Девятый Дом Бардуго Ли
– Справедливость? Ты же не сможешь отомстить. Кто бы тебя ни убил, он давно покойник.
– Тогда я найду его по эту сторону.
– И что ты сделаешь? Окончательно его убьешь?
Тогда Жених улыбнулся, и во рту его показался ровный, хищный ряд зубов. Алекс стало зябко. Она вспомнила, как он выглядел, когда боролся с глумой. Как нечто не совсем человеческое. Что-то, чего стоит бояться даже мертвым.
– Есть вещи похуже смерти, мисс Стерн.
С западного берега снова донеслось бормотание, и на этот раз Алекс показалось, что она расслышала звучание чего-то похожего на французский. Жан дю Морт? Это могло быть мужским именем или просто бессмысленными слогами, которым ее разум пытается придать значение.
– У тебя было больше ста лет, чтобы найти этого загадочного убийцу, – сказала Алекс. – Почему ты думаешь, что мне повезет больше?
– Ваш коллега Дэниел Арлингтон расследовал это дело.
– Я так не думаю.
Давнее убийство, ставшее хитом «Призрачной Новой Англии» было совсем не в стиле Дарлингтона.
– Он побывал на месте… нашей кончины. С собой у него был блокнот. Он снимал фотографии. Я сильно сомневаюсь, что он осматривал достопримечательности. Я не могу пройти через защиту дома на Оранж-стрит. Я хочу знать, зачем он туда ходил и что нашел.
– И Дарлингтон не… не там? Не с тобой?
– Даже мертвые не знают, где Дэниел Арлингтон.
Если Жених не нашел Дарлингтона по ту сторону, значит, Сэндоу должен быть прав. Он просто исчез, а это означает, что его можно найти. Алекс нуждалась в том, чтобы в это верить.
– Найди Тару, – сказала Алекс. Ей не терпелось выбраться из воды и вернуться в мир живых. – Я посмотрю, какую работу оставил после себя Дарлингтон. Но мне нужно кое-что узнать. Скажи мне, что это не ты натравил на меня эту тварь, глуму.
– Зачем бы я…
– Чтобы создать связь между нами. Чтобы я оказалась у тебя в долгу и чтобы заложить основу для этого маленького партнерства.
– Я не натравливал на вас эту тварь и не знаю, кто это сделал. Как мне вас убедить?
Алекс и сама толком не знала. Она надеялась, что сможет как-то это определить, что существует какая-то клятва, которую она сможет заставить его принести, но она предполагала, что так или иначе скоро это узнает. При условии, что сможет выяснить, что узнал Дарлингтон – если он вообще что-то узнал. На месте фабрики, где произошло двойное убийство, теперь была крытая парковка. Зная Дарлингтона, он наверняка ходил туда, чтобы сделать заметки насчет истории нью-хейвенского бетона.
– Просто найди Тару, – сказала она. – Раздобудь мои ответы, и я раздобуду твои.
– Это не тот пакт, который я бы предпочел, и я не стал бы искать союза с вами, но мы оба постараемся примириться с неизбежным.
– А ты милашка. Дейзи нравилось твое красноречие?
Глаза Жениха почернели. Алекс с трудом удержалась, чтобы не попятиться.
– Какой горячий нрав. Парень из тех, кто готов прикончить леди, которой надоели его выходки. Так ты это сделал?
– Я любил ее. Любил больше жизни.
– Это не ответ.
Он глубоко вдохнул, стараясь вернуть себе спокойствие, и его глаза вернулись к своему обычному состоянию. Он протянул ей руку.
– Назовите свое настоящее имя, мисс Стерн, и давайте заключим наш договор.
Имена обладают силой. Именно поэтому имена Серых были вычеркнуты из летописи Леты. Именно поэтому она предпочитала думать о существе перед ней как о Женихе. Опасность скрывается в связи, в мгновении, когда ты переплетаешь свою жизнь с чьей-то еще.
Алекс нащупала в кармане стручок рожочника. Лучше быть готовой на случай… На какой случай? Если он попытается затащить ее под воду? Но с чего бы? Она нужна ему, а он нужен ей. С этого начинается большинство бед.
Она пожала ему руку. Его пожатие было крепким, ладонь – влажной и холодной, как лед. К чему она прикасается? К телу? К мысли?
– Бертрам Бойс Норс, – сказал он.
– Ужасное имя.
– Это семейное имя, – возмущенно сказал он.
– Гэлакси Стерн, – сказала она, но, когда она попыталась убрать руку, его пальцы сжались крепче.
– Я долго ждал этой минуты.
Алекс положила в рот стручок рожочника.
– Минуты проходят, – сказала она, ощущая его между зубами.
– Ты думала, я сплю, а я слыхал – Слыхал слова, что ты жена плохая.
Алекс опять попыталась вырваться. Его ладонь по-прежнему крепко сжимала ее руку.
– Клянусь не спрашивать тебя о том, Что прячется за этими словами. Тебе я верю вопреки тебе Самой. И я, поверь, скорей умру, Чем в верности твоей засомневаюсь.
Скорей умру, чем в верности твоей засомневаюсь. Татуировка Тары. Это не цитата из какой-то металлической группы.
– «Королевские идиллии», – сказала она.
– Теперь вы вспомнили.
Ей пришлось прочесть всю эту бесконечную поэму Теннисона, когда она готовилась к их с Дарлингтоном первому визиту в «Свиток и ключ». Цитаты из нее покрывали всю их гробницу, дань королю Артуру и его рыцарям – и усыпальнице, полной сокровищ, похищенных во время Крестовых походов. Властвуй над этой темной землей, чтобы освещать ее, и над этим мертвым миром, чтобы его оживлять. Она вспомнила слова, высеченные на каменном столе в гробнице Замочников.
Алекс высвободилась из хватки Жениха. Значит, смерть Тары потенциально связана с тремя обществами. Тара была связана с «Черепом и костями» через Триппа Хельмута, с «Книгой и змеем» через нападение глумы, и – если Тара тайно не увлекалась викторианской поэзией – со «Свитком и ключом» через свою татуировку с цитатой из Теннисона.
Норс слегка поклонился.
– Когда найдете принадлежность Тары, принесите ее к любой воде, и я к вам приду. Сейчас все они для нас – переправы.
Алекс размяла пальцы, стараясь избавиться от ощущения, что она продолжает держать руку Жениха в своей.
– Хорошо.
Она отвернулась от него, закусила стручок рожочника, и ее рот наполнил горький, меловой привкус.
Она попыталась пойти к восточному берегу, но река потащила ее за колени, и она споткнулась. Она потеряла опору, ее ботинки искали опору на дне, а ее потянуло назад и потащило к племени темных теней на западном берегу. Норс был к ней спиной и теперь казался невозможно далеким. Теперь тени вовсе не казались человеческими. Они были слишком ввысокими, слишком тонкими, а их руки – длинными и сгибающимися под неверными углами, как у насекомых. Она видела силуэты их голов на фоне неба цвета индиго, поднятые, словно учуявшие ее носы, открывающиеся и закрывающиеся челюсти.
– Норс! – закричала она.
Но Норс продолжал идти прочь.
– В конечном итоге течение предъявляет права на всех нас, – ответил он, не оборачиваясь. – Если хотите жить, вы должны бороться.
Алекс оставила попытки нащупать ногами дно. Она с силой развернула тело к востоку и энергично поплыла, борясь с течением и загребая руками воду. Она повернула голову, чтобы набрать воздуха. Тяжелые ботинки тащили ее вниз, плечи болели. Что-то тяжелое и мускулистое врезалось в нее, отталкивая назад; хвост ударил ее по ноге. Возможно, крокодилы ей и не навредят, но они делают работу реки. Усталость наполняла ее мышцы свинцом. Она ощутила, что ее темп замедляется.
Небо потемнело. Она больше не видела берег, была даже не уверена, что плывет в правильном направлении. Если хотите жить.
Хуже всего, что она хотела. Она хотела жить, всегда хотела.
– Черт! – закричала она. – Проклятый черт!
Небеса взорвались разветвленной молнией. Немного богохульства, чтобы осветить путь. Долгое кошмарное мгновение перед ней была лишь черная вода, а потом впереди показался восточный берег.
Она гребла вперед, разводя руками воду, пока наконец не почувствовала, что ее ноги отпустило. Дно было рядом, ближе, чем она считала. Она проползла по мелководью, давя цветы лотоса своим мокрым телом, и рухнула на песок. Она слышала позади крокодилов, низкий гул мотора их открытых пастей. Затащат ли они ее назад в хватку реки? Она протащила себя еще на несколько футов дальше, но она была слишком тяжелой. Ее тело тонуло в песке, песчинки ее утяжеляли, попадали в рот, в нос, двигались под ее веками.
Что-то сильно ударило Алекс по лицу, потом еще раз. Она заставила себя открыть глаза. Она лежала на спине на полу храмового зала, выплевывая ил и глядя в испуганное лицо Доуз на фоне расписного потолка – к счастью, неподвижного и без облаков. Ее тело трясло так сильно, что она слышала, как ее собственный череп бьется о каменный пол.
Доуз подхватила ее, крепко прижала к себе, и мускулы Алекс понемногу перестали сокращаться. Ее дыхание пришло в норму, хотя она по-прежнему ощущала во рту привкус ила и горькие остатки рожечника.
– Ты в порядке, – сказала Доуз. – Ты в порядке.
И Алекс невольно рассмеялась, потому что в порядке ей не быть уж точно никогда.
– Давай свалим отсюда, – выдавила она.
Доуз с неожиданной силой забросила руку Алекс себе на плечи и поставила ее на ноги. Одежда Алекс была совершенно сухой, но ноги и руки были ватными, словно она попыталась проплыть целую милю. Она все еще ощущала запах реки, а в горле оставалось саднящее, рыбно-скользкое чувство попавшей в нос воды.
– Где мне оставить ключ? – спросила Доуз.
– У двери, – сказала Алекс. – Я напишу Саломе.
– Как учтиво.
– Забей. Давай разобьем окно и написаем на биллиардный стол.
Доуз хрипло захихикала.
– Все в порядке, Доуз. Я не умерла. В целом. Я была в пограничной области. Я заключила сделку.
– О, Алекс. Что ты сделала?
– То, что собиралась, – но она была не уверена, какие эмоции испытывала по этому поводу. – Жених найдет для нас Тару. Это самый простой способ выяснить, кто ее убил.
– И чего он хочет?
– Хочет, чтобы я восстановила его доброе имя, – она замялась. – Он утверждает, что Дарлингтон расследовал убийство-самоубийство.
У Доуз взлетели брови.
– Что-то не верится. Дарлингтон ненавидел подобные популярные дела. Он считал их… отвратительными.
– Безвкусными, – сказала Алекс.
Губы Доуз тронула чуть заметная улыбка.
– Вот именно. Подожди… Получается, что Жених не убивал свою невесту?
– Он говорит, что нет. Это не одно и то же.
Возможно, он невиновен, возможно, хочет помириться с Дейзи, возможно, просто хочет снова найти девушку, которую убил. Это не важно. Алекс выполнит свою часть сделки. Заключаешь ли ты договор с живым или с мертвым, лучше не терпеть неудачу.
Возможно, нам хочется поскорее миновать «Книгу и змея», и кто нас осудит? В искусстве некромантии есть нечто неприглядное, и это естественное отвращение лишь усугубляется тем, как предпочитают подавать себя Книжники. Входя в их огромный мавзолей, сложно забыть о том, что входишь в дом мертвых. Но, возможно, лучше будет отказаться от страха и предубеждений и вместо этого поразмыслить над определенной красотой их девиза: Все меняется; ничто не исчезает. В действительности мертвецы редко восстают из своих роскошных гробниц. Нет, Книжников кормят сведения, добытые у сети мертвых информаторов, которая торгует всевозможными сплетнями и не нуждается в том, чтобы подслушивать у замочной скважины, ведь они могут просто незамеченными проходить сквозь стены.
Из «Жизни Леты: процедуры и протоколы Девятого Дома»
Сегодня ночью Бобби Вудвард выклянчил адрес заброшенного подпольного бара у обломка позвоночника, сломанной челюсти и клока волос. Никакое количество бурбона века джаза не заставит меня забыть это зрелище.
Дневник Батлера Романо времен Леты (Колледж Сэйбрук, 1965)
13
После вечеринки «Манускрипта» Дарлингтон проснулся с самым тяжелым похмельем в жизни. Алекс показала ему копию отправленного ею отчета. Детали она описала как можно более туманно, и, хотя ему хотелось быть человеком, требующим строго придерживаться правды, он был не уверен, что сможет смотреть в глаза декану Сэндоу, если станут известны подробности его унижения.
Он принял душ, приготовил Алекс завтрак и вызвал машину, чтобы их обоих отвезли назад в «Конуру» и он забрал свой мерседес. Он вернулся в «Черный вяз» в старой машине, и в голове его теснились смутные воспоминания о прошлой ночи. Он собрал тыквы вдоль подъездной дорожки и положил их в компостную кучу, разгреб граблями листву на задней лужайке. Работать было приятно. Дом внезапно показался ему пустым, каким не был долгое время.
Он мало кого приводил в «Черный вяз». Когда на первом курсе он пригласил посмотреть на него Мишель Аламеддин, та сказала: «Безумное место. Как думаешь, сколько оно стоит?» Он не знал, что ответить.
«Черный вяз» был старой мечтой, его романтические башни были возведены на состояние, сделанное на подошвах ботинок из вулканизированной резины. На нью-хейвенском заводе первого Дэниела Арлингтона, его пра-пра-прадеда, работало тридцать тысяч человек. Он скупал искусство и сомнительные раритеты, приобрел для отдыха «домик» в Нью-Гемпшире площадью шесть тысяч квадратных футов, раздавал индеек на День благодарения.
