Закон Моисея Хармон Эми
Джорджия свирепо на меня посмотрела с былым огоньком в глазах, будто ждала, что я осмелюсь возразить. Но я редко вступал в споры. Я давно уяснил, что люди все равно будут думать, что хотят, верить в то, что хотят, и никакие возражения не заставят их изменить свое мнение. Поэтому я просто встретил ее вызывающий взгляд и ждал.
– Он мертв, Моисей, а я жива. Это правда. Я не хотела его убивать. Тоже правда. Я бы отдала за него свою жизнь, если бы могла. Поменялась бы с ним местами, если бы могла. Я бы сделала все, отдала бы все, лишь бы вернуть его. Пожертвовала бы всем, чем угодно. Кем угодно. Это тоже правда.
Внезапно Джорджия замолчала и сделала глубокий, порывистый вдох, будто в ее горле застрял комок и не пропускал весь воздух сразу. А затем отвернулась, как если бы ее коробило мое согласие с ее правдой.
– Так что, пожалуйста, не ври мне, Моисей. Это все, о чем я прошу. Я тоже не стану врать и расскажу тебе все, что ты захочешь. Только не ври.
Она думала, что я вру. Что я снова впал в безумие и вру насчет Эли. Джорджия хотела, чтобы я рассказал правду, но что делать, когда все считают твою правду ложью?
– Ты боишься правды, Джорджия. А люди, которые боятся правды, никогда ее не узнают, – ответил я.
Но она снова посмотрела на небо, давая понять, что разговор окончен. Я подождал несколько долгих минут и в конце концов оставил ее лежать в травяном море – Леди Шалотт, Леди Озера. Мои ноги подкашивались, и я чувствовал себя опустошенным до глубины души.
– Я сделал все, ради чего приехал сюда, – ответил я Тагу.
Не знаю, было ли это правдой, но звучало убедительно. Если Эли хотел, чтобы я все увидел, то дело сделано. Все кончено. Я знал лишь одно: я хотел уехать, и чем раньше, тем лучше.
– Но мы не закончили с покраской, – возразил Таг.
Я продолжил собирать инструменты.
– Наверху есть еще один рисунок. Или ты забыл о нем?
– Я ничего не рисовал наверху. Я, конечно, был не в себе, но такое бы запомнил.
В ту ночь я спустился со второго этажа, вышел за дверь и пошел прямиком в амбар, где и нашел Джорджию. И больше никогда не поднимался по этим ступенькам.
– Пойдем, я покажу тебе.
Таг шустро взобрался наверх, и я неохотно поплелся за ним. Мне до смерти надоело смотреть на свои «творения». С тех пор, как я ступил в дом Пиби, мой желудок скрутило узлом, и легче не становилось. Но когда Таг открыл дверь в мою бывшую спальню и показал на стену, я осознал, что на ней не мое забытое творение.
А рисунок с человечками из палочек.
– Может, я и не прав, но, по-моему, это одна из ранних работ Моисея Райта. Схожий стиль… но еще не отточенный, – заявил Таг, прищурив глаза и поглаживая подбородок, словно и вправду изучал произведение искусства.
– Это нарисовала Джорджия.
– Да ладно?! – он изобразил напускное удивление, и я рассмеялся, хоть меня и душили воспоминания.
В последнюю субботу перед началом школы Джорджия почему-то не пришла с моим обедом, как делала это все предыдущие дни. К тому времени, как я закончил работать, мне удалось убедить себя, что это к лучшему. И скатертью дорога! Я все равно никогда не хотел с ней общаться. Я угрюмо поднялся по лестнице в ванную комнату и помылся, стиснув зубы от ярости, из-за которой у меня валил дым из ушей. А затем, пройдя в спальню в одном лишь полотенце вокруг бедер, изумленно замер.
Джорджия расписала мою стену.
Это был не столько рисунок, сколько детский комикс с человечками из палок и облачками с текстом.
У фигурки девочки были длинные светлые волосы и ковбойские сапоги, а у фигурки мальчика ярко-зеленые глаза, кисть и полностью отсутствовали волосы. В первой рамке эти недочеловечки держались за руки, во второй целовались, а в последней девочка – Джорджия – била мальчика – меня – по голове.
– Какого черта… – выдохнул я.
– Клевый прикид! – радостно прочирикала Джорджия, сидя со скрещенными ногами посреди моей кровати.
Я недоверчиво покачал головой и показал на дверь.
– Вон отсюда.
Она рассмеялась.
– Я закрою глаза.
Я проворчал себе под нос и сердито затопал к комоду. Собрав одежду одной рукой, поплелся обратно в ванную и захлопнул за собой дверь, будто искренне злился. Это не так. Я был рад ее видеть.
Одевшись, я вернулся и замер в дверном проеме со скрещенными руками, глядя на ее уродский рисунок.
– Ты сердишься на меня? – ее лоб нахмурился, в глазах читалась тревога, улыбка сошла с губ. – Я думала, это тебя развеселит. – Она пожала плечами. – Я сказала Кэтлин, что хочу устроить тебе сюрприз, и она только поддержала меня. Я использовала твои краски, но положила все на место.
– Почему ты бьешь меня по голове?
– Это наша история. Мы знакомимся. Ты спасаешь меня. Я целую тебя. Ты целуешь меня в ответ, но делаешь вид, будто я тебе не нравлюсь, хотя это не так. Поэтому я пытаюсь вбить немного здравого смысла в твою голову. И чертовски наслаждаюсь процессом.
Она широко улыбнулась, и я снова перевел взгляд на комикс. А она била меня от души.
– Ужасный рисунок.
Он и вправду был ужасный. И смешной. Очень в стиле Джорджии.
– Ну, не всем же быть Леонардо Ди Каприо. Ты разрисовал мои стены, а я твои. И ты даже не обязан платить мне. Я просто пытаюсь сблизиться с тобой на почве искусства.
– В смысле Леонардо да Винчи?
– И им тоже, – Джорджия снова ухмыльнулась и легла на кровать, хлопая по месту рядом с собой.
– Могла бы хоть нарисовать мне бицепсы. Этот человечек совсем на меня не похож. И почему я кричу: «Не делай мне больно, Джорджия!»
Я плюхнулся на кровать, намеренно приземляясь на Джорджию. Она заерзала подо мной и, пыхтя, начала отползать в попытках выбраться.
– Ты прав. Наверное, это должна быть моя реплика, – она хихикнула. Но увидев выражение ее темных глаз, я уткнулся лицом ей в шею, чтобы не думать о ее неизбежной боли.
Джорджия погладила меня по голове, и я выдохнул ей на кожу.
– Ну так что, мы сближаемся на почве искусства? – прошептала она мне на ухо.
– Нет. Давай сблизимся на почве того, что у тебя действительно хорошо получается, – пробормотал я и почувствовал, как ее грудь вибрирует от смеха.
– Она хотела сблизиться со мной на почве искусства, – сказал я с легкой улыбкой.
Таг посмеялся и подошел к комиксу. Затем провел пальцем по сердцу, которое Джорджия нарисовала над целующимися человечками.
– Она мне нравится, Мо.
– Она всегда вызывала у меня смех. И была права, – признался я.
– Насчет чего?
– Я постоянно делал вид, что она мне не нравилась, хотя это не так.
– Кто бы мог подумать, – сухо парировал он. Но, посмотрев мне в глаза, развернулся и вышел из спальни.
Мне пока не хотелось расставаться с рисунком, и я упивался им, словно стену моей старой комнаты расписал сам призрак Пикассо.
– Мо? – крикнул Таг с лестницы.
– Да?
– К тебе посетитель, чувак. Но ты не спеши. Он не женского пола.
Когда я вышел на улицу, Таг прислонялся к белому внедорожнику с надписью «Департамент шерифа округа Джуэб» и общался с Доусоном, словно они обычные ковбои, решившие поболтать после долгого дня в седле. Шериф Доусон почти не изменился, разве что у него появилось несколько новых морщинок вокруг голубых глаз. Но затем он, прищурившись, посмотрел на меня, и они резко ожесточились. Это тоже не изменилось.
– Разве вы с моим отцом не вели какой-то бизнес несколько лет назад? – Таг продолжал беззаботно трепаться, будто не заметил перемену в настроении или тот факт, что шериф его уже не слушал.
Доусон покосился на него.
– Э-э… да. Да, точно. Но это было давненько. Я подковал его лошадей и продал ему парочку аппалуз, которые ему приглянулись.
– Верно. Мы с вами как-то обсуждали родео. Я тоже иногда заваливал бычков[13], когда не дебоширил. А вы участвовали в командном заарканивании[14], да?
– Да так, немного. В мою задачу входило набросить лассо на задние ноги быка. Но у меня куда лучше получалось арканить телят.
Шериф отвечал добродушно, но Тагу не удалось отвлечь его своим непринужденным разговором, и как только я подошел к ним, Доусон полностью забыл о его существовании.
– Ты продаешь дом? – перешел он сразу к делу. Шериф не протянул мне руку, так что и я не стал.
Я пожал плечами, не считая нужным перед ним отчитываться.
– Таг говорит, что ты занимался покраской. Это хорошо. Люди могут не то подумать, если увидят, что ты нарисовал по всему дому.
Таг слегка напрягся, и на его лице появилось выражение, которое я уже видел несколько раз прежде.
– Вы приехали с какой-то конкретной целью, шериф? – спокойно поинтересовался я.
Любопытно, знал ли он о беременности Джорджии, когда допрашивал меня в Монтлейке о Молли Таггерт? Тогда был февраль, а значит, прошло уже достаточно времени, чтобы ее беременность стала заметной. Это объясняло ехидные комментарии и небольшие отступления, которыми он обменивался со своим пухлым помощником. Шериф Доусон был близким другом семьи Джорджии. Я не сомневался, что он знал об Эли. Если уж на то пошло, о нем наверняка знал весь город. Внезапно я испугался: вдруг к моему сыну относились с презрением и опасением из-за моих поступков? Может, даже к Джорджии? От этой мысли у меня заледенели ладони и скрутило живот.
– Я здесь лишь для того, чтобы узнать твои дальнейшие планы, – без обиняков ответил шериф. Лицо Тага снова скривилось.
– Да что вы говорите?
Я спрятал руки в карманы и попытался не думать о том, как местные отнеслись к Джорджии, узнав, что ребенок мой. О том, как люди смотрели на нее с Эли, когда они гуляли по городу. О том, как все пристально наблюдали и спекулировали, вырастет ли Эли таким же, как я.
– Джорджия достаточно настрадалась. Как и ее семья. Не хватало, чтобы ты подкинул им добавки и снова вызвал лишние разговоры и неприятности.
С этим не поспоришь, но меня бесило, что он внезапно взял на себя роль семейного представителя.
– Джорджия настоящая красавица, да? – выпалил Таг. – Она с кем-нибудь встречается? Черт, шериф, да я не вижу кольца на вашем пальце! Когда-нибудь подумывали подставить ей свое мужское плечо в те трудные времена? Вы старше ее на двадцать лет, но некоторые девушки любят мужчин постарше, не так ли?
Мне еще никогда так не хотелось набить ему рожу, как в этот момент. А ведь пару раз за время наших путешествий дело доходило до драки. Мне хотелось стереть усмешку с лица Тага, и не мне одному. Уши шерифа раскраснелись, а услужливое лицо слуги народа исказилось в гримасе.
– Как по мне, это немного странно, шериф, но я много чего повидал в своей жизни. Такие уж связи в маленьких городах. Черт, да тут все друг другу родственники. Все друг друга знают. Я даже не местный, и то знаю слишком много.
Голубые глаза шерифа сузились до щелочек, и хоть он продолжал добродушно улыбаться, я видел, что он недоволен репликой Тага. Мой друг все так же расслабленно прислонялся к внедорожнику и совершенно не беспокоился о том, что нажил себе врага.
Тут из-за угла выехал грузовик службы доставки, подпрыгивая на выбоинах, и мы все обернулись. Мой ковер прибыл. Шериф Доусон сел в свою машину и закрыл дверь, а грузовик с грохотом и тряской подъехал к дому.
– Если бы вы уделяли столько же внимания этим выбоинам, сколько Моисею, думаю, весь город был бы счастлив, – не унимался Таг и отошел от внедорожника только тогда, когда Доусон завел его и начал сдавать назад.
– В одном вы не ошиблись, мистер Таггерт, – крикнул шериф, выглядывая из окна. – Тут все друг друга знают. Все знают о Джорджии и Эли. И Джорджия заслуживает кого-то намноооого лучше.
Он встретился со мной взглядом через лобовое стекло, покачал головой, словно не мог поверить, что мне хватило наглости вернуться, и уехал.
Глава 21. Моисей
Уборщица – которая оказалась молоденькой девушкой – не могла прийти раньше, как бы я ни пытался подкупить ее более высокой оплатой. Ей было семнадцать, и она не хотела пропускать футбольный матч своего парня. Я сорвал ее рекламную листовку с доски объявлений в магазине при заправке, которая находилась на перекрестке, где разветвлялось старое шоссе: одна дорога вела на юг в Ганнисон, а вторая на запад к угольной шахте и десятку крошечных точек на карте, которые едва ли можно назвать городами.
Мы расстелили спальные мешки на новом ковре, предвкушая нашу первую ночь в доме – и последнюю, если все пойдет по плану. Три предыдущие ночи мы спали на газоне, и они выдались несколько холоднее, чем хотелось бы. Таг в шутку предложил переночевать в амбаре Джорджии, чтобы согреться, но тут же заткнулся от моего взгляда. Я рассказал ему о том утре, когда умерла моя бабушка. Он знал, что я провел ту ночь с Джорджией в амбаре. Знал, что, вернувшись домой, я обнаружил бабушку мертвой на кухонном полу. Та ночь в амбаре была последним моментом моей прежней жизни. Последним моментом с Джорджией. И это не тема для шуток.
Утром мы перекусили супом из банок и ломтем хлеба, как вдруг по пустому дому раскатился звон дверного звонка, пугая нас обоих. Я ожидал, что обнаружу за дверью шерифа Доусона вместе с группой горожан, вооружившихся факелами, но на пороге стояла Джорджия. Ее лицо нахмурилось от нерешительности, руки прижимали к груди большую книгу.
– Я тут подумала… подумала… – она запнулась и замолчала. Затем вдохнула поглубже и встретилась со мной взглядом, отчетливо произнося каждое слово: – У меня есть фотографии Эли. Я подумала, что тебе, может быть, интересно на них взглянуть.
Джорджия протянула книгу, и до меня наконец дошло, что это фотоальбом. Он был толщиной как минимум в двенадцать сантиметров, и его переплет разбух от количества фотографий. Я уставился на него, не шевелясь, и Джорджия медленно опустила руки. Ее челюсти напряглись, и когда я наконец поднял взгляд, ее глаза ожесточились. Она думала, что я отвергал ее. Опять.
– Так и есть. Я с радостью их посмотрю. Может, присоединишься ко мне? – мягко спросил я. – Мне бы хотелось, чтобы ты рассказала о нем. Истории. Все подробности.
Она кивнула и робко шагнула в дом, когда я открыл дверь шире и пригласил ее внутрь. Ее взгляд прошелся по белым стенам и новым коврам, и она заметно расслабилась.
– Я хотела ее часы.
– Что? – Я пялился на ее гладкие длинные волосы и как они струились по плечам и спине, заканчиваясь всего в паре сантиметров над талией.
– Те часы с кукушкой, которые всегда тут стояли. Они мне нравились, – пояснила Джорджия.
– И мне.
Я гадал, где они теперь очутились, и надеялся, что не где-нибудь в коробке.
– В доме хоть что-нибудь осталось?
Я покачал головой.
– Только рисунки.
Как только слова слетели с моего языка, я сразу же о них пожалел. Я не знал, что такого было в Джорджии, но она всегда действовала на меня подобным образом. Будто она пробивалась сквозь мою защиту, и вся правда начинала изливаться безобразным, пестрым потоком.
Джорджия просто посмотрела на меня, словно видела меня насквозь. Но затем пожала плечами и закрыла тему. Мы прошли через кухню, и я извинился за нехватку мебели. В конечном итоге мы сели у стены в обеденной комнате, положив альбом на колени. Таг суетился на кухне и поприветствовал Джорджию широкой улыбкой, спрашивая о Кассе.
– Ну что, тебя уже сбрасывали сегодня, Джорджия?
– Не-а. Такое редко случается. Я научилась выжидать, пока они освоятся.
– Скоро он даст тебе свою голову, – пробормотал я. Джорджия резко на меня посмотрела, и я снова мысленно обругал себя.
– Я бы хотел как-нибудь посмотреть на твои тренировки. Мы с Моисеем объездили весь мир, и я очень давно не проводил время с лошадьми. Может, ты позволишь мне прокатиться разок, прежде чем мы уедем?
Таг улыбнулся и подмигнул ей, а затем извинился перед нами и направился к выходу. Я не упустил из виду, как вздрогнула Джорджия, когда он упомянул наш отъезд.
– Я собираюсь в Нифай, чтобы немного развеяться, и, возможно, даже сыграю в бильярд. Та пивнушка по-прежнему на месте?
– Да. Только мы здесь не называем ее пивнушкой, Техас. Это уж как-то слишком. Мы называем ее баром. Но там есть бильярд, и, если тебе повезет, ты найдешь себе соперника, который еще будет держаться на ногах, – сухо ответила Джорджия.
– Ты это слышал, Моисей? Она дала мне прозвище! Один – ноль в пользу Тага! – он заржал, как конь, и ушел прежде, чем я смог ответить.
Джорджия посмеялась, а вот мне захотелось догнать Тага и надрать ему зад. Он не всегда понимал, когда стоит заткнуть рот.
Но едва он ушел, мне стало отчаянно его не хватать.
Без него в доме стало слишком тихо, и мы с Джорджией застряли в пустой комнате, не зная, что сказать, и в то же время желая высказать все. Сидеть с ней казалось одновременно правильным и ужасно неправильным. Наши плечи соприкасались, вытянутые ноги лежали рядом на полу. Глубоко вдохнув и встряхнув рукой, Джорджия открыла альбом и заполнила тишину фотографиями.
На них была усталая Джорджия с неопрятной косичкой и темными кругами под глазами. Она смотрела в камеру со слабой улыбкой, держа на руках черноглазого младенца с красным лицом и в синей медицинской шапочке. Были и фотографии ножек в складочках и крошечных кулачков, голой попы и черных кудряшек. Все зафиксировано до мельчайших подробностей, словно она замечала и ценила каждую мелочь.
Время шло, а мы продолжали листать страницы. Кричащий младенец со сморщенным личиком превратился в улыбающегося малыша с двумя зубами и слюнями на подбородке. Скоро зубов стало четыре, потом шесть, а затем Эли отпраздновал свой первый день рождения, и его торт был больше него самого. На следующем снимке он сжимал в кулаках глазурь, и на его голове красовался бант. На следующем бант исчез, и его сменили комки глазури.
– Он был тем еще грязнулей. Я не успевала его отмывать. В конце концов я сдалась и позволила ему пачкаться сколько влезет, – прошептала Джорджия, глядя на улыбающегося ребенка. – На тот день рождения мы подарили ему первые сапоги. Он отказывался их снимать и кричал, если это пыталась сделать я.
Она перевернула страницу и показала на фотографию. Эли спал в колыбельке, подмяв под себя ручки и выпятив свою попу в памперсах. На нем были детские ковбойские сапоги. Я рассмеялся, но тут мой смех оборвался в груди, и мне пришлось отвернуться. Джорджия прошлась взглядом по моему лицу, но продолжила переворачивать страницы.
Рождество, Пасха, День независимости. Фотографии с Хэллоуина: Эли держал мешок со сладостями, одетый в одни только плащ и трусы. Это напомнило мне о пижаме с Бэтменом – о пижаме, в которой он всегда мне являлся.
– Ему нравился Бэтмен?
Джорджия резко на меня посмотрела.
– У него была пижама с Бэтменом?
– Да, – кивнула она. Ее лицо побелело, как стены позади нас. Но она просто молча перевернула страницу.
Дальше шли фотографии в палатке, с парадов, постановочные снимки с зачесанными назад волосами и чистой рубашкой, которую редко можно было увидеть на повседневных фото. Эли чувствовал себя раскованно перед объективом, и его улыбка наполняла страницы.
– Он выглядит счастливым, Джорджия.
Это было скорее утверждением, чем вопросом, но она все равно кивнула.
– У него было счастливое детство. Не знаю, насколько это моя заслуга. Он был полон озорства, полон веселья, полон всего самого лучшего, но я не всегда это ценила. Иногда мне просто хотелось, чтобы он посидел тихо… понимаешь?
Ее голос жалобно повысился, и она попыталась улыбнуться, но улыбка дрогнула и исчезла без следа. Джорджия покачала головой, будто подчеркивая этим свое признание.
– Я пообещала, что не буду врать тебе, Моисей. И правда в том, что я не была лучшей матерью в мире. Я столько раз мечтала хотя бы о секундной передышке. Часто уставала. Я пыталась работать, учиться в университете и воспитывать Эли. Все, чего мне хотелось, это тишины. Сна. Я просто хотела побыть одна. Знаешь поговорку: бойся своих желаний?
– Джорджия… прекрати.
Я не понимал, почему она настаивала, чтобы я узнал эту «правду». Казалось, будто Джорджия чувствовала, что не достойна никакой похвалы.
– Как по мне, ты хорошо справлялась, – тихо произнес я.
Она сглотнула и резко закрыла альбом, скидывая его с коленей, а затем быстро встала на ноги.
– Джорджия! – окликнул я, поднимаясь за ней.
– Я больше не могу на них смотреть. Я думала, у меня получится… Придется тебе досмотреть одному.
Она отказывалась встречаться со мной взглядом, и я видел, что она на грани. Ее пухлые губы поджались ниточкой, руки сжались в кулаки, челюсти напряглись. Поэтому я кивнул и не погнался за ней, когда она побежала к двери. Я сел обратно на пол и крепко сжал альбом в руках, но так и не нашел в себе сил его открыть. Я тоже больше не мог смотреть.
В моей голове мерцал и увеличивался образ Джорджии – расплывшиеся в улыбке губы, карие глаза, светлые волосы, разметавшиеся так, будто она скакала на невидимой лошади. Но нет. Она прыгала на кровати, поверх которой лежал джинсовый плед, отороченный веревкой и усеянный изображениями лассо. Я наблюдал глазами Эли, как она взмыла в воздух и, приземлившись, заключила его в объятия. От его хохота у меня заболела грудь, словно это я смеялся, словно это я не мог перевести дыхание. Джорджия улыбнулась мне, и казалось, будто это я смотрел на нее с подушки, торчащей по бокам головы. Она наклонилась, чтобы поцеловать мое лицо. Лицо Эли.
– Спокойной ночи, вонючка Стьюи! – сказала она, уткнувшись носом в местечко между его шеей и плечом.
– Спокойной ночи, проныра Бейтс! – радостно ответил он.
– Спокойной ночи, твердолобый Дэн! – парировала она.
– Спокойной ночи, грубиян Боунс! – хихикнул Эли.
Я проснулся с рывком. Моя шея затекла, а щека, лежавшая на фотоальбоме Джорджии, увлажнилась от слюны. Я уснул на полу и подложил его себе под голову. Интересно, что меня разбудило: неудобство или сон, в котором Джорджия целовала Эли на ночь? Я сонно поднялся на ноги, и меня сразу же охватило хорошо знакомое чувство присутствия незваных гостей. Мои пальцы сжались и начали леденеть, и я подавил невероятное желание заполнить свежеокрашенные стены чем-то другим. Чем-то живым. Точнее, чем-то, что однажды было живым.
Я осторожно окунулся в воду, сопротивляясь призыву к созданию, и посмотрел сквозь мерцающие водопады, пытаясь увидеть, кто ждал меня по другую сторону. Я хотел снова увидеть Эли. Меня пугало, что он может не вернуться.
Поначалу я думал, что это Молли. У нее были похожие волосы, но когда поток воды уменьшился, я увидел, что ошибся. Я позволил девушке пройти, прижимаясь спиной к стене и наблюдая за ней с любопытством. Она ничего мне не показывала. Не посылала образы дорогих ей людей или видения из своей жизни. Просто шла к стене в гостиной, которую мы с Тагом закрасили белой краской. Мы отбелили все стены, затерли все рисунки. Девушка прижала к ней руку, словно чтила память о них. Это напомнило мне о том, как люди обводили имена солдат на Вьетнамской стене, когда мы с Тагом посещали Вашингтон. Та стена вибрировала от скорби и воспоминаний и притягивала мертвых, когда к ней приходили их родные.
Девушка слегка согнула пальцы на белой стене и оглянулась на меня. И все. После этого она исчезла.
Внезапно мой телефон издал яростную трель, и я заметался по дому, пока не нашел его. Прежде чем ответить, я посмотрел на время и сразу же понял, что меня ждут плохие новости.
– Моисей? – голос Тага отдавался эхом, словно он стоял в пустом зале.
– Таг, сейчас три часа ночи! Где ты?
– Я в тюрьме.
– Господи, Таг, – я застонал и устало потер лицо. Не стоило его отпускать. Но Таг давно научился себя контролировать и уже много лет не срывался из-за пива.
– В Нифае. Я облажался, Мо. Я играл в бильярд, попивал пиво, болтал с местными ребятами. Джорджия была права, тут все в дрова, но от этого только легче выиграть. Все было отлично. А затем они завели разговор о пропавших девушках. Это привлекло мое внимание, и я спросил одного из них, о чем они говорят. Он показал мне объявление на стене. Пропала блондинка, на вид ей не больше семнадцати. Последний раз ее видели в Фонтан-Грине, что за хребтом, в День независимости. Я сразу же подумал о Молли. Они сказали, что, по слухам, она была той еще оторвой. Люди говорили то же самое о Молли, будто она сама виновата в своей смерти.
Голос Тага повысился, и я услышал в нем нотки старой боли.
– Тогда какой-то старик за баром оживился и упомянул, что ты вернулся в округ. Все начали спекулировать, что это ты похищал девушек все эти годы. Говорят, их было немало. Все помнили тот рисунок на тоннеле. Один из них даже знал, что это ты сказал полиции, где найти Молли. Мне стоило промолчать, Мо, но это не в моем духе. Сам знаешь.
Да уж, мне ли не знать. И догадываясь, что за этим последовало, я снова застонал. Мое лицо пылало огнем, дыхание выходило рывками. Я знал, что меня ненавидят, но не знал всей причины.
– А потом, не успел я глазом моргнуть, как старик замахнулся кием мне в голову.
Я выругался. Таг любил драться. Я практически не сомневался, чем все закончилось.
– Так что теперь я здесь, в окружной тюрьме. Шериф Доусон так обрадовался моему визиту, что допросил меня лично. Чтобы ты понимал, последние два часа я отвечал на вопросы о том, где я находился в День независимости, будто могу иметь какое-то отношение к исчезновению девушек. Меня начали расспрашивать о тебе. Знаю ли я, где ты находился четвертого июля? Вот ведь дерьмо! – сплюнул Таг с отвращением. – У меня был бой в тот вечер, помнишь? К счастью, я смог почти поминутно рассказать, где и чем мы занимались. Мне придется заплатить штраф, и наверняка владелец «Черной макаки» захочет, чтобы я возместил ему ущерб. Что я и сделаю. Но твоя тачка по-прежнему припаркована у бара. Так что тебе придется приехать за мной утром.
– «Черная макака»? – у меня начиналась мигрень.
– Ну или как он там называется. Может, и «Белая мамка», но это как-то оскорбительно, – задумчиво произнес Таг, прежде чем вернуться к теме: – Все это фикция чистой воды. Меня точно отпустят, но не раньше завтрашнего утра. Якобы я слишком много выпил, поэтому буду ночевать в камере. Еще мне сказали не покидать округ в течение следующих сорока восьми часов.
Я слышал по голосу, что Таг абсолютно трезв. Я видел его пьяным. Даже как-то раз силком тащил его из бара, пока он размахивал кулаками и ругался, выпив всего пару бокалов пива. Но это не тот случай.
– И что мне делать? – спросил я. – Если мой грузовик в Нифае, как я должен забрать тебя?
– Не знаю, чувак. Попроси Джорджию помочь. Надеюсь, грузовик все еще там. Шериф Доусон разглагольствовал о том, что нужно конфисковать его и обыскать.
– Да в июле у меня еще даже не было машины! Я купил ее в августе, помнишь? Какого черта они надеются там найти?
– Точно! Я забыл об этом, – Таг выругался, и я услышал, как кто-то сказал, что его время вышло.
Похваставшись своими познаниями отборной ругани, которую Таг горячо повторил за мной, я пообещал ему, что что-нибудь придумаю и заберу его утром.
Но утро не подкинуло мне никаких решений проблемы. Я мог бы пойти к Джорджии, но решил, что уж лучше украду велосипед и повезу Тага домой на руле, чем попрошу ее помочь мне вытащить друга из тюрьмы.
К тому времени, как приехала уборщица на своем старом белом фургоне, нервно мне улыбаясь, у меня уже закончились идеи. Бегло взглянув на ее транспорт, я предложил ей пятьсот баксов, если она позволит мне съездить на нем в Нифай. Ее голубые глаза округлились, и она согласилась без промедлений, так рьяно кивая своей крашеной светлой головушкой, что большой розовый обруч с бантом сполз ей на глаза. Я пообещал вернуть фургон до того, как она закончит уборку, и вышел из дома.
Глава 22. Джорджия
Мне показалось, что я увидела Моисея за рулем белого фургона Лизы Кендрик. Проезжая мимо нашего дома, он отвернул голову, словно очень не хотел, чтобы я его заметила. Я как раз вернулась с почты и выходила из своего маленького пикапа. После смерти Эли я больше никогда не водила Миртл. Папа продал ее какому-то другу в Фонтан-Грине, чтобы она не мозолила мне глаза. Может, я и драматизировала. Но, как любезно заметил папа: «Тебе придется сразиться во множестве битв, прежде чем ты сможешь исцелиться, но это – не одна из них. Просто продай грузовик, Георг». Что я и сделала.
Я наблюдала, как фургон медленно сворачивает за угол и выезжает на шоссе. Он ехал на север, в Нифай. Это могло означать что угодно, но, учитывая, что прошлым днем Таг уехал на машине Моисея, я догадывалась, куда он направится. Но почему в фургоне Лизы?
Я захлопнула дверь и пошла к дому Моисея – и плевать, что я выглядела, как любопытная соседка. Мне нужно было вернуть альбом, и теперь я могла это сделать, не встречаясь с Моисеем лицом к лицу. Он спросил меня о пижаме Эли… пижаме с Бэтменом. На секунду мне показалось, что он пытался задеть мои чувства. Но он никак не мог знать, что Эли погиб в этой пижаме. Как бы там ни было, это все равно потрясло меня, и вскоре я ушла. Любопытно, продолжил ли Моисей смотреть фотографии после моего ухода?
Передняя дверь была открытой, и, войдя внутрь, я сразу же подала голос:
– Есть кто-нибудь? – мне послышался шум бегущей воды. – Эй?
Кто-то выключил воду, и сверху раздался женский голос:
– Минутку!
– Лиза? Это ты?
Лиза Кендрик вышла из-за угла второго этажа, вытирая руки о тряпку, ее пушистые волосы торчали во все стороны.
– Боже мой! Джорджия, ты напугала меня! – она обмахнула свое лицо влажной тряпкой. – У меня мурашки от этого дома.
– Ты отдала Моисею свой фургон? – спросила я, игнорируя ее замечание о доме. Нашему городу уже давно бы не помешало забыть о той истории.
– Да… А что, нужно было отказать ему? – девушка тут же нервно закусила губу. – Я так поняла, что его машину забрал друг. Ему нужно было в Нифай, и он предложил мне пятьсот баксов. Мама убьет меня, если с фургоном что-то случится. Но он пообещал вернуть его! Не стоило мне соглашаться… Честно говоря, от Моисея у меня тоже мурашки по коже. Он сексуальный, но стремный. Как Джонни Депп в «Пиратах». Очень горячий, но слишком чудаковатый.
Мне уже наскучила ее болтовня.
– Уверена, все будет хорошо. Не стану тебе мешать. Я просто зашла, чтобы забрать свои вещи.
Глаза Лизы округлились – ей явно было любопытно, что же я оставила в жутком доме чудаковатого горячего парня, – но она взяла себя в руки и, хоть и медленно, вернулась в ванную.
– Я не против, если ты останешься. Мне не нравится находиться тут одной, – добавила она. – Мама уговаривала меня не соглашаться на эту работу, но сдалась, когда я упомянула, сколько он платит. Впрочем, теперь я обязана звонить ей каждые полчаса. Что, если она заедет и увидит, что фургона нет на месте? – от волнения голос Лизы перешел на писк. – У меня будут огромные неприятности.
– Да все будет хорошо, – повторила я и, махнув ей рукой, прошла через арку.
Меня поражало, что люди до сих пор судачили о Моисее Райте. Очевидно, мама Лизы не поделилась с ней фактом, что в определенный момент мы с Моисеем были вместе. На мою долю выпало немало разговоров, когда родился Эли. Местные быстро пришли к выводу, кто отец ребенка. Но, возможно, из-за того, что я никогда не поддерживала эти разговоры, не высовывала голову и просто жила своей жизнью, через какое-то время всем надоело меня обсуждать, и люди перестали пялиться на Эли. По своей глупости я полагала, что мне больше никогда не придется говорить о Моисее. Но когда Эли исполнилось три и он пошел в садик, у него появились собственные вопросы. А мой сын был таким же упрямым, как я.
– А дедушка – мой папа? – спросил Эли, поедая макароны с сыром и пытаясь донести их до рта прежде, чем они упадут с ложки. Он отказался от моей помощи, но с такими темпами скорее умрет от голода.
– Нет. Дедушка мой папа. А для тебя он дедушка.
– Тогда кто мой папа?
Вот и он, вопрос, который прежде еще никогда не звучал. Ни разу за три года. Он повис в воздухе, дожидаясь ответа. И как бы я ни опускала голову и не прикусывала язык, он не исчезнет.
Я спокойно закрыла дверцу холодильника и налила Эли молока в стакан, пытаясь оттянуть время.
– Мама! Кто мой папа?
Эли отбросил попытки есть ложкой и принялся загребать макароны руками. Они выскальзывали из его крошечных кулачков, так и не попадая в рот.
– Твой папа Моисей, – наконец выпалила я.
– МО-И-СЕЙ! – Эли рассмеялся, произнося каждый слог с одинаковой выразительностью. – Смешное имя. И где сейчас МО-И-СЕЙ?
– Я не знаю.
Смех Эли затих.
– Как это? Он что, потерялся?
– Да. Именно так.
И от этого у меня до сих пор ныло сердце.
Эли молчал несколько секунд, продолжая черпать макароны. Я понадеялась, что он уже потерял интерес к этому разговору, и наблюдала, как ему наконец удалось закинуть несколько оранжевых макаронин себе в рот. Эли довольно улыбнулся и радостно зажевал, шумно проглатывая их, прежде чем продолжить:
Читать бесплатно другие книги:
