Шолох. Орден Сумрачной Вуали Крейн Антонина

28 

Мокки, Тилвас,

Тилвас, Мокки

Invideo actibus vestris!

Raendom.

«Экая безнравственность, аж завидно!»

Рэндом.

Я замерла, не веря, что это действительно происходит.

Точнее, попыталась замереть: то, с какой силой прижался ко мне вор, заставило меня отступить на несколько шагов назад.

Подожди!

Подожди.

Дай осознать…

Осознать не получалось: в голове будто взрывались огромные фейерверки, оставляя лишь бездумное чувствование, сырое проживание момента.

Мы с Мокки с грохотом врезались в шкаф. Что-то треснуло у меня за спиной, под ногами хрустнули осколки. Я задохнулась от неожиданности и наконец подалась Бакоа навстречу.

Клубок нервов.

Комок оголенных эмоций.

Здравствуй.

Бакоа целовался неистово и жадно. Я ошалело погладила его шею там, где были такие глубокие впадины над острыми ключицами. Другую руку я попыталась запустить ему в волосы, но Мокки не дал – непререкаемо перехватил мои пальцы, сплел со своими и с силой прижал к дверце шкафа у меня над головой.

– Джерри, – с непонятной интонацией сказал он и вновь стал меня целовать.

От Мокки исходил жар, настоящее пламя – беспощадное, все сжирающее. Когда его рука спустилась от моей скулы вниз – очертила линию подбородка, дальше на шею, плечи, на твердый краешек махрового полотенца – я открыла глаза.

Я хочу это видеть.

Оказалось, Бакоа все это время смотрел на меня в упор, не моргая. Его глаза светились отчаянной решимостью и одновременно уязвимостью – он никогда ещё не выглядел таким открытым. Я впервые рассмотрела, какие у Мокки густые ресницы. Какие светло-зеленые прожилки пляшут на темной радужной оболочке.

Настоящее море в глазах.

Ночное и рассветное. Черно-зеленый океан.

Мокки, кажется, тоже увидел меня как-то по-новому. Мы замерли, разглядывая друг друга в сгустившейся ночной темноте. Я чувствовала, как горят у меня губы, как стесаны костяшки пальцев, прижатые к шкафу твердой рукой Бакоа. Как внутри одна за одной падают, рассыпаются башни из надежды, сомнений, мыслей, остается только всепоглощающее желание.

Тусклая, неважная комната. Мокки – единственный источник света. Маяк.

– Почему сейчас? – с трудом выдохнула я, шаря по его лицу ищущим взглядом. – Что было в зелье?

Мокки резко мотнул головой.

– Неважно.

– Важно.

– Ты хочешь спорить со мной, Джеремия Барк? – брови вора взметнулись вверх.

– Я хочу знать.

– Так знай: я люблю тебя, ясно?

Я подумала, что ослышалась. Мокки криво усмехнулся, задрав острый подбородок. У меня подогнулись колени.

– Но не так, как хочу, – жестким, хриплым шепотом закончил Бакоа, до боли вцепившись мне в плечо. – И Дикая охота снова напомнила мне об этом. Зелье было не только для тебя, Джерри. Для меня. В первую очередь – для меня.

– Я не понимаю… – начала было я, но потом просто выругалась и вновь закрыла глаза.

Принятие – такое простое. Когда пазл все-таки складывается в единую картинку. Когда ты уже подозревал, но всеми силами избегал этой неудобной для себя правды и вот наконец-то соглашаешься признать ее.

Соглашаюсь я. Соглашается Мокки.

Мы снова посмотрели друг на друга. Оценивающе. Откровенно. Эликсир – странный эффект – добавлял не только безумие, но и спокойствие, предшествующее шторму. Грудь Бакоа тяжело вздымалась. Задравшаяся майка обнажала худой подтянутый пресс. Жилистые руки, казалось, могут перемолоть мои кости в муку. Меня колотило, я чувствовала, как внутри проходят то горячие, то ледяные волны – смесь ужаса и предвкушения. Напряжение в комнате ощущалось физически, и единственная маг-сфера на письменном столе не выдержала и лопнула.

Грянул дождь: забарабанил по распахнутым окнам, по деревянному подоконнику, по крыше.

Три…

Два…

Один…

Когда небо расчертила тугая тетива молнии, мы с Мокки вновь набросились друг на друга.

Я укусила его за губу, он в ответ укусил меня сильнее, почти до крови, тотчас облизнул и потом, как будто утешая, прошелся дорожкой быстрых обжигающих поцелуев ниже. Я тихо застонала, когда Мокки потянулся к моему полотенцу и одним движением заставил его упасть. Контраст холодных пальцев и жара, затапливающего номер, сводил меня с ума.

В кромешной темноте мы опустились на пол. Вместе с майкой я сорвала прахову бритву с шеи вора и отбросила как можно дальше. Мокки порезался об осколки флакона.

Его сухопарое, подтянутое тело было прекрасно. Еле ощутимые родинки, тонкие полосочки старых шрамов, острые ребра, двигающиеся под рукой сообразно нетерпеливым вдохам. Мокки с силой прогладил мою талию к бедрам, ущипнул и повернул к себе спиной, шепча на ухо нежности пополам с непристойностями, заставляя меня млеть и изгибаться в его руках.

Мне казалось, мое сердце вот-вот лопнет.

От минуты к минуте мир становился все иллюзорнее. Эффект возбуждающего зелья ходил по комнате густым туманом. Я хотела запомнить каждый момент, каждый кусочек кожи Бакоа, его касания, слова, тяжелые взгляды – это не повторится, это ведь точно не повторится, мы взломали систему, – но все стиралось в тяжелом пьянящем дурмане.

Стирались любые сомнения. Стеснения. Мысли. Страхи.

– Ты меня возненавидишь завтра, – прохрипела я в какой-то момент. – Ты себя сейчас предаешь, Бакоа.

– Заткнись и иди сюда.

И снова гром и молния. Дождь уже обосновался в комнате, превратил ее в филиал океана, шипел, попадая на голую кожу, дотягиваясь, присоединяясь, я тоже хочу.

– Джеремия… – бормотал Мокки, намотав мои волосы на кулак, оттягивая голову назад, отчаянно целуя.

– Мокки, – стонала я ему в губы.

Комната тонула и искажалась, времени больше не существовало. Зрение полностью уступило осязанию. Тонкие пальцы. Острые плечи.

Я все-таки взъерошу твои волосы, вор.

Я все-таки сделаю это с тобой, Джерри.

Колени. Локти. Подбородок. Губы.

Странное ощущение: потерять себя. Странное и сладкое: в дурмане, в ком-то другом, в опыте, о котором вы оба знаете, – это настолько противоестественно, что, возможно, сожжет, растерзает обоих изнутри, – но все же это невозможно упустить, потому что некоторые истории, пусть и неугодные истине, так хочется написать…

Гром и молния, молния и гром.

Вдруг темноту полоснул нестерпимо-янтарный луч света – открылась дверь. Она что, не была заперта?

– Джеремия, у тебя тут тележка с ужином под дверью стынет… – начал голос Тилваса Талвани и оборвался так резко, будто острым ножом отсекли.

Комната ходила ходуном. Все поглощал прельстительный лиловый туман, танцевала шальная улыбка Бакоа, а в дверном проеме виднелись такие огромные глаза Талвани, что были похожи на два колодца. Сердце билось у меня в голове, в ушах, везде.

Кажется, Тилвас что-то еще сказал. Мокки рассмеялся.

Потом вор поднялся, сделал несколько быстрых шагов к двери и обеими руками схватил артефактора за ворот рубашки и подтянул его к нам.

Ливень грохотал, давя на барабанные перепонки. Вода заливала паркет у окна. Ночь продолжалась.

Я лежала на спине, глядя на то, как по дощатому потолку бродят резкие тени – ветви деревьев под призрачным светом вновь включенного уличного фонаря. У меня на ребрах лежала рука Бакоа.

– У тебя пальцы совсем не шевелятся. Слишком напряжены. Ты не спишь, – почти беззвучно вывела я.

– Ты чересчур умная, – так же шепотом огрызнулся вор.

Пауза.

– Почему ты никогда не говорил мне о себе? И вообще никому?

– Потому что я ненавижу это.

– Что за бред. Ты же не ненавидишь Чо и нескольких наших знакомых из Алых.

– Конечно нет. Я в себе это ненавижу. Я это не выбирал, и в обществе это сложнее, чем стандартная ситуация. А я ненавижу сложности, которые мне навязали. Будь то природа или что угодно еще. На других мне плевать, Джерри.

– В Рамбле с этим плохо?

– В Рамбле с этим лучше, чем где-либо. Но не для вора. И не с Лиорданом.

– Лиордан… Красивое имя.

– Нет, обычное.

– Ты его любил?

– Я никого никогда не любил. Мне так кажется.

Я вспомнила, что несколько часов назад он был другого мнения. Мокки тоже вспомнил об этом. Его рука сжалась.

– Так ты сейчас лжешь или тогда лгал, Бакоа? – спросила я.

– Терпеть не могу такие прямые вопросы. Но… сейчас, – сказал он твердо и, повернувшись на бок, в упор посмотрел на меня своими черными глазами.

Я серьезно.

Потом, паясничая, подмигнул:

– Ну, мне так кажется.

Мы синхронно усмехнулись. Мокки потянулся вперед и снова поцеловал меня. Губы у него были истерзанные и искусанные, очень красные и опухшие – видно даже в тусклом свете луны. Еще бы…

– Если хочешь знать, я тебя тоже люблю не так, как надо, – после паузы сказала я. – Ты меня пугаешь. И заводишь. И при этом я доверяю тебе. Ты мой самый близкий человек в последние годы, Мокки. Однако… Скажем так, где-то глубоко внутри я всегда знала, что обычных романтических отношений у нас не получится. Либо я подсознательно догадывалась о твоей тайне, либо меня слишком уж смущал твой очевидно отвратительный нрав.

Он лениво царапнул меня по ребру: эй.

– Ты тоже мой самый близкий человек. – проворчал Мокки. – Не в последние годы, а вообще. И меня всегда ярость брала, что при таком раскладе ничего не работало. Я бы сказал: «Пошло оно к пеплу, я тут все уничтожу, я себя перекрою, любой ценой, а я сделаю, как мне хочется», но в вашем светском, чтоб его, обществе говорят: «Очень жаль». А жизнь – светская стерва. Обобрать получится, переубедить – нет… Очень жаль.

– Очень жаль, – эхом отозвалась я. – Однако твой сегодняшний план был скорее из серии «Пошло оно к пеплу».

Мы рассмеялись.

– Кстати, мне понравилось.

– Из-за зелья, еще бы.

– Да нет, я просто как-то не думал, что этим можно заниматься… ну… – он замялся и, небом клянусь, покраснел. – Так.

Тот факт, что дерзкого и психованного преступного элемента Мокки смущали разговоры на подобные темы, привел меня в шоковое состояние. Я высоко и неверяще вскинула брови. Бакоа улыбался. Да уж. Вот это дурдом.

– Расскажешь кому-то – и я тебя убью, – наконец стерев улыбку, максимально холодно сообщил он. – Вас обоих.

– Ну да, естественно. Но эта угроза лучше подойдет для утра, – фыркнула я. – Сейчас я тебе не верю, извини.

– Утром будет не до угроз. Чую, зелье старушки Галасы добьет нашу психику, как только выветрится. И твою, и, конечно, мою. Только аристократишка будет в относительном порядке, он, кажется, по жизни ко всему готов. Хотя взгляд у него вначале был ошарашенный…

– Ты так и будешь дальше звать его аристократишкой?

– Конечно. Это традиция. Могу «лисом», но это немного палевно, не находишь?

– Имя предлагать бессмысленно, я поняла. А про зелье: я думала, оно уже выветрилось.

– Смешно, – язвительно буркнул вор. – Джерри, тогда бы меня здесь не было. Ты почувствуешь, когда оно закончится, поверь. Я тотчас перестану быть душкой, у меня сейчас тот период, когда я и без зелья не очень… Знаешь, я всю жизнь как на долбаных качелях: то чувствую себя почти богом, удачливым и неостановимым, то утопаю в собственном ничтожестве и оттого постоянно зол.

«А то я не замечала», – мысленно цокнула языком я.

– В последние дни был второй вариант… – продолжал вор. – И то, что я с горя накидался психотропными зельями, буквально заставив себя воспарить, да еще и в итоге втянул вас с придурком, приведет к страшной расплате. Знаешь, это как похмелье, только в миллион раз хуже, потому что таблетки от головы не лечат душу. Чем выше я взлетаю в хорошие дни, тем ниже падаю в плохие. А конкретно сегодня, – он облизнул губы и прикрыл глаза. – Конкретно сейчас я был счастливее, чем когда-либо за последние годы. Так что не подходите ко мне еще пару суток. Оба. Себе дороже. Я буду зол на себя и неадекватен, способен на глупости. Лучше переждать.

– Да уж действительно, – с чувством проговорила я. – Нам ведь совсем не надо срочно спасать чью-то жизнь, можно хоть полгода отдыхать. Или ты думаешь, что теперь ему и умереть не жалко?

Острая боль промелькнула в лице вора. Он цыкнул на меня: тише. Я замерла, скосив глаза в другую сторону и прислушиваясь, но всё было так же сонно и тихо, не считая дождя. Талвани спал крепко и потрясающе безмятежно. На сердце у меня потяжелело, и тоскливое молчание затопило комнату.

– По-твоему, я зря это устроил? – какое-то время спустя запальчиво спросил Бакоа.

Хотя нет. Это не вызов в его голосе. Это отчаяние.

Я старательно обдумала вопрос. Потом повернулась на бок, осторожно убрала прядку русых волос со лба Бакоа и заглянула ему в глаза. Привет, Мокки-без-маски. Вот ты какой.

Интересно, смогу ли я смотреть на него завтра. Есть нехилый шанс, что я скорее предпочту облиться керосином и поджечь себя от столового канделябра, чем вообще оказаться в поле зрения Бакоа и Тилваса. И постояльцев соседних комнат. Мокки просит не трогать его два дня? Пф. Умоляй он меня об обратном, вот тогда бы у нас возникли проблемы.

– Думаю, это было очень нужно, – сказала я. – Правда, я не уверена в некоторых нюансах, например…

Он закатил глаза, и я снова поцеловала его. Осторожно. Нежно. Мокки обнял меня и ткнулся острым носом мне в шею. От него терпко пахло мускусом и перцем.

Так мы наконец и уснули.

29 

Все нормально? Нет

Nunc ad bella trahor, et iam quis forsitan hostis

Haesura in nostro tela gerit latere.

«А нынче уж готовят нас к войне,

И враг копье несет, каким пронзят мне сердце».

Как и следовало ожидать, пробуждение было непростым. Мне снилось, что я лежу в лодке, а вокруг плещутся волны. Меня укачивало даже во сне – что уж говорить о бескомпромиссной реальности.

Мои глаза открылись еще до того, как я вспомнила, чем закончился вчерашний вечер, и я моргнула, глядя на разрушения, постигшие гостиничную комнату.

Мокки лежал, положив одну руку под щеку, другой вцепившись в ворсистый мягкий ковер. Костяшки его пальцев побелели, а между бровей залегла морщинка, как будто он напряженно что-то высчитывал. Идиллическая гора перьевых подушек и одеял, похоронившая под собой Талвани, высилась по другую сторону от меня.

Меня затапливали противоречивые эмоции. Я мечтала задержаться в этом манящем сонном царстве, но в то же время мне хотелось убиться. А еще – немедленно вскрыть черепушку Бакоа самой острой из его отмычек и спросить, о чем, прах побери, он все-таки думал и как представляет нашу дальнейшую коммуникацию?

Слышит ли Мокки тот же звон разбившегося золотого века, что и я?

Или он всегда с ним жил? Или его золотой век кончился в Рамбле, как мой – в Зайверино, а Тилваса – в Нчардирке? Что тогда мы утратили сегодня? Или золотые века склонны к регенерации?

Ну, в одном Бакоа был точно прав: эффект выветрившегося зелья чувствуется на всю катушку, ни с чем не спутаешь.

В голове у меня гудело. Шипя, я поднялась и двинулась в сторону окна. Распахнутое ночью, сейчас оно было закрыто и плотно зашторено – кое-кто «вовремя» позаботился о приватности. Из-за уходящих в пол портьер я даже примерно не могла представить, какое сейчас время суток, и это меня откровенно фрустрировало.

На полпути я натянула штаны и майку и оглянулась через плечо. Не мираж. М-да…

Это полный кошмар, но я рада, что это случилось. И одновременно мне так обидно, что оно уже в прошлом. Рано или поздно это должно было произойти – или бездарно сойти на нет с учетом обстоятельств. Ведь нельзя вечно жить предчувствием и предвкушением. У возможностей тоже есть срок годности, и в этом плане… Да, мы выжали максимум из ситуации.

При виде сумрачной комнаты, перьев, белеющих тут и там, и поблескивающего в темноте флакона духов, упавшего с полки, мое сердце болезненно сжималось. Всё это было до странности красиво, и мне вспомнились Патрик с Клариссой, двое из моих университетских друзей.

Случившееся было бы очень в их духе. Они всегда были такими – увлекающимися: превращали свою жизнь в рассыпающееся искусство, пропитанное отвращением к повседневности, и обставляли свои миры с такой меланхоличной роскошью и восхитительным равнодушием к общепринятым нормам, что оставалось только удивляться. Драматургия в каждой реплике. Эксперименты и нетерпеливое эстетство. Подойдешь на шаг ближе, останешься в их дортуаре после заката – и всё, тебя унесет куда-то в тенистую область, имеющую мало общего с реальностью.

– Главное, чтобы было интересно, – всегда говорил Патрик, любитель бархатных халатов и шолоховской поэзии. – А что большинство ругается – что ж, быть большинством как раз неинтересно.

– Живи и не мешай жить другим, – поддерживала Кларисса.

Я скучала по ним. По их голосам. Манерам. Шуткам. Ужасно Серьезным Спорам.

Не разорви их Дерек на десятки кровавых кусков, Патрик и Кларисса аплодировали бы мне сейчас.

Меня замутило, и я рывком раздвинула шторы. Судя по ослепительно-лимонадному свету, льющемуся с западной части небес, времени было никак не меньше трех пополудни. Милый садовник вовсю махал тяпкой у гостиничной клумбы, пара девушек в расшитых цветами таори сплетничала в летнем кафе, на углу улицы стояла дорогая карета – кажется, кто-то приехал за покупками вон в тот салон «Изысканных шелков и затей»…

Увидев в оконном стекле свое растрепанное отражение, резко контрастирующее с миленькой пасторалькой снаружи, я тихо выругалась и на цыпочках направилась к двери.

Свежий, пахнущий лимонами и печеньем коридор простирался в обе стороны. На первом этаже был слышен смех и разговоры постояльцев: в это время Фехху и Зармирка подают им чай и бобовые пирожные на тонком фарфоре.

Я застыла у лестницы, думая, как быть. Являться в таком виде в обеденный зал не хотелось, но и возвращаться не вариант. Я решила прокрасться в общую ванную, гадая, смогу ли раздобыть точную копию разбившейся ночью маг-сферы, и если да, то как быстро. Я не хотела, чтобы Фехху и Зармирка пожалели о том, что по-приятельски поселили меня в лучший номер.

– А мы не зря по-приятельски поселили тебя в лучший номер, да? – вдруг рассмеялись у меня за плечом, и я чуть не кувыркнулась с лестницы: услышать свои мысли со стороны всегда бывает неожиданно, особенно в такой ситуации.

Зармирка в светлом платье и фартуке успела схватить меня за плечо и вернуть обратно в вертикальное положение за какую-то долю секунды. Во второй руке она держала поднос, уставленный крохотными чайными чашечками, – он даже не дрогнул от этого маневра. Вот что значит старая бойцовская школа.

Пухленькая хозяйка гостиницы окинула меня оценивающим взглядом. Ее каштановые кудри были подвязаны пестрым платком.

– Сейчас отнесу этот поднос дорогим гостям из Пика Волн – ваши соседи, кстати, говорят, не выспались почему-то, – и налью тебе крепкого зеленого чая. Я хочу все знать.

– Нет, – сказала я.

– Не спорь со старшими, Джеремия Барк.

– Все равно нет.

– Как насчет бесплатной ночевки завтра?

– Нэйхт. Натти. Норген. Ноупэ. НЕТ, – пролистнула я свой лингвистический словарь.

Зармирка усмехнулась.

– Тебе повезло, юная леди, что Фехху спит в берушах. Ты ему вчера сказала, конечно, что не заинтересована в спокойной жизни, как у нас, но… Думаю, он все равно бы удивился. Впрочем, в некотором смысле ты последовала его совету, так что…

– Зармирка, а можно мы сразу перейдем к этапу чая? По всем правилам чайной церемонии?

– То есть молча? Какая коварная Джеремия Барк!.. Эй, ты чего? – нахмурилась она, увидев, как я побледнела.

Чай.

Я забыла выпить чай Галасы Дарети вчера вечером. Тот, который заглушает мой след для врага.

Сколько часов прошло с последней дозы?..

Извинившись перед Зармиркой, я побежала обратно в комнату. На полпути выругалась и развернулась: чай же хранился у Тилваса, я хотела выпить его, еще когда мы рисовали схему, но паучки оришейвы помешали.

Дверь была заперта, отмычки у меня не было, а выбивать деревянное полотно при Зармирке, с любопытством поднявшейся вслед за мной, я постеснялась.

– Дашь ключ? – попросила я.

– Все интереснее и интереснее, – протянула хозяйка гостиницы. – Ключи на первом этаже, но там сейчас постояльцы, не стоит тебе к ним идти с такой-то прической, а то распугаешь моих дорогих гостей… Можешь взять запасной ключ у Фехху – он на заднем дворе, – она указала на боковую лестницу, ведущую сразу на улицу в обход основного зала.

Выкатившись в сад, я в первый момент чуть не ослепла из-за слишком яркого солнечного света. Потом заметила бывшего воина, который чинил почтовый ящик и разговаривал с кем-то, кого я не видела за углом здания.

– Фехху, ты мог бы, пожалуйста… – начала я уже издали.

Гильдиец обернулся и, улыбнувшись, показал на меня рукой:

– О, а вот и она, кстати. Джерри, тебя тут ищет друг вашего аристократа, он приехал с утра вон на той шикарной карете…

Я остановилась как вкопанная. Мужчина, говоривший с Фехху, выступил из-за поворота и посмотрел на меня.

Это был тот самый заклинатель, который возглавлял нападавших в Шга'Нчаухе и дважды призывал браксов по мою душу.

Алое таори, золотая вышивка. Неприятно-скуластое лицо, глаза навыкат, длинные тонкие шрамы.

– Джерри, все нормально? – спросил Фехху, почуяв неладное.

«Нет», – хотела сказать я, но не успела.

Кто-то схватил меня сзади, прижимая к носу тряпку с сонной жидкостью. Последнее, что я увидела перед тем, как отключиться, – это то, как чужак призывает серое колдовское облако, и старый добрый Фехху, вставший было в боевую стойку, засыпает и падает на газон.

Взрывы хохота из обеденного зала сделали его падение совсем беззвучным…

30 

Заклинатель в алом

Pedibus timor addit alas.

«Страх придает ногам скорость».

Я открыла глаза и обнаружила себя в сырой старой камере.

Влажные шершавые стены, каменный пол. Обитая железом дверь с квадратной решеткой в центре. Никаких вещей – только жестяная койка на колесиках, на которой я и очнулась.

Кажется, это тюрьма.

Мои руки были связаны за спиной, но я избавилась от веревок сразу же, как только к онемевшим пальцам вернулась чувствительность. Подойдя к двери, я выглянула наружу. Коридор пустовал, только на стенах чадили факелы и виднелись не читаемые из-за сажи рисунки. Я попыталась рассмотреть их – изображения явно были очень древними, – но без толку.

– Хей! Выпустите меня! – Я несколько раз хорошенько ударила по двери.

Конечно, просьба наивная – но что еще орать в таких обстоятельствах? «Прием-прием?» «Я вас уничтожу?» Просто визжать без словесного выражения?

Впрочем, никто все равно не отвечал.