Незримая жизнь Адди Ларю Шваб Виктория

IV

29 июля 2014

Нью-Йорк

Адди просыпается от толчка поезда. Открывает глаза, как раз когда вспыхивают и гаснут огни, и вагон погружается в темноту. В груди разливается паника, но Генри мягко сжимает ее руку.

– Это просто метро, – говорит он.

Свет загорается снова, поезд катится, голос по селектору объявляет, что они вернулись в Бруклин.

Затем поезд снова проезжает подземный участок, а когда выныривает, солнце по-прежнему на своем месте, на небе.

Измученные жарой и полусонные, они возвращаются в квартиру Генри, смывают в душе соль и песок и падают на постель. Влажные волосы приятно холодят кожу. Томик сворачивается клубком у ног Адди, а Генри прижимает ее к себе. Простыни прохладные, он – теплый, и даже если это не любовь, она все равно счастлива.

– Пять минут, – бормочет он, уткнувшись ей в волосы.

– Пять минут, – отзывается Адди, умоляя и обещая, и прижимается к нему крепче.

Солнце стоит высоко в небе. Время еще есть.

Адди просыпается в темноте. Когда она закрывала глаза, еще вовсю светило солнце. А сейчас комната погружена в полумрак, а небо за окном глубокого темного цвета.

Генри еще спит, но в доме слишком тихо, все будто бы замерло. Охваченная ужасом Адди садится на постели.

Она поднимается на ноги, не смея произнести его имя даже мысленно, выходит в темный коридор. Оглядывает гостиную, готовясь увидеть его растянувшимся на диване, расправившим длинные руки по спинке.

Аделин.

Но его там нет.

Разумеется, нет! Прошло почти сорок лет. Он давно не приходит, Адди так устала его ждать.

Она возвращается в спальню. Генри – волосы в беспорядке после сна – уже проснулся и ищет под подушкой очки.

– Прости. Надо было завести будильник. – Он складывает в сумку сменную одежду. – Переночую у Беа.

Адди перехватывает его руку.

– Не уходи…

– Ты уверена? – колеблется Генри.

Адди ни в чем не уверена, но день был такой замечательный, что не хочется тратить впустую ночь, не хочется отдавать ее ему.

Он и так много забрал.

В доме совсем нет еды, поэтому они одеваются и отправляются в «Негоциант».

Их переполняет сонная легкость, к усталости после длинного дня, проведенного на солнце, добавляется дезориентация от прогулки в темноте. Та придает всему призрачный вид – идеальное завершение идеального дня.

Они заявляют официантке, что празднуют, а та интересуется, день рождения или помолвку.

– Годовщину! – поднимает Адди бокал пива.

– Поздравляю! – улыбается девушка. – И сколько лет?

– Триста!

Генри давится выпивкой, а официантка смеется, решив, что это шутка для своих. Адди просто улыбается. Играет музыка, перекрывая шум, и Адди заставляет Генри подняться.

– Потанцуй со мной, – просит она.

Генри тщетно объясняет, что не танцует, хотя в «Четвертом рельсе» растворялся в ритме вместе с ней, но здесь-то все иначе. Адди ему не верит: времена меняются, но танцуют все – вальс и кадриль, фокстрот и джайв, и еще десяток других танцев, уж Генри как-нибудь справится.

Она тащит его между столиками на танцпол – Генри даже не знал, что в «Негоцианте» он есть, – и они оказываются на нем единственной парой. Адди показывает, как держать руку, как подстраиваться под ее движения. Как вести, как крутить ее, отклонять назад. Куда положить руки, как ловить ритм, и на какое-то время все становится легко, просто и правильно.

Смеясь, они идут к бару за добавкой.

– Два пива! – просит Генри.

Бармен кивает и минуту спустя приносит им напитки. Но пиво только одно. Второй бокал пузырится шампанским, в котором плавает засахаренный лепесток розы.

Адди кажется, что мир перевернулся и она оказалась в темном туннеле. Под бокалом лежит записка – изящным наклонным почерком на французском написано: «Моей Аделин».

– Эй, – зовет бармена Генри, – мы это не заказывали.

Тот кивает на другой конец барной стойки.

– Комплимент от того господина… – И вдруг застывает. – Хм, он только что был здесь.

Сердце Адди оглушительно бьется в груди. Она хватает Генри за руку.

– Уходи!

– Что? Подожди…

Но времени уже нет.

Адди тащит его к выходу.

– Адди!

Люк не должен видеть их вместе, нельзя показывать, что они нашли друг друга…

– Адди!

Она наконец оглядывается, и земля словно уходит у нее из-под ног.

Бар неподвижен. Нет, он не опустел, но больше никто в помещении не двигается. Люди замерли на полпути, полуслове, не донеся напитки до рта. Не сами замерли, разумеется, их заставили окаменеть. Как марионеток, подвешенных на веревке. Музыка продолжает играть. Сейчас она негромкая, кроме нее во всем баре слышно только взволнованное дыхание Генри и стук сердца Адди.

Во тьме звучит голос:

– Аделин.

Весь мир словно затаил дыхание. Раздается лишь негромкий звук шагов по деревянному полу. Из сумрака появляется фигура.

Прошло сорок лет – и вот он, совершенно не изменился, так же как не изменилась и она. Те же кудри цвета воронова крыла, изумрудные глаза, лукавый изгиб губ. На нем черная рубашка на пуговицах, рукава закатаны до локтей, через плечо перекинут пиджак, рука свободно лежит в кармане брюк. Воплощение небрежности.

– Прекрасно выглядишь, любовь моя, – улыбается он.

При звуках его голоса в душе Адди как всегда ослабевает какой-то узел. Раскручивается канат, но не дает облегчения. Потому что она ждала, конечно же ждала, затаив дыхание, с ужасом и надеждой. И теперь наконец можно выдохнуть.

– Что ты здесь делаешь?

Люку хватает наглости принять оскорбленный вид.

– У нас годовщина. Я-то думал, ты помнишь.

– Сорок лет прошло!

– И кто в этом виноват?

– Один лишь ты.

Краешки его губ приподнимаются в улыбке. А потом взгляд зеленых глаз обращается к Генри.

– Полагаю, я должен быть польщен сходством?

Адди не клюет на удочку.

– Генри не имеет к этому никакого отношения. Отпусти его, он все забудет.

Улыбка Люка увядает.

– Я тебя умоляю, ты смущаешь нас обоих. – Он кружит вокруг них, словно тигр возле добычи. – Я ведь отслеживаю всех своих должников. Генри Штраус так отчаянно мечтал, чтобы его хотели. Продал душу за всеобщую любовь. Из вас вышла просто чудесная пара!

– Так отпусти нас.

Темные брови приподнимаются.

– А ты решила, что я хочу вас разлучить? Вовсе нет. Время сделает все за меня, и довольно скоро. – Он поворачивается к Генри. – Тик-так. Ты пока измеряешь жизнь днями или уже начал отсчитывать часы? Или это еще тяжелее?

Взгляд Адди мечется между ними: зеленые глаза Люка победно горят, с лица Генри сбежали все краски.

Она ничего не понимает.

– О, Аделин…

Имя возвращает ее в реальность.

– Человеческая жизнь так коротка. У некоторых она короче, чем у остальных. Наслаждайтесь тем, что осталось. И знай: это был его выбор.

Закончив, Люк разворачивается и исчезает во мраке.

Бар вновь оживает, заполняется шумом, и Адди вглядывается в тени, чтобы убедиться – те пусты.

Человеческая жизнь так коротка.

Адди смотрит Генри: тот больше не мнется позади нее, он бессильно опустился в кресло.

У некоторых она короче, чем у остальных.

Склонил голову и вцепился в запястье, там, где носят часы. Внезапно те вновь неведомым образом оказываются на его руке. Адди уверена на сто процентов – он их не надевал. Генри их не носит.

Однако часы как наручники сияют на его запястье.

Это был его выбор.

– Генри, – начинает она, опустившись перед ним на колени.

– Я хотел тебе сказать… – бормочет он.

Адди притягивает часы к себе и всматривается в циферблат. Они с Генри провели вместе четыре месяца. За это время часовая стрелка переместилась с половины седьмого до половины одиннадцатого. Четыре месяца, на четыре часа ближе к полуночи. Адди всегда думала, что дальше стрелка пойдет на второй круг.

«На всю жизнь», – сказал Генри. Она знала, что это ложь.

Люк никогда бы не дал столько времени человеку – особенно после нее.

Она ведь знала, должна была знать! Просто решила, что Генри продал душу за пятьдесят, тридцать или даже десять лет – этого бы хватило.

Но на часах только двенадцать отметок, в году двенадцать месяцев, но Генри ведь не мог быть таким идиотом!

– Генри, сколько времени ты попросил?

– Адди, – умоляющим тоном произносит он, и впервые ее имя из его уст звучит иначе. Будто бы оно сломано.

– Так сколько? – требовательно спрашивает она.

Генри долго молчит.

А потом наконец раскрывает всю правду.

V

4 сентября 2013

Нью-Йорк

Юноша страдает от разбитого сердца. Он устал от бесконечных бурь. Он пьет, пока осколки не перестают царапать ему грудь, пока в голове не стихают раскаты грома. Пьет, когда друзья убеждают, что все будет хорошо. Пьет, когда они говорят, мол, это пройдет, пьет, пока бутылка не пустеет и мир не начинает размываться. Недостаточно, чтобы утихомирить боль, поэтому он уходит, и они его отпускают.

В какой-то момент по пути домой начинается дождь.

Звонит телефон, и звонок остается без ответа.

Разбивается бутылка, вспарывая ладонь.

Вот он уже возле своего дома – сидит на крыльце, прижимая руки к глазам и убеждая себя, что это всего лишь буря.

Но на сей раз она не собирается уходить. В облаках нет просвета, не видно лучей солнца на горизонте, гром в голове просто оглушающий. Генри достает несколько таблеток сестры – «маленьких розовых зонтиков», но те не помогают, поэтому он догоняется своими собственными.

Откинувшись на мокрую от дождя лестницу, Генри таращится вверх, туда, где край крыши встречается с небом, и не в первый раз прикидывает: а сколько шагов отсюда до этого края.

Генри точно не знает, хочет ли спрыгнуть. Вполне вероятно – нет. Может, он собирался войти внутрь, а затем подняться до квартиры, но у самой двери решает идти дальше, а потом – выйти на крышу. И, стоя там, под моросящим дождем, решает, что ему надоело решать.

Путь прям. Полоса блестящего гудроном асфальта, и лишь ступеньки отделяют Генри от края. Таблетки действуют, успокаивают боль, вот только после них тебя окружает ватная тишина, и от нее даже хуже. Глаза закрываются, и конечности наливаются тяжестью.

Это просто буря, говорит себе Генри, но он так устал искать от нее убежище.

Это просто буря, но за ней всегда придет следующая.

Буря, просто буря – но сегодня она слишком сильна. Генри не справляется.

Он пересекает крышу, не замедлив шага, пока не подходит к самому краю, заглядывает за ограждение, а носки ботинок уже нащупывают пустоту.

Там-то незнакомец его и находит.

Именно там мрак предлагает ему сделку. Не на всю жизнь – всего лишь на год.

Потом Генри удивится, как вообще согласился, отдал все за такую малость, но в тот миг, когда его ботинки уже скользят к краю, Генри думает лишь о том, что согласился бы и на меньшее. Вот и вся правда: он бы продал душу, всю свою жизнь даже за один день – за час, за минуту, за мгновение покоя.

Просто чтобы унять боль в груди.

Заставить умолкнуть бурю в голове.

Генри слишком устал от боли. Именно поэтому, когда незнакомец протягивает руку и тянет его от края, Генри не колеблется.

Он соглашается.

VI

29 июля 2014

Нью-Йорк

Теперь все обрело смысл.

Стало ясно, почему Генри такой.

Парень, который ни минуты не сидит на месте, не тратит время даром, ничего не откладывает на потом. Записывает за Адди каждое слово, чтобы дать ей что-то после себя. Не хочет терять ни единого дня, ведь их так мало осталось.

Парень, в которого она влюбилась. Тот, кто скоро уйдет.

– Но как? Почему ты отдал все за такую малость?

Генри устало смотрит на нее.

– В тот миг я бы согласился и на меньшее.

Год. Когда-то ему казалось, что это ужасно много. А теперь время едва ли не на исходе.

Всего год, и тот почти закончился. У Адди перед глазами стоит улыбка Люка, победная зелень его глаз. Они просто несчастные идиоты, им не повезло – он их заметил. Люк все знал, конечно, знал и позволил зайти так далеко.

Позволил ей увлечься.

– Пожалуйста, Адди, – умоляет Генри, но она уже вскакивает и направляется к выходу.

Он пытается перехватить ее руку, но слишком поздно. Адди ушла.

Три сотни лет. Адди прожила три века, и за это время земля много раз уходила у нее из-под ног, бывало, она не могла поймать равновесие или даже вдохнуть. Когда мир заставлял ее чувствовать себя сломленной, заблудившейся во мраке, потерявшей надежду.

В ночь сделки, когда она стояла возле родного дома.

В доках Парижа, где узнала цену своему телу.

Когда Реми вложил монеты в ее ладонь.

Когда, промокнув до нитки, она сидела у пня, что остался от дерева Эстель.

Но сейчас Адди не ощущает себя сломленной и потерянной. Она пылает от ярости.

Опустив руку в карман, она, конечно же, нащупывает там кольцо. Оно всегда на месте. К гладкому деревянному ободку прилипли песчинки. Адди без колебаний надевает его. Прошло сорок лет с тех пор, как она носила кольцо, но оно легко скользит на палец. В спину дует ветер, словно кто-то обдает ее прохладным дыханием, Адди поворачивается, чтобы взглянуть на Люка, но улица пуста. По крайней мере, там нет ни теней, ни богов.

Ничего.

– Покажись! – кричит она во все горло.

На нее начинают обращать внимание, но Адди плевать, скоро они все забудут. Даже не будь она призраком, это Нью-Йорк: местные привыкли к диким выходкам фриков посреди улицы.

– Проклятье, – бормочет она, срывает с пальца кольцо и швыряет на дорогу. Оно подскакивает, стуча на асфальте.

Вдруг звук затихает. Гаснет ближайший фонарь, и из темноты раздается голос:

– Столько лет прошло, а у тебя все такой же паскудный характер.

Что-то касается ее щеки, и на шее начинает мерцать тонкая, как роса, серебряная нить. Та самая, что давно оборвалась.

Люк проводит пальцами по ее коже.

– Скучала?

Развернувшись, она стряхивает его прикосновения, но руки проходят насквозь, а Люк уже стоит позади нее. Она пытается ударить еще, и на сей раз он тверд и неколебим как скала.

– Отмени все! – кричит Адди, целясь ему в грудь, но кулак едва успевает коснуться рубашки – Люк перехватывает ее запястье.

– Кто ты такая, чтобы приказывать мне, Аделин?

Она старается высвободиться, но он держит каменной хваткой.

– А помнишь, – почти небрежно заявляет Люк, – было время, когда ты униженно корчилась на лесной подстилке, умоляя за тебя заступиться?

– Хочешь, чтобы я умоляла? Прекрасно! Я тебя умоляю. Пожалуйста, прошу, отмени все!

Люк шагает вперед, заставляя ее испуганно отшатнуться.

– Генри заключил сделку.

– Он не знал…

– Все всегда знают, – качает головой Люк. – Просто им не нравится расплачиваться. Душу продать проще всего, о времени никто не думает.

– Пожалуйста, Люк…

Его зеленые глаза светятся, но отнюдь не озорством или торжеством, а властью. Как у того, кто знает, что у него все под контролем.

– Но зачем это мне? Зачем?

У Адди есть с десяток подходящих ответов. Она пытается подобрать нужные слова, чтобы умиротворить мрак, но Люк приподнимает ее подбородок и заглядывает в глаза. Адди ждет, что он снова примется дразнить, разыгрывать их привычный сценарий, спрашивать о ее душе, но тот бездействует.

– Проведи со мной ночь, – наконец говорит Люк. – Завтра. Отпразднуем годовщину должным образом. Сделай это, и я подумаю над тем, чтобы освободить мистера Штрауса от обязательств. Если, конечно, ты сумеешь меня убедить, – ехидно добавляет он.

Разумеется, это ложь. Это ловушка, но у Адди нет иного выбора.

– Я согласна, – отвечает она, и мрак с улыбкой растворяется в воздухе.

Адди в одиночестве стоит на тротуаре, ждет, пока замедлится сердцебиение, и лишь потом возвращается в «Негоциант».

Но Генри уже ушел.

Она находит его дома, где он сидит в полной темноте на краю кровати. Одеяла все еще сбиты после дневного сна. Генри безмолвно таращится куда-то в пространство, как той ночью на крыше после фейерверков. И Адди понимает: она потеряет его, как потеряла всех. Сможет ли она опять пройти через это? Только не в этот раз.

Неужели с нее не хватит потерь?

– Прости, – шепчет Генри, когда Адди подходит и запускает пальцы ему в волосы. – Мне так жаль.

– Ну почему, почему ты мне ничего не рассказал?

Генри собирается с мыслями, а потом отвечает, глядя ей в глаза:

– Как дойти до края света? Я хотел запомнить каждый шаг. – Мягкий прерывистый вздох. – Когда я учился в колледже, мой дядя заболел раком. Это оказалось смертельно. Врачи дали ему несколько месяцев, и он рассказал всем родным и знакомым. Знаешь, что они сделали? Они не выдержали – настолько были раздавлены собственным горем, что начали оплакивать его еще до того, как он умер. Невозможно игнорировать факт, что кто-то умирает. Эта мысль пожирает все нормальное, оставляя после себя одну гниль. Прости, Адди. Я не хотел, чтобы ты воспринимала меня так же.

Адди забирается в постель и тянет Генри к себе.

– Прости, – повторяет он тихо и твердо, как молитву.

Они лежат, переплетя пальцы, лицом к лицу.

– Прости.

Адди буквально заставляет себя спросить:

– Сколько тебе осталось?

– Месяц, – тяжело сглатывает Генри. Слова отрезвляют, будто пощечина на нежной коже. – Ну, чуть больше. Тридцать шесть дней.

– Уже полночь, – шепчет Адди.