На изломе алого Логвин Янина

-16-

POV Игнат

– Алька!

Беленко догоняет меня на улице, когда я выбегаю из клуба, и останавливает за плечо.

– Стой, Игнат! Да, стой же! – разворачивает к себе лицом. – И что теперь? Побежишь за ней? Она же не в себе! Совсем рехнулся! Сначала песню чуть не запорол, а потом срываешься с места, словно тебя за яйца сдернули, ничего не объяснив нам.

– А что объяснять, Ренат? – я тяжело дышу, сбрасывая с себя руку друга. – Ты же сам все видел, не слепой!

– Да, видел! – на взводе бросает Ренат. – И мне понятно, что Сашка эта в полном дерьме! Тоже хочешь вместе с ней дерьмо? Ты видел, как она исполосовала урода?

Пальцы сами сжимаются в кулаки.

– Не лезь, Белый, куда не просят! Я тебе уже говорил!

Он не лезет. У него хватает своих забот, но он мой друг, ему не все равно, и потому тормошит меня.

– Что происходит, Савин? Какого хера нас вообще в этот «Альтарэс» занесло? Нас же Рыжий предупреждал! Ты же сам не хотел ехать!

– Если бы я, черт возьми, знал!

Но я знаю, да. Последнее время я раскручиваю группу, как могу, и «Альтарэс» известен как площадка, где собираются неформалы. А значит, те, кто нуждается в Suspense. Полгода назад у группы появился свой менеджер, и против живых денег я не возражал. Как и парни не возражали против нашей растущей популярности в городе и за его пределами. Все это понять и объяснить можно, а вот как объяснить то, что за гранью понимания, и принадлежит только мне?

Передо мной море рук, чужих лиц, крики, голоса. Луч света выхватывает Альку из толпы всего на несколько секунд, но этого хватает, чтобы я сбился в дыхании, увидев ее лицо – бледное и безжизненное в мельтешащем свете файерболов. Чтобы с этим видением Алого, почти нереальным в моем мире, жизнь ушла и из меня тоже. Всего мгновение в толпе… и вот ее уже нет, ничего и никого нет, а есть чувство опасности и потери, резко толкнувшееся в сердце.

– Игнат, подожди! – снова кричит Белый, но я уже возвращаюсь в чертов клуб, в помещение, где все произошло, и хватаю за плечо девчонку, прижавшуюся к стене. Я помню ее. Не раз видел с Алькой.

– Кто из них? – требую. – Скажи мне? Что здесь случилось? Что произошло?

Она ревет, но говорит. Почти бессвязно лепечет за всхлипами что-то о краже, о коксе, и о том, что над ней надругались и ее заставили. Что это она виновата. Спрятав лицо за длинными спутанными прядями, внезапно смеется, что ей, конченой наричке, так и надо. Что для нее уже давно все должно было закончиться. Еще тогда, когда в четырнадцать лет ее папаша за долги подложил друзьям и заставил курить анашу, чтобы не помнить весь ужас. Что Сашка не заслужила в подруги такую суку. И что она очень рада, что у ее Чаечки оказались такие острые зубки.

В помещение забегают парни, и я замечаю, как, пошатываясь, встает Артур. Со стоном и руганью касается раненного виска.

– Помоги ей, пожалуйста! – просит девчонка, но старший Чвырь обрывает ее, ловит за руку, сплевывая на пол кровавую слюну.

– Заткнись, Пчела! Или, клянусь, я тебя сам навсегда заткну! – угрожает.

Он достает ее и пробует ударить, но я бросаюсь на него, и мы схватываемся. Нас разнимают и растаскивают в сторону друзья Чвыря. Тесня меня к двери, толкают в плечи, но я предупреждаю лысого урода, выкрикивая с яростью:

– Мразь! Убью, гада! Про все вспомню! Даже не вздумай идти за Сашкой! Я найду тебя! Клянусь, найду! Вы все ответите!

– Белый, Литяга, Мим! – командую друзьям. – Соберите инструменты и убирайтесь! Дрону я сам скажу, чтобы не рассчитывал на нас, если дело коснется «Альтарэса»! Ренат, я возьму машину!

– Стой, Игнат, – Беленко вновь останавливает меня за руку. – Где ты сейчас ее найдешь? Вот реально где? Город большой, в нем легко потеряться.

– Не знаю, – уверенно отвечаю. – Найду!

Но я не нахожу ее.

Не нахожу! И душу вслед за страхом охватывает отчаяние. Где ты, мой Алый? Где?!

***

В свете ночного фонаря кружили мотыльки. Бились друг о друга крылышками, сбивая легкую пыльцу, танцевали, почти невесомые, одним им ведомый танец. Обычно Генрих любил подмечать в природе такие живые моменты, снова и снова рисовать их в памяти, или переносить на холст, но сейчас, глядя в окно, он едва ли видел картину за ним. Сидя в тишине своей квартиры, Генрих Вишневский, пожалуй, впервые в жизни о столь многом жалел.

Он жалел о том, что сказанного не воротишь, а время не повернуть вспять; о том, что позволил зерну сомнения прорасти в душе, и теперь оно, опрометчиво оброненное, разъело душу язвой вины. Что у него не хватило сил удержать Сашку. А еще о том, что он, известнейший художник, за всю свою долгую жизнь так и не завел настоящих друзей, только знакомых. Широкий круг интеллигентных и богатых людей, которым не обо всем расскажешь и не во все посвятишь. Несмотря на свою известность, Генрих долгие годы оставался закрытым человеком.

Какие-то жалкие монеты и старый орден. Вся окружающая его мишура… Что эти вещи значат в противовес человеческой жизни? В противовес умным серым глазам, жадно впитывающим его знания и внимание? Человеческому теплу, что последнее время согревало его – верно, преданно. Нежно. Он знал, что важен для Сашки, не мог не знать. Учитель и ученица, за два года они успели стать по-настоящему близкими людьми.

Чертовы монеты! Дались же они ему! Да пусть пропадают с концами! Главное, чтобы с Сашей ничего не случилось! А теперь что делать? Как его девочка их вернет?.. Как он вообще мог подумать хоть на миг, что это она? Нужно было вместе решить, как поступить дальше. Найти в себе слова, остановить ее и решить! А теперь он боялся, что если заявит о пропаже в полицию, подозрение сразу же упадет на Сашу, и невозможно будет ничего изменить.

Генрих ждал утра. Он решил дать ход влиятельным связям. Настало и в его жизни время использовать привилегию нужных знакомств. Если понадобиться, он найдет чем отплатить. Клянется, найдет!

Она пришла глубокой ночью, когда луна уже сползла с зенита, и старик, увидев бледное лицо, похожее на восковую маску, с царапинами и следами крови, ужаснулся.

– Саша?!

Сашка переступила порог, но дальше не пошла, остановилась.

– Возьмите, Генрих Соломонович, – протянула мужчине незнакомый темный кейс, – это ваше. Здесь все, монеты и орден, я проверила. И простите меня.

Он даже не посмотрел.

– Саша! – произнес, положив руку на грудь. Не потому, что печаль отпустила, а потому что в груди болело. – Это ты меня прости, старого дурака! Что не подумал сразу, чем это может для тебя обернуться! Бог с ними, с монетами! Со всем добром! Я так боялся, что с тобой случится непоправимое! Но, слава Богу, ты жива! – И тут же охнул: – Что случилось, девочка? Где ты была? Кто тебя ранил?

– Со мной все в порядке, Генрих Соломонович.

Но старый художник прожил немало лет, чтобы догадаться по виду девушки: все совсем не так.

Сашка, не обернувшись, захлопнула за спиной дверь и подняла лицо. Сказала, как говорила только она, независимо от того, к кому обращалась, – глядя прямо в глаза. Генриха всегда восхищала в девушке эта ее черта. Как будто все вокруг сразу становились меньше и не такими значительными. Сдувались как шарики, встретив прямой серый взгляд.

– Вам надо уехать, Генрих Соломонович. Немедленно. Я должна рассказать, о чем узнала. На вашу картину «Исповедь боярыни Ямщиковой» появился заказ на черном рынке. Нашелся покупатель и, скорее всего, в ближайшее время ее попробуют украсть. Эти люди не шутят и от денег не откажутся. Если вы попадете им в руки, картину не спасет ни сейф, ни охрана. Уезжайте, Генрих Соломонович! Пожалуйста! И лучше спрячьте на время свои работы.

– А как же ты?

Сашка чуть заметно мотнула головой.

– Нет. Зря вы со мной связались. Я приношу людям одну беду. Нет, – еще раз уверено произнесла. – Хватит. Все и так слишком затянулось. Вы не заслужили такой ученицы, а я не заслужила вас.

Но Генрих Соломонович о многом успел подумать.

– Саша, давай уедем вместе! Ты мне как дочь! Я не смогу тебя оставить. Я слышу в твоем голосе отчаяние, но ты бесконечно талантлива, девочка моя! Я никогда не говорил, боялся, что ты не поверишь, но однажды ты совершенно точно меня превзойдешь! Мы забудем эту ужасную историю, и я…

– Не надо, Генрих Соломонович, – оборвала Сашка. – У вас еще все будет хорошо.

– А у тебя? Что ждет тебя?! Что же я за учитель такой, если брошу свою любимую ученицу?!

Однако он знал, что ему не остановить ее. И все-таки удержал девушку за руку, когда она открыла дверь, чтобы выйти из квартиры. Попросил, как просит родитель вылетающее из гнезда чадо – с надеждой и страхом.

– Пообещай, что подумаешь и вернешься. Саша? Пообещай!

Она остановилась. Не сразу, но обернулась.

– Я вернусь. Если смогу, обязательно вернусь! Прощайте!

В беззвездном небе светила ущербная луна, летели перистые облака, и Сашке казалось, что эта ночь никогда не закончится, как не исчезнет тишина бесконечных улиц. Но вот уже солнце подкатило к горизонту, еще не взошло, но уже распугало сумерки, окрасив небо нежным пурпуром зари. Вот-вот, и наступит рассвет.

Она стояла на самом краю крыши, раскинув руки и закрыв глаза. Ловила порыв ветра, чувствуя, как он бьется о стену и рвется вверх. Взвивая волосы, овевает лицо – прохладный и бездушный. Он мог бы оказаться морским бризом, если бы Сашка смогла поверить. Снова поверить, как верила в детстве, в то, что она чайка.

Пропасть под ней манила свободой и забытьем. Облегчением. Она звала, раскрыв необъятный зев, обещая покой и темноту. Но природа создала эту девочку сильной, и опаленные крылья вопреки всему трепетали за спиной. Не способные взлететь, они силились удержать ее от падения.

В мыслях мелькнули серые картинки: грязный мальчишка из подземки, Майка у ног Чвырева, поставленный на колени Хан. Ее рука с ножом, готовая нанести смертельный удар. Рассыпанный кокс, разбитые лица и кровь повсюду. Ссутулившийся в дверях Генрих.

Страх. Она видела его в глазах каждого, кого коснулось пробудившееся в ней чудовище, и сейчас ломалась внутри. Дрожала под ветром, стоя на краю пропасти – одинокий силуэт на фоне бескрайнего неба – пытаясь вызвать в памяти видение молчаливой девочки, которая когда-то в своей спаленке со старым окном рисовала единорогов и так мечтала покататься на карусели. Девочки, которая однажды встретила синеглазого мальчишку и не смогла забыть. Она увидела его сейчас так отчетливо – улыбчивого, с ямочками, застенчивого и неуклюжего, когда-то здесь на крыше признавшегося ей в своих чувствах, что захотела кричать, выть от боли.

Ей никогда не сделать его счастливым. Никогда. Генрих услышал правду: она приносит людям беду.

Как бы она хотела родиться для него другой – чистой, светлой, настоящей. Правильной девочкой с легкой душой, в красивом платье. Для него бы она отпустила волосы и сделала все, что угодно. Для него бы она жила.

В сердце внезапно толкнулся крик. Безмолвный, он пронзил ее насквозь и заставил очнуться.

Сашка распахнула глаза и увидела его.

Игнат искал ее всю ночь и все-таки нашел.

Она стояла на самом краю крыши с раскинутыми руками – его Алька. Увидев ее тонкую фигурку, он выскочил из машины, но не смог пройти и двух шагов, не смог крикнуть. У него пропал голос, и подломились ноги. Он упал на колени, глядя на нее, не в силах сделать вдох. Понимая, что если она сорвется, он умрет в одно мгновение… и Сашка отступила.

Еще никогда Игнат не бежал так быстро, сбивая ноги о ступени, царапая ладони о стены, устремляясь вперед, словно вверх его несли крылья.

– Алый! Алька!

Он притянул ее к себе и обнял так крепко, как только мог. Зарылся лицом в волосы, смял в объятиях, повторяя:

– Я шагну вслед за тобой, слышишь? Не смогу жить без тебя! Не смогу! Никогда больше не пугай меня так! Ты нужна мне, Алька! Нужна!

Она была грязной, в крови, но он не оттолкнул ее. Продолжал согревать ее, дрожащую под ветром, своим теплом, и руки сами потянулись к парню. Обняли в ответ, а губы нашли шею.

– Пух, ты здесь.

Сначала Сашка коснулась крепкой груди, потом ладони пробрались под футболку и накрыли горячий живот. Пальцы вдруг дернули пояс брюк.

Игнат замер, чувствуя, как бешено бьется сердце.

– Алька, нет, – удивленно выдохнул, но Сашка только прижалась теснее. Скользнула руками глубже.

– Да.

Он оказался рядом, и ей хотелось его больше. Почувствовать ближе. Как можно ближе, чтобы выжить под этим ветром. Немного отогреться, прежде чем навсегда сковать себя холодом.

– Да, пожалуйста! – проговорила, целуя его шею, подбородок, губы. – Завтра ты исчезнешь, тебя не будет. Ты необходим мне сегодня, сейчас! Пожалуйста, Пух! Пожалуйста…

И Игнат сорвался. Он так давно хотел ее. В этой девчонке была его жизнь. Он всегда принадлежал ей без остатка.

Он повернул и прижал ее к стене чердачного выхода, почти толкнул. С жадностью прижался сам, стаскивая одежду, помогая ей освободить себя. Вскинув на руках, вжался в нее бедрами, вторгаясь в горячее Сашкино тело.

– Алька…

Ее руки царапали, с силой обнимая его. Сашка целовала неистово, не давая парню вздохнуть. Или это он не давал. Разрывая дыхания, они встречались вновь и вновь, не щадя себя, пробуждая рассвет звуками своей исступленной близости. Именно в этот момент эти двое жили. Толчки наполняли тела энергией, а души жизнью. Сашка сжала футболку на спине парня и первый раз в жизни испустила стон. В нем прозвучало не только удовольствие, с ним вышли мука и боль. Игнат поймал этот стон раскрытыми губами, обнял Сашку и снова сказал:

– Я люблю тебя, Алый. Люблю тебя…

Он не отпустил ее. Застегнув на ней воротник куртки, повел вниз. Усадил в машину и пристегнул ремнем. Сашка шла молча, сопротивляться не было сил. Захлопнув за девушкой дверь, набрал знакомый номер на сотовом.

– Рыжий? Привет…

– Игнат?

– Я.

– Черт, который час? – на другом конце связи сонно отозвался абонент. – Ты меня разбудил. Слушай, раз уж позвонил: я такое помещение под клуб нашел…

– Витька, давай не сейчас.

– А что сейчас? – послышалось немного разочарованное.

– Мне нужна твоя помощь. Как никогда нужна.

– Ясно, – голос стал серьезным. – Что от меня требуется?

В этом был весь Виктор Артемьев. Друг, всегда готовый прийти на помощь.

– Скажи, у тебя дача свободна? Мне нужен дом за городом на несколько дней, пока я не найду надежное жилье. Срочно. Прямо сейчас.

– Я уже понял, что сейчас, иначе какого бы хрена ты звонил, – Рыжий хмыкнул. – Что случилось, скажешь?

– Потом. Нет времени. Так как с домом?

– Дача в полном порядке. Родители только вчера свалили в Париж. Неделя у тебя есть, Савин, но если надо, можешь и дольше жить. Предков я беру на себя.

– Спасибо, Вить, – сказал Игнат уже непосредственно парню в лицо, подъехав к новой и дорогой высотке, когда тот спустился и вышел на улицу, чтобы передать ключи.

– Не за что, – высокий рыжеволосый Артемьев покосился на машину, но от комментария удержался, сообразив, что друг не один.

Игнат попросил:

– Пожалуйста, не говори никому, что дал мне ключи. Вообще, что знаешь, где я. Даже моим парням. Это важно, Рыжий.

– Что, все настолько сложно?

Бывший одноклассник не стал врать.

– Похоже на то.

– Окей, как скажешь, Савин. Я слеп и нем. Но если захочешь рассказать, валяй, я к твоим услугам. Вместе подумаем, как быть.

На даче семьи Артемьевых – в красивом двухэтажном коттедже, расположенном в элитном загородном поселке рядом с лесополосой, царили тишина и покой. Игнату уже приходилось здесь бывать с друзьями, и он легко отпер высокие ворота и заехал во двор. Вывел Сашку из машины и не удержался, обнял.

– А что дальше? – спросила она. Всю дорогу молчавшая, не отстранилась, прижалась щекой к груди.

Конечно, он помнил, что ей нельзя врать, и честно ответил:

– Не знаю, Алый, но главное, что ты со мной.

С наступлением утра после долгой ночи из Сашки ушли все силы, и сейчас она казалась отсутствующей, тенью себя настоящей. Так же молча вошла в дом и позволила снять с себя куртку. Стояла и смотрела на светлую мебель и стены, широкие светлые окна, не решаясь пройти, словно в этой точке застыло ее время. Удивляясь, что где-то в мире может быть так спокойно и тихо.

– Я грязная, – внезапно произнесла, – а это красивый дом, Пух. Мне здесь не место.

– Глупости! – решительно возразил Игнат. – Пойдем, – он взял ее за руку и повел за собой, – я отведу тебя в ванную комнату, ты до сих пор дрожишь. Тебе надо согреться.

Ванная комната, как и все в доме Артемьевых, оказалась светлой, а душевая просторной. Очень осторожно, трепетно прикасаясь к Сашке, Игнат раздел девушку. Сбросил на пол измазанную в крови одежду и белье. Ласково провел ладонью по ключице, на которой уже обозначился кровоподтек от удара Чвыря, и жестко сжал рот.

– Алька, на твоем месте должен был оказаться я. Ненавижу урода!

Сашка тут же очнулась, выйдя из оцепенения. Ужаснулась, подняв к Игнату лицо.

– Ты с ума сошел! Никогда не говори подобного! Ты не такой, как они, Пух! Не такой, как я!

Он с нежностью погладил ее волосы, глядя в пронзительно-серые глаза.

– И снова ты говоришь глупости, Алый, – мягко ответил, боясь напугать ее. – Ты лучше меня. Лучше всех!

Для каждого из них сказанное звучало правдой, и они оба в это верили.

– Разденься, – внезапно попросила Сашка, когда по плечам потекли горячие струи, разъединив их с Игнатом. Потянулась к нему. – Не могу одна, не хочу!

Игнат разделся и шагнул к ней. Она обхватила пальцами его предплечья и, закрыв глаза, уткнулась лбом в грудь. Просто стояла, впитывая приходящий с его присутствием в ее душу покой, пока он мыл ее, намыливал волосы, скользил ладонями по обнаженной спине, ягодицам, бедрам. Послушно откинулась плечами на стену, когда Игнат опустился на колени, чтобы вымыть ей ноги.

Как всегда, между ними не было стыда.

– Я сама, Пух.

– Нет уж!

Он укутал ее в полотенце и взял на руки. Отнес в гостевую комнату и уложил на кровать. Укрыл одеялом.

– Ты, наверно, есть хочешь? – спросил.

– Нет.

– Не обманывай, Алый.

– Пух! – Сашка вдруг испугалась. Приподнялась на локте и поймала его руку. – Не уезжай!

Он наклонился, чтобы поцеловать ее в губы. Сказал очень серьезно:

– Это ты не исчезни, Алька! Я скоро! Нужны силы, я не могу оставить тебя голодной. Что тебе купить? Скажи, что ты хочешь?

– Ничего. Ничего не хочу, – в этот миг ей больше всего хотелось, чтобы он был с ней.

– Хорошо, – Игнат сдался, – я посижу рядом, пока ты не уснешь, и вернусь очень скоро.

– Нет, ляг со мной, пожалуйста. Пожалуйста… – он был единственным, кого она готова была просить.

Сашка все еще спала, когда Игнат вернулся. Спала крепко, почти не дыша, свернувшись калачиком, открыв любопытному взору красивые плечи и шею с тонкими позвонками. Так глубоко провалилась в сон, что не почувствовала, как он погладил ее спящую, отвел волосы с виска и поднял в ладонь подвеску, лежащую на груди, – его подарок ей, когда они еще были детьми. Подвеска со временем потемнела, дешевый сплав потускнел, и крылья казались опаленными, но этот маленький предмет из прошлого, словно их общий секрет, согрел душу парня.

Он подумал, что обязательно подарит ей новую. Много чего подарит, иначе для чего ему жить? Его вдруг захлестнуло счастье – стремительное чувство радости теплом разлилось в груди, и воздух из легких вышел с тихим признанием, жаль, Сашка его не услышала.

Опустошенная событиями, она спала весь день. А когда проснулась, привстала на локти и огляделась, не узнавая ничего вокруг. Вдруг вспомнила ночь, крышу и в тревоге поднялась на ноги, потеряв Игната.

Сашка всю жизнь была одна в постели. Ее никогда не согревала мама, не баюкал отец. Она не ночевала у подруг и ни с кем не делила свою спальню, даже с Майкой. Только с Игнатом в их первую ночь. И вот снова проснулась одна…

– Пух! – беззвучно выдохнула, а сердце испуганно застучало.

Обмотав голое тело простынею, пошла босиком по незнакомому дому, пока не почувствовала запах жареного мяса. И чего-то еще, наверняка невероятно вкусного.

Игнат оказался на кухне. В одних джинсах, босиком, он стоял у плиты с ложкой в руке и колдовал над сотейником. Увидев его, Сашка застыла на пороге, по-новому разглядывая повзрослевшего Савина. Любуясь некогда синеглазым мальчишкой, который вдруг превратился в широкоплечего молодого мужчину с красивым телом и мускулистым торсом, покрытым татуировками. Как странно, что он принадлежал другому миру, но был так нужен ей. Именно Пух. Интересно, если бы он остался таким же неуклюжим пухляшом, каким был в детстве, чувствовала бы она к нему то же самое?

Но Сашка знала ответ.

Ей нравился его запах и его тепло. Его улыбка и голос, от которого сотни, а может, тысячи девчонок сходили с ума. Игнат не исчез, он стоял перед ней, и Сашка подошла и обняла его. Обвила руками под грудью, прижавшись губами к спине.

– Пух, ты здесь, – произнесла, и сразу стало так спокойно и хорошо. Потерлась щекой.

– Алька…

– Я успела подумать, что ты, как всегда, мне приснился.

Игнат отложил ложку и обернулся. Улыбнулся, и ямочки заиграли на его красивом лице, а глаза засияли.

– А я тебе снюсь? – спросил, притягивая девчонку ближе. Длинная челка упала парню на глаза, и Сашка отвела ее рукой.

– Снишься, – легко созналась. – Постоянно, Савин. Вот с ложкой и сотейником и снишься.

Игнат рассмеялся. Ему хотелось, чтобы она улыбалась, но понимал: еще рано.

– Я не очень хороший повар, но очень старался. Меня убедили, что это мясо невозможно испортить, если дать ему время приготовиться. Я мучаю его уже час, и паста готова, так что ты вовремя проснулась. Думаю, мне даже не будет стыдно. Тебе нужно поесть, Аля, ты совершенно точно голодна.

– Да, – снова согласилась Сашка, – голодна, – и посмотрела серьезно в синие глаза.

Признания не прозвучало, но в доме они находились одни, и оба задержали дыхание. Они слишком долго были друг без друга, чтобы не почувствовать напряжения, что сейчас искрило между ними. Пусть на время, но запреты пали, и Сашка стала настоящей.

Игнат купил не только еду. Он привез для девушки пару футболок, зубную щетку, расческу и белье. То, что первым пришло на ум. Он очень торопился вернуться обратно в дом, и так хотел, чтобы его Альке было комфортно.

– Это тебе, надень, – показал ей подарок – дорогое белье, которого у Сашки никогда не было, но она отвела руку.

– Нет, – ответила, – это не для меня, Пух. Я хочу, чтобы ты помнил, что я, это я.

Сашка стояла вплотную к Игнату, он прижимал ее к себе, и вдыхала теплый аромат его кожи.

– Алька, – он коснулся губами мягких волос на виске, улыбаясь. – Глупая. Я всегда помню, что ты одна. Только ты. Других никогда не существовало для меня.

– Перестань, Пух, – кажется, ему удалось ее смутить. Нежные щеки порозовели.

– Тогда поцелуй меня, иначе я снова наговорю тебе разного…

Она поцеловала. Обхватила лицо ладонями, привстала на носочки, прижалась телом и поцеловала так крепко и с такой тоской, как только могла и как чувствовала.

– Скажи мне, Алый! – не сдержал рваного вдоха Игнат. – Скажи не губами, я хочу услышать!

– Лучше телом. Я скажу тебе телом.

Она спускалась по нему, целуя плечи, грудь, живот… скользила ладонями по упругим мышцам, напитываясь от него теплом. Не могла, не хотела отпустить и на шаг. Он угадал: она была голодна. Они оба были голодны и больше не собирались ждать.

– Алька, ты сошла с ума, – выдохнул Игнат, когда губы скользнули ниже, и он понял, на что она для него готова. Поднял Сашку к себе, чтобы заглянуть в лицо. Провел пальцем по щеке, запоминая ее такую – едва проснувшуюся, мягкую, пьяную от его близости, открытую для него. С блестящим взглядом серых красивых глаз, в которых горело желание.

– Да. Я хочу тебя. Здесь. Сейчас. Пожалуйста… – она погладила его затылок и поцеловала в ключицу, не способная не касаться его, не чувствовать, не обнимать. – Ты – все, что мне нужно, Пух.

Это признание такой гордой Сашки дорогого стоило, и счастье встрепенулось в душе Игната, отозвалось в сердце нежностью, а в крови желанием.

Он тоже ее хотел. Бесконечно хотел. Всегда.

Но ответил «Нет», улыбаясь. Наклонившись к уху, прошептал с вызовом, жаркой волной прокатившимся по венам, на ее тихое «Почему?»:

– Потому что я здесь мужчина, Алька, и я тебя долго ждал. Потому что больше всего на свете я хочу еще раз услышать, как ты произнесешь мое имя, когда кончишь. И потому что если ты сейчас сделаешь то, что собралась, меня не хватит даже на французский поцелуй, так сильно я тебя хочу.

Под жадными руками Игната тонкая простыня соскользнула с груди Сашки и упала к ногам, а рот парня нашел алые губы. Он поднял ее, усаживая на стол. Положил на спину, не давая права выбирать. Погладил длинные стройные ноги. Ему всегда нравилась ее кожа – белая, алебастровая, нежная. Куда светлее его собственной. И грудь. В этом мире не существовало никого совершеннее Сашки.