Незримая жизнь Адди Ларю Шваб Виктория

X

1952–1968

Везде, нигде

Это просто секс.

По крайней мере, с него все началось. Люк для нее как зараза, которую нужно вывести из организма. Она же для него – новая игрушка для развлечения.

Адди почти надеялась, что они сожгут все чувства за одну ночь, потратят энергию, которую накопили за годы, пока описывали круги друг возле друга.

Но два месяца спустя он отыскал Адди снова, появился из ниоткуда и вошел в ее жизнь. Это так странно – видеть Люка с наброшенным на шею шарфом среди опадающих листьев в красно-золотые осенние дни.

Через пару недель он опять ее навестил. А потом – еще через несколько дней.

Столько лет одиноких ночей, часов ожидания, ненависти и надежды. И вот наконец он рядом.

И все же в промежутках между его визитами Адди дает себе обещания.

Она не задержится надолго в его объятиях.

Не заснет вместе с ним.

Не будет чувствовать ничего, кроме его губ на своей коже, его рук, переплетенных с ее руками, его веса на своем теле.

Крошечные обещания, и ни одно из них она не выполняет.

Это просто секс.

Который потом вдруг превращается в нечто большее.

– Поужинай со мной, – говорит Люк, когда весна сменяет зиму.

– Давай потанцуем, – предлагает он в канун Нового года.

– Будь со мной, – наконец просит он, когда одно десятилетие перетекает в другое.

Однажды ночью она просыпается в темноте от того, что Люк рисует кончиками пальцев узоры на ее теле. Адди до глубины души поражает его взгляд. Нет, не взгляд, а узнавание.

Она впервые проснулась с кем-то, кто ее не забыл. Впервые услышала свое имя после перерыва на сон. Впервые не почувствовала себя одинокой.

И что-то внутри нее разбивается вдребезги.

Адди больше не испытывает к нему ненависти. И уже давно.

Она не знает, когда начались перемены, случилось ли это в какой-то определенный момент, или, как предупреждал Люк, границы размылись постепенно.

Адди знает одно – она очень устала, а с ним ее ждет отдых.

И почему-то она счастлива.

Но это не любовь.

Каждый раз, как Адди понимает, что забывается, она прижимается ухом к его обнаженной груди, ловя биение жизни, дыхание, но слышит лишь тишину ночного леса и летние шорохи. Напоминание, что сам Люк – обман, что его лицо и тело просто маскировка.

Что он не человек и это не любовь.

XI

30 июля 2014

Нью-Йорк

За окном летят виды города, но Адди не поворачивает голову, не желает восхищаться небоскребами Манхэттена, высотками, что вздымаются по обе стороны дороги. Она разглядывает Люка и его отражение в затемненном стекле, линию подбородка, дуги бровей – все, что нарисовала собственной рукой долгие годы назад. Наблюдает за ним, как наблюдают за волком на опушке чащи: что же тот будет делать?

Люк первым нарушает молчание. Первым делает ход.

– Помнишь оперу в Мюнхене?

– Я помню все, Люк.

– Ты так смотрела на артистов на сцене, словно никогда раньше не бывала в театре.

– В таком – не бывала.

– При виде чего-то нового твои глаза наполнялись таким удивлением… Тогда я и понял, что мне не победить.

Эти слова хочется смаковать, как глоток хорошего вина, но привкус винограда набивает во рту оскомину. Адди не доверяет Люку.

Авто останавливается возле «Ле Куку» – прекрасного французского ресторана в нижней части Сохо. Снаружи по стенам вьется плющ. Адди уже ужинала здесь раньше, где подают два лучших блюда из всех, что она пробовала в Нью-Йорке. Интересно – знает ли Люк, как ей нравится этот ресторан, или у них просто совпал вкус?

И снова он подает ей руку.

И снова она ее не принимает.

К дверям ресторана приближается пара, выясняет, что тот закрыт, и удаляется прочь, пробормотав что-то о бронировании. Но когда руку на ручку двери кладет Люк, та легко распахивается.

Внутри с высокого потолка свисают массивные люстры, в блестящие окна заглядывает ночная тьма. Заведение выглядит огромным, в нем спокойно могла бы разместиться сотня гостей, но сегодня в зале пусто, только в открытой кухне колдуют два повара, а у стойки застыла пара официантов и метрдотель. При приближении Люка последний низко кланяется.

– Месье Дюбуа, – бормочет он полусонным голосом, – мадмуазель.

Он провожает их к столику на двоих, где перед каждым бокалом алеет роза, и отодвигает стул для Адди. Люк смиренно ждет, пока она займет свое место, и лишь потом устраивается сам. Метрдотель откупоривает бутылку мерло.

– За тебя, Аделин, – подняв свой бокал, провозглашает Люк.

Меню нет, никто не принимает заказ. Просто приносят тарелки.

Фуа-гра с вишней, террин из кролика. Палтус в соусе «бер-блан» и свежеиспеченный хлеб, а также несколько сортов сыра.

Еда, разумеется, превосходна.

Пока Адди и Люк насыщаются, возле бара ждут метрдотель и официанты с распахнутыми пустыми глазами и безжизненными лицами.

Именно эта сторона его силы и то, как небрежно он с ней обращается, всегда казалась Адди невыносимой.

Она слегка наклоняет бокал в сторону марионеток.

– Отпусти их.

Люк покоряется. Легкий жест, и слуги исчезают. Адди и Люк остаются одни в пустом ресторане.

– А со мной бы ты такое сделал? – спрашивает она.

– Я не могу, – качает головой Люк, и Адди удивляется: неужели он ее так бережет? Однако следует продолжение: – У меня нет власти над обещанными душами. Они действуют по собственной воле.

Слабое утешение, но хоть что-то.

Люк смотрит в свой бокал. Покручивает ножку в пальцах, и там, в затемненном стекле, Адди видит их отражение – они лежат на смятых шелковых простынях, ее пальцы ерошат его волосы, руки Люка выписывают узоры на ее коже.

– Скажи, Аделин, ты по мне скучала?

Конечно скучала.

Она может убеждать себя, как убеждала и его, что ей лишь хотелось, чтобы ее видели. Что ей недоставало его внимания, его пьянящих визитов – но дело не только в этом. Она тосковала по нему, как тоскуют зимой без солнца люди, которые даже не любят жару. Скучала по звуку его голоса, по умелым прикосновениям, по жарким спорам, по тому, как они подходили друг другу.

Люк – центр ее притяжения.

Триста лет ее истории.

Единственная константа в жизни Адди, тот, кто всегда, всегда будет ее помнить.

Люк – мужчина, о котором она мечтала в юности. Которого потом всей душой возненавидела, а после – полюбила. Адди скучала по нему каждую ночь, когда Люк ее покидал. Он не заслужил радости от ее страданий, потому что это была полностью его вина. Из-за него Адди не помнили, из-за него она теряла, теряла и еще раз теряла. Люка Адди не упрекала – это ничего бы не изменило, к тому же у нее еще кое-что осталось. Крошечный кусочек ее истории, который она сумела уберечь.

Генри.

Поэтому Адди делает ход.

Потянувшись через стол, она берет Люка за руку и говорит чистую правду:

– Конечно скучала.

При этих словах зеленые глаза меняют цвет. Он гладит кольцо на ее пальце, обводит узоры на дереве.

– Сколько раз ты почти надевала его? – задумчиво спрашивает Люк. – Часто ли думала обо мне?

Ей кажется, он хочет ее подловить, но Люк шепчет:

– Потому что я думал о тебе. Всегда.

В воздухе между ними проскакивают слабые разряды грома.

– Но ты не пришел.

– Ты не позвала.

Она опускает взгляд на их переплетенные руки.

– Скажи, Люк, а было ли в этом хоть что-то реальное?

– Что ты считаешь реальностью, Аделин? Ведь моя любовь для тебя ничего не значит.

– Ты неспособен любить.

Люк хмурится, и его взгляд вспыхивает изумрудными искрами.

– Потому что я не человек? Потому что не могу состариться и умереть?

– Нет, – отзывается Адди, забирая руку. – Ты неспособен любить, поскольку не знаешь, что такое заботиться о ком-то больше, чем о самом себе. Если бы ты любил меня, я бы уже была свободна.

– Что за вздор, – раздраженно щелкает пальцами Люк. – Я не отпускаю тебя как раз потому, что люблю. Любовь алчна. Любовь эгоистична.

– Ты говоришь о страсти.

Люк пожимает плечами.

– А они так отличаются? Я видел, что люди делают с любимыми вещами.

– Люди – не вещи, Люк. И ты никогда их не поймешь.

– Зато я понимаю тебя, Аделин. Я знаю тебя лучше, чем кто-либо во всем мире.

– Просто ты никого больше ко мне не подпустил. – Адди вздыхает, пытаясь успокоиться. – Я знаю, что меня ты не пощадишь. Возможно, ты прав – мы принадлежим друг другу. Но если ты меня хоть немного любишь, освободи Генри Штрауса. Если любишь меня – отпусти его.

Лицо Люка искажает гнев.

– Это наш вечер, Аделин! Не порти его болтовней о других.

– Но ты сказал…

– Идем! – приказывает он, отталкивая стол. – Этот ресторан мне больше не по душе.

Официант как раз только что поставил на стол грушевый тарт, но лакомство вмиг сгорает до пепла, и Адди, как всегда, дивится капризам богов.

– Люк… – начинает она, но тот уже, поднявшись, швыряет на испорченное блюдо салфетку.

XII

29 июля 1970

Новый Орлеан, Луизиана

– Я люблю тебя.

Он говорит ей это за ужином в тайном баре Французского квартала – одном из многих своих проектов.

Адди качает головой. И как это слова не обратились в пепел прямо у Люка рту?

– Не притворяйся, будто это любовь.

На лице Люка мелькает раздраженная гримаса.

– И что же тогда, по-твоему, любовь? Расскажи мне. Убеди, что твое сердце не трепещет при звуках моего голоса. Что оно не сжимается, когда мои губы произносят твое имя.

– Оно трепещет от моего имени, а не от твоего голоса.

Уголки губ Люка приподнимаются вверх, глаза горят изумрудным огнем. От удовольствия он оживляется.

– Возможно, когда-то так и было, но теперь это нечто большее.

Адди боится, что он прав.

А потом Люк ставит перед ней коробку. Простую черную коробку размером не больше ее ладони.

Сначала Адди к ней не притрагивается.

– Что там? – спрашивает она.

– Подарок.

Адди не торопится брать его в руки.

– Ну же, Аделин, – ворчит Люк, забирая свой дар, – она тебя не укусит.

Он открывает крышку и ставит перед ней. Внутри лежит простой латунный ключ.

Адди интересуется, от чего он.

– От дома, – просто отвечает Люк.

Адди застывает. Своего дома у нее не было со времен Вийона. На самом деле не было даже своего угла, и она испытывает прилив благодарности, пока не вспоминает, что именно Люк за это в ответе.

– Не дразни меня, Люк.

– Я не дразню.

Он берет ее за руку и ведет через Французский квартал к дому в конце Бурбон-стрит – желтому особняку с балконами и окнами в пол. Адди вставляет ключ в замочную скважину – раздается глухой щелчок. Если бы дом принадлежал Люку, а не Адди, дверь просто распахнулась бы от легчайшего прикосновения. Внезапно латунный ключ в руке становится тяжелым, настоящим. Драгоценным.

За дверью – высокие потолки и деревянный пол, мебель, шкафы и пустые комнаты, которые предстоит обставить. Адди выходит на балкон, слушая, как во влажном воздухе разливается разноголосье Французского квартала. По улице струится необыкновенный джаз, мелодии накладываются одна на другую, переливчатые, живые.

– Это твой дом, – говорит Люк, и кости Адди ноют от старого предчувствия.

Но теперь эти ощущения всего лишь затухающий маяк, свет которого слишком далеко от порта.

Люк притягивает ее спиной к себе, и Адди в который раз замечает, как идеально подходят друг другу их тела. Он словно создан специально для нее.

Впрочем, это на самом деле так. Его тело, лицо, черты и правда созданы, чтобы она расслабилась, почуяла запах свободы.

– Пойдем прогуляемся, – зовет Люк.

Адди хочет остаться дома, начать обживать его, но Люк убеждает, что у них предостаточно времени и всегда будет достаточно. На сей раз мысль о вечности ее не пугает. Дни и ночи отныне не тянутся, а мчатся вперед.

И Адди знает – что бы это ни было, оно не продлится долго.

Просто потому, что так не бывает.

Ничто не длится вечно.

Но прямо сейчас она счастлива.

Рука в руке они бредут по Французскому кварталу. Люк закуривает сигарету, и Адди говорит, что табак ужасно вредит здоровью, а он принимается беззвучно смеяться, выпуская дым.

У одной из витрин Адди замедляет шаг.

Магазин, конечно, уже закрыт, но даже в неосвещенной витрине видно манекен в черной кожаной куртке с серебряными пряжками.

Рядом с отражением Адди возникает отражение Люка. Он прослеживает ее взгляд.

– На улице лето, – замечает он.

– Оно же не навсегда.

Люк кладет руки ей на плечи, и Адди чувствует, как их облегает мягкая кожа. Манекен в витрине остается голым; Адди отмахивается от мыслей о годах, когда она страдала от холода, о тех временах, когда приходилось скрываться, драться и воровать. Она старается об этом не думать, но думает.

Уже на полпути к желтому особняку Люк вдруг сворачивает в сторону.

– У меня дела. Иди домой.

Он уходит, а в ее груди барабаном гремит слово – дом.

Но Адди не спешит домой, она отправляется следом за Люком.

Он заворачивает за угол, пересекает улицу и подходит к магазину. На двери люминесцентной краской нарисована ладонь. Адди ныряет в тень.

На тротуаре, склонясь над связкой ключей, стоит старушка, собираясь закрывать магазин. С локтя у нее свисает большая сумка.

Должно быть, она слышит шаги, потому что негромко предлагает посетителю зайти завтра. А потом вдруг поворачивается и видит Люка.

Адди тоже на него смотрит: он отражается в стеклянной витрине. И выглядит иначе, чем показывается ей. Должно быть, таким его видит та старушка. Его кудри по-прежнему черные, но лицо стало более худощавым, по-волчьи заострилось, глаза запали, а руки превратились в нечеловечески тонкие плети.

– Уговор есть уговор, – произносит он, и слова словно повисают в воздухе. – Твой срок вышел.

Адди следит. Ей кажется, женщина примется умолять, попытается сбежать…

Но та опускает сумку на землю и задирает подбородок.

– Уговор есть уговор. И я устала.

Удивительно, но так еще хуже.

Потому что Адди ее понимает.

Потому что она тоже устала.

Мрак тем временем снова становится непроглядным.

Последний раз его настоящий образ Адди видела больше ста лет назад – этот катящийся гребень тьмы со всеми его зубами. Но на сей раз он не разрывает несчастную, не пугает, не неистовствует.

Он просто окутывает старуху порывом ветра, заслоняя свет.

Адди отворачивается.

Она возвращается в желтый особняк на Бурбон-стрит и наливает себе бокал вина. Белого, прохладного, терпкого. Жара стоит невероятная. Балконные двери распахнуты настежь навстречу летней ночи. Адди облокачивается на перила и слышит, как возвращается Люк. Но не через парадный вход, как пришел бы возлюбленный, а сразу возникает в комнате за ее спиной.

И когда его руки ложатся на плечи Адди, она вспоминает, как он обнял ту женщину у магазина, как окутал ее и поглотил целиком.

XIII

30 июля 2014

Нью-Йорк

За время прогулки настроение у Люка немного поднимается.

Ночь выдалась теплая, луна почти не видна. Он запрокидывает голову и глубоко вдыхает, насыщаясь воздухом, хотя от жары тот затхлый, словно в небольшом пространстве заперли кучу людей.

– Давно ты здесь? – спрашивает Адди.

– То прихожу, то ухожу, – туманно отвечает Люк, но она привыкла читать между строк и догадывается, что он пробыл в Нью-Йорке столько же, сколько она, тенью бродя за ней по пятам.

Адди не знает, куда они направляются, и впервые задумывается – а знает ли Люк? Или он просто шагает, стараясь выторговать время до конца вечера?

Они приближаются к центру, и Адди чувствует, как время сжимается вокруг них. Магия ли это Люка или ее память, но с каждым кварталом она видит, как убегает от него вдоль Сены, он уводит ее от моря, она бредет за ним по Флоренции, бок о бок они шагают по Бостону, рука об руку – по Бурбон-стрит.

Здесь и сейчас, в Нью-Йорке, они вместе. Адди гадает: а что бы было, если бы он тогда не произнес роковые слова, если бы не раскрыл карты, если бы все не испортил?

– Вся ночь наша, – говорит Люк, поворачиваясь к Адди. Его глаза снова сияют. – Куда отправимся?

«Домой», – думает она, хотя не может произнести это вслух.

Адди бросает взгляд на небоскребы, что высятся по обе стороны дороги.

– С которого вид лучше?

Спустя миг Люк улыбается, сверкнув зубами, и говорит:

– Следуй за мной!

За прошедшие годы Адди узнала много секретов Нью-Йорка, но этот ей неизвестен. Он располагается не под землей, а на крыше.

На восемьдесят четвертый этаж можно добраться на двух лифтах. Первый совершенно обычный и идет только до восемьдесят первого. А вот второй – точная копия «Врат Ада» Родена с извивающимися телами, что изо всех сил рвутся на волю, – доставит вас на место.