Остров забвения Хилл Сьюзен

Двадцать пять

Серрэйлер посадил Сэма на паром и пошел к пабу. Было всего начало седьмого, и он был пуст. Йен менял дозатор на бутылке.

— Если тебе снова нужно место — пожалуйста, по четвергам всегда тихо. Хочешь, налью тебе стаканчик? За счет заведения. Это, конечно, паршивый повод, но ты привел несколько новых парней — и когда у них пересыхало горло после беседы с тобой, они заворачивали сюда.

— Нет, не сейчас, спасибо… Я, может, позаимствую его у тебя в какой-нибудь другой день. Ихорошо, что ты не занят, Йен. Яхотел кое-что у тебя спросить.

Йен напряженно посмотрел на Саймона.

— Не я, — сказал он. — Уменя только винтовка, и она полностью законная, к тому же откуда у меня время, чтобы ходить стрелять?

— Это не то, о чем я хотел спросить. Хотя ее, конечно, могли застрелить и из винтовки.

— Это глупость какая-то. Ты знаешь, как люди после этого выглядят. Кто бы ее ни нашел… кто бы первым ее ни увидел… у них бы точно не возникло ни малейшего сомнения. Но послушай меня, Саймон… Мне очень жаль, что это случилось. Может быть, кто-нибудь на белом свете и заслуживает этого, но не она. Не Сэнди. — Он начисто вытер стойку бара, но все еще продолжал водить по ней тряпкой туда-сюда. — Иты совсем не продвинулся? Никто тебе на ум не приходит?

— Я просто задавал вопросы — и получил несколько небесполезных ответов.

— Что ты имеешь в виду под небесполезными? — Йен отвернулся и налил себе двойной виски. — Твое здоровье, — сказал он и осушил стакан до дна. Саймон был удивлен. Он никогда не видел, чтобы Йен выпивал больше, чем несколько глотков из пинты, стоявшей на краю стойки, которой ему хватало на весь вечер.

— Ты когда-нибудь сам размышлял о Сэнди? Откуда она приехала, какая у нее была раньше жизнь?

— А кто не размышлял? Увсех есть прошлое. Люди здесь научились не задавать слишком много вопросов. Ты быстро это понимаешь.

Нет, — подумал Саймон. Они не задают новоприбывшим прямых вопросов, потому что изо всех сил пытаются выяснить что-нибудь другими способами. Они наблюдают, слушают, разговаривают друг с другом, а потом складывают вместе два и два. Но в данном случае, насколько он понял, пять никто не получил — и даже правильное четыре.

— Ты никогда ничего в ней не замечал? Тебе ни разу не приходило в голову, что она, я не знаю, немного другая?

— Конечно, она была другая. Ты видел ее, разговаривал с ней… она была непохожа на всех остальных на острове, потому что была не с острова. Но она всегда готова была помочь. Она приходила сюда несколько раз в неделю, помогала с разгрузкой, она могла денек поработать где угодно и при этом не принимала ничего, кроме ножки ягненка, чтобы пихнуть в холодильник, или, может, домашнего пирога. Она болтала со всеми — с друзьями, с незнакомцами, могла пошутить, могла выпить, ходила на кейли и на квизы. Она никогда не появлялась в церкви, но плясала на свадьбах и присутствовала при крещении детей. Она была настолько близка к тому, чтобы стать одной из нас, насколько может человек, который не является одним из нас. Яговорю тебе, Саймон, я расстроен тем, что случилось, как если бы это был кто-то из членов семьи. Идело не просто в том, что она мертва. Ав той новости, что ее застрелили. Вот это меня потрясло. Пристрелили насмерть.

Это была самая длинная речь, какую Саймон когда-либо слышал от этого мужчины.

А теперь он собирался снова потрясти Йена.

— А вот это ты должен будешь держать при себе.

Йен мгновенно перестал делать то, чем он занимался, посмотрел на него через стойку, и в его взгляде появилось нечто, что Серрэйлер не мог интерпретировать… вызов, недовольство? Но с чего?

Снова поднялся ветер и начал кидаться на стену здания: восточный ветер, который будет все яростней и яростней и не успокоится, может быть, еще неделю или больше. Они оба прислушивались к нему. Но Йен смотрел в его лицо.

В четырех словах Саймон ему все рассказал.

Двадцать шесть

— Я бы хотела поговорить со старшим констеблем, пожалуйста.

— Я переведу вас.

Интересно, они поняли, что это она? Может, у них был какой-то специальный полицейский способ посмотреть номер, хотя она уже научилась делать так, чтобы ее телефон не определялся? Просто прошло меньше секунды, прежде чем ей ответили:

— Извините, линия занята, не могли бы вы перезвонить позже?

— Нет, я подожду.

— Это может быть долго, сегодня они очень заняты.

— Я не против. Уменя нет более важных занятий. На самом деле, для меня вообще ничего важнее нет.

По кругу пошел уже знакомый джингл. Не нормальная музыка, а дурацкий джингл. Потом записанный голос, благодарящий ее за ожидание, а позже сообщающий, сколько дорожных аварий в этом году произошло из-за пьяных водителей, потом снова джингл, а потом объяснение, что не стоит набирать номер 999, если ее звонок в экстренную службу не связан с действительно экстренной ситуацией, а вместо этого можно позвонить…

— Боюсь, линия все еще занята. Вы хотите продолжить ожидание?

Она прождала двадцать минут, прежде чем с ней поговорила секретарша, и, конечно же, мистера Брайта не было в офисе целый день, и она может передать сообщение, хотя понятия не имеет, когда он вернется, так что, возможно, кто-нибудь другой…

Она положила трубку и ровно в этот момент что-то случилось. Вместо того чтобы погрузиться в чувство глубокого разочарования от того, что ее снова отбрили, которое накатывало на нее обычно, Мэрион почувствовала, как внутри нее вырастают новые силы и новая решимость. Вместе с совершенно новой идеей. Почему ей раньше не приходило в голову, что она может и должна это сделать, было непонятно. Но она не собиралась тратить время на рассуждения. Это не имело значения. Эта идея возникла, словно вспышка блестящего света, и она должна была ее воплотить.

— Отдел новостей.

— О… Яне уверена, что правильно попала… Яхочу поговорить с кем-нибудь, кто сможет приехать и выслушать меня. Уменя есть… ну, я полагаю, история, но только, наверное, не новости. Ну, не новые новости, если вы понимаете, о чем я.

— Понятно. Может, если вы коротко расскажете мне, о чем речь, я либо продолжу беседу с вами, либо переведу на нужного человека? Скем я разговариваю?

— Миссис Стилл… Мэрион Стилл… мать Кимберли Стилл. — Пауза. Но почему она должна ее знать?

А затем:

— Кимберли Стилл… Прошу прощения, я не знаю, как более корректно это сформулировать… Это та Кимберли Стилл, которая пропала и, вероятно, была убита?

Ее звали Доркас Брюэр, и она была дома у Мэрион на Маунтфилд-авеню уже через час. Мэрион сделала чай и поставила на стол свежий имбирный пирог, который купила в новой пекарне накануне.

— Это очень хорошо, что вы приехали так быстро. Яэтого не ожидала.

— Вы казались очень встревоженной.

Она была невероятно высокой молодой женщиной с очень короткими волосами, выкрашенными в розовый цвет. Но сделано было хорошо, подумала Мэрион. Ей шло. Это не выглядело пошло, как она всегда думала о волосах яркого цвета, это выглядело модно. На ней было оранжевое пальто. Оранжевое с розовым? Но это тоже смотрелось хорошо.

У нее не было блокнота, а только мобильный телефон,на который записывался их разговор, и с самого начала Мэрион поняла, что он ей мешает. Она постоянно посматривала на него, думала, как звучит ее голос, не сказала ли она сейчас что-то не то. Но девушка была очень спокойна и дружелюбна и при этом не слишком настойчива, она выпила две чашки чая с сахаром и съела кусок пирога, а потом взяла себе еще один. Так было гораздо лучше. Такая девушка, как она, могла бы попросить черный кофе и взглянуть на пирог с отвращением.

— Просто поговорите со мной, — сказала она, откинувшись в кресле.

— Сегодня утром я позвонила старшему констеблю — мистеру Брайту, я не знаю, вы знакомы с ним? Он однажды со мной встретился, и, полагаю, я должна быть благодарна и за это. Он очень занятой человек, я понимаю, и он еще даже не работал, когда Кимберли… да, он встретился со мной и сказал, что рассмотрит дело заново.

Мэрион налила себе еще чашку чая и выпила половину, прежде чем продолжить. Журналистка просто с улыбкой ждала, не подгоняя ее, не задавая бесконечных вопросов. Это успокаивало. Это помогало.

— Но, конечно же, ничего не случилось. Стех пор я пыталась звонить ему дважды, а сегодня утром они заставили меня прождать двадцать минут, и я все равно с ним не поговорила. Язнаю, в полиции все очень заняты, но это не повод просто от меня отмахиваться. Японимаю, что он в тюрьме, но он в тюрьме не за убийство Кимберли, вот в чем дело, и именно это для меня важно. Вы это понимаете, мисс Брюэр?

— Доркас. Конечно, понимаю. — Она наклонилась вперед, не снимая руки с колен, и посмотрела Мэрион не просто в лицо, а прямо в глаза. Иее собственные глаза, глубокие, карие, засветились сочувствием и теплотой.

— У них есть такие дела, которые называют холодными, — возможно, вы слышали об этом. Это словосочетание часто фигурирует в криминальных сериалах по телевизору — это значит только то, что преступление совершено много лет назад, его так и не раскрыли, но у них закончились улики и…

— Идеи.

Доркас улыбнулась.

— В общем — да. Они перестают работать над этими делами, но они их не закрывают… они не могут, пока кого-нибудь не арестуют и не осудят и этого человека не признают виновным. Даже если подозреваемый мертв, его все равно могут признать виновным, и тогда дело закроют.

— Хотелось бы мне, чтобы он был мертв. Ужасно так говорить?

— Думаете? Есть очень большая вероятность, Мэрион, что он убил вашу дочь. Ябы, наверное, говорила то же самое. Яс трудом могу себе представить, как вы себя чувствовали все эти годы. Разумеется, у полиции всегда очень много работы, и у них каждый день появляются новые дела — но убийств среди них на самом деле не так уж много. Раскрывать их — это их долг. Сколько уже прошло — четыре года?

— Почти пять.

— Пришло время им вернуться к этому делу и рассмотреть его еще раз. Стех пор случилось многое.

— Например?

Доркас посмотрела на нее довольно неопределенно, но потом все-таки сказала:

— Новые техники изучения улик. — Это достаточно впечатлило Мэрион Стилл.

— Но что мы можем сделать… Что вы можете сделать?

— Я думаю, нужно призвать полицию к ответу, напомнить им о Кимберли, заново рассказать общественности всю историю целиком и привлечь к ней всеобщее внимание — думаю, это сослужит вам неплохую службу. Они не любят, когда их выставляют в дурном свете, понимаете? Им точно не нужна плохая реклама, но странно их в этом винить. Ивот у них появится шанс доказать, что они не только на словах могут осуществить то, что пообещал вам старший констебль… Давайте вдохнем новую жизнь в вашу историю.

«Я НЕ УСПОКОЮСЬ, ПОКА НЕ ДОБЬЮСЬ СПРАВЕДЛИВОСТИ ДЛЯ МОЕЙ КИМБЕРЛИ».

Миссис Мэрион Стилл пытается бодриться, предлагая мне чай и кусочек прекрасного имбирного пирога в своем светлом, безупречно ухоженном семейном доме в благоустроенном районе Лаффертона. На каминной полке стоят часы с улыбающейся рожицей, на мягком диване — подушки «Здесь спит котик» и «Остерегайтесь свистящих раков». На миссис Стилл голубой кардиган, ее волосы идеально уложены. Но когда я заглядываю в ее глаза, я вижу там грусть, а рядом с часами на полке стоит фотография милой девушки, лицо которой сияет жизнью и смехом.

— Да, — говорит ее мать, взяв фото в руки и передавая его мне. — Это моя красавица Кимберли. Кто мог забрать у нее жизнь? Кто мог сделать такое?

Но, хотя она и задает этот вопрос, она точно знает ответ.

— Ее убил Ли Рассон, — твердо говорит она. — Он сидит в тюрьме за убийство двух других девочек, и полиция знает, что мою Кимберли он тоже убил, все знают. Но они говорят, что у них недостаточно доказательств. — Ее лицо ожесточается, хотя в глазах сверкают слезы.

Когда я спрашиваю ее, достаточно ли, по ее мнению, сделала полиция после убийства Кимберли, она уклончиво отвечает:

— Они очень упорно работали, в этом я уверена. Они все старались, ведь в итоге Рассона посадили за другие убийства, верно? Может, они считают, что этого достаточно — ведь он сел в тюрьму на пожизненный срок, так что… — Она наливает нам обеим еще по чашке чая, и я снова смотрю на фотографию ее дочери. — Но я просто хочу спросить: почему они не могут начать заново? Почему не могут сделать шаг назад, все еще раз перепроверить? Язнаю, что с этим покончено, но я читала про убийства, за которые виновных осуждали через двадцать, тридцать лет, когда вскрывались какие-то новые факты. Иэто в тех случаях, когда даже не было очевидных подозреваемых. Но сейчас-то он у них есть, верно?

Я спросила ее, хочет ли она мести — и кто бы мог ее за это обвинить? Она потеребила кончик салфетки на подносе, но ответила, что дело не в мести.

— Дело в справедливости… Яхочу, чтобы он признался в том, что сделал, а если не признается, я хочу, чтобы они показали ему: они все знают, и есть достаточно доказательств, просто раньше они их не нашли.

Кого эта решительная, но глубоко несчастная женщина могла бы обвинить в том, что спустя пять лет это дело так и не открыли заново?

— Я не знаю, на ком лежала ответственность тогда, поэтому не могу сказать. — Она задумывается. Еще секунду назад Мэрион Стилл говорила тихо, но теперь ее голос становится громким и ясным. — Ятолько знаю, на ком лежит ответственность сейчас. Иэто нынешний старший констебль. Мистер Кирон Брайт.

Она вспыхивает от ярости и от боли, когда рассказывает мне, что виделась со старшим констеблем лично и умоляла его снова открыть дело против Ли Рассона.

— Он был очень приятным, — говорит она без тени иронии. — Мы выпили по чашке кофе, он выслушал меня предельно внимательно. Но с тех пор — ничего. Он не сделал ничего.

Пыталась ли она поговорить со старшим констеблем Брайтом повторно?

— О, да. Япыталась. Но меня просто отбривали. Он никогда не бывает на месте, они не могут меня с ним соединить. Вчера я висела на линии двадцать минут. Япросила его перезвонить мне, но, конечно же, он этого не сделал.

Теперь она отчаялась, что произойдет вообще что-нибудь.

— Ему неинтересно, — говорит мне она, — это произошло еще до него. Он не видит это моими глазами. Полагаю, не стоит его винить.

Но я прекрасно вижу, что она винит. Ямогу понять, почему. Ябы задавала точно такие же вопросы.

Почему полиция не произведет повторное расследование убийства милой, очаровательной двадцатичетырехлетней Кимберли Стилл, у которой еще все было впереди? Почему они не проверят, не появилось ли новых свидетельств какого-либо рода против человека, который, как они почти точно уверены, убил Кимберли? Миссис Стилл тихо говорит, что это, наверное, связано с деньгами.

— Они говорят, что у них нет ресурсов. Это ужасно, правда? Что справедливость настолько зависит от звонкой монеты?

Она провожает меня. Вприхожей висит еще одна фотография Кимберли — на этот раз веселой девятилетней девочки с хвостиком в костюме Дороти из «Волшебника страны Оз» на Лаффертонской ярмарке.

— Она получила главный приз, — говорит Мэрион Стилл. Инежно гладит фото. — Ивот что я вам скажу. Яэто так не оставлю. Ябуду без конца изводить полицию и всех, кто с этим свяан. Яне успокоюсь, пока не добьюсь справедливости для моей Кимберли.

И она говорит серьезно.

Двадцать семь

Людей под завязку. Днем в субботу всегда так, если не идет дождь. Некоторым неженкам хватает плохой погоды, чтобы не приезжать.

Он занял стол у стены, и это давало преимущество. Только с одной стороны можно подслушать, а эта парочка точно не будет — они были слишком заняты своей склокой, и склоку уже заметили. Сейчас подойдет ближайший надзиратель с очередным предупреждением. Какой смысл приходить на свидание и начинать скандал сразу, как только уселся?

Он посмотрел на собственный стол. Унего не было подружки. Минус один повод для беспокойства. Сегодня приехал Дэйв. УРассона было четыре брата. Алан вообще к нему не приближался, Джим сейчас плыл на контейнеровозе на полпути от Южной Африки, так что это всегда был либо Льюис, либо Дэйв.

Минут пять они говорили о всякой ерунде. «Видел отца?» «Как твой пацан?» «Чем там опять недовольны Хаммерсы?» «Я принес тебе твоих ирисок».

А потом Дэйв сказал:

— У меня тут еще кое-что… — И начал рыться в карманах. Его еще будут обыскивать, любые бумаги и газеты они вскроют и перетряхнут, но вообще к бумажкам и журналам относились нормально, потому что туда особо ничего не спрячешь, только если не приклеить куда-нибудь пакетик, но Ли не употреблял наркотики и не участвовал в бартере. Он очень мало что считал постыдным, но наркотики возглавляли этот список. Никому никогда не приходило в голову спросить, почему убийство — это нормально, а кокаин — нет. Его вообще редко о чем-то спрашивали.

Наконец, Дэйв достал сложенный лист и положил перед ним. Ли посмотрел на него.

— Можешь прочитать сейчас, если хочешь.

— Что это?

— Там про… тебя и эту девчонку… Кимберли. Кимберли Стилл.

На лице Ли не отразилось абсолютно ничего. Он пододвинул сложенный лист к себе, сложил его еще раз, а потом еще раз. Сплющил и убрал в карман штанов. Надсмотрщик глянул на него. Ли снова достал бумажку, развернул ее, распрямил, помахал ею в воздухе. Повернул одной стороной. Потом второй.

Мужчина снова переключил внимание на парочку у двери.

В комнате было тепло и пахло человеческим телом. Здесь были дети, младенцы в грязных подгузниках, старики с пакетиками сырных и луковых крекеров. Ли прикрыл глаза. Его брат подался вперед, упершись локтями в металлический стол.

— Помнишь Эша Алабаму?

— Нет.

— Конечно, помнишь.

— Нет.

Дэйв вздохнул.

— Ладно. Неважно.

— Что?

— Если ты не знаешь, кто это…

— Господи, тебе нужно о чем-то говорить, ну расскажи про этого Эша.

— Спер «Ягуар» и впечатался в нем в дерево.

Ли пожал плечами.

— Бывает.

— Тебе нужно что-нибудь, пока нет звонка?

— Нет.

— Можешь передумать, как прочтешь, что в газете.

Парочка по соседству разбушевалась настолько, что парень внезапно подскочил и перевернул стол, швырнув его в сторону своей подружки. Надзиратели засуетились, а потом прозвенел звонок.

Дэйв поднялся.

— Береги себя.

Ли закатил глаза.

Только оказавшись в камере, он смог спокойно сесть за свой маленький столик и расправить на нем газетный лист. Он открыл пакет с ассорти тянучек, которые принес ему Дэйв. Из-за них он совершил уже два болезненных похода к тюремному дантисту. Он мог жевать только на правой стороне, пока ему не поставят новую пломбу, но он все равно пихнул в рот сразу две ириски и вернулся к газете. Вкоридорах все еще было шумно. Не то чтобы в тюрьме когда-нибудь было тихо: точно так же, как здесь никогда не было темно. Эти вещи действовали на нервы сильнее, чем можно было ожидать, а Рассон ожидал многого. Ему дали пожизненный срок, что, по его мнению, уже было достаточным наказанием. Кнему не должны прилагаться паршивые условия, необходимость сидеть в камере большую часть дня, потому что не хватает тюремщиков, и помои вместо еды. Аеще тебе в лицо не должен постоянно бить свет, не должны грохотать двери и топать вверх-вниз ботинки по металлическим лестницам, когда ты пытаешься спать. Утебя есть право поспать.

Единственное, против чего он не возражал, — это одиночество. Первые три года он делил камеру с другими заключенными: либо с непроходимыми тупицами, либо с наркоманами, либо с теми, кто хотел говорить весь день и полночи напролет или вовлечь тебя в свои глупые схемы. Его устраивала его компания — в отсутствие компании молодых девушек.

Он любил читать. История. Наполеоновские войны. Третий рейх. 1914–1918. Первые аэропланы. Авиация и операции Второй мировой войны. Все такое. Он мог заказывать любые наименования в библиотеке, и они старались их у себя найти. Ив основном находили. Аеще он учился — психологии и бизнесу. Большую часть из списка он уже проглотил и не думал, что будет дальше заниматься психологией. Она была совсем несложная. Ив основном полная ерунда. Авот книги по бизнесу не были ерундой, они были полезными. Когда он выйдет на свободу…

Он никогда не позволял себе задумываться о том, что этого может не случиться. Что пожизненное — значит ПОЖИЗНЕННОЕ. Не значит. Он ходил на сеансы терапии, он мог доказать, что у него больше нет фантазий не только по поводу поиска компании молодых девушек, но и по поводу их изнасилования и удушения. Сеансы были интересные. Он начинал с того, что выяснял, откуда взялся очередной специалист, который пришел с ним встретиться, потом пытался понять, как он может дать ему, что он хочет, а с этим осознанием приходило и общее представление о работе системы в целом и медленно складывался план. Медленно — в смысле действительно медленно. Нельзя браться за такие вещи с наскока, не подумав. Инужно очень много думать, медленно и подробно рассматривать каждую деталь и в соответствии с полученной информацией создавать план.

Он расправил газету, которую оставил ему Дэйв. Местный парень взял золото в Играх непобежденных[7]. Владелец палатки с шаурмой продает конину. Он думал, что они все так делают. Несколько пожаров в заброшенных зданиях — подозрение на поджог. Закрытие дорог. Авария с велосипедистом. Офстед[8] добавил школу в свой рейтинг. Ну и хрень, что все это за ерунда? Только поджоги звучат весело. Не один ли из его старых сокамерников снова взялся за старое? Как он описывал пламя, которое взмывает огромной ревущей стеной…

А потом он перевернул страницу и увидел его. Заголовок, растянувшийся на всю середину страницы.

«Я НЕ УСПОКОЮСЬ, ПОКА НЕ ДОБЬЮСЬ СПРАВЕДЛИВОСТИ ДЛЯ МОЕЙ КИМБЕРЛИ».

Ее фотография. Фотография ее дочери. Его чертова фотография. Крутой берег за каналом. Нависающие низкие кусты.

Он почувствовал собственную ярость, движущуюся в его теле как поток пузырьков, которые все быстрее и быстрее гонят через шланг, и он пульсирует, распрямляясь. Ярость возникает на дне его желудка, поднимается по груди и попадает в горло, в шею, в мозг, копится и нагревается. Если бы он посмотрелся в зеркало для бритья, оказалось бы, что он красный как рак. Его глаза налились кровью. Доктор сказал, что он должен контролировать свою ярость или она будет контролировать его.

— Она вас прикончит, — сказал он. — Вы просто взорветесь. Вот так вот.

Ему выдали список дыхательных упражнений и набор из двадцати успокаивающих фраз. Если он почувствует, что ярость начинает тихо бурлить где-то на кончиках его пальцев ног, надо прибегать к ним.

Он сделал дыхательные штуки, и стало чуть-чуть полегче. Он не хотел взрываться. Раньше он всегда находил для ярости выход, конечно. Он выпускал ее, как пар, совершая то, что совершал.

Но здесь такой возможности не было.

Он взял лист газетной бумаги и порвал его, надвое, и еще раз надвое, и еще, изодрал на кусочки размером с конфетти. Его короткие пальцы заболели, столько силы он в это вложил.

Он выбросил кусочки в корзину.

Он проклял мать Кимберли Стилл, репортера и газету самыми последними словами, какие только знал, причем пробормотал их вслух, — наверне, чтобы они возымели больший эффект. Он бы прокричал их во всю глотку, но после этого кто-нибудь обязательно прибежит.

Но потом рассудок подсказал ему, что никто не обратит на эту женщину никакого внимания — не обращали раньше, не обратят и сейчас. Она может делать, что ей угодно — скулить, жаловаться, писать письма, собирать вокруг себя репортеров, даже пойти на чертово телевидение. Разницы не будет никакой. Они не собираются заново открывать дело. Зачем им напрягаться? Они и так взяли его.

Он говорил им, что не делал этого, сотни раз. Другие. Те двое, за которых он сидел. Да. Но он продолжал повторять им до хрипоты, что не признается насчет Кимберли Стилл. Ни за что. Для него-то какая разница? Он заперт здесь, он никуда не денется, пожизненно — значит пожизненно, и к этому они уже ничего не прибавят, и они не лучше, чем остальные, знают, сколько это «пожизненно» будет длиться. Он может «взорваться» хоть завтра, разве не так?

Он успокоился. Покой и умиротворение. Он почувствовал, как остатки ярости испаряются из него, устремляясь к морю.

А потом ему в голову пришла идея. Он знал, что может сделать.

Двадцать восемь

Ричард Серрэйлер никогда не умел готовить и в принципе вести домашнее хозяйство, но он любил порядок и ценил вкусную еду. Ему не хватало домашних ужинов и компании за столом. Он скучал по Дельфин, хотя и презирал ее за то, что она сделала: она продолжала отношения со своим старым бойфрендом, пока жила с ним в его доме, а в итоге ограбила его.

Он впал в уныние. Не мог ни на чем надолго сосредоточиться. Совершал долгие одинокие тоскливые прогулки и пил слишком много вина по вечерам.

В тот день, когда он поймал себя на том, что наливает за обедом уже третий бокал совиньона, он понял, что ему нельзя больше оставаться в одиночестве.

Преодолеть путь через всю Францию до станции парома можно было за один день, но он решил ехать по более спокойным дорогам, а не нестись по платным шоссе. Он остановился на ночь в маленькой гостинице в Дордони, а потом еще раз в Нормандии. Он гулял по деревням, засиживался в кафе в лучах вечернего солнца, плотно ел и чувствовал облегчение от того, что принял решение вернуться. Единственное, о чем он беспокоился, — это где он остановится. Галлам Хауз был занят жильцами, и они оплатили еще пару месяцев проживания. Но на душе у него было легче, чем за последнее долгое время. Ему нравилась Франция, но здесь ему было не место, как и большинству экспатов; он каждый день наблюдал, как они сбиваются в отдельные группки в том или ином кафе. Разница между ними состояла в том, что он это понимал. Он никогда не планировал провести здесь остаток своих дней, но Дельфин определила его планы на будущее окончательно.

Он еще сидел за столом, когда в барах и кафе на маленькой площади начали зажигаться огни, наслаждаясь красным вином из небольшого графина и размышляя о том, как Кэт будет приятно удивлена, когда он появится на пороге ее загородного дома. Интересно, повидается ли он с Саймоном, от которого он не получал весточек уже несколько месяцев? Его сын разочаровал его. Даже последний из тройняшек, Иво, женился на австралийской медсестре. Они с тех пор не видели его, но он постоянно присылал письма и фотографии. Во многих смыслах он казался ему более близким членом семьи, чем Саймон.

Подошла официантка и начала прибираться на столах. Он предложил ей выпить, но она сказала, что заканчивает через пять минут и уже собирается домой. Она улыбнулась ему. «Peut-tre mon mari n’aime pas que j’accepte. Mais merci, monsieur, vous tes trs gentil»[9].

В кафе выключили музыку. Он поднялся, все тело слегка ныло после долгой поездки, так что он совершил небольшую прогулку по деревне, прежде чем пойти в свою гостиницу.

Тут было чисто, тихо и уютно, но он спал плохо, несколько раз просыпался, ему снились странные, мерцающие сны, а когда он проснулся, то почувствовал, что потеет и его знобит. Он принял душ и вышел в аптеку, чтобы купить парацетамола и леденцов для горла.

Когда он снова отправился в путь после трех чашек крепкого кофе и круассана, он почувствовал себя гораздо лучше и решил, что если у него начнется простуда, то он сможет купировать ее еще до приезда в Лаффертон.

Двадцать девять

Он сидел за столом, и небольшая очередь пришедших за книгами медленно продвигалась вперед. Вобщей сложности они вернули двенадцать книг, а потом начали сновать между полками, чтобы взять еще. Ли Рассон ставил печати, записывал имена и складывал книги в тележку, чтобы расставить обратно по полкам в конце дня.

Ему нравились книги. Ну, некоторые книги. Иему нравилось это помещение, потому что тут всегда была тишина и порядок, а еще из-за особой атмосферы: как будто на короткое время, и только здесь, мысли о злости и насилии, о мести и наркотиках, и выпивке, и отчаянии немного отступали. Конечно, было бы неправдой сказать, что здесь до тебя никто и ничто не может добраться, но иногда казалось именно так. Это была церковь для тех, кто не знал Бога.

Пара человек присели, чтобы просмотреть книги, трое стояли и читали. Зашли еще двое. Слепой парень, пришедший за своими книгами со шрифтом Брайля, которые специально заказывали и откладывали для него. ИДжерри.

Каждому заключенному сначала стоило хорошенько подумать, прежде чем перейти дорогу тюремному офицеру по имени Джерри Мун. Ростом шесть футов семь дюймов, он занимался в зале по два часа каждый день, и ни разу даже тень улыбки не пробежала по его лицу. Его репутация шла впереди него.

Он поменялся с другим офицером, Нормантоном, еще одной грозой заключенных. Но про Нормантона постоянно ходили слухи, что он замечен в передаче наркотиков и сим-карт.

У Джерри Муна с наркотиками было строго. Унего на них был нюх, шестое чувство, и, если он находил их, заключенного тут же брали за шкирку, так что у него ноги не касались земли, и Мун тащил его прямо к начальнице тюрьмы. Начальница любила Муна.

Нормантон вышел. Мун огляделся в комнате. Все резко углубились в чтение и опустили головы. Мун сложил руки и встал у двери. Ли положил еще пару книг в тележку. Кивнул Муну.

— Запиши на меня, пожалуйста.

— Это берешь?

— Да, и, наверное, вот эту я возьму опять. Которую принес, ага, эту… Думаю, перечитаю еще раз.

Ли достал из тележки книжку Дика Фрэнсиса и отдал ее.

— Если что, у нас есть еще четыре или пять его книжек.

— Уже все прочитал.

— Ли Чайлда пробовал?

— А он про скачки пишет?

— Нет. Но читать интересно.

— Пока мне этой хватит.

Один за другим они расписывались и уходили, держа книги под мышками. Зашли еще двое. Глянули на Муна.

— Я просто сдать, больше ничего не надо, спасибо.

— Нет? Ты же не переставая читаешь, что случилось?

— Меня переводят в пятницу. Сильвердэйл Оупен.

Мун сделал шаг вперед. Он слушал.

— Везет тебе, дружище. Ну, увидимся тогда. Удачи.

Двое вышли, один склонился над книгой, раскрытой на столе. Он почти не поднимал головы с тех пор, как пришел сюда. Другой водил пальцем по корешкам на полке в отделе «История»: казалось, что сами названия он не читал, просто водил пальцем туда и обратно.

— Десять минут, — сказал Мун.

— Да, босс, только расставлю вот эти.

Рассон выкатил тележку и начал расставлять книги по местам, очень медленно. Парень с корешками продолжал их перебирать. Читатель за столом перевернул страницу. Ли поставил экземпляр «Имени розы» в секцию «Детективы». Задумался. Переставил в «Исторические романы». Снова задумался. Остановился. Потом двинулся дальше.

Энди Макнаб, неизменно популярен. Он дошел до полки «Фантастические романы». Терри Пратчетт. Кто-то вообще не может его читать, кто-то начитаться не может.

— «Стража! Стража!» — Он прочел заголовок вслух с коротким смешком. Остановился. Апотом, не оглядываясь, быстрым и отработанным жестом достал из кармана конверт и вложил его между страницами книги. Поставил ее обратно на поку. Вернулся к последним двум книгам, расставил их по местам на полке и вернул тележку на место рядом со стойкой для записи.

Мун стоял все там же со сложенными на груди руками.