Незримая жизнь Адди Ларю Шваб Виктория
И Адди начинает сомневаться, а вдруг это ловушка? Какой-то новый способ ее помучить. Заставить вернуться в игру. И даже после всех этих лет ее окутывает голос Люка, тихий, низкий и ликующий:
«Я все, что у тебя есть. Все, что у тебя когда-либо будет. Единственный, кто тебя помнит».
У Люка был единственный козырь, который он всегда держал наготове, – его внимание. Вряд ли он отдал бы его другому. Но если это не ловушка, тогда что? Воля случая? Нежданная удача? Может быть, она сходит с ума – в конце концов, не впервые. Может, она замерзла там, на крыше Сэм, и теперь не в силах проснуться. Возможно, всего этого не существует.
Но рука Генри лежит поверх ее руки, халат пахнет его ароматом, и звук ее имени возвращает Адди в реальность.
– О чем задумалась? – спрашивает Генри.
Адди берет тост и поднимает перед собой.
– Если бы остаток жизни тебе пришлось питаться чем-то одним, что бы ты выбрал?
– Шоколад, – не задумавшись ни на секунду, говорит Генри. – Очень темный, почти горький. А ты?
Адди отвечает не сразу. Жизнь – долгий срок.
– Сыр, – хорошенько поразмыслив, заявляет она.
Генри кивает, и в кухне воцаряется молчание, скорее застенчивое, чем неловкое. Они украдкой бросают друг на друга взгляды, нервно посмеиваются – два незнакомца, уже не чужие, но пока еще очень плохо знакомые.
– А если бы ты могла выбрать единственное время года? – спрашивает Генри.
– Весна, – говорит Адди, – когда все обновляется.
– Осень, – заявляет Генри, – когда все увядает.
Оба они выбирают межсезонье, швы, рваные линии, когда природа не здесь и не там, балансирует на грани.
И Адди бормочет почти беззвучно:
– Ты бы предпочел все или ничего?
Генри вдруг мрачнеет и колеблется, глядя на недоеденный завтрак и часы на стене.
– Вот черт. Пора в магазин. – Он опускает тарелку в раковину.
Последний вопрос остается без ответа.
– Я – домой, – говорит Адди и тоже поднимается. – Переодеться и поработать немного.
Разумеется, у нее нет ни дома, ни сменной одежды, ни работы. Она притворяется обычной девушкой, которая живет обычной жизнью, спит с парнем и просыпается, услышав «Доброе утро», а не «Ты кто такая?».
Генри одним глотком допивает кофе.
– Как продвигаются поиски талантов? – интересуется он, и Адди вспоминает, что говорила ему о своей профессии.
– Нужно все время держать ушки на макушке, – отвечает она, обходя стойку.
Генри ловит ее за руку.
– Я хочу увидеться снова.
– Я хочу, чтобы ты снова меня увидел, – эхом отзывается Адди.
– Телефоном так и не обзавелась?
Она качает головой.
Генри задумчиво барабанит пальцами по стойке.
– В Проспект-парке фестиваль фуд-траков. Встретимся там в шесть?
– Это свидание? – улыбается Адди, кутаясь в халат. – Я приму душ перед уходом?
Генри целует ее.
– Конечно, просто захлопни потом за собой дверь.
– Хорошо, – кивает Адди.
Генри уходит, раздается щелчок входной двери, но на сей раз звук не пугает Адди. Это просто дверь. Не точка – многоточие, за которым последует предложение…
Адди долго плещется в горячем душе, заворачивает волосы в полотенце и принимается бродить по квартире, разглядывая все, что не заметила прошлой ночью. В доме царят беспорядок и хлам, как во многих нью-йоркских квартирах, где слишком мало места, чтобы жить и дышать. Повсюду остатки былых увлечений. Шкаф с масляными красками и засохшими кистями в испачканных стаканах. Блокноты и тетради, в основном пустые. Несколько брусков дерева и скульптурный нож… При виде последнего где-то в глубине памяти, там, где воспоминания размыты и не так безупречно-отчетливы, слышится пение отца. Адди идет дальше и останавливается возле полки с камерами, которые смотрят на нее большими черными линзами.
«Винтаж», – думает Адди, хотя для нее старинные вещи не представляют ценности.
Она сама видела фотоаппараты на треногах, напоминающие неповоротливых зверей, которые прятали фотографа под тяжелым занавесом. Застала изобретение черно-белой пленки, а затем цветной. Неподвижные кадры превратились в видео, аналоговая аппаратура стала цифровой, а огромные истории легко помещаются на одной ладони.
Адди трогает корпуса камер, похожие на панцири черепах. На пальцах остается пыль. Но фотографии – повсюду.
Висят на стенах, мостятся на прикроватных тумбочках, ютятся в углах, в ожидании, когда же их повесят. На одной – Беатрис в художественной галерее, ее силуэт вырисовывается на ярко освещенном фоне. На другой Беатрис и Генри в обнимку. Она смотрит прямо, он – опустил голову, кажется, что они вот-вот разразятся смехом. Парень – вероятно, тот самый Робби. Беа была права: он выглядит так, словно сбежал с вечеринки в галерее Энди Уорхолла. Позади него толпа – размытое пятно тел, фокус на Робби, он смеется, на скулах горят полосы пурпурного блеска, на носу зеленые завитки, а на висках – золотистые.
В коридоре висит еще одно фото, на нем все трое сидят на диване, Беа посередине, Робби положил ей ноги на колени, с другой стороны примостился Генри, лениво подпирающий рукой подбородок.
Напротив – совершенно другой портрет, постановочное семейное фото, полная противоположность непринужденному снимку повседневной жизни. Генри снова сидит на краю дивана, но держится более прямо, на сей раз рядом с ним двое, определенно его брат и сестра. Девушка с ураганом непокорных локонов на голове прячет глаза за очками в «кошачьей» оправе – миниатюрная копия своей матери, что стоит, опустив ладонь ей на плечо. Парень постарше и посуровее выглядит двойником отца. И среди них младший сын – худощавый, настороженный. Он улыбается, но глаза смотрят серьезно.
Генри глядит на Адди с фотографий, которые явно снял сам. Она чувствует его руку, художника в кадре. Она могла бы простоять там дольше, пытаясь выяснить правду, его тайну, ответ на вопрос, который снова и снова звучит у нее в голове, но Адди видит лишь юношу – грустного, потерянного, пытливого.
Она переходит к книгам. Библиотека у Генри разношерстная, книги разбросаны по всем поверхностям в каждой комнате. Они занимают полку в гостиной, другую – поменьше – в коридоре, высятся стопкой у кровати и еще одной – на журнальном столике. Поверх груды учебных пособий с названиями «Переосмысление Завета» и «Иудейская теология в эпоху постмодернизма» лежат комиксы. Романы и автобиографии в бумажных обложках и твердых переплетах перемешаны между собой, некоторые из них старые и потертые, другие совершенно новые. Из десятка книг торчат закладки, отмечая незаконченное чтиво.
Она поглаживает корешки, задержавшись у толстого золотистого тома. «История мира в ста предметах». Адди недоумевает: как можно свести человеческую жизнь, не говоря уже о цивилизации, к списку вещей. Существует ли вообще способ измерить ценность жизни не по оставленному в жизнях других людей следу, а по оставленным после себя артефактам.
Она обдумывает собственный список. Историю Адди Ларю.
Птица отца, затерявшаяся среди мертвецов в Париже.
«Place Royale», украденная из комнаты Реми.
Деревянное кольцо.
Но это те вещи, что оставили отпечаток в жизни Адди. А что же оставит она? Свое лицо, отразившееся в сотне произведений искусства. Сочиненные ею ноты, которые легли в основу множества песен. Семена невидимы, идеи пускают корни, прорастают сами по себе.
Праздное любопытство утолено. Адди принимается за целенаправленные поиски. Она ищет подсказку, что-нибудь, что угодно, стараясь понять Генри Штрауса.
На журнальном столике лежит ноутбук. Он загружается без пароля, но когда Адди начинает водить по тачпаду, курсор не двигается. Она рассеянно стучит по клавишам, но ничего не происходит.
Проклятие в силе. Хотя и не совсем…
Адди бродит из комнаты в комнату в поисках разгадки. Кто же ты, Генри Штраус? В аптечном шкафчике стопка рецептов, названия медикаментов представляют собой одни аббревиатуры. Рядом – пузырек с розовыми таблетками, на нем самоклейкая этикетка с крошечным, нарисованным от руки зонтиком.
В спальне – еще одна полка, на ней стопка записных книжек самых разных форм и размеров. Адди перелистывает их, но все они пустые.
На подоконнике примостился старый снимок Генри и Робби. На нем они обнимаются, и Робби стоит прислонившись лбом к виску Генри. В их позах есть нечто интимное: глаза Робби полузакрыты, у него на затылке покоится рука Генри, как бы поддерживая его или стараясь прижать к себе. На губах Робби цветет безмятежная улыбка. Он счастлив. Он дома.
На прикроватной тумбочке – старомодные часы. Минутной стрелки вовсе нет, а часовая указывает на начало седьмого, хотя на настенном циферблате горит 9:32. Адди подносит часы к уху, но те молчат – наверное, батарейка сдохла.
И вдруг в ящике комода она находит носовой платок, сплошь в пятнах крови. Из платка выпадает кольцо – платиновый ободок с небольшим бриллиантом. Обручальное кольцо. Адди гадает – кому оно предназначалось, кем был Генри, пока не встретил ее, по какой причине пересеклись их пути.
– Кто ты? – шепчет она в тишине пустой комнаты.
Адди снова заворачивает кольцо в грязный платок, возвращает на место и плотно закрывает ящик.
VIII
– Беру свои слова обратно! Если бы мне пришлось всю жизнь есть что-то одно, я бы выбрала эту картошку!
Засмеявшись, Генри крадет пару ломтиков из конверта Адди, пока они стоят в очереди за гиросом[19]. Фургоны с едой яркой лентой тянутся вдоль улицы. Множество людей выстроились за роллами с лобстером и жареным сыром, банх ми[20] и кебабами. Продают даже мороженое-сэндвич, хотя мартовский вечер свеж и обещает похолодание. Адди радуется, что догадалась надеть шапку и шарф, сменила балетки на высокие ботинки. Она греется в объятиях спутника, но вот в очереди за фалафелем появляется просвет, и Генри отходит к фургончику.
Адди наблюдает, как он делает заказ в окошко. Женщина средних лет за прилавком наклоняется вперед, облокотившись на стойку, и вступает с ним в беседу. Генри серьезно кивает в ответ. Позади него вырастает хвост очереди, но продавщица, кажется, этого даже не замечает. С полными слез глазами она печально улыбается, берет Генри за руку и сжимает ее.
– Следующий!
Вздрогнув, Адди моргает, подходит к окошку и тратит последнюю ворованную наличность на гирос с бараниной и черничную газировку. Впервые за долгое время ей жаль, что у нее нет кредитки – и вообще нет чего-то большего, кроме одежды, которая на ней, и мелочи в кармане. Жаль, что вещи утекают словно песок сквозь пальцы и нельзя владеть чем-то, не украв его сначала.
– Ты смотришь на свой гирос так, будто он разбил тебе сердце.
Адди поднимает взгляд на Генри и растягивает губы в улыбке.
– Уж очень аппетитно. Я просто подумала, как будет грустно, когда он исчезнет.
Генри притворно вздыхает:
– Самое плохое в еде то, что она рано или поздно заканчивается.
Прихватив добычу, они устраиваются на поросшем травой склоне; сумерки подступают быстро. Генри добавляет к заказанному Адди гиросу фалафель, картошку фри и порцию пельмешек, и оба приступают к трапезе, обмениваясь кусочками, словно картами в покере.
– Что это было? – вдруг спрашивает Адди. – Там, у фургона с фалафелем, продавщица чуть не плакала. Вы знакомы?
Генри отрицательно качает головой.
– Она говорит, я напоминаю ей сына.
Адди молча таращится на него. Он не врет по крайней мере она так не думает, но это и не чистая правда. О чем-то Генри умалчивает, но Адди не знает, как спросить. Она берет пельмешек и кладет его в рот.
Еда – одна из лучших вещей в жизни.
Не просто еда – хорошая еда. От прокорма для поддержания сил до истинного наслаждения пищей – пропасть. Большую часть своей трехсотлетней жизни Адди ела, чтобы утолить муки голода, а последние пятьдесят она упивалась вкусом. Долгая жизнь в основном превращается в рутину, но еда похожа на музыку, на искусство, каждый раз обещает нечто новое.
Адди вытирает с пальцев жир и опускается на траву рядом с Генри. В животе – замечательное ощущение сытости. Разумеется, это ненадолго. Насыщение, как и все остальное в ее жизни, всегда слишком быстро проходит. Но здесь и сейчас все совершенно… идеально.
Адди закрывает глаза и улыбается. Кажется, она могла бы провести здесь всю ночь, несмотря на холод, смотреть, как сумерки сменяются тьмой, обниматься с Генри и мечтать о звездах.
Из кармана пальто Генри доносятся мелодичные звуки. Он берет трубку.
– Привет, Беа, – начинает Генри и резко садится. Адди не слышит его собеседницу, но догадывается о сути звонка. – Конечно, не забыл. Знаю, опоздал! Прости, уже бегу. Да, помню, помню.
Он разрывает соединение и утыкается лицом в ладони.
– Беа устраивает вечеринку. Я должен был принести десерт.
Обернувшись на фургоны с едой, словно в каком-то из них содержится ответ, Генри смотрит на потемневшее небо, зарывается пальцами в волосы и принимается негромко ругаться. Но страдать некогда, ведь он опаздывает!
Адди вскакивает и тянет его на ноги.
– Пошли! Я знаю одно место.
У лучшей бруклинской пекарни нет вывески, только желтый навесной тент над узкой стеклянной дверью и две широкие витрины, обложенные кирпичом. Пекарня принадлежит мужчине по имени Мишель. Он приходит каждое утро еще до рассвета и неспешно принимается творить чудеса. Яблочные тарты с тоненькими, как бумага, ломтиками фруктов, пирожные «Опера» с какао-глазурью, птифуры с марципаном, украшенные крохотными кремовыми розочками.
Пекарня закрыта, но в окно видно, как в глубине помещения тень хозяина проходит на кухню. Адди барабанит костяшками по стеклу и ждет.
– Ты уверена? – волнуется Генри, когда силуэт приближается и открывает дверь.
– Мы закрыты, – говорит пекарь с выраженным акцентом.
Адди быстро переходит с английского на французский и объясняет, что она подруга Дельфины. При упоминании дочери мужчина сразу смягчается, а еще больше добреет, услышав родную речь. Адди его понимает. Она знает немецкий, итальянский, испанский и даже чешский, но французский – это как хлеб из печи матери, как руки отца, строгающие дерево, бормотание Эстель в своем саду.
Французский – это возвращение домой.
Пекарь распахивает дверь.
– Для друзей Дельфины все что угодно.
В тесном помещении нет и следа Нью-Йорка, это чистый Париж с его разлитыми в воздухе ароматами сахара и масла. Витрины уже почти опустели, осталась лишь горстка прекрасных творений, задержавшихся на полке, ярких и редких, будто цветы на бесплодном поле.
Адди и правда знает Дельфину, хотя та ее, конечно же, не знает. С Мишелем Адди тоже знакома, она приходит в эту пекарню как другие посещают фотографическую выставку: в поисках воспоминаний.
Генри топчется позади, пока Адди и Мишель ведут светскую беседу, они счастливы немного поболтать на родном языке, отдохнуть от чужого. Шеф складывает остатки пирожных в розовую коробку и вручает гостье. Она интересуется ценой, предлагая заплатить, но Мишель качает головой и благодарит за недолгое возвращение на родину. Пожелав ему доброго вечера, они выходят на улицу. Генри таращится на спутницу, словно та совершила чудо, удивительный и волшебный подвиг.
– Ты потрясающая, – говорит он, притягивая ее в объятия, и Адди, которая не привыкла, что за ее фокусами могут наблюдать со стороны, заливается краской и вручает ему коробку с пирожными.
– Держи. Оттянись там хорошенько.
Улыбка Генри увядает. Лоб собирается складками.
– Разве ты со мной не идешь?
Адди не знает, как отказать, ведь для отказа нет причин: она-то готова провести с ним всю ночь.
– Лучше не надо…
Но Генри принимается умолять:
– Пожалуйста…
Ужасная идея. Среди толпы тайна проклятия неизбежно выйдет наружу, но постоянно общаться с Генри в стороне от других людей – лишь оттягивать время. Но только так и можно добраться до края света. Вот что такое вечная жизнь. Сначала один день, за ним следующий, еще один – хватай что плохо лежит, береги каждую украденную у судьбы минуту, цепляйся за каждый миг, не упусти его.
И Адди соглашается.
Они отправляются в путь, держась за руки. Вечер из прохладного становится по-настоящему холодным.
– Расскажи что-нибудь о своих друзьях, – просит Адди.
Он задумчиво хмурится.
– Ну, Робби у нас артист. Он потрясающий, но иногда с ним немного… сложно, – тяжело вздыхает Генри. – Во время учебы мы встречались. Он был первым парнем, в которого я влюбился.
– Но у вас не срослось?
Генри смеется, но как-то невесело.
– Нет, он меня бросил. Слушай, это было сто лет назад. Теперь мы друзья и все. – Он трясет головой, будто прогоняя ненужные воспоминания. – С Беа ты уже знакома. Она классная, сейчас пытается получить докторскую степень, живет с парнем по имени Джош.
– У них роман?
– Нет, – фыркает Генри. – Ее интересуют девушки. А его – парни… вроде бы. На самом деле я не в курсе, это просто слухи. Но Беа, скорее всего, пригласит Мел или Элис, смотря с кем сейчас встречается, у них это вроде качелей. И не спрашивай о профессоре! – вдруг спохватывается он, ловит удивленный взгляд Адди и объясняет: – Несколько лет назад у Беа была интрижка с профессором Колумбийского университета. Беа влюбилась, но та оказалась замужем, так что все накрылось медным тазом.
Адди вполголоса повторяет имена, Генри улыбается.
– Это же не экзамен. Ты не провалишься.
Адди изо всех сил желает, чтобы так оно и вышло. Генри чуть теснее прижимается к ней и, поколебавшись, наконец выдыхает:
– Есть еще кое-что, ты должна знать.
У Адди замирает сердце. Она готовится услышать признание, силой вырваннную правду, какое-то объяснение всего, что происходит с ней, с ними. Но Генри только поднимает взгляд к беззвездному небу и говорит:
– Была одна девушка…
Девушка. Это не объясняет ничего.
– Ее звали Табита, – продолжает Генри, и каждый слог пронизан болью.
Адди вспоминает кольцо в ящике и кровавые пятна на платке, в который оно было завернуто.
– Что случилось?
– Я сделал ей предложение, она отказалась.
«Это правда, – думает Адди, – или нечто похожее». Однако она уже начинает понимать, как умело врет Генри, как искусно недоговаривает.
– У всех есть шрамы, – говорит Адди. – Люди из прошлого.
– И у тебя? – спрашивает он, и на миг Адди переносится в Новый Орлеан, видит разоренную комнату, зеленые глаза, потемневшие от ярости, и дом, охваченный пламенем.
– Да, – негромко признается она и мягко прощупывает почву: – И секреты тоже имеются у всех.
Генри смотрит на нее, и во взгляде отражается невысказанная правда, то, о чем он умалчивает, но он – не Люк, и зелень его глаз ничего ей не подсказывает.
«Скажи мне, – безмолвно просит она, – скажи вслух, что бы это ни было!»
Но Генри не отвечает.
К дому Беа они подходят в молчании. Поднимаясь по лестнице, Адди начинает думать о вечеринке. Может быть, все пройдет хорошо. Вдруг к концу вечера ее запомнят. Она ведь с Генри…
Может быть…
Но тут открывается дверь – их встречает Беа с прихватками, заткнутыми за пояс. По квартире разносятся голоса.
– Генри Штраус, ты так опоздал! Не вздумай сказать, что ты без десерта!
Генри прикрывается коробкой с пирожными, как щитом, но Беа быстро ее забирает и заглядывает ему через плечо.
– Кто это с тобой?
– Это Адди, – улыбается Генри. – Вы виделись в магазине.
Беа закатывает глаза.
– У тебя не так много друзей, чтобы я могла в них запутаться! И вообще, – замечает она, награждая Адди кривой улыбкой, – такое лицо я бы точно не забыла. Над ним словно… не властно время.
Генри недоверчиво хмурится.
– Вы уже встречались, и ты именно это и сказала. – Он переводит взгляд на Адди. – Ты ведь ее помнишь, да?
Адди колеблется – сказать правду невозможно, а соврать так легко – и качает головой.
– Прости, я…
Ее спасает появление девушки в желтом сарафане, бросающем вызов весенней прохладе. Генри шепчет, что это Элис.
Девушка нежно целует Беа и забирает коробку с пирожными, оправдываясь, что не может найти штопор. Парень – кажется, Джош – берет у них пальто и провожает в квартиру.
Помещение представляет собой переоборудованный лофт с открытой планировкой. Холл переходит в гостиную, а та – в кухню, пространство не разделено ни стенами, ни дверями.
Снова дребезжит звонок, и в дом подобно падающей комете врывается парень с бутылкой вина в одной руке и шарфом в другой. Прежде Адди видела его только на фотографиях в квартире Генри, но сразу догадывается: это Робби.
Промчавшись через коридор, он целует Беа в щеку, машет Джошу и обнимает Элис, а потом поворачивается к Генри и наконец замечает Адди.
– А ты кто? – без обиняков спрашивает Робби.
– Давай без грубостей, – обрывает его Генри. – Это Адди.
– Девушка Генри, – вставляет Беа.
«Зря она так», – думает Адди – Робби как будто окатили ледяной водой.
Наверное, Генри тоже это замечает, потому что берет Адди за руку и объясняет:
– Адди – скаут талантов.
– Да? – немного оттаивает Робби. – А в какой области?
– Искусство, музыка, всего понемногу.
– Разве скауты талантов не специализируются на чем-то одном? – хмурится Робби.
Беа пихает его локтем и тянется за вином:
– Будь повежливее.
– Не знал, что все заявятся парами, – бормочет Робби, следуя за ней на кухню.
Она похлопывает его по плечу:
– Можешь одолжить Джоша.
Обеденный стол располагается между диваном и кухонной стойкой. Беа ставит дополнительные стулья, Генри открывает первые две бутылки вина, Робби разливает, Джош ставит в центр стола салат, Элис проверяет лазанью в духовке.
Адди остается в стороне.
Она привыкла, что внимание всегда либо было направлено только на нее, либо ее вовсе не замечали. Сияла, как солнце в центре чьего-то мира, или кралась тенью у обочины. Сейчас все иначе.
– Надеюсь, вы проголодались! – восклицает Беа, водружая лазанью и чесночный хлеб в центр композиции.
Генри при виде блюда слегка морщится. Адди сдерживает смех, вспоминая обжорство, которому они предались в парке, но с благодарностью берет тарелку. Она-то всегда голодная, от сытости остались одни воспоминания.
IX
29 июля 1751
Париж, Франция
Женщина без спутников всегда производит скандальное впечатление.
И все же Адди решилась выставить себя напоказ. Она сидит, расправив юбки, на скамейке в саду Тюильри и листает книгу, прекрасно зная, что за ней будут следить. Даже таращиться. Но к чему волноваться? Греться на солнце не преступление, к тому же слухи не выйдут за пределы парка. Прохожие, вероятно, заметят такую диковинку и удивятся, но забудут о ней, не успев обменяться сплетнями.
Она переворачивает страницу, легко скользя взглядом по строчкам. Теперь Адди крадет книги так же жадно, как еду, они стали жизненно важной частью ежедневного пропитания. Обычно философским трудам она предпочитает романы о приключениях и побегах, но сегодняшняя книга – реквизит, ключ для того, чтобы проникнуть в нужную дверь.
Адди рассчитала время пребывания в парке, уселась на скамейке у края дорожки, где предпочитает совершать променад мадам Жоффрен. Наконец та показывается в конце тропинки, и Адди уже знает, что надо делать.
Она переворачивает страницу, притворяясь страстно увлеченной чтением. Краем глаза Адди следит за приближением мадам. На шаг позади госпожи следует горничная с охапкой цветов. Адди поднимается на ноги, не отрывая взгляда от книги, поворачивается и неизбежно сталкивается с мадам Жоффрен. Сталкивается осторожно, чтобы не сбить ту с ног, а только слегка напугать. Книга падает на дорожку к ногам женщин.
– Что за дурочка, – недовольно ворчит мадам Жоффрен.
– Ах, простите! – в тот же миг восклицает Адди. – Я вас не ушибла?
– Нет, – бормочет мадам, и вдруг ее взгляд падает на книгу. – Чем же вы так зачитались?
Горничная поднимает упавший том и передает госпоже. Та изучает заглавие.
«Penses Philosophiques»[21].
– Дидро… – удивляется она. – Кто приучил вас к столь возвышенному чтению?
– Отец.
– Отец? Какая вы везучая девушка.
– С этого все началось, – отвечает Адди, – но женщина сама должна позаботиться о своем образовании, ведь ни один мужчина пальцем о палец не ударит.
– Верно сказано, – кивает мадам Жоффрен.
Все идет по сценарию, хотя мадам об этом не знает. У большинства людей есть единственный шанс произвести первое впечатление, однако Адди, к счастью, уже имела возможность практиковаться несколько раз.
Мадам хмурится.
– И вы здесь, в парке, без горничной, без сопровождающего? Без компаньонки? Разве вам все равно, что скажут люди?
Адди вызывающе улыбается.
– Признаюсь, свободу я ценю больше репутации.
Мадам Жоффрен коротко смеется – скорее удивленно, чем весело.
– Дорогая, можно пойти против системы, а можно ее обыграть. Как вас зовут?
– Мари Кристин, – отвечает Адди и добавляет: – Ла Тремуй.
Читать бесплатно другие книги:
