На изломе алого Логвин Янина

-11-

– Я никогда не выйду замуж, не говори ерунду. И за деньги спать не стану.

– А кто говорит за деньги, Сань? За удовольствие быть с тобой, а это, – девчонка важно усмехнулась, – совсем другое дело. Зато ты сможешь учиться! Да я вообще никого умнее тебя не встречала! А потом и развестись можно, делов-то!

– Зудина, – удивилась Сашка, – что за каша у тебя в голове? Ты забыла, откуда я? Какие, к черту, приличные мальчики? Не тот на мне ценник, чтобы себя продавать. И не мое это.

– Это ты так думаешь. А значит, и учиться не сможешь.

– Значит, не смогу.

– Ну и дура! – сердито выдохнула дым Майка. Поправила бейсболку в дешевых стразах, из-под которой торчал синий хвост. – Даром, что умная. Поверь, кому надо, тот оценит. Например, твой Волков. Жирный лис и деньги у него водятся. Или его друзья. Ты же часто в гараже крутишься, видела, какие тачки туда привозят. Что для них твоя учеба? Копейки! И голодом сидеть не будешь на одной картошке и яйцах, а то смотреть жалко. Давно пора на задницу накинуть пару кило.

– А ты не смотри, – отрезала Сашка. – И он не мой, у него семья есть. Не нужен он мне.

– И что? Можно подумать, у него нимб святоши над головой и рыльце чистое. Все равно мужик небедный, мне о таком только мечтать. Или старший Чвырев. Правда, он не совсем приличный. Точнее, совсем неприличный и даже опасный тип, но на тебя клюнет, я такие вещи чувствую.

– Вот и предлагай ему себя, – Сашка тоже закурила. – Чего мелочишься-то? Сразу решишь все проблемы. Может, дальше учиться пойдешь. Тебе тоже в голову закинуть кое-чего не помешает.

– А я доступная, у меня на лбу написано. И не верю в любовь. Я как кошка, сегодня трусь возле одного, завтра возле другого. Эти кошельки не дураки, они даже за деньги верности хотят, а я тебя люблю и больше никого. Хотя Артурчик мне нравится, но с ним загвоздочка. Он кое на ком сдвинут.

– Майка…

– Что?

– Заткнись.

– И не подумаю. Что вижу, то и говорю, – хохотнула девчонка, а Сашка, глядя на нее, вздохнула.

– Лучше скажи, где ты была, и за что задолжала Ларьку? Он же не на пустом месте землю роет. Я смотрю, на тебе шмотки новые и явно чужие, а глаза красные. Ты что, взяла товар и деньги спустила? Зачем снова с ними связалась?

– Неважно, – брюнетка насторожилась, – я плохо спала. Он что, искал меня?

– Да, вместе с Окунем. Черт, Зудина, влипнешь в неприятности и я с тобой. Как будем выкручиваться? Завязывай с наркотой, они не шутили.

– Тебе что, Сань, угрожали?

Сашка промолчала, а Майка выбросила сигарету в урну и закусила губы. Потерла себе плечо, суетливо оглянувшись в сторону метро.

– Все это может плохо кончиться, Мая, они не шутили. Я беспокоюсь о тебе. Завязывай, слышишь, – еще раз повторила Сашка. – Мы еле рассчитались с Владом в прошлый раз, и ты обещала…

Девчонка взвилась.

– Санька, я все отдам, клянусь! Я не думала, что они к тебе сунутся! Вот сволочи! Я же сказала Ларьку, чтобы подождал! Что появлюсь через неделю и все до копейки отдам!

– Тебя не было три недели.

– Какая разница! Они знают, что я тебя не брошу. А значит, появлюсь как миленькая!

Майка сняла со спины джинсовый рюкзачок и надела на грудь. Надвинула пониже на глаза бейсболку.

– Все, я в метро. Надо работать. Долги верну, не переживай.

– Черт, Зудина, стой! – Сашка схватила подругу за руку, но та со смехом вырвалась.

– Да ладно тебе, Сань, не в первый раз! Лучше пожелай удачи и не учи жить! Терпеть этого не могу!

– Дура, поймают ведь.

– Меня только один раз поймали, и угадай, кто? – девчонка сделала грустное личико и возмущенно захлопала хитрыми черными глазками. – Разве такой ангелочек, как я, может замыслить что-то темное? – она покрутила перед лицом небольшими ладошками и, как заправский фокусник, задернула вверх рукава свиншота, обнаружив вдруг в одной из ладоней пачку жевательной резинки. Бросила в Сашку, а та поймала. – Ха-ха, Чаечка, не переживай! Все будет тип-топ! Кстати, – обернулась на бегу, – я там тебе телефон привезла, почти новый, только перешить нужно!

– Иди к черту, благодетельница! Не возьму. Лучше Ларьку в долг отдай.

– Ну тогда хоть поешь нормально. Я оставила пакет под дверью. Не бойся, в нем ничего запретного. Только продукты и твои любимые конфеты!

– На ночь придешь?

– Не знаю, – честно ответила Майка, – как получится! Ты только не суйся к Чвыревым, если что, не ищи меня.

Это лето у Сашки пролетело незаметно. Сначала экзамены, потом поступление в академию, следом за всем работа на Волкова. Друзей с дорогими тачками у мужчины хватало, лето – пора понтов и автогонок, модных загородных тусовок, и заказов на аэрографию заметно прибавилось – Сашка проводила в гараже все личное время, даже из кафе ушла. Копила деньги на обучение, возвращаясь домой к полночи. Но совмещать работу и учебу оказалось сложно. Иногда так и засыпала за столом над домашним заданием.

Когда настали первые учебные месяцы, как могла, держалась, экономила на всем, что можно и что нельзя, а когда пришла пора первой сессии, вынужденно взглянула правде в глаза – у нее не было денег на эту чертову академию. У нее не было времени строить из себя студентку. Ей нужно как-то жить и выживать. Что-то есть, а не писать рефераты по истории искусства и рисовать пейзажи, питаясь воздухом. Да и с чего их рисовать? Вместо природного антуража и реального вида местности, вместо проведенных за городом выходных в поисках последнего, ей приходилось включать воображение и рисовать так, чтобы ни в чем не уступать другим студентам. По большей части знакомым с классическими техниками рисунка не из библиотечных книжек и руководств к действию, как Сашка, а из уроков в художественных школах.

Игната избегала. Так ни разу и не откликнулась на имя, когда встречались. Проходила мимо парня быстро, сунув руки в карманы куртки и наклонив голову в капюшоне. Иногда отводила взгляд уверенно, пытаясь казаться равнодушной. Судя по тому, каким каменным он казался в эти мгновения, у нее получалось убедить его, что все забыто. Он тоже поступил и наверняка радовал родителей успехами. Это угадывалось по их лицам, которые при встрече с Сашкой все так же отворачивались, рты поджимались, и гордо поднимались подбородки.

«Мы не такие, как ты. Мы лучше тебя, правильнее и счастливее. А ты все та же ужасная девчонка».

«Ну и к черту вас! Да, я не такая, как вы».

Майка все больше отдалялась, пропадала надолго, не давая о себе знать. Иногда появлялась прежняя – веселая и беззаботная, с гостинцами в руках, и тогда у них случались настоящие праздники. Отсыпалась в квартире Шевцовых и снова исчезала, не договаривая о себе, не отвечая на звонки, неспособная усидеть в четырех стенах. Просто однажды не возвращалась, и Сашка снова оставалась одна.

Занятие по рисунку окончилось и студенты, сложив художественные принадлежности в сумки и папки, оставив рисунки на столе преподавателя, постепенно покидали широкую аудиторию, обсуждая сегодняшнее задание и практический урок. В комнате вместе с Сашкой и педагогом остался лишь один незнакомец. Он иногда находился здесь, ходил между столами – сухонький старик с тонкой бородкой, в очках и неизменном сером костюме. Вышагивал неслышно между рядами, постукивая о деревянный пол наконечником эбонитовой трости, и наблюдал за работой учеников. Студены привыкли к нему, говорили, что он бывший ректор академии, а может, врали. Неважно. Сашка привыкла к его присутствию за спиной и за неполные четыре месяца научилась не замечать. Она подошла к своему куратору и положила подписанный рисунок к другим работам. Было непросто, сердце сжалось в комок, но сказала, зачем осталась.

Женщина удивленно подняла брови. Взглянула внимательно на девушку с необычным серым взглядом, которая смотрела на нее прямо и без заискивания, как на равную. Хотя Ольга Аркадьевна Свердлова и преподавала в художественной академии рисунок без малого двадцать лет, она, как любой творческий человек, привыкла, что к ней относятся с определенной долей пиетета.

– То есть? Я правильно тебя поняла, Шевцова? Ты только что начала учебу на нашем факультете, прошла сумасшедший конкурс, попала в лучшую группу, в которую студентов отбирал лично Генрих Соломонович, и уже хочешь уйти в академический отпуск?

Сашка не стала врать и юлить, ответила как есть.

– Нет. Я хочу совсем уйти. Как это сделать?

– Совсем? – женщина и старик переглянулись. На какое-то время они оставили за собой паузу, вникая в ее вопрос. – Погоди, ничего не понимаю. Почему вдруг?

– Я не смогу принести необходимые справки и обосновать причину отпуска. И не уверена, что через год смогу продолжить обучение. Мне лучше просто уйти.

За спиной о пол стукнула трость, и мужчина, кашлянув в кулак, вежливо обратился к коллеге:

– Ольга Аркадьевна, вы не могли бы ненадолго нас оставить. С вашего позволения я бы хотел поговорить со студенткой Шевцовой наедине.

– Конечно, Генрих Соломонович.

Женщина вышла, а Сашка повернулась к незнакомцу. Он не сразу подошел ближе, словно что-то обдумывая, обошел полукругом, пока наконец не остановился, скрестив кисти рук на набалдашнике трости. Взглянул на девушку с интересом.

– Здравствуйте, Александра, – дружелюбно поздоровался и Сашка ответила.

– Здравствуйте.

– Помните, на вступительном экзамене я спросил вас, в какой школе вы обучались технике рисунка, и какую школу художественного мастерства считаете для себя близкой по духу?

– Да, помню.

– Тогда, возможно, вы еще раз озвучите для меня ваш ответ?

– Я сказала вам, что самоучка и затрудняюсь ответить на второй вопрос.

– Почему же не попытались выкрутиться? Произвести впечатление на экзаменаторов? Разве ложь не становится благом, когда решается ваша судьба? Попасть самоучке в нашу академию практически невозможно.

– Простите, – Сашка насторожилась, – я вас не совсем понимаю.

– Вы удивительно прямолинейный человек, Александра, что несвойственно молодым людям.

Мужчина кивнул и с легкой улыбкой пригладил профессорскую бородку, а Сашка удивилась: неужели он ее запомнил среди сотни абитуриентов, которые в тот день штурмовали экзаменационную комиссию? Но, если честно, ей даже в голову не пришло соврать. Видела, что ее рисунки не хуже других, а там понадеялась на чудо. Этой надежды в ее жизни всегда было мало, вот и плеснула сюда с лишком. Спать не могла, так переживала, куда уж тут сочинять.

– Расскажите мне о своей семье, – неожиданно попросил старик, и девушка напряглась.

– Что именно вы хотите узнать?

– Круг интересов ваших близких. Корни. В какой атмосфере вы росли? Почему при ваших явных способностях к рисованию, не получили начального образования, а предпочли обучаться самостоятельно. Возможно ли, что решение стать художником лишило вас поддержки родных? Я прошу вас рассказать о себе откровенно.

– Это сложно, – но этот короткий ответ Сашки уже был откровенным, и старик это понял.

– И все-таки, – настоял. – Поверьте, я спрашиваю не ради праздного любопытства. Итак, кем работают ваши родители? Мама?

– У меня нет мамы. Она жива, но я понятия не имею, где она и кто, – девчонка сказала ровно, без дрожи в голосе, просто констатируя факт. – До двух лет меня воспитывали чужие люди.

– Отец?

Сашка молчала. Здесь ответить оказалось куда труднее, а потому и голос просел. Едва уловимо дрогнул, почти незаметно, но от старика не укрылось.

– Я не видела его два с половиной года и не знаю, что с ним. И нет, он не капитан дальнего плавания. Он грузчик и очень непростой человек. Не понимаю, – снова удивилась, – зачем вам знать?

По лицу мужчины нельзя было прочитать мысли, только удивление и озадаченность. Безукоризненно одетый, в костюме с галстуком, с дорогими запонками на запястьях, он не мог не видеть простой Сашкиной одежды. Ну и плевать! Девчонка решила: если что, она просто развернется и уйдет.

– С кем же вы живете, дорогуша? – Генрих Соломонович поправил на носу очки и вздернул брови. – У вас вообще есть, где жить?

– Я живу одна. Спасибо, да, у меня есть, где жить.

– Неужели существуете на стипендию? – изумился, но Сашка не ответила, и пожилой мужчина нахмурился. – Хотя, о чем я спрашиваю, стипендия по нынешним временам – сущие копейки, – сам же и резюмировал. – Значит, вы твердо решили уйти?

– Да.

– Я помню вашу работу «Сельский пейзаж». Мне показалась интересной используемая в рисунке цветовая гамма. Сейчас, глядя на ваше рабочее место, я понимаю, что на самом деле вам нечем работать. Вот здесь, на столе, это вся ваша акварель?

Взгляд Сашки стал суше, и старик поспешил отметить:

– Должен сказать, у вас отменное чувство цвета и замечательно получается смешивать цвета. И все-таки нужна развернутая палитра. Скоро предстоит работа с маслом, я хочу увидеть, на что вы способны, когда условия не ограничивают вас.

Сашка усмехнулась. Похоже, что этот старик просто издевается. Конечно, он все понял – жук! Но он не дал ей высказаться, заметив, как обозначились тонкие крылья носа. Попросил вежливо:

– Посмотрите сюда, Александра. – Подойдя к столу, взял в руки два рисунка из числа сегодняшних работ студентов. Поднял их перед собой, повернув лицом к девушке. – Перед вами две работы акварелью, что вы можете о них сказать?

Сашка, разглядывая рисунки, повела плечами.

– Ну же, – подбодрил он, – смелее, студентка Шевцова? Ведь вам бояться нечего. Вы же все равно собрались уйти.

– Это хорошие работы для студентов первого курса.

– Согласен. Еще?

– Они чем-то похожи.

– Верно. Чем?

– Я бы сказала, что они немного… статичны.

– Хотя заданием было?

– Показать динамику.

– И снова верно! – мужчина довольно кивнул. – Но ученики показали мне технику, которой владеют, навыки художественной школы, все что угодно, но только не то, чего я смел от них ожидать. Почему?

– Я не знаю.

– Потому что идти проторенным путем легче, а быть смелым непросто, когда тебя ограничивают рамки. Я сейчас подниму из этой стопки любую работу, и мы с вами увидим, насколько они все похожи. А ведь динамика в рисунке – это не просто предмет в движении, как здесь представлено. Это не обязательно физическое действие, это жизнь, проступившая на бумаге. Это прежде всего мысль! Момент времени, и только потом все остальное! – старик так воодушевился, что, отложив рисунок в сторону, поднял вверх палец. – Понимаете? Конечно, – он смягчился, – все это рано еще обсуждать, впереди годы учебы и практика. Но тем интереснее понимать, что кому-то уже дано видеть суть. Чувствовать. Передавать. Что кто-то готов приблизиться к черте, за которой нет рамок. Есть только мастерство художника и вдохновение. Да-да, мы рассказываем, пишем свои картины, отзеркаливаем эмоции, заставляем верить себе, или не верить, и никак иначе!

– Скажите мне, кто она? – Генрих Соломонович нашел и взял в руки Сашкин рисунок. Посмотрел внимательно. – Почему она? Это реальная женщина? Хотя, зачем я спрашиваю? – тут же мягко усмехнулся. – Я ведь и так знаю точный ответ.

На своем рисунке акварелью Сашка изобразила тетю Нину в кухне ее старенького деревенского дома, сидящую на табурете с ножом в руке над ведром с картошкой и кастрюлей с водой. На какую-то секунду она оторвалась от своего занятия и засмотрелась в окно. Косынка, завязанная узлом на затылке, чуть сползла на бок, на лбу сбежались озадаченные морщинки. И длинная картофельная кожура, свисающая с ножа, вот-вот сорвется в ведро. Осталось одно движение. Так что же ее отвлекло? Почему появилось беспокойство в глазах? Возможно, в саду с привязи оторвалась коза? Или к курятнику подобрался соседский кот, всполошив кур? А может, маленькая Сашка снова без спроса убежала на речку?

– Да, она реальный человек.

– Хорошо. Очень хорошо. Тогда позвольте еще вопрос. Почему вы в этом месте так грубо нанесли тень? Весьма смело, я бы сказал, но находка удачная. Эта жесткость контуров в контрасте с солнечным полднем за окном сразу притягивает взгляд.

– Не знаю, – ответила Сашка, не понимая, к чему клонит старик. – Я так чувствую.

– Вот и я чувствую, – согласился бывший ректор. – Много лет общения со студентами научили меня кое-чему. Видеть и узнавать. Творческой душе свойственны метания и сомнения, я снова повторю: вы удивительно прямолинейны даже в рисунке. Почему?

– По-другому я не умею. Я просто знаю, что нужно так, а не иначе. Вижу и рисую.

– Скорее, не научилась, Александра. Но ваша уверенность вселяет большую надежду, что я не ошибаюсь. Так значит, вы не ставили себе целью, используя необычный прием и технику, поразить преподавателя?

Сашка нахмурилась.

– Нет, конечно! – пожалуй, впервые допустила эмоции в голос. – Я бы не посмела. Я не так уж много знаю о технике и приемах, чтобы кого-то поражать.

Старик покачал головой и сощурил за очками светлый взгляд, наблюдая за девушкой. Рассматривая ее без лишнего вызова, просто как человек, которому интересен другой человек.

– Вы знаете, у нас с вами много общего, – вдруг сказал. – Гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. Я хочу попросить вас не торопиться с уходом из академии и подумать еще раз. Ваш творческий путь обещает стать очень интересным, а ваш взгляд на рисунок по-своему уникален, хотя пока еще довольно прост. Я готов лично приложить к вашему обучению руку.

Он аккуратно откашлялся и поправил ворот рубашки, ослабив галстук.

– Простите, – на минутку отвлекся, чтобы достать из кармана и поднести ко рту ингалятор. Отдышался минуту и пояснил: – У меня астма и иногда случается спазм от волнения. Ваше решение оказалось для нас с Ольгой Аркадьевной слишком неожиданным.

– Так вот, – продолжил, успокоившись. – Видите ли, Александра, я тоже одинок и, думаю, что могу вам кое-что предложить. Мне кажется, я знаю, в чем кроется ваша проблема. В отсутствии средств к существованию, я прав?

Прав или не прав, какая разница. Сашке вдруг стало противно.

– Я не стану с вами спать ради того, чтобы учиться, – грубовато отрезала она. – И позировать голой никому не буду!

Если мужчина и удивился, то виду не подал. Только постучал тонкими пальцами по костяному набалдашнику трости, собираясь задать вопрос. Усмехнулся в усы.

– А что, по-вашему, будущее художника Шевцовой не стоит покровительства старика?

Сашка ответила уверенно и спокойно.

– Нет. Я могу жить, только оставаясь собой, все остальное не для меня. Да, мне нужна работа и я хочу учиться, но не такой ценой.

– Александра, вы красивая девушка, не спорю, но ваши слова оскорбительны. К своим ученикам я всегда относился и отношусь с должным уважением. А сейчас, учитывая мой возраст, вам тем более не стоит опасаться подвоха с моей стороны.

– Извините, но я должна была сказать.

– Понимаю, – старик вновь погладил бороду. Посмотрел с укоризной поверх очков: – Я бы хотел оставить вас в академии на своем курсе и пригласить ученицей в свой дом. В дом Генриха Вишневского. Как вы на это смотрите?

Как она смотрит на то, что именитый художник готов уделить ей личное время?

У Сашки перехватило горло.

– А что вы хотите взамен?

-12-

Нет, он не предложил ей место натурщицы в своей студии, где лично преподавал студентам-магистрам, как Сашка успела подумать в тот день их близкого знакомства (быстрые деньги, среди самых бедных студентов нередко находились желающие подзаработать, и ей не раз прилетали предложения от парней-старшекурсников). Этот странный старик действительно сделал ее своей ученицей, единственной, кто оказался вхож в его дом. Он предложил ей свои знания в обмен на домашнюю работу, настоял на оплате, и не соврал, когда сказал, что между ними есть много общего. Генрих Соломонович два года назад потерял свою девяностолетнюю мать, и с тех пор так же, как Сашка, был одинок. А еще оказалось, что он в определенном смысле тоже самоучка и постигал искусство рисунка самостоятельно, пока ему в жизни не встретился важный для него человек.

С самого детства Гера рос худеньким, болезненным мальчиком, но ему повезло родиться в обеспеченной семье «дамского доктора», как художник называл своего отца-гинеколога, знаменитого профессора медицины Соломона Вишневского. Единственного сына горячо опекали и холили, родители видели его только врачом, так что к своему призванию Генриху пришлось идти долго, самостоятельно и вопреки родительской воле.

«Гера, опять эти кисточки! Ну сколько можно! Посмотри, что ты наделал. Ты снова изгваздал красками наш фамильный стол. Послушай, сын, что я тебе скажу: ты будешь всю жизнь беден и грязен как черт, никогда не женишься и умрешь с голоду.

– Ну почему, пап?!

– Потому что тебе будет стыдно просить у приличных людей денег за свою мазню и нечем кормить детей…»

– И он оказался прав. Я так и не женился, и мне действительно всегда было неловко просить деньги за свои картины, но провидению виднее, кого, за что и чем вознаградить. Однажды приличные люди сами предложили, и сами дали, так что ошибся в людях Соломон. Я бегал тайком от отца на набережную, пропуская школьные занятия, и учился рисовать у уличного художника, который оказался щедр на свое внимание к тощему еврейскому мальчишке и подарил ему веру в себя. Я многим ему обязан. Именно он объяснил мне, что призвание – это воздух, им надо жить. Дышать, пока есть силы – жадно, во всю мощь легких, оглохнуть к чужим голосам, ослепнуть, онеметь, если надо, но никогда не отрекаться от того, что природа вдохнула в тебя. Вот так, Сашенька.

Заканчивался еще один день и еще один урок, они сидели за столом в красивой кухне, иногда в гостиной, пили чай из дорогих фарфоровых кружек за ореховым столом, позвякивали позолоченными ложками, и Генрих подсовывал девчонке какое-нибудь лакомство. Сначала у Сашки от волнения дрожали руки и потели ладони, горел затылок – а на своем ли она месте? – а потом перестали. Квартира заслуженного деятеля искусств – художника Вишневского, напоминала музей дорогого антиквариата, но так же, как хозяин, сразу приняла ее. Было непросто привыкнуть к мягким коврам и картинам мастера, дорогой мебели, толстым стенам и тишине, но Сашка старалась. Убирала, бегала в химчистку, в прачечную. По выходным – на рынок. Даже к цветам на подоконниках привыкла. Генрих Соломонович оказался довольно простым человеком, очень интеллигентным и тактичным, его характер проявлялся только тогда, когда они оставались в его домашней мастерской, вот там он мог требовать от Сашки невозможного, пока не получал свое. Она готовила ужин, а после засиживалась за работой до полуночи, а то и за полночь, все еще не веря, что под руками лучшие кисти и краски, дорогие холсты и безраздельное внимание учителя. Разве так бывает с волчатами? Но как-то само получилось, что жизнь перенесла ее из убогой комнатушки в совершенно другой мир, и он не оттолкнул ее. Впустив в двери, окутал мягким коконом внимания – ненастойчивым, корректным и очень теплым. В эти два года Сашка забыла обо всем, полностью отдавшись учебе.

И так было легче не думать о нем.

POV Игнат

Сердце стучит набатом, тело напряжено, кровь кипит в венах, и мне кажется, что именно здесь и сейчас я живу. Как живет музыка Suspense и звучит мой голос из мощных динамиков порталов по краям высокой, освещенной световыми сканерами и светодиодными прожекторами, сцены, установленной на загородном автодроме, где проходит музыкальное шоу – ежегодный фестиваль «Рок-Fest-аллея».

Перед нами на огромном поле колышется многотысячная толпа, и в небо, вместе с лучами лазеров, рвется ее мощь и рев, а адреналин в крови зашкаливает. Драйв возбуждает, натягивает жилы до предела, и кураж кружит голову. Это наше первое крупное выступление, мы еще далеко не хедлайнеры фестиваля, но о нас говорят, нас знают, и наше имя вторит многоголосье:

– Suspense! Suspense! Люди-пауки!

Я оставляю за собой соло на гитаре, убыстряя ритм, круто взвинчиваю напряжение и отдаю первенство бас-гитаре. Подхватывает Ренат на ударной установке и наконец вступает клавишник.

Я притягиваю к себе микрофон, и мы повторяем куплет, после чего заканчиваем наше выступление на одном дыхании оборвавшимся аккордом. Слушаем, как эхо толпы еще долго вторит:

– …твой кумир …твой кумир …Suspense!

Четыре композиции, две из них на бис – неплохо для новичков «Рок-Fest-аллеи». Ребята довольны, да и я тоже. Сейчас пауза, сцену готовят под рок-группу «Тачпад», и мы, взмыленные и взвинченные, убираемся с инструментами к машине, обнимаемся, смеемся. Хлопаем друг друга по плечам, и Беленко с криком: «Мы – боги!», вскинув руки в рокерской козе*, до одури улыбаясь, падает на колени.

– Мы – боги-и-и! Твою мать! Посмотрите, послушайте, как они ревут! Как они хотят нас! Это все мы! Черт! Мы!

– Это все Игнат! Ты, придурок! Фронтмен Suspense нереально крут! Чтоб я сдох, если через пару лет мы не окажемся здесь главными хедлайнерами фестиваля!

Женька Мимов, по прозвищу «Мим», бас-гитарист, прыгает Белому на плечи и они оба валятся в траву. Захар Литягин – клавишник группы – ржет, стоя у фургона с сигаретой в зубах. Оборачивается ко мне.

– Только не зазнайся, Савин. Но ты таки талантливая сволочь! Я сам чуть не кончил, когда увидел, что ты стянул с себя футболку. Парень, мы так не договаривались. Предупреждать же надо!

– Отвали! Само получилось.

Но я тоже улыбаюсь. Да что там – скалюсь. После ночных клубов, университета и небольших площадок, после бесконечных репетиций – это определенно наш первый серьезный успех. Группе чуть больше двух лет, а о нас уже говорят. Сравнивают с более известными командами. Мы определенно попали в зону внимания, и я твердо знаю: пройдет немного времени и будут сравнивать уже с нами. Будут равняться на нас. Если понадобится, я сделаю для этого все невозможное.

Приглашение от организаторов ждали с надеждой, и все равно радовались. Нам был нужен этот старт, нужен! И нужна известность. У меня нет времени на самодеятельность и игры, а цель слишком важна, чтобы я разменивался по пустякам.

Мы подошли с ребятами к стоянке машин. Я оглядываюсь и вижу позади волнующееся море людей. Сцену отсюда полосуют разноцветные огни и выхватывают лучи прожекторов, мощные сабвуферы разносят низкочастотные звуки далеко за пределы автодрома. Черт, сколько народа… Хочется охладить горло. Сейчас от шумного дыхания, разворачивающего грудь, оно кажется сухим, словно из него выжали всю влагу. Это состояние одновременной взвинченности и опустошенности мне хорошо знакомо и совершенно точно в кайф. Да, сегодня мы постарались, чтобы Suspense запомнилась каждому.

– Куда сейчас? Валим отсюда? – интересуется Захар, когда мы прячем свои инструменты в фургон. – Может, в клуб, парни? Отметим первый успех?

– Стоять, – командует Белый. – Успеешь отметить, Литяга. Сначала на имидж отработай, пока горячо. А потом видно будет. Игнат, – поворачивается ко мне, – ты с нами?

Ренат видит, что я застыл и, сунув руки в карманы джинсов, смотрю на сцену, на которой парни из «Тачпад» ловят уже свой кураж, заводя толпу.

– Идите, я вас найду.

– Как скажешь.

Мне нужна пауза. Короткий момент. Я должен услышать вживую.

Футболка лежит на плече, и я не спеша натягиваю ее – влажную от моего пота, пропитанного адреналином. Длинные пряди волос падают на лицо. Их шевелит ветер. Я опускаю голову и чиркаю зажигалкой. Закуриваю. Закрываю глаза и слушаю, впитываю все звуки, пропуская их сквозь себя.

Вот оно – соло гитары.

Он зажимает ноту, делает щипок, ударяет медиатором вниз, касается отозвавшейся, вибрирующей струны большим пальцем, чтобы снять с нее основную амплитуду. Заставляет ее звучать в экстремальном режиме, получая звуки более высокого и длинного порядка, уводя их практически в свист. Снова смещает правую руку вдоль струны, изменяя высоту тона. Неплохо. Очень неплохо. Искусственный флажолет звучит аккуратно, но струна колеблется не в полную амплитуду и гитаристу не хватает агрессии и смелости, чтобы вытянуть звук.

Я улыбаюсь и открываю глаза. Очень скоро я сделаю лучше.

Крылья уже трепещут за спиной, позволяя чувствовать в себе их силу. Мне хватит дерзости. Клянусь, все только начинается.

Я нахожу парней у открытого бара, с трудом отыскав в толпе. Хочется выпить, возбуждение от выступления все еще горячит кровь, но бар безалкогольный и Захар, протягивая мне холодную колу, громко со смехом восклицает:

– А я предлагал уехать в клуб, командор! Еще не поздно!

Какой-то незнакомец хлопает меня по плечу, обнимает за шею и кричит в ухо, как старинный друг:

– Это ведь ты гитарист Suspense? Черт, было круто, приятель! Отличные игра и вокал! Где вас можно услышать?

Мне приходится сбросить с себя его руку и ответить:

– Попробуй найти в «Капитане» или «Альтаресе».

– Заметано!

Парни уже цепанули девчонок, и я тоже обнимаю одну, чтобы не выглядеть белой вороной на фоне друзей, когда с моим приходом градус внимания к нам возрастает и на меня вешается самая смелая. Ей интересна группа, а больше всего интересен ее фронтмен, и она трется у моего бока темноволосой кошкой, с удовольствием заглядывая в глаза.