На изломе алого Логвин Янина
«Запомни, Алька, ты больше не одна». Эти слова Пуха, сказанные на пороге чужой квартиры, окончательно сломали замки в душе Сашки. Открыли кладезь сомнений, которые одновременно мучили ее и давали надежду. Он не для нее, так почему она? Что Игнат видел в ней такого особенного? За что ее любил?
Она остановилась в незнакомой прихожей возле чужого зеркала и внимательно посмотрела на себя. На серую тень девушки, которая всегда была нужна Игнату.
Наверно, для него ей стоит стать красивее.
Сашка подняла голову и закрыла лицо руками: нет, она точно сошла с ума.
К тому, что произошло на следующий день, оказалась не готова. Не то чтобы забылась, нет. Конечно, понимала, что нужно быть осторожнее, но отозвалось обычное человеческое сочувствие.
В дверь квартиры позвонила женщина и назвалась соседкой. Голос за дверью звучал взволнованно, незнакомка сказала, что ее ребенок заболел и ей необходимо отлучиться в аптеку, а оставить малыша не с кем.
– Да тут Любовь Егоровна жила до вас, она нас с Димкой всю жизнь знает! Столько раз выручала! Мы вдвоем с сыном дома, кроме вас ни к кому из соседей достучаться не могу! Помогите, а? Присмотрите за Димочкой! Пожалуйста, всего десять минут! Ближайшая аптека сразу за углом. Бедняжка, наверно, съел что-то не то. Да, я в соседней квартире живу, девушка, вы не волнуйтесь!
Димка. Как ножом по сердцу полоснуло от звуков имени отца.
Открыла дверь, вышла, поздоровалась. Не волновалась, увидев встревоженную незнакомку, разве что за ребенка. Вот только увидеть его не успела. Вошла в квартиру, переступила порог комнаты, и чьи-то руки тут же крепко обхватили сзади за плечи. Дернув под шеей, опрокинули на спину, накрыв нос и рот льняным полотенцем с хлороформом. В ноздри ударил концентрированный запах хлора.
– Вот так, девочка. Умница. Спи!
В горле забился кашель, напоровшись на вдох. Легкие сжались, как от удара, а тело парализовало. На последнем усилии, защищаясь, попыталась взмахнуть руками.
– А теперь тихо! – прорычал грубый голос возле уха. – Иначе добавлю, поняла? Будешь у меня кровью рвать, если вообще не сдохнешь!
Чисто сработали, никакого шума. В детской кроватке мирно урчал хозяйский кот.
Чуть позже двое, мужчина и женщина, уже из машины позвонили хозяину.
– Нашли пташку. Взяли, конечно. Легко и без мороки. Что там Хан рассказывал? Да она девчонка совсем! Красивая, правда, как кукла. Вам понравится. Не зря старик к ней прикипел, с нее самой хоть картину пиши. Смотрит на меня сейчас, хотя вряд ли понимает. Может, они там со стариком и правда крутили шуры-муры? Кто их художников поймет.
Женщина завела машину, тронула минивэн с места и бросила напарнику поверх плеча.
– Скоро узнаем, Седой.
Щеки горели. Горло першило, желудок сжимался, и страшно хотелось пить. Сашка уже пришла в себя, но какое-то время лежала без движения, прислушиваясь к звукам за спиной. Показалось, что запястья стянуты веревкой. Подтянула руки к груди, открыла глаза и убедилась, что не ошиблась. Взгляду открылась бетонная стена и опоясанные скотчем ладони. Что ж, сработали просто и эффективно. Но хуже всего было то, что внутренности скрутило в приближающемся спазме тошноты…
Спустив голые ноги на пол, села на жесткой кушетке и не сдержалась, тут же вырвала в подставленное к лицу ведро.
– Но-но! Поаккуратнее, цыпочка! – услышала грубый женский голос. – Наблюешь мне на туфли, языком заставлю вылизать начисто, поняла? Не люблю замарашек.
Сашка сплюнула густую слюну в ведро и утерла губы стянутыми руками. Подняла плечи и голову, медленно выпрямляясь.
Так и есть – она, незнакомка-соседка. Правда, дешевый халатик сменила на стильное платье, и очки с лица исчезли. Стоит, ухмыляется. В паре шагов позади черноволосой еще двое. Один – взрослый мужчина лет сорока, здоровый бугай с заметной сединой в волосах. Его Сашка раньше не видела, но поняла по усмешке, что это он ее отключил хлороформом. Второго узнала сразу – Руслан Тарханов, с явными следами ее ярости на лице. Смотрит с ненавистью, сжимая здоровую руку в кулак. Виду не подала, что узнала, отвела безразличный взгляд.
– Ну вот, Хан, – отозвалась молодая незнакомка. – Я же тебе говорила, что возьмем ее тихо и красиво. Даже трепыхнуться у нас рыбка не успела, сама в сети вошла. Нельзя быть такой доверчивой, цыпочка, – обратилась к Сашке. – Неужели тебе мама и папа не говорили, что доброта и сочувствие не доводят хороших девочек до добра? Теперь блюешь здесь в чужом подвале, полуголая, и наверняка тебе страшно и холодно, я права? А то ли еще будет.
Брюнетка брезгливо отодвинула ногой ведро в сторону и взглянула на Тарханова.
– Поверить не могу, Хан, что это она тебя так отделала. Придумал бы что-нибудь правдивее. Или намекнул мне, что тебе нравятся женщины-доминанты. Я бы, может, и помогла реализовать фантазии. Поиграла бы с плеткой, ставя тебя на колени…
– Заткнись, Ирма!
Тарханов шагнул было к брюнетке, но мужчина-бугай остановил. Обнял за плечи, удержав возле себя.
– Да шутит она, Хан. Кто б ей позволил, – достав изо рта сигарету, недовольно зыркнул на товарку. – А ты себя в руках держи. Ирма у нас в чести у хозяина, ты забыл? Потому и задом вертит.
– Да помню я, – оскалился Тарханов, сбрасывая руку. – Пошла она!
– И все-таки, – женщина снова обратилась к Сашке, не отреагировав на грубость. – Что же ты так неласково с Русланом обошлась, девочка? Такой видный парень, а ты ножом по лицу. Нехорошо. Так с кого спросить за боевые шрамы? Неужели с тебя?
Странные игры похитителей в дознавателей не заводили Сашку, поэтому ответила бесцветно, пробуя на голос сухое горло.
– Он сам на угол напоролся. Дважды. Дай воды, – произнесла хрипло, полоснув брюнетку холодным взглядом. – Тошнит.
В сыром подвале стояла прохлада, но Сашка не чувствовала холода. Горела кожа на лице, голова кружилась, и противно скручивались в спазмах внутренности. На девушке была надета только рубашка Игната и бикини, легкие шлепанцы остались в незнакомой квартире. И да, ужасно, просто до невозможности хотелось пить.
Ответ женщине не понравился и тон разговора сменился. Отброшенное ногой ведро загрохотало по полу, а ногти больно впились в плечо пленницы, встряхивая ее и стягивая в узел рубашку.
– Не борзей, девочка, – окрысилась незнакомка, глядя в глаза. – Будешь пить, когда я позволю, здесь тебе не коктейль-бар принеси-подай! Кран в углу, нужник там же. Не будешь послушной, сама лично заставлю лакать из него мочу, как собаку! И не тычь мне, цыпа! Отгрызу пальцы! В этом подвале и не таких ломали. Это только начало, я тебя предупредила.
– Пить, – упрямо повторила Сашка и тут же повалилась на кушетку от удара наотмашь ладонью в висок. Легла на спину, хватая ртом воздух. Подняв босые ноги от пола, согнула их, длинные и стройные, в коленях, не думая о том, как выглядит. Протянула по кушетке аккуратные ступни.
– Вот же упрямая сучка! – брюнетка оглянулась на седого. – Не уверена, Рома, что оставлю ее тебе и не захочу убить сама! Как думаешь, понравится старику, если я ее немного разукрашу? Он же художник, должен оценить старания. Ну давай, цыпа, поплачь, тебе ведь страшно?
– Пожалуй, я сам возьмусь за нее, – засмеялся бугай. – Твою мать, Ирма, какие ноги! – присвистнул. – Скажи, это ты от зависти бесишься? Ты ведь еще в машине заметила, да? Поэтому рычала всю дорогу? А я-то думал, что ты для меня просила ее не одеваться.
Сашка напряглась, услышав одновременно шаги здоровяка и предупреждение Хана.
– Я бы не советовал ее трогать, Седой.
– Почему? – удивился тот. – Боишься, что понравлюсь больше? Аха-ха! – засмеялся. Свою работу Седой сделал на отлично, и душу грело хорошее настроение. – Ничего, мы поделим девочку по-братски. Будет смирная у нас, как овечка. И такая же мягкая. Правда, малышка? Будешь нас любить? Будешь, – выплюнув сигарету в сторону, мужчина растянул ворот на футболке, – куда ты денешься. Черт, ну и кожа у тебя, как молоко. Откуда же ты взялась такая нежная?
Здоровяк наклонился, протянул руку и жадно провел пальцами по бедру пленницы. Погладил низко, сглатывая слюну, почти до паха и Сашка едва сдержалась, дав себе еще секунду времени. Понимала, что удар должен быть точным и ошибиться нельзя. Собравшись, выждала момент, вскинула колено, развернула стопу и ударила пяткой в шею, как учил бить отец из этого положения. Попала точно в кадык, и здоровяк, хрипло крякнув, обрушился.
И брюнетку успела достать. Ждать реакции не стала. Специально вела себя вяло, чтобы ослабить внимание. Вскочив на ноги, взмахнула стянутыми в запястьях руками и ударила обидчицу локтем в грудь, в солнечное сплетение. Та, охнув, споткнулась о ведро и растянулась на блевотине. Хан был в трех шагах, но выбора не было, и Сашка рванула к железной двери.
Остановил удар электрошокера в спину. Разряд прошел по телу мгновенной, обжигающей вспышкой боли, парализуя мышцы, и Сашка рухнула на пол.
Уже про себя прошипела, стиснув зубы: «Сволочи! Ненавижу!»
Вечером Шкуратов самолично привел Генриха в подвал, отомкнул дверь помещения, за которой находилась связанная по рукам и ногам пленница, и сочувственно вскинул брови.
– Вот видите, Генрих Соломонович, теперь и ваша девочка здесь. Искали и нашли. Шустрая она у вас, хорошо пряталась, но мои ребята шустрее. Я же обещал: не хотите работать по-хорошему, придется вас убедить. Ну, не смотрите на меня так словно я чудовище. Признаться, я и сам противник радикальных мер, но на какие только жертвы не пойдешь ради любви к искусству, вы же понимаете.
Статный и интеллигентный в жизни, увидев измученную и избитую Сашку, старик обмяк и неожиданно расплакался, схватившись рукой за сердце. Привалился плечами к стене, но вдруг решительно подобрался.
– Вы негодяй, Шкуратов! – затряс кулаком. – Мерзавец и негодяй! Шкурная крыса! А еще идиот, если думаете, что я стану работать на вас, зная, что этот ребенок, как собака, посажен вами в клетку! Здесь сыро и холодно, и опасно рядом с вашими бандитами! Немедленно выпустите ее! Будет вам картина, но Александра должна быть со мной! Помогать мне, слышите?!
– Успокойтесь…
– Пальцем ее не касайтесь! Это мое единственное и нерушимое условие! Хотите, запирайте и меня в этой клетке! Но я не сделаю ни единого мазка, не возьму кисти в руки, пока эта девочка остается в таких условиях! Поверьте, теперь, когда я знаю, на что вы способны, я найду способ оборвать жизнь Генриха Вишневского и без вашей помощи. Вам больше не удастся шантажировать меня! Мое сердце и так стучит на пределе. К чертовой матери этот ваш преступный мир и его желания вместе с вами! Я устал!
Сердце мужчины действительно готово было вот-вот разорваться на части от силы беспредельной несправедливости и жестокости, которая ворвалась в его жизнь.
Давно никто так не оскорблял Геннадия Шкуратова. Пожалуй, в детстве его дразнили Шкура, но это было так давно, что он успел забыть. Кличка до сих пор тянулась за ним, как приставшая к каблуку шелуха, но никто не смел повторить ее в глаза. На бледном лице мужчины не дрогнул ни один мускул, когда он все-таки ответил пышущему гневом старику:
– Ну что вы, Генрих Соломонович, не такой уж я зверь, каким кажусь вам, и не такой идиот. Только из уважения к вашему таланту, конечно, я разрешу вашей ученице быть с вами, не стоит нервничать. Ирма! Руслан! Отпустите девчонку! – великодушно махнул рукой женщине и молодому мужчине, стоящим в стороне. Войдя вслед за ними в подвальную камеру, склонился над Сашкой. Сказал ей тихо в лицо. – Разрешу, девочка. Но если ты выкинешь еще хоть одну глупость, вот как сегодня, я сам раздроблю этому старому жиду пальцы и вырву язык. Ты меня поняла? Мне терять нечего.
-19-
Под мастерскую Генриху и Сашке отвели небольшую пристройку. С домом ее соединяла летняя терраса, на которой всегда находилась охрана. Кормить кормили, хотя и без изысков. Спали здесь же, прямо на кушетках. Сменная одежда, видимо, была из старого хозяйского гардероба Шкуратова и его любовницы: да, противно, но приходилось терпеть. Сама бы Сашка попыталась сбежать, но Генрихом рисковать не могла. Слишком большими ставками оперировал Шкуратов, чтобы в случае ее удачного побега оставить старика в живых. О неудаче и думать не стоило. Без Сашки в этом логове шкурных крыс Генрих не выживет.
– Это, бесспорно, великолепная работа де Кесадо, – говорил художник, сидя перед мольбертом с поврежденной картиной, на которую падали косые солнечные лучи. – Я хочу, Саша, чтобы именно ты восстановила ее. Я во всем помогу, но глаза у меня уже не те. Малейшая ошибка в игре оттенков испортит дело. – Склонив голову, мужчина водил увеличительным стеклом над поверхностью, поправляя на носу очки. – Посмотри внимательно на перекрытие цвета и технику нанесения мазков. Она у художника необычная – короткая и стремительная, что характерно для начала эпохи модернизма. Попробуй повторить. Отлично. Просто отлично, моя девочка!
– Эх, Сашенька, – огорчался художник. – Как печально, что ты по моей вине оказалась втянута в эту грязь. Как представлю, что они могут сделать с тобой, если вдруг меня не станет, и становится страшно за твою жизнь. Как жаль, что ты оказалась сиротой, и некому взыскать с них. Наказать по справедливости. Эти мысли убивают меня. То, что им под силу загубить твой талант.
– Все будет хорошо, Генрих Соломонович, я ни о чем не жалею. Все будет хорошо.
Верила ли Сашка сама своим словам? Скорее нет, чем да. Жалела старика, а себя?
Два с лишним года покоя и учебы, мелькнувшая надежда, как отчаянный взмах крыльями, и снова полет над пропастью. Нет, своему учителю она могла платить только благодарностью. Ее сердце не терзали упреки. Ее убивали мысли об Игнате, а вовсе не страх за себя.
Как он? Что с ним? Поверил ли в то, что она сбежала? Бросила все после данного ему обещания? После всего, что он ей сказал? Ведь сама так и не ответила. Поверил ли?
Лучше бы да. Сил не было метаться в сомнениях. Честное слово, лучше бы так, чем думать, что он будет искать ее и столкнется с миром Шкуратова, Чвырей и Хана. С бандой отморозков, способных отнять у человека не только свободу, но и жизнь. Зная, на что способны эти сволочи, даже мысль боялась допустить, что не поверил. Что пришел в квартиру и понял: ее нашли. Когда воображение рисовало картину расправы над Игнатом – останавливалось сердце. Мысли снова и снова возвращались к парню. Только бы не искал ее, только бы не искал! Если он пострадает по ее вине, она никогда себе не простит. Никогда!
За рисованием и удавалось отвлечься. Проваливалась в работу, как в забытье.
А вскоре и сам хозяин зачастил к ним. Оригинал испанца – пропавшая картина «Поцелуй под яблоней» – был восстановлен, и пленники перешли к созданию копии.
Шкуратову нравилось приходить в мастерскую и наблюдать за процессом. Провоцировать и унижать старика своим положением хозяина. Он часто останавливался за Сашкиным плечом и долго смотрел на ее работу. На девушку. Когда обращался с вопросами, в который раз озадаченно отмечал холодное бесстрашие в лице и равнодушие в серых глазах. Чаще всего Сашка не отвечала. Не боялась, и это изумляло мужчину больше всего. Хотелось ударить, но рука не поднималась. Чувствовал: не поломает. А еще восхищал талант девчонки. То, как легко ложились на холст штрихи и линии, как изгибалась тонкая кисть руки. Она была сокровищем, и старик первым разглядел это. Да чего уж лукавить, их всех задевали ее холодность и красота. Скрытая сила. Ирма как чувствовала, оплетала собой и этим только раздражала сильнее, но возразить не смела. Понимала, что ее будущее зависит от этих двоих.
– Надо же, Генрих Соломонович, какая у вас способная ученица. Я бы даже сказал – уникальная ученица, – усмехался мужчина, обходя Сашку и прицениваясь к ней, как к вещи. – Здесь мы с вами не прогадали. С такой не грех и старые кости размять вечерами. И о живописи потолковать, и о судьбе. Преданная девочка, завидую.
Если раньше Генрих и пробовал осадить негодяя, то сейчас промолчал. Но заметил взглядом, как при словах Шкуратова дернулся кадык на шее его молодчика Хана.
– Ты, Сашенька, поаккуратнее будь с этим парнем, – говорил о Тарханове, когда они оставались одни. – Не нравится мне, как он на тебя смотрит. Лучше держись поближе. Я хоть и старик, но так спокойнее.
– Хорошо, Генрих Соломонович, буду.
Старалась не расстраивать старика, хотя внимание Хана замечала. Ненависть, горящую в черных глазах, и кое-что еще, куда опаснее ненависти. Другое чувство, заставляющее быть настороже.
- Блеклое солнце на гаснущем небе, пасмурный день.
- Люди не люди, лица-фальшивки, я сам лишь тень.
- Город, как бездна, в нем дна не видно в пору грозы,
- Ливень, как слезы, смоет с дороги твои следы…
- Suspense(с)
С последним гитарным аккордом музыка стихла, и зал сорвался на крики.
- Suspense! Игнат! Игнат!
Отличное выступление, накаленное энергией до предела. Толпе нравилось то, что происходило на сцене. Кураж на грани щекочущей нервы пристойности. Нравились красивые парни, а больше всех солист – последнее время он походил на мрачного идола. Лицо на скулах заострилось, на потемневшем от татуировок теле проступали натянутые мышцы, а из-под длинной челки сверкали синим сумасшествием глаза. Это возбуждало внимание, это притягивало взгляды, этот синтез оголенных чувств – боли, ярости и отчаяния, исторгнутый в мир, возносил парней над другими. Толпа с радостью и жаждой принимала новых кумиров.
И голос, пронзающий души. Игнат не жалел ни себя, ни друзей, словно жил на последнем дыхании. Это дыхание с конечной нотой с шумом вырвалось в микрофон, а глаза невидяще скользнули по залу. Гитара мерно затихала в руках.
Завершать было сложнее всего. Когда выплескивались чувства, оставалась пустота и гулко стучащее, перетянутое режущей нитью боли сердце.
Первый стоящий сольник отыграли на тысячную аудиторию в самом большом и представительном клубе города Paradise-holl, и Дрон – Дронов Антон, менеджер группы, довольно потирал руки, скалясь успеху. Оказавшись в отведенной для них комнате, молодой мужчина развалился на диване с бокалом шампанского, закинув ноги на журнальный стол.
- Отлично отработали, парни! – хлопнул по плечу приземлившегося рядом с ним клавишника группы Захара Литягу. - А я что говорил? Этот альбом сделает вас настоящими звездами! Теперь нам нужна мощная раскрутка, студийный материал и атрибутика группы. Чем мы хуже Rammstein?
Ренат Беленко стянул футболку и отшвырнул в кресло. После выступления внутри все горело и требовало выхода. Подойдя к столу, он потянулся за бокалом. Шампанское пить не стал, налил себе минералки. Несмотря на то, что снять напряжение хотелось, помнил: именно ему предстояло сесть за руль.
- Ну и загнул ты, Дрон, - он коротко хохотнул, хотя сравнение польстило. - Не заносись высоко. Нам до Rammstein, как до Марса.
- Будет, Захар, все будет! – растянул губы Дронов. - Это другие пусть низко летают, а я знаю, о чем говорю. Вы, главное, своим делом занимайтесь, а мне предоставьте заниматься моим. Мы и без продюсера прорвемся. Стальные кулоны, кепки-трекеры, футболки – нам нужен официальный сайт группы и высококлассная атрибутика. Все, что преумножит и закрепит славу Suspense. Человека для этого дела найти не проблема, а дальше дело за Игнатом. Нам нужен свой клип и качественные постеры, деньги я уже ищу. Радио-ротация хорошо, но пора серьезно выходить на ТВ и закреплять позиции. Нам нужны концерты и известность, парни!
- Игнат, ты слышал? Дрон дело говорит. Мы же давно хотели снять клип на «Люди-пауки», почему не сейчас? – Женька Мимов спрятал в чехол бас-гитару и обернулся к другу, который уже натянул куртку на голое тело и стоял, словно не понимая, что ему делать дальше. Но наконец, забросив зачехленный инструмент на плечо, направился к выходу. – Как насчет Дэна Ибекова - клипмейкера? Он работает с рок-группами. Звезды, конечно, у него не отметились, но снимает достойно.
- Да, можно.
- Подожди, Игнат…
Но Савин уже распахнул дверь, чтобы уйти. Остановившись на пороге, обернулся.
- Мим, Белый, у нас была чертова неделя репетиций, я устал. Решите сами с клипом, мне все равно.
Когда дверь за фронтменом захлопнулась, Дрон стащил ноги со стола и вздохнул.
- Надеюсь, я нигде не перегнул? Если что, я сам купился на свой треп, так что все еще может получиться. – Он спросил после паузы: - Что, девчонку так и не нашли?
Литяга и Мим переглянулись.
- Нет. Два месяца прошло и, кажется, Игнат на срыве, сам видишь. Ни о старике, ни о Сашке никаких известий и это хуже всего. Уже бы хоть какая-то ясность появилась, тогда бы знали, что делать.
- Думаете, их давно нет? – понизил голос Антон Дронов. - Ну, на самом деле нет? С той девчонкой, что нашли на стройке, ведь тоже все в глухарь ушло?
Все промолчали, и тогда он решился предположить:
- А может, и правда сбежала. Испугалась, с кем ни бывает. Залегла на дно, найдут старика и появится.
- Нет, - Ренат зажег сигарету и закурил. Размял пачку, вдруг сминая ее в кулаке. – Она Игнату обещала. Не могла сбежать.
- Да что они стоят, бабьи обещания? – невесело хмыкнул Дронов. - Она что кровью расписалась в верности? Suspense без Савина не будет, сами знаете. Он цепляет людей за живое. Не нравится мне его настроение, так и перегореть можно.
- Дрон…
- Что?
- Лучше заткнись.
О выступлении группы в Paradise-holl всю неделю трещали местные радиостанции, и в клубе оказалось много знакомых лиц. Игнат вышел с черного хода, но женский голос все равно нашел и окликнул его.
- Игнат, подожди! Игнат!
Он не обернулся, словно не услышал, и ей пришлось его догнать.
- Игнат! – поймала за локоть, останавливая.
- Чего тебе?
Вероника Маршавина улыбнулась. Отдышавшись, поправила рукой светлые волосы и сумочку на плече.
- Ну, для начала привет, – кокетливо приподняла плечи. - Давно не виделись, Савин, хотела поздороваться. Здорово выступили!
- Привет.
- Ты стал таким… классным, что ли, – девушка засмеялась. - Даже не верится, что мы когда-то сидели за одной партой. Я тебе писала на личные страницы, но ты не отвечал. Хотела узнать: как твои дела?
- Зачем?
Она не смутилась. Сама искала его внимания.
- Ну, ты мне всегда был симпатичен, ты же помнишь? Да и вообще, я думала, что мы друзья.
Помнит? Нет. Игнат не помнил. Сейчас он едва ли помнил самого себя. Хотелось остаться одному.
- Я спешу, извини, - он повернулся, чтобы уйти.
- Игнат?
Душу и голос царапнуло раздражение.
- Вероника, у меня нет на тебя времени.
Слова девушку задели, очень. Ее всегда задевало его холодное отношение к ней, как будто ее и не существовало вовсе. Но ведь для других парней она была. Эффектная длинноволосая блондинка, получше прочих девчонок. Когда поняла, что не будут вместе, попробовала строить отношения, но не получилось. Всегда вспоминала Игната и видела с ним рядом себя, с высоким красивым парнем, чья внешность и талант будоражили столько сердец. На его фоне прочие парни казались серостью. А еще очень волновала растущая популярность Савина. У Вероники было все, чтобы быть девушкой звезды. Нынешняя жизнь учила быть смелой, так почему не она?
- А на кого есть? – спросила, поджав дрогнувшие губы. На эту встречу у нее было много надежд. - На них?- кивнула в сторону девчонок, топчущихся далеко в стороне. – На тех, кто с вами после концерта? Девочки-однодневки, переспал и забыл, так ведь?
- Ни на кого.
Маршавина попыталась взять себя в руки. Сказанное оказалось лишним, поняла по взгляду парня. Вспомнила, что не за тем подошла. Даже улыбнуться получилось.
- Послушай, Игнат, у моих друзей тут праздник намечается в выходные. Вечеринка за городом. Может, пойдем вместе? Я приглашаю. Было бы замечательно встретиться и поговорить. Вспомнить школу, ну и вообще пообщаться.
Глаза Игната смотрели темными провалами из-под длинной челки, голая грудь блестела под черной кожаной курткой, и Вероника сглотнула. Посмотрела на плоский, рельефный живот. Она успела рассмотреть парня на сцене и его тело ей нравилось. Внезапно захотелось забраться под эту куртку руками и погладить тугие мышцы. Плечи. Почувствовать каким он стал сильным. Показать, какой отзывчивой и пылкой может быть сама. Увидеть зависть в чужих глазах, потому что выбор пал на нее. Сегодня она надела короткое платье и каблуки, дорогое белье. Она не предполагала, она точно знала, что привлекательна.
Он вдруг сошел с места, направившись к дороге. Дернул гитару на плече, сунул руки в карманы джинсов и пошел от нее прочь, словно девушка исчезла с пути.
- Игнат? – донеслось удивленное вслед.
- Вероника, просто уйди. Забудь меня. Однажды я тебе уже все сказал, - он даже не обернулся.
- Нет! - она побежала, чтобы догнать его. Загородила собой дорогу. Затараторила отчаянно, боясь, что он не станет слушать. – Я помню! Сашка Шевцова, в ней все дело, да? Но это же глупо, слышишь, ждать ее! Она пропала, ее нет! И если хочешь знать, я думаю, что никогда не вернется!
Глаза Игната закрылись, а губы выплюнули:
- З-замолчи.
- Да что же ты как слепой, Савин? – пальцы все-таки нашли и впились в плечи парня. Слухи успели дойти до девушки, и она не могла молчать. - Чем она тебя взяла? Чем?! Она же даже в школе на тебя не смотрела, плевать ей было, а ты как дурак таращился! Не хотел верить, что о Шевцовой говорят! Думаешь, я не помню, как таскался за ней, пока ее таскали другие? Да может она сама и виновата в том, что старик пропал! Не зря же легла под него, из дерьма захотела выбраться любой ценой, потому и скрывается! Подруга проститутка, друзья нарики, зачем она тебе, Игнат? Тебя самого столько хотят, а ты страдаешь из-за какой-то шала…
Рука парня взлетела и сжалась в кулак, едва не ударив девушку по щеке.
- З-заткнись! – прошипел он. - Заткнись, Маршавина, иначе я за себя не отвечаю!
- Игнат, - глаза Вероники испуганно распахнулись. - Неужели ты и правда собрался меня…
- Пошла ты, - парень зашагал в темноту. - Мне никто не нужен. Никто!
POV Игнат
Я не хотел никого видеть, не мог. К черту Маршавину, все стало только хуже. Меня ел собственный ад, из которого не находился выход, и в котором совершенно точно не было места другим. Я больше не мог слышать никаких предположений и оправданий, я терял нити с моим Алым и умирал. Каждый день умирал, просыпаясь в немом крике, потому что снова во сне терял ее.
«Алька! Алька!» Я помню, как носился по квартире, по дому, по незнакомой улице, как сумасшедший выкрикивая ее имя и не находя. «Алька!» Все еще не веря, что ее нет. Что она не вернется.
Да, мне никто не нужен, только она, так было всегда. Чтобы вновь жить и дышать ею. Чувствовать огонь наших тел и смотреть в глаза. Я не мог существовать без нее, но существовал и за это себя ненавидел. За то, что не мог найти, не мог помочь, что не смог защитить. Я знал, что она не нарушила бы свое обещание. Нет, только не она. Только не мне. И пусть не было сказано слов, я всегда читал ответ в ее глазах. Жизнь разделилась на два времени «до» и «после», и каждый день после приносил с собой муку и приближал к безысходности. Я больше не был Игнатом Савиным, я стал его тенью.
Где же ты, Алый? Где? Что с тобой? Жива ли? Господи, только бы жива!
Ненадолго получалось забыться на сцене, но боль всегда возвращалась, выжигала душу сильнее прежнего, принося с собой страх неизвестности, что не найду, никогда не увижу, – режущая, колючая боль, как будто отняли часть меня самого. Бежал бы, если бы знал, где искать.
Алька. Мое сердце и моя душа. Все бы отдал, лишь бы тебя найти.
Я был благодарен жизни за то, что она подарила мне Алого, а сейчас ненавидел, что отняла.
-20-
Расследование похищения Генриха Вишневского не дало результатов. Прошло два месяца, но у полиции по-прежнему не было никакой информации о местонахождении художника и его пропавшей картины. Старик со своим творением как в воду канул. Заявление о пропаже Александры Шевцовой я написал сам, но плевать они хотели на мое заявление. Я не являлся ни кровным родственником, ни мужем пропавшей, она могла просто уехать и не поставить меня в известность. По их мнению, она никому ничего не была должна.
Но я упорно искал ее сам и не давал им забыть. Когда неделю назад следователь в полиции вслух предположил, что если похищение старика и Сашки на самом деле связаны, то на данный момент они оба вряд ли живы, я не сдержался. Дал волю кулакам и в результате потасовки провел ночь в отделении. Плевать. Я бы провел тут много ночей, лишь бы они не сидели сложа руки.
Старшего Чвыря убили на следующий день после того, как пропала Алька. Труп обнаружили за городом в обгоревшей машине. Младший Чвырев исчез. Руслана Тарханова по кличке Хан так же найти не удалось. Он оказался приезжим и на съемной квартире давно не появлялся. Мы с Рыжим узнали, что одно время Тарханов был связан с группировкой Фимы Князева, курировавшей один из рынков города, но пару лет назад после раздела группировки отделился. Я долго не мог выйти на четвертого участника разборки той ночи в боксе, никто из нас его толком не запомнил, но когда мы нашли и прижали Штыря, тот признался, что видел Тарханова всего дважды и не был с ним близко знаком. Вроде бы тот работал личным водителем у крупного бизнесмена, но так ли это наверняка, Штырь не знал. Тарханов общался лично с Владом Чвыревым, не с ним.
Чуть не убил эту обдолбанную сволочь!
Максим Аристархович Артемьев, отец Рыжего, сам вышел на Князева и узнал имя бизнесмена – Геннадий Шкуратов. Мужик сделал имя в строительном бизнесе, репутацию нигде не подмочил и отец Рыжего сказал нам не соваться. Смог выяснить при личной встрече со Шкуратовым, что Тарханов действительно на него работал, но недолго. Он едва смог его вспомнить. Где находится сейчас – понятия не имел. У него хватало своих забот, чтобы озаботиться судьбой малоинтересного ему человека. Тем более, что тот был пойман его охраной за использованием транспорта Шкуратова в личным целях и вышвырнут вон.
- К сожалению, это все, что мне удалось узнать, - развел руками Максим Аристархович. - Думаю, парни, эту часть расследования лучше оставить полиции. Что касается черного рынка и нелегальной торговли картинами такого уровня, как «Боярыня Ямщикова», то я и вовсе запрещаю вам лезть в это дело. Я не шучу, слышите?! Эти люди ни перед чем не остановятся, и перед новым убийством тоже! Следствие и так делает все возможное, чтобы раскрыть это преступление.
В отличии от старшего Чвырева, Тарханов умело заметал следы и у полиции на него ничего не было. А, может, и его самого уже давно не было в живых. Миллион долларов за картину – огромная ставка и большой куш, и после бесплодных поисков я был готов в это поверить.
Никаких зацепок, твою мать! Никаких! И никаких следов похищения Альки в съемной квартире – сломанных замков, разбитых вещей, криков или следов драки. Никто из соседей ничего не слышал и никого не видел. Еще один повод следователю с уверенностью предположить, что она ушла сама. И никакого открытого дела.
Я не хотел этому верить, не мог. Запрещал себе думать, потому что даже если и так, даже если она ушла от меня в чем была, оставив на память куртку и кроссовки, она не могла бросить старика. А значит, наверняка попыталась бы его найти.
Перед глазами в очередной раз встали картины видео, снятых полицией. Обгоревший автомобиль и труп Влада Чвырева внутри. Тело мертвой девчонки, найденное на заброшенной стройке. Упирающийся похитителям Генрих Вишневский – упрямый старик, легкая добыча для преступников.
У кого-то ставки оказались предельно высоки, и чужие судьбы в сравнении с заявленной ценой ничего не стоили.
Все это было выше моих сил. При мысли о смерти Альки подкашивались ноги, и переставало стучать сердце. С каждым днем неизвестности все постепенно меркло и теряло смысл.
Алька.
Я вспомнил, как первый раз поцеловал ее - тоненькую длинноволосую девчонку с распахнутым взглядом серых красивых глаз. Тогда у меня дрожали руки, но ее губы были так близко, что я не сомневался. И она ответила. Тогда мы оба чувствовали себя самыми счастливыми.
Алька.
Вспомнил, как сделал своей. Даже сейчас я жил памятью ее тепла, гладкостью и вкусом кожи, легкими, тихими звуками, срывающимися с раскрытых губ. Голосом, шепчущим мое имя. Если и создал мир что-то совершенное, то все было заключено в ней.
Алька.
Город накрыла плотная ночная тьма. Такая же беспросветная и промозглая, как та, что захватила меня.
Я шел, сбивая носки туфель, переставляя непослушные ноги, не разбирая дороги. Чувствуя, как отчаяние съедает душу, затапливая собой. Сентябрьская прохлада ночи не приносила облегчения, накрапывающий дождь не заставлял торопиться. Мне снова некуда и не к кому было возвращаться. Хотелось кричать.
Или выть.
Мерцающий свет неясно забрезжил вдалеке. Вспыхнул вдруг неярко в знакомом окне, как секундное марево. Четвертый этаж. Квартира Шевцовых… Алька!
И я закричал. Рванулся вперед, сорвался с места, еще не успев поверить глазам. Бежал как проклятый, повторяя имя, даже когда свет исчез. Ворвался в подъезд, в двери опечатанной квартиры, в которой кто-то давно сломал замки и изувечил мебель. Как вихрь влетел внутрь и… ударился, разбился о пустоту.
Никого. Немая тишина. Холодный мрак чужого дома, темнота и запах старых стен.
- Алька…
Не знаю, как я очутился в незнакомом дешевом баре и не помню что пил. Хотелось вместе с болью стереть из этого мира себя и воспоминания. Забыться и сдохнуть.
- Эй, парень, кажется, я тебя знаю. Точно, гитара! Слушай, плачу наличкой, давай-ка сыграй моим друзьям…
- Да пошел ты!
Не помню, с кем дрался и как вернулся к дому. Как поднялся на крышу. Помню, как кричал, что есть силы, когда боль затопила грудь.
- Алый, где ты?! Алька! Алька!
И, кажется, выл, стоя на коленях, царапая пальцы о шершавый битум. Как встал на край крыши, раскинув руки, совсем как она когда-то, а темнота в мутных пятнах фонарей кружилась внизу – алчная и голодная. Сулящая забытье. А вдруг и у меня получится раскинуть крылья и улететь? К ней! К моей Чайке. Я так устал быть один.
Я с благодарностью встретил ветер с дождем, ударившие в лицо. С криком бросил гитару…
- Дурак! – чья-то рука вцепилась в загривок жесткой пятерней и грубо сдернула с края. Хриплый голос глухо сказал за тяжелым вздохом (а может, мне лишь почудилось), отшвыривая меня назад: - Не смей, щенок! Она сильная, она выживет. Должна выжить!
Выживет. Где же в этом чертовом мире был ад, в котором ее держали? Знать бы где.
Я ввалился в квартиру родителей, в дом, который больше не был моим, и сполз по стене. Я все реже сюда возвращался. Откинув затылок, закрыл глаза. Рваная куртка оголяла плечо, сбитые в кровь пальцы сжимали лацканы. Мир вращался вокруг меня – тяжелый и гулкий, хранящий эхо моего крика, так и не отпустив.
- Сынок, - шаги матери раздались в прихожей, и послышался плач.
- Не подходи.
- Игнатушка…
- Ира, не надо. – Отец. Вышел из спальни и обнял мать за плечи. Подтолкнул в комнату. – Иди, Ира, прошу тебя, я сам с ним поговорю.
- Ваня, посмотри на него. Я боюсь! Что с нашим сыном? Мы стали ему как чужие!
- Я тоже. Но мы с тобой оба приложили к этому руки, так что поздно причитать. Иди же, Ира!
И уже мне:
- Игнат, ты жутко пьян. И как только дорогу домой нашел…
Жутко? Нет. Я качаю головой, и волосы падают на лицо.
- Домой? А где мой дом, отец? Я больше не знаю, куда идти. Я мертв. И даже ты, доктор, не спасешь меня.
Он умеет говорить с больными, но сейчас запинается.
- Я попытаюсь, сын, - говорит волнуясь. - Сделаю все возможное. И невозможное тоже.
- Сделай, - кривая гримаса боли искажает мое лицо, и я распахиваю глаза. Хватаю его за руку, подаваясь вперед. - Скажи мне еще раз, что она сильная – моя Алька! - отчаянно прошу. - И что она жива. Скажи мне, отец!.. А больше я ничего не хочу!
- Ты для меня
- Так было и будет всегда
- В том или этом мире
- Дай мне найти тебя
На следующий день отец возвращается с работы не один. Я листаю в ноуте криминальную сводку новостей, так повторяется изо дня в день, когда он зовет меня.
- Сынок, это Вениамин Юрьевич, мой коллега – врач-хирург из районной больницы, - представляет мужика, до которого мне нет никакого дела, и я молчу. – Кажется, у нас наконец-то есть новости по Тарханову!
Молчу до тех пор, пока он не берет со стола распечатку фотографий и показывает мужчине фото Руслана Тарханова двухлетней давности, с трудом добытое отцом Рыжего у Князева. Сделанное во время одного из застолий, на дне рождении кого-то из братвы.
- Вениамин Юрьевич, он? – с надеждой спрашивает отец, а я по глазам гостя угадываю ответ и вскакиваю.
Тарханова на удивление хорошо видно и мужчина кивает.
- Он. Вот только звали его иначе – Рустам Ханенков, я по внутренней картотеке проверил. Обратился ко мне около двух месяцев назад с ножевой, колотой раной плеча и рассечением височной и лобовой частей лица. Я тогда еще, помнится, удивился, почему он в городскую больницу не поехал, а к нам? Уровень районной клиники, сами понимаете. А тут раны серьезные, происхождения непонятного, о таких положено сообщать в органы. Но положено-то оно положено, а в жизни чего только не бывает. Я за сорок лет врачебной практики и не такое видал. Народ у нас горячий, а участковых два на весь район. А парень не местный, сказал в гости к брату приехал. Ну и выпили за встречу, отцовский дом делили, вот и погорячились. Решат, мол, по-семейному. Не хочется брата в тюрьму сажать.
- Какой вы сказали район? – спрашиваю, хватая мужчину за локоть. – Когда вы видели его в последний раз?
- Новокаменка. Сорок километров по южной трассе. Да вот, неделю тому назад и видел. И не запомнил бы, через мой кабинет каждый день народ десятками проходит, но он вновь обратился. На этот раз с порезом подбородка и шеи. Пришлось накладывать швы. Ему просто повезло, что оказались не задеты артерии. Все это показалось мне странным, а тут как раз по внутренней связи Иван Алексеевич похожим случаем интересуется. Ну, я про колотую рану плеча и вспомнил.
- Господи… она должно быть защищалась, - я смотрю на отца. Отметая другие возможные причины, вижу только одну. - А это значит, что Алька жива. Она жива, понимаешь!
Я хватаю телефон и звоню следователю. Рассказываю о том, что только что узнал. В ответ получаю вялый всплеск энтузиазма и ленивое покашливание. Вениамина Юрьевича просят подъехать в участок, чтобы дать показания, после чего я слышу дежурный ответ:
- Хорошо, мы примем информацию к сведению, Игнат Иванович.
- Да какое, твою мать, к сведению?! – вспыхиваю я. - Надо действовать! Это же зацепка, которую мы столько ждали! Вы не понимаете…
Читать бесплатно другие книги:
