Скандал на Белгрейв-сквер Перри Энн
— Я тоже не понимаю, — согласился Питт.
— Ну, побаловался слегка с девицей в парке… Он должен был знать, что так не положено себя вести в публичном месте. Если ты джентльмен, то и веди себя как джентльмен. Стоило только ему извиниться, и все бы обошлось, кому какое до него дело. Пообещал бы, что такое больше не повторится… Так нет же, надо, чтобы с этим разбирались аж в парламенте, а там, глядишь, до самого министра внутренних дел дойдет, и тогда он спросит нас, чем мы тут занимаемся.
— Да, мне тоже непонятна эта история, — согласился Питт.
Но он уже думал о судье Эдисоне Карсуэлле и о том, как опасно нагнетание антиполицейских настроений, особенно усилившихся после волнений на Трафальгар-сквер, прозванных «кровавым воскресеньем», и прошлогодних убийств в Уайтчепеле. За ними последовала громкая отставка комиссара полиции, доставившая всем много неприятностей. Неотступно преследовала мысль, что оба — Карсуэлл и Урбан — значатся в списке ростовщика, и, видимо, не без причины — скорее всего, как объекты шантажа. Ему предстоит еще найти третьего — Латимера.
— Мистер Урбан у себя? — спросил Питт у дежурного.
— Да, сэр, но…
Томас, не дослушав его, уже направился по коридору к кабинету Урбана.
— Войдите, — ответил тот на его стук в дверь.
Войдя, Питт увидел, что старший инспектор сидит перед пустым столом, уставившись в его полированную поверхность. Он не ожидал увидеть Питта.
— Здравствуйте. Нашли убийцу?
— Нет, — ответил Томас и растерялся. Своим прямым вопросом Урбан лишил его возможности начать разговор издалека. — Нет, не нашел.
— Чем я могу вам помочь? — просто спросил Урбан. Лицо его было спокойным. Глядя в глаза Питту, он ждал ответа.
Тому ничего не оставалось, как быть предельно откровенным — или же отступить и признать свою не-удачу.
— Где вы были во вторник две недели назад? — спросил он. — Поздно вечером?
— Я? — Если Урбан притворился удивленным, то это очень хорошо у него получилось. — Вы считаете, что я убил вашего процентщика?
Питт сел на стул.
— Нет, — честно признался он. — Но почему ваше имя стоит в списке ростовщика? Чтобы исключить вас из числа подозреваемых, я должен знать, что в тот вечер вы были совсем в другом месте.
Урбан улыбнулся. У него была обаятельная и искренняя улыбка, а в глазах мелькали искорки неподдельного юмора.
— Увы, не могу вам этого сказать, — тихо произнес он. — Вернее, я не хотел бы этого делать. Но я не был на Сайрус-стрит в тот вечер, и я не убивал ростовщика или еще кого-либо.
Питт тоже улыбнулся.
— Боюсь, одних ваших слов мне недостаточно.
— Знаю, что недостаточно. Сожалею, но это все, что я могу ответить на ваш вопрос. Сколько имен в списке?
— Три. Один из них остался неопрошенным.
— Кто же эти двое, кроме меня?
Питт на мгновение задумался, прикидывая в уме дальнейший ход разговора. Зачем Урбану знать это? Хочет ли он помочь ему или ищет возможность переложить вину на кого-то другого? Урбан прекрасно знает, что лучше оставаться подозреваемым, чем сознаться.
— Я пока предпочитаю держать это в секрете, — ответил Томас, тоже спокойно и с дружелюбной улыбкой.
— Нет ли там Эдисона Карсуэлла? — вдруг спросил Урбан.
Губы его крупного рта чуть тронула ироничная усмешка, когда он увидел на лице Питта ту степень изумления, которая исключает всякое отрицание.
— Да, — сдался Томас.
Не было смысла притворяться. Урбан прочел правду в его глазах, и теперь ложь была невозможной.
— М-м-м, — задумчиво протянул старший инспектор, откинувшись на спинку кресла. — Вы, конечно, продолжите расследование, не так ли? — Он не спрашивал о третьем имени в списке, и это что-то значило. — Вам, разумеется, уже известно, что этот чертов Осмар подговорил своих дружков поднять вопрос в парламенте?
— Да, сержант Дилкс сказал мне. Что вы собираетесь делать?
— Я? — Урбан поудобней устроился в кресле. — Буду вести расследование, конечно. Законы обязательны для всех, даже для бывших помощников министра. Нечего вести себя неприлично на скамье в парке. Если тебе хочется показать перед девицей, какой ты дурак, лучше делать это там, где ты не оскорбляешь при этом взоры прогуливающихся старых леди и не пугаешь лошадей.
Питт широко улыбнулся.
— Желаю успеха, — сказал он сдержанно и откланялся.
Каким образом Урбан узнал, что первым в списке Уимса стоял Эдисон Карсуэлл? Зачем вслух высказал свою догадку?
Питт не мог следить за Урбаном — они слишком хорошо знали друг друга. С неохотой он уступил это Иннесу.
Домой Томас вернулся раньше обычного. У него остался всего лишь Латимер, но им он займется завтра. Инспектор не испытывал угрызений совести, откладывая это дело еще на один день, ибо знал, какая это чертовски неприятная задача после того, что он узнал о Карсуэлле и Урбане. И еще он боялся того, что его ожидало.
На следующий день Питт взял на себя все обязанности Иннеса по первому списку должников Уимса. Это был полный перечень человеческих бед и несчастий, порожденных невежеством, неграмотностью, низкооплачиваемой работой, болезнями, долгами, большими и малыми, и, наконец, отчаянием. Иннес нашел и опросил почти всех должников. У большинства были свидетели, которые видели их там, где обычно бывают бедняки, — в пивных, в пьяных потасовках на улицах и в темных переулках, а кое-кого и в полицейском участке. Более респектабельные из клиентов Уимса коротали свои холодные и голодные вечера дома, ломая голову, где достать грош на завтрашний кусок хлеба, как заплатить за квартиру через неделю, что о них подумают соседи и что еще можно заложить.
На душе было тягостно, и Питт знал, что никакая жалость здесь не поможет. Вечер стоял душный, и он был рад, когда, вернувшись домой, узнал, что в гостях у них побывала Эмили. Шарлотта была оживлена и полна светских новостей.
— Расскажи и мне что-нибудь, — неожиданно попросил ее Питт, когда она при его приходе заставила себя стать серьезной, зная, как муж не любит ее интерес к светской болтовне. — Я тоже хочу знать.
— Томас! — удивленно воскликнула Шарлотта, глядя на него широко открытыми, смеющимися глазами. — Неужели ты готов слушать сплетни? Это так противоестественно для тебя… Ты меня пугаешь, и, мне кажется, я теряю уверенность в себе.
Он рассмеялся и откинулся на спинку стула, положив по привычке ноги на маленький пуфик, что всегда сердило Шарлотту, ибо она считала, что его башмаки портят обивку.
— Я хотел бы услышать что-нибудь эдакое, из ряда вон выходящее, — искренне признался Питт. — Например, о людях, которые хорошо едят и красиво одеваются, у которых нет более серьезных забот, как обязательно узнать, что сказал он и что ответила она, в чем была одета такая-то и в моде ли это нынче, да и к лицу ли ей этот цвет.
Шарлотта, видимо, все поняла. Лицо ее прояснилось, стало мягче. Наконец она улыбнулась, уселась поудобнее на диване и расправила складки юбок.
— Итак, Эмили рассказала мне о последнем представлении дебютанток королеве, или, возможно, это была герцогиня Уэльская, — начала она голосом, которым рассказывала Джемайме и Дэниелу одну из их любимых сказок. — Обычно там бывает бездна народа, люди часами дожидаются быть представленными королеве. Приходится все время следить за диадемой, чтобы та хорошо держалась на голове, да еще за страусовыми перьями, и чтобы не наступить на подол собственного платья и ненароком не упасть. На королеву не положено глядеть во все глаза, а скромно опустить их, поэтому никто из дебютанток так и не видит Ее Величество — только лишь маленькую пухлую руку, которую целует; она с таким же успехом могла бы быть рукой кухарки, и никто бы этого не заметил. Важен не сам ритуал представления, а тот факт, что ты через него прошел.
— Мне кажется, это можно сказать о всех светских событиях, — заметил Питт, меняя скрещенные ноги на пуфе.
— Отнюдь нет. Например, посещение оперы. Это прекрасно. Или регата в Хенли, как мне говорили. Или, судя по рассказам Эмили, скачки в Эскоте. Это потрясающее зрелище. А какие наряды! Там еще можно услышать самые последние сплетни. Ведь страшно интересно увидеть, кто с кем приехал в Эскот.
— А как же лошади?
Шарлотта удивленно посмотрела на мужа.
— Ну, в них я не разбираюсь. Эмили говорила мне, что на скачках был мистер Фитцгерберт и, конечно же, мисс Морден и они снова встретились там с мисс Хиллард и ее братом.
Питт нахмурился.
— Фанни Хиллард?
— Да, ты должен ее помнить. Очень красивая девушка лет двадцати четырех или двадцати пяти. Ты не мог забыть ее, — сказала Шарлотта нетерпеливо. — Она разговаривала с нами в опере, а потом — в фойе, когда мы сидели за столиком. Фитцгерберт, кажется, увлечен ею.
— Да, — медленно промолвил Томас. В памяти возник образ Фанни в кофейне, ее взволнованное лицо и радость, с которой она приняла шляпку и зонтик от Карсуэлла.
— И знаешь, — поспешила добавить Шарлотта, — он ей тоже нравится, мне кажется. — В ее голосе было удовольствие, однако лицо скорее выражало сочувствие. Вначале она говорила быстро, словно радуясь за молодых людей, потом вдруг осознала горечь их неминуемой разлуки. — Конечно, он помолвлен с Оделией Морден, они такая хорошая пара, отношения у них прочные, и ничто не должно им помешать — по крайней мере, всерьез.
Питт посмотрел на Шарлотту — и заметил складку на ее переносице и задумчивость в глазах. Он понял, ее что-то беспокоит — то ли те, о ком она думает в этот момент, то ли вообще хрупкость и беззащитность того, что именуется счастьем. Как легко то, что ты считаешь надежно своим, вдруг ускользает из твоих рук…
— Ты не считаешь, что это обычное поведение молодого интересного человека, который не прочь пофлиртовать?
Шарлотта на минуту задумалась.
— Нет, не считаю. Всегда можно… — она тщательно подбирала слова. — Всегда можно определить, где шутка, а где настоящее чувство, которое может причинить боль, потому что оно… — Она опустила плечи и немного откинулась назад на спинку дивана, — не просто легкое увлечение, которое быстро забывается, и когда оно проходит, то можно вернуться снова к прежнему положению вещей. А я не думаю, что Фитц-герберт сможет вернуться к Оделии и испытывать к ней прежние чувства.
— Не слишком ли ты романтична, дорогая? — с недоверием произнес Питт. — Разве Фитцгерберт способен на нечто большее, чем увлечение, доставляющее удовольствие и вполне соответствующее его целям? Ему все равно надо когда-нибудь жениться, если он хочет преуспеть в карьере. Он не настолько блестящий политик, чтобы далеко пойти, да еще если вздумает пренебречь требованиями общества.
— Но я же не сказала, что он собирается отказаться от женитьбы на Оделии, — возразила Шарлотта. — Просто произошло что-то такое, что не может не оставить в нем следа, даже если судьба разведет их с Фанни по разным дорогам. Да и Оделия этого никогда не забудет. Я видела ее лицо.
Питт улыбнулся, но ничего не сказал, хотя невольно задумался, какую роль в этом могла сыграть Эмили. Если Фитцгерберт оставит свою невесту, это вполне может помочь Джеку на выборах. Но Томас воздержался от каких-либо догадок на сей счет.
Шарлотта вздохнула.
— Да, вот еще что. Джек подружился с лордом Энстисом, — продолжала она. — Знаешь, он необыкновенный человек. — Шарлотта стала вспоминать, как с мягкой иронией лорд делал замечания по поводу ее светских амбиций. — Мне никогда еще не доводилось беседовать с таким интересным и сведущим во многих вопросах человеком. Он рассказывал множество историй с таким сдержанным и умным юмором… Эмили считает, что он во всем находит интерес, ему ничто не кажется скучным. Иногда забываешь, что лорд Энстис такая важная персона, особенно когда в некоторые моменты он как бы забывается и уходит в себя. В нем чувствуется незаурядная сила, тебе не кажется?
Питт молча слушал, глядя на оживленное лицо жены, на игру света и тени на нем — и отмечал ее живой интерес к тому, что она говорит.
— Он рассказывал Эмили о прерафаэлитах, об их прекрасной живописи, возрождающей в искусстве новый идеализм, и о мебели, созданной Уильямом Моррисом. Эмили говорила, что все его рассказы проникнуты подлинным интересом и что ей все показалось очень важным и нужным, а не просто забавной новостью. Эмили также познакомилась с довольно странным молодым мужчиной, его зовут Питер Валериус, который озабочен международным финансированием Африки, однако, по ее мнению, это скучно и неинтересно, не то что беседы с лордом Энстисом. С ним никогда не бывает скучно.
Шарлотта поделилась с мужем и другими впечатлениями Эмили — о туалетах знакомых дам, о том, кто что говорил, — но интерес Питта уже угас, и щебет жены был лишь приятным звуковым фоном. Томас просто с удовольствием смотрел на ее лицо, радуясь, что она рассказывает ему все это, — не потому, что новости являются важными, а потому, что просто хочет поделиться с ним и он готов ее слушать. Ведь именно это было для нее самым главным.
Только через день сержант Иннес сообщил ему о выполнении той незавидной работы по слежке за Урбаном, которую Питт ему поручил. Из осторожности он не появлялся на Боу-стрит, а оставил Томасу записку, что у него есть новости, о которых он хотел бы доложить.
Поэтому у инспектора появилась причина покинуть участок на Боу-стрит, где он докладывал Драммонду о ходе расследования. За это время Питт снова прочел личное дело Урбана, нашел возможность ознакомиться с завещанием дядюшки, оставившего тому дом в Блумсбери, узнал фамилию завещателя и удостоверился, что среди завещанного имущества картины не числятся. Завещание было предельно кратким. Дом действительно переходил по наследству «Сэмюэлу Урбану, единственному сыну моей любимой сестры». Далее перечислялось все, что имелось в доме, но современных картин — как, впрочем, и любых других — в перечне имущества не значилось.
Питт был рад возможности наконец покинуть участок и хотя бы немного размяться, даже пусть это будет поездка в кэбе в Кларкенуэлл. Послание Иннеса свидетельствовало о срочности встречи, и Питт отказался от хотя и предпочтительной, но долгой по времени поездки на омнибусе.
Он уже катил в кэбе по Хай-Холберн, как вдруг в голову ему пришла мысль: Иннес должен был следить за Урбаном, поэтому его неотложное сообщение в первую очередь может касаться Урбана, а не кого-либо из должников из первого списка. Они находились в компетенции полиции Кларкенуэлла, поскольку почти все были из этого района. Если бы Иннес нашел среди них убийцу и мог представить все неопровержимые доказательства, это не доставило бы радости Питту. Ему не хотелось смотреть в лицо униженному нищему бродяге и видеть в его глазах отчаяние и вину. Не от легкой жизни пошел он на насилие. Сопротивляющийся или покорный, сражающийся или сдавшийся, он все равно не смог бы скрыть своего страха перед ждущими его тюрьмой Ньюгейт, палачом и виселицей.
Питт мрачно, в который раз признался себе, что не хочет искать убийцу ростовщика Уильямса Уимса. Однако дело не может остаться нераскрытым только потому, что ему так хочется. Убийство, как ни верти, — тяжкое преступление, и общество, если хочет выжить, должно находить и карать преступников. Но как же часто на практике все обстоит намного сложнее, и жертва порой бывает еще большим преступником, чем убийца… Здесь всегда присутствует трагедия, в которой сплелось и перемешалось многое — унижение, обида, боль и страдания, — и порой ее нельзя исправить, просто наказав одного из ее участников.
Питт был настолько погружен в эти печальные раздумья, что не заметил, как они подъехали к участку, и вознице пришлось окликнуть его.
Томас вышел, расплатился и отправился искать сержанта Иннеса.
Увидев его лицо, инспектор понял, что сержант чем-то встревожен. На беднягу жалко было смотреть — вид расстроенный, под глазами синяки, словно ночью он не сомкнул глаз.
— Доброе утро, — мрачно поздоровался Иннес, поднявшись со стула. — Нам лучше выйти, — тут же сказал он и, минуя дежурного сержанта и полицейского, лениво жующего жевательную резинку, вывел Питта на улицу.
Томас шел сначала сзади, потом поравнялся с ним, ни о чем его не спрашивая. После вчерашнего дождя снова светило солнце, воздух был свеж, и все выглядело таким чистым.
— Я выследил его, — наконец сказал Иннес, внимательно глядя под ноги на плиты тротуара, словно боялся оступиться, хотя такая опасность не грозила.
Питт молчал.
— Если Уимс шантажировал его, я теперь знаю почему, — сказал Иннес, пройдя несколько ярдов. Он облизнул пересохшие губы и сглотнул слюну, все еще не поднимая голову и не глядя на Питта. — Урбан весь вечер провел в мюзик-холле в Степни.
— В этом нет ничего дурного, — заметил Томас, хотя понял, что Иннес сказал еще не все. Вечер в мюзик-холле для занятого и усталого человека — вполне приемлемый вид отдыха, а таких, кто любит мюзик-холл, в Лондоне десятки тысяч. Питт понял, однако, что его замечание бессмысленно и лишь отдаляет тот неприятный момент, когда он услышит от Иннеса всю правду. Он почти уже знал, что тот сейчас скажет. Женщина, должно быть красивая, полногрудая, возможно певичка, нравящаяся многим, в том числе и Урбану, и он, как многие до него, залез ради нее в долги, соревнуясь с соперниками.
— Давай выкладывай все, — резко приказал он Иннесу, отойдя в сторону, чтобы пропустить лоточника.
— Он работает там, — так же резко и коротко ответил Иннес, поравнявшись с Питтом.
— Что?! — Питт не поверил своим ушам. — В мюзик-холле? Урбан?! Не представляю его на подмостках. Он слишком разумный человек. Он любит живопись, вероятно, слушает классическую музыку, если бывает возможность.
— Нет, сэр, он работает не на сцене. Он вышибала, выгоняет тех, кто перепьет и скандалит.
— Урбан?!!
— Да, сэр. — Иннес все еще смотрел себе под ноги. — А вот с работой он справляется хорошо. Рост у него высокий, вид внушительный, с таким не поспоришь, все это понимают. Я видел, как он прекратил неприятную стычку между двумя джентльменами, — сделал это быстро и без всякого шума, так что лишь очевидцам было понятно, что произошло. — Иннес уступил дорогу женщине с тремя детьми. — Менеджер мюзик-холла хорошо оплачивает его работу, — продолжил он. — За несколько лет можно скопить немало денег, если он давно этим занимается. Ему не нужны были деньги какого-то Уимса. Но, разумеется, если процентщик знал о его работе в мюзик-холле, он мог хорошенько его прижать. Его могли выгнать из полиции, а я не уверен, что мистер Урбан мечтает о карьере вышибалы.
— Думаю, что нет, — неохотно согласился Питт.
Разумеется, придется поговорить с Урбаном. Но если тот каким-то образом докажет, что не убивал Уимса, что всю ту ночь провел в Степни и что у него есть свидетели, могущие подтвердить это, станет ли Томас докладывать начальству о ночной работе Урбана? Это решение он будет принимать не сегодня. Если Урбан виновен в убийстве ростовщика, тогда такая подробность, как его ночная работа, вообще не будет иметь никакого значения.
Задумчивый Иннес устремился через улицу, обходя кучи навоза. Питт поспешил за ним и чуть было не угодил под экипаж, которым правил весьма раздраженный джентльмен.
— Мистер Питт… — передохнув, начал было сержант, когда они наконец оказались на тротуаре и в безопасности.
— Да, Иннес? — Томас уже догадался, о чем его сейчас спросят: доложит ли Питт начальству об Урбане?
— А-а-а… — протянул сержант и вдруг умолк. Он передумал и решил не спрашивать. Ему не хотелось услышать то, что ответил бы ему инспектор. Он хотел надеяться на лучшее.
Питт тоже не был склонен продолжать разговор. Оба достаточно знали и о правосудии, и об ответственности.
Томас нашел Урбана в его кабинете. Он был зол на него, ибо тот ему нравился; зол за то, что тот готов был пожертвовать столь многим ради нескольких, пусть даже прекрасных картин.
— С чем же вы пожаловали теперь, мистер Питт? — На лицо Урбана легла тень. Он понимал, что инспектор не вернулся бы, не будь на то веской причины; а возможно, он уже прочел все на лице Питта, не сумевшего скрыть свои эмоции.
— Уимс, — мрачно произнес Питт. — Все тот же Уимс. Вы по-прежнему отказываетесь сказать мне, где были в тот вечер, когда погиб ростовщик?
— Это все равно ничего не изменит, — медленно промолвил Урбан. — Ведь я ничего не могу доказать, а одному моему слову вы не поверите. Я не убивал его. Я даже никогда его не знал.
— Если вы были в Степни, то можете доказать, что у вас есть алиби, — тихо промолвил Томас. — Менеджер ведет запись присутствия тех, кто у него работает.
Урбан побледнел, но по-прежнему не отрывал взгляда от лица Питта.
— Итак, вы следили за мной. Я не видел вас, однако был готов к этому. Так и подумал, что вы это сделаете.
— Нет, я не следил за вами, — сказал Питт, покусывая губы. — Я поручил это другому человеку. Было бы глупо делать это самому — вы бы сразу меня узнали. Значит, вы были в Степни?
— Нет, — улыбнулся Урбан, но улыбка была полна горькой самоиронии. — К сожалению, я не был там в тот вечер. Я был в другом мюзик-холле, где надеялся заработать побольше, и назвался там другим именем. Я не хотел, чтобы об этом стало известно в Степни, ибо я мог потерять то, что уже имел.
— Зачем вы сделали это? — резко спросил Питт. — Вам и здесь хорошо платят. Разве картины стоят того?
Урбан пожал плечами.
— Тогда я считал, что стоят. Теперь, возможно, уже не считаю. — Он смотрел на Питта, и в его глазах был то ли вопрос, то ли сожаление. — А завтра я уже буду наверняка думать, что не стоят, ибо мне нравится работать в полиции. Однако я не убивал Уимса, и до того, как вы сказали мне, что я числюсь в его списках, я никогда не слышал об этом человеке. Возможно, он намеревался шантажировать меня, но не успел… — Урбан умолк, и Питту снова показалось, что, недоговаривая, он что-то скрывает.
— Ради всех святых, скажите правду! — Томас был вне себя. Голос его от гнева звучал хрипло. — В опасности не только ваша карьера! В опасности ваша жизнь! У вас были мотивы для убийства Уимса, была и возможность, и, насколько мы можем судить, были и средства, как у всякого другого, кто был там в этот вечер. Что это значит? Что вы скрываете? Вам что-то известно? Это имеет отношение к Осмару и той причине, почему Карсуэлл отпустил его без суда?
— Осмар, — медленно произнес Урбан, улыбка его стала мягче, он как будто уступал настойчивости Питта. — Теперь мне терять нечего, кроме лишь собственной шеи. — Он мотнул головой, словно освобождался от какого-то груза. — «Круг» может сильно навредить мне, но все же это лучше, чем веревка палача…
— Круг? — недоуменно переспросил Питт. — Какой круг?
Урбан опустился в кресло за столом; Томас, последовав его примеру, сел на стул.
— «Узкий круг», — пояснил старший инспектор, понизив голос почти до шепота, словно боялся, что и здесь его могут услышать. — Тайное общество взаимной помощи, благотворительности и противостояния несправедливости.
— Какой несправедливости? — быстро спросил Питт. — Кто решает, что справедливо, а что нет?
Выражение лица Урбана стало ироничным.
— Они, разумеется.
— Если у этого общества такие благородные цели, почему оно тайное?
Урбан вздохнул.
— Есть вещи, которые трудно осуществить легально из-за противодействия, иногда чрезвычайно мощного. Тайна в какой-то степени позволяет избежать сопротивления.
— Понятно. Но какое это имеет отношение к вам и Уимсу, да и к Осмару тоже? — недоумевал Питт.
— Я член «Узкого круга», — наконец пояснил Урбан. — Вступил в него давно, когда был еще молодым и подающим надежды полицейским в Ротерхайте. Офицер полиции, бывший начальником участка, верил в то, что я подаю достаточные надежды, чтобы стать отличным членом «Круга», некоего тайного братства. — Он несколько смутился. — Тогда я был совсем юнцом. Он хвалил меня, рассказывал, какие у меня будут возможности помогать людям. Нынешний начальник участка в Ротерхайте совсем другой человек, он не хочет иметь ничего общего с «Кругом». — Старший инспектор наклонился к Питту. — Я вошел в братство. Поначалу все было очень просто: небольшие взносы на добрые дела и несколько часов дежурства.
Питт молча слушал.
— Лишь по прошествии нескольких лет я столкнулся с тем, что вызвало у меня тревогу, — продолжал Урбан. — Но и тогда я промолчал, просто отказался выполнить несколько заданий. Полгода назад последовало наказание. Мне было приказано помочь человеку, втянутому в одно судебное разбирательство. Он не был обвиняемым, а привлекался всего лишь как свидетель. Но он не хотел свидетельствовать, и я должен был помочь ему избежать этого — короче, забыть о нем как о свидетеле во имя интересов нашего братства. Я отказался. Я знал, что некоторые из членов «Круга» уже понесли наказание за подобные ослушания. Их, например, перестали принимать там, где прежде приветствовали и оказывали уважение; их исключали из клубов, без всяких обвинений и объяснений.
— Так вот как «Узкий круг» наказывает провинившихся членов братства, — медленно произнес Питт.
— Да, думаю, что так. Никаких доказательств, что это делается, нет, но те, кого это касается, всё понимают. Более того, подобные известия становятся достоянием других членов братства, подумывающих или уже готовых нарушить дисциплину, чтобы они вовремя сделали для себя выводы.
— Эффективная мера, ничего не скажешь, — задумчиво согласился Томас. Мысленно он уже представил, что могло связывать Уимса с Карсуэллом и почему был освобожден от судебной ответственности Осмар. Они все братья, члены общества «Узкий круг». Урбан тоже, а возможно, также и Латимер… Все связаны молчаливым пониманием, услугами, обязательствами, не произнесенными вслух угрозами, осознанием, что строптивых ждут суровые меры в назидание всем.
Вот почему Драммонд с такой готовностью поспешил на помощь Байэму, почему он чувствует себя так неловко и отказывается что-либо объяснять. Именно поэтому Байэм был сразу же оповещен об убийстве ростовщика, а полиция Кларкенуэлла послушно передала расследование этого дела в другой участок. Все в интересах «Узкого круга», тайного братства, обладающего немалым влиянием и силой. Но во имя чего?
Мика Драммонд.
Насколько сильны узы братства? Сильнее долга? Где та черта, за которой кончаются законы братства и начинается коррупция?
— Вы пренебрегли приказом? — спросил Питт, глядя на Урбана.
— Да, я ослушался, — сознался тот. — Мое имя в списке Уимса — это предупреждение другим. Мне так кажется, но я не могу этого доказать.
— Тогда возникает вопрос, — промолвил, размышляя, Томас. — Не оставил ли убийца второй список специально для полиции, чтобы мы нашли его и вы с Карсуэллом невольно оказались бы среди подозреваемых?.. — Питт намеренно не упомянул имя Латимера, третьего в этом списке. — Или это список самого ростовщика, составленный им ради страховки, на всякий случай, и не имеет никакого отношения к убийству?
— Не знаю, — признался Урбан. — Я даже не знаю, входит ли в братство судья Карсуэлл. Но это вполне возможно, и здесь надо искать объяснение, почему он так поспешно закрыл дело Осмара. А вот что последний состоит в братстве, мне доподлинно известно. Однако имя Карсуэлла тоже в вашем списке?
Питт ничего не ответил. Чем дольше он размышлял над тем, что сказал Урбан, тем больше ему казалось, что все обстоит именно так. В памяти возникло лицо Драммонда, когда тот сообщил ему об убийстве Уимса, а затем предложил помочь Байэму. Все это порождало массу вопросов. Не потому ли Драммонд так быстро все решил, что у него была власть сделать это? Почему в списке нет имени Байэма? Не сам ли он подбросил список и таким образом оказался в ловушке, когда кто-то после его ухода убил Уимса? Возможно, он напуган не тем, что у ростовщика не оказалось бумаг, касающихся его, а тем, что сам он был у него в тот вечер, когда было совершено убийство, и кто-то мог его видеть?
Что-то здесь не вяжется. Зачем ему было подбрасывать список? А что, если ему было известно, что ростовщика убьют и тогда список может оказаться в руках полиции? Он этого хотел?
Однако самым неприятным для Питта во всем этом было участие Драммонда. Какую роль он играет в братстве? Возможно, ему тоже устроили «проверку», поручив выгородить Байэма… Является ли он послушным членом братства, покорным во всем их воле? Или еще хуже — не сам ли он наказывает непослушных? Возможно, Драммонд находился в квартире Уимса после убийства, еще до того, как там побывал Питт, и нашел списки должников?
Или еще вопрос: мог ли Байэм узнать о смерти Уимса прямо из участка в Кларкенуэлле до того, как об этом узнал Драммонд? Байэм мог тут же отправиться на Сайрус-стрит и оставить там второй список имен. Возможно, в Кларкенуэлле есть еще кто-то, какой-то неизвестный Питту человек, который информировал первым делом Байэма…
Тайное общество, знающее всех своих членов, ведающее, кто и чем занимается… Знакомы ли его члены друг с другом? Кто из них — лишь слепые пешки? Насколько крепко его щупальца оплели полицию, чтобы держать в страхе, ломать и развращать работающих в ней своих членов?
— Я тоже не знаю! — в сердцах воскликнул Питт после затянувшейся паузы.
Глава 7
Мика Драммонд ловил себя на том, что все чаще думает о деле Байэма, даже тогда, когда, казалось бы, он должен забыть о работе и отдохнуть от нее в домашней обстановке. Теперь у него вошло в привычку горько подшучивать над собой. То, что он мысленно называл делом Байэма, для Питта было, без сомнения, делом Уимса. В конце концов, убит именно он. Байэм был лишь одним из возможных подозреваемых, и Драммонд искренне надеялся, что он наконец перейдет в разряд «вне всяких подозрений». Эта мысль мучила его как неопознанная черная дыра на периферии его сознания, которую он старался не замечать, но забывал лишь на короткие моменты, когда делал над собой усилие. Все кончалось тем, что ее тень снова напоминала о себе.
Питт сообщил ему все, что стало известно об аркебузе, из которой был сделан роковой выстрел. Теоретически это орудие убийства могло попасть в руки любого, кто навестил в тот вечер ростовщика, даже в руки самого бедного из должников Уимса в районе Кларкенуэлла. Но мог ли Уимс так просто держать у всех на виду золотые монеты? Возможно. Ему вполне могла быть свойственна подобная извращенная жестокость — высыпать их напоказ перед бедным отчаявшимся должником, не могущим вернуть свой жалкий долг, а затем потребовать у бедняги последний пенс. Это было бы не только проявлением садизма, но и опасной провокацией. Как ростовщик, Уимс, безусловно, научился за многие годы своей деятельности разбираться в человеческих характерах. Он не пошел бы на подобный риск.
Стоило призадуматься и над тем, почему Уимс принимал должников только по вечерам, когда совсем стемнеет. Неужели это правило распространялось на всех? Удалось ли Питту выяснить это?
Он должен сосредоточиться на поисках убийцы, а не на попытках во что бы то ни стало оправдать лорда Байэма. Драммонд поежился от укоров совести. Ведь он только тем и занимается, что ищет то, что может подтвердить невиновность Байэма. Если станет известно, что тот не убивал Уимса, ему фактически будет безразлично, как пойдут дальше поиски убийцы. Лицо Драммонда горело от стыда, когда он понял, насколько он изменил своим принципам, а координаты добра и зла вдруг непозволительно сместились.
Опускались летние сумерки, но было еще достаточно светло. Драммонд находился у себя дома. Но не в большом старом доме в Кенсингтоне, где он жил с женой и где выросли их дочери. Он продал его, когда одиночество стало невыносимым, да и содержать такой дом было совсем незачем. Теперь у него есть просторная квартира на Пикадилли и нет более собственного экипажа; впрочем, он ни к чему, всегда можно нанять кэб. Да и прислуги поубавилось. Когда возникала необходимость и нанималась приходящая прислуга, Драммонд чаще всего не знал об этом. Расходы были ничтожны, и он полностью доверял дворецкому. В гостиной, где он любил отдыхать, сохранилось многое из вещей из старого дома — например, вышитый гарусом экран с павлинами перед камином, который подарила ему мать в первую годовщину его свадьбы, голубые тарелки мейсенского фарфора, которые так любила жена, и уродливый коричневый слон, доставшийся ей по наследству, над которым они с женой так часто потешались. Драммонд оставил себе еще стулья чиппендейл[10], хотя их оказалось многовато для его скромной гостиной. Почти все картины он отдал дочерям, но не смог расстаться с Ландсиром и небольшим морским пейзажем Бонингтона[11]. Их он оставил себе.
Драммонд стоял перед огромным окном, выходившим в Грин-парк, пытаясь разобраться в своих тревожных и противоречивых мыслях и чувствах.
А как с остальными из списка номер два? По словам Питта, судью Карсуэлла, несомненно, шантажировали. Он не смог сказать инспектору ничего вразумительного о том, где был в момент убийства. Неужели этот несчастный настолько влюблен в девицу Хиллард, что готов был рисковать не только семьей, но и собственной жизнью, решившись на убийство? Не проще ли было бы отказаться от любовницы? У тысячи лондонцев есть тайные любовные связи, а сколько их по всей Англии, наконец… Если эти связи остаются тайной, они никому не мешают.
Чем мог Уимс навредить судье, если допустить самое худшее? Рассказал бы миссис Карсуэлл? Если она ничего не знает и не догадывается и такой грех с ее мужем случился впервые, она, конечно, будет расстроена. Но, имея любовницу, можно переносить упреки жены — они не кажутся такими невыносимыми. Из-за этого никто еще не рисковал настолько, чтобы совать голову в петлю палача. Что подумают дочери? Что ж, посердятся, подуются, но они достаточно уже взрослые, чтобы знать о нравах в высшем обществе, и не пойдут дальше некоторого охлаждения и отчужденности. Это, разумеется, неприятно, но пустяк по сравнению с теми последствиями, которые неизбежны, когда совершается убийство. Судья хорошо знает, какой страшной бывает расплата. Лучше других ему известно, что делает с человеком, скажем, тюрьма Колдбат-филдс, не говоря уже об угрозе виселицы.
Куда подевались письмо Байэма и запись ростовщика о суммах, которые тот ему выплачивал? Лорд утверждал, что все это хранится у ростовщика, поэтому он так спешил уведомить Драммонда обо всем — о своем знакомстве с Уимсом, о шантаже и о том, что ростовщику известна тайна смерти Лоры Энстис, то есть обо всех возможных мотивах убийства. Не будь этих обстоятельств, Драммонд не занимался бы данным делом.
Его размышления были прерваны появлением слуги, который, остановившись в дверях, осторожно кашлянул.
— Да, Гудол, что тебе нужно?
Худое лицо слуги почти ничего не выражало, и все же в нем было что-то, что насторожило Драммонда.
— К вам леди Байэм, сэр.
Невероятно. У полицейского от неожиданности даже перехватило дыхание, кровь прилила к лицу.
— Леди Байэм? — зачем-то переспросил он.
— Да, сэр. — Брови Гудола чуть поднялись — или Драммонду просто показалось.
— Проси.
Он судорожно сглотнул слюну. Что случилось? Почему Элинор Байэм решила посетить его в столь неурочный час, хотя все еще было по-летнему светло и до наступления вечерней темноты оставалось часа два? Нынче не время для визитов. Не иначе, произошло нечто чрезвычайное.
Гудол распахнул двери, и, когда Драммонд обернулся, Элинор уже стояла на пороге. Она была в темном платье, цвет которого Драммонд не смог бы определить, — что-то синее с серым и, возможно, зеленым, как небо после заката. Лицо Элинор светилось теплом, несмотря на холодные цвета платья. На ее щеках играл легкий румянец, и это делало ее такой милой и земной.
Что за идиотские сравнения лезут в голову, подумал он в сердцах, подозревая, что его лицо, должно быть, пылает, как у больного горячкой.
— Добрый вечер, леди Байэм, — поспешно сказал он, сделав шаг ей навстречу.
Гудол вышел, и они остались одни.
— Добрый вечер, мистер Драммонд, — ответила леди Байэм неуверенно. — Я благодарю вас, что вы приняли меня, хотя я пришла без предупреждения и в неурочный час. — Элинор провела языком по губам. Казалось, у нее пересохло в горле и было трудно говорить. Она понимала, что ее внезапный визит и создавшаяся ситуация требуют объяснения. Женщины из высшего общества, уважающие себя, не наносят визитов одиноким мужчинам без приглашения и в такой час. Элинор опять сделала глубокий вдох. Драммонд видел, как поднялась ее грудь и на шее запульсировала жилка. — Я пришла к вам потому, что испытываю необходимость поговорить о расследовании, — торопливо пояснила она, все еще стоя в дверях. Ее и Драммонда разделяла полоска ковра, освещенного лучом предзакатного солнца. — Я знаю, вы обещали извещать моего мужа о всех новостях, касающихся нас, но… ожидание становится невыносимым. — Она умолкла и впервые посмотрела ему в глаза.
Слова Элинор были обычным извинением, которое Драммонд был вправе ожидать, объяснение причины визита тоже было разумным, но его встревожил страх, который чувствовался во всей ее напряженной, застывшей фигуре, облаченной в легкое муслиновое платье с шалью на плечах, накинутой скорее для придания ее наряду большей законченности, ибо вечер был достаточно теплым.
Он забыл обо всем — столь сильно было его желание сделать все, чтобы она не чувствовала себя такой скованной.
— Я понимаю вас, — быстро произнес Драммонд. — Это вполне понятно. — Он и вправду не видел ничего необычного в ее приходе, хотя за многие годы службы в полиции к нему впервые пришла в дом женщина, потому что испытывала страх. Но в его полицейской практике никогда еще не было подобного дела. — Пожалуйста, не надо извиняться. Мне жаль, что я не смог сообщить вам что-либо новое и избавить вас от необходимости приезжать сюда. — Сказав это, Драммонд тут же испугался, что Элинор воспримет его слова как недовольство ее визитом, и попытался было исправить оплошность, пояснив, что он имел в виду, но вместо этого окончательно умолк. Объяснения могут только все испортить, и он покажется просто неотесанным дураком.
Элинор еще больше сконфузилась, понимая, что непрошеной вторглась в его дом по делу, которое следует считать сугубо профессиональным. Она знакома с Драммондом как с официальным лицом, помогающим ее мужу по причинам, которые ей неизвестны. «Узкий круг» не допускает членства женщин, как и все тайные общества. Это сугубо мужская организация.
Элинор открыла было рот, чтобы снова извиниться, но Драммонд испугался, что она сейчас встанет и уйдет.
— Пожалуйста, — торопливо воскликнул он. — Разрешите мне взять у вас шаль. — Он сделал шаг к ней и протянул руку, но тут же удержался.
Элинор сама медленно сняла с плеч шаль и отдала ее ему. Губы ее тронула улыбка.
— Вы так добры. Я не должна была вторгаться в ваш дом таким образом, но мне необходимо поговорить с вами и не в полицейском участке…
По какой-то причине — возможно, глупой — его сердце екнуло. Потом он успокоил себя, объяснив ее откровенность и желание видеть его просто страхом — страхом за мужа, а не ее личным, как вначале ему показалось.
— Чем я могу помочь вам? — спросил он тоном более официальным, чем того хотел, и, неловко скомкав шаль, положил ее на спинку дивана.
Элинор опустила глаза. Она стояла в нескольких шагах от него. Драммонд слышал запах ее духов, напоминающих аромат цветов; каких, он никак не мог вспомнить, но ими пахли ее волосы и кожа.
— Инспектор Питт делает все, что может, — осторожно начал он. — Есть кое-какие успехи, он собрал материал против нескольких подозреваемых.
Леди Байэм быстро подняла голову и встретилась с ним взглядом.
— Очевидно, ужасно то, что я скажу, но я рада этому. Где-то другая женщина испытывает такой же страх, какой испытываю я, только для нее это может кончиться настоящей трагедией.
Драммонд невольно протянул руку и коснулся ее плеча.
— Вы ничем не можете помочь ей, — мягко сказал он. — И не должны страдать от того, в чем неповинны.
— Я… — Элинор умолкла, лицо ее было встревоженным.
Он вдруг понял, что его рука все еще касается ее плеча, и быстро отдернул ее. Не это ли она хотела ему сказать? Что он позволил себе лишнее, воспользовался тем, что она так расстроена, и допустил непозволительную фамильярность, на которую никогда бы не решился в ее доме, если бы пришел туда, как она к нему, — в качестве человека, просящего помощи.
Они заговорили одновременно. Правда, Драммонд всего лишь произнес ее имя и тут же умолк.
— Простите, — наконец пробормотал он.
Элинор чуть улыбнулась, но сразу же снова посерьезнела.
— Я знаю, вы обещали Шолто сделать все возможное, и это, очевидно, настолько успокоило меня, что я вообразила, будто все уже позади. Но муж сейчас так нервничает, что довел себя до болезненного состояния. — Она скорбно сжала губы. — Он старается скрыть это от меня, чтобы не напугать, но я слышу, как по ночам он ходит по комнате, и знаю, что далеко за полночь в его кабинете горит свет. — Она взглянула на Драммонда, пытаясь улыбнуться, но улыбка была такой печальной, что ему захотелось утешить ее. Он попытался придумать, что сказать, но ничего не получилось. — Вам может показаться, что я вмешиваюсь в дела мужа, — быстро продолжала Элинор. — Нет, это не так. Я просто испугалась, что он захворал, и спустилась к нему, чтобы спросить, не могу ли я помочь… — Она подняла глаза на Драммонда, голос ее был тих. — Я нашла его в кабинете; он не работал, как я думала, а ходил из угла в угол. — Леди Байэм прикусила губу. — Он рассердился, увидев меня в дверях, и на все мои вопросы отвечал, что с ним все в порядке. Но я-то хорошо знаю его, мистер Драммонд. Он работает по ночам, когда это нужно. Я не раз заставала его просматривающим бумаги до часу или двух ночи. Но никогда прежде за все восемнадцать лет нашей супружеской жизни он не вставал среди ночи, чтобы бесцельно мерить шагами кабинет, не прикасаясь ни к бумагам, ни к книгам, один со своими мыслями в ярко освещенной комнате, где горят все лампы.
— Видимо, что-то очень серьезное беспокоит его, — осторожно предположил Драммонд и внезапно почувствовал холодок тревоги. Ему очень не хотелось верить в виновность Байэма, но он мог ошибаться. То, что Байэм сообщил ему обо всем до того, как мог оказаться в списке подозреваемых, похоже, было хитрым ходом. Возможно, письмо Лоры Энстис и документы, свидетельствующие о регулярном поступлении от Байэма определенных сумм денег, которые якобы хранились у ростовщика, были лишь уловкой, чтобы встретиться с ним, думал Драммонд. Он уже предчувствовал, что впереди их всех ждут куда более неприятные неожиданности.
Драммонда мучили противоречивые чувства и мысли: страх перед реальной возможностью того, что лорда Байэма могут обвинить в убийстве ростовщика, и приводящая в ужас мысль, что именно ему придется сообщить об этом Элинор Байэм. Она же воспримет это как предательство. Ведь именно к нему она сейчас обратилась за помощью. Не давала ему покоя и мысль о том, как он сможет объяснить все инспектору Питту, который неизбежно окажется в крайне затруднительном положении. Несмотря на тревогу и сомнения, внутри его где-то теплилось нечто похожее на надежду и приносило облегчение: если Байэм окажется виновным, это сделает Элинор свободной.
От этой недостойной мысли эгоиста краска стыда залила его лицо. Свободной от чего? Если Байэма повесят, она овдовеет, это верно. Но разве это означает, что она тут же забудет мужа, перестанет любить его, горевать о нем, оплакивать его трагическую смерть?
Драммонд пришел в такое смятение, что позабыл о собственной уязвимости и обязательствах перед «Узким кругом».
— Пожалуйста, давайте сядем, — наконец тихо промолвил он. — Поговорим и подумаем, что можно сделать.
Она с благодарностью приняла предложение и села на один из стульев; Драммонд сел напротив, пристроившись на самом краешке стула и не сводя глаз с Элинор.
— Вы, очевидно, спрашивали мужа, что с ним?
— Да, но он отказывается говорить со мной об этом. Сказал, что не мог уснуть и поэтому спустился в кабинет, чтобы не беспокоить меня.
— Вы не допускаете, что он сказал неправду?
Она улыбнулась слабой вымученной улыбкой.
— Нет, не допускаю. Шолто не страдает бессонницей, а если бы ему не спалось, он взял бы в постель книгу, вместо того чтобы ходить по кабинету всю ночь. Я не могу забыть его лицо, оно было мертвенно-бледным, — она подняла на него глаза. — Бессонная ночь не может привести человека в такое болезненное состояние. Он осунулся, у него был такой вид, будто он увидел привидение.
— Вы уверены, что это не была игра света? Иногда тень от косо падающего луча делает лицо усталым. К тому же его мог разбудить кошмар.
Драммонд говорил быстро, не пытаясь разубедить Элинор, а всего лишь вселить в нее надежду.
— Да, уверена, — сказала она очень тихо, но твердо и с горечью. — Случилось что-то ужасное, однако я не знаю что. Но уверена, что это связано с убийством ростовщика. Если бы это было что-то другое, он сказал бы мне. Нет, он не болен. У нас нет никаких семейных неприятностей, ничего страшного не произошло с нашими родственниками. — По ее лицу пробежала тень. — Детей у нас нет. — Речь ее убыстрилась. — Мои и его родители умерли. С моим братом все благополучно, брат Шолто в Индии; правда, последние две недели мы не получали от него писем. Я справлялась у дворецкого, не было ли почты из Индии, подумала, что могла проглядеть, но он сказал, что писем не было.
— А как на работе у лорда, в Казначействе? Возможно, там что-то произошло? — спросил Драммонд без всякой надежды на удачу, но он хотел исчерпать все возможности.
— Мне трудно представить себе причину, способную вызвать тот ужас, который я увидела на лице мужа вчера. Я чувствую, в каком страхе он все время пребывает, даже днем. — Элинор сидела в неудобной позе на краешке стула, судорожно сцепив пальцы. — Шолто все время находится в напряжении, он как будто насторожен. Забросил все, что раньше любил: музыку, книги, театр. Даже отказался пойти в гости к нашим добрым друзьям, которых мы много лет знаем и любим.
Читать бесплатно другие книги:
