Золушки нашего Двора Каури Лесса

Оборотень, видимо, уже давно разглядывал ее, как разглядывал бы бабочку на цветке. И молчал.

– Я не успела поблагодарить вас за поездку в Крей, – страшась глянуть в оранжевые глаза, сказала она. – Спасибо!

Лихай неожиданно накрыл ее руку, лежащую на столе, ладонью. Ладонь была горячей, невозможно горячей. На мгновение Матушка ощутила этот жар на своем теле. Везде. И тягучая волна смущения и страха накрыла ее с головой.

– Я всего лишь спас твою честь, маленькая хозяйка! – без усмешки сообщил Красное Лихо.

Вздрогнув, Бруни поднялась. Перегнулась через стол и, поцеловав его в лоб – только туда дотянулась! – поправила:

– Вы спасли мою жизнь!

Лихай потянул женщину на себя. Вытащил пару шпилек из ее прически. Каскад темно-каштановых волос Бруни скрыл и его лицо, и эполеты на плечах.

– Ты вкусно пахнешь, маленькая хозяйка, – хрипло произнес Торхаш. Выпустив ее, резко встал. Отошел, будто отшатнулся, к двери. Уже оттуда, оглянувшись, блеснул яркими глазами: – Жаль, что мы кровники!

И вышел.

Матушка недоуменно собирала волосы в хвост. И вдруг так и застыла с поднятыми руками, осознав истинный смысл его фразы, которая вначале ею была услышана как: «Жаль, что мы не кровники!» Но Лихо имел в виду не ее. Он говорил о принце.

Ники поднималась по винтовой лестнице на башню, задумчиво ведя пальцем по холодному камню стены.

О том, что «Касатка» возит контрабанду, она узнала случайно: подслушала разговор между капитаном Зорелем и первым помощником – мрачным ласурцем по кличке Резаный. Команда, по всей видимости, была в курсе, потому что, когда Ники осторожно поинтересовалась у Грузило насчет дополнительного заработка, тот, добродушно усмехнувшись, дал ей такого подзатыльника, что она вывалилась из матросского гамака, и заметил: «Меньше знаешь, лучше спишь, Красавчик! Однако долю свою получишь, ежели на то будет воля Океанского творца!»

В то утро над водой стоял густой туман. Случалось такое, когда холодное течение неожиданно меняло направление, струясь не вдоль, но между острых скал, что отмечали путь к берегу. Гаракенский патруль из трех кораблей вынырнул из дымки неожиданно, взяв «Касатку» в кольцо. Команда сладко спала – в этом месте патрулей никогда не видывали!

Ники, дремавшая в эту ночь на связке каната на палубе – в кубрике было жарко и воняло мужским потом, – первой подняла тревогу и, дождавшись встревоженного топота босых ног, нырнула в трюм. Неугомонная натура вынудила ее еще раньше выведать все о контрабанде. Теперь юнга знал и о том, что «Касатка» везет стертые в порошок редкие целительные травы, доставляемые «кривой» дорожкой из эльфийской вотчины Лималля, и о месте, где прятали полотняные мешочки с «товаром». Мешочков оказалось четыре – за потайной доской в кормовой части трюма. Слушая грубые голоса патрульных, с лодок переговаривающихся с капитаном, Ники рассудила: раз те знают о маршруте «Касатки» и туманной особенности здешних вод, значит, и схрон для них не тайна за семью печатями! Здесь попахивало предательством кого-то из команды, однако главным сейчас было снять с капитана все подозрения. Она лихорадочно огляделась, ища, куда бы перепрятать мешки. В трюме стояло несколько небольших бочонков с вином. Большие капитан на судне не терпел, и был прав – кому нужна упившаяся вусмерть команда? Вино можно было бы вылить, но мокрые доски привлекут внимание. Что же делать? Не любившая напиваться Никорин тяжело вздохнула и… выбила крышку из первого бочонка.

– Откройте трюм! – потребовал офицер патруля.

Зорель подал матросам знак. В трюм спустились несколько патрульных, капитан, его первый помощник и боцман. Здесь витал аромат винных паров, и неудивительно: от одного из бочонков тянулась красная дорожка. Видать, треснул и потек.

Офицер уверенно направился к тайнику. Первый помощник вопросительно посмотрел на капитана, но тот стоял спокойно и даже улыбался – как человек, которому приснился хороший сон. Грузило, также посвященный в тайну, завозился, как медведь на привязи. Только что цепями не загремел.

В тайнике было пусто. Разочарованный вздох начальника патрульных был тому подтверждением.

– Где товар? – разозленный офицер налетел на капитана, как бойцовый петух на соперника. Даже за грудки взял. – Где?!

– Какой товар? – искренне удивился Ясин. – Щель между досками – конструкционное недоразумение «Касатки», и только!

Офицер с минуту смотрел в его бездонные глаза и не видел в них ни искорки лжи. Отпустив капитана, с раздражением пнул треснутый бочонок. Ослабшая скоба лопнула, вино волной окатило его щегольские сапоги.

– Демоны вас забери! – прорычал начальник караула и крикнул солдатам, ожидающим на палубе. – Обыскать корабль от марса до днища!

Трюм был покинут, «Касатка» обыскана сверху донизу, справа налево и наискосок. Нашли: трубку Грузило, которую тот оплакивал уже несколько месяцев, пару давно утерянных матросских сабо и юнгу, сладко спящего на коврике у капитанской каюты.

– Он что, пьян? – с изумлением поинтересовался Зорель у боцмана. – Что за бардак у тебя творится?

– Выпорю! – грозно пообещал тот и… они с капитаном уставились друг на друга, пронзенные внезапной догадкой.

Спустя час патрульные покинули «Касатку», так ничего и не добившись. Спустившиеся в трюм капитан и боцман обнаружили «товар» в одном из бочонков. Они ужаснулись и обрадовались одновременно и поспешили будить юнгу, выпившего дозу, после которой и Резаный мог не выжить. Вначале на Ники долго лили воду, приводя в себя. Затем долго лили воду в Ники, вынуждая очистить желудок. Когда юнга смог произнести пару ругательных слов, капитан, взяв его за шкирку, потащил в свою каюту…

Архимагистр шагнула через порог. Ветер ударил в лицо, здесь он царил всегда – беспутный и сильный ласурский гуляка. Ники прошла к каменному парапету и… застыла, разглядывая стройную фигуру, затянутую в черный мундир, и полоскавшиеся на ветру красно-рыжие космы.

Незнакомец чуть повернул голову.

– Вы что-то потеряли, архимагистр? – послышался насмешливый голос, за один тон которого хотелось убить владельца.

Пальцы Ники впились в кружева, обшивавшие вырез платья. Вот он – неожиданный ответ на вопрос, заданный ей себе самой в «Черной каракатице». Потеряв любовь всей своей жизни, она до сих пор ищет потерянное! Ищет, но не может найти!

– Я давно потеряла! – пробормотала она, отвечая не ему, но себе. – А вы, полковник?

– А я теряю то, что мне никогда не принадлежало, – произнес тот странным глухим голосом.

Никорин подошла и встала рядом. Теперь их ладони одинаково касались стылого камня.

– Мне казалось, эмоции вам не свойственны, – недружелюбно заметила она, – вы же не человек!

Кислотой разливалась в душе обида на него, оказавшегося здесь так не вовремя.

Лихо, откинув волосы с лица, посмотрел на Ники.

– Разве эмоции свойственны лишь людям? – холодно спросил он. – Другие расы в расчет не берете? Когда-нибудь имперское высокомерие сыграет с вами дурную шутку!

– Во мне никогда не было и нет… высокомерия! – поморщилась Никорин. Не признаваться же, что она всего лишь нуждалась в мгновениях одиночества для искреннего разговора с собой.

– Тогда что это? – лениво поинтересовался Торхаш. – Неприязнь ко мне лично? Злитесь, поскольку никак не удается затащить меня в постель?

Архимагистр медленно повернулась к нему. Сила загудела в кончиках пальцев, не желая успокаиваться. Одним движением мизинца она могла превратить собеседника в кучку пепла и пару башмаков!

– Белены объелись, полковник? – прямо спросила Ники, глядя на него глазами цвета льда середины зимы. – Никогда не замечала за вами склонности к запретным зельям!

– А разве не так? – хмыкнул оборотень. – Ваши знаки весьма многословны, а запахи – многообещающи!

Гнев волшебницы заморозил ворону, пролетавшую в этот момент над башней. Та со сдавленным криком упала вниз, где, по всей видимости, разбилась.

– Птичку за что? – проследив за ней взглядом, поинтересовался Торхаш.

Развернулся лицом к собеседнице, у которой, несмотря на негодование, сладко заныло внутри – таким выверенным, гибким, животным было это простое движение.

– Прошу меня простить, архимагистр, – неуловимо меняясь, сказал он. Будто застегнул мундир на все пуговицы, скрывая от Ники большую часть себя. – Мне не стоило быть таким… правдивым! Вы застали меня в неподходящий момент! Еще раз простите!

Взяв ее руки, он поднес их к губам и задержал, грея в сладком грехе своего дыхания. Лишь одно мгновение – и Никорин погрузила бы пальцы в красно-рыжую шевелюру, и притянула бы его к себе, и прижалась бы всем телом – так силен был призыв, исходивший от этого самца… Однако полковник отступил, по-военному четко кивнул ей и покинул площадку.

А Ники осталась, страшась ругаться даже шепотом, ибо опасалась, что оборотень с его тончайшим слухом разберет в грубых словах нотки разочарования и посчитает себя победившим. Вцепившись пальцами, все еще хранящими тепло его дыхания, в парапет, она ощущала смятение. Лихай Торхаш всегда раздражал ее, потому она дразнила его, когда им случалось оказаться вместе. Но никогда она не хотела одновременно его убить – и зацеловать до смерти! Унизить и покориться! Взять – и отдать себя без остатка!

Ники Никорин, навсегда закрывшую ту дверь в сердце, что вела в глубь его и открывалась лишь ради воспоминаний, это пугало. Настоящая смерть не пугала, а вот эта… слабость?

«Ты мог погибнуть! – орал на нее в каюте капитан Зорель, и она впервые видела его потерявшим над собой контроль. – Какого Аркаеша ты творишь, сопляк?»

«Хотел уберечь „Касатку“ от неприятностей!» – честно отвечала Ники заплетающимся языком и не лгала: корабль и капитан стали для нее синонимами.

«Тебя выпорют за пьянство… – неожиданно успокоился Ясин, – чтобы и другим неповадно было! Сам выпою!»

И так он это сказал, что у Ники, как и сейчас от едкой насмешки Лихо, стало горячо в промежности.

Капитан выволок ее на палубу, швырнул на связку канатов и действительно выпорол. Сильнее, чем требовалось, словно пытался изжить злость на неясные эмоции, испытываемые к юнге.

– Давай, приложи к заднице водоросли! – упрашивал Ники вечером в кубрике боцман. – Авось полегчает!

Та отказывалась. Кусая губы и сглатывая слезы, терпела боль, стараясь не тревожить крепкую, не порванную ударами каната ткань матросских шаровар. Бил капитан прицельно.

Выйдя из шхер, «Касатка» удалилась от берега, стремясь на чистую воду, – Зорель не испытывал желания вновь встречаться с патрульными. Пара дней прошли спокойно, не считая метаний юнги, который страдал от болей седалища и каждую ночь мечтал пробраться в каюту капитана, чтобы задать ему жару. Но однажды на рассвете…

Весь воспринял известие о переселении в общежитие университета с восторгом. Это одновременно успокоило Бруни и расстроило. Успокоило, потому что она наконец перестала волноваться за него, расстроило, так как родительский дом оставался без присмотра.

– Мне нужно съездить в трактир, – сказала она Каю, когда ненадолго вернувшийся полковник Торхаш забрал с собой рю Фринна и Веслава и, коротко попрощавшись, ушел.

– Зачем? – удивился принц. Помолчав, добавил: – Мне все время кажется, что стоит тебе покинуть дворец – и я больше тебя не увижу!

Задохнувшись от нежности, Матушка зарылась лицом в его мундир.

– Никуда я от тебя не денусь, горе мое королевское! – прошептала она, прижавшись щекой к жесткой ткани. – Никуда и никогда!

– А я вот боюсь этого, – виновато улыбнулся Аркей и подхватил ее на руки, – но если действительно нужно – отпущу! Нам предстоит несколько безумных дней свадебных празднеств, родная. Ни ты, ни я в эти дни не сможем принадлежать себе. Мне-то не привыкать, а вот тебе придется потерпеть! После мы решим все вопросы и наконец отправимся в мое поместье. Только ты и я!

– Медовый месяц? – лукаво улыбнулась Матушка. – Мне кажется, он запоздал!

– Седмица, – рассмеялся принц, – больше времени отец нам не дает. Видимо, тоже считает, что медовый месяц у нас уже был! А насчет своего трактира не волнуйся – теперь на площади прямо напротив него расположен пост охраны. Стражники дежурят круглые сутки!

Вместо ответа Бруни благодарно прижалась губами к его губам. Она обожала его за то, что он не забывал о таких мелочах!

В этот вечер они впервые легли в постель принца раздетыми и под одеялом сплелись в единую лозу. Кай долго и нежно любил Бруни, и оба уснули лишь часа за два до рассвета дня, который должен был навсегда объединить их судьбы в одну.

Фигура, укутанная в простыню, слабо заскреблась в дверь королевской опочивальни. Гвардейцы, стоящие по обеим ее сторонам, пришельца не замечали.

– Братец, ты, что ли, спишь? – замогильным голосом вопросила фигура. – А порадоваться вместе со мной?

Дверь опочивальни распахнулась. Его величество Редьярд, похоже, вообще не ложился – свидетельством тому были красные глаза, встрепанная шевелюра, всклокоченная борода и полный комплект одежды.

– Дрюня! – рявкнул король. – Ты должен быть у целителя! Какого Аркаеша ты тут делаешь?

– Я был у целителя, спасибо тебе за незабываемые часы, проведенные в объятиях славного Ожина! – кривляясь, шут склонился в раболепном поклоне. – А вообще, впусти меня уже и дай поделиться радостью!

– Какой еще радостью? – с подозрением спросил его величество, отодвигаясь и освобождая вход. – Колька опять сбежал?

– Ежели только летать научился, – хихикнул шут, перешагивая порог. – А так-то он теперь в седло пару-тройку седмиц не сядет, коли Жужин не вмешается!

Спальня его величества была вовсе не велика и не роскошна. Старинная кровать под балдахином занимала большую часть помещения, в углу стоял небольшой письменный стол с бюро, в другом горел камин, над которым висел портрет родителей Редьярда. Несколько пуфиков и кресел, стоящих так, будто их уронил великан, великолепная тигриная шкура у огня, на которой, тяжело вздыхая, спали волкодав Стремительный и один из толстолапых щенков – его многочисленных отпрысков.

Дрюня с наслаждением упал в кресло у бюро, закинул ноги на подлокотник и объявил:

– Мы помирились, братец!

– Да мы вроде не ссорились, – пробурчал Редьярд, вернувшийся за стол, где проглядывал какие-то бумаги.

– Да мы с Ванилькой моей помирились, твое тугодумное величество! – завопил Дрюня, вскакивая. – И так сладко помирились, что я от чуйств не могу уснуть!

– Хочешь, я тебя вырублю? – буднично предложил король.

Разбуженный громкими голосами щен, шатаясь от сна, подошел к стулу и попытался забраться к Редьярду. Тот поднял его за шкирку, с удовольствием взвесил в руке, поцеловал в морду и уложил на колени.

– Дурак ты, братец! – всерьез разобиделся Дрюня. – Я к тебе как к родному, с радостью! А ты – «вырубить»!

– Ну ладно-ладно, – пошел на попятный собеседник, – давай рассказывай!

– Коровелла моя каким-то образом прознала об отравлении, – шут вернулся в кресло, довольно блестя глазами, – и прискакала к Ожину с твердым намерением забрать меня домой и лечить народными средствами…

– Клистиром? – хмыкнул Рэд.

– Травками и диетой! – гордо ответствовал собеседник. – Но мэтр Жужин был непреклонен и заявил моей благоверной, что я очень плох!

– Он соврал, – улыбнулся король, почесывая за ухом уснувшего щена, – ты не плох, ты невыносим! А она что?

– Она омыла слезами мое бедное тело и отпустила мне все грехи! – счастливо засмеялся Дрюня. – И пообещала мэтру, измученному должностными обязанностями, ухаживать за мной ночь до утра! Правда, спустя пару часов мы все же уснули – эти, знаешь, игры в помощницу целителя очень утомляют! Но самое главное – она меня простила, братец! И вещи обещала в наши покои вернуть! «Раз Бруни тебя, шалопая, простила, то и я смогу»! Так она сказала… и давай меня целовать!

– А я рад, что вы помирились, – не глядя на него, сказал король, – правда очень рад!

– Спасибо, – искренне улыбнулся Дрюня. – Но скажи мне, твое окосевшее от недосыпания величество, отчего ты не спишь?

Его величество достал из ящика бюро зеркало на длинной ручке, внимательно оглядел свое утомленное лицо и обиженно заявил:

– Все нормально у меня с глазами, братец, это у тебя чего-то не то.

Он кинул зеркало обратно.

– Тебе, Дрюня, признаюсь – я пытаюсь решить одну дилемму… Арк наконец женится, а значит, становится полновластным наследным принцем. Вот я и подумываю – то ли отстраниться от дел и уйти в монастырь, то ли, наоборот, жениться и нарожать еще кучку Ласурингов… В любом случае, это будет означать «пожить наконец для себя»!

– Же… жениться? – заикаясь, переспросил Дрюня. Еще не сошедшая с шута токсичная бледность тут и вовсе позеленела. – На Агнушке, что ли? Пресвятые тапочки! Пожалей народ! На ее тряпки третья часть валового внутреннего дохода страны уходит!

– Знаю! – поморщился король.

– А потом она, из свойственного ушастым высокомерия, захочет видеть на троне своего отпрыска, а не Арка!

– Знаю, – вздохнул Редьярд.

– Я не говорю уже о политической подоплеке! Лималль находится под протекторатом Крея… Нашему народу вряд ли придется по нраву королева с той стороны!

– ЗНАЮ! – рявкнул его величество. – Оттого и раздумываю.

– Да тут и раздумывать нечего! – помрачнел шут и поднялся. – Пойду я, пожалуй, братец, не буду тебе мешать! А ты подумай еще… Хорошенько подумай! Эх!

Махнув рукой, он вышел, все так же кутаясь в простыню и изображая приведение. Из затихшей утробы дворца донесся его тоскливый вой.

– Дурень… – пробормотал Редьярд, вставая. Подошел к окну и распахнул створки.

Левая рука короля комкала на груди камзол – прошлое иногда впивалось в наживку сердца невидимым рыболовным крючком и тянуло куда-то. В места, которых давно не существовало.

Матушка гуляла в саду, полном чудес. Здесь овсюду цвели розы – алые, белые, бордовые, желтые, кремовые. Встреченные звери ласкались, и даже огромный лев, чья грива походила на пылающий сенной стог, подсунул голову ей под руку, принуждая почесать его за ухом.

За поворотом дорожки открылась изящная беседка, увитая розовыми плетями. Со сладким запахом бутонов мешался терпкий, приятный и такой знакомый аромат трубочного табака…

Бруни ускорила шаг, поднялась по ступенькам и заглянула внутрь.

– А вот и она! – сказала, не оглядываясь, черноволосая босая женщина в простом белом платье. Она стояла у оградки и смотрела вдаль, на горные пики у горизонта, укрытые снегом.

Сидевший рядом с ней на скамеечке мужчина вскочил и, бросившись к Матушке, схватил ее руки в свои. Она с изумлением смотрела на господина Турмалина – такого, каким помнила его при первой встрече: рослого, сильного, золотоглазого.

– Как я рад видеть тебя, девонька! – воскликнул Григо. – Как же я рад!

Женщина обернулась, и Бруни отпрянула – в глазах незнакомки не было зрачков, а радужка постоянно меняла цвет, переливаясь всеми оттенками. От ее кожи исходило едва видимое сияние, отчего она казалась жемчужным силуэтом на садовой акварели.

– Вот ты какая, Матушка Бруни, – улыбнулась женщина, и радужки наполнились теплым оранжевым светом. – Рада познакомиться!

– Я тоже рада… – пробормотала Матушка и подумала…

– О нет, ты не сошла с ума! – засмеялась незнакомка. – Просто я решила, что ты должна навестить нас с Григо, раз была честна со мной, отказываясь от своего счастья ради любимого.

– Я была честна прежде всего перед собой, госпожа, – удивленно ответила Бруни. – А вас я вижу впервые!

– Ты – это и есть я! – собеседница села на скамейку и похлопала по ней ладонью, приглашая Бруни и Григо сесть рядом. – И он, – она кивнула на Турмалина, – и все живущие сейчас, и те, кто будет жить через тысячи лет…

– Не может быть! – воскликнула Матушка, порываясь вскочить. – Вы – Богиня? Пресветлая…

– Это я, – кивнула та, положа руку на запястье Бруни, – нет нужды вставать.

Прикосновение божественной длани дарило двойственное ощущение, подобное глубине, – с одной стороны покой и тишина, из которых неохота выбираться, с другой – смертельная опасность, грань, за которой царит небытие.

– Очень рада твоей завтрашней свадьбе, – мило улыбаясь, сообщила Индари. – Аркей – хороший мальчик и королем замечательным станет, когда придет время! Поэтому королева ему нужна соответствующая!

– Я не понимаю, – пробормотала Матушка.

Ей стало страшно. Эта милая, похожая на девчонку женщина могла в единый момент изменить ее жизнь… и вообще весь мир!

– Не надо бояться, – мягко сказала Богиня, – ни сейчас, ни завтра в храме. Твой брак – под моей защитой!

– Не понимаю… – покачала головой Бруни, но нашла в себе силы взглянуть в глаза Богини, ставшие темно-фиолетовыми.

Этот волнующий ночной оттенок вдруг накрыл сад, заставив деревья, зверей и насекомых замереть. Лишь розы шевелились, будто живые, под беззвучную музыку несуществующего ветра.

– Ничего не бойся! Никого не бойся!

Многоголосый шепот разбился о сон, словно штормовая волна о гранит набережной Русалок.

Бруни вздрогнула и проснулась. На грани сна и яви глядя в окно, за которым занималось утро нового дня, она шептала молитвой: «Ничего бойся! Никого не бойся!» и гадала, станет ли вещим сон, увиденный накануне свадьбы.

С неба только проливался нежный жемчуг рассвета, когда Ники, измученная болью, выползла на палубу – проветриться. Вахтенный у штурвала тихонько напевал, иногда прекращая петь и насвистывая мотив сквозь зубы:

Облокотившись на релинг – сидеть было решительно невозможно, – Ники слушала нехитрые слова:

Она бездумно смотрела на горизонт, пока не заметила темную точку. Впрочем, внимание привлекла не она сама, а быстрое ее приближение. Свистнув вахтенному, юнга указал в направлении точки, выросшей уже до размера облачка и продолжающей расти.

– Аврал! – завопил тот и крутанул штурвал, меняя галс. – Ураган! На нас идет ураган!

Ники, обомлев, смотрела, как надвигается ставший пепельно-черным горизонт, уже полностью скрытый прежде маленьким облачком. В средоточии бури били молнии, расцвечивали клубящиеся тучи в совершенно фантастические оттенки синего и фиолетового.

Первой заверещала боцманская дудка, о которой в народе говорили: «Боцманская дудка – покойникам побудка». Команда выскочила на палубу. Звучный голос Зореля перекрыл поднявшийся ропот волн. «Касатка», благодаря внимательности Ники и мастерству вахтенного успевшая развернуться перед самым грозовым фронтом, неслась на всех парусах курсом по ветру, пытаясь уйти от стихии. Однако поднятые по приказу капитана штормовые паруса были сорваны порывом, и корабль резко сбавил скорость. Началась болтанка. Оставшаяся без парусов, словно обнаженная, «Касатка» танцевала смертельный вальс на разбухающих на глазах волнах и куталась в манто из белой пены, щедро швыряемой ветром. Матросы спешно привязывали себя канатами к мачтам. На всякий случай попрощавшись с жизнью, Никорин пыталась разыскать капитана в наступившей мгле…

С неба пала минута тишины – минута откровения перед собой и безмолвия между волнами, а затем буря со всей страстью впилась в судно, тщась разбить его в щепы.

– Ясин! – ослепнув от брызг и оглохнув от воя ветра и рева воды, звала Ники. – Капитан!

На корму обрушилась многотонная волна, сметая такелаж и людей. Осиротевший штурвал крутился с бешеной скоростью.

Заметив это, Ники бросилась на мостки, где грудь в грудь сшиблась с Зорелем, также стремящимся к рулевому колесу. Юнга оказался более проворным – первым вцепился в рукояти, но поворот штурвала чуть не выкинул его за борт. Спас Ясин – положил ладони на его, тоже удерживая «Касатку» от бесноватой пляски. Бороться со стихией уже было бесполезно, оставалось лишь молиться Океанскому творцу.

Капитан так и простоял позади юнги весь шторм, удерживая и его, и корабль в сильных руках. В какой-то момент Ники, наплевав на все, прижалась к напряженному телу Зореля, ловя сладкие мгновения. А когда в ее ягодицы недвусмысленно уперлось что-то большое и твердое, она блаженно улыбнулась и даже глаза прикрыла, позабыв про стихию… и про боль от ударов канатом.

Шторм бесновался, ревел и плевался пеной, но перестал быть главным событием в жизни по крайней мере двух людей на «Касатке». А когда он кончился, капитан, шепотом ругнувшись, отлепил от себя юнгу и отправил вниз, на помощь матросам. На его лице отражались смущение, негодование и изумление, впрочем, быстро стертые решимостью устранить бардак, царящий на корабле.

Выкидывая за борт мусор, Ники поглядывала на энергичного Зореля, который отдавал команды то тут, то там и даже не смотрел в ее сторону, и думала о скором наступлении вечера. Стихия напомнила ей о быстротечности жизни и о бесполезности ожидания.

Наступил штиль. Команда была слишком измучена и удручена потерями, чтобы плыть дальше, поэтому когда «Касатку» привели в порядок, Зорель, выставив вахтенного, разрешил остальным поспать. Спустя недолгое время кубрик уже дрожал от мощного храпа матросских глоток. Спал даже кок на камбузе, устроившись на полу с неизменной поварешкой в руке. Да и вахтенный, так же как и все, измученный усталостью, дремал одним глазом.

А вот у Ники Никорин сна не было ни в одном глазу.

Выскользнув из кубрика, она направилась к капитанской каюте, не страшась будущего и покоряясь желанию слиться с Зорелем в одно существо, ревущее от страсти.

Капитан сидел за столом перед стаканом рома, и выражение его лица не предвещало ничего хорошего любому, кто осмелиться потревожить нехитрый покой.

– Ты? – хрипло спросил он, будто сомневался в том, кого видит перед собой. – Я тебя не звал, убирайся!

– И не подумаю! – так же хрипло ответила Ники, задвигая засов и развязывая пояс шаровар. – Не сегодня, мой капитан, нет!

Ясин вскочил, уронив стул. В одно мгновение обогнул стол и оказался рядом с юнгой, придвинувшись вплотную. Стальные захваты пальцев сжали его плечи. Дыша ромом ему в лицо, Зорель прорычал:

– Убирайся! В первом же порту получишь расчет!

А Ники уже тянулась губами к его, таким ярким в черноте всегда щегольски подстриженной бороды… Капитана будто качнуло к ней. Перехватив его руку, Ники положила ее себе между ног, не дожидаясь, пока спадут шаровары. И замерла, ожидая реакции.

Жесткие пальцы сжали промежность, явно желая причинить боль. Зорель застыл, осознавая найденное… точнее, ненайденное, а затем просунул ладонь ей под рубаху, нащупал перевязь, утягивающую и так небольшую грудь, мощным движением сорвал ее, в клочья разметав рубаху, и со всего размаха вжал юнгу в дверную створку. Шаровары наконец спали. Ники зашипела, когда исполосованные ягодицы уткнулись в грубые доски. И оказалась смята и раздавлена ураганом по имени Ясин…

Легкий поцелуй Кая был самым приятным воспоминанием об этом утре. Едва первый луч солнца скользнул по дворцовым крышам, Ванилла, Персиана, Катарина, а также толпа горничных и фрейлин фуриями ворвались в спальню, подхватили не совсем проснувшуюся Матушку под руки и потащили в купальню… и далее со всеми остановками, начиная от гостиной принца Аркея и заканчивая королевской столовой, где за завтраком собрались основные действующие лица свадебной церемонии. Вид у всех, кроме королевы Орхиданы, сияющей новеньким, будто вычищенным лицом, был основательно помятый. Складывалось впечатление, что ночью не спал никто, кроме Стрёмы, бодрым басом выпрашивающего у его величества куски утиного паштета. Принц Колей со скучающим видом стоял у окна и отказывался от еды. Принцесса Оридана выглядела так, будто проплакала всю ночь. Король Йорли еще не пришел в себя после возлияния с гномами и улыбался всем нежной улыбкой, не совсем понимая, что происходит, кто все эти люди и, собственно, он сам? Герцог Ориш с выражением парнокопытного животного задумчиво жевал салат. Принц Аркей помалкивал и казался таким сосредоточенным, будто собирался на фронт.

После завтрака невест и женихов развели по разным покоям. Встретиться они должны были теперь только у входа в главный храм Пресветлой, в народе любовно называемый «Туфелька». Название давалось неспроста – в алтаре, в золотой раке, хранилась одна из туфелек Богини. Сей чудотворный предмет имел обыкновение исцелять болезни, а по сути являлся мощным артефактом Вечной ночи, о чем знали лишь избранные. Бракосочетания королевских особ всегда проходили в «Туфельке», и с течением времени храм оброс легендами, заслуженно приобретя славу народного любимца.

Поскольку собственных покоев у Бруни не было, принц уступил ей свои, а сам отправился готовиться к свадьбе в казармы. Из-за заморского происхождения принцессы Ориданы и близости «Туфельки» ко дворцу привычную ласурцам процедуру, во время которой жених верхом и в сопровождении шаферов и друзей встречал невесту на полпути от ее дома к храму, изменили, однако оставив весьма существенный обычай одаривания. Вначале полагалось жениху одаривать невесту и подруг, затем, после церемонии, гостям – новобрачных и их родителей.

Стоя в окружении незнакомых фрейлин, улыбки на лицах которых казались наклеенными, Матушка наблюдала, как входит в покои принца полковник Торхаш в парадном мундире и со шкатулкой в руках, сопровождаемый рю Фринном и еще одним, не знакомым ей офицером. Как следом впархивают Ванилла и Персиана, похожие на экзотические цветы в своих пышных платьях цвета молодой травы, и вводят под руки… Пипа Селескина!

– Пиппо! – позабыв о фрейлинах, воскликнула Матушка, бросаясь к нему на грудь. – Пип, как я скучала!

– Девонька моя, – всхлипнул дядя, вытирая огромные слезы, – я так раз за тебя! Вот прямо ужасть как рад!

У входа стоял Веслав Гроден из Черных ловцов в новеньком, с иголочки, кадетском парадном мундире.

Судя по звукам с улицы, кортежи женихов уже выруливали к храму с тем, чтобы встретить там невест.

– Подарки от жениха, – полковник Торхаш улыбался одними глазами, и от его улыбки Бруни стало тепло на сердце.

Опустившись на одно колено перед ней, он приподнял крышку шкатулки. На белом бархате лежал… уже знакомый Матушке гарнитур из королевских опалов и бриллиантов. Гарнитур, принадлежавший ее величеству Рейвин.

– Дайте-ка я ей помогу! – воскликнула Ванилла и растолкала фрейлин, не обращая внимания на их гримасы.

Схватила колье и застыла в восхищении, разглядывая игру солнечных пятен, заключенных в лазурь камня, и радужные искры мелких бриллиантов. А затем вскинула изумленный взгляд на Лихая.

– А куда камушек дели, ваше высокородие?

Лихо, поднявшись с колена, взглянул на колье и пробормотал:

– И действительно!

Кажется, Матушка впервые видела его таким растерянным.

Подлетевший рю Фринн, не церемонясь, сунул тяжелую шкатулку в руки Ванилле и отобрал у нее колье.

– Там подарок, мой цветочек, – сообщил он ей, разглядывая одно из «гнезд», в котором отсутствовал средней величины камушек, – от его высочества с наилучшими пожеланиями тебе и ребеночку! – И, повернувшись к двери, вдруг взревел Железнобоком: – Королевского ювелира сюда! Ср-р-р-рочно!

Раскатистое эхо, видимо, достигло ушей ювелира в мгновение ока, поскольку высокий и сутулый старик в богато расшитом кафтане уже входил в покои Аркея и низко кланялся Матушке и присутствующим.

– Вот ведь какая оказия! – бормотал Пип, втиснувшийся в толпу фрейлин, чтобы разглядеть ожерелье в руках рю Фринна.

Королевский ювелир, мастер Пекан Тонсин, служил еще родителям Редьярда.

– Позвольте мне колье, – мягко сказал он, забирая колье у подполковника. Взглянул на Бруни: – И колечко, ваше высочество!

– Ка-какое колечко? – заикаясь, спросила она.

И вдруг поняла! Прижала руки к груди, не собираясь отдавать тот единственный подарок от Кая, что пришелся по душе и значил так много.

– Не отдадите, ну, я так и думал! – по-доброму улыбнулся старик. – Потому захватил замену!

Он достал из кармана камзола коробочку, в которой лежал опал подходящего размера. Отошел к окну и спустя мгновение с поклоном вернул колье Бруни.

– Носите на здоровье, ваше высочество! Камни дивно идут вам! И колечко к ним подходит!

Источая улыбки, ювелир покинул покои принца, а Матушку вновь обступили горничные и фрейлины под руководством Катарины. Неутомимая Солей в праздничном белом платье с голубым воротничком, фартучком и кокетливым цветком в волосах с самого утра носилась по дворцу почище гончей из королевской псарни, готовясь к церемонии.

Краем глаза Бруни успела увидеть, как вспыхнула довольным румянцем Персиана, разглядев золотые монеты в немаленькой шкатулке, преподнесенной от имени принца Аркея неизвестным офицером, как Ванилла сунула свой подарок в руки Пипа, даже не заглянув внутрь, но схватилась за серьги с опалами и принялась вдевать их в уши Бруни. Как, бросив на Матушку вовсе не веселый взгляд, вышел из покоев полковник Торхаш и увел с собой мужчин. А затем ее вновь взяли в оборот умелые руки горничных, раздевающие, одевающие, украшающие, причесывающие. Невесомой паутинкой, лепестком чайной розы опустилось платье, вызвав восторженные шепотки и завистливые взгляды. Поймав Ваниллу, оправляющую складки на ее юбке, за руку, Матушка тихо попросила:

– Убери отсюда чужих, прошу! Но приведи Пипа и Веся. Я хочу побыть с семьей.

– Ваше высочество, время! – позвал кто-то из-за двери.

Ванилла вопросительно посмотрела на Бруни.

– Пожалуйста! – прошептала та одними губами.

– Красотули! – разворачиваясь, гаркнула Старшая Королевская Булочница, заставив фрейлин подпрыгнуть, – чувствовалась ораторская школа мэтра Понсила. – Извольте выйти в коридор и разбиться на пары! Катарина, организуй нам с ее высочеством кортежик, а не поросячье стадо!

– Слушаюсь, моя госпожа! – едва сдерживая смех, отозвалась та.

Вновь вошедший Пиппо застыл у двери, разглядывая племянницу. Платье делало ее языком пламени – прекрасным, гибким и сильным. Сине-солнечные взблески опалов на груди и в ушах удивительным образом сочетались с нежным оттенком ткани.

– Бруни! – вытаращился из-за его спины Весь. – Бруни, какая ты… Какая!!!

– Какая? – улыбнулась она и раскрыла объятия двум самым дорогим, не считая Кая, мужчинам в своей жизни. – Идите ко мне!

Рыдающий Пип заключил ее в объятия, и Весь прижался жарким боком, и Ванилька с Персианой, смахивая слезы, попытались обнять всех сразу.

Несколько мгновений в комнате царила тишина, говорящая о многом и изредка прерываемая всхлипами. Матушка тоже прослезилась, но в груди росла и ширилась уверенность в том, что все происходит как должно: впервые с тех пор, как она попала во дворец, Предназначение коснулось ее своим черно-белым крылом.

– Идемте! – легко вздохнув, приказала она. – Нас ждут!

Ванилла и Персиана заняли место позади невесты, трогательно зелененькие и похожие друг на друга, как маргаритки на бордюре вдоль садовой дорожки.

Пип предложил племяннице руку и, когда она оперлась на нее, не выдержал, притянул широкой ладонью к себе голову Бруни и поцеловал в макушку.

Весь, преисполненный собственной важности, выступал чуть позади и сбоку от кортежа и зорко поглядывал по сторонам.

К удивлению Матушки, к сопровождающей ее свите из фрейлин присоединился гвардейский караул в черных мундирах, ведомый незнакомым ей офицером – невысоким, мощным, кареглазым. С лица его не сходила добродушная улыбка, хоть он и пытался казаться серьезным, чтобы соответствовать случаю. Он лихо отдал ей честь, после чего поклонился – абсолютно не изящно, зато от души:

– Ваше высочество, разрешите представиться, Борн Сормаш из рода Сильных Мира Сего. Буду охранять вас во время церемонии… чтобы не украли!

Бруни улыбнулась в ответ:

– Рада познакомиться, Борн!

Голова у нее немного кружилась. Шум толпы, доносящийся с улицы, напоминал крики чаек над бушующим морем. Матушке все казалось – за порогом не тот, знакомый и близкий ей мир, а совсем новый, с иголочки. Мир, который ей предстоит сделать лучше.