Финансист Истон Биби
– Ты не можешь сделать мне больно, – заявил он. Как будто это было очевидно. Как будто я сама должна была это знать. После чего пронес свое высокое, стройное, прекрасное тело через комнату и исчез за дверью.
«Ты не можешь сделать мне больно».
Я уставилась в открытую дверь, моргая от обиды, вызванной этим небрежным замечанием.
«Ты не можешь сделать мне больно».
Его слова все еще звенели у меня в ушах, когда я услышала доносящийся откуда-то из коридора звук льющейся воды.
«ТЫ… не можешь… сделать мне больно».
Я понимала, что это, скорее всего, относилось к его болевому порогу, и в этом не было ничего личного, но я воспринимала это именно так.
Это было как пощечина.
С утра я предоставила Кену максимум личного пространства. Я подождала, пока он выйдет из ванной, прежде чем пойти чистить зубы. Я долго возилась, нанося лишний слой подводки на глаза и так и сяк укладывая свой взлохмаченный бордовый боб, не в силах решить, зачесать ли его за одно ухо или просто перекинуть вперед и спрятаться за ним, как Кузен из Семейки Аддамс.
В конце концов я остановилась на ухе и изрядной порции фальшивой бодрости. Натянув драные джинсы и черную майку, я сделала глубокий вдох, высоко подняла голову и спустилась по лестнице, как крутая панк-рок принцесса, которую всегда пыталась изображать.
«На фиг этого Кена Истона. Кто он вообще такой? Подумаешь, умный красавчик с убойным телом и офигенным домом. Да плевать. У него даже татуировки нету. Я отказываюсь переживать из-за парня, у которого набито меньше, чем рукав. И у которого нет хотя бы трех пирсингов».
– С добрым утром, – разулыбалась я, входя из гостиной в кухню.
Кен сидел за залитым солнцем столом и ел хлопья из миски. Его волосы были мокрыми после душа. Я чуяла запах мыла «Ирландская весна» через всю комнату. На нем была светло-голубая рубашка, и глаза поэтому казались двумя тропическими лагунами.
Глаза, которые были прикованы к телевизору в гостиной, где мужик в костюме оглашал биржевые новости.
– Хрустики с корицей? – поддразнила я, кинув осуждающий взгляд на коробку, стоящую на столе. – А я-то думала, что ты парень «десяток-яиц-на-завтрак».
Голубые глаза Кена повернулись ко мне.
– Завтрак чемпиона, – ответил он с кривой улыбкой. – Хочешь?
Мой желудок заурчал – нет, зарычал в ответ. Я ответила на обжорство, случившееся в траттории «Густо» в День Валентина, полным воздержанием от пищи на следующий день, но сейчас уже шел день второй, и это было на грани. Даже для меня.
Я почувствовала, как мой рот наполняется слюной, а руки начинают дрожать при виде этой коробки на столе, полной пустых калорий. С этого простого вопроса во мне началась привычная борьба. Борьба между основным инстинктом выжить и моим нерациональным желанием быть Кейт Мосс. Клыки голода впились в стенки моего желудка, но не произвели на меня желаемого эффекта. Мне нравилась боль. Мне нравилось смотреть, сколько я могу вынести, пока она не станет невыносимой.
Может, мы с Кеном, в конце концов, не так уж и отличались друг от друга.
– Нет, спасибо, – ответила я, сглотнув полный рот слюны.
Кен прищурился.
– Ты из тех, кто не завтракает?
– Ага, – ответила я на его вопросительный взгляд упрямым вызовом.
Кен пожал плечами и отнес свою миску в раковину.
С момента, как мы проснулись, он до меня не дотронулся. Блин, да он едва заговорил со мной.
Я стояла посреди кухни, ощущая себя неловкой и нежеланной, а Кен поставил миску и ложку в посудомойку. Открыв соседний ящик, он начал вынимать оттуда всякие мелочи, рассовывая их по карманам своих низко сидящих штанов – ключи от машины, бумажник, синюю ручку, кажется, пачку жвачки. Потом, вынув из ящика последний предмет, он помедлил.
– Мне надо идти, – сказал он, кладя этот предмет на кухонный стол. – Ты запри, когда будешь уходить, ладно? – И Кен убрал руку, оставив на столе… один… серебряный… ключ.
У меня отвисла челюсть. Вытаращенные глаза так и впились в него. А мой мозг визжал на высокой ноте одну-единственную букву, которая звучала довольно похоже на слово «КЛЮ-Ю-Ю-Ю-Ю-ЮЧ»!
Я изо всех сил закивала, вереща:
– Ладно!
А потом бросилась на него.
Отправив Кена, всего измазанного в прозрачной губной помаде, на работу, я заперла дверь, повернулась и оказалась в стране Оз. Солнце грело мою бледную кожу. Птички распевали хором. Куст веселых желтых ромашек начинал цвести под огромным грушевым деревом в палисаднике Кена. Чертова зима наконец убирала от меня свои руки.
В декабре наши отношения с Гансом рухнули и сгорели, захватив с собой нескольких близких друзей и мой первый опыт взрослой независимой жизни. В январе я вернулась в надежную раковину родительского дома, снова став ходящим в джинсах, пишущим контрольные, изучающим психологию призраком студента. Но сейчас, в феврале, возвращаясь домой и восхищаясь блестящим новеньким ключом, висящим на кольце рядом с газовым баллончиком, я ощущала то, чего не испытывала уже давным-давно.
Надежду.
Я попыталась прокрасться через порог родительского дома на цыпочках, но это было бесполезно. Меня засекли.
– Брук Бредли, иди сюда и садись. – Мама стояла в дверях кухни, уперев одну руку в бок, а другой указывая на стул и демонстрируя обычно несвойственную ей строгость. Ее длинные рыжие волосы были убраны в высокий пучок, на ней был ее обычный воскресный наряд из спортивных штанов и выкрашенной кругами майки.
Повесив голову, я пристыженно прошла по коридору.
Сев там, где мне велели, я бросила свою сумку под наше жалкое подобие кухонного стола.
– Все эти ночные возвращения, когда тебе только вздумается, должны прекратиться, – заявила мама. – Я знаю, что ты уже взрослая, но, когда ты не приходишь вовремя, я не могу уснуть. Я всю ночь не сплю и волнуюсь за тебя. – Она начала расхаживать по линолеуму, размахивая руками. – Если ты собираешься жить тут с нами, нам просто… Ну, не знаю… Надо будет вернуться к какому-то времени отбоя…
Когда я уже решила, что она закончила, она добавила:
– И ты должна есть. Ты выглядишь… истощенной.
Я прыснула. Я не могла удержаться. Она была такой милой, когда сердилась.
– Мам, – начала я, подняв руки и стараясь не рассмеяться. Поглядев по сторонам, чтобы убедиться, что папа нас не слышит, я сказала: – Я приходила домой посреди ночи только потому, что засыпала на диване у Кена.
– Значит, ты должна оставаться там, если так хочешь спать. Небезопасно ездить так поздно, на дороге в такое время полно пьяниц и копов.
– Я так и сделала. Прошлой ночью.
– Ну… тогда ладно.
– Ладно.
– Хорошо.
Я приготовилась к очередной лекции насчет презервативов, но вместо этого мама испустила облегченный вздох и плюхнулась на стул напротив меня.
– Значит… – улыбнулась она, опираясь веснушчатым подбородком на руку, сухую от многих лет возни с глиной и краской, – Кен. Это тот самый, что помогал тебе готовиться к контрольным по курсу истории искусств, да? Кто он вообще?
Я рассмеялась.
– Он… Не знаю. Но он не моего типа. Вот совсем.
– Это хорошо, – улыбнулась мама. Глаза у нее были усталыми. – Потому что твой тип отвратный.
Мы обе расхохотались, отчего папа закричал из гостиной:
– Эй, девушки, потише там! – Очевидно, наш смех мешал ему полностью сосредоточиться на тоскливых глупостях CNN.
Заглушая смех рукой, мама встала, чтобы взять свою чашку кофе со стола у раковины.
– Знаешь, если ты волнуешься, просто позвони мне, – сказала я, тоже поднимаясь.
Мама сделала большой глоток.
– Я так и сделала.
Вытащив телефон из сумки, я увидела, что у меня там не один, а три пропущенных звонка.
– Вот черт. Я, наверно, оставила сумку внизу на всю ночь. Прости, мам.
Она посмотрела на меня с выражением, которое я видела тысячу раз. Оно говорило: «Если бы это было разрешено законом, я выдрала бы тебя как сидорову козу прямо на месте».
Выскользнув из кухни с виноватой гримасой на лице, я повернулась и взбежала по лестнице в свою детскую спальню. Когда я переехала к Гансу, мама отремонтировала ее, содрав все мои плакаты и картины и выкрасив стены в страшно унылый пастельно-голубой цвет. Но хуже, чем цвет, был размер комнаты. В эту комнату не влез бы даже «Фольксваген», а я умудрилась засунуть в эту обувную коробку все свое барахло плюс все то дерьмо, которое вывезла от Ганса, когда мы расстались. Кастрюли и сковородки свисали с потолка, как бликующие шары. Занавески для душа, просто занавески и оконные жалюзи торчали из-под кровати. Вилки, ложки и ножи делили ящик комода с моим нижним бельем. А пульт от огромного телевизора Ганса лежал на книжной полке как трофей.
Если жизнь с Гансом была адом, то жизнь с родителями – чистилищем.
Плюхнувшись на незастеленную кровать, я закурила, оперлась о подголовник и прослушала сообщения.
Суббота, 15 февраля, 23.50. «Би-и-иби-и-и, это мама. Хотела спросить, когда ты будешь дома. Перезвони мне. Целую».
Воскресенье, 16 февраля, 2.06. «Да, блин, я оставлю чертово сообщение».
Ясный, низкий голос Рыцаря вырвался из трубки, как удар в живот. Я закашлялась и выпрямилась, чувствуя, как сразу забилось сердце от этих шести коротких слов.
«Я хочу сообщить, что ты трусливая мелкая сучка, которая не отвечает на чертовы… – Дальше шел белый шум слившихся в одно невнятных криков, ругани, звяканья пивных бутылок. – Да ухожу уже, пидор, – раздался на расстоянии голос Рыцаря, явно говорящего с кем-то еще. – Только посмей до меня дотронуться, пидор. Вот только тронь и увидишь, что будет». – После чего раздался шорох, хрип, громкий удар, и запись прекратилась.
Я сидела, застыв, стараясь убедить свою нервную систему, что я в безопасности, когда включилось третье сообщение.
Воскресенье, 16 февраля, 7.42. «Биби, это снова мама. Немедленно возвращайся домой. Тебя не было всю ночь, и ты так и не перезвонила. Я страшно за тебя беспокоюсь. Ясно? Хорошо, пока».
Я медленно опустила телефон на колени и долго моргала в пустоту, пытаясь переварить бурлящие во мне эмоции. Обожание мамы сменялось страхом перед Рыцарем, который уступал злости на него, которая возвращала меня к сожалению о том, как я поступила с мамой, – и тут внезапно сквозь все это на поверхность вырвалось новое, неожиданное чувство – веселый девчачий восторг.
Нажав комбинацию цифр, которую я знала наизусть, я затаила дыхание и ждала, чтобы моя лучшая подруга взяла трубку.
– Да, Би?
– Джулс! Господи, только угадай, что?
– Сама скажи.
– Кен никакой не гей и не серийный убийца. Он мазохист!
Я услышала, как Джульет закатывает глаза.
– Мазохист.
– Угу, – яростно закивала я.
– То есть у тебя с Пижамой теперь будут садо-мазо отношения?
– Угу. И он дал мне ключ от своего дома! – заверещала я.
– Что ж, звучит совершенно нормально и совсем даже не быстро.
– Заткнись, – хихикнула я. – Ты просто сучка.
– Пожалуйста, скажи, что он зовет тебя Госпожа Би.
– Блин, да зачем я вообще с тобой разговариваю?
– Госпожа Би, Королева Тьмы. Тебе надо бы покраситься в черный.
– Ненавижу.
– И прикупить прищепок для сосков.
– Тут не я мазохист.
– А они и не для тебя.
– Я вешаю трубку.
– Пока, Госпожа Би. Удачной порки!
13
– Ой, Кен! Ты купишь мне вина? Тут продают вино!
– Смотри, а вон тетенька с программками. Мне нужна программка!
– Боже мой! Ты видел эти майки?
– И топики.
– И кофейные чашечки!
Я как заведенная вертела головой по сторонам, пока Кен вел меня за локоть сквозь лавку сувениров большого шатра Цирка дю Солей. Снаружи этот шатер в спиральные густо-синие и ярко-желтые полосы был размером с городской квартал, а внутри это была страна чудес, цвета, звука, запахов и сувениров, а ведь мы еще даже не добрались до своих мест.
– За эти деньги можно купить бутылку вина.
– Эти программки стоят пятнадцать баксов.
– Нет.
– Ты в жизни это не наденешь.
– Ты же даже кофе не пьешь.
Когда мы добрались до своих мест, я скукожилась до размеров капризного двухлетки. Я сидела, сложив руки на груди, и хмурилась, когда в зале погас свет и зажглись огни на сцене. Ганс скупил бы мне все, чего только ни пожелало бы мое сердечко… Ну конечно, пока его кредитка не заблокировалась бы. Но только не Кен. Не-е-е-е-ет. Он всегда такой ответственный, блин.
Шум леса, и крики зверей, и племенные барабаны, и оперное пение охватили зал, а акробаты, одетые, как фантастические доисторические рептилии, выползли на сцену и расползлись по залу. Одна особенно хищная птица-женщина пробиралась по нашему ряду, она остановилась возле нас и щелкнула на меня клювом. Человек с белоснежными ангельскими крыльями спустился из-под купола, и две шелковые ленты, разматываясь, падали в зал, а его почти обнаженное тело вращалось вокруг своей оси.
А я все дулась.
Акробаты вертелись.
Жонглеры жонглировали.
Гимнасты прыгали, делали колесо и взбирались друг на друга.
А я все дулась.
Я продолжала дуться и даже не заметила, как Кен встал со своего места, пока в поле моего зрения не появился пластиковый бокал, полный золотистой жидкости. Обернувшись влево, я обнаружила сидящего возле меня спокойного хорошо одетого мужчину, глаза которого не выдавали никаких эмоций. В одной руке он держал бокал шардонне, а в другой – что-то большое, прямоугольное и плоское в пластиковом пакете.
Я протянула к своему добру обе загребущие ручонки, и мое лицо расплылось в бессовестной улыбке. С ловкостью акробата Кен в последний момент убрал руку с бокалом вина.
– А что надо сказать? – спросил он с легкой довольной ноткой в бархатном голосе.
Я закатила глаза, но все равно не могла сдержать улыбку.
– Спаси-и-ибо, Ке-е-ен, – проурчала я, растягивая все гласные.
Удовлетворенный моим урчанием, Кен вручил мне вино и программку. Когда я забирала их, наши пальцы соприкоснулись, и по моей руке и по всему телу промчался электрический разряд. Образ его прекрасного обнаженного тела встал у меня перед глазами. С нашей первой ночи прошла неделя. Неделя, полная учебы, работы, уроков и сложностей в расписании, но Кен все равно умудрялся видеться со мной каждый день. Если он дежурил ночью, то приходил пообедать со мной. Если у меня были занятия, он брал меня поужинать вместе по пути домой. А если мы были оба свободны вечером, то он звал меня к себе, прекрасно зная, что я приду не для того, чтобы устраивать чертов подушечный бой.
Если бы я не знала, с кем имею дело, я бы могла подумать, что Кен – мой бойфренд.
Но ведь он не признавал всех этих глупостей.
Глядя на его опустевшую руку, я почувствовала, как мой рот увлажняется. Если уж нельзя обниматься, то хотя бы держаться за руки тоже было бы неплохо. Мне так хотелось снова ощутить этот разряд. Мне было это необходимо. Такая малость, чтобы помочь мне продержаться вечер до того, как я смогу содрать с него этот галстук и привязать его им к кровати.
Осушив для храбрости свой бокал вина, я поглядела, как правая рука Кена спокойно лежит на колене. Я хотела схватить ее, переплести наши пальцы и завладеть ею, но в последний момент струсила и только обхватила его мизинец указательным пальцем.
«Что за фигню ты тут делаешь?»
«Отстань! Сама не знаю!»
«Это же ненормально».
«Да! Я в курсе!»
Я уже готова была извиниться и умереть от ужаса, когда Кен медленно повернул руку, подставляя мне открытую ладонь.
Я недоверчиво уставилась на нее, а мою кожу защипало тысячей крошечных укольчиков-стрелок с сердечками на концах. Прижав свою ладонь к его ладони, я прикусила губу и внутренне заверещала от восторга, когда Кен переплел свои теплые пальцы с моими ледяными.
До конца представления я пребывала в своем собственном мирке, перелистывая глянцевые, красочные страницы программки, прихлебывая белое вино, которое Кен покупал мне, как только замечал, что мой стакан опустел, и делая вид, что смотрю куда угодно, только не на наши соединенные руки.
Когда представление закончилось, я осознала, что мне трудно сфокусироваться на своих ногах, стоящих на земле. Когда я попыталась выйти из шатра, земля закачалась и начала куда-то ускользать. Мы с Кеном поужинали перед началом представления, но я заказала только салат, и тот умудрилась распихать по краям тарелки, чтобы это выглядело так, будто я что-то съела. Мой желудок был переполнен дешевым вином с добавкой дорогущего листового салата, и меня просто рубило с ног.
– Кен, – прошептала я, опираясь на него, чтобы не упасть. – Ты меня напоил.
– На здоровье, – подмигнул он, обводя мимо парочки, которая фотографировалась у выхода.
– О-о-о-о! Давай тоже сфотографируемся! – Я заставила Кена остановиться и вытащила из сумки свой маленький фотоаппарат.
Всучив его этой милой парочке, я обхватила Кена за талию и улыбнулась на камеру. Когда фотография была сделана, мне не захотелось отпускать его, и я не отпустила. Так и отправилась, спотыкаясь, в сторону парковки, зарывшись как можно глубже в Кена и его пузырь личного пространства. Мне там так нравилось.
– А ты знаешь, что прижиматься к тебе – все равно что сидеть в сушилке? – икнула я.
– В сушилке? – Кен указал вперед. – Осторожно, бордюр.
– Угу, – хихикнула я, сходя с тротуара и переходя улицу. – Ты такой теплый и тихий, и пахнешь отдушками для белья, и вокруг тебя такое тихое щекотное напряжение.
– Статическое? – Кен потянул меня за руку. – Бордюр.
Мы зашли на парковку и прошли туда, где Кен поставил свой маленький «Эклипс».
– Не-а, – возразила я, с излишней силой мотая головой. – Ты электрический, – хихикнула я, внезапно вспомнив слова песни «Электро-Буги»: – Ты чувствуешь! Ты электрический! Буги-вуги-вуги!
Кен рассмеялся, и этот низкий бархатный звук согрел меня до костей.
– Это все происходит совсем не так, – хихикнул он, нажимая кнопку на брелоке. – Ты будешь ночевать у меня? – спросил он, открывая дверцу с моей стороны и убеждаясь, что моя задница опустилась на сиденье машины, а не на асфальт возле нее.
– Угу, – кивнула я с улыбкой от уха до уха.
– Вот и хорошо. Потому что я все равно не позволил бы тебе рулить в таком состоянии.
Я попыталась нахмуриться, пока он обходил машину.
– Ну не настолько уж я пьяна.
Пытаясь скрыть довольную улыбку, Кен завел мотор и включил заднюю передачу.
Фыркнув, я направила палец на его чертово прекрасное лицо.
– Эй! Я все видела. Ты нарочно это сделал, да? Чтобы я набралась, а ты потом надрал мне жопу?
Заставить рассмеяться Кеннета Истона всегда будет одним из величайших достижений моей жизни. С очаровательным румянцем, хихиканьем и белозубой улыбкой, Кен просто помотал головой и выехал с парковки.
– Что, не надерешь? – надулась я.
Кен не смотрел мне в глаза, но продолжал улыбаться.
– Ты мне нравишься, когда пьяная.
«Ты мне нравишься…»
Эти три слова отдались у меня в ушах, закрутились в моем мозгу и радужными конфетти осыпали мое сердце…
«Ты мне тоже…»
– Эй! Если тебе нравится, когда я пьяная, то выпей как-нибудь со мной. Будет так здорово!
Улыбка Кена исчезла. Он помолчал с минуту. Красные тормозные огни передних машин освещали его серьезное лицо. Я видела, как дернулся его кадык, когда он наконец сказал:
– Я тебе пьяным не понравлюсь.
– Почему?
Не глядя на меня, Кен выехал на шоссе. Я бесстыдно пялилась на его безупречный профиль, думая, что же может не понравиться мне в человеке, которому он принадлежит.
– Пьяный я становлюсь… бешеным.
– Правда? – вырвалось у меня. Я потянулась к нему. – Но ты же всегда такой… – «отвратительно тихий… сдержанный до ненормального…» – спокойный.
Глаза Кена предупреждающе сверкнули.
– Теперь – да, но в старших классах школы… – Его голос дрогнул при этом воспоминании. – Я напивался у родителей в подвале, а потом выходил на улицу и устраивал всякое. Я был депрессивным и разрушительным. И только когда меня арестовали, я понял, насколько вышел из-под контроля.
– Тебя? Арестовали?
– Ага. И если бы я напился, меня снова арестовали бы… прямо сейчас.
Когда Кен произнес это, я заметила, что к красным отблескам, пробегающим по его лицу, присоединились голубые. Поглядев вперед, я увидела источник этих огней. Шоссе перед нами было перегорожено полицейской машиной для выборочных проверок на алкоголь.
– Блин! Я несовершеннолетняя! А что, если меня тоже проверят?
Кен пожал плечами, явно не взволновавшись.
– Без понятия. Может, ты просто притворишься, что спишь?
План был неплохим. Закрыв глаза, я опустила голову на пассажирское стекло. Но даже в своем пьяном состоянии я сообразила, что если бы не Кен, то это я могла бы сейчас попасть под проверку.
«Я должна брать его с собой повсюду».
Я почувствовала, как Кен пошевелился, и мое лицо залил яркий луч света.
– Это ваша подружка?
– Да, сэр.
– Как ее имя?
– Брук Бредли.
– Откуда вы едете?
Полицейский задал еще с десяток вопросов, прежде чем отпустить нас, но я их не слышала. Я была слишком занята тем, что стискивала кулаки и закусывала щеки, чтобы не затянуть песню и не пуститься в пляс прямо на месте.
«Да, сэр!»
«Он сказал: „Да, сэр!“»
«И даже не задумался!»
«Это ваша подружка?»
«Да, сэр!»
Едва Кен проехал через барьер, я выпрямилась, и мое лицо расплылось в широченной улыбке подвыпившей девицы.
– Так ты там еще не спишь? – спросил Кен.
– Не-а, – захихикала я.
– А что смешного?
– Да так, только что услышала забавные новости насчет твоих отношений кое с кем.
– А, правда? – переспросил Кен, и его голос слегка дрогнул в конце фразы. – И что, хорошие новости?
Я кивнула.
– Это были просто отличные новости.
14
На следующее утро я проснулась, чувствуя себя в жопе. Медленно приходя в сознание, я внутренне перебирала все свои части тела.
«Ноги? Жарятся под чертовой лупой».
«Желудок? Напоминает бурлящую кислотную ванну».
«Рот? На удивление свежий».
Подтянув колени к груди, чтобы спастись от испепеляющих лучей в изножье кровати, я перекатилась на бок и потянулась к Кену. У меня в голове маячили смутные воспоминания, как он держал мне волосы, пока я блевала, как искал щетку в моей ночной сумке, как снимал с меня ботинки, пока я, закрыв лицо руками, причитала: «Не смотри на меня».
Читать бесплатно другие книги:
