Незримая жизнь Адди Ларю Шваб Виктория
Но сейчас Адди думает лишь о музыке, об истории, которую та рассказывает. Сцена влечет ее к себе мелодией, пронизанной страданиями, сплетенными объятиями и взглядами любовников. Адди подается вперед, стараясь надышаться оперой, пока не начинает ныть грудь.
Оканчивается первый акт, и занавес падает. Адди вскакивает и принимается рукоплескать.
Она опускается на свое место; Люк смеется нежным шелковистым смехом.
– Тебе нравится опера.
Ей не хочется врать даже из желания ему досадить.
– Это чудесно.
– Угадаешь, кто из них мне принадлежит? – улыбается Люк.
Сначала Адди не понимает, но потом до нее доходит. Настроение сразу падает.
– Ты пришел потребовать их души? – спрашивает она и с облегчением видит, что он качает головой.
– Нет, не сегодня. Но скоро…
– Не понимаю, – удивляется Адди. – Зачем отнимать у них жизнь, когда они в самом расцвете?
– Таковы условия сделки, – многозначительно смотрит на нее Люк. – Цена им известна.
– Зачем талантливому человеку менять целую жизнь на несколько лет славы?
Улыбка Люка меркнет.
– Потому что время сурово ко всем, но еще суровее – к людям искусства. Зрение слабеет, голоса увядают, талант чахнет. – Подавшись ближе, он накручивает ее локон на палец. – Потому что счастье скоротечно, история долговечна, и под конец все хотят, чтобы их помнили.
Слова как нож, что вспарывает плоть глубоко и быстро.
Адди отбрасывает его руку и снова поворачивается к сцене. Опера продолжается.
Представление долгое и вместе с тем заканчивается слишком скоро.
Часы пролетают мгновенно. Хорошо бы остаться, уютно устроившись в кресле, и снова послушать оперу, потеряться в чужой трагедии, забыться красивыми голосами.
И все же она не может не изумляться: все, что Адди полюбила, она узнала благодаря им – благодаря ему.
Поднявшись, Люк предлагает ей руку.
Адди ее не принимает.
Они прогуливаются рядом по ночному Мюнхену. После оперы Адди все еще парит над землей, голоса певцов колоколом гудят в ней.
Но и вопрос Люка тоже не смолкает в голове.
Кто из них принадлежит мне?
Она бросает взгляд на элегантную фигуру, вышагивающую рядом в темноте.
– Какой была самая странная сделка, что тебе доводилось совершать?
Запрокинув голову, Люк погружается в размышления.
– Жанна д`Арк, – заключает он. – Отдала душу за проклятый меч, и ее нельзя было одолеть.
– Но в конце концов ее победили, – хмурится Адди.
– Однако не в бою, – лукаво ухмыляется Люк. – Не думай, что я придираюсь к словам, пойми: сила сделки – в ее формулировках. Жанна просила, чтобы бог защищал ее, пока у нее в руках меч. Но не просила способности его удержать.
Адди потрясенно качает головой.
– Я отказываюсь верить, что Жанна д`Арк заключила договор с тьмой!
Губы Люка приоткрываются, демонстрируя острые зубы.
– Хм… Возможно, я позволил ей верить, что к ней снизошло более… ангельское создание. Но сдается мне, в глубине души она знала. Величие требует жертв. Неважно, кому ты приносишь жертву, важно – во имя чего. К тому же в итоге она все же стала той, кем хотела.
– Мученицей?
– Легендой.
Адди задумчиво качает головой.
– Но как же творцы… Подумай, сколько прекрасного они могли еще принести в мир. Разве ты не скорбишь о них?
Люк мрачнеет.
Адди вспоминает, в каком настроении он был в ночь, когда они встретились в Национальной галерее, первые слова, что Люк произнес в комнате Бетховена.
Какая потеря.
– Разумеется, – отвечает Люк. – Но у великого искусства высокая цена. – Он отводит взгляд. – Уж тебе ли не знать в конце концов мы оба в каком-то смысле ему покровительствуем.
– Я совсем другая! – протестует Адди, но в словах ее почти нет яда. – Я муза, а ты – вор.
– За все нужно платить, – пожимает плечами Люк и больше не произносит ничего.
Он наконец ее покидает, и Адди остается бродить по городу, а в голове у нее продолжает звучать опера, превосходно сохранившаяся в памяти. И тогда Адди безмолвно задается вопросом – разве человеческой душой можно оплатить столь великое искусство?
XIV
4 июля 2014
Нью-Йорк
Город вспыхивает огнями.
Они собрались на крыше у Робби вместе с еще парой десятков приятелей посмотреть, как фейерверк раскрашивает небо Манхэттена в розовый, зеленый и золотой.
Адди и Генри, конечно, стоят рядом, но для объятий слишком жарко. У него запотели очки, а пиво он почти не пьет, просто прижимает банку к шее.
В воздухе проносится ветерок, даря примерно такое же облегчение, как сушильная вытяжка. Все принимаются преувеличенно ахать и охать, возможно, радуясь фейерверкам, возможно – слабому дуновению воздуха.
В центре крыши – детский бассейн, окруженный лежанками; несколько человек полощут ноги в теплой воде.
Фейерверки заканчиваются, и Адди оглядывается на Генри, но тот куда-то пропал. Весь день он пребывал в странном настроении, но Адди решила, что это из-за удушливой жары. Книжный закрыт, и большую часть дня они провалялись на диване перед вентилятором и таращились в телевизор, пока кот гонял по полу кубик льда. Невыносимая жара утихомирила даже бьющую через край энергию Генри.
У Адди нет сил рассказывать ему истории.
А у Генри нет сил их записывать.
Широко распахнув дверь, на крышу выходит Робби с охапкой фруктового льда, словно ограбил фургончик с мороженым. Все бурно радуются, а Робби кружит между гостями, раздавая подтаявшее угощение.
«Может, в двенадцатый раз повезет?» – думает Адди, когда Робби вручает лакомство ей. Хоть он ее и не помнит, Генри, наверное, много о ней рассказывал или просто Робби знает всех остальных и сделал выводы.
Она выбивается из общей картины.
Адди не медлит ни секунды.
– Боже, ты, должно быть, Робби! – Она обнимает его за шею, расплываясь в улыбке. – Генри только о тебе и говорит!
Он немедленно высвобождается.
– Неужели?
– Ты – актер. И Генри сказал, просто потрясающий. Вот-вот окажешься на Бродвее, это просто вопрос времени! – выпаливает она. Робби слегка краснеет, отводит взгляд, и Адди продолжает: – Я бы с радостью сходила на представление. Где ты сейчас играешь?
Робби медлит, и Адди чувствует его колебания, словно он разрывается – сбежать от нее или все-таки похвастаться.
– Мы собираемся ставить переосмысление Фауста. Ну знаешь, парень заключает сделку с дьяволом и все такое…
Пряча эмоции, Адди кусает фруктовый лед, и зубы ломит от холода. Это вполне скрывает гримасу.
Робби продолжает:
– Но постановка будет больше походить на «Лабиринт». Эдакий Мефистофель через призму Короля гоблинов, – объясняет он, указывая на себя. – Сюжет крутейший! Костюмы чумовые. Но в любом случае начнем только в сентябре.
– Звучит обалденно, не терпится посмотреть!
Робби уже почти улыбается.
– Думаю, выйдет круто.
– За Фауста! – провозглашает Адди, салютуя фруктовым льдом.
– И дьявола! – отзывается Робби.
Адди споласкивает липкие от мороженого руки в детском бассейне и отправляется на поиски Генри. Находит она его в самом дальнем углу крыши, сидящим в одиночестве там, куда не достает солнечный свет. Он таращится на город, но не вверх, а вниз, через край ограждения.
– Кажется, я наконец-то взломала Робби, – улыбается Адди, вытирая руки об шорты.
– Да? – бормочет Генри, не слушая. По щеке у него стекает капля пота.
Веет слабым ветерком, Генри закрывает глаза и слегка покачивается.
Адди отводит его от края в сторону.
– Что с тобой?
– Ничего, просто хотел подумать немного, – мягко отвечает он.
Но Адди слишком давно живет на свете и с легкостью опознает ложь. У лжи есть собственный язык, как язык времен года, или язык жестов, или язык цвета глаз Люка.
Адди точно знает: Генри ей сейчас врет. Или по меньшей мере недоговаривает.
А возможно, у него один из приступов бурь. Наверное, дело в жаре.
Но, конечно, причина совершенно в другом. Позже Адди узнает правду и горько пожалеет, что не спросила тогда, не надавила, так и не выяснила…
Все это будет позже, но в тот миг Генри прижимает ее к себе, целует – глубоко и жадно, словно старается заставить забыть увиденное.
И Адди решает позволить ему попытаться.
Дома, той ночью, когда становится слишком жарко спать, слишком жарко даже думать, они набирают прохладной воды в ванну, выключают свет и забираются внутрь, содрогаясь от внезапного благословенного облегчения.
Они лежат в темноте, сплетясь под водой обнаженными ногами. Пальцы Генри выстукивают на колене Адди какую-то мелодию.
– Почему ты не назвала свое настоящее имя, когда мы познакомились?
Адди поднимает взгляд на потемневший потолок и видит Изабель во время их последней встречи: как та сидит за столом с совершенно пустыми глазами. Видит Реми в кафе, мечтательно смотрящего в сторону. Им было не дано ее услышать.
– Я и не думала, что это возможно, – объясняет Адди, водя пальцами по воде. – Стоило мне попытаться рассказать правду, у людей пропадало с лиц всякое выражение. А когда хотела назвать имя, оно всегда застревало у меня в горле. – Адди улыбается. – Так было со всеми, кроме тебя.
– Но почему? – удивляется Генри. – Если тебя все равно забывают, какая разница, что ты рассказываешь?
Адди закрывает глаза. Вопрос хороший. Она задавала его себе сотню раз.
– Наверное, он хотел меня стереть. Чтобы я была невидимой, неслышимой и сама себе казалась ненастоящей. Ты не представляешь, какая сила скрывается в имени, пока его не теряешь. До тебя Люк был единственным, кто мог его произнести.
Голос клубится в ее голове как дым.
О, Аделин…
Аделин, Аделин.
Моя Аделин.
– Ну и засранец, – фыркает Генри, и Адди смеется, вспоминая все ночи, когда выкрикивала в небеса ругательства, обзывая Люка словечками куда хуже.
А Генри вдруг спрашивает:
– Давно ты его в последний раз видела?
Адди сникает.
Она вдруг оказывается в постели на смятых черных простынях. Жара в Новом Орлеане беспощадна даже по ночам. Люк окутывает ее своим прохладным телом, прикусывает плечо и шепчет:
«Сдайся…»
Адди сглатывает комок в горле, изгоняя воспоминания.
– Лет тридцать назад, – говорит она, словно не считала дни. Словно не приближается их годовщина.
Она бросает взгляд на кучу одежды на полу ванной: на кармане шорт отчетливо проступают очертания деревянного кольца.
– Мы поругались, – говорит Адди.
Это лишь отдаленно похоже на правду.
Генри заинтересованно смотрит на нее, но не спрашивает, что именно произошло, и Адди ему благодарна.
Время для этой истории еще не наступило. Позже она все расскажет.
А пока Адди, протянув руку, включает душ. Тот льется сверху на них дождем, успокаивающим и мерным. И это идеальное молчание. Легкое и ни к чему не обязывающее. Они сидят друг напротив друга под холодным потоком, Адди закрывает глаза и запрокидывает голову, прислушиваясь к звукам импровизированной бури.
XV
31 декабря 1899
Котсуолд, Англия
Идет снег. Не какой-то там налет инея или несколько заблудившихся пушинок, а настоящая белая пелена.
Адди свернулась клубком на окне небольшого коттеджа. Позади горит камин, на коленях – распахнутая книга; она наблюдает, как небо обрушивается на землю.
Ей по-разному доводилось провожать год.
На лондонской крыше с бутылкой шампанского, с факелом в руке на мощеных дорогах Эдинбурга. Она танцевала в парижских залах и смотрела, как светлеет небо от фейерверков в Амстердаме. Целовала незнакомцев, распевала о друзьях, которых никогда не встретит. Отмечала с помпой и незаметно.
Но сегодня Адди с удовольствием наблюдает, как за окном мир становится белым и все его очертания скрывает снег.
Конечно же, дом ей не принадлежит – не в прямом смысле.
Она обнаружила старый коттедж – заброшенный или просто позабытый. Мебель совсем дряхлая, шкафы почти пусты. Несколько месяцев Адди его обживала. Собирала дрова в рощице на другом конце поля, ухаживала за диким садом и воровала то, что не вырастила сама.
Ей так хотелось дать отдых усталым костям.
Снаружи унялась буря.
Снег безмолвно лежит на земле, гладкий и чистый, словно неисписанный лист бумаги. Может быть, именно поэтому она вскакивает на ноги, кутается в плащ и выбегает на улицу. Ботинки тут же проваливаются в снег. Он легкий, как взбитая сахарная пенка, а на вкус как сама зима.
В детстве, когда Адди было пять или шесть, в Вийоне тоже шел снег. Редкое зрелище – белый покров толщиной в несколько дюймов, который спрятал все. За считанные часы его уничтожили телеги, лошади и люди, бродившие туда-сюда, но Адди все же удалось найти клочок нетронутого белого полотна. Она бросилась на него, оставляя следы ботинок. Хлопала голыми ладошками по морозной простыне, любуясь отпечатками пальцев. Запятнала каждый дюйм холста. А после оглядела поле, сплошь покрытое следами, и расстроилась, что все закончилось. Назавтра заморозки ушли, остатки льда растаяли, и это был последний раз, когда Адди играла в снегу.
До нынешнего дня.
Ее ботинки похрустывают, оставляя на снежном полотне следы, которые тут же сглаживаются. Она касается пальцами мягких холмов, и те принимают прежний первозданный вид.
Адди играет на поле, не оставляя следа. Мир по-прежнему безупречен, и на сей раз она благодарна проклятию.
Адди кружится, танцует по снегу в одиночку, смеется, очарованная удивительным и вместе с тем простым мигом волшебства, а потом вдруг оступается – прогалина оказывается глубже, чем она думала.
Потеряв равновесие, Адди летит в груду белого и вскрикивает от обжигающего холода: снег попал ей в капюшон и за ворот. Адди поднимает взгляд вверх. Снова начинается снег, пока слабый, снежинки падают словно звезды. В мире становится тихо, будто его закутали в хлопок. Если бы не ледяная влага, промочившая одежду, можно было бы остаться здесь навсегда.
И тогда Адди решает задержаться хотя бы ненадолго.
Она тонет в снегу, а тот скрадывает обзор, остается лишь небо над головой и ночь – холодная, ясная, полная звезд. В десять лет она ложилась среди высокой травы позади мастерской отца и воображала себя где угодно, только не дома.
Как причудливо сбываются мечты.
Но сегодня, глядя в бесконечную тьму, Адди думает не о свободе, а о Люке.
И, конечно, он появляется. Возвышается над ней в ореоле тьмы, и Адди кажется, что она снова сходит с ума. И не впервые.
– Двести лет, – говорит Люк, опускаясь рядом с ней на колени, – а ты все еще ведешь себя как ребенок.
– Что ты здесь делаешь?
– Я мог бы спросить тебя о том же.
Он подает ей руку, и Адди ее принимает, позволяя вытянуть себя из сугроба, а потом они направляются к хижине, и на снегу остаются лишь его следы.
Камин в доме погас. Тихонько простонав, Адди тянется за фонарем, надеясь, что огонь удастся разжечь вновь, но Люк бросает лишь один взгляд на дымящиеся угли и рассеянно щелкает пальцами. В очаге тут же вспыхивает пламя, расцветая теплом и отбрасывая тени.
«Как легко он шагает по миру», – думает Адди.
Каким сложным сделал ее путь.
Люк разглядывает маленький коттедж, жизнь, взятую взаймы.
– Моя Аделин все еще мечтает вырасти и стать Эстель…
– Я не твоя, – отвечает Адди, хотя слова давно утратили яд.
– У твоих ног весь мир, а ты тратишь время, притворяясь деревенской ведьмой, старухой, которая взывает к древним богам.
– Я не взывала к тебе, а ты все равно пришел.
Она рассматривает его – шерстяное пальто, кашемировый шарф, высокий воротник – и понимает, что впервые видит Люка зимой. Он выглядит превосходно, как и летом. Светлая кожа лица стала белоснежно-мраморной, а черные кудри приобрели оттенок безлунного неба. Зеленые глаза холодны и сияют ярко, как звезды. Он стоит у огня, и Аделин жалеет, что не может его нарисовать. После всех этих лет пальцы соскучились по кусочку угля.
Люк проводит рукой по каминной полке.
– В Париже я видел слона.
Много лет назад эти же слова она сказала ему. Странный ответ, полный недосказанности.
Я видел слона и думал о тебе. Я был в Париже, а ты – нет.
– И вспомнил обо мне?..
Люк и не думает отвечать на вопрос. Он оглядывает комнату и говорит:
– Какой жалкий способ проводить год! Мы можем отпраздновать и получше. Пойдем со мной.
Адди любопытно, куда – всегда любопытно, – но сегодня она лишь качает головой.
– Нет.
Гордый подбородок приподнимается, темные брови сходятся в одну линию.
– Почему?
Адди пожимает плечами.
– Здесь я счастлива. Сомневаюсь, что ты позаботишься вернуть меня обратно.
Его улыбка неуловима, как отблески пламени. Должно быть, на этом все и закончится. Она повернется и увидит, что он исчез, снова растаял во тьме.
Но Люк, призрачный Люк, по-прежнему остается в ее взятом напрокат доме.
Он опускается во второе кресло, создает из ничего чаши с вином. Адди и Люк сидят у камина, словно друзья или враги во время перемирия. Он рассказывает ей о том, как выглядит в конце столетия – на рубеже веков – Париж. О писателях, чье творчество процветает, об искусстве, музыке и красоте. Люк всегда знал, как ее соблазнить. Говорит, на дворе золотой век, время рассвета.
– Тебе обязательно понравится, – вздыхает он.
– Не сомневаюсь.
Весной Адди поедет туда, увидит Всемирную выставку, Эйфелеву башню, железный шпиль, вздымающийся в небеса. Прогуляется по стеклянным зданиям, временным сооружениям, и все будут говорить о старом веке и новом, словно грань между прошлым и настоящим начертана на песке. Как будто они не спаяны воедино.
История становится понятна, лишь когда бросаешь взгляд в прошлое.
А пока Адди слушает Люка, и этого ей довольно.
Как заснула, она не помнит, но когда просыпается ранним утром, дом пуст, от огня остались лишь угли. На ее плечи наброшено одеяло, а мир за окном снова стал белым.
И Адди гадает – приходил ли он вообще?
Часть шестая. Не притворяйся, что это любовь
«Девушка из сна», Тоби Марш, 2014, нотные листы.
Запись предоставлена семьей Першинг.
Оригинальная нотная запись с автографом автора и исполнителя Тоби Марша начала его песни «Девушка из сна» была продана с аукциона в рамках ежегодного гала-концерта «Music Notes». Вырученные деньги пошли на финансирование программы по искусству в государственных школах г. Нью-Йорк.
Хотя текст несколько отличается от итогового варианта песни, самые известные строки «Слишком боюсь я тебя забыть…» отчетливо видны в центре страницы.
Считается, что эта песня положила начало известности Марша. Произведение и без того окружено слухами, и музыкант лишь добавил ему загадочности, заявив в 2016 году «Paper Magazine», что песня пришла к нему во сне: «Я несколько раз просыпался от аккордов, звучавших прямо у меня в голове. После пробуждения мне попадался текст, записанный на обрывках бумаги, но я не помню, чтобы писал его. Это было похоже на лунатизм. Песня, написанная во сне. Все это мне приснилось».
Марш отрицает, что в то время находился под воздействием каких-либо наркотических веществ.
Оценочная стоимость 15000 долларов.
I
29 июля 1914
Вийон-сюр-Сарт
В Вийоне дожди.
Сарт выходит из берегов, ливень превращает тропинки в грязевые потоки, что устремляются к дверям домишек, гудят в ушах Адди бесконечным шумом льющейся с небес воды. Она закрывает глаза, и ей снова десять, пятнадцать, двадцать. По отмытой дочиста деревне она бежит босиком с влажными юбками и развевающимися за спиной волосами. А потом снова открывает глаза, и проходит две сотни лет.
Маленькая деревушка изменилась, и это заметно невооруженным взглядом. Адди узнает все меньше и меньше, находит больше и больше непривычного. Кое-где она еще может разглядеть знакомые места, но воспоминания поизносились, годы до сделки почти стерлись.
Однако кое-что осталось неизменным.
Дорога, что проходит через городок.
Маленькая церковь в центре.
Низкая ограда кладбища.
Адди медлит в дверях часовни, наблюдая за бурей. Когда она приехала, у нее с собой был зонт, но резкий порыв ветра погнул спицы. Хорошо бы дождаться, пока перестанет дождь, ведь у Адди всего одно платье. Но она подставляет ладонь каплям, падающим с небес, и вспоминает Эстель: та, раскинув руки, всегда выходила навстречу буре и приветствовала непогоду.
Покинув убежище, Адди спешит к воротам кладбища.
За считанные мгновения она промокает до нитки, но дождь теплый, да и Адди не сахарная. Она идет мимо нескольких новых надгробий и множества старых, кладет по цветку шиповника на могилы родителей, а потом отправляется на поиски Эстель.
Все эти долгие годы она скучала по старухе, по ее утешению и советам, сильной хватке, хриплому смеху. Эстель верила в Адди, когда та еще была Аделин, еще была здесь, еще была человеком. И хоть она изо всех сил цепляется за эти воспоминания, голос Эстель с годами почти исчез из памяти. Только на кладбище Адди могла его воскресить. Присутствие Эстель чудилось повсюду – в древних камнях, в земле, поросшей сорняками, старом дереве над могилой…
Но как раз дерева-то и нет.
Могильный холмик по-прежнему на своем участке, он осел, надгробие пошло трещинами, а вот прекрасное дерево с раскидистыми ветвями и глубокими корнями исчезло.
Остался лишь корявый пень.
Шумно вздохнув, Адди опускается на колени и гладит мертвый расколотый обрубок. Нет! Только не это… Она и так многое утратила и оплакала, но впервые за все годы ее настигает ошеломляющее чувство потери. Ей не хватает воздуха, не хватает сил.
Читать бесплатно другие книги:
