Темные ущелья Морган Ричард
Гил дергает подбородком в его сторону.
– Ага. Спасибо. Рад был пообщаться.
Даковаш не шевелится. Свет под шляпой гаснет. И внезапно на краткий миг Рингила посещает видение, дарованное икинри’ска. Кажется, что небо раскалывается, чтобы пролиться чистым светом, – и он видит бога застывшим на месте, как будто сожженное молнией дерево посреди вересковой пустоши, старое, ветхое и пустое: одна лишь кора и ни намека на жизнь.
Глаза Даковаша потускнели, но по обветренной щеке пробегает одинокий яркий проблеск.
– Рингил…
Гил качает головой.
– Да нормально все… Спасибо за крин. Очень пригодится.
Он закидывает Друга Воронов на плечо и уходит прочь от бога, спускается по склону к поджидающей двендской орде.
– В конце концов, – бросает напоследок, – есть судьбы и похуже, чем оказаться запертым в месте, где выбор действий ограничен теми альтернативами, которые заставляют душу гореть ярче всего.
Разве нет?
Если у бога и есть ответ, Гил его не слышит.
Двенды бросаются навстречу Рингилу. Шеренги поднимаются, и под ногами у них хрустит камень. Тут и там в тусклом свете блестит изгиб забрала или острие клинка. Рингил кивает самому себе.
– А известно ли вам, – сообщает он тоном светской беседы, – что именно позволяет мне считать, что вы не демоны и не боги?
Ответом ему становятся жгучая ненависть и напряженный пронзительный вопль, с которым двендский командир бросается в атаку. Рингил не сходит с места, принимает удар олдрейнского клинка и уводит его в сторону кириатской сталью. Мечи сцепляются и враги оказываются лицом к лицу – двенда и человек одинаково скалят зубы от усилий и ярости. Рингил шипит над скрещенной сталью:
– Вы грозите пытками детям, превращая это в свое оружие, вы призываете пламя и погибель на безоружные толпы…
Командир двенд рычит и усиливает натиск, пытаясь вырваться из клинча. Рингил удерживает позицию. Это совсем легко и почти не требует усилий. В голове у него все вопит и ликует от крина. Его голос перекрывает рычание олдрейна.
– …и вы оставляете позади себя тысячи жертв, обреченных на вечные рыдания. В этой хрени нет ничего демонического, совсем ничего. Для такого демоны не нужны.
Клинки то опускаются набок, то поднимаются вновь. Рингил наклоняется к двенде и переходит на шепот:
– Ваши поступки – это поступки людей. Заблудших обезьян, бормочущих в тумане. Вот кто вы такие и кем всегда были…
– Нет! Это не так! Мы…
– …а я таких людей, как вы, убивал всю свою гребаную жизнь.
Лицом к лицу с противником, в дюймах от расстояния, позволяющего пронзить плоть, Гил умудряется чмокнуть двенду. Тот рычит и опять пытается обернуть клинч в свою пользу.
Рингил ему это позволяет, внушая мысль о победе.
Клинки с трепетом и скрежетом скользят. Два бойца разворачиваются вокруг точки сцепления, и двенда кидается вперед с пронзительным торжествующим криком. Гил делает резкий и быстрый шаг ему навстречу, бьет локтем в лицо, обхватывает ногой лодыжки, толкает. Двенда теряет равновесие. Друг Воронов с визгом и скрежетом размыкается с другим клинком, взмывает и опускается вновь.
Отрубает олдрейнскому командиру голову.
Кровь бьет фонтаном, голова повисает на лоскуте кожи. Тело на несколько секунд замирает, прежде чем рухнуть в траву, словно в нем растаяли все кости. Рингил запрокидывает голову, кровь капает ему на лицо как дождь. Он воет, контрапунктом к плачу ветра, оплакивая все, чего никогда не имел и теперь уже не получит. Сквозь кровавую завесу в поле зрения обращает взгляд на ряды стоящих впереди двенд.
– Вы люди – вы не более чем люди, – кричит он им. – Вы такие же, как я.
А теперь пришло время умирать.
Он мчится вниз по склону, охваченный свирепой радостью, навстречу клинкам и ненависти, которые его ждут.
Глава шестьдесят седьмая
Так называемая Имперская дорога на юг от Ишлин-ичана представляла собой ничем не примечательную полосу серого цвета, пересекавшую степь, немногим шире заурядной тропы погонщиков скота. С этого конца она змеей приближалась к южным воротам города через примятую траву и обрывалась на участке каменистой земли. У ворот едва хватало места для разворота повозки, не говоря уже о том, чтобы вместить двести одиннадцать скаранакских всадников. Поэтому сделали, как предложил Марнак: две избранные дюжины выстроились почетным караулом вдоль обочин дороги вместе с морпехами и гвардейцами, а Арчет в это время прощалась. Остальным пришлось собраться на некотором расстоянии в траве или отправиться с лошадьми к водопою, пока не пришло время уезжать.
– Возможно, это к лучшему, – заметил Карден Хан. – Так много скаранаков у стен города не бывало с той поры, как три года назад случилась резня у Излучины Ленты. Весь Ишлин-ичан из-за этой банды очень нервничает, они будут рады, когда вы их заберете.
Лошадь за ее спиной вскинула голову и топнула копытом. Звякнула, зазвенела железная упряжь.
– Я и сама буду рада отправиться в путь, – сказала полукровка.
Его лицо немного вытянулось.
– А вы не могли бы просто… упомянуть императору, что это, ну, не лучший пост для человека моих лет и опыта. Я был бы благодарен.
– Будьте уверены, так и поступлю. Вы мне очень помогли, господин Хан. Джирал об этом услышит, даю слово.
– Да. – Судя по виду, легат не очень-то ей поверил. Он откашлялся и поспешил дальше: – Так или иначе, довольно мощное войско. Никто не скажет, что вы возвращаетесь в Ихельтет с пустыми руками.
«И еще сотня присоединится к нам ниже по реке, у брода Сломанной Стрелы, если Марнак сдержит слово».
После смерти Полтара и ее собственной внезапной славы в качестве возрожденной Ульны Волчьей Погибели – «или как там ее…» – у дверей посольства выстроилась очередь молодых скаранаков, жаждущих записаться в ее отряд и отправиться на юг, поглядеть на Империю. Марнак отсеял тех, что были с причудами, а также безнадежно юных, позаботился, чтобы остальные поняли, на что подписываются, а потом сам поклялся на крови служить ей верой и правдой, чтобы скрепить соглашение. Теперь, заверил он, они будут сражаться за нее и при необходимости умрут, как если бы в ее жилах текла скаранакская кровь.
Такая вот кавалерия из трех с лишним сотен наемных степных кочевников.
Едва ли это можно было назвать тем богатством, той добычей, которую обещала их миссия, и уж подавно – возвращением с триумфом. Но в пору войны и нужды, пожалуй, такой подарок не был слишком уж незначительным, чтобы не прихватить его, возвращаясь домой.
Ну что есть – то есть. А Джирал пусть ворчит и ноет, сколько ему захочется.
Она еще раз пожала руку Хану, пробормотала положенные слова прощания и добрые пожелания. Потом вскочила на лошадь и развернула ее к югу. Канан Шент и остальные гвардейцы без единого слова построились с флангов. Морпехи чуть менее ловко направили своих скакунов в ту же сторону. Арчет еще раз кивнула легату, наклонилась и, тихонько цокнув языком, пустила лошадь ровной рысью по дороге.
Когда полукровка проезжала мимо выстроившихся на обочинах скаранаков, каждый из мужчин слева и справа бил себя кулаком в грудь и склонял голову.
А потом следовал за нею.
Марнак согласился ехать до самого брода. Он должен был проследить за новыми людьми, когда они прибудут, убедиться, чтобы они плавно влились в существующие ряды. На этот отрезок пути должна была уйти пара дней, и ему не помешало бы провести какое-то время вдали от дома. Эршал и шаман умерли слишком недавно, он был слишком тесно замешан в том, что случилось. Несмотря на его дружбу с Ульной Возрожденной, в лагере царило определенное напряжение, и от слухов, что после гибели Эршала некоторые скотовладельцы собираются выдвинуть его на пост вождя, оно ничуть не ослабевало.
– Мне это на хрен не надо, – ворчал Железный Лоб. – Если я буду держаться подальше, может, они поймут намек.
Она усмехнулась.
– Или ты вернешься и обнаружишь, что уже коронован. Лидерство преследует тебя, Железный Лоб. Я же говорила: беги со мной на юг, пока есть такая возможность.
– А я тебе говорил, что мне надоело сражаться на чужих войнах. Это игра для идиотов юнцов.
Он неоднократно отказывался от ее предложения о новом имперском назначении и командовании, но можно было сказать, что более чем наполовину ему хочется поехать. По большей части он ехал молча, время от времени удаляясь, чтобы заняться каким-нибудь незначительным вопросом дисциплины в рядах скаранаков, но когда заговаривал с ней, то все время вспоминал о своем пребывании на юге. Разбирал сражения с Чешуйчатым народом, в которых они оба участвовали, помянул ее отца добрым словом, поведал о приключениях и о том, как несколько раз едва не погиб, – и почти всегда оказывалось, что и Драконья Погибель принимал в этом участие.
Разговоры об Эгаре и Флараднаме причиняли Арчет гораздо меньше боли, чем она ожидала. Прошлое, казалось, теряло свою способность ее ранить. В ней было слишком много жажды будущего.
«Ишгрим… ну и оттрахаю я тебя, стоит мне войти в дверь».
Через несколько часов пути, когда Марнак опять удалился в один из своих дисциплинарных выездов, с ней поравнялся Илмар Каптал.
– Моя госпожа?
Она искоса посмотрела на бывшего сутенера. С его рук уже сняли бинты, но левый глаз и верхняя часть лица все еще были скрыты. Арчет попыталась забыть, как он выглядел, когда впервые поднялся на ноги посреди степи и окликнул ее. В объятиях призрака плоть прогорела и растаяла, одна скула торчала, как конец балки из руин сожженной лачуги, а глаз над ней превратился в окровавленное слепое желе. От ушей остались бугорки, от рук – почерневшие лапы с местами просвечивающей синевато-бледной костью. Одну щеку разъело до самой челюсти, и в дыре скалились зубы. Горло расплавилось до самой грудной клетки, ребер, трахеи и прочих внутренностей.
Арчет увидела, как в этом кровавом месиве бегают серебристые паучки, и поспешно отвела взгляд. На глаза ей попался обгоревший, лишенный кожи труп лошади, на которой он ехал.
«Ты все еще жив?» – выпалила она.
«Это очевидно, – ответил Каптал. Впрочем, прозвучало не очень уверенно. В изувеченном горле шипело и клокотало, уцелевший глаз смотрел с отчаянием. – Вы должны прикрыть мои раны. Нельзя, чтобы меня увидели таким. Прошу вас».
Она сделала все, что могла. Отрезала куски ткани, самые мягкие, какие нашлись, от рубашки и штанов Эршала, а в конце концов воспользовалась и рукавами собственной блузы. Забинтовала ему руки, болезненно думая о тех временах, когда пальцы, обожженные драконьим ядом, после такого безнадежного лечения срастались в искалеченные лапы. Она перевязала ему голову целиком, оставив щель по диагонали, чтобы он мог видеть уцелевшим глазом.
«Ты спас мне жизнь, – отрешенно повторяла она, продолжая трудиться. – Салгра Кет. Теперь я все понимаю, я вижу. Но если бы ты не пришел…»
Он не отвечал – как будто не имел понятия, о чем она говорит.
К тому времени, когда Марнак и остальные нашли их, бульканье в его горле начало стихать, и он, казалось, был способен сесть на лошадь и не свалиться. А когда лекарь Хана в Ишлин-ичане снял импровизированную повязку с ран, те уже уменьшились настолько, что сильный человек мог бы выжить.
Теперь, менее чем через две недели, он выглядел так, словно совершил ошибку новичка в Демлашаране и обгорел на пустынном солнцепеке. Отделался облезлой кожей и уродливыми пятнами.
– Тебе лучше? – ровным голосом спросила Арчет.
– Намного. Но я не могу не подвергнуть сомнению вашу мудрость, госпожа, в связи с тем, что вы тащите с собой… этот разношерстный наемный сброд.
Он махнул через плечо розовой шелушащейся рукой. Арчет повернулась в седле и посмотрела на мужчин, о которых он говорил.
– Идет война… господин Каптал. – «Или кто ты на самом деле». – Эти кочевники доказали свою доблесть: они сражались и умирали бок о бок с нашими людьми. Должна ли я прогнать их на последнем отрезке нашего пути домой?
Каптал фыркнул.
– Это вопрос доверия. Они не имперцы. Люди Танда не верны ничему, кроме монет, а остальные набраны из рядов нашего теперешнего врага.
– Их довольно сильно превосходят численностью, – заметила она.
Возможно, под впечатлением о том, какое значение скаранаки придавали клановым клятвам верности и преданности в бою, добрая половина бывших наемников Танда принесла такую же клятву и осталась на службе у Арчет. И то же самое, к ее изумлению, сделала горстка уцелевших каперов, как только до них дошло, что происходит. Полукровка сперва насторожилась, потом согласилась. Торжественно сидела и наблюдала, как они дают клятву – по сравнению со скаранаками вышло неуклюже, – а потом приказала легату снабдить их лошадьми. Тех, кто не стал приносить клятву, она отпустила искать счастья в Ишлин-ичане или свой собственный путь домой. Карден Хан что-то бормотал насчет получения от каперов обещания не участвовать в войне – что ж, удачи ему с этим. Арчет поняла, что ей теперь все равно. Ну и пусть горстка грязных нищих пиратов возвращается в земли Лиги, чтобы вновь сражаться с имперцами на стороне своей родины.
Разве они не заслужили этого права?
«Разве мы все не заслужили право, простое право вернуться домой?»
По крайней мере, те, кто еще мог вернуться.
Каптал упрямо ехал рядом, портя ей настроение.
– Дело не в том, что они могут сделать то, чего я сейчас боюсь, госпожа. Дело в риске, который подразумевает их будущее.
– В будущем каждого человека таится риск, Каптал. В твоем и моем – тоже.
– Совершенно верно, моя госпожа. – Бывший сутенер, воскресший из мертвых, понизил голос и наклонился через разделявшее их пространство. – Это еще один момент, который я хотел бы с вами обсудить, может быть, когда мы разобьем лагерь сегодня вечером. Наступили неспокойные времена, и Империя дрейфует по волнам, а с этим вашим новым войском…
– Хватит!
С быстротой удара хлыстом она схватила его за руку. Притянула еще ближе, почти выдернула из седла. Вгляделась в исцеляющееся лицо, изобразила улыбку для тех, кто мог их подслушивать, и понизила голос до едкого шипения:
– Не знаю, кто там внутри на самом деле, ты или Тараланангарст, так что это для вас обоих. У нас уже был единственный разговор на тему восстания. Я не буду подвергать опасности то, что мой народ строил веками, из-за какой-то ошибочной веры в славную эру нового владыки. Мы возвращаемся домой, чтобы помочь императору закончить войну так быстро и чисто, как это возможно, и, когда все свершится, я вернусь к своей роли имперского советника при дворе. И это все, что я сделаю. Это, блядь, понятно?
Каптал бесстрастно посмотрел на нее единственным глазом.
– Совершенно понятно, госпожа, – сказал он.
Она отпустила его.
– Хорошо. А теперь проваливай и оставь меня в покое.
Он отступил, и вскоре подъехал Марнак.
– Неприятности? – спросил Железный Лоб.
Она покачала головой.
– Небольшое разногласие по поводу придворного этикета. Ничего страшного. У нас с господином Капталом разные представления о том, как действовать, когда мы вернемся домой.
Железный Лоб сморщил нос.
– Работа при дворе… Я тебе не завидую.
– Ну да, конечно. У тебя немалые шансы по возвращении оказаться вождем, так что не смотри так самодовольно, мать твою.
– Я же сказал, что меня это не интересует. Есть занятия и получше. – Он усмехнулся в бороду. – Тебя дома ждут?
– Ага. – Перед ее внутренним взором возникло лицо Ишгрим, принеся с собой быстрый горячий всплеск в животе, а следом – улыбку. – Вообще-то, да.
Он увидел, как она улыбается.
– Ну тогда ты понимаешь, о чем я.
– О да, понимаю.
И Арчет пустила свою лошадь быстрой рысью по дороге на юг, к дому.
Кода
Не сходите с лошадей, пока они еще движутся!
Официальное предупреждениеЧайные сады Инвала, кириатская механическая карусель
Первая
Император Джирал Химран II сидел за завтраком у окна, обгрызая яблоко до самой сердцевины и читая смертный приговор. Солнечный свет лился сквозь витражные окна спальни и окрашивал его в пестрые теплые пастельные тона. Он заерзал на стуле, и его шелковый халат распахнулся ниже пояса. Камергер откашлялся, неловко потоптался на месте и отвел глаза. Император оторвал взгляд от приговора и заметил:
– Да брось ты, Яреш. Я знаю, что у тебя причиндалов больше нет, но ты же их достаточно часто видел, не так ли?
– Да, мой повелитель. – Евнух все еще многозначительно глядел в окно.
Джирал вздохнул, бросил огрызок яблока обратно на стол и свободной рукой запахнул халат. Потом взмахнул пергаментом.
– Знаешь, трусость находится достаточно высоко в моем списке неприемлемых для мужчины недостатков. Но, как я понимаю, этот командир Карш предложил только тактический отход из долины Хин, а не полное отступление. И то, какую трепку впоследствии получили наши войска, похоже, намекает на то, что он был прав.
– Доклад был подписан адмиралом Сангом и генералом Хенарком, мой повелитель.
– М-да… Кланы Карш и Хенарк, разумеется, особой любви друг к другу не испытывают. – Джирал на мгновение задумался. – Знаешь что? Я намерен смягчить наказание. Вели составить приказ – итак, мы этого Карша… с позором отправим в отставку или понизим до рядового, если ему так больше понравится. Пусть выбирает. А, и давай-ка добавим, скажем, пятнадцать плетей за непослушание. Это и срок, который он уже отсидел. Я подпишу после обеда.
– Да, мой повелитель.
Император разорвал приговор поперек, сложил вдвое и снова разорвал. Передал четвертушки Ярешу, который поклонился, бесстрастный, как всегда. Джирал подавил зевок.
– Ладно, это все. Можешь идти.
Камергер ушел. Император встал и потянулся. Бросил взгляд на огромную смятую кровать, на фигуру со спутанными волосами, лежащую под простыней в ее центре. Ухмыльнулся.
– Ты это слышала? Сегодня утром у меня хорошее настроение.
Нет ответа. Улыбка Джирала превратилась в гримасу. Он подкрался к кровати, схватил обеими руками простыню и сдернул с лежащей девушки. Уставился на неподвижные сладострастные изгибы. Следы его рук все еще оставались на ее теле, тускло-синие и сердито-красные. Она отвернулась от императора.
Свернулась калачиком, но больше не двигалась.
– Ты знаешь, – мрачно сказал он. – Девушки, которые немного сопротивляются, мне по нраву, как и любому мужчине. Сладкий горячий вкус украденной добродетели и все такое. Но не испытывай удачу со мной. Не терплю угрюмых.
По-прежнему никакого ответа. Джирал нетерпеливо зарычал, схватил девушку за лодыжку и резко потащил к себе.
Как боевая кошка, загнанная в угол, она повернулась к нему. Шлепнула ладонью, крикнула, принялась яростно пинаться ногой, за которую он не успел ухватить, и царапаться ноготками, которые ей любовно привели в порядок в гареме. Он это выдержал – «От учителей и собственной гребаной сестрицы в детстве получал и хуже!» – а потом схватил за запястье и резко дернул к краю кровати. Она свободной рукой заехала ему по лицу, прочертив борозды на щеке. «На хуй это дерьмо». Он отпустил лодыжку и со всей силы ударил ее ладонью по физиономии. Она вскрикнула и отпрянула. Джирал поджал губы и снова ударил ее, на этот раз медленнее и вдумчивее, – провел ладонью по ее щеке, один раз, два, ну ладно, хватит. Она всхлипнула и обмякла в его хватке. Он крепко взял ее за горло. Снова поднял ее к себе вплотную.
Дыхание немного сбилось, но он с этим справился, прежде чем заговорить.
– Знаешь, очень жаль Кефанина. Как евнух он мне достаточно симпатичен. Но госпожа Арчет внушила ему чрезмерно раздутое мнение о собственной важности в широком смысле. Боюсь, с вольноотпущенниками такое иногда случается. Мне такое не по нраву, что бы там ни говорилось в Откровении.
– Он… – хрипло выдавила девушка, превозмогая его хватку на своем горле, – пытался меня защитить.
– О, не сомневаюсь. Но, видишь ли, мои люди получили приказ тебя привести. И им не нравится, когда кто-то встает у них на пути. Они ведь, как ни крути, за провал отвечают передо мной лично. Кефанину очень повезло, что ему всего лишь сломали пару костей.
Она смотрела на него, дрожа всем телом. Даже не пыталась оторвать его пальцы от своей шеи, просто смотрела. Разбитая и окровавленная губа, свежие следы слез, рассекающие макияж, вдобавок к тем, что были вчера вечером, – и, похоже, этот проклятый глаз теперь еще и заплывет. Он уже выглядел настоящей щелочкой, и ситуация только ухудшалась.
Совсем не то, чего желал император.
Джирал вздохнул. Немного ослабил хватку.
– Послушай меня, Ишгрим. Ты рабыня. Я владею тобой. А теперь давай предположим, что ты это понимаешь и будешь вести себя соответственно.
– Я… принадлежу Арчет, – прохрипела девушка.
– Нет, ты была подарком, моим подарком. Я отдал тебя Арчет и пожелал ей удачи. Но теперь, когда она тебя немного разогрела, я забираю то, что подарил. Такова моя привилегия. Есть одна крупная мускулистая темноволосая южанка, с которой я тебя хочу соединить, чтобы вы мне показали, какие трюки делали вдвоем. – Он отпустил ее запястье. Убрал волосы с глаз, большим пальцем вытер слезы с лица. – Ишгрим, я не хочу причинять тебе боль. На самом деле я хочу, чтобы ты повеселилась. Я хочу, чтобы ты кончила, вереща, как сука, когда эта смуглянка будет обрабатывать тебя ртом. Ну разве это так плохо?
Ишгрим смотрела на него не мигая, как кобра.
– Она придет за мной.
Он усмехнулся, искренне удивленный.
– Я очень сомневаюсь в этом. Арчет в настоящее время находится в нескольких тысячах миль по другую сторону линии фронта в тотальной войне, которую мы ведем с твоей родиной. Может быть, ты слышала об этом?
Он отпустил ее горло и отвернулся. Вернулся к столу с завтраком и внимательно осмотрел его, рассеянно переговариваясь с ней через плечо.
– Конечно, я выкуплю эту полукровку, если ей удастся не погибнуть по ходу дела. Она полезна для меня, должна быть рядом, и – можешь мне не верить – я испытываю к ней настоящую привязанность. Но выкуп пленников требует времени. Это может занять годы, Ишгрим.
– Она придет за мной. Темный Двор позаботится о том, чтобы она вернулась домой. Я молилась об этом.
– Это, знаешь ли, ересь. – Он улыбнулся ей через плечо, демонстрируя, что говорит не всерьез. Взял ломтик дыни, откусил от него, одобрительно кивнул и проговорил с набитым ртом: – Ваши темные боги на самом деле мелкие демоны, или, что более вероятно, их вообще не существует. В любом случае, они не ровня Откровению и Империи.
Он повернулся и подмигнул рабыне.
Она присела на кровати – там же, где он ее оставил. Бедра раздвинуты – довольно красиво, подумал он, – руки на коленях, голова не склонена. Надо было отдать ей должное, даже если она вела себя как упертая гребаная дура из какой-нибудь глуши. Ах, это тело, все равно что ларек с фруктами…
Ну как можно такие богатства тратить на кобелиху Арчет?
– Хочешь позавтракать, Ишгрим? Хочешь фруктов?
Девушка яростно замотала головой.
– Она придет за мной.
Он снова вздохнул.
– Ты что, гребаный попугай? Слушай, даже если она вернется домой, и скоро, ты упускаешь главное. Мы с госпожой Арчет давно знакомы. Она была моим вассалом с самого моего рождения, а моей семьи – за пару столетий до этого. Она верит в эту Империю. В то, что она обозначает. Ты действительно думаешь, что полукровка бросит все, чтобы потрахаться с рабыней, которую знает меньше двух лет? Ну честное слово, Ишгрим. Успокойся. Может, все-таки хочешь фруктов?
Она молча смотрела на него. Он почувствовал, что снова начинает выходить из себя.
– Ну ладно… выметайся. – Он отмахнулся от нее и щелкнул пальцами. – Вали отсюда. Уебывай. И скажи, чтобы тебя не присылали, пока глаз не заживет. Кажется, придется отложить нашу маленькую реконструкцию.
Она молча встала, подняла разорванное платье с того места, где император оставил его на полу прошлой ночью. Натянула его на себя, как могла. Затем пошла к двери, держа спину прямо и не произнося ни звука. Вышла, оставив его наедине с едой и пустой кроватью.
Несколько мгновений Джирал смотрел ей вслед. Потом покачал головой и фыркнул.
– Она придет за мной. Ага, размечталась!
Вторая
Из шатра обездоленного князя доносится тонкий приглушенный плач.
Снаружи обмениваются мрачными взглядами. Последняя целительница давно ушла, ее вышвырнули в шквале криков и рыданий. Она сама удалялась со следами слез на щеках. Никто не хочет догадываться о плохих новостях, но с каждой минутой они становятся все яснее. К этому времени Мосс уже должен был выйти, держа новорожденного высоко в руках и ухмыляясь как дурачок.
Но до сих пор они даже не слышали его голоса.
И крика новорожденного тоже не слышали.
– Эй, какого хрена…
– …сказали, что нельзя…
Позади круга света от костра какой-то беспорядок. Люди суетятся, хватают то немногое оружие, какое есть. Топор, пика, неиспользованный шест для палатки…
И замирают, увидев вновь прибывшего.
Высокий и широкоплечий, закутанный в залатанный и потрепанный плащ морского капитана, с лицом, затененным широкополой шляпой. На плече он несет широкий меч в ножнах из плетеного металла, который отражает свет мириадами золотых, пурпурных и багрово-красных бликов.
– Я здесь из-за сына Мосса, – говорит пришелец. – Вам лучше пропустить меня.
Они отступают назад, дюйм за дюймом, и он прокладывает путь через оставленную ими брешь. Достигает входа в шатер обездоленного князя и ныряет внутрь. Громкость плача на мгновение повышается, когда он туда входит, затем звук опять становится приглушенным. Позже никто не может вспомнить, действительно ли он поднял полог, или тот сам откинулся, не дожидаясь прикосновений.
Внутри отец резко поворачивается к новоприбывшему. Он крупный, обветренный мужчина, но лицо у него мокрое от слез, а руки сжаты в дрожащие кулаки. Его челюсти сжаты, и он тяжело дышит через нос. По его лицу и позе видно, как сильно ему хочется кого-нибудь ударить.
– Ты, блядь, кто такой? Я же сказал Рифу, никого…
– Сядь, – холодно говорит незнакомец, и Мосс падает на стул, как будто ему отрезали ноги. – Дай мне ребенка.
Мать сидит в постели среди спутанных окровавленных простыней. Это из ее рта доносится плач, через плотно сжатые губы, как будто она все еще испытывает родовые схватки и боль. Но все не так. Она ссутулилась и слегка раскачивается взад-вперед, прижимая к груди крошечное тельце – конечности, череп, пуповина, – как будто этим можно помочь. Звук, исходящий от нее, кажется, заполняет пространство внутри палатки как ледяной туман. Она смотрит на фигуру в плаще и шляпе с полями, на протянутую к ней длинную руку и тупо качает головой. Стонет, не желая подчиняться:
– …нет, нет, нет, он не, он не, он не…
– Ну, если ты не отдашь его мне, то он, блядь, таким и станет.
И в точности как ее муж упал в кресло, женщина раскрывает объятия и безмолвно протягивает пришельцу в плаще и шляпе безвольный неподвижный комок синеватой, испачканной кровью плоти, который до сих пор сжимала. Новоприбывший подхватывает младенца одной узловатой рукой и держит его, словно взвешивая. Другой рукой он снимает меч с плеча и протягивает вперед, держа обратным хватом. Переводит взгляд с меча на бездыханного ребенка и обратно – а потом, как расскажет мать, вздыхает.
Затем незваный гость открывает рот и сильно кусает навершие эфеса.
Страдающая от утраты мать разевает рот, отвлеченная от своего горя новым потрясением. Под полями шляпы мускулы на челюстях незнакомца скручиваются в узел. Рычание нарастает в его горле, дыхание с шипением входит и выходит из носа и рта. Раздается звук чего-то треснувшего и тонкий болезненный вой. Еще один резкий вдох.
Незнакомец выплевывает навершие и вместе с ним несколько осколков, которые могут быть зубами или металлом или и тем и другим. Кровь капает с его нижней губы, черная в тусклом свете, и там, где ее капли падают на кровать, на простынях появляются тлеющие дыры. Незнакомец бросает меч на пол, берет младенца обеими руками, засовывает палец в крошечный рот и заставляет его приоткрыться. Наклоняется и прижимается губами к щели.
Тихо выдыхает.
Мать разевает рот. Мосс сражается в кресле с собственными конечностями, оцепенелыми и похожими на сырое тесто. Незнакомец поднимает затененное шляпой лицо.
Мяукающий крик – только один, едва ли достаточно громкий, чтобы поверить. Коротенькая ручка со сжатым младенческим кулаком приподнимается. Голова дергается и поворачивается. Второй крик, теперь уже громче. Мать вскрикивает и тянется к своему ребенку. Нижняя губа Мосса дрожит, и он сам начинает рыдать как дитя. Младенец теперь громко плачет, не желая оставаться в стороне.
Незнакомец нежно передает его матери.
– Гребаные смертные, – бормочет он себе под нос. – Все кончается слезами, все начинается слезами. На хрен я вообще лезу в их дела?
Он отступает назад и позволяет Моссу подняться на дрожащие ноги, жестом предлагая ему присоединиться к жене и сыну на окровавленной кровати. Затем роется во рту, морщится и выдергивает что-то, сплевывает на пол и наклоняется, чтобы поднять меч.
– Пора тебе в музей, хреновина, – говорит он оружию.
У полога палатки он останавливается и оглядывается. Младенец уже у груди, прижался и усердно сосет. Мать все еще плачет, слезы капают прямо на его обращенное вверх пухлое личико. Мосс, оторвавшись от своей семьи, внезапно очнувшись от горя, видит темную фигуру, которая все еще стоит рядом, словно похмелье после дурного сна. Он вытирает глаза, внезапно смутившись. Шмыгает носом, переводит дух, кое-как берет себя в руки.
– Я… мы… в большом долгу. – Он сглатывает. – Кто? Кто ты такой?
Незнакомец вздыхает.
– Подумай немного. Может, к утру дойдет. Но это не важно. – Он поднимает руку, тыкает узловатым пальцем. – А вот он важен. У него есть дела, и долгий путь впереди. Присматривай за ним, береги его.
– Но… – Мать отрывает взгляд от кормящегося ребенка. Она соображает куда быстрее, чем муж. – Если мы не знаем твоего имени, как нам почтить тебя, назвав его?
– А, это. – Фигура среди теней пожимает плечами. – Ну, ладно. Назовите его Гилом.
Затем он уходит через щель между входным пологом и палаткой – а может, и нет. Холодный ветерок проникает внутрь, обегает кровать по кругу и медленно согревается. Мать сильней прижимает к себе сына.
– Хилом? – безучастно спрашивает она мужа.
Мосс пожимает плечами.
– Хьилом. Вроде бы.
– Ну, Хьил так Хьил. Славно. Это сильное имя. Мне нравится.
И они жмутся друг к другу вокруг искры жизни, которую им подарил злой бог с разбитым ртом, ушедший прочь.
Благодарности
Как, возможно, и подобает повествованию о квесте, «Темные ущелья» сменили немало пристанищ на долгом пути к завершению. За это благодарю следующих любезных хозяев, невоспетых героев и друзей по странствиям:
Роджера Бернетта и Инку Шорн – за то, что они одолжили мне не одно, а целых два места под солнцем, где я мог бы работать, и за то, что присовокупили к этому блестящую компанию, добрые слова и – в экстренных случаях – макароны.
Гилберта Скотта и Луизу Термайн – за то, что дали мне рабочее место вплоть до дня продажи, и за то, что нашли красивый дубовый стол для работы, когда существующий испарился по семейным обстоятельствам.
Моей жене Вирджинии – за то, что она купила, приладила и с достоинством приняла блестящий новый замок на двери моего кабинета, хоть это и превращало ее в фактически мать-одиночку по несколько дней кряду, снова и снова.
Моему сыну Дэниелу – за то, что он торжественно признал в возрасте менее двух лет, что нет, ему нельзя поработать со мной, даже если я всего лишь в соседней комнате.
Саймону Спэнтону и Энн Гроэлл – за Понимание, выходящее далеко за рамки Редакторского Долга.
Моему агенту Кэролин Уитакер – за терпение, спокойствие и добрые советы, как всегда – пусть даже в конечном итоге я проигнорировал последнее почти полностью.
Читать бесплатно другие книги:
