Дочь часовых дел мастера Мортон Кейт

Глава 21

В пятницу, в шесть часов вечера, все четверо, одетые с чужого плеча, вышли из дома и зашагали по тропинке к деревне. До места доскреблись относительно быстро: уже в шесть тридцать, всего после пары остановок – сначала у поля, чтобы полюбоваться на большеглазых коров с длинными ресницами, потом для того, чтобы дать Типу подобрать понравившиеся ему камешки, – они пересекли треугольную деревенскую лужайку и встали у дверей «Лебедя».

Миссис Хэммет предупредила их, чтобы они вошли в парадную дверь, как обычно, но повернули не налево, в паб, а направо, в гостиную.

Сама она была уже там, пила коктейль с другой гостьей – высокой женщиной лет пятидесяти, в очках с такой изумительной черепаховой оправой, какой Джульетта не видела никогда в жизни. Они обернулись, когда Джульетта с детьми ввалилась в парадную дверь, и миссис Хэммет воскликнула:

– Всем добро пожаловать! Проходите, я так рада, что вы смогли выбраться.

– Извините, мы опоздали. – Джульетта с улыбкой кивнула на Типа. – По дороге нам попались камешки, очень важные, их нужно было собрать во что бы то ни стало.

Женщина в очках сказала:

– Этот мальчик мне нравится. – Легкий акцент наводил на мысль об Америке.

Дети довольно спокойно выстояли процедуру знакомства и произнесли все положенные фразы, которые Джульетта вбивала в них по пути. Затем она отправила их в холл, заметив там пару глубоких кожаных кресел, – отличное место, где трое голодных отпрысков смогут дождаться ужина, никому не мешая.

– Миссис Райт, – сказала миссис Хэммет, когда Джульетта вернулась, – это доктор Лавгроув. Доктор Лавгроув остановилась у нас, в номере наверху. Для нее это тоже повторный визит в нашу деревню. Сороковой год, наверное, особенный – всем захотелось вернуться именно сейчас!

Доктор Лавгроув протянула руку.

– Очень рада встрече, – сказала она, – и, пожалуйста, зовите меня Адой.

– Спасибо, Ада. А я Джульетта.

– Миссис Хэммет рассказывала, что вы с детьми живете сейчас в Берчвуд-Мэнор?

– Да, в воскресенье приехали.

– Много лет назад там была школа, я в ней училась.

– Да, я слышала, что когда-то давно там учили детей.

– Да уж, давным-давно, я бы сказала. Школы нет уже много десятков лет, она закрылась почти сразу после моего отъезда. Рухнул один из последних бастионов допотопных представлений о том, что должно представлять собой женское образование. Много шить, еще больше петь, а книжки, насколько я помню, мы не столько читали, сколько носили на голове – для улучшения осанки.

– Ну уж, ну уж, – возразила миссис Хэммет. – Люси старалась как могла. Да и вам, доктор, местное образование пошло только на пользу, как я погляжу.

Ада засмеялась:

– Это верно. И насчет Люси вы тоже правы. Я так надеялась повидаться с ней.

– Эх, жалко, не вышло.

– Это я во всем виновата. Слишком долго тянула. А смерть никого не ждет, не подождала и Люси. Как ни странно, но именно школа в Берчвуде, при всех ее странностях, определила весь мой дальнейший жизненный путь. Я ведь археолог, – пояснила она. – Профессор университета в Нью-Йорке. А началось все с членства в Обществе изучения естественной истории, которое учредила в своей школе мисс Рэдклифф. Люси – то есть мисс Рэдклифф – была настоящим энтузиастом. Позже мне доводилось встречать преподавателей, которые не обладали и вполовину таким острым чутьем, как она, – ее коллекция окаменелостей и других находок была превосходна. Комната, в которой они хранились, была истинной сокровищницей. Жаль только, места было мало. Вы наверняка уже видели ее: на втором этаже, крошечная, у самой лестницы.

– Теперь там живу я, – ответила Джульетта с улыбкой.

– Тогда можете себе представить, как там было тесно от полок, которые громоздились от пола до потолка, заставленные и заваленные всевозможными предметами.

– Могу, – ответила Джульетта, берясь за блокнот, без которого не выходила из дома. – А еще мне нравится думать, что у одного дома было столько разных воплощений. Это навело меня на мысль.

И она сделала короткую запись, добавив, что пишет серию очерков под общим названием «Письма из провинции», а миссис Хэммет тут же добавила:

– Я и мои дамы уже стали героинями дебютного очерка, ни больше ни меньше! Вы ведь пришлете нам копии, миссис Райт?

– Я специально просила об этом редактора и оставила ему адрес, миссис Хэммет. Посылка будет ждать вас на почте в понедельник утром.

– Замечательно! Дамы так взволнованы. А если станете писать о Люси, не забудьте сказать, что она была сестрой Эдварда Рэдклиффа.

Джульетта свела брови: имя показалось ей смутно знакомым.

– Художник. Из Пурпурного братства, о котором сейчас столько говорят. Он умер молодым, так что о нем мало кто помнит, но это он купил дом в излучине реки. Там что-то случилось, настоящий скандал. Он и его друзья приехали в дом на лето – давным-давно, моя мать была еще девчонкой, но до своего смертного часа помнила, как все произошло. Убили молодую красивую наследницу. Они с Рэдклиффом должны были пожениться, но ее смерть разбила ему сердце, и он никогда больше не возвращался в наши места. А дом достался Люси по завещанию.

Дверь отворилась, и раскрасневшийся – прямо из-за стойки паба – мистер Хэммет придержал ее перед молоденькой служанкой, которая с озабоченным видом внесла поднос, на котором исходили аппетитным парком тарелки.

– А, – просияла миссис Хэммет, – вот и ужин поспел. Сейчас вы увидите, что наша кухарка умеет сделать с обычным рулетом из колбасных обрезков на пару!

То, что сотворила из этой незамысловатой пищи кухарка, иначе как чудом назвать было нельзя. Колбасные обрезки на пару никогда не входили в число любимых блюд Джульетты, но этот рулет, политый густым – не-спрашивайте-из-чего – соусом, просто таял во рту. Что еще приятнее, дети вели себя за столом лучше некуда: на все вопросы отвечали вежливо, хотя, может быть, слишком уж подробно – но это смотря на чей вкус, – и даже сами задавали вопросы, и совсем не глупые. Тип, правда, умудрился влезть пальцами во все лужицы свечного воска по очереди, а потом наследил на скатерти, оставив отпечатки, которые, застыв, превратились в подобие маленьких окаменелостей, но зато никто не забыл сказать после еды спасибо, никто не промокал скатертью нос, а когда Беа вежливо спросила, нельзя ли им снова вернуться в холл, где они продолжат играть в карты, Джульетта счастливо сказала «да».

– Вашим детям нравится в Берчвуд-Мэнор? – спросила Ада, пока горничная миссис Хэммет все с той же озабоченной миной разливала кофе и чай. – Для них ведь здесь все в овинку после Лондона?

– К счастью, перемена места, похоже, пошла им на пользу.

– А как же, в деревне детям всегда есть чем себя занять, – сказала миссис Хэммет. – Хотела бы я посмотреть на ребенка, которому не понравилось бы в наших местах.

Ада рассмеялась:

– Жаль, что вы не видели меня в детстве.

– И что, вам тут не понравилось?

– Потом-то, конечно, понравилось. Но сначала нет. Я родилась в Индии и была там счастлива до тех пор, пока в один прекрасный день меня не посадили на корабль и не увезли сюда, в школу. Я заранее настроилась на то, что не полюблю здешние места, и не полюбила: все здесь казалось мне слишком воспитанным и пресным. Непривычным, мягко говоря.

– Как долго вы пробыли в этой школе?

– Чуть больше двух лет. Ее закрыли, когда мне исполнилось десять, и тогда меня отправили в большую школу почти в самом Оксфорде.

– Ужасный был случай, – сказала миссис Хэммет. – Одна девочка утонула во время летнего пикника. Школа потом недолго протянула. – И она, нахмурившись, поглядела на Аду. – А ведь вы, доктор Лавгроув, наверное, были там, когда это случилось.

– Да, была, – подтвердила Ада, которая сняла очки и протирала теперь линзы.

– Вы знали ту девочку?

– Не слишком хорошо. Она была старше.

Женщины продолжали разговор, но Джульетта задумалась о Типе. Он ведь говорил о девочке, которая утонула в реке, и теперь она гадала, мог ли он услышать об этом здесь, в деревне. Нет, вряд ли, он ведь говорил ей о девочке еще утром их первого дня в Берчвуде – у него просто не было времени пообщаться с кем-нибудь из деревенских. Может, конечно, ему шепнул что-нибудь тот нервный молодой человек из АИИ. Да, теперь Джульетта вспомнила: вид у него был вполне себе на уме.

Но может ведь статься, что Тип просто высказал свои самые потаенные страхи. Разве она сама не твердила ему – больше, чем другим, – чтобы он был осторожнее? Алан сейчас сказал бы: «Вот, говорил я тебе, будешь над ними трястись, вырастут никчемными трусишками». А может, Тип просто угадал: люди ведь тонут в реках; можно побиться об заклад, что на каждом квадратном метре Темзы за всю ее историю кто-нибудь да утонул, и наверняка не проиграешь. А она просто находит себе лишний повод для беспокойства, как всегда, когда дело касается Типа.

– Миссис Райт?

Джульетта моргнула:

– Извините меня, миссис Хэммет. Я тут замечталась.

– Надеюсь, у вас все в порядке? Хотите еще кофе?

Джульетта с улыбкой пододвинула к ней свою чашку и, как это часто бывает с людьми, которые в одиночку сражаются с тревогой, словно с превосходящими силами противника, вдруг обнаружила, что уже рассказывает о своих переживаниях этим двум женщинам.

– Бедный мышонок, – сказала миссис Хэммет. – И неудивительно, после всего, что на него свалилось. Но ничего, он справится, вот увидите, не хуже других будет. Не успеете оглянуться, как пройдут недели, и окажется, что он и думать забыл о своей «подружке».

– Наверное, вы правы, – сказала Джульетта. – У меня самой никогда не было выдуманных друзей. Вот почему мне кажется странным, что можно вот так, ни с того ни с сего, взять и придумать человека.

– А эта придуманная подружка что, подбивает его на шалости?

– Нет, слава богу, нет, миссис Хэммет. Я бы даже сказала, что она, наоборот, хорошо на него влияет.

– Святые небеса! – всплеснула руками хозяйка. – Может, она и сейчас здесь? У меня еще никогда не было воображаемого гостя.

– К счастью, нет. Осталась дома.

– И на том спасибо. Как думаете, это хороший признак, если она нужна ему не всегда, а только время от времени?

– Может быть. Хотя он рассказывал мне, что приглашал ее пойти с нами. И кажется, она ответила, что не может ходить так далеко.

– Может, она инвалид? Как любопытно! А больше он ничего об этой девочке не рассказывал?

– Вообще-то, она совсем не девочка. Она леди. Не знаю, правда, что можно сказать обо мне как о матери, если мой ребенок взял себе в подружки взрослую женщину, которую сам и придумал.

– Может быть, она – ваше второе «я», – предположила миссис Хэммет.

– Нет, это вряд ли. Судя по тому, что говорил сын, она – моя полная противоположность. Длинные рыжие волосы, белое платье, тоже длинное. Он очень точно все описал.

Ада, которая до сих пор молчала, вдруг подала голос:

– А вы считаете, что ваш ребенок никогда вас не обманывает?

На миг все смолкли, и миссис Хэммет с нервным смешком ответила:

– Да вы шутница, доктор Лавгроув. А вот миссис Райт тревожится.

– Я бы на ее месте не стала, – сказала Ада. – По-моему, вся эта история означает только одно: ее малыш – творческая личность, просто он изобрел свой способ справляться с тяготами жизни.

– Вы говорите совсем как мой муж, – сказала Джульетта с улыбкой. – И скорее всего, вы правы.

Когда миссис Хэммет вышла проверить, как там пудинг, а Ада, извинившись, отправилась «подышать воздухом», Джульетта решила тоже воспользоваться минуткой и навестить детей. Рыж и Беа нашлись сразу: оба сидели в уютном уголке под лестницей и, забыв обо всем на свете, дулись в джин рамми.

Джульетта оглядела холл в поисках Типа:

– А где ваш брат?

Ни один из них не поднял головы от карт.

– Не знаю.

– Тут где-то.

Джульетта постояла на нижней ступеньке лестницы, положив руки на перила и оглядывая холл. Когда ее взгляд скользнул вверх, по застланным ковром ступенькам, на долю секунды ей показалось, что на площадке стоит Алан со своей инфернальной трубкой в зубах.

По этой самой лестнице она взбежала в тот день и нашла его наверху, во всеоружии, готового продолжать спор.

Искушение подняться по лестнице оказалось слишком велико.

Перила так знакомо гладили ладонь, что, прежде чем шагнуть на площадку, Джульетта закрыла глаза и представила, будто возвращается в то время. Воздух вокруг был напоен воспоминаниями. И Алан был так близко, она даже чувствовала его запах. Но когда она открыла глаза, он, со своей кривоватой иронической улыбкой, куда-то исчез.

Площадка второго этажа ничуть не изменилась с тех пор. Чисто прибранная, она изобиловала деталями, которые выдавали если не художественный вкус, то, по крайней мере, хозяйскую заботу. На столике в фарфоровой вазе стояли свежие цветы, на стенах висели картинки с изображениями местных достопримечательностей, пеструю ковровую дорожку, видимо, совсем недавно подмели. И пахло тоже по-прежнему – хозяйственным мылом и полиролем для мебели, с оттенком едва уловимого, но такого утешительного духа однодневного эля.

Да, но вот маленького легконогого мальчика здесь не было.

Спустившись вниз, Джульетта услышала знакомый голосок, доносившийся откуда-то с улицы. Вечером, когда они с детьми подошли к пабу, она сразу обратила внимание на скамью, поставленную под окном, вплотную к стене, и теперь подошла к тяжелой светомаскировочной шторе, отвела ее в сторону, просунула голову в щель и заглянула за край подоконника. Так и есть, вот он: сидит на скамье, в руках камни и палочки, рядом Ада, оба увлеченно беседуют.

Джульетта улыбнулась себе под нос и тихо отошла от окна, осторожно вернув назад штору, чтобы не потревожить детей. Почему детей? Тип ведь говорил с Адой. О чем бы те ни говорили, Типу явно было интересно, вон он как увлекся.

– Вот вы где, миссис Райт.

Это была миссис Хэммет: она суетилась вокруг горничной, которая опять тащила нагруженный тарелками поднос.

– Готовы к сладкому? Рада сообщить, что сегодня у нас бисквит – без яиц, зато с клубничным желе!

В воскресенье утром, впервые после приезда, Джульетта проснулась раньше детей. Ей не спалось и не лежалось, и она, накинув кое-какую одежку, вышла погулять. Но направилась не к реке, а в другую сторону, в деревню. Поравнявшись с церковью, она увидела снаружи людей, пришедших на раннюю службу. Среди них была и миссис Хэммет, которая заметила ее и помахала рукой. Джульетта ответила улыбкой.

Дети остались дома, так что внутрь она не пошла, а только послушала часть проповеди, присев на скамью у крыльца: священник говорил об утрате и любви, а еще – о несгибаемости человеческого духа, идущего рука об руку с Господом. Проповедь была хорошая, вдумчивая, да и священник оказался незаурядным оратором, но у Джульетты мелькнула мысль: сколько еще таких проповедей придется сочинить ему и другим викариям по всей Англии, прежде чем кончится война?

Она стала разглядывать кладбище. Прелестное тихое местечко. На земле – кудрявый плющ, под землей – мирный сон. Могильные камни шепчут о молодости и старости, а еще о том, что слепая смерть одинаково приходит ко всем. Ангел, прекрасный и одинокий, склонил голову над книгой, потемневшие от времени длинные кудри упали на холодную страницу. Есть в тишине мест, подобных этому, нечто, наполняющее душу благоговейным трепетом.

Когда из церкви понеслись аккорды элгаровского «Нимрода», Джульетта встала и пошла по кладбищу, вглядываясь в имена и даты на пестрых от лишайника надгробиях, читая любовно подобранные строки о вечности и покое. Удивительно, с одной стороны, люди так ценят жизнь отдельного человека, что запечатлевают на камне недолгий срок пребывания каждого на этой древней земле; а с другой – они же ведут массовую и бессмысленную бойню, без счета истребляя друг друга.

В дальнем конце кладбища Джульетта задержалась у могилы, на которой прочла знакомую фамилию. «Люси Элиза Рэдклифф, 1849–1939». Рядом было другое надгробие, более старое, под ним, видимо, лежал брат, о котором миссис Хэммет говорила вчера за ужином – Эдвард. Под именем Люси было написано: «Прошлое не прошло». Джульетта даже перечитала строчку дважды, так не похожа она была на то, что обычно пишут на могилах.

Прошлое, настоящее, будущее – какой смысл в этих словах? Просто нужно стараться сделать все от тебя зависящее в тех обстоятельствах, в каких тебе выпало жить, и за то время, какое тебе отпущено. И ничего другого не остается.

Выйдя с кладбища, Джульетта пошла назад по тропе, с двух сторон отороченной зеленью. Рассветное солнце уже прогнало всякий намек на ночную прохладу, небо прояснялось, являя взгляду картинную голубизну. Значит, посыплются просьбы разрешить им покататься на лодке. Может, взять корзинку с ланчем и перекусить всем вместе у реки?

Дом даже со стороны выглядел так, что было ясно: внутри уже не спят. Странно, как это получается? И точно, Джульетта еще не успела сойти с тропы на подъездную дорогу, как услышала флейту Беа.

Миссис Хэммет, провожая их вчера домой, дала гостинец – четыре славных свежих куриных яйца. Джульетта уже предвкушала, как сварит их в мешочек, а потом сядет с детьми за стол, и все они, сняв с яиц верхнюю часть, будут макать в желток «солдатиков» – узкие полоски поджаристых тостов; она даже решила пустить на тосты настоящее сливочное масло. Но сначала надо зайти наверх и снять шляпу. По пути она заглянула в спальню детей, где Беа сидела на кровати, подобрав ноги, и дула в свою флейту – точь-в-точь заклинательница змей. Фредди лежал поперек матраса, свесив голову. Похоже, тренировался задерживать дыхание. Типа в комнате не было.

– Где ваш брат? – спросила она.

Беатрис приподняла плечи, не пропустив ни одной ноты.

Рыж горячо выдохнул:

– Наверху.

В воздухе пахло недавней ссорой, но Джульетта не стала выяснять, в чем дело. Она давно поняла, что детские разборки – как дым над водой: сперва глаза ест, а через минуту ветер подует, и помину не останется.

– Завтрак через десять минут, – закончила она безапелляционно.

Бросив шляпу на кровать у себя в комнате, она заглянула в гостиную в дальнем конце коридора. Вообще-то, они не пользовались этой комнатой – кроме мебели в чехлах и пыли, в ней ничего не было, – но детей часто тянет в такие места, как мух на патоку.

Но Типа не нашлось и там, а Рыж считал, что он может оказаться на чердаке. Джульетта взбежала по лестнице наверх, зовя на ходу своего маленького.

– Завтрак, Типпи, дружочек! Пойдем, поможешь мне приготовить «солдатиков»? – Тишина. – Тип?

Обыскав в мансарде каждый уголок, она остановилась у окна, откуда открывался вид на реку.

Река.

Вообще-то, Тип не принадлежал к породе скитальцев. Он был робок по натуре и не пошел бы так далеко без нее.

Но это ее не успокоило. Он все-таки ребенок. Его могли туда заманить. А дети часто тонут в реках.

– Тип! – В ее голосе звучала уже настоящая тревога, когда она сломя голову неслась по лестнице вниз. И едва не пропустила тихое, придушенное «Мамочка!», пробегая по лестничной площадке.

Но все же остановилась и прислушалась. Паника мешала понять, откуда донесся звук.

– Тип?

– Я здесь.

Казалось, заговорила стена: будто она проглотила Типа, и тот теперь сидел у нее под кожей.

И тут, прямо на глазах у Джульетты, стенная панель треснула, разошлась, и за ней открылось отверстие.

Это была потайная дверь, из-за которой ей улыбался Тип.

Джульетта схватила его и прижала к груди; она знала, что наверняка делает ему больно, но ничего не могла с собой поделать.

– Типпи. Ох, Типпи, ты мой маленький.

– Я спрятался.

– Я вижу.

– Ада сказала мне, как найти прятальную нору.

– Правда?

Он кивнул:

– Это секрет.

– Да, настоящая тайна. Спасибо, что поделился со мной. – Просто удивительно, до чего спокойно звучал ее голос, и это притом, что сердце все еще билось о ребра, как птичка о прутья клетки. Джульетта почувствовала слабость. – Посидишь минутку со мной, а, Мышонок Типпи?

Она опустила Типа на пол, и панель за его спиной бесшумно скользнула на свое место, встав вровень со стеной.

– Аде понравились мои камушки. Она сказала, что тоже собирала камушки, когда была маленькой, и окаменелости. А теперь она арки… архи…

– …олог. Археолог.

– Да, – подтвердил он. – Точно.

Джульетта подошла с Типом к лестнице, и оба сели на верхнюю ступеньку. Она обняла сына двумя руками и прижала к себе так, что ее подбородок пришелся как раз на его теплую маковку. Из всех ее детей один Тип с удовольствием принимал эти периодические излияния, признаки избыточной материнской любви. Но, почувствовав, что даже его почти бесконечному терпению вот-вот настанет предел, она разомкнула объятия и сказала:

– Ладно. Завтракать пора. А заодно выяснить, чем заняты твои сестра и брат.

– Беа сказала, что папа не найдет нас здесь, когда вернется.

– Правда?

– А Рыж сказал, что папа – волшебник и найдет нас где угодно.

– Понятно.

– А я ушел наверх, потому что не хотел говорить им.

– Что говорить?

– Что папа не вернется.

У Джульетты закружилась голова.

– Почему ты так думаешь?

Он ничего не ответил, только протянул руку и прижал ладошку к ее щеке. Его маленькое личико с острым подбородком было серьезным, и Джульетта поняла: он знает.

Письмо от Алана, то, последнее, вдруг стало тяжелым в ее кармане. Она все время носила его с собой, с того дня, как получила. Только поэтому письмо сохранилось. Зато телеграмма с черной каемкой из Министерства обороны, которую принесли в тот же день, сгорела. Джульетта хотела сжечь ее сама, но в конце концов это сделали за нее другие. Кто-то из подручных Гитлера избавил ее от хлопот, сбросив на Квинз-Хед-стрит в Ислингтоне зажигательную бомбу, спалившую их дом вместе со всем, что в нем было.

Она хотела рассказать все детям. Честно, хотела. Проблема – ни о чем другом Джульетта давно уже не думала – была в одном: она не знала, какие найти слова, как объяснить детям, что их чудесного, веселого, рассеянного, дурашливого папы больше нет на свете.

– Мамочка? – Ладошка Типа скользнула в ее руку. – Что теперь будет?

Джульетта могла бы сказать многое. Настала одна из тех редких минут, когда родитель понимает: каждое слово, сказанное им сейчас, ребенок будет помнить долгие-долгие годы. Хотелось не оплошать, она ведь писательница. Но, несмотря на это, нужные слова не шли. Объяснения приходили, после некоторого раздумья отвергались, и каждое уносило с собой драгоценные секунды, которые отдаляли ее от того мига, когда было необходимо говорить, и приближали к тому, когда лучше было помолчать. Жизнь – это и в самом деле большой горшок с клейстером, как любил говорить Алан. Банка, в которой мука перемешана с водой, а люди пытаются ходить по этой каше, да еще и сохранять изящество.

– Не знаю, Типпи, – сказала она наконец, понимая, что хотя в ее ответе нет ни особенного утешения, ни мудрости, зато есть правда, а это уже немало. – Знаю только, что все у нас будет в порядке.

Она понимала, каким будет его следующий вопрос: откуда она это знает? Как на него отвечать? Что она просто знает, и все тут? Потому что иначе быть не может? Потому что это ее самолет, она сидит за штурвалом, и вслепую или нет, но, черт возьми, она сделает все, чтобы привести его домой благополучно?

Но ни один из этих ответов так и не понадобился, поскольку она ошиблась: вопрос не был задан. Глубоко веря каждому ее слову – Джульетте всегда хотелось спрятать лицо в ладони и зарыдать, так ее трогала эта незаслуженная вера, – сын вдруг сменил тему:

– Берди говорит, что даже в самой темной коробке всегда есть тонкие лучики света.

Глубокая, непобедимая усталость вдруг охватила Джульетту.

– Правда, милый?

Тип серьезно кивнул:

– Правда, мама. Я их видел, там, в тайнике. Но надо быть внутри, чтобы их увидеть. Когда я закрыл панель, мне стало страшно, а потом я понял, что не надо бояться: там, внутри, много-много маленьких дырочек, и они светятся, как звездочки в темноте.

VIII

Сегодня суббота, и туристы здесь. Я в маленькой комнате, где на стене висит портрет Фанни. Или, как я предпочитаю ее называть, в спальне Джульетты. В конце концов, Фанни спала здесь всего одну ночь. А я сидела здесь с Джульеттой, когда она работала за машинкой, разложив бумаги на крышке комода у окна. Я была с ней и позже, вечерами, когда она, уложив детей спать, доставала письмо Алана. Не для того, чтобы прочесть; она вообще нечасто в него заглядывала. Просто чтобы подержать: так, с письмом в руках, она и сидела у окна, невидящими глазами глядя в долгую темную ночь.

В эту же комнату принесли Аду, когда ее, полузадохнувшуюся, выловили из реки. Люси спала в соседней комнате, а здесь хранились сокровища: окаменелости, разные образцы на полках, которые громоздились вдоль стен, до самого потолка. Люси настояла, что сама будет ухаживать за Адой, и так доняла сиделку своими наставлениями, что та отказалась от места. Когда в комнату снова внесли кровать, свободного места почти не осталось, но Люси все же сумела втиснуть в уголок стул и просиживала иногда часы напролет, наблюдая за спящей девочкой.

Было трогательно наблюдать такую заботливость в Люси; после смерти Эдварда в жизни малышки Люси случалось так мало людей, с кем она могла по-настоящему сблизиться. А тут она каждый вечер проверяла, согрели ли Аде постель специальной медной грелкой с углями внутри, похожей на сковородку с крышкой, на длинной ручке, и даже разрешила девочке оставить котенка, несмотря на явное неодобрение этой тетки, Торнфилд.

Одна из сегодняшних посетительниц стоит сейчас у окна, вытянув шею, и заглядывает через стену в сад; яркое утреннее солнце бьет ей прямо в лицо, выбеливая его почти до бесцветности. Глядя на нее, я вспомнила день после пикника, когда Ада уже достаточно оправилась, чтобы сидеть в постели, опираясь на подушки; поток света вот так же лился тогда в окно и, разрезанный на четыре части оконной рамой, четырьмя ровными прямоугольниками ложился на одеяло в ногах кровати.

Люси принесла поднос с завтраком, и, пока она устраивала его на столике у кровати, Ада, бледная, как простыни на ее постели, произнесла:

– Я упала в реку.

– Да, упала.

– Я не умею плавать.

– Это очевидно.

Ада умолкла. Но, глядя на нее, я поняла, что это ненадолго, и действительно.

– Мисс Рэдклифф? – снова позвала она.