Пост сдал Кинг Стивен

Он смеется.

– Так ты крутая! Мне нравятся крутые девчонки. Как насчет пиццы и колы?

– Мне ничего от тебя не нужно!

Друг покинул ее, вероятно, с отвращением. «Это не моя вина, – думает она. – Виноват этот парень. Этот лох».

Лох! Черноватое слово, если такие есть. Она чувствует, как кровь приливает к лицу, и бросает взгляд на рыб, плавающих по экрану «Заппита». Они ее успокоят, всегда успокаивали. Подумать только, она едва не выбросила эту игровую приставку, как только получила ее от того мужчины. Могла выбросить до того, как нашла рыб. Рыбы так увлекали ее, а иногда они приводили друга. Но едва взгляд Барбары останавливается на рыбах, приставка исчезает. Была – и нету! Лох держит ее длинными пальцами и как зачарованный всматривается в экран.

– Ух ты! Раритет!

– Она моя! – визжит Барбара. – Отдай!

На другой стороне улицы какая-то женщина смеется и кричит хриплым от виски голосом:

– Задай ему перца, сестричка! Скрути его в бараний рог!

Барбара пытается схватить «Заппит». Высокий парень поднимает гаджет над головой, улыбается.

– Я сказала, отдай! Придурок!

Все больше людей наблюдают за ними, и Высокий парень работает на публику. Уход влево, потом вправо, наверное, на баскетбольной площадке это привычные для него движения, а с лица не сходит снисходительная улыбка. Зеленые глаза сверкают и танцуют. Все девчонки в Тодхантере наверняка влюблены в эти глаза, и Барбара больше не думает о самоубийстве, или о том, что она черноватая, или о своей полной бесполезности для общества. Сейчас она злится, и от осознания, какой он красавчик, злости только прибавляется. В Чэпл-Ридж она играет в школьной футбольной команде, и теперь, словно пенальти, бьет Высокому парню в голень.

Он кричит от боли (но и эта боль словно веселит его, отчего Барбара злится еще сильнее, поскольку била от души) и наклоняется, чтобы потереть ушибленное место. Благодаря этому «Заппит» оказывается в пределах досягаемости, Барбара хватает драгоценный прямоугольник желтого пластика, разворачивается в кружении юбки и бежит на мостовую.

– Осторожно, милая! – кричит женщина с пропитым голосом.

Барбара слышит визг тормозов, чувствует запах жженой резины. Она смотрит влево и видит автофургон, накатывающий на нее. Капот смещается в сторону, потому что водитель изо всех сил жмет на педаль тормоза и выкручивает руль. За грязным ветровым стеклом – выпученные глаза и широко раскрытый рот. Она вскидывает руки, роняя «Заппит». В этот момент меньше всего на свете Барбара Робинсон хочет умереть, но она на мостовой, и слишком поздно что-то менять.

«Моя машина подана», – думает она.

Брейди выключает «Заппит» и, широко улыбаясь, вскидывает глаза на Бэбино.

– Достал ее. – Слова звучат четко, никакого намека на кашу во рту. – Поглядим, как это понравится Ходжесу и этой гарвардской обезьяне.

Бэбино представляет, о ком речь, и вроде бы ему надо переживать, но он не переживает. Сейчас его заботит только собственная шкура. Как он вообще позволил Брейди втянуть себя в это дело? Когда потерял возможность выбора?

– Я здесь из-за Ходжеса. Уверен, он едет сюда, чтобы повидаться с тобой.

– Ходжес бывал здесь не один раз, – отвечает Брейди, хотя в последнее время старый детпен не появлялся. – Кататонию ему не раскусить.

– Он уже начал соображать, что к чему. Ты сам говорил, что он далеко не глуп. Он знал Зет-боя, когда тот был Бруксом? Наверняка сталкивался с ним, когда приходил к тебе.

– Понятия не имею. – Брейди вымотан, но очень доволен собой. И сейчас хочет посмаковать смерть этой Робинсон, а потом вздремнуть. Многое предстоит сделать, впереди большие дела, но сначала надо отдохнуть.

– Нельзя, чтобы он застал тебя в таком виде, – говорит Бэбино. – Ты раскраснелся, весь в поту. Напоминаешь человека, который только что пробежал городской марафон.

– Тогда не пускай его ко мне. Это ты можешь. Ты – врач, а он лишь облезлый старый хрен на пенсии. Сейчас у него нет даже права выписать штраф за неправильную парковку. – Брейди думает о том, как воспримет новость ниггер-газонокосильщик. Джером. Заплачет? Упадет на колени? Будет рвать рубаху и бить себя в грудь?

Обвинит Ходжеса? Маловероятно, но это лучший вариант. Потрясающий вариант.

– Хорошо, – кивает Бэбино. – Ты прав, это я могу. – Он говорит это себе, не только человеку, которому отводил роль подопытной морской свинки. Но все получилось с точностью до наоборот, так? – Сейчас, во всяком случае. Но у него остались друзья в полиции, знаешь ли. Вероятно, много друзей.

– Я не боюсь их, и я не боюсь его. Просто не хочу его видеть. Во всяком случае, сейчас. – Брейди улыбается. – Сначала пусть узнает насчет девчонки. Тогда я захочу его увидеть. А теперь выметайся отсюда.

Бэбино, наконец-то понимая, кто из них главный, выходит из палаты. Как всегда, испытывает облегчение, что остался собой. Потому что всякий раз, когда он становится Бэбино, пробыв какое-то время доктором Зет, выясняется, что Бэбино в нем все меньше.

Таня Робинсон звонит дочери четвертый раз за последние двадцать минут, и в четвертый раз слышит веселый голос Барбары – включается голосовая почта.

– Не обращай внимания на мои прошлые сообщения, – говорит Таня после звукового сигнала. – Я попрежнему злюсь, но теперь еще и ужасно волнуюсь. Позвони мне. Мне надо знать, что с тобой все в порядке.

Она бросает мобильник на стол и кружит по маленькому кабинету. Задается вопросом, не позвонить ли мужу, и решает, что не надо. Пока не надо. Он взорвется от мысли, что Барбара прогуливает школу, и именно это будет первым его предположением. Таня тоже об этом подумала, когда ей позвонила миссис Росси – в Чэпл-Ридж она контролирует посещаемость – и спросила, осталась ли Барбара дома по болезни. Барбара никогда не прогуливала, но все рано или поздно такое случается в первый раз, особенно у подростков. Только Барбара не решилась бы на такое в одиночку, а в дальнейшем разговоре с миссис Росси выяснилось, что все ближайшие подруги дочери сейчас в школе.

Именно тогда появились куда более тревожные мысли, и одну Таня никак не может отогнать: щит над Центральной магистралью, который полиция использует, если начинает поиск пропавших или похищенных детей. Мысленно она все время видит на этом щите вспыхивающую и гаснущую надпись «БАРБАРА РОБИНСОН», как рекламу фильма ужасов.

Мобильник издает первые ноты оды «К радости», и Таня бежит к нему, думая: «Слава Богу, слава Богу, до конца зимы я лишу ее всех…»

Только на экране появляется не улыбающееся лицо дочери, а надпись «УПРАВЛЕНИЕ ПОЛИЦИИ. ЦЕНТРАЛЬНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ». Ужас скручивает желудок. Поначалу она не может даже принять вызов, потому что большой палец словно окаменел. Наконец ей удается нажать зеленую клавишу и заглушить музыку. Все в кабинете, включая семейную фотографию на столе, становится нестерпимо ярким. Мобильник, кажется, сам плывет к уху.

– Алло? – Таня слушает. – Да, это она. – Продолжает слушать, свободная рука поднимается ко рту, чтобы заглушить готовый вырваться крик. Она слышит собственный вопрос: – Вы уверены, что это моя дочь? Барбара Роселлин Робинсон?

Полицейский, который позвонил, чтобы уведомить о случившемся, отвечает, что да. Он уверен. Они нашли на мостовой удостоверение личности. Не говорит другого: им пришлось стереть кровь, чтобы прочитать имя и фамилию.

Ходжес чувствует: что-то не так, – едва выходит из надземного перехода, который соединяет больницу Кайнера с Клиникой травматических повреждений головного мозга Озерного региона, где коридоры выкрашены в успокаивающий розовый цвет и круглые сутки звучит тихая музыка. Привычный распорядок явно нарушен, никто не занят обычными делами. Брошенные тележки с ленчем уставлены тарелками с чем-то макаронным: возможно, так в столовой представляют себе китайскую еду. Медсестры, сбившись в кучки, о чем-то перешептываются. Одна плачет. Два интерна стоят у фонтанчика с водой. Какой-то санитар разговаривает по мобильнику. Это серьезное нарушение, которое может стоить работы, но Ходжес думает, что в данном случае санитар в полной безопасности: внимания на него никто не обращает.

Зато Рут Скапелли нигде не видно, и это повышает его шансы на встречу с Хартсфилдом. На сестринском посту – Норма Уилмер, а она наряду с Бекки Хелмингтон информировала Ходжеса о происходящем с Брейди до того, как визиты в палату 217 прекратились. Плохие новости: у сестринского поста стоит врач Хартсфилда. Ходжесу так и не удалось наладить с ним контакт, хотя, Бог свидетель, он пытался.

Ходжес неторопливо направляется к фонтанчику, надеясь, что Бэбино его не заметил и скоро уйдет возиться с ПЭТ-сканами или чем-то подобным, оставив Уилмер в одиночестве и тем самым дав Ходжесу возможность пообщаться с ней. Он делает глоток (морщится и прикладывает руку к боку, выпрямляясь), потом обращается к интернам:

– Что здесь у вас происходит? Какой-то странный беспорядок.

Интерны мнутся, переглядываются.

– Мы не можем об этом говорить, – отвечает первый. На лице у него юношеская сыпь, и выглядит он лет на семнадцать. Ходжес содрогается при мысли, что этому интерну приходится ассистировать при чем-то серьезнее удаления занозы из большого пальца.

– Что-то с пациентом? Может, с Хартсфилдом? Спрашиваю только потому, что раньше служил в полиции, и здесь он оказался не без моего участия.

– Ходжес, – говорит второй интерн. – Это ваша фамилия?

– Да, так и есть.

– Вы его поймали, да?

Ходжес соглашается без запинки, хотя если бы он ловил Хартсфилда в одиночку, на том концерте Брейди укокошил бы гораздо больше людей, чем у Городского центра. Нет, это Холли Гибни и Джером Робинсон сумели остановить Брейди, прежде чем тот взорвал всю свою чертову самодельную пластиковую взрывчатку.

Интерны вновь переглядываются, и первый говорит:

– Хартсфилд такой же, как и всегда, дурак дураком. Это медсестра Гнусен.

Получает тычок локтем от второго.

– О мертвых плохо не говорят, говнюк. Особенно если человек, который слушает, может потом сболтнуть лишнего.

Ходжес тут же подносит палец к губам, давая понять, что его рот всегда на замке.

Первый краснеет.

– Я про медсестру Скапелли. Прошлой ночью она покончила с собой.

В кровь Ходжеса поступает лошадиная доза адреналина, и впервые со вчерашнего дня он забывает, что в самом скором времени ему, возможно, предстоит умереть.

– Вы уверены?

– Порезала себе руки и запястья и истекла кровью, – отвечает второй. – Так я, во всяком случае, слышал.

– Записку оставила?

Они не в курсе.

Ходжес направляется к сестринскому посту. Бэбино все еще там, просматривает с Уилмер (которая крайне взволнована столь неожиданным повышением) истории болезни, но больше ждать он не может. Это работа Хартсфилда. Ходжес не знает, как он смог это проделать, но на случившемся написано крупными буквами: «БРЕЙДИ». Гребаный князь самоубийств.

Он едва не называет сестру Уилмер по имени, но интуиция подсказывает, что лучше оставить за кадром их достаточно близкое знакомство.

– Медсестра Уилмер, я – Билл Ходжес. – Конечно, ей очень даже хорошо это известно. – Я расследовал Бойню у Городского центра и попытку взрыва аудитории Минго. Мне надо повидаться с мистером Хартсфилдом.

Она открывает рот, но Бэбино опережает ее:

– Невозможно. Даже если бы к мистеру Хартсфилду допускались посетители, а они не допускаются по распоряжению окружного прокурора, ему не разрешено видеться с вами. Он нуждается в отдыхе и покое. Каждый из ваших прежних никем не разрешенных визитов вызывал у него стресс.

– Это для меня новость, – спокойно отвечает Ходжес. – Всякий раз, когда я заходил к нему, он просто сидел на стуле. Бесстрастный, как миска с овсянкой.

Норма Уилмер поворачивает голову то к одному, то ко второму. Словно смотрит теннисный матч.

– Вы не видите то, что видим после вашего ухода мы. – К заросшим серебристой щетиной щекам доктора Бэбино приливает кровь. И под глазами у него темные мешки. Ходжес вспоминает карикатуру из учебника «Живем с Иисусом в душе», какие им раздавали в воскресной школе в ту доисторическую эру, когда автомобили были с плавниками, а девушки носили белые носочки. Врач Брейди выглядит точь-в-точь как тот парень на карикатуре, но Ходжес сомневается, что Бэбино – хронический мастурбатор. С другой стороны, он помнит слова Бекки о том, что врачи здешних больных еще более безумны, чем их пациенты.

– И о чем мы говорим? – спрашивает Ходжес. – Маленькие парапсихические вспышки гнева? Вещи летали по палате? Может, в унитазе сама спускалась вода?

– Нелепо. Вы оставляете после себя психический погром, мистер Ходжес. Его мозг не настолько сильно поврежден, чтобы он не чувствовал, что вы им одержимы. Видите в нем монстра. Я прошу вас уйти. У нас трагедия, и многие пациенты расстроены.

Ходжес видит, как при этих словах глаза Уилмер удивленно раскрываются. Он знает, что пациенты, способные воспринимать информацию – а большинству пациентов Ведра это не под силу, – не имеют ни малейшего понятия, что старшая медсестра свела счеты с жизнью.

– Мне надо задать ему несколько вопросов, а потом я сразу уйду.

Бэбино наклоняется вперед. Глаза за очками в золотой оправе испещрены красными прожилками.

– Выслушайте меня внимательно, мистер Ходжес. Первое: мистер Хартсфилд не способен ответить на ваши вопросы. Если бы он мог это сделать, то предстал бы перед судом за совершенные им преступления. Второе: вы не занимаете никакого официального поста. Третье: если вы не уйдете немедленно, я вызову охрану, и вас отсюда выведут.

– Простите, что спрашиваю, – отвечает Ходжес, – но с вами все в порядке?

Бэбино отшатывается, словно Ходжес врезал ему в челюсть.

– Вон!

Медработники, стоящие небольшими группками, разом замолкают и поворачиваются к сестринскому посту.

– Понял, – кивает Ходжес. – Ухожу. Всего хорошего.

У входа в надземный переход – ниша с торговыми автоматами. Там стоит второй интерн, сунув руки в карманы.

– Надо же, – говорит он. – Вас шуганули.

– Похоже на то. – Ходжес изучает ассортимент продуктового автомата «Перекуси». Ничего такого, что не вызовет пожара в животе, но это не проблема. Он не голоден.

– Молодой человек, – говорит он не оборачиваясь, – если вы хотите заработать пятьдесят долларов, выполнив простое и легкое поручение, тогда подойдите ко мне.

Второй интерн – судя по виду, он точно когда-нибудь станет взрослым, но определенно не в ближайшем будущем – присоединяется к Ходжесу. Теперь они на пару разглядывают автомат «Перекусим».

– Какое поручение?

Ходжес держит блокнот в заднем кармане, как в те времена, когда служил детективом первого класса. Он пишет на листке два слова: «Позвоните мне» – и добавляет номер мобильного.

– Отдайте это медсестре Уилмер после того, как Смауг расправит крылья и улетит.

Второй берет листок, складывает, убирает в нагрудный карман. Выжидающе смотрит на Ходжеса. Тот достает бумажник. Пятьдесят баксов – слишком щедро за доставку записки, но он обнаружил, что неизлечимый рак имеет и нечто положительное: с деньгами можно расставаться легко.

Когда звонит мобильник, Джером Робинсон несет на плече несколько досок под жарким солнцем Аризоны. Дома они строят – первые два уже поднялись – в бедном, но респектабельном районе на южной окраине Феникса. Джером кладет доски на подвернувшуюся тачку, снимает мобильник с ремня, думая, что звонит Гектор Алонсо, их бригадир. В это утро девушка из их бригады зацепилась за что-то ногой и упала на груду арматуры. В итоге сломанная ключица и рваная рана на лице. Алонсо повез ее в отделение экстренной медицинской помощи больницы Святого Луки, оставив Джерома временно исполнять обязанности бригадира.

Но на экране возникает лицо не Алонсо, а Холли Гибни. Эту фотографию он сделал сам, подкараулив редкий момент, когда Холли улыбалась.

– Привет, Холли, как ты? Я перезвоню тебе позже, у нас тут безумное утро и…

– Ты должен вернуться домой. – Голос Холли звучит спокойно, но Джером знает ее достаточно долго, и в этих четырех словах ощущает сильные эмоции, которые она пока держит под контролем. По большей части – страх. Холли по-прежнему очень пугливая. Мать Джерома, которая очень любит Холли, однажды назвала ее страх «настройкой по умолчанию».

– Домой? Почему? Что случилось? – Внезапно его тоже охватывает страх. – Что-то с отцом? Мамой? Барби?

– С Биллом, – отвечает она. – У него рак. Очень тяжелая форма рака. Поджелудочной железы. Если он не начнет лечиться, то умрет, вероятно, он в любом случае умрет, но лечиться он пока не хочет и сказал мне, что у него лишь маленькая язва… из-за… из-за… – Она глубоко, со всхлипом вздыхает, заставляя Джерома содрогнуться. – Из-за Брейди долбаного Хартсфилда!

Джером и представить себе не может, каким боком Брейди Хартсфилд связан с ужасным диагнозом Билла, но он знает, отчетливо видит прямо сейчас: надвигается беда. На дальней стороне строительной площадки два молодых парня в касках, студенты, как и Джером, дают противоречивые указания водителю бетономешалки, которая медленно сдает задом, с каждым мгновением приближаясь к катастрофе.

– Холли, я перезвоню через пять минут.

– Но ты приедешь, да? Скажи, что приедешь. Потому что я не смогу поговорить с ним об этом сама, а он должен начать лечение как можно скорее!

– Пять минут, – повторяет Джером и обрывает связь. Его извилины шевелятся так быстро, что он боится, как бы от трения не вспыхнули мозги, а тут еще палящее солнце. Билл? Рак? С одной стороны, это совершенно невозможно, а с другой – очень даже вероятно. Ходжес был в отличной форме, когда занимался делом Питера Зауберса вместе с ним и Холли, но ему скоро семьдесят, и когда они виделись последний раз, в октябре, перед отъездом Джерома в Аризону, выглядел Билл плохо. Исхудавший. Бледный. Однако Джером не может уехать до возвращения Гектора. Уехать – все равно что доверить психбольным управление дурдомом. И зная больницы Феникса, где отделения экстренной медицинской помощи работают с чудовищной перегрузкой, Джером не сомневается, что до конца рабочего дня ему не выбраться.

Он бежит к бетономешалке и орет во всю мощь легких:

– Стой! Ради Бога, СТОЙ!!!

Подбегает к бестолковым добровольцам и останавливает бетономешалку менее чем в трех футах от только что вырытой дренажной канавы. Наклоняется, чтобы вновь обрести дыхание, и тут мобильник звонит вновь.

«Холли, я тебя люблю, – думает Джером, вновь сдергивая его с ремня, – но иногда ты умеешь достать».

Только на этот раз на экране фотография не Холли, а его матери. Таня рыдает в трубку.

– Ты должен вернуться домой. – И Джерому хватает времени, чтобы вспомнить присказку своего дедушки: беда не приходит одна.

Теперь еще и Барби.

Ходжес уже в вестибюле и направляется к двери, когда в кармане вибрирует мобильник. Норма Уилмер.

– Он ушел? – спрашивает Ходжес.

Норме не требуется спрашивать, о ком речь.

– Да. Он уже повидал своего главного пациента, так что может расслабиться и осматривать остальных.

– Сожалею о случившемся с медсестрой Скапелли. – И это правда. Она ему никогда не нравилась, но он тем не менее сожалеет.

– Я тоже. Она гоняла медперсонал, как капитан Блай – команду «Баунти», но такой смерти я никому не пожелаю. Узнаёшь новости, и первая мысль: нет, только не она, быть такого не может. Зато вторая: почему нет? Замужем не была, близких подруг нет – во всяком случае, насколько мне известно, – ничего, кроме работы. На которой ее терпеть не могли.

– Все эти одинокие люди… – говорит Ходжес, выходя на холод и сворачивая к автобусной остановке. Застегивает пальто одной рукой и начинает массировать бок.

– Да. Их много. Что я могу для вас сделать, мистер Ходжес?

– У меня есть несколько вопросов. Можем встретиться за стаканчиком согревающего?

Долгая пауза. Ходжес думает, что она ему откажет. Но она говорит:

– Ваши вопросы не создадут проблем доктору Бэбино?

– Все возможно, Норма.

– Ладно, не будем об этом. Я все равно у вас в долгу. Спасибо, что ничем не выдали наше давнее знакомство. Есть один бар на Ривир-авеню. Название подходящее – «Черная овца», и большинство сотрудников ходят выпить поближе к больнице. Отыщете?

– Конечно.

– Я заканчиваю в пять. Встретимся там в половине шестого. Я люблю холодный мартини с водкой.

– Он будет вас ждать.

– Только не рассчитывайте, что я проведу вас к Хартсфилду. Мне это будет стоить места. Бэбино всегда был эксцентричным, а в последние дни вообще съехал с катушек. Я пыталась сказать ему насчет Рут, так он просто проскочил мимо меня. А когда ему все-таки сказали, и бровью не повел.

– Вы его обожаете, да?

Она смеется:

– За это с вас второй стакан.

– Договорились.

Он убирает мобильник в карман, когда тот снова вибрирует. Ходжес видит, что звонит Таня Робинсон, и первая его мысль о Джероме, который строит дома в Аризоне. Многое может пойти не так на строительной площадке.

Он принимает вызов. Таня плачет, поначалу он не может понять, о чем речь, ясно только, что Джим в Питсбурге и она не хочет ему звонить, пока не узнает больше. Ходжес стоит на краю тротуара, прижав вторую руку к свободному уху, чтобы отсечь шум транспорта.

– Помедленнее, Таня. Что-то случилось с Джеромом?

– Нет, у Джерома все хорошо. Ему я позвонила. Барбара… Она была в Лоутауне…

– И что, скажи на милость, она делала в Лоутауне, да еще в учебный день?

– Я не знаю! Мне лишь известно, что какой-то парень толкнул ее на мостовую, и она угодила под грузовик! Сейчас ее везут в Мемориальную больницу Кайнера! Я тоже туда еду.

– Ты за рулем?

– Да! Но какое отношение?..

– Убери мобильник, Таня. И сбрось скорость. Я сейчас в Кайнере. Встречу тебя в приемном отделении.

Он разрывает связь и направляется обратно к больнице, неуклюже бежит. Думает: «Это чертово заведение как мафия. Всякий раз, когда я думаю, что покидаю его, оно затаскивает меня обратно».

«Скорая» с включенными мигалками как раз подъезжает задним ходом к одному из входов приемного отделения. Ходжес уже достает из бумажника полицейское удостоверение, которое по-прежнему носит с собой. Когда фельдшер и санитар выкатывают носилки из кузова «скорой», он показывает им удостоверение, прикрыв большим пальцем красную печать «НА ПЕНСИИ». По закону это преступление – выдавать себя за сотрудника полиции, – поэтому использует он удостоверение крайне редко, но сейчас его решение совершенно оправданное.

Барбара накачана лекарствами, но в сознании. Увидев Ходжеса, она крепко сжимает ему руку.

– Билл! Как вы сумели приехать так быстро? Вам позвонила мама?

– Да. Как ты?

– В порядке. Мне что-то дали от боли. Я… они говорят, у меня сломана нога. Я пропущу баскетбольный сезон, но, наверное, значения это не имеет, ведь теперь мама никуда не будет меня пускать до двадцати пяти лет. – Из ее глаз начинают катиться слезы.

Он понимает, что сможет провести с ней считаные минуты, поэтому с вопросами о том, что она делала на МЛК-авеню, где как минимум четыре раза в неделю стреляют из проезжающих автомобилей, придется повременить. Есть кое-что более важное.

– Барб, ты знаешь имя парня, который толкнул тебя под автомобиль?

Ее глаза широко раскрываются.

– Ты хорошо его разглядела? Сможешь описать?

– Толкнул? Нет, Билл! Нет, все было не так!

– Мы должны идти, – говорит фельдшер. – Вы сможете поговорить с ней позже.

– Подождите! – кричит Барбара и пытается сесть. Санитар приемного отделения мягко укладывает девочку на каталку, и ее лицо искажается от боли, но Ходжеса этот крик радует. Громкий и решительный.

– Что такое, Барб?

– Он толкнул меня уже после того, как я выбежала на мостовую! В сторону от фургона! Я думаю, он спас мне жизнь, и я этому рада. – Она плачет, и Ходжес уверен, что причина не в сломанной ноге. – Я все-таки не хочу умирать. Не знаю, что на меня нашло!

– Нам пора на осмотр, шеф, – говорит фельдшер. – Ей надо сделать рентген.

– Проследите, чтобы ему ничего не было! – кричит Барбара, когда каталка проезжает двустворчатую дверь. – Он высокий! С зелеными глазами и бородкой клинышком! Он учится в Тодхантере…

Ее увозят, и лишь створки покачиваются взад-вперед.

Ходжес отходит в сторону, туда, где ему не будут выговаривать за использование мобильника, и звонит Тане.

– Я не знаю, где ты, но сбавь скорость и не мчись на красный. Ее увезли на рентген, и она в сознании. У нее сломана нога.

– Это все? Слава Богу! А как насчет внутренних повреждений?

– Позже скажут врачи, но она очень даже шустрая. Я думаю, может, автомобиль только задел ее.

– Мне надо позвонить Джерому. Я уверена, что напугала его до смерти. И Джиму надо сообщить.

– Позвонишь им отсюда. И заканчивай говорить по мобильнику за рулем.

– Ты сам позвони им, Билл.

– Нет, Таня, не могу. Мне надо позвонить в другое место.

Он стоит, выдыхая клубы белого пара, уши начинают неметь. Звонить Питу не хочется, потому что Пит сейчас чертовски на него зол, а Иззи Джейнс – в два раза сильнее. Ходжес ищет другие варианты и понимает, что есть только один: Кассандра Шин. Он работал с ней несколько раз, когда Пит уходил в отпуск, и однажды, когда тот брал шесть недель за свой счет. Случилось это вскоре после развода Пита, и Ходжес предполагал, что Пит лечился от алкоголизма, но никогда не спрашивал, а Пит ничего не говорил.

Номера Касси он не знает, поэтому звонит в отдел и просит его соединить, в надежде, что она не на выезде. Ему везет. Музыку («Макграфф – пес-полицейский») он слушает меньше десяти секунд, а потом раздается ее голос.

– Это Касси Шин, королева ботокса?

– Билли Ходжес, старый прелюбодей! Я думала, ты сыграл в ящик!

Осталось недолго, Касси, думает он.

– Я бы с радостью поболтал с тобой, милая, но у меня просьба. Участок на Страйк-авеню еще не закрыли?

– Нет. Планируют закрыть в следующем году. И это правильно. Преступность в Лоутауне? Да какая там преступность?

– Да, конечно, самая безопасная часть города. Там, возможно, задержали одного парня, но, если моя информация верна, он заслуживает медаль.

– Имя, фамилия?

– Не знаю, но могу описать. Зеленые глаза, бородка клинышком. – Он повторяет слова Барбары и добавляет: – Скорее всего в куртке средней школы Тодхантера. Арестовать его могли за то, что он толкнул девушку под колеса автомобиля. На самом деле он ее оттолкнул, поэтому ее только задело, но не раздавило.

– Ты знаешь это наверняка?

– Да. – Это не совсем правда, но он верит Барбаре. – Выясни, как его зовут, и попроси копов не отпускать его, ладно? Я хочу с ним поговорить.

– Думаю, я с этим справлюсь.

– Спасибо, Касси. Я твой должник.

Закончив разговор, он смотрит на часы. Если он собирается поговорить с этим парнишкой из Тодхантера, а потом успеть на встречу с Нормой, у него нет времени, чтобы разъезжать на автобусах.

В голове крутятся слова Барбары: Я все-таки не хочу умирать. Не знаю, что на меня нашло!

Он звонит Холли.

Она стоит у магазина «Севен-элевен», расположенного рядом с офисом, держит пачку «Винстона» в одной руке, а другой цепляет целлофан обертки. Она не курила почти пять месяцев, новый рекорд, и не хочет начинать вновь, но то, что она увидела в компьютере Билла, разодрало дыру в ее жизни, которую она зашивала пять последних лет. Билл Ходжес – ее пробирный камень, по которому она определяет свою способность взаимодействовать с миром. Другими словами, именно он – точка отсчета ее степени здравомыслия. Пытаться представить жизнь без него – все равно что стоять на крыше небоскреба и смотреть на тротуар шестьюдесятью этажами ниже.

И в тот момент, когда она ухватывает кончик отрывной полосы, звонит мобильник. Холли бросает пачку в сумку и достает телефон. Ходжес.

Холли не говорит «привет». Она сказала Джерому, что не сможет в одиночку обсуждать с Ходжесом его болезнь, но теперь, когда она стоит на тротуаре под холодным ветром, дрожа в добротном зимнем пальто, выбора у нее нет. Слова выплескиваются сами.

– Я заглянула в твой компьютер, знаю, что это нехорошо, но извиняться не собираюсь. Я это сделала, подумав, что ты лжешь насчет язвы, и ты можешь уволить меня, если хочешь, мне без разницы, при условии, что ты позволишь врачам взяться за твое лечение.

Ходжес молчит. Она хочет спросить, на связи ли он, но губы словно замерзли, а сердце бьется так сильно, что удары отдаются во всем теле.

– Хол, не думаю, что это можно вылечить, – наконец говорит он.

– По крайней мере позволь им попытаться!

– Я тебя люблю. – Она слышит уныние в его голосе. Смирение. – Ты это знаешь, так?

– Не спрашивай, конечно, знаю. – Она начинает плакать.

– Разумеется, я буду лечиться. Но мне нужна пара дней, прежде чем я лягу в больницу. И прямо сейчас мне нужна ты. Можешь взять автомобиль и приехать за мной?

– Хорошо. – Холли плачет еще сильнее, зная, что он говорит правду: она ему нужна. А быть нужным – это так важно. Может, важнее всего. – Ты где?

Он говорит, потом добавляет:

– И вот что еще.

– Что?

– Я не могу тебя уволить. Ты не моя подчиненная. Ты – мой партнер. Постарайся это запомнить.

– Билл?

– Что?

– Я не курю.

– Это хорошо, Холли. А теперь приезжай сюда. Я буду ждать в вестибюле. На улице холод собачий.

– Я приеду как смогу быстро, не нарушая скоростной режим.

Она спешит к парковке на углу, где стоит ее автомобиль. По пути бросает в урну так и не распечатанную пачку сигарет.

По дороге в полицейский участок на Страйк-авеню Ходжес рассказывает Холли о посещении больницы Кайнера, начав с самоубийства Рут Скапелли и закончив странными фразами, которые произнесла Барбара перед тем, как ее укатили в приемное отделение.