Кроха Кэри Эдвард

Глава сорок девятая

Нас навестил Луи-Себастьян Мерсье. Он нашел меня в моей мастерской, где мы с Жоржем изготавливали руки. Эдмон молча сидел в углу.

– Ты вернулась, Крошка! Снова в гуще событий!

– Не так громко, месье! Эдмону это вредно. Вон он сидит. Посмотрите, что с ним стало!

– Ах да. Я слышал. Но, Мари, – сказал он, просияв, – я видел королевскую семью!

– Правда? Как там Елизавета?

– Нет, я имею в виду восковые фигуры. Смело! Представить их в таком виде!

– Спасибо. Как поживаете, дорогой месье Мерсье? Как ваши башмаки?

– Держимся. Еще как держимся!

Покуда мы с Жоржем работали, Мерсье рассказывал, какой кипучей стала нынче жизнь, как она заставляет его бросаться из одного конца города в другой, точно весь Париж содрогался от нескончаемого землетрясения. Иногда, признался он, ему на улице попадалась вдова, которая без устали собирала городские новости. Он снял башмаки и продемонстрировал нам. Их подошвы и впрямь сносились до предела. Он показал нам тонкую брошюрку, которую недавно завершил: «ЗНАМЕНИТЫЕ САЛОНЫ ВОСКОВЫХ ФИГУР», – и прочитал оттуда фрагмент:

В это новое время стремительных перемен Кабинет доктора Куртиуса – самая известная достопримечательность Пале-Рояль и бульвара дю Тампль. Кое-кто даже считает, что никакое иное зрелище не может затмить его во всей столице. Заведение Куртиуса – великолепное развлечение для мужчин, занятых разным ремеслом, для детей, дам, стариков и просто любопытных, для малосведущих, смельчаков и бескрылых обывателей, для утомленных жизнью и испытывающих недостаток острых впечатлений, для лощеных щеголей и оборванцев, для слабых телом и духом и для облеченных властью, для хозяев и их слуг, для дерзких и степенных, для местных, желающих постичь тайный механизм жизни своей столицы в эти времена перемен, и для приезжих иноземцев, стремящихся понять неведомый им город.

Едва ли во всем Париже найдется человек, для кого сегодня, в наше удивительное время, заведение Куртиуса никоим образом не находило бы отклик в душе. Неважно, насколько хорошо, по вашему разумению, вы знаете этот город, у Куртиуса всегда найдется для вас сюрприз, точно это доктор Куртиус и никто иной решает, кого следует выдвинуть вперед, а кого убрать в сторону. Все самое известное, самое великое, самое невероятное и вдохновляющее, как и самое гнусное, – все собралось в этом Кабинете. И если ныне живущие знаменитости могут разочаровать вас в реальной жизни, на краткий миг мелькая в отдалении перед вашим взором, у Куртиуса они никогда не разочаровывают. В его заведении у самых изысканных дам и господ всегда найдется время буквально для каждого. Ибо вот вам правда: Куртиус в своем огромном зале аннулировал все привилегии! Куртиус упразднил все правила этикета. Куртиус отменил общественные классы. Где еще в целом мире бедняк может подступить к королю? Где посредственность может дотронуться до гения? Где уродство может приблизиться – без смущения и стыда – к красоте? Такое может произойти только в этом Кабинете.

Это правда, что особая магия Куртиуса действует лишь в стенах его выставок; оказавшись вне этих стен, вы вновь попадаете под пресс повседневных забот и надежд. Но кто станет сетовать, узрев чудо встречи школяра с героем его грез? Кто станет сетовать, увидев, как ученый муж из Сорбонны с благоговейным восторгом подходит к фигуре выдающегося писателя, чьи слова наполнили новым смыслом его жизнь? И кто станет сетовать, когда обычная законопослушная матрона с ужасом увидит вблизи самого известного убийцу нашего времени? И кто, в самом деле, станет сетовать, если любой подданный Франции может прийти в Пале-Рояль и увидеть, в любое удобное для себя время, в любой день недели, монаршую семью за трапезой, и шагнуть к ним поближе, дабы ощутить свою связь с королем или королевой, какую он никогда не ощущал, и даже может, всего-то за три ливра, коли ему достанет – а кое-кому достает! – мужества и дерзости их… ПОТРОГАТЬ?

Да будет так!

Даже таинство королевской власти разоблачается в Кабинете доктора Куртиуса!

– Благодарю вас, месье Мерсье, – улыбнулась я, принимая от него тонкую книжечку. – Я буду ее беречь как зеницу ока.

– Как думаешь, Крошка, может быть теперь они сподобятся сделать мой новый бюст? Для Пале-Рояль, конечно, а не для этого дома. Как думаешь, они сподобятся?

– Кто знает, – ответила я. – Это не мне решать.

– Ты думаешь, что нет, так?

– Я просто не знаю.

– Нет, нет, – пробормотал он. – Я всякий раз участвую в восковой лотерее, бросаю бумажку со своим именем.

– Парное молоко, свежие яйца, – произнес Эдмон.

Глава пятидесятая

Вдова поменяла униформу слуг в фойе. Шелковые платья были сняты и взамен них выданы черные хлопчатобумажные сюртуки и черные панталоны, простенькие черные шляпы-треуголки, но на одежде по-прежнему красовалась розетка с буквой К в центре. Этот унылый наряд копировал платье, которое носили представители простого народа в новом парламенте.

Как-то в воскресенье, вскоре после моего возвращения, по всему городу слышались церковные колокола, и звонили они куда дольше обычного. Мы работали в своих мастерских утром, мало обращая внимания на неумолчный перезвон, и Эдмон беспокойно ходил взад-вперед по своему чердаку. Я поднялась успокоить его, но он разнервничался не на шутку. Я прикрыла ладонями ему уши, раньше это всегда помогало. Я обещала, что колокола очень скоро замолкнут, но они все не замолкали. А днем после обеда вдова вернулась в Обезьянник и с воплями ворвалась в мастерскую к моему хозяину.

– Похитили! Наше имущество похищено! Головы! Наши головы, Куртиус!

Лицо вдовы раскраснелось, по ее щекам градом катился пот.

– Мадам! – вскричал Куртиус. – Что вас так расстроило?

– Головы! Головы! – задыхаясь, причитала она.

– Так, – спокойно откликнулся мой наставник. – Какие именно?

– Их украли у нас, – воскликнула она, пытаясь перевести дух, – из Пале-Рояль!

– Воры?

– Средь бела дня! Их были сотни!

– Сотни голов?

– Нет же, людей! Сотни воров, и все требовали одного и того же.

– Головы?

– Да, Куртиус! Нас лишили нашей собственности!

– Но чьи это были головы?

– Наши!

– Но чьи именно?

– Министра финансов Неккера и герцога Орлеанского.

– И зачем?

– Чтобы поднять их и нести по улицам в погребальной процессии.

– Но это же наши головы. Зачем они так поступили?

– Куртиус, очнитесь! Слушайте, что говорят люди! Министра уволили, герцога изгнали! Люди ходят толпами по городу, держа наши головы. Коль скоро живых людей нет, их заменили имитациями.

– Пускай они обзаведутся собственными головами Неккера и герцога Орлеанского и носят их. А это наши головы!

– Они что-то пели, стучали в окна, потом ворвались в салон без билетов и потребовали головы.

– А вы что сделали?

– Я их отдала. Они бы их забрали в любом случае и нанесли бы им бог знает какой ущерб. Им хотелось заполучить и короля, но я умолила их не делать этого, потому что король – полноразмерное изваяние, и очень тяжелое, а те двое – простые бюсты.

– Король – это моя работа, – заметила я. – И я рада, что король уцелел. Благодарю вас за то, что вы его спасли.

Вдова демонстративно повернулась ко мне спиной.

– Их следует арестовать, – простонал Куртиус. – Эти головы сделал я! Это частная собственность.

– Я запомнила два имени. Франсуа Пепин, уличный торговец, и Андре Ладри, продавец лимонада.

– Они за это заплатят!

– Они обещали вернуть головы.

– Не следовало позволять им уносить головы!

– Вас там не было, – прошептала она, очень тихо, но я услышала. – Я была там совсем одна. И я… испугалась.

После этих слов наступила тишина, такая гробовая тишина, точно вдруг в плотной ткани образовалась зияющая прореха – словно вдова распоролась по швам, а с нею лопнул и наш привычный мир.

– Вы – испугались? – с сомнением шепнул Куртиус. – Вы? Ни за что не поверю!

– Я подумала, что они меня убьют, эти люди. Это им было бы сделать легко. Они бы обступили меня и, если бы решились на такое, ничего бы их не остановило! Кто-нибудь выхватил бы острый нож, всадил бы в меня, вынул – и мне конец. Я могла бы умереть там, могла бы! Теперь я думаю, мне просто повезло, Филипп, – произнесла вдова, и слезы брызнули у нее из глаз.

– Вы раньше никогда не называли меня по имени.

И это был очередной шок.

Думаю, в то мгновение мы все испугались.

Глава пятьдесят первая

Воск используется в мушкетах, ружьях и мушкетонах. Им смазывают спусковые механизмы оружия, делая их более подвижными; воск, нанесенный на канал ствола, улучшает прохождение в нем пороховых паров и скольжение пули.

Всю ночь не смолкал шум. Людские крики на бульваре, звон выбитых стекол. Вдалеке гремели выстрелы. Все эти звуки проникали внутрь, после чего Большой Обезьянник словно забавлялся с ними: искажал и продлевал, перебрасывал от стены к стене и, похоже, не хотел с ними расставаться. Эти звуки ужасным образом действовали на Эдмона, совершенно лишая сна. Уж не знаю, сколько дверей и окон было выбито в ту ночь в городе, но прочные двери Обезьянника устояли. А наутро городские колокола горланили вовсю, окликая друг дружку через весь Париж. Но Большой Обезьянник стоял неколебимо. Все двери были накрепко закрыты. Работники, жившие в разных концах Парижа, не явились. Один только счетовод Мартен Мийо пришел, обеспокоенный, все ли цело. Мы, те немногие, кто остался в доме, неспешно, словно из-под палки, работали в задних помещениях. Мийо считал деньги, Жак резал полотно, вдова шила одежду для бюстов, наставник лепил головы, а я – руки. Эдмон где-то прятался, не желая находиться поблизости от своей маман. На протяжении дня, сосредоточившись каждый на своем – воске, волосах, дереве и холсте, мы забыли обо всем, думая лишь о деле.

Но ближе к вечеру звякнул дверной колокольчик. Жак пошел открывать. Он вернулся в сопровождении двух коммерсантов с бульвара: долговязого месье Николе, хозяина цирка канатоходцев «Гран дансёр дё корд», располагавшегося в кирпичном здании по соседству с нами, и огненно-рыжего доктора Грэма, владельца «Небесного ложа». Грэм был шотландцем – я этого не знала, пока он не заговорил, – то есть иностранцем, как мой хозяин и я.

Они оба пришли к нам, потому как, по их словам, на всем бульваре дю Тампль не было более известного места, чем Большой Обезьянник. Они не сомневались, что события прошедшей ночи нас сильно напугали, ибо нам было что терять. Ну не ужасно ли это, в один голос вопрошали они, что город остался теперь без направляющей десницы? Если что-то не предпринять, да как можно скорее, в городе воцарится хаос. Анархия расползется от квартала к кварталу, город будет охвачен пожаром, и все погибнет.

– Мы-то знаем, каково это потерять имущество, – заявила вдова. – Вчера нас лишили двух наших голов.

– Неккера и герцога Орлеанского, – уточнил Куртиус.

– Люди, которые вас обокрали и незаконным маршем прошли по улицам города, были обстреляны солдатами и разогнаны.

– А что с нашими головами?

– По улицам Парижа текут реки крови. Следует незамедлительно восстановить порядок!

– Мы получим назад наши головы?

Оба только что вернулись из ратуши на Гревской площади. Там состоялось большое собрание. Вот почему бил набатный колокол. Да, согласились оба месье, смутные времена настали, проще, конечно, сидеть дома, натянув на голову простыню, но если ничего не делать, кто-нибудь ворвется в дом, сорвет с тебя простыню и выгонит голым на улицу. Последнее предостережение было специально обращено к Куртиусу.

На собрании в ратуше было предложено сформировать силы гражданской милиции, достаточно многочисленные, чтобы можно было защитить Париж как от головорезов в мундирах по ту сторону городских стен, так и от расхристанной голытьбы в самом городе. Оба господина умолкли, а затем вновь заговорили медленно и внятно: было бы величайшим облегчением для всех обитателей бульвара дю Тампль и прилегающих кварталов, сказали они, если бы Куртиус, как наиболее уважаемый житель этого района, вызвался бы стать капитаном местной гражданской милиции. Вы согласны, капитан Куртиус?

Куртиус и вдова замерли, обомлев от услышанного. Сквозь стекла очков они оба теперь казались меньше ростом. Раздалось тихое журчание, издаваемое вроде бы моим наставником.

– Вы ошибаетесь, – наконец произнес он. – Я – Филипп Вильгельм Матиас Куртиус. Или доктор Куртиус. Вчера еще просто Филипп. Никогда не «милый», что правда, то правда, и не «дорогой». Просто Куртиус – что вполне приемлемо. И ничего более.

– Капитан Куртиус, – настаивали они. – Никто другой не годится на эту должность.

– Его место здесь! – заявила вдова. – Среди восковых людей!

– Но он и впрямь этого достоин, – не унимались коммерсанты. – И дабы защитить достославное население города, прежде всего надо защитить наш район.

– Нет, – возразила вдова. – Нет, это неправильно.

– Капитан Куртиус, – продолжали они стоять на своем. – Это великая честь – быть выбранным капитаном гражданской милиции.

– Не нужна ему эта честь, – проворчала вдова, обращаясь к обоим господам, – и ваша трусость не нужна!

– Но его имя уже записано в ратуше.

– Простите меня, Куртиус, за слова, которые я сейчас произнесу, – тихо проговорила она, глядя на моего наставника, и затем повернулась к посетителям. – Поглядите на него: разве он на такое способен? Да он не сможет. Он понятия не имеет о таких вещах.

– Приступайте к выполнению своего долга, капитан Куртиус.

– Капитан Куртиус? – переспросил мой наставник.

– Капитан Куртиус, вас ожидают в ратуше!

– Нет! – вскрикнула вдова. – Он никуда не пойдет!

– В таком случае есть вероятность, – заявил доктор Грэм, – что он будет арестован.

– Есть также вероятность, – подхватил долговязый Николе, – что ваш дом будет разграблен. И мы не сможем остановить мародеров.

Мой хозяин стоял молча.

– Кто-то должен пойти вместо него, – рассудила вдова. – Я пойду!

– Нет! – решительно замахали руками оба. – Нет и еще раз нет! Платье. Юбка. Ни под каким видом!

И тут заговорил мой хозяин.

– Капитан Куртиус! – объявил он. Это было заявление. Все вопросы отпали.

– Филипп, остановитесь!

– Благодарим вас! – обрадовались коммерсанты. – Мы салютуем вам!

А хозяин буквально отсалютовал им. Ни в одной армии мира не могли бы признать такое жалкое подобие воинского приветствия: короткий взмах ладони перед лицом, словно Куртиус муху отгонял.

Даже потерпев поражение, вдова знала, что делать.

– Жак, ты пойдешь с ним. И не упускай его из виду.

– Не упущу! – рявкнул Жак.

– И смотри, чтобы никто его не тронул.

– Не тронет!

– Вдова Пико, – обратился к ней мой наставник, – я – капитан. И что вы скажете капитану? У меня будет форма? Я бы не возражал. Я пойду к людям. Меня все знают. И они скажут: вот идет доктор капитан Куртиус.

Он снял мушку с подбородка и приладил ее к своей треуголке, точно это была кокарда.

– Сегодня, – объявил мой наставник, обращаясь к вдове, – я буду называть вас Шарлотта.

– Прошу вас, Филипп, не ходите туда.

– Шарлотта, Шарлотта, я ухожу. – И он вскинул руки, словно журавль расправил крылья. – Задвиньте засовы на дверях, никого не впускайте. Так-то вот. Прощайте, Шарлотта.

– Сударь! – воскликнула я.

– Филипп!

Вдова зарыдала.

Я не знала, увижу ли его снова.

И они пустились в путь – Куртиус взял с собой Жака, своего верного сторожевого пса, который, прихрамывая, трусил впереди. Они направились к ратуше по бульвару дю Тампль, к старым воротам Сент-Антуан, давно снесенным, через которые мы с моим хозяином когда-то въехали в Париж. Дойдя до конца бульвара, они должны были свернуть направо на рю Сент-Антуан и к крепости[9]. Все это происходило четырнадцатого июля.

Глава пятьдесят вторая

Шум в городе достиг апогея в шестом часу пополудни. Пушечные выстрелы звучали и раньше, но теперь канонада и рев толпы слились воедино. Не в силах сосредоточиться на работе, я ушла в заднюю часть здания, поднялась по лестнице старого Обезьянника, прошла мимо манекена Анри Пико. Я уже какое-то время не видела Эдмона и хотела его проведать. На чердаке Эдмона не оказалось, и его вообще нигде не было. Я выглянула из окна в надежде увидеть источник шума, но моему взору предстало лишь пустое русло бульвара дю Тампль. Затем я услыхала нарастающий рык многоголосой толпы. Толпа приближалась. Оставшись на своем чердачном посту, я могла первой все увидеть.

И тут я заметила во дворе Эдмона. Он находился у ворот Обезьянника, ходил там взад-вперед, размахивая руками. Рот его был разинут – он что, кричал? Но рев голосов уже стал оглушающим, и я не смогла ничего расслышать. Тогда я закричала – громко, как только могла:

– Эдмон, Эдмон, вернись!

Но вряд ли он мог меня услышать. Он подошел вплотную к ограде, прислонился к ней лбом и принялся биться головой о прутья. Вдруг он ткнулся сильнее – и его голова проскочила сквозь прутья да там и осталась. Туловище Эдмона находилось по эту сторону ограды, на стороне Большого Обезьянника, а голова – снаружи. Между тем толпа приближалась.

– Всунь голову обратно, Эдмон, всунь голову!

Но он стоял, сгорбившись, прижавшись плечами к прутьям ограды, а его застрявшая голова была обращена лицом к бульвару. Я помчалась вниз по лестнице, выскочила через черный ход во двор. Здесь все происходящее предстало в ином свете. Толпа на бульваре росла, как надвигающая буря, становясь плотнее и грознее. Все постройки сотрясались от сотен криков, эхом отражаемых от стен. Но я видела только Эдмона с зажатой между прутьев головой и приближающуюся толпу.

– Ты застрял, Эдмон? Ты застрял?

– Лимонно-уксусные пастилки, – проговорил он.

– Эдмон, я сейчас попробую тебя вытянуть.

Не получилось.

– Эдмон, ты же не сможешь высвободиться!

– Картофельные пироги из Савойи.

Толпа уже была близко, она текла бескрайней массой, точно оживший исполинский орган или ревущий многозевый зверь, гигантская крыса, топающая на сотнях лап. Кто-то в толпе плясал, кто-то размахивал обломками старых клеток, все пребывали в сильнейшем возбуждении, и мне хотелось только одного: чтобы толпа исчезла. Когда я подошла к воротам, люди уже стояли вплотную к ним, так что они даже уловили мое дыхание. Что это еще за существо там?

– Тут еще одна голова, – раздался чей-то крик, и за ним последовал взрыв хохота.

– Нет, нет, все в порядке, – подала я голос. – Прошу вас, проходите.

– У него что, башка застряла?

– Помогите! Помогите! – закричала я, обернувшись к Обезьяннику. – Помогите мне!

– Ну точно! Еще одна голова! – крикнул кто-то.

– Гляньте на эту голову! Может, ей хочется свидеться с другими?

И потом, с веселым улюлюканьем, они подняли повыше свои трофеи и затрясли ими. Головы. Две головы на пиках. Очень искусно сделанные, мелькнула у меня мысль. Интересно, уж не Куртиуса ли это работа? Неужели те самые головы, которых недосчиталась вдова? Но потом мне все стало ясно: это были не восковые головы, вовсе нет. Это были головы во плоти, плоды трудов их родителей. Настоящие головы. Одну поднесли поближе к лицу Эдмона, словно для сравнения, словно чтобы они могли пообщаться. Эдмон завизжал, извиваясь всем телом, пытаясь отлепиться от ограды, но его голова никак не хотела высвобождаться из прутьев.

Из Обезьянника вышел мальчуган-работник.

– Воск! – крикнула я ему. – Принеси воску да побыстрее!

Воск, подумала я. Воск поможет. Только воск, если им обмазать прутья ограды, поможет мне вызволить Эдмона. Воск – отличная смазка. Он не дает дверям и окнам заклиниваться, им можно обмазывать и металл, и дерево. А еще его можно использовать на коже так же, как на металле. Воск не дает дверным петлям визжать. Может быть, и на Эдмона он окажет такое же действие.

Из дома выбежала вдова.

– Эдмон! – закричала она. – Эдмон! Немедленно вернись!

Оттолкнув меня в сторону, она попыталась оттащить сына от ограды, но даже ее приказ не мог заставить его сдвинуться с места.

– Отойди! – бросила она мне, побелев и трясясь от злобы. – Пусть они пройдут!

– Принесите воск! – снова закричала я. – Воск поможет освободить ему голову.

– Воск! Воск сюда! – издала вопль вдова.

Мальчишка-работник исчез в Обезьяннике.

– Да это же дом восковых людей! – крикнул кто-то из-за ограды. – Я был тут. Видал там фигуры разных знаменитых господ.

– А что с нашими будем делать? С нашими знаменитыми головами? Это, конечно, не фигуры, но уж головы точно. Эти головы все должны знать.

– Де Лонэ, комендант Бастилии!

– Бывший комендант!

– Он по нам стрелял!

– Больше не постреляет!

Прибежали слуги, принесли воск. Я отковырнула кусок и стала втирать его в прутья вокруг ушей Эдмона. Вдова отодвинула меня.

– Я здесь, Эдмон! Я здесь! – заголосила она.

– А это голова де Флесселя[10] – из-за него народ голодал!

Люди затрясли перед лицом Эдмона второй головой, насаженной на пику. Тот в ужасе зажмурился.

– Теперь не будем голодать!

– Жирный купчишка!

– Мы его выпотрошили!

Удлинившаяся шея маркиза де Лонэ

Его товарищ по несчастью де Флессель

Я никогда еще не была свидетельницей убийства, ни разу в жизни. Я даже людских голов не видала, кроме тех, что отливали из гипса. Но теперь внезапно я увидела их вблизи. И мне открылась новая истина. Я не могла отвести от них глаз. А бедный Эдмон, оказавшийся в столь неподходящей компании, истошно выл и никак не мог высвободить голову. Воск его спасет, уверяла я себя. Воск поможет. Воск должен помочь.

– Вам надо эти головы вылепить из воска! – раздался выкрик из толпы, обращенный к вдове.

– Прошу вас. Идите своей дорогой, оставьте нас в покое, – заскулила она.

– И не подумаем. Сначала сделайте головы. Вот, возьмите! И сделайте их из воска.

– Нет, нет, прошу, уходите!

– Нечего указывать, что нам делать!

– Мы не перестанем! Если только не хотите, чтобы мы насадили на пику третью башку!

– Отрежь ее! Отрежь! Вспори ему глотку!

Эдмон закричал – теперь вполне осмысленно. Боже, как он вопил.

– Мари! – кричал он. – МАРИ! МАРИ!

Он заговорил нормальными словами. Своими словами, которые повторял снова и снова.

– МАРИ! МАРИ!