Спящие красавицы Кинг Стивен

— Чего я хочу, так это увидеть, куда манит нас это животное, — ответила Элейн. Хотя на самом деле, она не знала, хочет она этого или нет. Лиса, сидящая сейчас перед развалинами парикмахерской Пирсона и терпеливо ожидающая, когда женщины соберутся и поедут за ней, наполняла ее предчувствиями надвигающейся беды, размытыми, но сильным.

— Вперед! — Грубо крикнула Тиффани. — Прежде чем мне у меня еще раз возникнет непреодолимое желание поссать!

И они последовали за лисой, которая потрусила прочь из города вдоль выцветшей белой линии в центре бывшего шоссе, иногда оглядываясь, чтобы убедиться, что её войско все еще там. Скалясь вновь и вновь. Словно хотела сказать: Сколько же красивых женщин сегодня в зале.

Это была прогулка — своеобразный, но все-таки отдых, от их повседневных обязанностей и заданий — и вроде бы отовсюду должны были звучать смех и подколки, но женщины, сидящие в гольф-карах, сохраняли молчание. Фары тележек включились, когда они катались мимо джунглей, которые когда-то были Лесопилкой Адамса, и к Лиле пришла мысль, что они выглядели скорее как похоронная процессия, чем девушки на прогулке.

Когда лиса свернула с шоссе на заросшую тропинку в четверти мили от лесопилки, Тиффани дернулась и схватилась руками за живот.

— Нет, нет, нет, ты можешь остановиться прямо здесь и выпустить меня. Я не вернусь к трейлеру Тру Мейвейзера, даже если это не более чем куча металлолома.

— Мы едем не туда, — сказала Лила.

— Откуда ты знаешь?

— Подожди и увидишь.

Как оказалось, остатки трейлера все же были видны; ураганный ветер свалил его с цементных блоков и он лежал на боку среди высоких сорняков и крапивы, как ржавый динозавр. В тридцати или сорока метрах от него лиса приняла влево и проскользнула в лес. Женщины в двух первых карах увидели румяно-оранжевую вспышку меха, после чего она исчезла.

Лила спешилась и пошла в то место, где лиса вошла в лес. Развалины метамфитаминового гаража полностью заросли, но даже по прошествии всего этого времени, хрупкий химический запах еще оставался. Мет может быть пропал, подумала Лила, но воспоминания остались. Даже здесь, где время, кажется, скачет галопом, делает передышку, а потом снова скачет галопом.

Дженис, Магда и Бланш Макинтайр к ней присоединились. Тиффани осталась в гольф-каре, держась за живот. Она выглядела больной.

— Там есть охотничья тропа, — сказала Лила, указывая направление. — Мы можем пройтись по ней без особых проблем.

— Я в любом случае не пойду в этот лес, — сказала Тиффани. — Мне все равно, даже если эта лиса будет танцевать. У меня снова схватки, черт побери.

— Ты бы не пошла, даже если бы у тебя их не было, — сказал Эрин. — Я останусь с тобой. Джоли, можешь идти, если хочешь.

Джоли так и поступила. Пятнадцать женщин поднялись по охотничьей тропе друг-за дружкой, Лила во главе колонны, а бывшая миссис Фрэнк Джиари прикрывала тыл. Они шли почти десять минут, когда Лила остановилась и подняла руки, указательные пальцы указывали как влево, так и вправо, как регулировщик, который не может принять решение.

— Черт возьми, — сказала Селия Фрод. — Я никогда не видел ничего подобного. Никогда.

— Ветки тополя, березы и ольхи по обе стороны были покрыты мотыльками, как серым мехом. Их, казалось, были миллионы.

— Что, если они нападут? — Пробормотала Элейн, тихим голосом и поблагодарила Бога за то, что не поддалась на требования Наны, желающей идти вместе с ними.

— Они этого не сделают, — сказала Лила.

— Как ты можешь это знать? — Не унималась Элейн.

— Я знаю, — сказала Лила. — Они как лиса. — Она колебалась, подыскивая правильное слово. — Они эмиссары.

— Кого? — Спросила Бланш. — Или чего?

Это был вопрос, на который Лила решила не отвечать, хотя могла.

— Ну же, — сказала она. — Осталось чуть-чуть.

Пятнадцать женщин стояли в траве по пояс, глядя на то, о чем Лила думала, как об Удивительном Дереве. Никто ничего не говорил, может быть, секунд тридцать. Затем Джоли Суратт произнесла с придыханием:

— Боже мой, Боже мой, всемогущий.

Дерево поднималось на солнце как живой пилон, его разнообразные скрученные стволы сплетались друг с другом, местами концентрируя снопы солнечного света, затуманенные цветочной пыльцой, местами образуя темные пещеры. Тропические птицы, рассеянные среди многочисленных ветвей, сплетничали в своих папоротниковых листьях. Перед Деревом Лила увидела павлина, разгуливающего туда-сюда, как самый элегантный швейцар в мире. Ни куда не делась и красная змея, свисающая с ветки, её трапецеидальная голова лениво маячила из стороны в сторону. Ниже змеи находилась темная расщелина, которую образовывали стволы, казалось, расступившиеся в разные стороны. Лила не помнила, что видела её раньше, но и не удивилась. Она также не удивилась, когда лиса выскочила из расщелины, как чертик из табакерки, и игриво куснула павлина, который не обратил на это никакого внимания.

Дженис Коутс взяла Лилу за руку.

— Мы действительно это видим?

— Да, — сказала Лила.

Селия, Магда и Джоли пронзительно закричали, пронзив воздух тройной гармонией. Белый тигр вышел из расщелины в многослойном стволе. Он осмотрел женщин, стоящих на краю поляны, своими зелеными глазами, затем потянулся, далеко вытянув вперед лапы, казалось, почти поклонился им.

— Прекратите! — Закричала Лила. — Прекратите, вы все! Он никому не причинит вреда! — Надеясь, всем сердцем и душой, что это правда.

Тигр соприкоснулся носами с лисой. Та снова повернулась к женщинам, с особым интересом, остановившись на Лиле. Затем метнулась за Дерево и вышла из поля их зрения.

— Боже мой, — сказала Китти Макдэвид. Она плакала. — Разве это не прекрасно? До чего же, блядь, Боже-ж-мой, это прекрасно.

Магда Дубчек произнесла:

— Це святе мисто. Святое место. — И перекрестилась.

Дженис смотрела на Лилу.

— Что скажешь.

— Я думаю, — сказала Лила — это выход. Обратная дорога. Если мы этого захотим.

Вот тут и ожила рация на её ремне. Сплошной шум, не было никакой возможности разобрать слова. Но Лиле показалось, что это Эрин, и ей показалось, что она кричит.

Тиффани вытянулась через переднее сиденье гольф-кара. Старая футболка Сент-Луис Рэмс,[313] которую она где-то раздобыла, лежала скомканной на земле. Соски ее грудей, которые представляли собой едва заметные холмики, возбужденно торчали через простой хлопковый бюстгальтер размера D. (Теперь Лайкры[314] были совершенно бесполезны.) Эрин согнулась между её ног, руки возложены на удивительную горку живота. Поскольку женщины, сбежавшиеся на крики, в данный момент боролись с забравшимися в их волосы мотыльками, Эрин попыталась все сделать сама. Тиффани вопила:

— Остановись, ради Бога, прекрати! — Ее ноги были раскиданы в виде буквы V.

— Что ты делаешь? — Cпросила Лила, дойдя до нее, но когда она взглянула вниз, чтобы увидеть, что же делает Эрин, и почему она это делает, все стало очевидным. Молния на джинсах Тифф была расстегнута. На голубой джинсовой ткани и хлопковых трусах Тифф виднелось влажно-розовое пятно.

— Ребенок выходит, а его задница находится там, где должна быть голова, — сказала Эрин.

— О, Боже мой, неужели неправильное предлежание? — Спросила Китти.

— Я должна его развернуть, — сказала Эрин. — Возвращаемся в город, Лила.

— Мы должны пересадить её, — сказала Лила. — Я не могу сесть за руль, пока мы этого не сделаем.

С помощью Джоли и Бланш Макинтайр, Лила пересадила Тиффани в полу-сидячее положение. Эрин села позади нее. Тиффани снова закричала.

— Ой, как же больно!

Лила скользнула за руль кара, ее правое плечо плотно прижалось к левому плечу Тиффани. Эрин повернулась задом, выполняя роль спинки.

— Как быстро мы доберемся до города? — Спросила она.

— Не знаю, но скоро узнаем. — Лила нажала на педаль акселератора, покосившись в сторону Тифф, издавшей пронзительный вой, когда кар рванул вперед. Тиффани кричала на каждой кочке, а кочек было много. В тот момент Удивительное Дерево с набором экзотических птиц было самой последней вещью в голове Лилы Норкросс.

Но только не для Элейн Джиари.

Они остановились у закусочной Олимпия. Тиффани было слишком плохо, чтобы ехать дальше. Эрин отправила Дженис и Магду обратно в город, чтобы привезти её медицинскую сумку, а Лила и еще три женщины занесли Тиффани внутрь.

— Стягивайте пару столов вместе, — сказала Эрин, — и делайте это быстро. Мне нужно перевернуть этого ребенка прямо сейчас, и мамочка должна лежать, чтобы я смогла это сделать.

Лила и Мэри стянули столы. Маргарет и Гейл подняли на них Тиффани, морщась и отворачивая лица, как будто она бросалась грязью вместо протестующих криков.

Эрин вернулась к работе над животом Тиффани, замешивая его как тесто.

— Я думаю, он начинает двигаться, Слава Богу. Давай, Джуниор, как насчет небольшого кувырка для доктора Э.

Эрин одной рукой навалилась на живот Тифф, а Джоли Суратт толкала её в бок.

— Прекратите! — Кричала Тиффани. — Прекратите, вы, пидораски!

— Все, перевернулся, — сказала Эрин, не обращая внимания на сквернословие. — Действительно, Слава Богу. Снимай ей брюки, Лила. Брюки и трусы. Джоли, продолжай. Не позволяй ему повернуться назад.

Лила взялась за одну штанину джинсов Тиффани, Селия Фрод взялась за другую. Они дернули и старые джинсы стянулись. Нижнее белье Тиффани частично сошло вместе с ними, оставляя мазки крови и амниотическую жидкость[315] на бедрах. Лила стянула их до конца. Они были тяжелыми, пропитанными жидкостью, теплыми и насквозь мокрыми. Она почувствовала, как подступает тошнота, а затем вновь все стало на свои места.

Крики теперь были постоянными, голова Тиффани металась из стороны в сторону.

— Я не могу ждать сумку, — сказал Эрин. — Ребенок выходит прямо сейчас. Только… — Она посмотрела на свою бывшую напарницу по работе, которая кивнула. — Кто-нибудь принесите Джоли нож. Острый. Мы должны ее немного разрезать.

— Я-должна-тужиться, — задыхаясь, произнесла Тиффани.

— Черт возьми, — сказала Джоли. — Пока еще нет. Дверь открыта, но нам нужно снять её с петель. Сделать немного больше места.

Лила нашла нож для стейков, а в ванной комнате древнюю бутылочку с перекисью водорода. Она облила лезвие, остановилась, чтобы посмотреть — есть ли дезинфицирующее средство для рук в диспенсере, висящем на двери, и попробовала его. Ничего. Вещество внутри давно испарилось. Она поспешила назад. Женщины окружили Тиффани, Эрин и Джоли полукольцом. Все держались за руки, за исключением Элейн Джиари, которая стояла, плотно погрузив руки в боки. Она направляла свой взгляд сначала к прилавку, потом к пустым кабинкам, потом к двери. Где-то рядом, тяжело дыша, на импровизированном операционном столе кричала женщина, теперь она лежала, в чем мать родила — сохранив на себе только старый хлопковый бюстгальтер.

Джоли взяла нож.

— Ты чем-то его продезинфицировала?

— Перекисью водо…

— Годится, — сказал Эрин. — Мэри, найди сумку-холодильник, если она здесь есть. Кто-нибудь из вас принесите полотенца. Должны быть на кухне. Положите их на верхнюю…

Тиффани жалобно завыла, когда Джоли Суратт ножом для стейков, без наркоза выполнила эпизиотомию.[316]

— Положите полотенца на верхнюю часть гольф-кара, — закончила Эрин.

— Ах да, солнечные батареи! — Это была Китти. — Чтобы их разогреть. Эй, это довольно умн…

— Мы хотим, чтобы было тепло, но не жарко, — сказала Эрин. — Я не собираюсь поджаривать нашего нового гражданина. Продолжаем.

Элейн стояла там, где была, позволяя другим женщинам течь вокруг нее, как вода вокруг камня, продолжая направлять свой взгляд на любой объект, который не был Тиффани Джонс. Ее взгляд был затуманенным и поверхностным.

— Насколько он близок? — Спросила Лила.

— Семь сантиметров, — сказала Джоли. — Она родит, прежде чем вы сможете сказать Джек Робинсон.[317] Цервикальное кровотечение[318] остановилось — по крайней мере, одна вещь, которая идет правильно. Тужься, Тиффани. Оставим немного на следующий раз.

Тиффани тужилась. Тиффани кричала. Вагина Тиффани открылась, затем закрылась, затем снова открылась. Свежая кровь текла между ног.

— Мне не нравится эта кровь. — Лила слышала, как Эрин одними губами говорит об этом Джоли, словно тренер, дающий полезный совет по преодолению беговой дистанции. — Слишком уж её много. Господи, хотела бы я, чтобы у меня был мой фетоскоп.[319]

Мэри вернулась с такой жесткой сумкой-холодильником, которую Лила много раз брала с собой на озеро Мэйлок, куда они с Клинтом и Джаредом ездили на пикники. На ей боку было выбито: БУДВАЙЗЕР! КОРОЛЬ ПИВА!

— Это подойдет, доктор Э.?

— Подойдет, — сказала Эрин, но не посмотрела вверх. — Ладно, Тифф, тужься сильнее.

— Моя спина меня убивает, — сказала Тиффани, но моя стало моооЯЯЯЯЯЯ, когда ее лицо исказилось, и ее кулаки ударили по стянутым вместе столам фирмы Формика.

— Я вижу его головку! — Закричала Лила. — Я вижу его ли… — О, Боже, Эрин, что…?

Эрин оттолкнула Джоли в сторону и схватила за плечи ребенка, прежде чем он смог втянуться обратно, при этом кончики ее пальцев надавили так сильно, что Лила почувствовала себя плохо. Голова ребенка скользнула вперед, сильно отклонившись в сторону, как будто пыталась оглянуться туда, откуда она появилась. Глаза были закрыты, лицо пепельно-серое. Петля вокруг шеи и через щеку вверх к уху — как удавка палача — была покрытой кровью пуповиной, что заставило Лилу вспомнить о красной змее, висящей на Удивительном Дереве. От грудной клетки вниз младенец все еще находился внутри матери, но одна рука уже высвободилась и свободно свисала. Лила могла видеть каждый палец, каждый ноготь.

— Прекрати тужиться, — сказал Эрин. — Я знаю, что ты хочешь быстрей закончить, но больше не тужься.

— Я должна, — шептала Тиффани.

— Ты задушишь своего ребенка, если продолжишь, — сказала Джоли. Она была рядом с Эрин, плечом к плечу. — Подожди. Просто… дай мне минутку…

Слишком поздно, подумала Лила. Он уже задохнулся. Только посмотрите на это серое лицо.

Джоли подсунула один палец под пуповиной, затем два. Она сомкнула пальцы и оттянула пуповину сначала от шеи младенца, а затем и вовсе сняла её. Тиффани кричала, все сухожилия в ее шее вздулись.

— Тужься! — Сказала Эрин. — Так сильно, как можешь! На три! Джоли, не дай ему упасть лицом на грязный пол, когда он выйдет! Отсчет! Раз, два, три!

Тиффани натужилась. Ребенок, как показалось, выстрелил в руки Джоли Суратт. Он был скользким, он был красивым, и он был мертвым.

— Трубку! — Прокричала Джоли. — Теперь трубку! Немедленно!

Элейн шагнула вперед. Лила не увидела, как она это сделала, но у нее уже была наготове бумажная трубка.

— Здесь.

Эрин взяла трубку.

— Лила, — сказала Эрин. — Открой его рот.

Его. До тех пор Лила не замечала крошечной серенькой запятой под животом ребенка.

— Открой его рот! — Повторила Эрин.

Осторожно, используя два пальца, Лила сделала то, что ей сказали. Эрин засунула один конец трубки в свой рот, а другой — в крошечное отверстие, расширенное пальцами Лилы.

— Теперь надави на подбородок, — проинструктировала Джоли. — Надо создать всасывающий эффект.

Какой смысл? Мертвое остается мертвым. Но Лила еще раз выполнила приказ и увидела, как на щеках Эрин Айзенберг появляются темные полумесяцы, когда она всасывала со своего конца. Раздался едва слышимый звук — фуп. Эрин отвернула голову, чтобы выплюнуть то, что выглядело как комок мокроты. Потом она кивнула Джоли, которая подняла ребенка к лицу и осторожно дунула ему в рот.

Ребенок просто лежал на руках, голова закинута назад, бусинки крови и пены блестели на его лысой голове. Джоли дунула еще раз, и произошло чудо. Крошечная грудь поднялась; незрячие синие глаза открылись. Он заплакал. Селия Фрод начала аплодировать, и остальные присоединились… за исключением Элейн, которая отступила к тому месту, где она стояла раньше, ее руки снова сжимали бока. Крики ребенка теперь были постоянными. Его руки сжались в крошечные кулачки.

— Это мой ребенок, — сказала Тиффани и подняла руки. — Мой ребенок плачет. Дайте его мне.

Джоли перевязала пуповину резинкой и обернула ребенка в первое, что попалось под руки — фартук официантки, который кто-то выхватил с полки. Она передала плачущий сверток Тиффани, которая посмотрела ребенку в лицо, засмеялась и поцеловала в щеку.

— Где полотенца? — Потребовала Эрин. — Принесите их, немедленно.

— Они не будут слишком теплыми, — сказала Китти.

— Все равно принесите их.

Принесли полотенца, а Мэри поднесла сумку-холодильник с надписью Будвайзер на ней. Пока это все происходило, Лила увидела, как поток крови хлынул между ног Тиффани. Очень много крови. Не меньше пинты.[320]

— Это нормально? — Спросил кто-то.

— Нормально. — Голос Эрин был твердым и уверенным, энтузиазм просто зашкаливал: абсолютно никаких проблем здесь нет. И вот тогда Лила начала подозревать, что Тиффани, вероятно, умрет. — Но кто-нибудь, принесите мне еще полотенец.

Джоли Суратт предложила забрать ребенка у матери и положить его в импровизированную колыбельку из Будвайзера. Эрин покачала головой.

— Пусть она подержит его еще немного.

Это был тот момент, когда Лила все окончательно поняла.

Солнце шло на закат в том, что когда-то было городом Дулинг и теперь стало Нашим местом.

Лила сидела на крыльце дома на Санкт-Джордж-стрит со скрепленными листами бумаги в руках, когда к ней подошла Дженис Коутс. Дженис присела рядом, и Лила уловила запах можжевельника. Из кармана в стеганом жилете бывшая начальник тюрьмы вытащила источник: пинтовую бутылку джина Шенли. Она протянула её Лиле. Лила покачала головой.

— Берегите плаценту, — сказала Дженис. — Вот что сказала мне Эрин. Ни в коем случае не выскабливайте её, по крайней мере, до того, как остановим кровотечение. И никаких препаратов, которые они используют при родах.

— Питоцин,[321] — сказала Лила. — Мне кололи его, когда родился Джаред.

Они некоторое время сидели тихо, наблюдая, как постепенно сходит на нет свет того, что было очень длинным днем. Наконец-то Дженис произнесла:

— Я думала, тебе понадобится помощь, чтобы разобрать её вещи.

— Уже справилась. У нее не было ничего особенного.

— Ни у кого из нас нет. Своего рода, гора с плеч, не думаешь? В школе мы учили стихотворение, что-то о том, что житейские мелочи забирают всю нашу жизненную энергию. Возможно, Китс.[322]

Лила, которая догадалась, какое стихотворение она имеет в виду, знала, что это Уордсворт,[323] но ничего не сказала. Дженис вернула бутылку в карман, из которого она и появилась, и достала относительно чистый платок. Она воспользовалась им, чтобы вытереть сначала одну из щек Лилы, а затем другую, действие, которое принесло болезненно сладкие воспоминания о матери Лилы, которая делала то же самое во многих случаях, когда ее дочь, отъявленный сорванец, падала с велосипеда или скейтборда.

— Я нашла это в комоде, где она хранила детские вещи, — сказала Лила, передавая Дженис тонкую пачку бумажных листков. — Лежало под какими-то распашонками и пинетками.

На передней странице Тиффани наклеила веселенькую картинку, на которой прекрасно сложенная мамаша держит смеющегося ребенка в снопе золотистого солнечного света. Дженис была уверена, что она была вырезана из рекламы детского питания Гербер в старом женском журнале — возможно, Гуд Хаузкипинг.[324] Под ним, Тиффани вывела надпись: ЭНДРЮ ДЖОНС, КНИГА ДОСТОЙНОЙ ЖИЗНИ.

— Она знала, что будет мальчик, — сказала Лила. — Я не знаю, как она это знала, но она точно это знала.

— Магда ей сказала. Какие-то бабушкины сказки о процессе вынашивания.

— Должно быть, она работала над этим довольно долго, но я никогда не видела этого при ней. — Лила задалась вопросом, неужели Тиффани было стыдно. — Посмотри на первую страницу. Вот где трубу-то прорвало.

Дженис открыла маленькую самодельную книжку. Лила наклонилась к ней и они прочитали вместе.

10 ПРАВИЛ ДОСТОЙНОЙ ЖИЗНИ

Будь добр к другим, и они будут добры к тебе

НИКОГДА не употребляй наркотики для удовольствия

Если ты не прав, извинись

Бог видит, что ты делаешь неправильно, но ОН милосердный и все прощает

Не ври, так как это становится привычкой

Не бей кнутом лошадь

Твое тело — это твой храм, потому НЕ КУРИ

Не позволяй никому обижать себя, обязательно ДАВАЙ СДАЧИ

Будь осторожен в выборе друзей, я такой не была

Помни, твоя мама всегда будет любить тебя и у тебя все будет ХОРОШО!

— Последнее, меня действительно проняло, — сказала Лила. — Очень верно. Дай мне бутылку. Думаю, мне все-таки необходимо промочить горло.

Дженис передала. Лила хлебнула, поморщилась, и протянула обратно.

— Как ребенок? Нормально?

Учитывая, что он родился за шесть недель до истечения срока, и носил на шее пуповину, как ожерелье, его дела очень хорошо, — сказала Дженис. — Слава Богу, что с нами были Эрин и Джоли, или мы потеряли бы их обоих. Он с Линдой Байер и ребенком Линды. Линда некоторое время назад перестала кормить грудью, но как только она услышала плач Энди, молоко вернулось. Так она говорит. Между тем, у нас еще одна трагедия.

Как будто одной Тиффани не хватило, все одно к одному, — подумала Лила, — но попыталась не подать виду, что она выбита из колеи.

— Расскажи.

— Помнишь Герду Холден? Старшую из четырех девчушек Холденов? Она исчезла.

Это почти наверняка означало, что в другом мире её настигла смерть. Все они приняли это как факт.

— Как Клара это восприняла?

— А чего ты ожидала, — ответила Дженис. — Это практически свело её с ума. Она и все остальные девочки испытывают это странное головокружение с прошлой недели или около того…

— Так будто их кто-то перемещает.

Дженис пожала плечами.

— Возможно. Наверное. Что бы это ни было, Клара боится, что еще одна из ее девочек в любой момент может исчезнуть. А может быть, все трое. Я бы тоже переживала. — Она начала листать Книгу достойной жизни Эндрю Джонса. Каждая из страниц была заполнена раскрытием десяти вышеуказанных правил.

— Хочешь поговорить о Дереве? — Спросила Лила.

Дженис подумала, потом покачала головой.

— Может быть, завтра. Сегодня я просто хочу спать.

Лила, которая не была уверена, что сможет уснуть, взяла руку Дженис и сжала ее.

Нана спросила мать, может ли она переночевать с Молли в доме миссис Рэнсом, и Элейн дала разрешение, убедившись, что старушка не против.

— Конечно, — сказала миссис Рэнсом. — Молли и я любим Нану.

Это было хорошо для бывшей Элейн Джиари, которая была рада, что ее маленькая девочка сегодня не будет ночевать дома. Нана была ее дорогушей, ее драгоценностью — редкий пункт, по которому она на сто процентов была согласна с ее живущим отдельно мужем, и тот, который так долго удерживал их брак — но сегодня вечером Элейн должна была обтяпать одно важное дельце. Это было скорее для Наны, чем для нее. Для всех женщин Дулинга, если так можно сказать. Некоторые из них (например, Лила Норкросс), возможно, сейчас этого не понимают, но позже поймут.

Как бы там ни было, она решила через это пройти.

Гольф-кары на которых они ездили в лес, к тому странному дереву, были аккуратно припаркованы на участке позади того, что осталось от здания муниципалитета. Одна из хороших привычек, которые можно было наблюдать в женщинах, подумала она — одна из многих — состояла в том, что они, как правило, убирали вещи на свои места, после того, как пользовались ими. Мужчины были другими. Они оставляли свое имущество разбросанным, словно в авгиевых конюшнях. Сколько раз она говорила Фрэнку положить свою грязную одежду в корзину для белья — не достаточно ли было того, что она стирала её, гладила и раскладывала по местам, а? И сколько раз она снова и снова находила её в ванной, рядом с душем, или валяющуюся по полу в спальне? Он был озабочен споласкиванием стакана или мытьем посуды после позднего ночного перекуса? Как бы ни так! Как будто тарелки и бокалы становились невидимыми после того, как их использовали по предназначению. (Тот факт, что ее муж держал свой кабинет в порядке, так же, как и клетки для животных, делали такое бездумное поведение еще более раздражающим.)

Мелочи, можете вы сказать, да кто с этим спорит? Так и есть! Но на протяжении всех этих лет, эти мелочи становились домашней версией старой китайской казни, о которой она читала в книге от Времени жизни,[325] выуженной из коробки для пожертвований в Гудвилле. Называлась она Смерть от тысячи порезов.[326] А скверный характер Фрэнка делал все еще хуже, наносил еще более глубокие порезы. Ой, иногда были и подарки в виде легкого поцелуя в заднюю часть шеи, или ужина (при свечах!), но эти вещи были просто глазурью на несвежем и трудно пережёвываемом торте. Брачном Торте! Она не была готова сказать, что все мужчины были такими, но большинство были, потому что инстинкты шли в наборе. С пенисом. Дом мужчины был его замком, отсюда и поговорка, и в XY хромосому было глубоко втравлено верование, что каждый мужчина — король, а каждая женщина всего лишь его прислуга.

Ключи все еще находились в карах. Конечно, в Нашем месте иногда случались мелкие кражи, но настоящих ограблений не было. Это была одна из хороших вещей. Было много хороших вещей, но не у всех хватало ума ими довольствоваться. Взять хотя бы это нытье, которое тут и там раздавалось во время Собраний. Нана была на некоторых из них. Она не догадывалась, что Элейн знает, но Элейн знала. Хорошая мать всегда следит за своим ребенком, и знает, когда тот рискует заразиться дурными идеями от плохих товарищей.

Два дня назад она пригласила Молли в их дом, и две девочки замечательно провели время, сначала играя на улице (в классики и скакалки), затем внутри (украшение большого кукольного домика, который Элейн чувствовала себя вправе забрать из Дулингской товарной биржи), потом снова внутри, пока не зашло солнце. Они съели сытный ужин, после чего Молли прошагала два квартала к своему дому, в сумерках. Сама. А почему и нет? В этом мире не было хищников. И уж тем более, никаких педофилов.

Счастливый день. И вот почему Элейн была так удивлена (и немного напугана, почему бы это не признать), когда она остановилась у двери своей дочери по пути в спальню и услышала плач Наны.

Элейн выбрала гольф-кар, повернула ключ и нажала маленькую круглую педаль акселератора. Кар бесшумно покатился с участка и дальше, по Мэйн-стрит, мимо мертвых уличных фонарей и темных витрин. Через две мили от городской черты она добралась до аккуратного белого здания с двумя бесполезными газовыми фонарями спереди. Вывеска на его крыше гласила: Дулингский Пригородный Магазин. Владелец, Кабир Патель, конечно же, нас покинул, как и его трое хорошо воспитанных (на публике, по крайней мере) сыновей. Его жена гостила у родных в Индии, когда началась Аврора, и предположительно находилась в коконе где-то в Мумбаи, Лакнау или одном из похожих мест.

Мистер Патель продавал всего по чуть-чуть — это был единственный способ конкурировать с супермаркетом — но большей части его бакалеи сейчас уже не было. Сначала, конечно же, пропал ликер; женщины любили выпить, и кто же научил их этим наслаждаться? Другие женщины? Ну, уж вряд ли.

Не останавливаясь, чтобы рассмотреть витрину стоящего в полной темноте магазина, Элейн завела свой гольф-кар на задний двор. Здесь находилась длинная металлическая пристройка с вывеской на передней части: Пригородный Магазин Автозапчастей Приедь сюда первым и сэкономь! Мистер Патель держал все в полном порядке, стоит отдать ему должное. Отец Элейн занимался мелким ремонтом механической техники, чтобы немного увеличить свой основной доход, получаемый от работы сантехником — это было в Кларксбурге, — и сдвоенный гараж, в котором он этим занимался, был усеян отслужившими свое запчастями, лысыми покрышками, и некоторым количеством разобранных косилок и культиваторов. Мать Элейн постоянно жаловалась. Она просиживала все пятницы в салоне красоты, отвечая, таким образом, королю замка, но бардак от этого никуда не девался.

Элейн понадобилось приложить весь свой вес к одной из дверей, прежде чем она начала двигаться по своей забитой землей направляющей, но, в конце концов, у неё получилось отодвинуть дверь на четыре или пять футов, и этого было достаточно.

— В чем дело, дорогуша? — Спросила она плачущую дочь, в тот момент еще не зная, что существует проклятое дерево, и думая, что слезы ее ребенка — единственная проблема, с которой она может столкнуться, и искренне надеясь, что они закончатся так же быстро, как весенний дождик. — Болит животик после ужина?

— Нет, — сказала Нана, — и тебе не нужно называть живот животиком, мамочка. Мне уже не пять лет.

Этот раздраженный тон был чем-то новым, и он заставил Элейн внутренне сжаться, но, несмотря на это, она продолжала гладить волосы Наны.

— Тогда в чем же дело?

Губы Наны сжались, задрожали, а потом её прорвало.

— Я скучаю по папе! Я скучаю по Билли, он иногда держал меня за руку, когда мы шли в школу, и это было прекрасно, он был хорошим, но в основном я скучаю по папе! Я хочу, чтобы этот отпуск закончился! Я хочу вернуться домой!

Вместо того чтобы остановиться, как это делал весенний дождик, ее плач превратился в бурю. Когда Элейн попыталась погладить её щеку, Нана отбила руку и села на кровати, ее всклокоченные волосы статично разметались вокруг ее лица. В тот момент Элейн увидела в ней Фрэнка. Она видела его так ясно, что это было страшно.

— Разве ты не помнишь, как он на нас кричал? — Спросила Элейн. — И то, как он пробил стену! Это было ужасно, не так ли?

— Он кричал на тебя! — Прокричала Нана. — На тебя, потому что ты всегда хотела, чтобы он сделал что-то… то одно… то другое… неважно что, но он никогда не кричал на меня!

— Но он растянул твою футболку, — сказала Элейн. Ее беспокойство усилилось, перешло в нечто вроде ужаса. Она думала, что Нана забыла Фрэнка? Отнесла его на помойку вместе со своей невидимой подругой, миссис Шалтай-Балтай? — А это была твоя любимая футболка.

— Потому что он испугался того человека на машине! Тот, который наехал на кошку! Он беспокоился обо мне!

— Помнишь, как он кричал на твоего учителя, помнишь, как тебе было стыдно?

— Мне плевать! Я хочу увидеть его!

— Нана, хватит. Ты сделала свой…

— Я хочу увидеть моего папочку!

— Тебе нужно закрыть глаза и заснуть, чтобы тебе приснился сладкий со…

— Я хочу Увидеть моего папочку!

Элейн покинула комнату, осторожно закрыв за собой дверь. Какое же усилие её понадобилось, чтобы не спуститься на уровень ребенка и не ударить её! Даже сейчас, стоя в пропитанном машинным маслом гараже мистера Патела, она не могла себе признаться, насколько близко подошла к тому, чтобы накричать на дочь. И это могло произойти не столько из-за резкого тона Наны, так отличавшегося от ее обычного мягкого и ласкового голоса, и даже не из-за физического сходства с Фрэнком, которое она обычно старалась не замечать. Это могло произойти из-за того, что она говорила его словами, предъявляя необоснованные и невыполнимые требования. Словно сам Фрэнк Джиари проник сюда с другой стороны, какая бы пропасть не отделяла тот насильственный старый мир от нового, и забрался в её ребенка.

На следующий день Нана попыталась вести себя, как ни в чем не бывало, но Элейн уже не могла перестать думать о плаче, который она слышала через дверь, о том, как Нана отбила руку, несущую с собой только утешение, и о том уродливом, вопящем голосе, который выходил из уст ребенка: Я хочу увидеть моего папочку! И еще об одном. Как она держалась за руки с этим маленьким уродцем Билли Бисоном из соседнего квартала. Она скучала по этому мальчишке, который, вероятно, с большим удовольствием пригласил бы ее за куст, чтобы они могли поиграть в доктора. Это было очень легко представить: Нана и скабрезный Билли в свои шестнадцать, в кабине отцовского Клуб Каба.[327] Целует её по-французски, и приглашает на пробы на роль повара и посудомойки в своем дерьмовом маленьком замке. Забудь про рисунки, Нана, убирайся на кухне и греми этими кастрюлями и сковородками. Собирай мою одежду. Тащи мое тело, тогда я приду пьяным в мясо, неси тазик для рвоты и ставь его рядом с кроватью.

Элейн принесла с собой ручной динамо-фонарик, которым она теперь освещала внутренний интерьер автопристройки, на которую никто не обращал внимания. Без топлива для запуска автомобилей, в Дулинге не было необходимости в ремнях вентилятора и свечах зажигания. Так что то, что она искала, вполне возможно здесь было. Многое из того, что здесь находилось, хранилось и в автомастерской отца, и запах машинного масла здесь был точно таким же, возвращая с поразительной яркостью воспоминания о девушке с косичками, которой она была (но никакой ностальгии, о нет). Принося отцу запчасти и инструменты, как он ее просил, она тупо радовалась, когда он ее благодарил, и огорчалась, если он ругал ее за медлительность или за то, что приносила неправильный предмет. Потому что она всегда хотела его радовать. Он был ее папочкой, большим и сильным, и она хотела ему во всем угодить.

Этот мир был намного лучше, чем старый, управляемый мужчинами. Здесь никто на нее не кричал, и никто не кричал на Нану. Никто не относился к ним как к людям второго сорта. Это был мир, где маленькая девочка могла идти домой одна, даже после наступления темноты, и чувствовать себя в безопасности. Мир, где талант маленькой девочки мог расти вместе с бедрами и грудью. Никто бы не смог пресечь это в зародыше. Нана этого не понимала, и такой она была не одна; если ты так не думал, то тебе нужно было просто побывать на одном из этих глупых собраний.

Я думаю, это выход, сказала Лила, когда женщины стояли в высокой траве, глядя на то странное дерево. Боже, а если она права?

Элейн прошлась по этому складу автозапчастей, направляя луч фонарика на пол, потому что пол был бетонный, а бетон хорошо сохранял холод. И там, в дальнем углу, находилось то, что она надеялась найти: три надежно запечатанные пяти галлонные[328] канистры. Они были простыми металлическими, без опознавательных знаков, но толстая полоска красной изоленты опоясывала одну из них, а полоски синей изоленты опоясывали две другие. Ее отец точно так же помечал свои канистры с керосином.

Думаю, это выход. Обратная дорога. Если мы этого захотим.

Некоторые из них, несомненно, этого хотели. Женщины-участницы Собраний, которые не могли понять, что здесь у них все хорошо. Все прекрасно. Все безопасно. Они были настолько приручены за все эти поколения рабства, что с нетерпением желали броситься обратно в свои цепи. Те, которые находились в тюрьме, как это ни парадоксально, вероятно, будут первыми, кто захочет вернуться домой в старый мир и вернуться обратно в тюрьму, из которой были освобождены. Потому что многие из этих инфантильных существ не хотели или были неспособны понять, что в их задержании и тюремном заключении почти всегда были виноваты мужчины. Какие-то мужики, за которых они готовы были отдать самих себя. За годы своего волонтерства, Элейн видела и слышала все это миллион раз. «У него доброе сердце». «Он не это имел в виду». «Он обещает, что изменится». Черт, она сама была уязвима к этому. В разгар того бесконечного дня и ночи, прежде чем заснула и была перенесена, она почти позволила себе поверить, несмотря на все, что она испытала с Фрэнком в прошлом, что он будет делать то, что она попросит, что он, наконец-то, будет контролировать свой темперамент. Но, конечно же, этого не случилось.

Элейн не верила, что Фрэнк сможет измениться. Это была его мужская природа. Изменить её он был не в силах. Иногда она думала, что Фрэнк просто сводит ее с ума. С ним, она становилась раздражительной, легко переходила на крик, такой себе тревожный звоночек о том, что перерыв заканчивается. Что действительно поражало её, так это критическая неспособность Фрэнка принять тяжесть ее обязанностей. Он действительно верил, что ей нравилось напоминать ему о том, что нужно заплатить по счетам, убрать вещи, держать себя в руках? Она была уверена, что он так и думал. Элейн не была слепой: она видела, что ее муж не слишком доволен своей жизнью. Но её пожелания он и в упор не замечал.

Она должна была действовать, ради Наны и всех остальных. Именно на этом она была сосредоточена в тот самый день, когда Тиффани Джонс умирала в той закусочной, отказавшись от своей бедной разбитой жизни в пользу ребенка.

Да, были женщины, которые хотели вернуться. Не большинство, Элейн хотелось верить, что большинство проживающих здесь женщин не были сумасшедшими мазохистками, но могла ли она рисковать? Могла ли она, когда ее любимая Нана, которая каждый раз уходила в себя, когда ее отец поднимал голос…

Перестань об этом думать, приказала она сама себе. Сконцентрируйся на своем деле.