Трудные времена начались с нескольких пожаров на фабрике и завершились открытием производства отличной водостойкой кожи. Резиновые сапоги Арлингтона были прочными и легкими в изготовлении, но ужасно неудобными. В десять лет Дэнни нашел кучу таких сапог на чердаке «Черного вяза», заброшенными в угол словно за провинность. Он копался в них, пока не нашел подходящую пару и вытер с них пыль своей футболкой. Годы спустя, когда он впервые выпил эликсир Хирама и увидел своего первого Серого, бледного и выщелоченого, словно по-прежнему окутанного Покровом, он вспомнил эти пыльные сапоги.
Он хотел было проходить в этих сапогах весь день, топая по «Черному вязу» и возясь в саду, но выдержал всего час, после чего стащил их с себя и бросил назад в кучу. Теперь он ясно понимал, почему люди сразу ухватились за новый способ держать ноги сухими. Сапожная фабрика закрылась и пустовала много лет, как и фабрика Smoothie Girdle, заводы Винчестера и Ремингтона, Blake Brothers и Rooster Carriages до нее. С возрастом Дарлингтон понял, что так в Нью-Хейвене было всегда. Он пускал кровь промышленности, но, спотыкаясь, шел вперед, изможденный и анемичный, мимо коррумпированных мэров и слабоумных градостроителей, мимо бестолковых правительственных программ и оптимистичных, но недолговечных притоков капитала.
«Этот город, Дэнни», – любил повторять его дед, когда с горечью, а когда и нежно. Этот город.
«Черный вяз» строили на манер английского особняка – одно из проявлений претенциозности, охватившей Дэниела Тэйбора Арлингтона, когда он сделал состояние. Но по-настоящему убедительным дом стал, только постарев, – медленно ползущие время и плющ совершили то, что не удалось деньгам.
Родители Дэнни бывали в «Черном вязе» лишь наездами. Иногда они привозили подарки, но чаще игнорировали сына. Он не чувствовал себя нежеланным или нелюбимым. Его миром был дед, домработница Бернадетт и загадочная мрачность «Черного вяза». Добавлением к обучению в государственной школе служил бесконечный поток репетиторов – фехтование, иностранные языки, бокс, математика, фортепьяно. «Ты учишься быть гражданином мира, – говорил его дед. – Манеры, сила и эрудиция. Если не одно, так другое всегда тебе поможет». Помимо практики, в «Черном вязе» было не слишком много развлечений, и Дэнни нравилось уметь все хорошо не только из-за похвал, которые он получал, но и из-за чувства, что перед ним широко распахивается очередная новая дверь. Он преуспевал в каждом новом предмете и всегда ощущал, что к чему-то готовится, хоть и не знал, к чему.
Его дед гордился тем, что он не только голубой крови, но еще и голубой воротничок. Он курил сигареты «Честерфилд» – бренда, которым его впервые угостили в цеху фабрики, где по настоянию отца он проводил каждое лето, и ел за стойкой закусочной «Кларкс», где его называли Стариком. Он слушал и Марти Роббинса, и музыку, которую мать Дэнни описывала как «театральность Пуччини». Она называла это ролью человека из народа.
Дэнни никто особо не предупреждал о приездах родителей. Его дед просто говорил: «Бернадетт, завтра накрой стол на четверых. Дармоеды удостоят нас свои присутствием». Его мать была профессором искусства эпохи Возрождения. Он не совсем понимал, чем занимался его отец – микроинвестированием, формированием портфелей, хеджированием на иностранных рынках. Работа его, казалось, менялась с каждым визитом и, казалось, дела никогда не шли хорошо. Что Дэнни знал, так это то, что его родители жили на деньги деда и нужда в дополнительных средствах была причиной их наездов в Нью-Хейвен. «Единственной причиной», – говаривал дед, и Дэнни не решался с ним спорить.
Беседы за большим обеденным столом всегда сводились к продаже «Черного вяза» и стали более настойчивыми, когда квартал вокруг старого дома начал возвращаться к жизни. Какая-то нью-йоркская скульпторша купила обветшалый старый дом за один доллар, снесла его и построила просторную студию открытой планировки для своей работы.
Она убедила своих друзей переехать вслед за ней, и Вествилль вдруг стал казаться модным.
«Продавать надо сейчас, – говорил его отец. – Когда земля наконец чего-то стоит».
«Ты знаешь, каков этот город, – говорила его мать. Этот город. – Долго это не продлится».
«Нам не нужно столько места. Оно пропадает даром; одно содержание этого дома обходится в целое состояние. Переезжай в Нью-Йорк. Так мы с тобой будем чаще видеться. Мы могли бы найти тебе дом со швейцаром или ты мог бы переехать в место потеплее. Дэнни мог бы учиться в Дальтоне или стать пансионером в Эксетере».
Его дед отвечал: «В частных школах из мальчиков делают слабаков. Я больше не совершу эту ошибку».
В Эксетере учился отец Дэнни.
Иногда Дэнни думал, что его деду нравится дразнить Дармоедов. Дед внимательно разглядывал скотч в своем стакане, откидывался в кресле, подставлял ноги поближе к огню, если была зима, созерцал зеленые скопища вязов, нависающие над задним садом летом. Он словно об этом раздумывал. Он перебирал, куда лучше переехать, в верхнюю часть Вестпорта или нижнюю часть Манхэттена. Он рассказывал о новых кондоминиумах, которые строят рядом со старой пивоварней, и родители Дэнни горячо, с надеждой поддакивали, куда бы ни завела его фантазия, надеясь прийти к новому взаимопониманию со стариком.
Первый вечер их приезда неизменно заканчивался словами Я над этим подумаю, щеки его отца краснели от выпивки, а мать бодро сжимала кокон роскошного кашемира на своих плечах. Но к концу второго дня Дармоеды становились беспокойными, раздражительными. Они давили чуть сильнее, и его дед начинал давить в ответ. К третьему вечеру они спорили, и огонь в камине искрился и дымился, когда никто не вспоминал, что пора подбросить в него новое полено.
Долгое время Дэнни гадал, почему его дед продолжает играть в эту игру. Только гораздо позже, когда его дед скончался, а Дэнни остался в темных башнях «Черного вяза» в одиночестве, он осознал, что деду было одиноко, что, возможно, его обычной рутины в виде похода в закусочную, сбора ренты и чтения Киплинга не хватало, чтобы заполнить темноту в конце дня, что он, возможно, скучал по своему глупому сыну. Только тогда, лежа на боку в пустом доме в окружении гнезда из книг Дарлингтон понял, как многого требовал «Черный вяз» и как мало он отдавал взамен.
Визиты Дармоедов всегда заканчивались одинаково: его родители уезжали в шквале негодования и запахе духов его матери – «Caron Poivre», как Дарлингтон выяснил одним роковым вечером в Париже летом после второго курса, когда наконец набрался храбрости и пригласил Анжелику Брюн на свидание и зашел за ней. Она, восхитительная, вышла к нему в черном атласе, и ее запястья были обрызганы дорогой вонью его несчастной юности. Он заявил, что у него мигрень, и ретировался.
Родители Дэнни настаивали на том, чтобы увезти Дэнни, отправить его в частную школу, забрать его с собой в Нью-Йорк. Поначалу эти угрозы приводили Дэнни в волнение и трепет. Но вскоре он понял, что это пустые удары, направленные против его деда. Его родители не могли себе позволить дорогие школы без денег Арлингтонов и не хотели, чтобы ребенок ограничивал их свободу.
Как только Дармоеды уезжали, Дэнни с дедом отправлялись на ужин в «Кларкс», и его дед сидел и болтал с Тони о его детях, разглядывал семейные фотографии, они превозносили ценность «хорошего честного труда», а потом дед хватал Дэнни за запястье.
«Слушай, – говорил он. Вблизи его глаза были слезящимися и влажными. – Слушай. Когда я умру, они попытаются забрать дом. Они попытаются забрать все. Не позволяй им».
«Ты не умрешь», – говорил Дэнни.
И дед подмигивал и отвечал: «Пока нет».
Однажды, сидя в красной будке, когда в воздухе висел густой запах картофельных оладий и соуса для стейков, Дэнни осмелился спросить:
«Зачем они вообще меня завели?»
«Им нравилась идея стать родителями, – сказал дед, жестикулируя над остатками своего ужина. – Хвалиться тобой перед друзьями».
«А потом они просто бросили меня здесь?»
«Я не хотел, чтобы тебя вырастили няньки. Я сказал, что, если они оставят тебя со мной, я куплю им квартиру в Нью-Йорке».
Тогда Дэнни показалось, что это нормально, потому что деду лучше знать, потому что дед зарабатывал себе на хлеб. Возможно, какая-то его часть гадала, не в том ли дело, что старик просто хотел еще раз попытаться вырастить сына и больше заботился о династии Арлингтонов, чем о том, что будет лучше для одинокого маленького мальчика, но чаще всего он мудро предпочитал не пускаться в эти мрачные размышления.
С возрастом Дэнни намеренно уходил из дома, когда в город приезжали Дармоеды. Ему стыдно было мозолить им глаза, надеясь на подарок или знак внимания к его жизни. Он устал наблюдать, как они разыгрывают один и тот же спектакль с его дедом, и видеть, как тот их поощряет.
«Почему бы вам не оставить старика в покое и не продолжить растрачивать свое время и его деньги?» – съязвил он им, выходя из дома.
«Когда это маленький принц заделался таким святошей? – парировал его отец. – Вот узнаешь, каково это, когда сам попадешь в опалу».
Но такая возможность Дарлингтону не представилась. Его дед заболел. Врач велел ему бросить курить, начать правильно питаться, сказал, что тот сможет купить себе еще несколько месяцев, возможно, даже год. Дед Дэнни отказался. Он предпочитал, чтобы все было либо как он хочет, либо никак. Он нанял сиделку с проживанием. Дэниел Тэйбор Арлингтон становился все более серым и хрупким.
Дармоеды приехали пожить, и «Черный вяз» внезапно превратился во вражескую территорию. Кухня наполнилась материнской особой едой, стопками пластиковых контейнеров, маленькими пакетиками с крупами и орешками. Отец постоянно расхаживал взад и вперед по комнатам нижнего этажа, говоря по мобильнику – об оценке дома, наследственном праве, налоговом законодательстве. Бернадетт уволили и заменили приходящей командой уборщиков, которая появлялась дважды в неделю в темно-зеленом фургоне и пользовалась только органическими чистящими средствами.
Большую часть времени Дэнни проводил в музее или запершись в своей комнате, погруженный в книги, которые поглощал с той же скоростью, что пламя поглощает воздух, чтобы не потухнуть. Он практиковался в греческом, начал самостоятельно учить португальский.
Спальня его деда была заставлена оборудованием: капельницами, чтобы он не страдал от обезвоживания, кислородом, чтобы он продолжал дышать, больничной кроватью рядом с огромной кроватью с пологом, чтобы его поднимать. Комната выглядела так, будто ее сумеречное пространство захватил путешественник во времени.
Всякий раз, как Дэнни пытался поговорить с дедом о поведении своих родителей, о риэлторе, который приезжал и обходил участок, дед хватал его за запястье и со значением поглядывал на сиделку.
«Она подслушивает», – шипел он.
И, возможно, она действительно подслушивала. Дарлингтону было пятнадцать лет. Он не знал, каким из слов деда стоит верить, а какие вызваны раком или лекарствами.
«Они поддерживают во мне жизнь, чтобы управлять имуществом, Дэнни».
«Но твой юрист…»
«Думаешь, они не забросали его обещаниями? Дэнни, дай мне умереть. Они высосут из “Черного вяза» все соки».
Дэнни пошел посидеть за стойкой «Кларкс» в одиночестве, и, когда Леона поставила перед ним блюдце с мороженым, ему пришлось надавить ладонями на глаза, чтобы не заплакать. Он просидел там до самого закрытия и только тогда сел на автобус до дома.
На следующий день они нашли в постели похолодевшее тело его деда. Дед впал в кому, и оживить его было невозможно. За этим последовали яростные переговоры вполголоса, закрытые двери, его отец кричал на сиделку.
Дэнни проводил дни в музее Пибоди. Сотрудники не возражали. Летом там бросали целое племя детей. Он гулял по залу минералов; общался с мумией, с гигантским осьминогом и динозавром Крайтона; пытался перерисовать рептилий со стенной росписи. Он гулял по кампусу Йеля, часами расшифровывая разные языки над дверями в библиотеку Стерлинга, его снова и снова влекла себе собранная Бейнеке коллекция карт таро, недоступный пониманию манускрипт Войнича. Глядя на его страницы, он словно опять стоял на мысе Лайтхаус и ждал, когда ему откроется мир.
Когда начинало темнеть, он садился на автобус домой и, крадучись, входил через садовые двери, неслышно проходил по дому и удалялся к себе в спальню к своим книгам. Школьных предметов ему больше не хватало. Он был слишком взрослым, чтобы верить в магию, но ему нужно было верить, что в мире есть нечто большее, чем жизнь и смерть. Поэтому он называл этот зуд интересом к оккультизму, к сверхъестественному, к мистическому. Он проводил время, охотясь за трудами алхимиков и спиритов, которые обещали способы увидеть невидимое. Все, в чем он нуждался, – это мимолетный взгляд, что-то, что могло его поддержать.
Дэнни, свернувшись, лежал в своей комнате на вершине башни, читая Парацельса рядом с переводом Уэйта, когда в дверь постучал юрист его деда.
«Тебе придется принять кое-какие решения, – сказал он. – Я знаю, что ты хочешь почтить память своего деда, но тебе стоит заняться тем, что лучше для тебя».
Совет был неплохим, но Дэнни понятия не имел, что для него лучше.
Его дед жил на деньги Арлингтонов, распределяя их по своему усмотрению, но ему было запрещено оставлять земельный участок в наследство кому-либо, кроме своего сына. Другое дело дом. Дом должен был находиться в трасте, пока Дэнни не исполнится восемнадцать.
Дэнни был удивлен, когда на пороге его спальни появилась его мать.
«Этот дом хочет купить университет, – сказала она и оглядела круглую башенную комнату. – Если мы все согласимся на продажу, то прибыль можно будет поделить. Ты можешь поехать в Нью-Йорк».
«Я не хочу жить в Нью-Йорке».
«Ты даже представить не можешь, какие возможности там для тебя откроются».
Около года назад он поехал на железной дороге Метро-Норд в город, часами гулял по Центральному парку, сидел в Храме Дендура в Метрополитен-музее. Он пошел к многоквартирному дому родителей, подумал было позвонить в звонок, но струсил.
«Я не хочу уезжать из “Черного вяза”».
Мать села на край его кровати.
«Дэнни, ценна только земля. Ты должен понять, что этому дому грош цена. Хуже того. На него уйдут все наши деньги до последнего доллара».
«Я не собираюсь продавать “Черный вяз”».
«Дэнни, ты не представляешь, что это за мир. Ты еще ребенок, и я этому завидую».
«Ты не этому завидуешь».
Слова прозвучали грубо и холодно, именно так, как и хотел Дэнни, но его мать только рассмеялась.
«Что, по-твоему, произойдет дальше? В трасте на твое образование меньше тридцати тысяч долларов, так что, если ты не собираешься завести друзей в Коннектикутском университете, пора заново все обдумать. Твой дед ввел тебя в заблуждение. Он водил тебя за нос так же, как и нас. Думаешь, ты станешь каким-то Правителем “Черного вяза”? Ты не правишь этим местом. Оно правит тобой. Возьми у него все, что можешь, сейчас».
Этот город.
Дэнни остался в своей комнате. Он запер дверь. Он ел батончики гранолы и пил воду из раковины в своей ванной. Он считал это чем-то вроде оплакивания, но на самом деле попросту не знал, что делать. В библиотеке была заначка в тысячу долларов между страниц «1776» Дэвида Маккалоу. В восемнадцать лет он получит доступ к деньгам на колледж. Больше у него ничего не было. Но он не мог расстаться с «Черным вязом», ни за что, только чтобы кто-то расколотил его стены ядром. Ни за что. Его место здесь. Кем он станет без своего дома? С его заросшими садами и серым камнем, с поющими в его изгородях птицами, с голыми ветвями его деревьев? Он потерял человека, который знал его лучше всех и больше всех его любил. За что еще ему держаться?
И однажды он понял, что дом затих. Он слышал, как машина его родителей прогрохотала по подъездной дорожке, но он не слышал, чтобы они вернулись. Он открыл дверь, прокрался вниз по лестнице и обнаружил, что «Черный вяз» совершенно пуст. Ему не приходило в голову, что родители могут просто уехать. Возможно, он в тайне удерживал их в заложниках, заставляя остаться в Нью-Хейвене и впервые в его жизни обратить на него внимание?
Поначалу он пришел в восторг. Он включил везде свет, телевизор в своей спальне и телевизор в кабинете внизу. Он съел оставшуюся еду из холодильника и покормил белого кота, который иногда гулял по участку в сумерки.
На следующий день он сделал то же, что всегда: встал и пошел в Пибоди. Он вернулся домой, поел вяленой говядины, уснул. Он делал это снова и снова. Когда начался учебный год, он отправился в школу. Он отвечал на все письма, приходящие в «Черный вяз». Он перебивался «гаторэйдом» и куриными рулетами из «7-Eleven». К своему стыду, иногда он скучал по Бернадетт больше, чем по собственному деду.
Однажды он пришел домой и, нажав на выключатель, обнаружил, что электричество отключили. Он собрал все одеяла и достал с чердака старую дедовскую шубу и спал под ними. Он смотрел, как его дыхание превращается в пар в тишине дома. Шесть долгих недель он прожил в холоде и темноте, делал домашнюю работу при свечах и спал в старом лыжном костюме, который нашел в сундуке.
Когда наступило Рождество, перед дверью «Черного вяза» появились его родители с раскрасневшимися щеками и улыбками, нагруженные подарками и пакетами из «Dean & DeLuca». На подъездной дорожке стоял ягуар. Дэнни запер двери и отказался их впускать. Они сделали ошибку, показав ему, что он способен выжить.
Дэнни работал в закусочной. Он развозил навоз и сажал семена в парке Эджертон. Он проверял билеты в Лирик-холл. Он распродал одежду и мебель с чердака. Этого хватало на еду и электричество. Он никогда не приглашал к себе своих немногочисленных друзей. Он не хотел вопросов о его родителях и о том, что подросток делает один в большом пустом доме. Он не смог бы сказать правду: он о нем заботится. Он поддерживает в «Черном вязе» жизнь. Если он уедет, дом умрет.
Прошел год, за ним другой. Дэнни сводил концы с концами. Но он не знал, как долго еще сможет просто пробавляться. Он не знал, что будет дальше. Он даже не знал, сможет ли позволить себе подать документы в колледж вместе с друзьями. Он переждет год, будет работать, получит денег из своего траста. А потом? Он не знал. Он не знал, и ему было страшно, потому что в свои семнадцать лет он уже устал. Прежде жизнь никогда не казалась ему длинной, но теперь она стала до невозможности таковой.
Позже, вспоминая о случившемся, Дэнни так и не мог с уверенностью сказать, чего добивался той ночью в начале июля. Неделями он изучал эликсиры то в Бейнеке, то в Пибоди. Он проводил долгие ночи, собирая ингредиенты и заказывая то, что не мог найти или украсть. Потом он начал приготовление. Тридцать шесть часов подряд он работал в кухне, спал урывками, устанавливал будильник, чтобы проснуться вовремя для следующего этапа. Когда он наконец взглянул на густой, похожий на смолу сироп на дне испорченной кастрюли Бернадетт от Le Creuset, он засомневался. Он знал, что его замысле опасен. Но ему больше не во что было верить. У него оставалась только магия. Он был мальчиком на пороге приключения, а не мальчиком, выпивающим яд.
На следующее утро курьер из UPS нашел его лежащим на ступенях. Кровь шла у него из глаз и изо рта. Прежде чем потерять сознание, он успел выйти из кухни.
Дэнни очнулся на больничной койке. У его кровати сидел мужчина в твидовом пиджаке и полосатом шарфе.
– Меня зовут Эллиот Сэндоу, – сказал он. – У меня к тебе предложение.
Магия едва не убила его, но под конец она же его и спасла. Точно как в рассказах.
14
Алекс свернулась на подоконнике «Конуры», и Доуз принесла ей чашку горячего шоколада. Сверху она положила маршмеллоу из тех, что выглядят, как грубо отколотый камень из карьера.
– Ты побывала в загробном мире, – сказала Доуз. – Ты заслужила угощение.
– Всю дорогу в загробный мир я не прошла.
– Тогда отдай маршмеллоу обратно, – она сказала это застенчиво, словно боясь пошутить, и Алекс прижала чашку поближе к себе, чтобы показать, что подыгрывает. Такая Доуз ей нравилась, и ей казалось, что, возможно, такой Доуз нравится она.
– Каково там было?
Алекс посмотрела на крыши в свете позднего утра. Отсюда видны были серые фронтоны «Волчьей морды» и часть заросшего плющом заднего двора, синий мусорный контейнер, неуклюже привалившийся к стене. Все выглядело так обыденно.
Она отложила свой сэндвич с беконом и яйцом. Обычно она съедала не меньше двух, но сейчас по-прежнему чувствовала, что вода затягивает ее на глубину и портит ей аппетит. Действительно ли она побывала по ту сторону? Что из этого было иллюзиями, а что произошло на самом деле? Она, как могла, описала, что видела и чего потребовал Жених.
Когда она закончила, Доуз сказала:
– Ты не можешь пойти в квартиру Тары Хатчинс.
Алекс откусила от своего сэндвича.
– Я только что рассказала тебе, как общалась с мертвецом в реке, полной золотоглазых крокодилов, и это все, что ты хочешь мне сказать?
Но, очевидно, Доуз хватило приключений.
– Если декан Сэндоу узнает, что ты сделала с Саломой, чтобы попасть в храм…
– Может, Салома и будет сплетничать с друзьями, но она не станет впутывать тяжелую артиллерию. Она предложила впустить нас в храм, украла у «Свитка и ключа», все это чревато слишком большими проблемами.
– А если впутает?
– Я буду все отрицать.
– И ты хочешь, чтобы я тоже все отрицала?
– Я хочу, чтобы ты думала о важном.
– И ты собираешься мне угрожать? – Доуз не сводила взгляд со своей чашки какао, без конца помешивая в ней ложкой.
– Нет, Доуз. Ты боишься, что я стану тебе угрожать?
Ложка остановилась. Доуз подняла взгляд. Ее глаза были теплым черным кофе, в солнечном свете рыжие волосы в ее растрепанном пучке блестели ярче.
– Да вроде бы нет, – сказала она, словно сама удивляясь этому. – Твоя реакция была… чрезмерной. Но Салома была неправа, – Доуз с ее безжалостной жилкой. – И все-таки, если декан узнает, что ты заключила сделку с Серым…
– Он не узнает.
– Но если узнает…
– Ты боишься, что он накажет тебя за то, что ты мне помогла. Не волнуйся. Я тебя не сдам. Но Салома тебя видела. Тебе, возможно, придется позаботиться, чтобы она тоже молчала.
Доуз широко распахнула глаза, а потом поняла, что Алекс шутит.
– А. Ну да. Просто… Мне правда нужна эта работа.
– Я понимаю, – сказала Алекс. Возможно, лучше, чем любой из тех, кто когда-то бывал под этой крышей. – Но мне нужно что-то, принадлежавшее Таре. Я пойду к ней в квартиру.
– Ты знаешь, где она жила?
– Нет, – признала Алекс.
– Если детектив Тернер выяснит…
Читать бесплатно другие книги:
