Опоздавшие к лету (сборник) Лазарчук Андрей
— Вот и я хотел бы знать…— сказал доктор. — Я так понимаю, что для тебя все это… м-м… слегка неожиданно, так?
— Мягко говоря…— Эрик вдруг почувствовал, что темнеет в глазах, и вцепился в спинку кровати. — О, черт… доктор…
— Воды дать?
— Ладно… сам… не девочка…
— Сиди. Сейчас.
Доктор принес воды, Эрик стал пить и услышал, как зубы стучат о край стакана. Гадость какая…
— Ложись-ка, — сказал доктор. — Ложись, ложись. И не вставай.
Так и будем говорить. Отдышался?
— Да, — сказал Эрик.
— Так где ты мог подцепить эту штуку?
— Без понятия.
— Тебе делали операцию на черепе?
— Да нет же! Вообще не делали никаких операций!
— М-м… Ладно, давай на ощупь. С какими-нибудь клиниками, лабораториями, чем там еще… дело имел?
— Да ничего такого… подождите. Я ведь подопытный в проекте «Цереброн». Но там мне ничего такого не делали, это точно!
— «Цереброн», говоришь. Слышали… Скользкая штучка этот проектик. Расскажи подробнее.
— Да нечего рассказывать! Нас собирают, человек двадцать, и две недели мы сидим по классам и подвергаемся всяческому тестированию…
— Подробнее: какому тестированию? Что больше всего запомнилось?
— Ну… ну, всякому. Сажают, например, перед экраном, на экране что-нибудь показывают, то что-то абстрактное, то хронику, то стриптиз какой-нибудь, а потом появляются вопросы, короткие и очень ненадолго, и надо ответить «да» или «нет» — «да» под правой рукой, «нет» под левой; а потом, например, кнопки меняют местами и смотрят, как быстро приспособился к изменениям… И остальное в том же духе.
— Понятно. Вот ты сказал: человек двадцать. Это всегда одни и те же люди?
— Нет, постоянных пять человек, остальные меняются.
— Тех четверых ты знаешь? Вы общаетесь?
— Там?
— Нет, в промежутках между… м-м… сессиями.
— Как-то даже в голову не приходило.
— Но ты их помнишь? По именам можно назвать?
— Конечно. Это… погодите… черт, заклинило. Ну, помню же всех! Фу ты, дьявол…
— Понятно. Не старайся, бесполезно. В общем, Эрик, без вариантов: эту штуку тебе вживили именно там, вероятно, еще в самый первый раз.
— Да не было же ничего такого!
— Скажем иначе: ты ничего такого не помнишь. Правильно?
— Может быть… А зачем?
— Ну, наверное, кого-то очень сильно интересовало, что именно происходит у тебя там, под крышкой, — доктор постучал себя пальцем по лысине. — А может быть, еще для чего-то. Что с тобой происходило за последние сутки?
И тут в Эрике наконец сдвинулся какой-то рычаг, сорвался приржавевший тормоз: он сел и начал лихорадочно, перескакивая с одного на другое, рассказывать о вчерашнем кошмарном дне и сегодняшней кошмарной ночи, о том, как оскорбил Элли, а потом боялся полиции и прорывался куда-то — черт знает куда — уехать, путая след, о драке на путях, о том, как напал зачем-то на мотоциклиста и как оказался в море, он рассказывал — и становилось легче, что-то вытекало из него, легче — но и тревожнее, страшнее, погибельнее…
А до того, что было до того? — спрашивал доктор, и Эрик пытался припомнить, но не мог. Что это было за письмо? Какое письмо? — не понимал Эрик. Хозяйка говорит, что ты получил письмо в казенном конверте без обратного адреса. Не помню… ничего не помню…
— Давай сделаем так, — сказал наконец доктор. — Пока у тебя в башке эта хреновина, надо соблюдать максимальную осторожность. Я тебе сейчас сделаю укол, ты уснешь, и я тебя вывезу отсюда и спрячу. Боюсь, здесь тебе находиться небезопасно. А потом мы подумаем, как жить дальше.
— Зачем укол? — испугался Эрик.
— Послушай, старик, — сказал доктор, — у тебя в мозги встроена машинка, которая не то читает там что-то, не то пробует писать. Отключить я ее могу только вместе с мозгами. Будут вопросы?
— Извините, доктор, — сказал Эрик. — Я просто не знаю, как надо себя вести в такой ситуации.
— А то, можно подумать, я знаю…— проворчал доктор.
Он вышел из палаты, и тут же Эрику стало страшно. Страх был противный, липкий, холодный. Эрик подошел к окну — на окне были решетки. В панике он бросился к двери — вошел доктор со шприцем в руке.
— Спокойно, Эрик, — сказал он. — Пока все в порядке.
— Да, — сказал Эрик. — Да. Сейчас…— он опять изо всей силы ущипнул себя за укушенное запястье. Боль была не слишком сильной, от морской воды все зажило. Но все равно стало чуть лучше.
Доктор увидел это и, кажется, понял.
— Учишься управлять собой? — спросил он, усаживая Эрика на кровать и садясь рядом с ним.
— Да, — сказал Эрик. — От боли — легче.
Он сам закатал рукав пижамы и, как ни страшно это было, выдержал укол — закусил губу, но выдержал.
— Теперь пошли поскорее в машину, — сказал доктор. — Еще минуты три ты будешь на ногах.
Они вышли из палаты, и дальше Эрик ничего не помнил. Очнулся он с головной болью, и первое, что увидел: низкий бетонный потолок и голую лампочку на шнуре.
Он попытался сесть — тело было не его. Плечи и икры болели страшно, мышцы вздулись и исходили жаром. Наверное, он застонал, потому что раздались торопливые шаги. Из низкого проема двери появился доктор.
— Ага, — сказал он. — Проснулся.
— Проснулся, доктор, — согласился Эрик. — Только лучше бы не просыпался. Так все болит…
— Вставай и чуть разомнись, — сказал доктор.
Эрик, кряхтя, стал подниматься. Руки и ноги хотели чего-то другого, но он встал и мерзкой раскорякой сделал три шага.
— Все, — сказал он. — Сейчас упаду.
— Ну-ну, — подбодрил доктор. — До той стеночки и обратно.
До стеночки Эрик дошел кое-как, обратно было уже легче. Потом он присел на корточки, еле встал, присел еще раз и еще. Боль стала острее, но мельче.
— О-ох! — выдохнул он и вытер пот с лица. — Страшное дело, доктор.
— Может, помассировать? — предложил доктор.
— Ни в коем случае, — испугался Эрик. — Само отойдет.
— Возможно, нам с тобой еще понадобится физическая сила, — сказал доктор.
Эрик молча кивнул. Он осматривал помещение. Наверное, это был какой-то полублагоустроенный подвал — тяжеловатый подземный воздух, тупая тишина, и нет даже намека на окна. Неуютная мебель: два тяжелых канцелярских стола по углам, потертый диван, покрытый простыней, — на нем он и лежал, — стеллажи с грудами папок, книг, множеством кассет и дискет; между стеллажами — громоздкий компьютер старого образца; впрочем, рядом стол, и на столе вполне современный дисплей.
— Где это мы? — спросил Эрик.
Доктор ответил не сразу — задумался на секунду, прищурился, выпятив челюсть, потом сказал:
— Извини, дружище, но мне кажется, тебе пока этого лучше не знать. Здесь относительно безопасно — вот и все. Эрик вдруг почувствовал тупую тяжесть в затылке. Он подошел к дивану, сел — и вдруг закричал, корчась и зажимая себе рот, закричал от ужаса — мохнатый жирный паук вгрызся ему в затылок, заворочался, размещаясь в теле, пропихивая свои лапы в его, Эрика, руки и ноги, свои жвалы — в его лицо… Потом это прошло — это было невероятно остро и грубо, и омерзительно, но быстро отодвинулось в сторону, в тень; Эрик посмотрел на свои руки: из прокушенного пальца капала кровь. Доктор был где-то рядом, но не ощущался — будто бы Эрик полностью ушел в этот призрачный мир, где были свои счеты и свои законы…
— Гадость какая, — беспомощно сказал Эрик и заплакал. Ему было стыдно плакать, но он ничего не мог сделать. Лучше всего, если бы здесь вдруг оказалась Элли, понял он внезапно, господи, как хорошо бы тогда было…
Доктор принес две большие глиняные кружки с черным дымящимся кофе, сел рядом с Эриком, подал ему кружку, сказал:
— Пей.
Эрик, не чувствуя вкуса, стал глотать горячую жидкость; доктор потрепал его по плечу, откинулся на спинку дивана и тоже стал пить. Потом сказал:
— Прорвемся.
— Который час? — спросил Эрик.
— Половина двенадцатого.
— Чего?
— Ночи.
Эрик прислушался к себе, пытаясь понять, что же сейчас у него там, внутри.
— Знаете, — сказал он, — у меня такое чувство, что я уже везде опоздал.
— Может быть, — сказал доктор. — Очень даже…
Грянул телефон. Эрик вздрогнул и сжался. Доктор подбежал к столу с дисплеем, откуда-то сбоку выудил телефонную трубку, повернулся так, чтобы видеть Эрика, кивнул ему.
— Да, — сказал он в трубку. — Да. Хорошо. Сейчас включусь.
Он пробежал пальцами по клавиатуре, дисплей засветился белым, появились и стали меняться цифры: 10-9-8-7… Доктор поманил Эрика, сказал в трубку: «Спасибо, Рустам, есть картинка» — и дал отбой.
Сначала на экране появилось семь цветных вертикальных полос, доктор порегулировал цвет, потом пошло изображение. Панорама: ущелье, красные скалы и зеленые заросли, прозрачная речка, подвесной мост, черепичные крыши утонувшего в зелени городка на склоне; потом перед камерой появился человек в белой, развевающейся на ветру рубашке с микрофоном в руке, голоса слышно не было, зато пошла бегущая строка: «АВС, 12 июля. Мы ведем наш репортаж из окрестностей Кавтаратана. Того самого Кавтаратана, который на конференции Альянса был объявлен столицей независимого государства Капайя…»
— Кавтаратан? — спросил Эрик; ему показалось, что из помещения исчез воздух.
— Да, — сказал доктор. — Ты, когда бредил, несколько раз повторил это название. Я попросил друзей поискать что-нибудь этакое, связанное с ним.
Изображение на экране сменилось, стали другими цвета: переместились в красно-коричневую гамму. Снимали откуда-то сверху: узкая улочка, углом выпирающий на нее плоский дом с широкими воротами — склад или гараж, на крыше — трое с пулеметом за мешками с песком, стреляют куда-то вдоль улицы; новый кадр — человек с автоматом и гранатой у угла, бросает гранату за угол — взрыв; перевернутый автобус, огонь и дым, из-за автобуса, кажется, стреляют; камера стремительно метнулась обратно к гранатометчику, поздно — сползает по стене, автомат выпал из рук, и что-то быстрое, темное, как большая крыса, мелькает в углу кадра, камера пытается поймать это что-то; опять крыша с пулеметом, правее пулемета на краю крыши неуловимо быстро возникает лежащий человек, тут же он оказывается на ногах, в руке у него длинноствольный пистолет, один из пулеметчиков, подскочив, падает навзничь, другой выбрасывает вперед руку с пистолетом и утыкается лицом в мешки, третий остается лежать и только дергается несколько раз от ударяющих в него пуль, человек с пистолетом делает шаг назад и пропадает — не прыгает с крыши, а как бы проваливается за ее край. Опять возникает ведущий и говорит что-то, бежит строка, но Эрик не понимает ни единого слова из написанного. Опять на экране кадр с пулеметчиками, красной рамкой выделено место, где сейчас появится тот, с пистолетом; рапид и наплыв: видна рука, взявшаяся за край крыши, потом из-за края возникает медленно летящее горизонтально вытянутое тело — и плавно ложится на крышу, и тут же, без паузы и как бы вопреки всяческой биомеханике и законам тяготения человек начинает подниматься, как неваляшка, не сгибая ног, и только когда он уже почти стоит, становится понятно, что он встал потому, что сильно оттолкнулся правой рукой, в левой у него пистолет — впрочем, нет, не пистолет, а автомат «Узи» с укороченным стволом, — и, еще не приняв вертикального положения, он стреляет — виден язычок пламени на срезе ствола и короткий рывок отдачи, потом он стреляет еще несколько раз, выпрямляется, медленно поворачивает голову направо и налево и делает шаг назад; стоп-кадр и максимальное увеличение: плечи и голова. Темно-серая куртка с глухим воротником, никаких знаков различия; на голове серый же шлем наподобие мотоциклетного с большими полусферическими наушниками, и из наушников торчат вверх короткие, сантиметров по тридцать, антенны. Лицо — нормальное лицо, молодой парень, ничем не примечателен, странно, правда, что в такой момент — и никакого выражения, только глаза, кажется, открыты чуть шире, чем это бывает обычно…
— М-да, — сказал доктор. — Такого даже я не ожидал.
— Чего именно? — спросил Эрик, почему-то не в силах оторвать глаз от экрана.
— Так ты… не узнал? — голос доктора напрягся.
— Кого? — испуганно спросил Эрик.
Доктор ткнул пальцем в экран, прямо в лицо тому, в шлеме.
— Себя, — сказал доктор.
— Нет, — сказал Эрик. — Нет-нет. Что вы.
Он посмотрел на экран. Там было его лицо. Не такое, как в зеркале, а как на фотографиях.
— Нет, — повторил он. — Это не я. Просто очень похож. Это не я!
— Двенадцатое июля прошлого года, — сказал доктор. — Где ты был?
— Двенадцатого?.. — Эрик силился вспомнить и не мог. — Двенадцатого… двенадцатого июля…— Потом что-то прорвалось в памяти. — Там… был там… на сборах. Но мы же никуда не выезжали! Мы же сидели на одном месте! Понимаете: мы никуда не уезжали, мы все время были там! Понимаете: все время! Никуда! Нас вообще никуда не выпускали, мы две недели просидели в классах!
— Конечно…— пробормотал доктор, и Эрик, глядя на него, почувствовал, что и эта опора — память — теперь вовсе не опора, а так… плюнуть и растереть… Тогда он засмеялся. На подламывающихся от смеха ногах он доплелся до дивана, повалился на него — пружины запели. Эрик хохотал, как падал — теряя высоту и набирая скорость.
— Представляете, — пробулькивал он сквозь смех, — я — как капуста, с меня ободрали — а под этим еще, снова ободрали — а там еще, все потерял — и все равно остается, опять ободрали — а новое наросло, чем быстрее теряешь, тем быстрее нарастает, правда, доктор? Смешно же, правда, смешно? Никаких надежд нету, все, предел, — нет, час прошел, и может стать еще хуже, оказывается, что-то еще оставалось…
— Да, — сказал доктор. — Всегда хоть что-то остается…
Он сказал это так, что Эрик замолчал. В нем еще проворачивался смех, но уже не вырывался наружу. Он посмотрел на доктора, как тот стоит, подпирая стену, и понял с пронзительной ясностью, что никаких иных надежд, кроме вот этого поджарого лысого человека, в его жизни не осталось.
— Доктор, — сказал Эрик, — что мне делать? Я ведь не смогу жить… так.
Доктор долго молчал и смотрел на него. Потом подошел, сел рядом.
Спросил:
— Но ты хоть понял, что с тобой сделали?
— Да, — сказал Эрик — и отшатнулся сам от себя.
— Я не справлюсь с этим делом сам, — сказал доктор. — Надо просить помощи.
— Делайте что считаете правильным, — сказал Эрик. — Знаете, я уже вторые сутки живу в ожидании удара…— Он не стал объяснять про призрачный мир, про свист ветра, и доктор, возможно, не понял, о чем речь, но переспрашивать не стал.
— Эрик, — сказал он наконец откуда-то издали.
— Да, — сказал Эрик.
— Я сейчас позвоню одному человеку, — сказал доктор хрипловатым голосом. — Это очень непростой человек, но только он сможет нам помочь… если сможет… и если захочет… Я не знаю, что из этого получится. То есть вообще — не знаю. Но это, кажется, единственный возможный ход…
— Хорошо, — сказал Эрик. — Только пусть — скорее. Я не выдержу долго.
Доктор вдруг оказался у стола и уже набирал номер, — Эрик не уловил того, как он шел к столу, как брал трубку… Над правой бровью запульсировала огненная точка. Эрик прижал ее рукой. Вновь что-то стало подниматься в нем из глубины к свету, мышцы резко напряглись, потом расслабились, растеклись, опали. Внутри безболезненно, но жестко прокрутилось несколько раз — как сорвавшаяся пружина.
— Алло! — сказал доктор в трубку. — Алло, Хенрик? Не разбудил?
Слушай внимательно: ты можешь проверить, не подслушивают ли нас? Ага… хорошо. Хорошо. Что? Ладно, сейчас… М-м… «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, грозный, который ахеянам тысячи бедствий содеял: многие души могучие славных героев низринул в мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным птицам окрестным и псам…» Хватит? Нет, всю, конечно, не помню, но большие куски… да. Значит, дело такое: помнишь, мы сидели с тобой прошлой осенью в китайском ресторанчике и давали простор фантазии? Помнишь, да? Так вот: не одни мы с тобой были такие умные, и вообще это уже давно не фантазии. Понял? Абсолютно. На тысячу процентов. Прямо сейчас. И прихвати кого-нибудь из твоих компьютерных гениев. Я сижу в конуре того парня, который жить не мог без утренних газет, — понял, да? Жду. Хорошо. Что? Очень тревожная обстановка. Да, главным образом. Рубнер умер, это ты знаешь. Холера растет, вчера еще двенадцать случаев, а карантин вводить — такое начнется… Жутко, честное слово. Короче говоря, поторопись. Часа через три-четыре? Жду. Пока.
Он положил трубку на рычаг и надолго застыл, глядя в пространство, и Эрик вдруг увидел его плоским, вырезанным по контуру, и тут же — поясной мишенью, мишень увеличивалась: черный безликий силуэт на белом расчерченном крест-накрест фоне… потом что-то случилось, мишень скользнула вверх и стала опять человеком, которого Эрик узнал через несколько секунд, — доктором; доктор наклонился над ним, махнул перед глазами рукой. Эрик с трудом встал.
— Фу, черт, — сказал доктор. — Ты грохнулся, как бревно.
— Ничего, — сказал Эрик. — Душно…
Он вытянулся на диване и закрыл глаза. Душно — это что… Он вновь ощутил в себе паука, напрягся всем телом, но сумел не заорать. Рукой дотянулся до лица — лицо было мокрым от пота. Перевел дыхание. Продержусь, подумал он. Лишь бы не случилось чего-нибудь неожиданного…
Его вдруг потянуло в сон, и он уснул мгновенно. Он понимал, что спит, понимал, что видит сон, и понимание это позволило ему досмотреть этот сон до конца. Он лежал на переплетенных пульсирующих стеблях толщиной в руку, от стеблей отходили тонкие усики, проникающие в его тело. Они позволяли ему двигаться, но, натягиваясь, оказывали ощутимое сопротивление. Он сел, то есть попытался сесть, и получилось, но как-то странно: голова заняла нужное положение, а туловище осталось лежать как лежало. Эрик наклонил голову, чтобы посмотреть, что случилось. Из расстегнутого воротника рубашки высовывалась невероятно длинная морщинистая шея. По плечам рубашка была разорвана, висели мокрые лохмотья. Из-под ткани буграми выпирала мокро блестящая серая кожа, под кожей шевелились мускулы, а дальше, там, где должны были быть лопатки, хищным пучком расходились толстые серо-розовые гладкие щупальца, и из-под них прямо в глаза Эрику посмотрели два других круглых немигающих глубоких глаза. Одно из щупалец лениво захлестнулось вокруг немощной шеи Эрика и сдавило ее, тряхнув, как яблоню, потом убралось, мазнув кончиком по щеке, — Эрик с омерзением дернулся, попытался отмахнуться, но руки не подчинились, он посмотрел на них и увидел, что вместо пальцев у него такие же серо-розовые, только тоненькие, как черви, щупальца; помимо его воли, не слушаясь его и не давая отчета, правая его рука приблизилась к лицу — черви извивались — и накрыла его рот и нос; Эрик скосил глаза и вновь встретился взглядом с теми, другими глазами: их взгляд оставался равнодушен и презрителен. Потом под венчиком щупалец раскрылся громадный безгубый рот, и рука, душащая Эрика, стала заталкивать его голову в этот рот, и в последний момент Эрик успел увидеть, что нити, усики, побеги, проросшие в его тело, расходясь широко, образуют сложную сеть, паутину, в которой барахтается много людей — далеко от него и совсем рядом с ним, а ближе всех, оплетенные паутиной с ног до головы, спина к спине стоят доктор и Элли и смотрят на него: Элли с ужасом и пронзительной жалостью, доктор — внимательно и почти спокойно; и, поймав их взгляд, Эрик на миг увидел себя со стороны: лежащее на спине чудовище, мускульный мешок с венцом щупалец на месте носа, и распятое на брюхе чудовища свое бывшее тело, вернее, его истонченные остатки, и собственную свою голову на длинной шее, которую чудовище тянет в свой рот, — потом рот сомкнулся, и Эрик перестал видеть, он только ощущал сокращения мускулов и слизистое скольжение по коже лица — шея, вероятно, могла вытягиваться как угодно далеко; потом вдруг стало светло, но глаза были залеплены слизью и ничего не видели — но свет бил в лицо, и Эрик, моргнув несколько раз, обрел, кажется, способность различать предметы: перед его лицом висела голая электрическая лампочка, и по границе поля зрения двигались чьи-то силуэты, он хотел посмотреть — кто это, но не мог оторвать глаз от лампы. У него не было чувства, что он проснулся. Он поднял голову и почувствовал свои руки, плечи и шею такими, какими они были раньше, до превращения; болели плечи, болели икры, и поэтому то, что происходило сейчас, могло происходить наяву. Но он никак не мог сосредоточить внимание на людях, которые были сейчас в этом помещении вместе с ним. Тогда он снова лег, повернулся на правый бок и закрыл глаза. И тут же его потрясли за плечо.
— Эрик, вставай, — сказал знакомый голос, Эрик стал вспоминать, кому он принадлежит, и вспомнил, что — доктору. И следом эа этим вспомнил все остальное.
Он сел, тараща глаза, сон выходил из него волнами. К горлу подступила тошнота — будто укачало.
— Доктор, — сказал он хрипло. — Умыться тут где-нибудь можно?
Теперь он видел, что в помещении есть еще два человека: оба где-то сбоку, туманными пятнами — не сразу и разглядишь.
— Вот эта дверь, — сказал доктор.
Холодная вода привела Эрика в чувство. Точно и на самом деле смыл какую-то слизь с лица, с мозгов — стало хорошо и ясно; надолго ли? — будет видно.
Запахивая полы своей пижамной куртки, Эрик вернулся в освещенную комнату; в подземелье, судя по звуку шагов, были и другие помещения — и немалые.
— Позвольте представить, — сказал доктор. — Эрик Томса — студент. Хенрик Хаппа, полковник нацбезопасности, шеф отдела по борьбе с терроризмом. М-м… Амадео Тимко, правильно? Программист, сотрудник того же отдела.
Полковник был чем-то похож на доктора, только лет на десять старше: тоже лысый, крепкий, загорелый, подтянутый, тоже в очках, но без бороды, в сером костюме и при галстуке. Вид абсолютно не полковничий, скорее профессорский. И с ним — совсем молодой парень, почти мальчик, в джинсовой безрукавке на голое тело и с медальоном на груди: рыкающий лев. Полковник шагнул к Эрику, протянул ему руку, другой рукой потрепал его по плечу, сказал:
— Доктор кое-что сумел сообщить мне о вас, и я, конечно, сделаю все, что смогу. Моя должность пусть вас не смущает. Я выступаю сейчас как частное лицо. Доктор тоже не сотрудничает с нашей организацией, у нас с ним сугубо личные отношения — надеюсь, неплохие. Так, Лео?
— Так, — сказал доктор. — Если не считать некоторых нюансов.
— Без нюансов было бы скучно, — сказал полковник. — Эрик, вот это Амадео, по компьютерам он первый в мире. Мы попробуем разобраться, что это за штука в тебе, и отключить ее.
— Вытащить, — сказал Эрик.
— Может быть, и вытащить, — сказал полковник. — Ам, что ты думаешь?
— Пока ничего, — сказал Амадео. — Надо покрутить. Видимо, — он взял рентгенограммы, посмотрел на них, — вот тут есть блок индукционной связи… вероятно, в шлеме — парный блок и какая-то электронная начинка и, скорее всего, обеспечение связи со стационаром. Вряд ли я ошибаюсь. Ну что? — обратился он к Эрику. — Приступим?
— К чему? — спросил Эрик.
— Надо попробовать раскопать начинку вот этой вот штуковинки, — Амадео ткнул пальцем в тело паучка. — Ты не бойся, я осторожно.
— Я не боюсь, — сказал Эрик. — Который час?
— Без пятнадцати четыре, — сказал доктор. — А что?
— Не знаю, — сказал Эрик. — Давайте меня на всякий случай к чему-нибудь привяжем.
— Не помешало бы, — сказал Амадео и огляделся в поисках подходящей мебели.
— Сейчас, — сказал доктор и вышел. Вернулся он скоро, волоча тяжелое кресло с подлокотниками.
— То, что надо, — сказал Амадео.
Эрик сел в кресло, положил руки на подлокотники, дал себя привязать жгутами из разорванной простыни. Ему было страшно, но страх был как бы внизу, по пояс, — там он бушевал и крутился, голова оставалась ясной.
Амадео принес и поставил рядом с дисплеем свой обтекаемой формы чемодан с надписью «Хелионетикс», открыл его. В крышку чемодана был вмонтирован экран, перед экраном был пульт. Бормоча что-то себе под нос, Амадео соединил свой компьютер с тем, который стоял здесь, и с телефонным гнездом. Полковник и доктор молча следили за его действиями.
— Доктор, — сказал Амадео, — еще одной простыни не найдется?
Доктор принес простыню, Амадео набросил ее на стеллаж и развернул кресло Эрика так, что он сидел теперь как бы перед киноэкраном. На уровне глаз Эрика Амадео фломастером нарисовал черный кружок.
— Постарайся смотреть только на него, — сказал он Эрику. — И говори мне все, что будешь чувствовать. Потом он ощупал Эрику затылок, приложил к коже что-то холодное, металлическое и залепил это холодное резиновой лентой вокруг головы.
— Предвкушение чего-то приятного, — сказал Эрик. — Так уже было…
За спиной тихо попискивал компьютер, двигались люди, обменивались отрывистыми замечаниями — Эрик не прислушивался. Потом доктор и полковник вышли покурить. Эрик сидел, стараясь не напрягаться в ожидании неизвестно чего, и черный кружок то таял, то становился неправдоподобно четким, он говорил об этом, и Амадео мычал согласно. Потом позвал:
— Господа! Кушать подано!
— Та-ак… и что? — спросил, подходя, полковник, доктор тоже был где-то рядом, Эрик слышал его дыхание.
— Вот, пожалуйста, схема того, что у него внутри.
— Что-то уж слишком просто, — сказал полковник.
— Да, — сказал Амадео, — в сущности, это просто коммутатор. И вот — несколько вариантов, как могла бы выглядеть внешняя схема… два звена: вот шлем, вот — стационар… Очень просто.
— Минуточку, — сказал доктор. — А нельзя наложить эту схему на схему мозга? Хочу посмотреть, куда идут электроды.
— Попробуем, — сказал Амадео. И немного спустя: — Вот.
— Так, — сказал доктор. — Надо же… А вид сбоку можно?
— Все можно, — сказал Амадео. — Крутите как угодно.
— Ага, — сказал доктор. — Ага…— Он сопел за спиной Эрика, потом принялся что-то насвистывать.
— Ну что? — не выдержал полковник.
— Отвали, Хенрик, не мешай, — сказал доктор. — Амадео, вот этот контур все время возбужден, так?
— Да, — сказал Амадео. — Все время.
— Интересная картина, ребята, — сказал доктор. — Ну, до чертиков интересная. Знаешь, Хенрик, на них работает какой-то гений. Если бы это делал я, получилось бы втрое более громоздко. Чрезвычайно изящно сделано. Эрик, ты можешь гордиться, над тобой поработал великий талант.
— Лео…— сказал полковник, но доктор перебил его.
— Да, Хенрик, — сказал он. — Это то самое. И явно не первые опыты. Вот смотри: эти четыре электрода, по два в каждую лобную долю. При включении контура создается два очага застойного возбуждения, доли изолируются от остального мозга, это как бы временная лоботомия. Но сама кора лобных долей используется для каких-то иных… м-м… вычислительных целей. Микросхемы на живых нейронах, очень изящно. Вот эти электроды, нижние, проникают в ствол мозга и, вероятно, возбуждают тетикулярную информацию, от этого кора сначала тормозится, а потом идет вразнос, активность мозга резко возрастает; а вот этот электрод следит за тем, чтобы она, так сказать, не перегрелась, здесь вот, как видишь, логарифмическая обратная связь. Это вот — совершенно четко — активизация центра удовольствия, а это — центр наказания. То есть при воспитании используется самый старый метод: кнут и пряник. Вот это — интеграция слуха и зрения, и — смотри, — минуя все аналоговые поля, кроме тех, искусственных, в лобных долях — связь с двигательными центрами. Реакция на звук и изображение ускоряется, наверное, на порядок. А вот это, думаю, самое интересное, здесь постоянно поддерживается очаг застойного возбуждения, это область правого миндалевидного ядра, я даже не представляю себе, что это за центр.
— Постоянно — то есть и сейчас? — спросил полковник.
— Постоянно — это и есть постоянно, — сказал доктор. — По полгода он живет с этим вот работающим контуром.
— Эрик, — сказал полковник. — Может быть, рискнем выключить?
— Да, — сказал Эрик.
— Амадео, ты сможешь?
— Порвать эту цепь? — спросил Амадео. — Конечно. Вот.
— Эрик, ты чувствуешь что-нибудь? — спросил доктор.
— Нет, — сказал Эрик. — Ничего. Кажется, кружится голова. Да, кружится. Поехало…
Это было как беззвучный многоцветный взрыв. Эрик шел по канату, висящему над широким рвом, шел совершенно свободно, покачиваясь в такт покачиваниям каната… лупили трассирующими над самой головой, он выстрелил сначала в один пулемет, потом в другой, оба замолчали, он пробежал немного по дороге и нырнул в канаву… Меестерс вел кого-то под руку и говорил: нормального солдата надо готовить для того, чтобы он мог сделать одну сотую того, что вот эти ребята могут сделать без каких-либо тренировок, вот, пожалуйста: мусорщик, студент, шофер, почтальон, слесарь — и любое задание… бежали кучно, не видя его, и он, высунувшись по пояс, пятью одиночными выстрелами положил всех пятерых, трое вообще ничего не успели понять, а двое последних пытались отстреливаться… летел на мотоцикле по разбитой кроссовой трассе… Меестерс говорил: нормальные, средние по параметрам люди, надев наш шлем, превращаются в идеальную боевую машину: сильную, умелую, быструю, самостоятельную в принятии решений… вспыхивали световые пятна и медленно гасли… оружие в руке появлялось мгновенно, и тут же звучал выстрел, Меестерс смеялся: ну, господа офицеры, двенадцать сотых секунды, кто хотел посоревноваться? — офицеры мялись… если кто-то не является к контрольному сроку, начинается следующий этап: поиски и ликвидация опоздавшего… письмо…
Эрик, — возникло откуда-то. — Эрик-эрик-эрик…— заметалось в пустоте. Да, сказал Эрик, да, сейчас. Сейчас.
— Да, — сказал он вслух.
— Что с тобой? — Над ним склонились все трое.
— Помню, — сказал он. — Помню все.
— Блокировка памяти, — сказал доктор. — Так я и думал. Ну, и?
— Запишите кто-нибудь, — сказал Эрик. — В письме было вот что:
ЭРЕБУС 66 68 РАСТР РАСТР ОБСЕРВАНТ 83 ИКОНА КОН К 0000 ИСТ
— с новой строки:
ПЕРЕХОД ОБРЫВ РАСТР ИСТ
— с новой:
ПЕРЕХОД 211 00 КОММИТ АПЛАЗИЯ ЭРБ
— с новой:
КРУГ ФАТУМ ФАТУМ ПРОП 211 66 68 0000 ИСТ
— с новой:
КОНЕЦ,
— это было в письме, которое я получил, я прочитал и почувствовал страх, поэтому съел письмо и сжег конверт, потом с головой стало твориться что-то странное, потом мне надо было уехать, я старался уехать, но у меня не получалось, контрольный срок — ноль часов первого июля, если есть опоздавшие, то собравшиеся начинают охоту за ними…
— Где это заведение? — спросил полковник.
— Платформа «42-й километр» — недоезжая станции Налль; оттуда еще восемь километров по дороге до военно-спортивного лагеря «Гиперборей».
— Понятно, — сказал полковник. — Знаю этот гадюшник.
— Чей он? — спросил доктор.
— Все тех же, — сказал полковник. — «Эребус», ты же слышал…
— Уже пять часов, как идет охота, — сказал доктор.
— Сначала надо добраться, — сказал полковник.
— По шоссе — часа три, — сказал доктор.
— Да, — сказал Эрик. — Скорее всего, поедут на мотоциклах. У них кроссовые «ямахи». Поедут поодиночке, разными маршрутами.
— Откуда ты знаешь? — спросил доктор.
— Они всё говорили при нас, — сказал Эрик.
— Что ты еще знаешь про эту операцию? Почему она так странно спланирована?