Дочь часовых дел мастера Мортон Кейт
Когда он вернулся с двумя кружками, над которыми поднимался ароматный парок, она уже проснулась и сидела на той же кушетке, обернув плечи одеялом.
– Доброе утро, – сказала она.
– Доброе.
– Я не поехала в Лондон.
– Я заметил.
Они проговорили всю ночь. Истина, красота и свет – в этой комнате, как и во всем доме, точно была какая-то магия. Джек рассказал ей о своих девочках и о Саре. О том, что стряслось в банке, как раз перед тем, как он ушел из полиции. Джек отказался тогда выполнять приказ, и дело кончилось тем, что он спас семерых заложников, а сам словил пулю в плечо. Во всех газетах его славили как героя, но для Сары это стало последней каплей.
– Как ты мог, Джек? – сказала она ему тогда. – Ты совсем не думал о детях? О наших девочках? Тебя ведь могли убить.
– Там, в банке, тоже были дети, Сар.
– Но чужие. Какой из тебя отец, если ты не в состоянии осознать эту простую разницу?
Джек не знал, что ответить. А она вскоре собрала вещи и заявила, что возвращается в Англию, поближе к родителям.
Еще он рассказал Элоди про Бена: как тот погиб ровно двадцать пять лет назад, в пятницу, как его смерть сломала их отца. А Элоди рассказала ему о смерти матери, тоже двадцать пять лет назад, и об отце, до сих пор придавленном горем, – она собиралась поговорить с ним, как только вернется в Лондон.
Она рассказала ему о своей подруге Пиппе и о работе, которую очень любит, признавшись, что ей всегда казалось, будто эта любовь делает ее немного странной в глазах других, но теперь ей все равно.
А под конец, когда они переговорили буквально обо всем и пропустить такую заметную вещь, как кольцо у нее на пальце, было уже просто подозрительно, он спросил ее об этом, и она ответила, что помолвлена и скоро выходит замуж.
Эти слова резанули Джека так больно, что он даже удивился: разве можно чувствовать такое в отношении человека, которого знаешь в общем и целом часов сорок? И попытался спустить все на тормозах. Сказал «поздравляю» и спросил, каков он, этот счастливец.
Алистер – все Алистеры, которых Джек встречал в жизни, оказывались почему-то полными придурками, – так вот, Алистер был банкиром. Он был милым. Успешным. Иногда забавным.
– Есть, правда, одна проблема, – добавила она, состроив гримаску, – по-моему, он меня не любит.
– Почему? Что с ним не так?
– Мне кажется, он влюблен в другую женщину. И еще мне кажется, что эта женщина – моя мать.
– Хм, это как-то… неожиданно, учитывая обстоятельства.
Она не смогла сдержать улыбку, а Джек спросил:
– Но ты-то его любишь?
Сначала она не ответила, потом вдруг сказала:
– Нет, – так, словно сама удивилась. – Нет, я его не люблю, правда.
– Так. Ты, значит, не любишь его, а он, похоже, влюблен в твою мать. Зачем тогда выходить за него замуж?
– Ну, все уже на мази. Цветы заказаны, приглашения разосланы…
– Это, конечно, все меняет. Приглашения в особенности. Их ведь не вернешь.
Сейчас он протянул ей кружку с чаем и сказал:
– Как насчет прогуляться по саду до завтрака?
– Ты будешь кормить меня завтраком?
– У меня это хорошо получается. По крайней мере, мне так говорили.
Они вышли на улицу через заднюю дверь, ту, что ближе к пивоварне, прошли под каштаном и оказались на лужайке. Джек сразу пожалел, что не захватил солнечных очков. Мир вокруг был промыт, как стекло, нигде ни пятнышка, все четко, как на передержанном фото. А когда они повернули за угол и оказались в саду перед домом, Элоди вскрикнула.
Проследив за ее взглядом, он увидел, что гроза повалила старый японский клен и тот лежит, разметав рыжую крону, поперек дорожки из плитняка, а узловатые корни торчат к небу.
– Моим коллегам по музею это не понравится, – сказал он.
Они подошли ближе – поглядеть, насколько велик ущерб, – и вдруг Элоди сказала:
– Смотри. Кажется, там что-то есть.
Джек опустился перед ямой на колени, протянул руку и кончиками пальцев коснулся гладкого пятачка, глядевшего на них из-под земли.
– Может быть, это твое сокровище, – с улыбкой сказала она ему. – И оно все время было здесь, прямо у тебя под носом.
– Ты вроде говорила, что это сказка для детей?
– Мне и раньше случалось ошибаться.
– Так что, будем копать?
– Похоже, придется.
– Тогда сначала позавтракаем.
– Конечно, завтрак в первую очередь, – поддержала его она. – Ведь я слышала, что ты в этом деле дока, Джек Роулендс, и я ожидаю от тебя чудес.
Глава 31
Новость застигла Типа в студии. Позвонила женщина, их соседка: Лорен умерла, автокатастрофа где-то под Редингом; Уинстон вне себя от горя; девочка справляется.
Это слово тогда особенно его зацепило. «Справляется». Странно слышать такое о шестилетней малышке, которая только что потеряла мать. Но было понятно, что именно хотела сказать та женщина, миссис Смит. Тип почти не знал эту девочку, пальцев на одной руке больше, чем тех раз, когда он видел ее за воскресным ланчем в доме ее родителей. За столом она всегда сидела напротив, такая крохотная, незаметная, и буквально не сводила с него больших, любопытных глаз; но он видел достаточно, чтобы понять – эта малышка совсем не такая, какой в ее возрасте была Лорен. Эта вся внутри. У Лорен, наоборот, нутро будто вырабатывало электричество, причем всегда, с первого дня жизни. И ее личное напряжение всегда было выше, чем у других людей. Именно поэтому она была так неотразима в детстве – ее все любили, – но это не значит, что с ней было легко. Наоборот, с ней ты вечно был как под лучом прожектора.
Выслушав новость, Тип аккуратно вернул трубку телефона на рычаг, а сам опустился на скамью у верстака. Слезы навернулись на глаза, когда его взгляд упал на табурет напротив. На прошлой неделе там сидела Лорен. Она зашла к нему, чтобы поговорить о Берчвуд-Мэнор, спросить, как туда проехать.
– То есть ты хочешь знать адрес?
Он продиктовал его, а потом спросил, зачем он ей понадобился – она что, хочет туда поехать? Лорен кивнула головой и сказала: да, ей предстоит сделать очень важную вещь, и не где придется, а в нужном месте.
– Я знаю, это всего лишь сказка, – добавила она, – и не могу объяснить тебе, как это случилось, но чувствую, что именно из-за нее я стала такой, как сегодня. – Продолжать Лорен не захотела, и они заговорили о другом, но уже на пороге она вдруг остановилась и сказала: – А знаешь, ты был прав. Время и впрямь делает невозможное возможным.
Пару дней спустя в газете он прочел о ее концерте в Бате и, едва увидев имя второго солиста, понял, что она задумала. Она собиралась проститься с человеком, который некогда был ей очень дорог.
Шестью годами раньше, вернувшись из Нью-Йорка, она сидела на том же табурете. Тип помнил, какой у нее был тогда вид: что-то случилось, он сразу это понял.
И точно: она сказала, что влюбилась, и еще, что выходит замуж.
– Поздравляю, – ответил он, хотя это, видимо, было не все.
Обнаружилось, что две части ее новости были связаны между собой вовсе не так, как можно было предположить.
Она влюбилась в одного из тех молодых музыкантов, которых пригласили в Нью-Йорк сыграть квинтет, – в скрипача.
– Все произошло мгновенно, – рассказывала она. – Любовь накатила внезапно и захватила меня целиком, ради нее стоило рисковать, стоило идти на жертвы, и еще я сразу поняла, что никогда ни с одним другим мужчиной у меня не будет так же.
– А он?..
– Это было взаимно.
– Но почему тогда…
– Он женат.
– А-а.
– На женщине по имени Сьюзен, милой, очаровательной, они знакомы с детства, и он никогда не причинит ей боль. Она все о нем знает, работает в начальной школе учительницей и печет изумительный шоколадный кекс с арахисовой пастой: принесла его на репетицию, угостила нас всех, а потом села на пластмассовый стул в сторонке и стала слушать, как мы играем. А когда мы кончили, она плакала, Тип, – понимаешь, плакала, так ее тронула наша музыка, – и я поняла, что не могу даже ненавидеть ее. Как можно ненавидеть женщину, которую музыка трогает до слез?
Тут вполне можно было ставить точку, но оказалось, что есть и третья часть.
– Я беременна.
– Понятно.
– Так вышло.
– Что будешь делать?
– Выйду замуж.
И она рассказала ему о том, что Уинстон сделал ей предложение. Тип встречал этого парня пару раз: тоже музыкант, хотя и не такой, как Лорен. Но человек хороший – а главное, безнадежно влюблен в Лорен.
– И как, он не возражает…
– Насчет ребенка? Нет.
– Вообще-то, я хотел сказать, насчет того, что ты любишь другого мужчину.
– Я была с ним честной. Он сказал, что это не имеет значения, что любовь бывает разной, а человеческое сердце не приемлет ограничений. И еще, что со временем я могу передумать.
– Может, он прав.
– Нет. Это невозможно.
– Время – загадочный и могучий зверь. Одна из его любимых повадок – делать невозможное возможным.
Но ничто не могло поколебать ее решимости. Никого и никогда она не сможет полюбить так, как любит того скрипача.
– Но это не значит, что я совсем не люблю Уинстона, Тип. Я его люблю: он хороший человек, добрый; таких надежных друзей, как он, у меня мало было в жизни. А ведь это кое-чего стоит, я же понимаю.
– Мне такого испытать не удалось.
Она потянулась через стол и крепко сжала его руку.
– А что ты скажешь ребенку? – спросил Тип.
– Правду, когда – и если – она спросит. Мы с Уинстоном так договорились.
– Она?
Лорен улыбнулась:
– Просто предчувствие.
Она. Девочка, Элоди. Тогда, во время воскресных обедов, Тип ловил себя на том, что тоже наблюдает за ней через стол, озадаченный чем-то в ней, но чем именно, долго не мог сообразить; и наконец понял – она ему кого-то напоминала. И только теперь, когда внезапная смерть ее матери словно добавила резкости всем предшествующим событиям, он догадался, кого именно, – его самого. Как и Тип, она была тихим ребенком, но за этими тихими водами скрывался глубокий омут.
Тип встал, подошел к полке, где хранил банку со всякой всячиной, запустил в нее руку и вынул камень. Подбросил его на ладони, точно взвешивая. Он до сих пор помнил, что рассказывала о нем та женщина, Ада. В тот вечер они сидели вдвоем на скамейке перед пабом в Берчвуде; было лето, солнце уже зашло, но света еще хватало, чтобы показать ей камни и палочки, которые он подобрал по дороге. В те времена карманы у него никогда не пустовали.
Она по очереди брала каждое из его сокровищ и внимательно рассматривала, поворачивая то так, то эдак. Ей тоже нравилось собирать разные разности в этом возрасте, сказала она тогда; и теперь тоже их собирает; у взрослых это называется археологией.
– А у тебя есть любимая находка? – спросила она вдруг.
Тип ответил, что есть, и показал ей особенно гладкий кусочек кварца, почти правильной овальной формы.
– А вы находили что-нибудь такое же красивое?
Ада кивнула:
– Да, когда я была чуть старше, чем ты сейчас.
– Мне пять.
– Ну вот, а мне в то время было восемь. Произошел несчастный случай. Я выпала из лодки в реку, а плавать не умела.
Тип помнил, как напрягся тогда: кажется, где-то он это слышал.
– И вот, уала я, значит, в воду и тону себе потихонечку.
– Вы думали, что умрете?
– Да.
– Одна девочка утонула тут, в реке. Правда.
– Да, – подтвердила она серьезно. – Но это была не я.
– Это она тебя спасла?
– Да. Когда я уже поняла, что больше не могу задерживать дыхание, я вдруг увидела ее. Неотчетливо и всего на одно мгновение; потом она исчезла, а на ее месте оказался камень – он сиял, окруженный светом, и я почему-то поняла, так ясно, будто мне нашептали на ухо, что если я протяну руку и схвачу его, то выплыву.
– И выплыли.
– Как видишь. Одна мудрая женщина сказала мне, что есть вещи, которые приносят нам удачу.
Эта мысль очень понравилась ему тогда, и он спросил, где найти такую вещь. И объяснил зачем: его папу только что убили на войне и он очень тревожится за маму, ведь настала его очередь заботиться о ней, а он не знает, как это делать.
Ада кивнула ему и ответила:
– Я приду завтра к вам в дом, навестить тебя. Ты не возражаешь? У меня есть одна вещь, которую я хочу тебе подарить. Я даже думаю, что она предназначена для тебя. Она знала, что однажды ты появишься здесь, и сама нашла к тебе дорогу.
Но только пусть это будет их секретом, добавила она и тут же спросила, нашел ли он тайник в доме. Тип ответил, что нет, она шепотом рассказала про панель в стене, и глаза Типа широко открылись от восторга.
Назавтра она принесла ему синий камень.
– А что мне с ним делать? – спросил он, сидя рядом с ней в саду Берчвуд-Мэнор.
– Просто береги его, а он будет беречь тебя.
Берди, которая тоже была с ними, улыбнулась в знак согласия.
В свои без малого шестьдесят Тип уже не так верил в амулеты, но сказать, что он совсем потерял веру в них, было бы неправдой. По крайней мере, порой ему помогало одно сознание того, что у него есть этот камень. Много раз ребенком – сначала в Берчвуде, но чаще потом, когда они уехали оттуда, – он сжимал камень в ладошке, закрывал глаза и снова слышал слова Берди; вспоминал искорки света в темноте и ощущение дома, где он был, казалось, под постоянной защитой, и будущее виделось светлым и радостным.
И вот теперь, пока он думал о Лорен и о малышке, оставшейся без матери, в его голове стал складываться замысел. В студии Типа хранились корзинки с сокровищами, которые он приносил с прогулок: говорящие вещи, привлекавшие его своей красотой, или настоящестью, или таинственностью. Он начал перебирать их, а самые яркие и симпатичные выкладывал на поднос и соединял то так, то этак, пока не оставался доволен результатом. И тогда принимался замешивать глину.
Маленькие девочки любят хорошенькие коробочки. По субботам, когда на улице открывалась ярмарка, они толпились у прилавков с поделками и с серьезным видом выбирали шкатулки для своих сокровищ. Вот и он сделает такую для нее, для дочки Лорен, и украсит всем, что было дорого ему самому. И в первую очередь – синим камнем, который опять нашел ребенка, нуждающегося в защите. Конечно, этого мало, но что еще он может ей дать?
И как знать – по крайней мере, Тип очень на это надеялся, – если он сделает все как надо, то, наверное, сможет зарядить свой дар такой же силой, напитать его тем же светом и той же любовью, что заключались в камне, когда его получил он.
Глава 32
Свою машину она остановила у края дороги и выключила двигатель, но выходить не стала; было еще рано. Воспоминания волной гнались за ней весь день, ежеминутно грозя нахлынуть и погрести под собой, и вот, когда она доехала до места, цунами памяти все же прокатилось над ее головой, расплескавшись кругом сияющими лужами. Джульетта подробно, буквально всем телом вспомнила тот вечер, когда они вчетвером приехали сюда из Лондона – голодные, усталые и, несомненно, глубоко травмированные внезапной потерей дома.
Это был один из самых страшных периодов ее жизни – дом сгорел, Алана убили, – и все же, сама не зная почему, она и сейчас многое дала бы, чтобы оказаться там. Войти вон в ту калитку, за которой начинается сад Берчвуд-Мэнор, зная, что она увидит пятилетнего Типа с челкой, падающей ему на лицо, как занавес; Беа, колючую в своей предподростковой тоске, чурающуюся объятий; и Рыжа, просто Рыжа, неугомонного, неистребимо-веснушчатого, со щербатой улыбкой. Услышит их вопли, вечные препирательства, бесконечные вопросы. Время, которое пролегло между «сейчас» и «тогда», невозможность вернуться хотя бы на день, даже на минуту, терзали ее, как физическая боль.
Она не ожидала, что ее чувства будут так сильны. Что связь с этим домом укоренится у нее в груди и будет тянуть ее назад, как на веревке. Она ощущала эту связь не как груз, но как внутреннее давление: что-то распирало ей ребра, стремясь вырваться наружу.
После смерти Алана прошло двадцать два года. Двадцать два года он не живет на свете, и она идет своим путем одна, без него.
И голоса его она больше не слышит.
И вот она снова здесь, ее машина стоит на краю луга, возле Берчвуд-Мэнор. Дом был необитаемым: она увидела это сразу. Налет забвения лежал на нем. Но все равно Джульетта страстно любила его.
Не вставая с водительского кресла, она достала из сумочки письмо и быстро перечитала. Короткое и четкое; обычно он пишет не так. Почти ничего, кроме сегодняшней даты и времени.
Джульетта сохранила все посланные им письма. Ей нравилось знать, что они лежат все вместе в шляпной коробке, в глубине ее гардероба. Беатрис любила подразнить ее «дружком по переписке», но после рождения Лорен ей уже было не до того.
Часы на приборной панели отщелкивали минуту за минутой. Она взглянула на себя в зеркальце заднего вида, проверила помаду и, решительно переведя дух, вышла из автомобиля.
Извилистой тропой она пошла к кладбищу, сморгнув по дороге образ пятилетнего Типа, который задержался у обочины, чтобы поискать кварц или другие интересные камешки. Свернув налево, к деревне, она поравнялась с перекрестком и с радостью увидела, что «Лебедь» все еще стоит на своем месте.
Поколебавшись, она собралась с духом и шагнула внутрь. Тридцать четыре года назад они с Аланом вошли в эту дверь, приехав лондонским поездом; Джульетта старательно боролась с ранними проявлениями беременности. Вот и теперь она подсознательно ожидала, что сейчас ей навстречу выйдет миссис Хэммет, поздоровается и начнет болтать как ни в чем не бывало, словно она только вчера приходила с детьми к ней на обед, – но, конечно, за стойкой стояла совсем другая, молодая женщина.
– Да уж пару лет, как паб сменил хозяев, – сказала она. – Я миссис Лэм. Рейчел Лэм.
– А миссис Хэммет… она не?..
– Не дождетесь. Живет теперь с сыном и невесткой, на нашей улице.
– Близко отсюда?
– Даже слишком. Вечно заглядывает сюда и дает мне какой-нибудь совет. – Женщина улыбнулась, показывая, что говорит это без злобы. – Если поторопитесь, застанете ее. Она, знаете ли, любит теперь вздремнуть после полудня. Только настанет двенадцать, и она уже спит, хоть часы по ней сверяй.
Джульетта не планировала навещать миссис Хэммет, но все же спросила у Рейчел Лэм адрес и скоро уже стояла перед коттеджем с красной парадной дверью и черным почтовым ящиком. Постучав, она затаила дыхание.
– Ой, как жаль, она только что заснула, – сказала женщина, которая отворила ей дверь. – Вот прямо только что, а уж будить ее я не стану. Раскапризничается, если не поспит.
– Может, вы скажете потом, что я заходила, – сказала Джульетта. – Хотя вряд ли она меня помнит. Столько постояльцев встретила и проводила за свою жизнь. Она была очень добра ко мне и к моим детям. Я написала о ней статью. О ней и ее дамах из женской Добровольной службы.
– Ах вот оно что, так бы сразу и сказали! Джульетта и ее «Письма»! Как же, ваша статья до сих пор висит у нее на стене, в рамочке. «Моя минута славы» – так она это называет.
Еще минуту-другую они мило болтали, но потом Джульетта спохватилась и сказала, что ей надо идти, у нее назначена встреча, а невестка миссис Хэммет ответила: вот и хорошо, ей пора разбирать старье в чулане, давно уже собирается, да все руки не дойдут.
Джульетта повернулась, готовясь уйти, как вдруг ее взгляд упал на картину над диваном. Портрет молодой женщины удивительной красоты.
– Красавица, правда? – сказала невестка миссис Хэммет, перехватив ее взгляд.
– Глаз не отвести.
– Мое наследство, от деда досталось. Точнее, я нашла у него на чердаке, уже после его смерти.
– Вот это да.
– У него там чего только не было. Не одну неделю разгребали и почти все отнесли на свалку – так, всякий мусор, еще и крысами поеденный. Дом-то был старый, еще его отца.
– А тот был художником?
– Нет, в полиции служил. Потом уволился, ящики с его старыми бумажками убрали на чердак, да там и забыли. А откуда она взялась, не знаю. Незаконченная – видите, края не закрашены, и от кисти следы видны, – но выражение лица у нее… даже не знаю, как сказать. Правда? Вот прямо не хочешь, а все равно глядишь.
Женщина с картины стояла перед глазами Джульетты, когда она возвращалась в Берчвуд-Мэнор. Нельзя сказать, чтобы ей было знакомо это лицо, скорее, сама атмосфера портрета что-то напоминала. Лицо незнакомки, ее взгляд лучился любовью. Почему-то ей вспомнились сначала Тип, потом лето в Берчвуд-Мэнор, а потом солнечный день 1928 года, когда она поругалась с Аланом, убежала, заблудилась и снова нашлась, проснувшись в саду, под тенистой кроной японского клена.
Неудивительно, что именно сейчас ей вспомнился тот день. Они с Леонардом уже почти двадцать лет обменивались письмами, с тех самых пор, как она попросила его написать что-нибудь для ее цикла «Писем из провинции» – хотела сделать статью о многочисленных воплощениях одного и того же дома, но так и не успела. Как потом выяснилось, он слишком поздно получил ее письмо, а когда отправил ответ, Джульетта вернулась в Лондон – война устало тащилась к концу. Но, несмотря на неудачное начало, их переписка продолжилась. Он признался ей, что тоже любит писать: ему проще общаться с людьми посредством бумажного листа, чем напрямую.
Они рассказывали друг другу обо всем. Джульетта делилась своим горем, гневом, чувством утраты, всем тем, что, по понятным причинам, не могла включить в свои статьи. Но она не только плакалась, а еще и писала о том прекрасном, забавном и настоящем, что происходило с ней и ее семьей.
Но лично они так и не встретились, точнее, встречались один раз, тогда, летним днем 1928 года. На сегодня была назначена их вторая встреча.
Джульетта никому не сказала о своих планах. Дети часто уговаривали ее сходить куда-нибудь пообедать, сватали ей кавалеров, но эту встречу, сегодня, с этим человеком, она не могла им объяснить. Разве можно поделиться с кем-нибудь тем, что испытали она и Леонард в тот день в саду Берчвуд-Мэнор?
Вот почему Леонард остался ее тайной, как и эта поездка к дому, так много значившему для них обоих.
Впереди показались два фронтона, и Джульетта ускорила шаг: у нее было такое чувство, словно ее несет к дому. Она опустила руку в карман и проверила, лежит ли там по-прежнему старинный двухпенсовик.
Столько лет он хранился у нее, настала пора его вернуть.
XII
Джек и Элоди ушли на прогулку, вдвоем.
Она сказала, что хочет своими глазами увидеть ту поляну в лесу, ну а он, конечно, был счастлив предложить себя в роли сопровождающего.
А я снова здесь. Сижу на теплом пятачке у поворота лестницы и жду.
Одно я знаю наверняка: когда они вернутся, я буду здесь.
Я буду здесь и когда их не станет, а на их место придут новые гости.
И кто знает, может быть, я еще расскажу кому-нибудь свою сказку, ту, которую услышал Тип, а до него – Ада, ту, которую я соткала из лоскутков Ночи Преследования Эдварда, из того, что рассказывал отец о бегстве моей матери из дому, и из сказки о детях Элдрича и Королеве Фей.
Это хорошая история – о чести и верности, о детях, которые творят добрые дела; сильная история.
Люди ценят сверкающие камни и счастливые амулеты, но забывают, что самые сильные чары заключены в словах, которые мы обращаем к самим себе и к другим, в историях, которые мы рассказываем.
Значит, я буду ждать.
Когда я была еще жива, все вокруг точно с ума посходили – увлеклись спиритизмом и начали вызывать мертвых, желая поговорить с ними. В те времена принято было считать, что духи и привидения жаждут освободиться. Будто бы мы приходим к живым потому, что «заперты» и хотим на волю.
Но это не так. Я не хочу свободы. Я – часть этого дома, который так любил Эдвард; я и есть его дом.
Я в каждом завитке каждой деревянной половицы.
Я в каждом гвозде.
Я в фитиле лампы, в крючке для пальто в прихожей.
Я в хитром замке на входной двери.
Я в подтекающем кране и в кружке ржавчины на дне фарфоровой раковины.
Я в трещинках на плиточном полу ванной.
Я в колпаке на каждой дымовой трубе и в черной, змеящейся под землей трубе слива.
Я в воздухе каждой комнаты.
Я в стрелках моих часов и в пространствах между ними.
Я в звуках, которые вы слышите, когда вам кажется, будто вы не слышите ничего.
Я – тот свет в окне, которого не может быть.
Я – звезды в темноте, сияющие, когда вам кажется, что вы одни.
Примечания автора
Я, как и Люси Рэдклифф, часто тревожусь о том, что жизнь слишком коротка, а узнать хочется так много, и тогда мне на помощь приходит мое писательское ремесло: именно оно дает мне возможность исследовать особенно увлекательные темы. «Дочь часовых дел мастера» вместила в себя многое из того, что меня интересует: время и вечность, истину и красоту, карты и картографию, фотографию, естественную историю, целительное воздействие пеших прогулок, братские чувства (у меня трое сыновей, так что эта тема для меня едва ли не самая главная), дома и идею «дома», реки и магию пространства – да много еще чего. Эта книга вдохновлена искусством и его творцами: английскими поэтами-романтиками, художниками-прерафаэлитами, первыми фотографами, такими как Джулия Маргарет Кэмерон и Чарльз Доджсон, а также дизайнером Уильямом Моррисом (чью страсть к домам я разделяю; именно он научил меня видеть, как старые постройки в Котсуолде неброско, но явно подражают миру природы, из которой они вышли).
Плетя ткань моего романа, я вдохновлялась такими местами, как Эйвбери-Мэнор, Келмскотт-Мэнор, Грейт-Чолфилд-Мэнор, Эбби-Хауз-Гарденз в Малмсбери, Лакок-Эбби, Белый Конь Уффингтона, Земляной форт в Барбери, Риджуэй, сельской местностью Уилтшира, Беркшира и Оксфордшира, деревнями Сауторп, Истлич, Келмскот, Баскот и Леклейд, рекой Темзой и, конечно же, Лондоном. Ну а если и вам захочется посетить дом, где еще уцелели настоящие «норы священников», добро пожаловать в Харвингтон-Холл в Вустершире – их там семь, и все спланированы и построены святым Николасом Оуэном. А еще этот дом стоит на острове, окруженном рвом с водой.
Если же вас особенно заинтересовала жизнь Лондона девятнадцатого века, если вы хотите побольше узнать о тех улицах, по которым ходили Берди Белл и Джеймс Стрэттон, я могу предложить вашему вниманию следующие источники: «Работяги и бедняки Лондона» Генри Мэйхью (у него вы можете почерпнуть сведения о забытых ныне профессиях «слепых уличных продавцов портновских иголок» и «скриверов», или писателей слезных писем и петиций); «Викторианский Лондон: жизнь города в 1840–1870 гг.» Лизы Пикар; «Викторианский город: повседневная жизнь в диккенсовском Лондоне» Джудит Фландерс; «Викторианцы» А. Н. Уилсона; «Изобретая викторианцев» Мэтью Свита; и наконец, «Чарльз Диккенс» Саймона Каллоу – биографию одного из величайших лондонцев и викторианцев, написанную с безграничной любовью. В Севен-Дайелз, как и вообще в Ковент-Гардене, частью которого он является, жизнь по-прежнему кипит; однако случись вам посетить эти места сегодня, вы найдете там куда больше ресторанов, нежели лавок с птицами и птичьими клетками вроде той, над которой процветало предприятие миссис Мак. А Литл-Уайт-Лайон-стрит в 1938 году получила новое имя – Мерсер-стрит.
Работая над «Дочерью часовых дел мастера», я часто посещала музеи, что, как мне кажется, вполне соответствует духу моего романа, во многом основанного на идее исцеления через слово, использования нарративных структур для создания связного рассказа, который позволит собрать в единое целое события, которые относятся к разным временным пластам. Здесь я хочу привести названия тех музеев, которые особенно вдохновили меня. Это Музей Чарльза Диккенса, галерея Уоттса и Лимнерслиз, Музей сэра Джона Соуна, Музей Фокса Талбота, Музей Виктории и Альберта, Британский музей и Королевская обсерватория в Гринвиче. А еще я с восторгом посетила ряд выставок и хочу выразить признательность их кураторам и всем людям, благодаря труду которых такие посещения становятся возможными: «Джулия Маргарет Кэмерон», Музей Виктории и Альберта, 2015–2016; «Рисуем светом: живопись и фотография от прерафаэлитов до наших дней», галерея Тейт, 2016; «Викторианские гиганты: рождение искусства фотографии», Национальная портретная галерея, 2018.
Я особенно благодарна следующим людям: моему агенту Лиззи Кремер и всей команде DHA, моим редакторам Марии Рейт и Анетте Барлоу, Лизе Кейм и Каролин Рейди из «Саймона и Шустера» и Анне Бонд из «Пан-Макмиллан». Я также благодарю сотрудников A&U, «Пан-Макмиллан» и «Атрии», которые сыграли важную роль в превращении моей истории в эту книгу, так красиво оформили ее и послали в мир. Изабелла Лонг щедро делилась со мной информацией о жизни и работе архивистов. Большое спасибо Нитин Шодхари и его родителям, которые помогли мне с пенджаби для истории Ады. Все неточности и ошибки, как умышленные, так и нет, целиком на моей совести. Так, я позволила себе вольность – переместила открытие выставки в Королевской академии художеств на ноябрь 1861-го, несмотря на то что в описываемый мной период выставки академии всегда проходили в мае.
И еще большое спасибо людям, чья помощь была пусть не столь конкретной, но от того не менее ценной: моим дорогим почившим друзьям Герберту и Рите, которые навсегда останутся в моей памяти; моим маме, папе, сестрам и друзьям, в особенности семействам Кретчи, Патто, Стайни и Браун; каждому, кто прочел хотя бы одну мою книгу и получил от нее удовольствие; моим троим огонькам во тьме – Оливеру, Луису и Генри; и конечно, самую большую благодарность я приношу тому, с кем мы совместно ведем воздушное судно нашей жизни, – Дэвину.
Читать бесплатно другие книги:
