Блюстители Гришэм Джон

Глава 39

На следующий день спецагент Агнес Нолтон звонит мне и сообщает, что Скип Дилука уже летит на «Марс», снабженный новым именем и документами, чтобы попробовать начать новую жизнь. Его подруга планирует присоединиться к нему позднее. Потом Агнес быстро рассказывает мне о Фицнере и Меркадо, но тут ничего нового не произошло. Как и следовало ожидать, их интересы представляет юридическая фирма Нэша Кули, так что процесс их уголовного преследования вскоре наверняка приостановится — адвокаты сделают все, чтобы замедлить и, если возможно, затруднить работу системы правосудия. Оба подзащитных компании Кули пытаются добиться, чтобы их выпустили под залог, но федеральный суд этого не допустит.

Тон у Агнес чуть более спокойный и расслабленный, чем обычно. Она заканчивает разговор фразой:

— Почему бы вам не пригласить меня пообедать?

Ясно, что любая, даже небольшая заминка перед ответом будет признаком моей слабости, поэтому я немедленно произношу:

— Как насчет того, чтобы пообедать вместе?

К сожалению, из-за моего неумения общаться с женщинами я не обратил внимания на то, носит ли Агнес обручальное кольцо. Что касается возраста, то я дал бы ей года сорок два. Я припоминаю, что вроде на ее столе видел фотографии ее детей.

— Предложение принимается, — отвечает Агнес. — Где встретимся?

— В вашем городе, — мгновенно говорю я.

Находясь в Орландо, я успел попробовать лишь еду в больничном кафе. Она была ужасной, но дешевой. Я лихорадочно пытаюсь вспомнить, каков баланс на моей кредитной карте. Могу ли я позволить себе пригласить Агнес в хороший ресторан?

— Где вы остановились? — интересуется она.

— Рядом с больницей. Но это не важно. Я на машине.

На самом деле я снимаю номер в дешевом мотеле, расположенном далеко не в лучшем районе города — я не решаюсь объяснить, где именно. Что же касается моего автомобиля, то это маленький «Форд», городской внедорожник с лысой резиной и миллионом миль на спидометре. Потом до меня доходит, что Агнес наверняка это известно. ФБР проверило меня и выяснило обо мне все. Полагаю, одного взгляда на покрышки моего автомобиля Агнес хватило бы, чтобы предложить встретиться в ресторане, а не просить меня заехать за ней. Мне нравится ход ее мыслей. В следующую секунду я получаю подтверждение, что все понял правильно.

— На Ли-роуд есть заведение «Кристнерс». Давайте встретимся там. И каждый платит за себя.

С каждой секундой Агнес нравится мне все больше. Мне даже начинает казаться, что я, пожалуй, мог бы в нее влюбиться.

— Хорошо, если вы настаиваете.

Учитывая высшее юридическое образование Агнес и восемнадцатилетнюю выслугу, ее зарплата, вероятно, составляет порядка 120 тысяч долларов в год, то есть она зарабатывает больше, чем я, Вики и Мэйзи вместе взятые. Строго говоря, мы с Вики не являемся сотрудниками на окладе. Мы просто берем из общих финансов фонда по 2 тысячи долларов в месяц, чтобы как-то жить, и балуем себя премией на Рождество, если на банковском счете организации к этому времени хоть что-то остается.

Уверен, Агнес прекрасно понимает, что я живу бедно.

Я надеваю свою единственную чистую рубашку и довольно поношенные брюки цвета хаки. Агнес приезжает прямо из офиса и, как всегда, выглядит прекрасно. Мы выпиваем по бокалу вина у стойки бара, а затем садимся за столик. После того как мы заказываем еще по бокалу вина, она предлагает:

— Не будем о работе. Давайте поговорим о вашем разводе.

От подобной прямоты у меня вырывается смешок, хотя я ожидал чего-то подобного.

— А откуда вы знаете, что я разведен?

— Догадалась. Давайте так: вы расскажете про ваш развод, а потом я — про свой. Тогда нам удастся избежать разговоров о делах.

Я поясняю, что развелся уже очень давно, и рассказываю о своем прошлом. Юридический факультет, ухаживания за Брук, женитьба, работа общественным защитником, нервный срыв, который привел меня в семинарию; новая карьера и ее цель — помощь невинно осужденным.

Рядом с нашим столиком останавливается официант, и мы с Агнес заказываем салаты и пасту.

Агнес Нолтон, оказывается, пережила два развода. Менее болезненный, которым закончился ужасный первый брак, и более хлопотный и травматичный, завершившийся менее двух лет назад. Ее второй муж был топ-менеджером, и его часто переводили с места на место. Агнес же хотела делать собственную карьеру и устала от постоянных переездов. Расставание было трудным, поскольку супруги любили друг друга. Дети-подростки до сих пор переживают их разрыв.

За тирамису и кофе мы все же постепенно возвращаемся к злободневным рабочим вопросам. Нас обоих удивляют действия Брэдли Фицнера. В течение многих лет он жил весьма комфортной жизнью вдали от тех мест, где когда-то занимался преступной деятельностью. Правоохранители и близко не могли подобраться к тому, чтобы предъявить ему какие-либо обвинения. Фицнера подозревали, его деятельность расследовали, но он оказался слишком хитер и везуч, и его не смогли ни в чем уличить. Он отошел от дел с деньгами, которые получил, нарушая закон, и грамотно их отмыл. Формально у Фицнера чистые руки. Он действовал весьма тонко и сумел упрятать Куинси Миллера за решетку и сделать так, что Кенни Тафт никогда, ничего и никому не расскажет. Зачем ему было рисковать и ввязываться в заговор, направленный на то, чтобы сорвать наши планы, убив Куинси?

Агнес предполагает, что Фицнер действовал от имени картеля. Что ж, возможно, но почему картелю, да и самому Фицнеру не все равно, удастся нам освободить Куинси Миллера из тюрьмы или нет? Мы нисколько не приблизились к выяснению личности наемного убийцы, застрелившего Руссо двадцать три года назад. И если бы даже каким-то чудом выяснили его имя, для того, чтобы связать этого типа с картелем, потребовалось бы не одно чудо, а целых три. Освободить Куинси и раскрыть убийство Руссо — это две разные вещи.

По мнению Агнес, Фицнер и картель решили, что расправиться с Куинси в тюрьме и при этом не оставить никаких следов, ведущих к исполнителям и организаторам преступления, будет легко. Достаточно было найти пару крутых парней, отбывающих длинные сроки, и пообещать им немного денег. Мы же после смерти Куинси Миллера были бы вынуждены перестать заниматься его делом и сосредоточить свои усилиях на других.

Мы с Агнес согласны в том, что Фицнер, будучи уже пожилым человеком, испугался, поняв, что какая-то более или менее авторитетная организация пытается раскопать что-то в деле, которое он считал давно закрытым. Фицнер знает, что наша позиция подкреплена аргументами и что сотрудники фонда «Блюститель» имеют репутацию людей цепких, упорных и часто добивающихся успеха. Освобождение Куинси из тюрьмы снова привлекло бы внимание к вопросам, которые когда-то так и остались без ответа. А вот если бы его отвезли на кладбище, вопросы оказались бы похороненными вместе с ним.

Кроме того, вероятно, Фицнер был твердо уверен в том, что ему никогда не придется отвечать за совершенные им преступления. В течение многих лет он был для всех олицетворением закона. В то же время считал себя выше этого закона, ни во что его не ставил и в случае необходимости нарушал его, как ему хотелось. При этом умудрялся добиться того, что избиратели были им довольны. Фицнер ушел на покой, сделав состояние, и считает себя умным и изворотливым. И если для того, чтобы решить возникшую проблему, нужно было совершить еще одно преступление, тем более такое незамысловатое, как убийство заключенного в тюрьме, он, конечно, мог на это пойти, чтобы никогда больше ни о чем не беспокоиться.

Агнес развлекает меня рассказами о том, какие невероятные ошибки совершают порой даже очень осторожные и предусмотрительные преступники. Говорит, что могла бы написать целую книгу, состоящую из таких историй.

Потом мы с Агнес допоздна вслух размышляем о нашем — ее и моем — прошлом и пытаемся понять, как бы все могло сложиться, если бы каждый из нас в той или иной ситуации поступил иначе. Мы оба наслаждаемся беседой, не замечая, что остальные посетители уже разошлись. Только когда официант начинает поглядывать в нашу сторону, мы понимаем, что ресторан опустел. Мы расплачиваемся — каждый за себя — и направляемся к выходу. У дверей прощаемся, обменявшись рукопожатием, и договариваемся повторить наш поход.

Глава 40

Когда ФБР всадило клыки в Адама Стоуна и Скипа Дилуку, до меня дошло, что у Куинси Миллера есть прекрасный повод для гражданского иска. Из-за участия в нападении на него государственного служащего, Адама Стоуна, эта история приобрела характер преднамеренного деяния, дающего гораздо больше оснований для обращения в суд, чем банальное избиение одним заключенным другого. Ответчиком в данном случае должен выступить штат Флорида, которому от иска не отвертеться. Я детально обсудил этот вопрос со Сьюзен Эшли Гросс, нашим соконсультантом, и она порекомендовала нам обратиться к судебному адвокату Биллу Кэннону из Форд-Лодердэйла.

Во Флориде нет недостатка в «звездах» судебной адвокатуры. Законодательство штата в целом благоволит истцу. Местные присяжные — люди образованные и, согласно статистике, щедры, когда речь идет о возмещении нанесенного ущерба. Большинство судей в штате, по крайней мере в крупных городах и их окрестностях, склонны к поддержке пострадавшей стороны. Эти факторы стимулировали появление большого количества весьма агрессивно ведущих дела адвокатов, защищающих интересы истцов. Стоит только почитать рекламные объявления на щитах вдоль любого из довольно загруженных транспортом местных шоссе, как начинаешь чуть ли не жалеть о том, что ты не получил какую-нибудь травму. Включите рано утром телевизор, и вас сразу начнут бомбардировать предложениями адвокаты-ястребы, которые чувствуют вашу боль и готовы заставить виновных заплатить за нее.

Билл Кэннон не рекламирует свои услуги, потому что в этом нет необходимости. Он имеет репутацию «звезды» общенационального уровня. Последние двадцать пять лет Кэннон постоянно участвует в судебных разбирательствах и благополучно убедил присяжных присудить пострадавшим суммарно более миллиарда долларов. Адвокаты, гоняющиеся за каретами «Скорой помощи», приносят ему свои дела. Он просеивает их, как золотоискатель песок, и отбирает лучшие, наиболее перспективные.

Однако я решаю нанять его не из-за этого. Во-первых, Кэннон верит в полезность деятельности тех, кто борется за освобождение невинно осужденных, и щедро спонсирует проект Сьюзен Эшли. Во-вторых, считает важным существование института бесплатных юридических услуг и ожидает от партнеров и коллег, что они будут уделять десять процентов своего рабочего времени защите интересов тех, кому не повезло в жизни. И хотя сейчас Кэннон передвигается по стране на личном самолете, вырос он в бедной семье и помнит, какую обиду и унижение испытал, когда его семью незаконно выселили из дома.

Через три дня после ареста Меркадо и Фицнера Кэннон подает в федеральный суд иск на сумму 50 миллионов долларов против них и Департамента исполнения наказаний штата Флорида. В иске упомянуты Роберт Эрл Лейн и Джо Драммик, напавшие на Куинси Миллера, а также Адам Стоун и Скип Дилука, однако имена двух последних фигурантов документа позднее будут из него вычеркнуты. Немедленно после регистрации иска Кэннон убеждает суд заморозить банковские счета и все остальные активы Меркадо и Фицнера, чтобы не допустить увода средств куда-нибудь в страны Карибского бассейна.

С ордером на обыск агенты ФБР вламываются в квартиру Меркадо в симпатичном кондоминиуме в Корал-Гейблсе. Там они обнаруживают несколько единиц огнестрельного оружия, сотовые телефоны, предназначенные для разового использования; сейф с наличными, где, правда, оказывается всего 5 тысяч долларов; и ноутбук, в котором почти отсутствует ценная информация. Меркадо жил в страхе и старался не оставлять следов. Однако банковские выписки выводят федералов на три счета, на которых лежат 400 тысяч долларов. Такой же рейд в офис Меркадо оказывается еще менее результативным. Агнес полагает, что он в основном держит свои сокровища в офшорных зонах, в банках, занимающихся противозаконными операциями, в том числе отмыванием денег.

Фицнер в этом смысле оказался менее изобретательным и изворотливым. Визит федералов в его жилище на время пришлось приостановить, поскольку его жена так занервничала, что заблокировала двери. Вскоре женщину успокоили, надев на нее наручники и пригрозив тюрьмой. Были обнаружены банковские выписки с трех счетов, открытых в Майами, на них, как выяснилось, Фицнер держит почти 3 миллиона долларов. И еще миллион с лишним — на депозитном счете денежного рынка. Неплохо для шерифа маленького городка, к тому же бывшего.

Агнес считает, что это не все деньги Фицнера. То же самое говорит и Кэннон. Если у Фицнера хватило наглости держать 4 миллиона долларов, нажитых противозаконным путем, в американских банках, можно представить, сколько он спрятал в офшорах. И Кэннон знает, как эти деньги разыскать. Чтобы найти концы, ФБР начинает давить на карибские банки, а Кэннон тем временем нанимает фирму, в которой работают бухгалтеры-криминалисты, специализирующиеся на розыске грязных денег, выведенных за границу.

При всей своей уверенности в успехе иска Кэннон, однако, избегает каких-либо прогнозов. Тем не менее он не сомневается, что его новый клиент, Куинси Миллер, получит существенную компенсацию за нанесенный ему ущерб — за вычетом 40 процентов от суммы возмещения, которая останется юридической фирме Кэннона в качестве гонорара. Я втайне надеюсь, что фонд «Блюститель», может, тоже получит определенную сумму, чтобы хотя бы оплатить счета за коммунальные услуги, но подобное случается нечасто.

Куинси, однако, в эти дни не думает о деньгах. Он занят тем, что пытается снова научиться ходить. Врачи прооперировали ему плечо, обе ключицы и челюсть, и вся верхняя часть его торса и запястье одной из рук заключены в гипс. Куинси также вставили три зуба и наложили шину на нос. Он постоянно испытывает боль, но терпит и старается об этом не говорить. С помощью двух трубок медики осуществляют дренаж легкого Куинси и одного из полушарий мозга. В него вкачали столько разных препаратов, что трудно определить насколько хорошо функционирует его мозг. Однако Куинси твердо намерен встать с кровати и начать ходить самостоятельно. После каждой процедуры он ворчит на врачей. Куинси хочет большего — прогулок, гимнастики, сеансов массажа, обтираний. Он устал от пребывания в больнице, но идти ему некуда. В Коррекционном институте Гарвина нет возможностей для его реабилитации, да и вообще качество медицинской помощи там, мягко говоря, ниже среднего. Когда Куинси не спит и не находится в забытьи, он ссорится со мной, требуя, чтобы мы скорее решили вопрос о его освобождении, тогда ему не придется возвращаться в Гарвин.

Глава 41

О моем визите стало известно другим Тафтам, и членам семьи не нравится, что кто-то крутится вокруг полного призраков дома Виды. Создается ощущение, будто перед смертью она действительно прокляла это строение и населила его рассерженными духами, а они не могут выбраться оттуда. И теперь, если открыть двери дома, можно выпустить на волю все зло, которое, вне всякого сомнения, большей частью было направлено против потомков покойной. Вида Тафт умерла, имея зуб на тех, кто отправил ее в клинику для душевнобольных. В последний период своей жизни она была не в своем уме, однако это не помешало ей напоследок осыпать родственников проклятиями. По словам Фрэнки, одни африканские колдуны верят, будто проклятия умирают вместе с ведьмой, но другие считают, что они действуют вечно. Никому из ныне живущих Тафтов не хочется выяснять, кто прав.

Мы с Фрэнки едем в его сверкающем чистотой пикапе в сторону Диллона. Он сидит за рулем, а я рассылаю смс-сообщения. На торпеде между нами лежит пистолет «Глок» калибра 9 миллиметров, который Фрэнки совершенно легально купил и зарегистрировал на себя. Если нам позволят войти в дом с призраками, он собирается взять его с собой.

— Ты ведь не веришь во всю эту чушь про колдовство, Фрэнки? — интересуюсь я.

— Не знаю. Да и вы подождите говорить раньше времени. Когда увидите этот дом, желания попасть внутрь у вас поубавится.

— Ты боишься призраков, домовых и прочей ерунды?

— Не смейтесь, босс. — Фрэнки дотрагивается до «Глока» правой рукой. — Вы можете пожалеть, что у вас нет чего-то подобного.

— Но ты ведь не сумеешь убить пулей привидение, разве не так?

— У меня раньше не было необходимости это проверять. Я прихватил пушку просто на всякий случай.

— Что ж, тогда ты войдешь в дом первым, поскольку у тебя есть оружие, а я уж следом за тобой, ладно?

— Посмотрим — если до этого дойдет.

Мы проезжаем через Диллон, маленький убогий городишко, и двигаемся дальше по пустынной местности. В конце дороги с щебеночным покрытием видим старый пикап, припаркованный перед обветшавшим строением. Мы сбрасываем скорость и останавливается.

— Вот это место, — произносит Фрэнки. — Этот парень справа от дороги — Райли, мой приятель. Не уверен, но думаю, что второй тип — его двоюродный брат, Уэнделл. Наверное, это он мутит воду.

Уэнделлу примерно сорок лет. Это явно человек физического труда. На нем джинсы и грязные ботинки. Во время знакомства он не улыбается и никому руки не пожимает, как и Райли. Сразу же становится очевидным, что между Тафтами существуют некие проблемы и разногласия. После недолгого разговора ни о чем Райли спрашивает, обращаясь ко мне:

— Ну, какой у вас план? Чего вы хотите?

— Пройти в дом и осмотреться, — отвечаю я. — Уверен, вы оба знаете, зачем мы здесь.

— Послушайте, мистер Пост, — уважительным тоном начинает Уэнделл. — Я этот дом знаю вдоль и поперек. В детские годы я тут жил. Я обнаружил Виду после того, как она умерла. А вскоре после ее смерти я попытался поселиться здесь с женой и детьми. Но не смог тут жить. Это место населено призраками. Вида сказала, что прокляла дом, и, поверьте мне, она действительно это сделала. Вы ищете какие-то коробки. Говорю вам, вы ничего не найдете. Здесь есть небольшой чердак, но я его никогда не видел. Мы все были слишком напуганы и не решились туда подняться.

— Тогда давайте мы сами посмотрим, что там и как, — произношу я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно. — А вы вдвоем, пока мы с Фрэнки будем осматриваться в доме, побудьте снаружи.

Райли и Уэнделл обмениваются взглядом.

— Это не так просто, мистер Пост, — замечает Райли. — Никто не хочет, чтобы эти двери открылись.

— Никто? Кого вы имеете в виду?

— Родственников, членов семьи, — объясняет Уэнделл. — Некоторые из нас живут здесь, другие разбросаны по всей стране, но никто не желает, чтобы это место тревожили. Вы не знали Виду, но я вам говорю — она все еще здесь, и с ней шутки плохи.

В последней фразе Уэнделла слышится испуг.

— Я уважаю чувства всех этих людей, — говорю я искренним тоном, но это всего лишь слова.

Ветерок, которого секунду назад не было, вдруг шелестит в кроне большой ивы, ее ветви нависают над домом. Словно повинуясь какому-то сигналу, что-то скрипит и скрежещет на крыше с дальней стороны строения, и мои руки мгновенно покрываются мурашками. Вчетвером мы смотрим на дом и все переводим дух.

Я чувствую, что нам с Фрэнки лучше продолжить беседу.

— Послушайте, ребята, все это давняя история. Никто точно не знает, действительно ли Кенни Тафт забрал из хранилища какие-то вещественные доказательства до пожара. А если и забрал, то никому не известно, что он с ними сделал. Коробки могут находиться здесь, на чердаке, но может случиться и так, что они куда-то пропали много лет назад. Вероятно, наши поиски — это потеря времени, но мы изучаем каждый след. Нам просто хочется выяснить, нет ли их в доме, — и мы уедем. Обещаю.

— А если вы что-нибудь найдете? — интересуется Уэнделл.

— Тогда мы вызовем шерифа и доложим ему обо всем. Наверное, нам это поможет. Однако речь не идет о чем-то таком, что представляет ценность для семьи.

Когда имеешь дело с такими небогатыми людьми, как Тафты, мысль, что на чердаке могут быть спрятаны фамильные драгоценности, кажется нелепой. Уэнделл делает шаг назад, в задумчивости обходит машину, прислоняется бедрами к решетке радиатора, чуть присев на капот, сплевывает, а затем скрещивает руки на груди и говорит:

— Я так не думаю.

Райли сообщает:

— Сейчас у Уэнделла больше поддержки среди родственников, чем у меня. Если он говорит «нет», это означает «нет».

Пожимая плечами, я уговариваю:

— Всего час. Дайте нам один час, и вы больше никогда нас не увидите.

Уэнделл качает головой. Райли смотрит на него, а потом обращается к Фрэнки:

— Извините.

Я гляжу на обоих Тафтов с презрением. Судя по всему, они пытаются выжать из меня деньги — что ж, лучше покончить с этим поскорее.

— Ладно, — киваю я. — Послушайте, эта недвижимость оценена округом Руис в тридцать три тысячи долларов. Это примерно сто долларов за каждый день пребывания в доме в течение года. Мы, представители фонда «Блюститель», готовы взять этот дом и прилегающий участок в аренду на один день за двести долларов. С девяти утра до пяти вечера завтрашнего дня, с возможностью продления сделки на один день по той же ставке. Что скажете?

Выслушав меня, Тафты почесывают подбородки.

— Это слишком дешево, — заявляет Уэнделл.

— А как насчет пяти сотен за день? — интересуется Райли. — Думаю, это могло бы решить дело.

— Да ладно вам, Райли. Мы же некоммерческая организация, денег у нас нет. Мы не можем просто вынуть любую сумму из кармана. Три сотни.

— Четыре, и это последнее слово.

— Хорошо. Договорились. По законам штата Флорида любое соглашение, так или иначе связанное с землей, должно быть составлено в письменном виде. Я подготовлю одностраничный контракт об аренде. Давайте встретимся здесь завтра в девять часов утра. Договорились?

Райли, похоже, доволен. Уэнделл в знак согласия едва заметно кивает.

Мы с Фрэнки торопливо покидаем Диллон и по дороге несколько раз громко смеемся по поводу состоявшегося разговора. Фрэнки высаживает меня около моей машины на Мэйн-стрит в Сибруке и едет на восток. Он останавливается в мотеле где-то между Сибруком и Гейнсвиллом, ногде именно — это, как всегда, остается не вполне ясным.

Я вхожу в офис юридической фирмы Гленна Колакурчи в начале шестого и слышу, как он кричит на кого-то по телефону за стеной. Появляется Беа, его чудесная секретарша, и посылает мне свою особенную улыбку. Я следую за ней по коридору и вижу Гленна. Он сидит за столом, на котором разбросаны кипы бумаг. Гленн вскакивает, радостно протягивает мне руку и приветствует меня, словно я его блудный сын, вернувшийся домой. Затем смотрит на часы, будто понятия не имеет о том, сколько времени, и произносит:

— Черт бы меня побрал, где-то уже пять часов, да и здесь тоже. И что же мы будем пить?

— Только пиво, — отвечаю я, твердо решив не злоупотреблять гостеприимством Колакурчи.

— Пиво и один двойной, — говорит он, обращаясь к Беа, и та выскальзывает за дверь. — Садитесь, садитесь! — рокочет Гленн, указывая мне на диван.

Опираясь на трость, он подходит к старому, пыльному кожаному креслу и опускается в него. Я устраиваюсь на диване, предварительно отодвинув в сторону лоскутное покрывало. Похоже, Колакурчи спит на этом ложе в дневные часы, с храпом переваривая свой жидкий ланч. Положив обе руки на рукоятку трости и опершись на них подбородком, он лукаво улыбается:

— Не могу поверить, что Фицнер в тюрьме.

— Я тоже. Приятный сюрприз.

— Расскажите мне об этом.

Еще раз напомнив себе, что все, что сообщу Колакурчи, будет повторено где-нибудь в кафе завтра утром, я быстро излагаю сокращенную версию событий. ФБР в результате блестящей работы подцепило на крючок тюремного охранника (без упоминания имени), а также некоего его подельника из тюремной банды. Последовала оперативная проверка кое-кого из наркодельцов, после чего федералы вышли на Фицнера, который попал в ловушку, словно неопытный магазинный вор, и теперь ему светит тридцать лет тюрьмы.

Беа приносит наши напитки. Мы с Колакурчи чокаемся. Жидкость в его стакане коричневого цвета, и льда в ней немного. Он с жадностью причмокивает губами, будто ему перед этим пришлось долго страдать от жажды, и спрашивает:

— Что вас привело в город?

— Мне бы хотелось завтра встретиться с шерифом Уинком Каслом, если только удастся разыскать его. Мы с ним уже говорили о возобновлении расследования. Теперь, когда мы знаем, что Фицнер пытался убить Куинси Миллера, в этом тем более есть смысл. — Такое объяснение моего появления в городе звучит весьма правдоподобно. — И потом, мне любопытно побеседовать с вами. В прошлый раз, когда мы встречались с вами в Гейнсвилле, вам, похоже, доставило удовольствие покопаться в старом деле об убийстве Руссо. У вас есть еще какие-нибудь сведения?

— Нет, я был занят другими проблемами. — Колакурчи взмахивает рукой, указывая на свой загроможденный бумагами стол с таким видом, словно работает по восемнадцать часов в сутки. — А вам удалось чего-либо добиться, разбираясь с убийством Кенни Тафта?

— В общем, да. Мне снова необходимо прибегнуть к вашей помощи и попросить вас выполнить кое-какую юридическую работу.

— Это связано с установлением отцовства, вождением в нетрезвом виде, разводом или убийством? Только скажите — вы пришли в правильное место.

Колакурчи громко хохочет над собственной шуткой, и я смеюсь вместе с ним. Вероятно, он отпускает такие юмористические шедевры по меньшей мере на протяжении последних пятидесяти лет.

Затем я становлюсь серьезным и рассказываю о контактах с семьей Тафт и наших планах обыскать дом. Далее вручаю Колакурчи 100 долларов и настаиваю на том, чтобы он их взял. Теперь он мой юрист, и мы с ним обмениваемся рукопожатием. Все, о чем мы говорим, с этого момента является конфиденциальной информацией, или, во всяком случае, так должно быть. Мне нужен простой одностраничный контракт об аренде старого дома и участка, который произвел бы впечатление на Тафтов, а также чек, выписанный с доверительного адвокатского счета Гленна. Члены семейства Тафт наверняка предпочли бы наличные, но я в данном случае выступаю за оплату именно в такой форме. Если в доме удастся найти необходимые нам вещдоки, документация будет иметь важное значение, и без нее выстраивание цепи доказательств сильно затруднится. Мы с Гленном, прихлебывая напитки, говорим об этом, как двое опытных юристов, обсуждающих сложную и необычную проблему. Колакурчи весьма искушен в подобных вещах и видит пару потенциальных затруднений, о которых я не подумал. Опустошив свой стакан, он зовет Беа и просит принести нам еще по порции. Когда секретарша возвращается, Колакурчи, словно в старые добрые времена, диктует ей инструкции, а она стенографирует. Мы завершаем выработку основ нашей позиции, и Беа уходит на свое рабочее место.

— Я заметил, что вы пялитесь на ее ноги, — произносит Колакурчи.

— Виноват. А что, разве с этим что-то не так?

— Ничего подобного. Беа очень милая. Ее мать, Мэй Ли, управляет моим домом, и каждый вторник готовит на обед восхитительные спринг-роллы, вы наверняка таких не пробовали. Вам повезло — сегодня вечером вы сможете их отведать.

Я улыбаюсь и киваю — других планов у меня нет.

— Плюс ко всему, — продолжает Колакурчи, — сегодня ко мне придет мой старый друг Арчи. Возможно, я упоминал о нем раньше. Да, упоминал, когда мы с вами пили сангрию в «Быке». Мы с ним одного возраста, оба активно работали здесь несколько десятилетий назад. Его жена умерла, оставив ему небольшое наследство, так что Арчи бросил юриспруденцию — и тем самым совершил ошибку. Последние десять лет он скучает. Живет один, заняться ему особенно нечем. Уход от дел — это неправильно, Пост. Хотя я уверен, что Арчи разбила сердце Мэй Ли. Он обожает спринг-роллы и хорошо умеет рассказывать истории. И еще он знаток вин, у него большой винный погреб. Арчи принесет с собой парочку хороших бутылок. Вы любите вино?

— Вообще-то, нет, — отвечаю я, думая о том, что бы сказал Колакурчи, если бы узнал, сколько денег у меня на счете.

Последний кусочек льда на дне его стакана почти растаял, и Колакурчи позванивает его остатками, явно готовый выпить еще. Возвращается Беа с двумя экземплярами черновика. Мы вносим в них несколько изменений, и секретарша отправляется к себе, чтобы распечатать готовый контракт.

Дом Гленна стоит на тенистой улочке в четырех кварталах от Мэйн-стрит. Я делаю несколько кругов по близлежащим кварталам, чтобы убить время, а потом паркуюсь на подъездной аллее позади старого «Мерседеса», принадлежащего, вероятно, Арчи. Слышу, как двое мужчин смеются где-то за углом, и направлюсь на задний двор. Хозяин дома и Арчи расположились на заднем крыльце. Они сидят в массивных плетеных креслах-качалках, откинувшись на спинки. У них над головами, под потолком, стрекочут старомодные вентиляторы. Во время знакомства Арчи не встает. Он такого же возраста, как Гленн, и нельзя сказать, что его внешность свидетельствует о крепком здоровье. У обоих мужчин длинные, всклокоченные волосы, наверное, раньше такая прическа могла считаться модной или нонконформистской. Оба одеты в явно старые костюмы из жатой ткани, без галстуков и в стариковских туфлях на прорезиненной подошве. Арчи, по крайней мере, не нуждается в трости. Видимо, из-за любви к вину у него красный, в прожилках, нос. Гленн продолжает пить бурбон, а мы с Арчи пробуем «Сансерр» — французское белое вино, которое он принес с собой. Напитки нам приносит Мэй Ли, тоже миловидная, как и ее дочь.

Вскоре Арчи не выдерживает и спрашивает:

— Значит, Пост, это благодаря вам Фицнера посадили за решетку?

Я отрицаю свои заслуги в данном деле и рассказываю о том, что произошло, как человек, наблюдавший за развитием событий, но при этом получавший инсайдерскую информацию от федералов. Похоже, Арчи частенько конфликтовал с Фицнером в прежние времена и терпеть его не может. Он просто не в состоянии поверить, что через столько лет злодей оказался в камере.

Арчи рассказывает историю одного клиента, чья машина вышла из строя в Сибруке. Копы нашли под ее передним сиденьем пистолет и по какой-то причине решили, что молодой человек, владелец автомобиля, убил полицейского. В дело вмешался Фицнер и подключил к нему своих людей. Арчи потребовал, чтобы Фицнер не досаждал парню в камере предварительного заключения, но его все равно стали допрашивать. В итоге копы выбили из него признание в каких-то преступлениях, которых он не совершал, и человек отсидел в тюрьме пять лет. Все это за то, что в Сибруке у него просто сломалась машина. К концу рассказа Арчи, упоминая о Фицнере, буквально брызжет ядом.

Истории следуют одна за другой. Старые бойцы юридического фронта, вероятно, рассказывали их уже множество раз. Я в основном слушаю, однако моих собеседников как адвокатов (пусть Арчи уже и отошел от дел) интересует деятельность фонда «Блюститель». Я тоже рассказываю им несколько историй, но в сокращенном виде. В нашем разговоре ни разу не упоминаются члены семейства Тафт и реальная причина, по которой я нахожусь в городе. Мой высокооплачиваемый юрист сохраняет необходимый уровень конфиденциальности. Арчи открывает еще одну бутылку «Сансерр». Мэй Ли накрывает на веранде стол, украшенный вьющимися стеблями глицинии и вербены, они карабкаются по направленным вертикально вверх специальным подпоркам. Еще один потолочный вентилятор превращает теплый воздух в ветерок. Арчи считает, что теперь наиболее подходящим вином будет «Шабли», и приносит новую бутылку. Гленн, чьи вкусовые рецепторы, должно быть, давно уже онемели, тоже решает переключиться на вино.

Спринг-роллы действительно восхитительны. На столе стоит большое блюдо с ними, и я под воздействием алкоголя и того обстоятельства, что в последнее время мне редко приходилось лакомиться дорогой и качественной едой, ем до отвала. Арчи постоянно подливает в бокалы. Гленн, заметив мои слабые попытки хотя бы немного ограничить дозу спиртного, восклицает:

— Да ладно вам, черт побери, выпейте как следует! Вы можете остаться спать здесь. У меня полно кроватей. Арчи всегда в подобных случаях остается. Кому ночью нужен такой пьяный водитель на дороге?

— Это угроза обществу, — соглашается Арчи.

На десерт Мэй Ли подает блюдо маленьких яичных пирожков — мягких, сладких, с начинкой из смеси желтка и сахара. Для этого этапа трапезы — а она все продолжается и продолжается без всяких пауз — у Арчи, который трещит о необходимости правильного сочетания еды и напитков, приготовлен сотерн. Затем он и Гленн переходят к кофе, главным образом по той причине, что все принесенное Арчи спиртное закончилось, и вскоре на столе появляется хьюмидор с сигарами. Приятели роются в нем, словно двое ребятишек, попавшие в кондитерскую лавку. Я не помню, когда мне в последний раз приходилось курить сигару, зато хорошо запомнил, как я всего несколько раз пыхнул дымом, и мое лицо приняло зеленоватый оттенок. Тем не менее я не собираюсь уклоняться от бросаемого мне жизнью нового вызова, но все же прошу, чтобы мне выбрали что-нибудь помягче. Гленн вручает мне какую-то из разновидностей настоящей кубинской «Коибы». Мы возвращаемся в кресла-качалки, и всю веранду и даже задний двор окутывают клубы синеватого сигарного дыма.

Арчи был одним из немногих местных юристов, кто неплохо уживался с Дианой Руссо, и он говорит о ней. Арчи не подозревал, что она была замешана в убийстве мужа. Я внимательно слушаю, однако не произношу ни слова. Арчи, как и все остальные жители Сибрука, предполагал, что убийство совершил Куинси Миллер, и испытал облегчение после того, как его осудили. Стрелки часов движутся вперед. Беседа замедляется. Гленн и Арчи не могут поверить, что в свое время так сильно ошибались. Не в состоянии они осознать и то, что Брэдли Фицнер находится за решеткой и вряд ли когда-нибудь выйдет оттуда. Это, безусловно, приятно. Однако Куинси Миллер все еще остается осужденным за убийство, и для того, чтобы освободить его из тюрьмы, нам предстоит пройти долгий путь.

Когда я в последний раз бросаю взгляд на часы, уже почти полночь. Но я не двигаюсь с места до тех пор, пока из кресел-качалок не встают Гленн и Арчи. Они, по крайней мере, на двадцать пять лет старше меня и имеют гораздо больший опыт в том, что касается обильного употребления спиртного. Сам я держусь до того момента, когда Арчи переходит на бренди, и тоже выпиваю рюмочку. К счастью, Гленн наконец засыпает, испуская громкий храп. Затем и я начинаю клевать носом.

Глава 42

Разумеется, на следующий день погода резко портится. На севере штата Флорида дождя не было недели две, так что многие поговаривают о засухе. Но утро оказывается ветреным, а небо так затянуто тучами, что, когда мы проезжаем через Диллон, на улице почти темно. Фрэнки, сидящий за рулем, поглядывает на меня и, конечно, замечает, что я стискиваю зубы и с трудом сглатываю.

— Вы уверены, что в порядке, босс? — спрашивает он по меньшей мере в третий раз.

— Ты на что намекаешь, Фрэнки? — огрызаюсь я. — Я уже исповедовался. Да, у меня была длинная ночь, я слишком много ел и выпил, выкурил дрянную сигару и спал мертвецким сном на крыльце чужого дома, а в три часа утра огромный кот прыгнул мне на грудь и напугал до смерти. Откуда я мог знать, что это его кресло-качалка? После этого уже никто больше не смог заснуть. Да, теперь в голове у меня туман, глаза слезятся, весь я покрыт кошачьей шерстью и чувствую себя больным.

— Вас тошнит?

— Пока нет. Когда начнет, я дам тебе знать. А как ты? Взволнован тем, что будешь обыскивать дом с привидениями, проклятый африканской колдуньей?

— Жду не дождусь.

Фрэнки трогает свой «Глок» и усмехается — мое состояние, близкое к агонии, забавляет его.

Райли и Уэнделл дожидаются нас около дома. Завывает ветер, и скоро начнется дождь. Я вручаю обоим по экземпляру арендного договора и быстро перечисляю основные его условия. Райли и Уэнделла больше интересуют деньги, поэтому я передаю им чек, который может обналичить любой из них — он выписан с доверительного счета юридической фирмы Колакурчи.

— А как насчет наличных? — хмуро интересуется Уэнделл, разглядывая чек.

Я тоже свожу брови к переносице и, придав себе максимально официальный вид — я ведь как-никак юрист, — отвечаю:

— Я не могу оплачивать наличными сделку, связанную с недвижимостью.

Кстати, я вовсе не уверен, что это правило действует в штате Флорида, но стараюсь создать впечатление, будто моими устами говорит представитель власти.

Фрэнки достает из кузова своего пикапа восьмифутовую складную стремянку и сверкающий новенький ломик-фомку, купленный накануне. Я держу в руках два фонарика и банку с репеллентом от насекомых. Мы пробираемся через сорняки к останкам главного крыльца и оглядываем дом снаружи. Уэнделл, указывая вверх пальцем, поясняет:

— На первом этаже две комнаты, кабинет и одна из спален. Над ними, на втором, еще две спальни. Лестница справа, вход на нее из кабинета. Над вторым этажом, наверное, вы найдете чердак, а может, и не найдете. Я там никогда не был, и меня туда не тянуло. Я про это место даже не спрашивал. В задней части дома расположена пристройка, она, понятно, появилась позднее, чем основная часть. Вот здесь кухня и ванная комната, над ними ничего нет. В общем, все это в вашем распоряжении, так что вперед, парни.

Я твердо настроен не показывать, что мне не очень хочется проникать в дом и обшаривать его изнутри. Поэтому я начинаю опрыскивать свои руки и ноги репеллентом. По моим предположениям, строение буквально кишит клещами, пауками и какими-нибудь еще мерзкими маленькими жучками. Я передаю банку Фрэнки, и он тоже обрабатывает себя из нее с помощью пульверизатора. Чтобы освободить руки, Фрэнки прислоняет стремянку к стене дома около входной двери. Мы не уверены, что она нам потребуется.

С неохотой, которая кажется несколько искусственной, но вполне может быть и неподдельной, Райли шагает вперед и вставляет ключ в тяжелый замок. Щелкает пружина, и замок открывается. Райли быстро пятится. Оба Тафта готовы броситься наутек. Недалеко от нас ударяет молния, и мы вздрагиваем. Изображая храбреца, я ногой ударяю во входную дверь, и она со скрипом распахивается. Затаив дыхание, мы ждем несколько секунд и испытываем облегчение, когда ничего зловещего не происходит. Я поворачиваюсь к Райли и Уэнделлу и говорю:

— Я выйдук вам через минуту, парни.

Внезапно дверь с громким треском захлопывается.

— О черт! — вскрикивает Фрэнки.

У меня на мгновение душа уходит в пятки. Оба Тафта, вытаращив глаза и разинув рты, пятятся. Я издаю фальшивый смешок, словно хочу сказать: «Да ладно, все это просто забавно». Затем делаю шаг вперед и снова открываю дверь.

Мы ждем, но на сей раз ничего не происходит. Дверь больше не закрывается сама собой. Я включаю свой фонарик, Фрэнки делает то же самое. Фонарик он держит в левой руке, ломик — в правой, а «Глок» — в кармане на бедре. Одного взгляда на его лицо достаточно, чтобы понять, что Фрэнки испытывает ужас. И это человек, который провел в тюрьме четырнадцать лет и выжил! Я открываю дверь еще шире, и мы с Фрэнки шагаем внутрь. Вида умерла тринадцать лет назад, и дом, вероятно, все это время был закрыт для доступа, но кто-то все равно вынес из него большую часть мебели. В доме витает некий запах, не то чтобы очень уж неприятный, но сильный и какой-то затхлый. Деревянные полы покрыты плесенью и гнилью, я буквально чувствую, как вместе с воздухом вдыхаю смертоносные бактерии.

С помощью фонариков мы исследуем спальню, расположенную слева. Матрас на кровати покрыт толстым слоем пыли и грязи. Я предполагаю, что именно на ней умерла хозяйка дома. На грязном полу валяются осколки разбитых стеклянных абажуров, старая одежда и газеты. Перешагнув через порог кабинета, мы делаем несколько шагов и тоже обшариваем его лучами наших фонариков. Они освещают телевизор с разбитым экраном, выпущенный в 60-е годы, отстающие от стен обои. Повсюду толстый слой пыли и паутины и груды какого-то барахла.

Пока мы, светя себе фонариками, осматриваем лестницу, готовясь подняться на второй этаж, на улице начинается сильный дождь. Его капли, обрушиваясь на металлическую крышу дома, издают оглушительный шум. Поднимается ветер, от него стены строения начинают дребезжать и потрескивать.

Я поднимаюсь на три ступеньки. Фрэнки идет за мной по пятам. Внезапно входная дверь снова захлопывается. Мы оказываемся закрытыми в доме вместе со всеми призраками и духами, которыми его населила Вида. Я замираю, но лишь на мгновение. Как-никак я руковожу этой экспедицией, я храбрец, а значит, не могу показывать свой страх, хотя в животе у меня разливается неприятный холодок, а сердце вот-вот разорвется.

Интересно, что скажут Вики и Мэйзи, если я сообщу им об этом эпизоде? Доставит ли мне удовольствие их реакция?

А теперь добавьте эту ситуацию ко всему тому, о чем не упоминалось во время обучения на юридическом факультете.

Мы с Фрэнки добираемся до конца лестницы, и нас охватывает такая жара, будто мы попали в сауну. На втором этаже стоит горячий влажный туман, который мы могли бы увидеть, если бы вокруг не было так темно. Дождь и ветер обрушивают на крышу мощные удары, окна оглушительно дребезжат. Мы входим в спальню, расположенную справа. Это совсем маленькое помещение. Все, что в нем есть, — это матрас, сломанный стул и изорванный в лохмотья ковер. Мы освещаем фонариками потолок в надежде обнаружить хоть какой-то вход на чердак, но ничего не видим. Потолок сделан из сосновых досок, покрашенных в белый цвет, но теперь краска шелушится и облезает. В углу что-то шевелится, опрокидывается какая-то банка или кувшин. Я направляю туда луч фонаря и говорю, обращаясь к Фрэнки:

— Назад. Это змея!

Мы действительно видим пресмыкающееся — длинное, черное и, скорее всего, неядовитое, но кто будет разбираться в такой момент? Змея не свернулась в кольца, она ползает по комнате, причем не направляется в нашу сторону. Вероятно, ее просто вспугнуло вторжение чужаков.

Змей я не люблю, но в то же время не испытываю перед ними смертельного ужаса. А вот Фрэнки достает из кармана «Глок».

— Не стреляй, — громко говорю я, пытаясь перекричать грохот дождя, барабанящего по крыше.

Мы замираем и довольно долго стоим так, освещая змею фонариками. Рубашки начинают прилипать к нашим спинам, мы тяжело дышим. Вскоре змея медленно заползает под ковер и исчезает.

Судя по звуку, дождь немного ослабевает. Мы слегка приободряемся.

— Как ты относишься к паукам? — спрашиваю я Фрэнки через плечо.

— Лучше замолчите!

— Будь осторожен, потому что они повсюду.

Когда мы, пятясь, покидаем комнату, обшаривая все вокруг лучами фонариков из опасений наткнуться на ту змею, которую видели, или на других, где-то неподалеку с треском ударяет разряд молнии. В этот момент мне кажется, что если меня не убьют какой-нибудь злой дух или ядовитая тварь, то я наверняка умру от сердечного приступа. Пот стекает у меня с бровей. Наши с Фрэнки рубашки промокли насквозь. В другой спальне мы видим небольшую кровать, на ней лежит нечто вроде старого скомканного армейского одеяла зеленого цвета. Никакой другой мебели и вообще чего бы то ни было в комнате нет. Обои давно отклеились от стен и свисают лохмотьями. Я выглядываю в окно и сквозь пелену дождя с трудом различаю силуэты Райли и Уэнделла, сидящих в кабине грузовичка и пережидающих непогоду. Дворники грузовичка мечутся по ветровому стеклу. Дверцы кабины Райли и Уэнделл наверняка заперли, чтобы защититься от духов.

Мы пинками разбрасываем валяющийся на полу мусор, чтобы обнаружить змей, если они есть, а затем переключаем внимание на потолок. И снова не видим никаких люков, которые вели бы на чердак. У меня возникает предположение, что Кенни Тафт спрятал похищенные со склада вещдоков коробки под крышей и просто запечатал их там наглухо навсегда или с расчетом, что когда-нибудь вернется за ними. Впрочем, откуда, черт возьми, я могу знать, что он сделал много лет назад?

Фрэнки замечает керамическую ручку двери меньшего размера, возможно, стенного шкафа. Он указывает на нее, но явно предпочитает, чтобы открыл дверцу я. Я хватаюсь за ручку, трясу ее и дергаю. Дверца распахивается, и я неожиданно оказываюсь перед человеческим скелетом. Фрэнки едва не падает в обморок. Он опускается на одно колено. Я же отступаю назад, и меня одолевает приступ рвоты.

Шквал обрушивается на дом с новой силой, и какое-то время мы просто прислушиваемся к звукам бури. Очистив свои внутренности от спринг-роллов, пива, вина, бренди и всего остального, что съел и выпил накануне, я чувствую себя немного лучше. Фрэнки тоже берет себя в руки, и мы медленно направляем наши включенные фонарики на шкаф. Скелет подвешен на чем-то вроде пластмассового шнура, кончики пальцев его ног, вернее, того, что от них осталось, едва касаются пола. Под ним лужа какой-то черной, маслянистой и вязкой гадости. Вероятно, это то, что осталось от крови и внутренних органов после многих лет разложения. Непохоже, что смерть наступила в результате повешения, добровольного или насильственного. Шнур тянется через грудь и подмышки, а не через шею. Череп склонен на левую сторону, а пустые глазницы смотрят вниз, будто покойный нарочно не хочет обращать внимания на непрошеных гостей.

Только этого властям округа Руис не хватает — еще одного нераскрытого и безнадежного убийства. Действительно, где можно лучше спрятать тело, если не в доме, о котором ходит такая дурная слава, что даже его владельцы боятся в него войти? А может, это все-таки было самоубийство. Что ж, мы с радостью передадим дело шерифу Каслу и его сотрудникам. Это их проблема, а не наша.

Я закрываю дверь шкафа и решительным жестом привожу ручку в первоначальное положение.

Итак, у нас с Фрэнки два варианта: заняться поисками в комнате со змеей или остаться здесь, в одном помещении со скелетом, спрятанным в стенном шкафу. Мы выбираем второе. Фрэнки умудряется дотянуться ломиком до потолочной балки и, подцепив, оторвать ее. Наш арендный договор не дает нам права наносить строению ущерб, но кого это, строго говоря, волнует? Двое владельцев дома сидят в машине на улице и так напуганы, что не осмеливаются войти внутрь, а нам нужно проделать некую работу, хотя я уже устал. Пока Фрэнки отдирает от потолка вторую доску, я пробираюсь вниз по лестнице и открываю входную дверь. Затем киваю Райли и Уэнделлу, глядя в их сторону (дождь настолько сильный, что зрительный контакт просто невозможен), еру стремянку и тащу ее наверх.

Когда Фрэнки отрывает четвертую доску, вниз падает коробка со старыми стеклянными банками, наполненными консервированными фруктами. Банки разбиваются, и пол вокруг наших ног устилают осколки и фруктовая кашица.

— Прекрасно! — кричу я. — Там, наверху, хранилище!

Фрэнки, вдохновленный моим замечанием, начинает работать с остервенением, и вскоре третья часть потолка спальни превращается в лежащие на полу обломки досок, которые я отбрасываю в угол. Сюда мы больше не вернемся, и мне безразлично, в каком состоянии мы оставим старый дом.

Установив стремянку, я осторожно забираюсь наверх, туда, где в потолке зияет дыра. Оказавшись на чердаке до пояса, я обшариваю его лучом фонарика. Окон в помещении нет. В нем царит кромешная тьма, там тесно и все заросло плесенью. Высота составляет не более четырех футов. Старый чердак не захламлен всякими ненужными вещами. Это свидетельствует о том, что его собственники в доме практически не жили. Или Кенни законсервировал чердак более двадцати лет назад.

Выпрямиться и встать на чердаке невозможно, поэтому нам с Фрэнки приходится медленно ползать на четвереньках. Дождь барабанит по железной крыше в нескольких дюймах над нами. Чтобы услышать друг друга, нам приходится кричать. Фрэнки ползет в одну сторону, я — в другую. Передвигаемся мы со скоростью черепах. Мы вынуждены продираться сквозь паутину и внимательно осматривать каждый дюйм свободного пространства, прежде чем поставить туда руку или ногу — из опасений наткнуться на еще одну змею. Я проползаю мимо изящного стеллажа из сосновых планок. Длина его футов шесть, ширина — фут. Вероятно, он уцелел с момента строительства дома, возведенного сто лет назад. Еще я вижу кипу старых газет, верхняя из них датирована мартом 1965 года.

Фрэнки что-то кричит, и я торопливо, будто крыса, семеню на четвереньках на его голос. Пыль уже слежалась плотным слоем на моих джинсах.

Отбросив скомканное одеяло, Фрэнки обнаруживает под ним три одинаковые картонные коробки. Он направляет луч фонарика на наклейку на одной из них, я наклоняюсь, приблизив лицо к коробке на расстояние нескольких дюймов. Надпись сделана от руки, чернила сильно выцвели, но буквы все же отчетливо видны: «Округ Руис, управление шерифа. Вещественные доказательства, дело КМ, комплект 14». Все три коробки запечатаны толстой коричневой клейкой лентой.

Используя мобильный телефон, я делаю дюжину фото трех коробок, прежде чем мы сдвигаем их хотя бы на дюйм. Снимки получаются темноватые. Чтобы сохранить коробки, Кенни сообразил поместить их не прямо на пол, а на подставку из трех деревянных брусков два на четыре дюйма, чтобы они не промокли, если во время сильного дождя крыша начнет протекать. Однако на чердаке сухо. Если даже при таком ливне, как сейчас, в нем нет воды, значит, крыша в полном порядке.

Коробки совсем не тяжелые. Мы осторожно перетаскиваем их к отверстию в полу. Я спускаюсь вниз первым, Фрэнки следует за мной. Когда коробки оказываются в спальне, я делаю еще несколько фотографий — как их самих, так и места, где мы их обнаружили. У выхода из дома мы оказываемся быстро, нас подстегивает мысль о змеях и о спрятанных в доме скелетах. Дождь заливает главное крыльцо, поэтому мы с Фрэнки ставим коробки на пол внутри дома, у самого порога, и ждем, пока погода начнет меняться.

Глава 43

Округ Руис административно объединен с двумя другими в Двадцать второй судебный округ штата Флорида. На данный момент выборную должность прокурора в нем занимает некто Патрик Маккучен, юрист из Сибрука. Его офис находится в здании окружного суда. Восемнадцать лет назад Маккучен окончил юридический колледж и занял должность партнера в весьма загруженной работой фирме Гленна Колакурчи. Когда Гленн стал склоняться больше к политике, нежели к юриспруденции, их пути с Маккученом разошлись, причем расстались они по-дружески.

— Я могу поговорить с этим парнем, — заверяет меня Гленн.

Он действительно может — и делает это. Пока Колакурчи беседует с Маккученом, я названиваю шерифу Каслу, человеку весьма занятому. Однако, когда я наконец убеждаю его, что мои утренние приключения — это реальность и у меня на руках коробки со старыми вещдоками, которые Брэдли Фицнер хотел сжечь, мне удается полностью завладеть его вниманием.

Гленн, по которому совершенно незаметно, что накануне вечером он предавался излишествам, пользуется случаем и проявляет желание принять участие в обсуждении возникших вопросов. В 2 часа дня мы собираемся в его офисе. Кроме Колакурчи и меня на совещании присутствуют Фрэнки Татум, Патрик Маккучен и шериф Касл. В уголке устраивается Беа, она ведет стенографическую запись.

Мое общение с Маккученом до сих пор происходило исключительно в письменном виде и было выдержано в весьма дружелюбном тоне. Почти год назад я отправил ему рутинную просьбу вновь открыть дело Куинси Миллера, и он ее вежливо отклонил, что не стало для меня неожиданностью. Я также предложил возобновить расследование по делу шерифу Каслу, но он не проявил к моей инициативе никакого интереса. С тех пор я регулярно отправлял в его офис электронные письма с изложением последних событий, так что в целом Касл и его сотрудники в курсе дела. Или, по крайней мере, должны быть в курсе. Надеюсь, они изучили материалы, которые я им отправлял. Я также понимаю, что они были сильно заняты до тех пор, пока Фицнера не арестовали. Когда же это произошло, шокирующее событие привлекло их внимание.

Теперь вся эта история их очень интригует. Факт обнаружения трех коробок с утерянными, как считалось ранее, вещественными доказательствами лишь подстегивает их внезапный интерес к ней.

Неловкая ситуация возникает, когда приходит время решать, кто будет, что называется, командовать парадом. Чувствуется, что Гленн был бы рад взять эту функцию на себя, однако я вежливо оттираю его в сторону. Не объясняя, как и почему мы заинтересовались Кенни Тафтом, я рассказываю собравшимся о наших с Фрэнки контактах с его родственниками, о заключении арендного договора, о платеже, а также о наших утренних приключениях в старом заброшенном доме. Беа увеличила фотографии коробок, заснятых прямо на чердаке, и я пускаю снимки по кругу.

— Их открыли? — спрашивает шериф.

— Нет. Они все еще запечатаны, — отвечаю я.

— Где они?

— Этого я пока говорить не буду. Сначала нам надо достичь соглашения по поводу того, как мы будем действовать дальше. Если не будет соглашения, никто не увидит и вещдоков.

— Коробки принадлежат моему ведомству, — замечает Касл.

— Не уверен в этом, — возражаю я. — Всего два часа назад вы и ваше ведомство не знали об их существовании. Никакого расследования, для которого эти вещдоки могли бы понадобиться, не проводится. Вы ведь сами не захотели вмешиваться в это дело, помните?

Маккучен, желая как-то заявить о себе, произносит:

— Я согласен с шерифом. Если вещдоки были похищены из его ведомства, независимо от того, когда это произошло, они принадлежат ему.