Финансист Истон Биби
«ДЗы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ыНь!»
– Мам!
«Да черт возьми».
Я бросила карандаш и, пробираясь мимо куч гансова барахла, напиханных в мою крошечную спальню, добралась до пластиковой беспроводной трубки, висящей на стене возле моей кровати.
– Алло? – пропыхтела я.
– Привет, Скутер, – ответил мой папа. – А мама дома?
– Ага, сейчас, – сказала я, спотыкаясь о гитарную подставку и ударяясь башкой о свисающую с потолка медную сковородку. Вырвавшись в коридор, я зажала трубку рукой и заорала изо всех сил: «Мам!»
Но в ответ услыхала только тихий кашель откуда-то снизу.
А потом стон.
– Пап, погоди секунду.
Держа телефон в одной руке, я слетела с лестницы, едва касаясь перил.
– Мам?
Повернув за угол прихожей, я завертела головой по сторонам и вдруг увидела пару ног, лежащих на линолеуме кухни.
Одна – в ботинке. Другая – без.
– Мам! – Я кинулась туда и обнаружила маму, лежащую без сознания на полу кухни.
Падая, она уронила стул, а ее голова попала в миску с кормом Ринго.
Я кинулась к маме, приподняла ее голову, отодвинула миску, а мама закашлялась, сглотнула и поглядела на меня широко раскрытыми испуганными глазами.
– Мам? Что случилось? Ты в порядке?
Ее рот с трудом приоткрылся и закрылся снова, но, кроме раздраженного хрипа и стонов, из него не вырвалось никаких звуков.
– Ты можешь пошевелиться? Сожми мою руку. – Схватив ее холодные пальцы, я ощутила слабое пожатие. – А этой рукой? – Я потянулась к другой руке, прижатой весом тела к боку, и высвободила ее.
Ничего.
– Мам, сожми мою руку.
Ничего.
«Черт!»
Я осторожно опустила ее голову обратно на пол и собралась звонить в 911.
– Скутер? – сказал папин голос из телефонной трубки, которую я бросила на кухонном полу. Я совсем забыла, что он ждал меня.
Я схватила трубку.
– Пап! Кажется, у мамы случился удар!
– Звони 911, я встречу вас в больнице. – Я никогда не слышала, чтобы он так властно разговаривал. – И, Скутер, не смей там плакать. Ты поняла? Ты напугаешь маму.
– Хорошо, – кивнула я, чувствуя, как при взгляде на моего самого любимого на свете человека, лежащего на полу, парализованного и не способного сказать ни слова, у меня начинает дрожать подбородок. – Не буду.
Парамедики примчались мгновенно; я все еще разговаривала с диспетчером 911, когда они постучали в дверь.
Я не помню, как ее грузили на носилках в машину. Не помню, как ехала за ними в больницу. Не помню, сколько времени понадобилось папе, чтобы добраться туда.
Все, что я помню, это то, что единственное слово, которое мама смогла произнести, лежа там в ожидании врача, было «Брук».
И еще «дерьмо». Она еще смогла выговорить «дерьмо».
Благодаря курсовой работе по нейропсихологии я знала, что у мамы сейчас афазия Брока. Это состояние, когда тромб возникает в той части мозга, которая отвечает за превращение мыслей и чувств в слова и предложения. А причина, почему люди с афазией Брока все же способны ругаться, состоит в том, что эти слова хранятся у нас в другой, более примитивной, части мозга.
И то, что моя мама хранила мое имя там же, где слова «сука» и «жопа», показалось мне совершенно естественным.
Врачи сказали нам, что маме исключительно повезло, что я сумела доставить ее в больницу так быстро. Как они обнаружили, прошло не более двух часов с момента инсульта, а это означало, что она с большой вероятностью сможет полностью восстановиться после лечения. Я должна была радоваться, но, честно говоря, чувствовала себя хреновой дочерью. Если бы не папин внезапный звонок во время обеденного перерыва, моя мать могла бы пролежать на полу несколько часов, получив непоправимые повреждения мозга, пока я сидела в своей комнате, занятая собой, куря, рисуя и страдая по парню.
Моя мама верила в ангелов-хранителей, так что я молилась ее ангелам, чтобы они помогли ей поправиться.
«Пожалуйста, – просила я, пока врачи увозили ее, чтобы сделать то, что могло вернуть ее нам. – Если она поправится, я буду лучше стараться. Буду проводить с ней больше времени. Клянусь. Мы будем ходить в музей, запишемся на йогу, мы наконец научимся играть в пинг-понг – все, что она захочет. Пожалуйста. Только дайте мне еще один шанс».
После операции нужно было только ждать. Папа сказал, что я буду дежурить первой, потому что ему надо вернуться домой и погулять с собакой. Я знала, что он имеет в виду. Ему надо было вернуться домой и надраться, потому что он не выносил трудности, ненавидел больницы и у него зашкаливала тревожность.
Я просидела возле нее всю ночь, откинувшись в этом богоспасаемом кресле, глядя одну из четырех программ больничного телевидения и проверяя во время рекламных перерывов признаки жизни у мамы. Медсестры приходили и уходили. Писали что-то на табличке у ее изголовья и стирали это. Приносили подносы с едой и уносили их нетронутыми. И все это время моя мама спала.
Папа появился уже сильно после восхода солнца, он был в темных очках и со стаканом кофе.
«Хорошо, – подумала я. – Ты выглядишь так же, как я себя чувствую».
Я оставила его рядом с мамой без уверенности, что она сможет когда-либо снова позвать его по имени, и уехала. У меня было лишь одно место в жизни, где мне хотелось оказаться, и я не могла дождаться, когда попаду туда.
Я позвонила Кену ночью из приемного покоя больницы и рассказала, что случилось. В этот момент он был на работе, так что мы не могли толком поговорить, но он сказал, что ему очень жаль, и предложил помочь, если мне что-то понадобится.
Ну и мне понадобилось. Мне понадобилось, чтобы он обнял меня, ведь мне так плохо.
Я остановилась возле дома Кена и, задумавшись, сняла ногу с педали сцепления, отчего моя машина вся затряслась и заглохла со страшным скрежетом. И тут я поняла, что мне действительно плохо. Мне надо было поспать. Поесть. Выпить. Поплакать. Мне был нужен Кен. Причем прямо сейчас, немедленно.
Прежде чем я сумела открыть красную входную дверь, моему измученному, вздрюченному, убитому организму потребовалось три попытки на то, чтобы вставить в замок нужный ключ. Войдя, я в ужасе застыла на месте, увидев Кена сидящим слева от дивана и глядящим по телевизору утренние новости – в новехоньком долбаном откидном кресле.
Мой рот наполнился желчью.
«Кресла».
«Кресла».
«Целая комната кресел».
«Вот как оно начинается».
«Кен больше не хочет, чтобы я к нему прикасалась».
«Вот же диван. Это мое место».
«А у Кена теперь новое место. Отдельное. В ДОЛБАНОМ КРЕСЛЕ».
– Откуда это, на хрен, взялось? – указала я рукой на его новейшее приобретение.
– Ну… – Кен наклонил голову и приподнял бровь. – В «Лейзи-Бой» была летняя распродажа, и я…
– Ты слышал, как я пытаюсь войти? – рявкнула я, маша рукой в сторону двери. – И просто вот так и сидел?
Кен посмотрел на меня с выражением. С долбаным выражением, которое говорило: «Я собираюсь отвечать тебе только коротко, потому что ты взвинчена и не признаешь никаких резонов».
– У тебя есть ключ. Я не думаю…
– Неважно! – перебила я его, проходя в кухню и швыряя сумку на стол. Нагнувшись над раковиной из нержавейки, я поочередно то пила прямо из-под крана, то плескала себе водой в лицо. Когда я закрыла кран и вытерлась, то, обернувшись, обнаружила, что в кухне пусто.
Ворвавшись обратно в гостиную, я уставилась на этого засранца в коричневом кожаном кресле. Он выглядел свежим и отдохнувшим, в чистой майке и спортивных штанах. Он выглядел как гад, которому совершенно насрать на то, что его девушка не спала всю ночь, бегая по больнице и волнуясь, что ее мама может никогда больше не заговорить и не сделать ни единого шага.
– Ну и чего? Начинаем все снова-здорово? – вопросила я, упирая руки в свои тощие бедренные кости.
– Что начинаем? – нахмурил брови Кен, словно бы не имея ни малейшего представления, по какому поводу я могу быть расстроена.
– Снова играть в игру, когда я действительно, на хрен, чем-то всерьез расстроена, – я сморщилась, – а ты отстраняешься от меня как можно дальше до тех пор, пока все это не кончится. – Мой голос сорвался. Плотину прорвало. Плотину, которая сдерживала мои эмоции из-за маминого инсульта, но рядом со мной не было никого, кто мог бы помочь мне построить плотину заново.
Я стояла посреди гостиной Кена, захлебываясь рыданиями, а он старался осознать, что, блин, со всем этим можно поделать.
– Брук…
– Заткнись! – выкрикнула я, закрывая лицо руками.
И Кен не только заткнулся, но еще и встал, и вышел, на хрен, из чертовой комнаты.
Когда он ушел, мой плач перешел от тихих всхлипываний в жалобный вой. Я скорчилась на диване, поджав коленки к груди, и обнимала сама себя, пока наконец не заснула.
Я проснулась от звонка своего телефона. На улице было еще светло, но Кена нигде не было видно.
Влетев в кухню, я ответила на едва ли не сотый звонок.
– Скутер! Мама очнулась и говорит, не переставая. Правда, она болтает, как пьяный пират, – хихикнул папа. На заднем плане мама бормотала что-то малоприличное. – Но доктора говорят, что через несколько дней она будет совсем в норме.
– Как здорово, пап. – И я действительно так думала, хотя наверняка мой голос звучал не так радостно.
– Скутер, ты в порядке?
– Ага. Прости. Ты меня разбудил, так что я слегка в отключке.
– Ну ладно, ты прогуляй Ринго и давай греби сюда, захватив по дороге какую-нибудь пиццу. Мама сказала сестре, что тутошняя еда на вкус, как собачье дерьмо. – И он снова хихикнул.
– Ладно, – зевнула я. – До скорого.
Кидая телефон в сумку, я заметила лежащий рядом с ней блокнот, на верхнем листе которого была записка.
«Брук,
Мне надо на работу. Мне очень жаль, что такое случилось с твоей мамой. Надеюсь, она будет в порядке.
Кен».
Схватив ручку, лежавшую совершенно параллельно блокноту, я вырвала листок с запиской и написала в блокноте свою.
«Дорогой Кен,
Иди на хрен.
Вместе со своим креслом.
ББ».
Потом я вырвала из блокнота второй листок, смяла их оба и швырнула в помойное ведро в гараже.
23
Эту ночь я у Кена не ночевала. И следующую тоже. И еще одну. Мы несколько раз говорили по телефону, но наши беседы были скомканными. Кен не извинился за то, что был эмоционально отчужден, а я не извинилась, что наорала на него. Он спросил, не хочу ли я приехать или, может быть, поужинать вместе, но я наврала, что должна ухаживать за мамой. На самом деле с ней все было хорошо. Она пока восстановилась не на все сто процентов, но дело шло к этому.
Мне же, напротив, было плохо.
После похорон Джейсона мне казалось, что у нас с Кеном случился своего рода прорыв. Казалось, что он начал открываться, начал впускать меня. Казалось, что он старается. Но после маминого удара у меня появилось чувство, что мы оказались там же, где начали.
Кен продемонстрировал, что может быть рядом со мной во всех смыслах, кроме одного. Я думала, что смогу исправить это единственное упущение, но вот спустя месяцы выяснилось, что я даже не определила его причину.
Так что у меня не только были уродские отношения, но я еще, кажется, оказалась довольно хреновым психологом.
«Ну, охренеть».
Мой режим вернулся в привычный цикл «работа – учеба – сон – учеба – уроки – сон», как было в то время, когда Кен был еще просто Пижамой. Мои волосы снова вернулись к своему кудрявому/лохматому состоянию, что и раньше, только теперь они были длиной до плеч. Я поняла, что могу собирать их верхнюю часть в неопрятный пучок на макушке, и решила «Черт с ним», достала свои старые заколки и сбрила на хрен всю нижнюю часть, не попадающую в пучок.
Я обещала маме, что не буду снова брить волосы, если смогу содержать их в таком гладком и прямом виде. Но я не смогла. Очевидно, я ничего не могла содержать в порядке достаточно долго.
В ту ночь я уже несколько часов пыталась готовиться к экзамену по поведенческой психологии, но мой мозг совершенно отказывался со мной сотрудничать. Мои глаза снова и снова пробегали по знакам на листе, просто восхищаясь видом букв, а мозги в это время разбегались по миллиону различных направлений.
«Что, и вот это теперь моя жизнь?»
«Может, продать все это барахло из моей бывшей квартиры и принять тот факт, что я буду жить тут всегда?»
«Разорвать ли мне с Кеном?»
«Он хоть скучает по мне?»
«Я никогда не выйду замуж».
«Надо принять это и заморозить свои яйцеклетки».
«Интересно, сколько стоит заморозить яйцеклетки?»
Знакомый утробный шум прорвался сквозь мои мысли и вернул меня в реальность. Взглянув на окно, я поняла, что, пока я тут растекалась, наступила ночь, а мои жалюзи были совсем открыты. Звук моих личных кошмаров отчетливо приближался. Я отодвинула книжки, откинула покрывало с голых ног, выбралась из постели и потянулась к пластиковой палочке, свисающей с заляпанных никотином жалюзи.
И оторвала ее с концами.
Я стояла там, в короткой маечке и трусах, сжимая отвалившуюся палочку, а мотоцикл Рыцаря подкатил и остановился под фонарем неподалеку от моего дома.
«Черт!»
Бросив бесполезную палку, я метнулась к тумбочке, выключила лампочку и подхватила с пола свою сумку. Ее ремень зацепился за угол видеокассетника Ганса, я споткнулась и врезалась в стену возле окна. Сползая вниз, чтобы Рыцарь меня не заметил, я вытряхнула содержимое сумки на пол в поисках телефона. Я хотела отключить его на фиг, чтобы неизбежный звонок сразу пошел на автоответчик, но Рыцарь оказался быстрее меня. Телефон засветился и задрожал у меня под ногами.
– Ах-х-х, – выкрикнула я, пытаясь прихлопнуть его, как таракана.
«Ду-у-удл-ду-у-удл-ду-у-удл»…
Я ткнула его пальцем, целясь в кнопку отключения, но он вибрировал, и я промахнулась, попав вместо этого на кнопку ответа.
– Панк! – услышала я командный голос Рыцаря, одновременно и в трубке, и из окна.
Я знала, что, если повешу трубку, он так и будет звонить до тех пор, пока я не сдамся и не отвечу или пока за ним не приедет полиция.
С дрожащим вздохом и еще сильнее дрожащими руками я поднесла телефон к голове, держа его в нескольких сантиметрах от лица. Как будто боялась, что Рыцарь укусит меня прямо из телефона.
– Да? – выдавила я.
– Выйди, блин, на улицу.
Я смотрела на светящиеся в темноте звезды на потолке своей комнаты и мечтала куда-нибудь провалиться.
– Нет уж, спасибо.
– Я же извинился, да? Просто выйди и поговори со мной.
В его речи были такие легчайшие намеки на невнятность, вот там, где звуки «с» переходили в «т», и я поняла, что тут надо поаккуратнее. Никто другой просто не заметил бы ничего этого, но я расслышала. Я провела последние шесть лет своей жизни, анализируя любое мельчайшее изменение в поведении Рыцаря, в его позе, настроении, тоне и выражении в поисках признаков опасности. И вот эта легкая невнятность была одним из них.
– Не могу. Отец еще не спит, и если он узнает, что ты тут, то вызовет копов, – соврала я.
– У тебя хотя бы есть чертов отец!
Я прислонилась спиной к стене. Я буквально чувствовала, как ярость Рыцаря проникает с той стороны сквозь деревянные доски стен.
– Рыцарь… – Сделав глубокий вдох, я рассеянно провела пальцем по кожаному чехольчику, в котором лежал мой газовый баллончик. – Чтобы поговорить с тобой, мне необязательно идти на улицу. Мы можем поговорить и так. Но я просто хочу, чтобы ты успо…
– Он умер!
Я выпрямилась.
– Кто умер?
– Мой чертов отец!
Я протянула руку над головой, нащупала свисающий шнурок и, резко дернув, подняла жалюзи. Потом повернулась, высунулась из окна и поглядела на пьяного, горюющего психопата внизу. Призрачные, бесцветные глаза Рыцаря тут же впились в меня взглядом. Даже в темноте я могла точно сказать, что они были покрасневшими и налитыми кровью.
– Рыцарь, я… Мне очень жаль.
Отец Рыцаря был успешным бизнесменом в Чикаго, и у него была идеальная, как на картинке, семья. Эмоционально нестабильный внебрачный сын выглядел не слишком привлекательно, так что он никогда и не признавал Рыцаря своим сыном. Они даже никогда не встречались.
А теперь уже и не встретятся.
Зарычав, Рыцарь указал свободной рукой сперва на меня, потом на землю.
– Блин, спускайся сюда!
Я прижала кулак с все еще стиснутым в нем кожаным мешочком к стеклу. Мне хотелось выйти к Рыцарю. Мне хотелось обнять и успокоить его так сильно, как мне всегда чего-то хотелось, но я понимала, что ему от меня нужно не это. Рыцарю была нужна не моя ласка. Он хотел моей плоти. Крови. Сломанных костей. Он хотел использовать мое тело, чтобы избавиться от своей боли, а потом, поняв, что наделал, бросить его, истекающее кровью, на улице.
– Я тут, – прошептала я, голосом и глазами умоляя его успокоиться. – Ты можешь со мной разговаривать. Видишь? Я же здесь.
– Я ни хрена не хочу разговаривать!
– Я знаю, но это может помочь.
– Гр-р-р-р-р-р! – прорычал Рыцарь, с такой силой стискивая в руке телефон, что я услыхала, как на другом конце линии трещит пластик. – Иди к черту! Спускайся сюда!
– Не могу, – прошептала я, прижимаясь лбом к стеклу.
Рыцарь подскочил к дому и свободной рукой ударил в стену. Я почувствовала, как задрожало стекло у меня под щекой.
– Панк, выходи, на хрен!
– Прекрати! – Я смотрела сверху на его макушку. Его зачесанные назад светлые волосы упали на лоб, когда он ударил в стену. – Рыцарь, ты так разобьешь себе руку, а ты же чертов татуировщик. Успокойся.
Рыцарь снова ударил в стену, и в этот момент я поняла, каково это – быть Кеном.
Я же знала, что значит – быть в серьезных отношениях с тем, с кем ты не можешь справиться. С тем, кто чувствует и переживает гораздо глубже, чем ты сам. Я знала, каково это – заботиться о том, кто требует больше, чем ты можешь дать ему, а потом срывается на тебя за то, что ты не можешь этого сделать.
Я шесть лет занималась именно этим.
Может быть, проблема была вовсе не в Кене?
Может быть, мне, как и Рыцарю, просто надо было самой отвечать за свои чертовы чувства?
– Рыцарь, – сказала я тихо, делая ровно то, что сделал бы Кен, если бы я стояла перед его домом, устроив пьяную истерику посреди ночи. Я перестала сжиматься. Я выпрямила спину. И сказала:
– Мне очень жаль, что так вышло с твоим отцом. Очень, очень жаль. Но я не могу разговаривать с тобой, пока ты пьян и не в себе, так что я вешаю трубку и вызываю тебе такси.
24
– Кен, передай мне вон тот чайник. – Я протянула руку через простирающийся по всему заднему двору Кена ряд фанерных столов и складных металлических стульев.
Мы покрыли их белыми скатертями, чтобы это выглядело как один длинный элегантный стол, но, поскольку мы ничего не могли сделать с разномастными стульями, я просто решила обыграть это.
Кен взглянул на ящик с такими же разномастными чайниками, которые я закупила у всех старьевщиков и во всех антикварных лавках в округе.
– Который?
– Вон тот, бело-голубой, – нетерпеливо щелкнула я пальцами.
Кен приподнял бровь и поджал губы.
– Тьфу ты! Пожалуйста!
С удовлетворенным взглядом Кен передал мне чайник.
За два месяца, прошедшие после нашей размолвки, у нас с Кеном установился довольно уютный образ жизни. Я оставалась у него почти каждую ночь. В те дни, когда у меня была учеба, он с утра собирал мне ланч. Когда у него был просвет на работе, я проводила с ним психологические тесты. По воскресным вечерам он смотрел со мной «Секс в большом городе». Жизнь была на удивление хороша, а ведь единственное, что изменилось, – это мое восприятие.
Мы с Кеном провели утро, собирая полевые цветы на ближайшем поле, и теперь расставляли их во все собранные мной чайники.
Когда я спросила, поможет ли он мне устроить предсвадебную вечеринку для Эми с Алленом, Кен не задумываясь сказал «да». Но естественно, его часть помощи состояла в том, чтобы занять все столы и стулья у соседей, выменять у управляющего местной пиццерией доставку бесплатной еды на пропуска в кинотеатр и закупить по оптовым ценам через тот же кинотеатр все напитки, тарелки и салфетки. Кажется, вся вечеринка обошлась ему дешевле, чем в сотню баксов.
– Я там оставил эту твою анкету на твоем рюкзаке, – сказал Кен, передавая мне очередной чайник с цветами. – Ту, в которой все эти придурочные вопросы.
– Ну да, ту, которая оценивает все типы забавных нарушений, – рассмеялась я.
– Писаться в постель? Серьезно?
Я усмехнулась.
– Ну да, писаться в постель, устраивать поджоги, воровать в магазинах, жестоко обращаться с животными… что там еще?.. Пускать кровь… – И тут, вспомнив кое о ком, кто полностью соответствовал этому описанию, я помрачнела. – Все это могут быть симптомы детской травмы или психического заболевания.
– Ну, тогда я спокоен. Единственное, на что я ответил «да», было самоистязание, и то только потому, что ты это делать отказалась.
– Господи! – вскрикнула я, замахиваясь на него через стол. Мои пальцы коснулись мягкого хлопка его майки. – Да ты просто мазохист. Вот какой будет результат. Там получится «Кеннет Истон – полноценный мазохист. Спасайся, пока можешь».
Я увидела, как радостная улыбка сползла с лица Кена, но в этот момент через заднюю дверь ворвалась Эми с громким криком: «Приве-е-е-ет!» За собой она тащила своего жениха, лучшую подругу и сестру из Аризоны.
В какой-то момент во дворе собралось человек двадцать пять: с одной стороны – парни, вопящие у вытащенного Кеном на улицу телевизора всякий раз, когда Джон Смольц кого-то вырубал, а с другой – девушки, охающие и ахающие над папкой со свадебными планами Эми толщиной в десять сантиметров. Фонари с лимонной коркой отпугивали москитов, мы пили розовый пунш – с изрядным количеством алкоголя, слава Тебе Господи – и восхищались ее подборкой образцов материи, фотографий свадебных платьев, образцов приглашений и вырезок из журналов.
Я улыбалась и кивала, делая вид, что радуюсь за нее, но все это время я мечтала о том дне, когда буду заполнять свою собственную папку на кольцах. Поглядывая на тот конец стола, я наблюдала за Кеном, который улыбался своей голливудской улыбкой и смеялся с друзьями. Нашими друзьями.
«Мы же можем устраивать такое во все выходные», – думала я.
Я оглядела темный лесистый двор с порхающими светляками и цветущими кустами азалий и попыталась представить, куда мы поставим качели. Я взглянула на свой безымянный палец и вообразила на нем подмигивающий мне квадратный бриллиант.
Я была счастлива тут, с Кеном. Он смешил меня, и сердил меня, и делал из меня лучшую версию самой себя. Но самое главное – он заставлял меня хотеть того, чего, возможно, он не мог мне дать. Того, во что он не верил.
Ну, вроде свадеб, детей и волшебства.
Зато я сама верила в них за нас обоих.
Часть III
25
Я проснулась с привычным ощущением, что мою ногу поджаривают на газовой горелке.
Все это время меня беспокоили солнечные лучи, проходящие через выпуклое окно и пытающиеся сжечь меня по утрам заживо. Я умоляла Кена заказать туда шторы или жалюзи. Я даже как-то исхитрилась, вырезала полукруглый кусок фанеры и пристраивала его на ночь в верхней части окна, но после того, как он однажды ночью отвалился и рухнул своим острым углом мне прямо на лоб во время сна, я сдалась.
Но я больше не возражала против того, чтобы просыпаться с пылающими ногами. Потому что это значило, что я просыпаюсь рядом с Кеном.
Я повернулась и прижалась к его крепкой спине. Он всегда спал в позе эмбриона, так что все пылающие-в-ногах-кровати-адские-лучи-смерти нисколько его не волновали.
Я обхватила его за талию, просунула руку между ним и подушкой, которую он прижимал к себе, и поцеловала в затылок.
– Ты проснулся?
– Нет.
Я подняла свою раскаленную докрасна ногу и прижала к его лодыжке.
– А теперь?
Но этот поганец даже не шевельнулся.
– Знаешь, что? Я думаю, у нас сегодня полугодовой юбилей, – улыбнулась я в его шею. – Ну, сегодня ровно шесть месяцев, как мы ходили в Цирк дю Солей. Вообще-то мы встречались и до того, но это был первый раз, когда ты назвал меня своей подружкой, и – Господи, ты помнишь, как я тогда напилась? – Я хихикнула, вспоминая, как притворялась спящей, когда нас остановила полиция. – Мы должны сегодня это отметить! Стоп. Черт. Ты же работаешь. А мы можем пойти завтра?
Кен слегка кивнул и промычал себе под нос что-то типа: «М-м-м-м-хм-м-м».
Я заверещала и стиснула его всем телом. Он был таким милым, когда был сонным. Обычно Кен был жестким, холодным и серьезным – или ехидным, но спал он, свернувшись вокруг подушки, как плюшевый мишка.
И об этом никто не знал, кроме меня.
Кен отыскал под одеялом мою руку и накрыл ее своей. От этого простого жеста мое сердце забилось, а лицо расплылось в улыбке. Я переплела свои пальцы с его пальцами, готовясь наконец сказать то, что уже месяцами сидело на кончике моего языка. То, что я решила сказать какое-то время назад, в тот вечер, когда листала страницы свадебных планов Эми.
То, про что я в ужасе думала, что Кен не чувствует этого в ответ.
С сердцем, бьющимся где-то в горле, я прижалась лбом к широкой сильной спине и прошептала эту правду ему в плечо.
– Я люблю тебя.
В ту же секунду, как эти три слова вылетели у меня изо рта, теплое расслабленное тело Кена напряглось и обратилось в камень в моих руках.
Прошла секунда.
Читать бесплатно другие книги:
