышал…
Тригас сунул в карман ненужный уже револьвер и помог Марту подняться.
— По-моему, — сказал Март, — ты клевещешь на целый народ.
— Это по-твоему, — возразил Тригас. — Я прожил там семь лет.
Они продолжают воевать, они влезли в эту войну по уши, и они наверняка победят. Это и будет их конец. Конец великой нации. Мне не хотелось при этом присутствовать — хотя я присутствовал при этом целых семь лет.
— Можно подумать, у нас лучше.
— У нас еще можно бороться…
Март покачал головой.
— Не верю. Бороться — не верю. Можно ерзать, ползать, пресмыкаться, открывать рот, показывать фигу в кармане, добывать пропитание, пачкать стены, слюнить пальцы…
— Можешь не перечислять, — сказал Тригас. — Зато у тебя есть конкретный противник. Это большое счастье: иметь конкретного противника.
— Мы с этим противником уж слишком в разных весовых категориях… Они помолчали.
— Юхан, — спросил Март через несколько минут, — как ты думаешь, какое у нас государственное устройство?
— Скисшая военная диктатура, — сразу, будто ждал этого вопроса, ответил Тригас.
— А строй?
Тригас подумал.
— Хрен его поймет, — сказал он. — Ты же знаешь, я не силен в этом.
— А говоришь, конкретный противник, — проворчал Март. — Слушай, ты как-то раз назвал меня Морисом — почему?
— А, тогда… Почувствовал. Мне показалось, что почувствовал.
Я, понимаешь, стараюсь пить, чтобы заглушить все это, но иногда прорывает…
— А у меня наоборот — как выпью, такое начинается…
— У всех по-разному. Майорош, например, что пил, что не пил…
Это ты его жене деньги посылаешь?
— Я.
— Так я и думал. Молодец, а то бы ей с тремя трудновато пришлось. Только все равно без толку все это.
— То есть?
— Наше время прошло…— Тригас задвигался в темноте; Март чувствовал каждое его движение: вот он встал, вот осторожно приблизился к окну; снаружи было чуть светлее, и на фоне окна обозначился неясный его силуэт. — Наше время пришло, побыло и ушло, и вернуть его невозможно. Дети наши — наши собственные — никакой роли не сыграют в этой жизни, потому что эволюцией не было предусмотрено, что мы оставим потомство. Мутанты появляются всегда, но заметнее они становятся на переломе эпох — природы или общества, все равно. А потом, в зависимости от условий существования, они или вытесняют, так сказать, базовую модель, или исчезают. Третьего не дано. Нам суждено исчезнуть, потому что мы потрясающе пассивны, когда дело касается выживания. Мы так легко, так задешево разрешаем убивать себя… Мы доказали свою неприспособленность, Март, и это надо принимать просто. Не мы первые, не мы последние. Знаешь, в прошлом году у меня разболелся зуб, и я пошел к врачу. И вот в приемной я увидел пару: им было под семьдесят, не знаю, кто был болен, наверное, она, но и ему тоже было плохо — душновато, да и вообще, приемная зубного врача… Так вот: он не находил себе места, он устал, нервничал, но не мог сесть в ее присутствии, понимаешь? Только когда она вошла в кабинет, он сел… А я вполне мог сидеть, без всякой неловкости, и все остальные тоже. Другой человек. Совсем другой. Не представляю, как он выжил. Ведь выбивали, выжигали тщательно, как заразу. И выжгли ведь. Что для нас сейчас уважение к женщине, или любовь к поэзии, или что там еще… Приятное приложение к полезному члену общества. Представляешь, каким казалось будущее этим двоим? Все будут такими, как они. А оказалось, что будущее — это много тепла и мяса… Основа выживания — простота и неприхотливость. Мы пришли на смену тем, кто не мог сесть в присутствии женщины. Нам придут на смену те, кто не позволит себя убивать… Чувства запаздывали, как будто кожа того маленького человечка, который сидит в людях и который и есть человек, покрыта толстым слоем парафина, и потому все, что происходит сейчас, вроде бы уже происходило когда-то, и тогда все кончилось вроде хорошо, только не вспоминалось, как именно, и так же вот Тригас стоял тогда в темноте у окна и вещал голосом черного пророка…
— Это не критерий, Юхан, — сказал Март. — Твое будущее — это время неуязвимых монстров.
— Может быть, и не критерий. Но это ограничивающий фактор. А мы обречены самим ходом истории. Природа будто специально создала нас для заклания.
— Будь мы неуязвимы — нам было бы наплевать на все.
— Не обязательно неуязвимы, — сказал Тригас. — Но хотя бы способны к сопротивлению.
— Самая маленькая победа отнимает так много сил, что нам было бы невмоготу заниматься делом.
— Что спорить зря…— Тригас помолчал, потом спросил в упор:
— Ты будешь стрелять в тех, которые сейчас придут за тобой?
Март ответил не сразу. Тригас был прав, он понимал это, но прав неправильно, ненормально, противоестественно, такой правоты не должно было существовать, потому что она унижала их всех — тех, кто чуть-чуть приподнялся над инстинктом самосохранения, кто по каким-то им самим непонятным причинам ценил в этом проклятом мире что-то еще, кроме собственной шкуры…
— Не буду, — ответил Март. Он точно знал это; в вещих снах в руке его были разные предметы, но никогда — оружие.
— Ты еще успеешь уехать.
— Я просто не смогу. Я как из соплей слеплен.
— У меня есть фенамин, — сказал Тригас. — Сейчас принесу.
Он зажег свет, вышел и тут же вернулся — Марту показалось, не прошло и секунды.
— Проглотишь всухую? — спросил Тригас.
— Вряд ли…
— Тогда сейчас, — Тригас сходил на кухню и принес стакан воды.
Таблетки были горькие, с отвратительно-сладковатым привкусом, и Март пожалел, что разжевал их — надо было глотать целиком.
— Ну вот, — через полчаса будешь как новенький. На тебе остальные, — он сунул Марту упаковку. Март не смог удержать ее в руке, таблетки упали на пол. Тригас поднял их и положил Марту в карман.
— Юхан, — сказал Март, — пожалуйста, вынь вон из того фотоаппарата кассету. А еще лучше — засвети пленку.
— Что это за пленка?
— Жизнь и смерть нашего друга Петцера.
— Он… умер?
— Нет, я неудачно выразился. Просто он заложник за эту пленку.
Если она попадет в чьи-нибудь руки, Петцера убьют.
— Я примерно понимаю, что такое «заложник», — кивнул Тригас. — А если не попадет?
— Что не попадет?
— Ты сказал, что если попадет не в те руки… А если не попадет?
— Не знаю. Не знаю, что хорошего… вообще ничего не знаю.
— Так что там?
— Там результаты натурных испытаний нового боевого отравляющего вещества на наших с тобой знакомых…
— Так это были не террористы? Я так и подумал почему-то.
— Бывшие террористы. Теперь это, наверное, какое-то секретное армейское подразделение.
— Слушай, а как ты оказался в курсе этого?
— Да вот, занесла нелегкая. Случайно, в общем.
— Врешь ведь. Я давно догадывался, что ты… Сам знаешь, что я думал.
— Не совсем так, — возразил Март. — Это было бы слишком банально… Я не просто выдаю себя за другого. Я и есть тот другой. И тот, и другой — в одном теле два человека. Так получилось, приходится жить за двоих.
— Никакие ты не два человека, — сказал Тригас. — Ты просто несчастная жертва ядерных испытаний, живущая в мире, для тебя не предназначенном. И мечешься ты, и хочешь что-то сделать, только ничего сделать нельзя, потому что все уже сделано. Жизнь проиграна, дело проиграно, надо просто кончить комедию на должной ноте — чтобы звучала подольше. У тебя хорошо получилось там, на стене. Это — долго. А у меня ни черта не получается…
— Отпусти себя на волю.
— Страшно, — передернул плечами Тригас. — Страшно на воле. Я не выживу на воле.
Они оба замолчали, потому что слишком много надо было им друг другу сказать и слишком мало было отсчитано им времени. Так и слышались в тишине удары метронома — большого спокойного сердца некой снисходительной твари…
— У всех свое предназначение, — сказал Тригас. — Кто-то ложится костьми. Нам с тобой дано умение творить чудеса. Но я не могу им воспользоваться — боюсь, боюсь и… уже не могу. Слишком успешно я с этим умением расправлялся. А ты еще можешь. И должен. Уезжай. И не вяжись больше во всякие эти дела. Нас так мало осталось. Делай, делай свое дело — пока не придут за тобой. Все равно придут, так пусть хоть из-за настоящего, а не из-за всякой пыли…
— Это не пыль, — сказал Март. — Это тоже настоящее, только по-другому.
— Настоящее, — легко согласился Тригас, — но этим могут заниматься и другие. Ты должен сохранить себя насколько сможешь. Уезжай.
— А ты?
— А я хочу посмотреть на тех, которые придут сюда. Слишком задешево мы им доставались. Они ведь сюда идут не только от ненависти — поразвлечься. А обо мне не жалей. Я же… Я чуть не стал вампиром. Хотел стать как они, представляешь? И еще захочу, если… Уезжай. На моей уезжай. Хорошая машина.
— Не валяй дурака, Юхан. Я без тебя не уеду.
— Перестань, Март. Я решил. Так будет лучше всего. У меня тут пять патронов. Ты не поверишь, но я даже мечтал об этом. Вот они, а вот я, и у меня целых пять патронов. Полжизни готов был отдать за такую возможность. А ты хочешь меня увезти. На тебе ключи. Мою машину и ребенок водить сможет, там только две педали — газ и тормоз, — остальное автоматика. Разберешься. Бак под пробку. Давай. Время уже. И пленку свою не забудь. Подталкиваемый Тригасом, Март оказался уже за дверью, уже у машины, вот и дверца открыта… Что-то неладное с головой, чем он меня напоил, он же давал мне какие-то таблетки… Март знал, что ему надо было остаться и выйти навстречу толпе, дать последний бой — нет, последний бой я уже дал, когда заканчивал картину, а это — только завершение его, подпись под картиной, которая должна была закрепить победу; но я дал себя уговорить, и вот сижу в машине, и сейчас поеду — уже еду, — дал себя уговорить, и победа стала неопределенно-затушеванной и как будто отодвинутой в тень; но я жертвую определенностью этой победы ради следующих побед, — дал себя уговорить, и уговаривал меня не только Тригас, я сам себя уговаривал и продолжаю уговаривать, а дело ведь не только в этой победе — не победе, а в чем-то более важном, но я никак не могу понять в чем… Темнота стояла кругом, и свет фар только чуть раздвигал ее. Пропал в темноте домик с Тригасом, в котором он провел последнюю черту под своей судьбой. Темнотой был полон весь мир, и сквозь эту темноту катились машины с развеселыми парнями, не умеющими ни в чем сомневаться; и в ту же сторону, но чуть быстрее и поэтому удаляясь от них, беззвучно уносилась «хонда» желтого цвета со свободным художником внутри; но между ними уже был непроходимый рубеж в виде револьвера с пятью патронами и трудного мужика Тригаса, не пожелавшего смириться с отведенной ему ролью и решившего поступить хоть раз по-своему… Темнотой был окутан весь мир, и где-то в темноте и перед еще большей темнотой лежал Андрис, перебирая свою жизнь и считая набранные и проигранные очки и не сходясь в счете с результатом, взятым из ответов в конце книжки, и где-то в темноте лежал Петцер — лежал без сна и ждал, когда же кончится эта минута и начнется следующая; и где-то плакала Венета, плакала трудно и зло и повторяла только: ну дайте же мне кто-нибудь спичку! Март тормознул так резко, что его ударило о руль. Перед домом останавливались машины, он видел это так ясно, как если бы все это происходило под ярким солнцем и перед его глазами, из машин выходили люди, натягивая на ходу белые балахоны, и выстраивались полукругом, переговаривались, подбадривали и подзадоривали себя словами и выкриками, и вот дверь распахнулась, и вышел Тригас, они, конечно, не видели револьвера в его руке и не видели, что это Тригас… Март не мог слышать выстрелы, он отъехал довольно далеко, но каждый выстрел отдавался у него в висках: два — в лица, два — в спины… Оглохнув, он ждал пятого выстрела. И вдруг все погасло.
И пришел ужас.
Март сидел, уткнувшись лицом в скрещенные на руле руки, будто пытаясь спрятаться, скрыться от него. То, что произошло, было страшнее смерти. Недаром все естество его так противилось бегству, лишь жалкий рассудок распорядился иначе… Только что он, Март, пусть не руками своими, но согласием, трусостью, вспыхнувшим вдруг желанием выжить, заплатив любую цену, — только что он убил мутанта. Убил мутанта. Сделал то, что хотел, но не смог сделать — в изнеможении — Тригас, чтобы сбросить с себя этот дар-проклятье. Убил мутанта.
Но я же не хотел!!! Это отдалось в ушах, оказывается, он кричал вслух, в полную силу. Откуда-то из глубины подступал к горлу мучительный истерический хохот — подступал и вот пробился. Март хохотал — внутренний человечек со страхом и отвращением смотрел на него — и повторял, не в силах перестать: «Бедный Йорик! Ах, бедный Йорик!» Наконец все прошло. Стало пусто и тихо. И холодно — как в покинутом доме…
Как в доме покойника…
Выхваченная узким лучом света, отбитая у темноты, перед ним лежала дорога, и в конце ее плакала Венета, и кассета с пленкой жгла карман, и пусть все было кончено, надо было продолжать жить и хоть что-то делать…
ПРИМАНКА ДЛЯ ДЬЯВОЛА
— Нет для дьявола лучшего лакомства, чем чистая душа, — сказал аптекарь. — Предложите ему чистую душу — и он ваш. Все очень просто.
— Все очень просто…— Антони поглубже натянул шляпу; дождь лил сильнее и сильнее. — А я голову ломаю: куда из Шарбона пропали все чистые души?
Леон Эндрью, «Властелин спичек»
Она надела свои огромные противосолнечные очки и опять стала похожа на мультипликационную черепашку. Эрик не выдержал и улыбнулся, и эта улыбка немедленно вызвала новую гневную, хотя и совершенно несравнимую с предыдущими — фру Мальстрем подыстощила погреба — тираду:
— Мальтишка! Я путу неметленно опращаться к маршалл, и он вышвырнет вас, как котенок!
— Фру Мальстрем! — нежно пропел Эрик. — Я вам клянусь: через две недели у меня будут деньги, я верну вам долг и даже заплачу вперед! Ну что вам стоит подождать две недели?
— Итите занимайте и тафайте мне, а потом путете фосфращать толги. И нато мало тратить на тефочка, токта путет что кушать. С этими словами она медленно, как линкор, развернулась и выплыла из комнаты. Эрик остался лежать. Конечно, выглядела фру Мальстрем потешно, но с деньгами следовало что-то предпринимать, причем срочно: в гневе она могла переступить черту, и тогда придется искать новую квартиру. Во-первых, это заведомо дороже, а во-вторых… во-вторых, во-вторых, во-вторых! Никто не знает, никому не скажу. Поэтому надо изловчиться и добыть две сотни, и отдать их этому карманному линкору… мелкосидящему плоскодонному линкору для внутренних водоемов… и пусть будет довольна, и еще заплатить вперед, и подарить, скажем, букет — только бы не совалась она в наши сугубо внутренние дела. Задача-минимум на сегодня: раздобыть две сотни. Задача поставлена. Как поняли? Понял вас хорошо. Выполняйте! Есть, сэр!
Эрик встал, помахал гантелями, умылся. Может, продать что-нибудь? Так, из того, что могут купить: фотоаппарат, магнитофон, куртка. Даже если продать все, а тем более срочно, значит, за полцены, две сотни наберутся едва ли. Заработать… ага, один ты тут такой работящий. Остается одно: найти, кто бы мог дать в долг. С этой проклятой инфляцией… Впрочем, на две недели… все равно меньше, чем за двадцать процентов, вряд ли кто ссудит. Грабеж, господа, но иного выхода нет. Выхода нет…
Эрик надел шорты и вышел на крохотный балкончик. Грех упускать эту квартиру: несколько рядов черепичных крыш — и море. Отсюда, сверху — просто рукой подать. Это там, внизу, петляешь, петляешь по переулочкам и проходным дворам, пока выйдешь, а здесь — ну просто совсем рядом. Как следует оттолкнуться от перил — и ласточкой… И всего-то две сотни. На две недели. Неужели никто не даст?
Ладно, как говорится, не надо думать, надо доставать. Хотя сначала — и для начала — не мешало бы что-нибудь съесть. Когда ел последний раз? Вот то-то и оно.
День обещал быть жарким, и оделся Эрик соответственно: натянул легкую шелковую футболку с надписью «Могло быть хуже!» и сунул ноги в веревочные сандалии. Конечно, в таком наряде не везде пускают… а мне туда и не надо.
Фру Мальстрем сидела в своей каморке внизу и смотрела телевизор. Эрик помахал ей рукой, она сделала вид, что не заметила. Старая ты грымза, подумал Эрик, толкая входную дверь, бизань тебе в глотку… бизань… И тут его осенило: швертбот! Хо! Не надо ничего продавать, не надо просить в долг — надо просто сдать швертбот напрокат, и даже понятно кому: вчерашним немцам из кемпинга. Правда, швертбот был не совсем его, Эрика, ему он принадлежал только на одну треть, но остальные владельцы были в отсутствии, так что… Ну, голова!
Теперь можно было не торопиться. Можно было куда-нибудь зайти и поесть неторопливо и по возможности недорого. Скажем, вот сюда. Эрик взял бульон с пирожком, большой кусок жареной рыбы и стакан дешевого белого вина. Это был перерасход, но хорошую идею следовало отметить. Потом он пошел в кемпинг. До кемпинга было пятнадцать минут ходьбы, если идти по переулкам, а потом через парк, или двадцать пять — если по бульвару. Торопиться Эрику было некуда и незачем, а идти переулками было скучно. Эта часть города, за парком, вообще была самая скучная. На бульваре же было многолюдно, на всех скамейках сидели, во всех павильонах торговали, в специально отведенных для этого местах сидели уличные художники и гадалки, повсюду стайками носились ребятишки — короче, шла нормальная курортная жизнь.
Семейство герра Брюкнера было на месте, а самого герра не было. Пошел побродить, сказала фрау Брюкнер, поджарая дама в купальнике с тигром; тигр был страшен. Дети, близнецы или погодки, мальчик и девочка, голышом лежали на полотенцах и играли в «пещеру отражений». Эрик на своем немецком объяснил фрау Брюкнер, что может предоставить им в пользование небольшую прогулочную яхту — очень недорого. Фрау Брюкнер заинтересовалась: какая именно яхта? Где ее стоянка? Наконец, недорого — это сколько? Женщины в таких вопросах малокомпетентны, поэтому Эрик отвечал уклончиво. Тогда фрау Брюкнер стала приставать с другими вопросами: где работает Эрик? Ах, студент? О, это очень хорошо. Их старший сын — тоже студент. Эрик здесь живет? Да, он здесь живет. Встречать приезжающих сюда отдыхать — это его работа? Это приработок. Кемпинг платит по десять динаров за семью. Надо встретить, помочь донести вещи, помочь устроиться в домике. Десять динаров — это много? Трудно сказать. Двести граммов мяса или вот такая рубашка. Если очень хорошо рассчитывать, то день можно продержаться. И так каждый день? Ну что вы, фрау, каждый день не получается, только в разгар сезона. А в мертвый сезон? Наверное, очень трудно? У меня есть постоянная работа. То есть временная, но гарантированная. И кем же? Кроликом в виварии. Кем? Кроликом. Фрау Брюкнер нахмурилась, стараясь понять. Это что-то вроде наемного партнера? Эрик засмеялся. Не кроликом — собачкой. Собачка Павлова. Звоночек: дринь! Собачка: гав-гав! Лампочка загорелась — собачка пописала. Проект «Цереброн», слышали? Фонд Маховского, шесть стран, штаб-квартира в Лондоне. Наш университет тоже участвует, набрали группу добровольцев, четыре раза в год собирают на десять-двадцать дней, проводят исследования: механики мышления, памяти, принятия решений — и так далее. За каждый такой сбор платят по семь-восемь тысяч, так что вполне хватает и на учебу, и на жизнь. А по окончании университета гарантия работы в одной из лабораторий проекта — а это самое главное. Фрау Брюкнер покачала головой. Какой ужас — копаться в чужих мозгах. И позволять копаться в своем. Самое интимное, самое приватное — подставлять под чужие пальцы. Ну что вы, заулыбался Эрик, речь ведь не об этом, никто не читает мыслей, да это и невозможно, просто надо понять, как все это работает, создать модель… Да-да, грустно сказала фрау Брюкнер, понять и научиться управлять — тонко и безошибочно… Ну что вы, повторил Эрик, никто такой цели не ставит! Откуда вы знаете? Эрик опять засмеялся. Этого просто не может быть. Международный проект, полная открытость, известнейшие ученые: Гусман, Новак, Хорикава… Фрау Брюкнер обернулась и посмотрела на своих детей. В какое ужасное время мы живем, сказала она. И самое ужасное, что опасаемся мы всегда не того, чего надо опасаться. Это точно, сказал Эрик, и в данном случае вы опасаетесь не того. Фрау Брюкнер хотела что-то сказать, но не сказала. Муж задерживается где-то, сказала она вместо того, что хотела, вы будете ждать или придете потом? Если я вас стесняю, сказал Эрик, я приду потом. Нет, нисколько, сказала она, тогда, может быть, чашечку кофе? С удовольствием, сказал Эрик. Дети заспорили над «пещерой»: ты не права! Нет, это ты не прав! Козлиные мозги! Перегревшийся процессор! Завонявший дерьмовый модем! Дети, сказала фрау Брюкнер, выходя из домика с двумя чашечками в руках, мамочке очень больно, когда вы ругаетесь непонятными словами… Герр Брюкнер пришел через полчаса. Хорошее пиво, сказал он, не хуже баварского. И гораздо — гораздо! — дешевле. И вообще все невероятно дешевое. Идею насчет «небольшой прогулочной яхты» он схватил на лету: четверо поместятся, спасательные нагрудники, регистрация в инспекции — все есть? Сколько стоит? Сто двадцать марок за две недели, сказал Эрик. Семьдесят, сказал господин Брюкнер. Давайте сначала посмотрим, предложила фрау Брюкнер. Это далеко? Три минуты ходьбы, сказал Эрик. Дети остались доигрывать, взрослые пошли с ним. Эрик привел их к боксу, вдвоем с герром Брюкнером они сняли с крыши лежащий там вверх дном корпус, потом Эрик выволок из бокса шверт, мачту и парус, быстро собрал суденышко и тут же продемонстрировал его возможности. Брюкнеры были очарованы. Эрик отдал им ключи от бокса, положил в карман двенадцать десяток и пошел к муниципальному пляжу, потому что в это время суток Святоша Пипиевич обретался где-то там. Он нашел Святошу около мужского туалета: там он продавал путеводители по злачным местам и «ракушки» — пластмассовые вкладыши в плавки для имитации чрезвычайных мужских достоинств.
— Привет, — сказал Эрик. — Как торговлишка?
— На прокорм хватает, — сказал Святоша. — Ты, я слышал, на мели?
— Нет, — сказал Эрик. — Тебе марки не нужны?
— Почем? — полюбопытствовал Святоша.
— К десяти, — сказал Эрик.
— Много, — сказал Святоша. — К семи.
— Пошел ты. — сказал Эрик. — Завтра и за пятнадцать не достанешь.
— Почему? — насторожился Святоша.
— Еще два случая холеры. Карантин — и аут.
— К восьми, — сказал Святоша.
— Тогда пошел я, — сказал Эрик.
— Сколько там у тебя? — спросил Святоша.
— Тридцать, — сказал Эрик.
— Давай за двести семьдесят, — сказал Святоша. — Двести сейчас, остальное вечером.
— Ну, давай, — согласился Эрик.
Он подсунул свои три десятки под стопку «ракушек», будто бы перебирая изделия, и незаметно взял у Святоши две сотенные бумажки. Опергруппа из кустов не выскочила, а фотографирование ничего бы не дало: и Эрик, и Святоша умели скрывать свои манипуляции.
По дороге домой он продал еще одну десятку — Гектору, пляжному фотографу, взяв с него шестьдесят динаров и катушку кодаковской пленки для слайдов. Теперь можно было немного расслабиться. Букет для фру Мальстрем он покупать раздумал: поймет еще как-нибудь не так. Отдал ей долг, отдал тридцатку за полмесяца вперед и даже не стал подниматься наверх — шел уже второй час. В два, где обычно, сказала Элли. Где обычно — это в парке, на скамейке неподалеку от знаменитой «девушки с голубями»; знаменита скульптура тем, что с определенной точки выглядит совершенно непристойно, и фотографии, с этой точки сделанные, разошлись по всем юмористическим журналам мира; кроме того, гипсовые голуби привлекают настоящих, и девушка постоянно покрыта пометом.
По дороге Эрик купил местную газету и, ерзая на скамейке, просмотрел ее. В разделе полицейской хроники он наткнулся на знакомое имя: Елена Берковец, без определенных занятий, задержана с поличным в момент продажи пятидесяти граммов кокаина некоему господину М. Влипла Цыганочка, подумал Эрик. Года три, самое меньшее. Там же было сообщение: группа неизвестных на мотоциклах забросала бутылками с зажигательной смесью машину, принадлежащую прокурору города господину Рубнеру; господин Рубнер получил ожоги и находится в гарнизонном госпитале. Полицейское управление просит отозваться свидетелей происшествия. Очень интересно. Кто бы это мог такое устроить? «Потомки антихриста» разве что… но почему прокурора? Уж он-то им как раз не мешал. Впрочем, черт с ними со всеми, уже без десяти два… без девяти…
Мягкие ладошки закрыли ему глаза, он прижал их сверху своими руками, спросил в пространство:
— Кто бы это мог быть?
— Угадай! — сказали сзади тяжелым басом.
— Королева Генриетта Трансильванская, по прозвищу Голая Ведьма?
— Раз! — сосчитал ошибку голос.
— Нимфа Ниамея, приемная внучка Медузы Горгоны?
— Два! — угрожающе пророкотал бас.
— Басса, дочь Майского дерева?
— Три! — сказал бас. — Умри, предатель!
Голову Эрика запрокинули назад, и острый ноготь царапнул его натянувшееся горло.
— Ы-ы! — сказал Эрик, испуская последний вздох. — Это ты, вампиресса Элли Фокс…— Голос его ослаб и пропал.
— А вот не будешь ждать посторонних женщин, — сказала вампиресса и с урчанием впилась ему в шею. Эрик еще больше перегнулся назад, взял ее за талию и осторожно перенес через скамейку; вампиресса была тоненькая и легкая.
— Ой, — сказала она и оторвалась от него. Глаза у нее были пьяные. — У тебя слишком соленая кровь. Ты ел селедку?
— Треску, — сказал Эрик.
— Какое кино я сегодня смотрю? — спросила она.
— «Остров мертвых», — сказал Эрик. — Американский фильм, три с половиной часа.
— А о чем он?
— Расскажу. Пошли?
— Пошли. Только быстро, быстро, быстро. — Она забралась ему под руку, прижалась на секунду, обхватила за пояс, и они пошли обнявшись и стараясь попадать в ногу: — Раз-два, раз-два…
— А где твоя гувернантка? — спросил Эрик.
— Я ей нашла пожарного, — хихикнула Элли.
— Неужели?
— А вот!
— Полная расслабуха, — сказал Эрик. — Она же лесбиянка.
— Ничего подобного, — сказала Элли. — Она просто старая дева… была.
— Кошмарный мир, — сказал Эрик. — Ни в ком нельзя быть уверенным.
Они добежали до подъезда и уже стали подниматься по лестнице, когда фру Мальстрем подала голос:
— Коспотин Томса!
— В чем дело? — недовольно спросил Эрик, просовываясь в ее каморку.
— Фосьмите письмо.
— Спасибо, — пробормотал Эрик и взял конверт. Писать ему никто не должен. Конверт был серый, адрес отстукан на машинке, обратного адреса нет. Странное письмо.
— Что это? — спросила Элли, отбирая у него конверт. — Тебе пишут любовные письма?
— Вряд ли, — сказал Эрик. Вид конверта вызывал у него нехорошие предчувствия. Он пощупал его, не вскрывая. Если там что-то и было, то очень тонкое и мягкое.
Он открыл дверь, пропустил Элли и вошел следом. В комнате было полутемно и прохладно. Когда-то эта квартира была невыносимо жаркой, самой жаркой в доме, потому-то Эрик и снял ее за такую небольшую цену; борясь с жарой, он навесил на окно и балконную дверь наружные жалюзи, и теперь в самое пекло даже без кондиционера было прохладно; правда, когда дул ветер, жалюзи гремели и скрежетали, но это было меньшим злом. Элли сбросила босоножки и на цыпочках прошла, кружась и приседая, на середину комнаты; здесь она раскланялась с невидимыми зрителями и, сжав кулачки перед грудью, трагическим шепотом продекламировала:
— Гранитные стены и мраморный пол шагов умножают угрозы…
Эрик, здесь пол мраморный?
— Только на первом этаже, — сказал Эрик, подходя к ней. — А тебе непременно нужен мраморный? Он же холодный.
— Мне нужно, чтобы ты меня поцеловал. А еще мне нужно принять душ, потому что я бежала к тебе по солнцепеку и вся вспотела. Или ты любишь потных женщин? Признайся, тебе ничего не будет.
— Потных…— раздумчиво сказал Эрик. — Потных… Ну и вопросы ты задаешь, сразу и не ответишь. Пожалуй… пожалуй, нет, не люблю.
— Тогда я сейчас обольюсь холодной пресной водой и буду по вкусу напоминать не селедку, а какую-нибудь речную нимфу… и если ты опять станешь подглядывать, я не знаю, что с тобой сделаю.
— А что ты можешь сделать?
— Укушу, например.
— Тогда кусай сразу.
Элли тяпнула его зубами за палец.
— Ну вот, — сказал Эрик, — наказание я уже поимел, теперь надо совершить преступление. Беги! — Он повернул ее лицом к двери душевой и провел рукой по натянувшейся спинке, Элли скользнула за дверь и оттуда, высунувшись, показала ему язык. Ах да, письмо, вспомнил Эрик. Он взял конверт, прошел в кухонный угол, поискал нож, не нашел, порвал конверт руками. В конверте была тонкая, почти папиросная бумага, лист, сложенный вчетверо. Эрик бросил конверт в ведро и развернул этот лист. Там были буквы и цифры, напечатанные на принтере. Он несколько раз перечитал текст, пытаясь понять содержание:
ЭРЕБУС 66 68 РАСТР РАСТР ОБСЕРВАНТ 83 ИКОНА КОН К 0000 ИСТ
ПЕРЕХОД ОБРЫВ РАСТР ИСТ
ПЕРЕХОД 211 00 КОММИТ АПЛАЗИЯ ЭРБ
КРУГ ФАТУМ ФАТУМ ПРОП 211 66 68 0000 ИСТ
КОНЕЦ
Странно, подумал Эрик. Кто-то разыгрывает? Ему вдруг представилось очень важным сравнить шрифт на письме и на конверте. Он полез в ведро. В ведре конверта не было. Чертовщина какая-то. Он поискал на полу и не нашел. Может быть, и не было никакого конверта?.. Он опять взял в руки листок. От листка исходила непонятная, но отчетливая угроза. Что-то этот листок должен был означать… не помню. Помню, что должен, и не помню, что именно. Или — ну это все на фиг? Эрик огляделся, куда бы деть листок. Спрятать? Найдут. Он опять развернул листок и посмотрел на текст. На короткий миг приоткрылась завеса и задернулась вновь, и Эрик не успел понять, что там, за ней, но почувствовал, как покрывается холодным потом. Его вдруг затрясло, колени подогнулись. Что это со мной, с бессильным изумлением подумал он, но это была последняя ясная мысль, сознание потонуло в густом тумане. Трясущимися руками он поднес листок ко рту, зубами стал отрывать от него клочки и судорожно глотал их, озираясь по сторонам. Он успел проглотить все, прежде чем что-нибудь произошло. Наступило облегчение. Он сел на краешек дивана, перевел дыхание, разогнулся и откинулся на спинку. Вытер пот, прикрыл глаза. Что-то странное творилось с глазами, будто песка насыпали под веки. Паника, подумал он. Я чего-то испугался. Теперь паника прошла, но туго натянутая сторожевая струна гудела, готовая лопнуть в любой миг. Да что же это было-то такое, чего я вдруг испугался? Ничего не помню. Мы пришли, Элли полезла под душ… и все? Да, все. Очень странно. Что же это с глазами? Он потрогал глаза пальцами, помял их, потер — каждое прикосновение отзывалось болью, но потом стало легче.
В душевой перестала литься вода, открылась дверь, и донеслось легкое шлепанье босых ног по покрытому циновками полу. Звук как бы осветил квартиру, и Эрик, не открывая глаз, тем не менее увидел всё: толстую глухую стену с висящими на ней книжными полками — напротив окна; окно и балконную дверь, ненадежная дребезжащая защита от непогоды; согнанные в углы шторы; посудный шкафчик на стене и газовую плитку на две горелки, кухонный стол, складной обеденный стол; высокий потолок и странный светильник из деревянных лучинок, напоминающий по форме планету Сатурн; открытую дверь в прихожую и закрытую дверь на гулкую лестницу… Шаги остановились перед ним, он с трудом поднял засыпанные песком веки и поразился тому, что увидел: в поле его зрения возникла точно такая же картина, которая только что была перед его мысленным взором, лишь более четкая в деталях и притом увиденная вся сразу: взгляд его не был сосредоточен ни на одном предмете, тем не менее он четко видел все, даже то, что было на самом краю поля зрения — почти за спиной; Элли стояла перед ним, наклонившись вперед и заглядывая ему в лицо, улыбалась растерянно, и он видел ее тем жестким, беспристрастным взглядом, которым видит людей фотоаппарат: жесткие, как проволока, матово-черные волосы, собравшийся морщинками лоб над приподнятыми бровями, белки глаз с красными прожилками и тяжелые веки, запекшиеся корочки на губах, худые плечи и поросшее черной шерсткой родимое пятно возле правого локтя, и синие нитки вен на левой руке, которой она придерживала на груди махровое полотенце…
— Что с тобой? — спросила она, и, хотя спросила она это быстро и испуганно, Эрик чувствовал, что прошло очень много времени, и видел, как медленно открывается рот и изгибаются губы, как за зубами ворочается язык, как истекают звуки и складываются в слова, а слова постепенно обретают смысл… Он глубоко вздохнул, в груди заломило от воздуха, а время натужно разогналось и пошло в нормальном темпе.
— Не знаю, — сказал он. — Ничего. Все хорошо.
— Ты такой бледный, — сказала она.
— Да, — сказал он. — Как конь.
— Почему конь?
— Конь бледный.
— Не говори глупостей, зачем?
— А я что, часто говорю глупости?
— Нет, просто…
— Что просто?
— Все хорошо.
— Не знаю.
Она села рядом с ним, положила руки ему на плечи, погладила пальцами шею, затылок. Лицо ее приблизилось к его лицу, стало большим и плоским. Веки опустились, прикрывая радужки — зеленовато-коричневого цвета с темными точками — и зрачки, темные и глубокие; длинные ресницы подрагивали, губы слегка приоткрылись; за окном, видимая в щелях жалюзи, стая голубей описывала круги над крышей дома напротив; сдутая легким сквознячком со стола, на пол скользнула газета и легла заголовком кверху: «Выживание любой ценой?»
Читать бесплатно другие книги:
