Ядовитый циферблат. Трагичная история о том, как корпорация обрекла молодых девушек на смерть Мур Кейт

Глава 53

«В воздухе повеяло весной!» – заголосила Chicago Daily Times через неделю после слушаний. Газеты пестрели объявлениями ко Дню святого Валентина, в которых рекламировались романтические подарки, вечера игры в бридж и танцы, но у красильщиц циферблатов в Оттаве была запланирована только одна встреча, на которую они собирались пойти, – встреча с Кэтрин Донохью.

Заехав к подруге, они застали ее в хорошем настроении. Когда увязавшиеся за ними репортеры спросили Кэтрин, «за какую соломинку она цепляется, чтобы оставаться в живых», она ответила, посмотрев любящим взглядом на Тома: «За своего воинственного ирландца». «Я буду жить», – решительно сказала она. Врачи говорили, что она «никогда не покинет своей постели живой», однако она еще не закончила сражаться.

Вместе женщины помолились, чтобы нашелся способ их вылечить, хотя «у них не было ужасного страха самой смерти». «Каждая заявила, – сказали в Chicago Herald-Examiner, – что если так распорядится судьба, то она попадет в мир иной с осознанием того, что ее жертва, возможно, спасла других».

Потому что эти женщины, к собственному удивлению, стали лицом борьбы за права рабочих. Им уже удалось добиться значительных изменений в законе, и он защитил тысячи уязвимых работников и ликвидировал лазейку, с помощью которой корпорации могли уклоняться от ответственности. Вдохновленная достигнутым, в тот же день Перл написала Гроссману с предложением: «Почувствовав то рвение, с которым вы помогаете людям на низших ступенях лестницы жизни, я, равно как и остальные участницы иска к Radium Dial, подумала, что вы задаете начало сообществу, с помощью которого нуждающиеся, а их, должно быть, тысячи, смогут объединиться вместе, получить юридическую помощь и в целом использовать эту организацию с целью упрощения, продвижения и улучшения законов, касающихся людей, пострадавших на производстве».

Гроссману идея показалась блестящей. Таким образом, 26 февраля 1938 года состоялось первое собрание этого сообщества. Его основателями стали Перл Пэйн, Мэри Росситер, Шарлотта Перселл и Кэтрин Донохью. Трое из этой четверки отправились в Чикаго на встречу с Гроссманом; Кэтрин, которая была слишком больной для такой поездки, представлял Том. Они назвали себя, чувствуя, как за это зацепятся СМИ – возможно, с подачи Гроссмана, – Сообществом живых мертвецов.

«Цель данного сообщества, – объявил Гроссман собравшейся прессе, – в том, чтобы добиться лучшей законодательной и любой другой защиты для людей, которым угрожают производственные болезни».

В это же время Гроссман предоставил Марвелу первый сводный документ по делу, скорее всего, намеренно («Он любил прессу», – говорил его сын). Под вспышки фотоаппаратов Гроссман передал девушкам их экземпляр, подписанный слоганом «В интересах человечества». Этот солидный документ содержал порядка восьмидесяти тысяч слов, и Гроссман блеснул в нем по полной:

«Обстоятельства требуют самого острого пера, которое я только могу обнажить. Я лишь прошу, чтобы закон служил исключительно щитом для защиты, а не мечом, способным уничтожить человеческое право Кэтрин Донохью на компенсацию. Дайте Кэтрин лишь то, что полагается ей по справедливости в соответствии с законом Божьим и человеческим, и она получит желаемое!»

Документ был оформлен во второй половине дня, как раз чтобы его успели увидеть вечерние газеты, и пресса не оставила его без внимания; информация о деле боролась за место на передовой с историями про нацистов в Германии. Будь это судом СМИ, девушки без труда одержали бы победу – газетчики трубили о «преступной халатности» компании Radium Dial.

Пресса поинтересовалась у Тома Донохью, есть ли какая-то надежда на излечение его жены. Он ответил, что Фрэнсис Перкинс, министр труда, «поручила службе здравоохранения исследовать этот случай». Появилась надежда, что кальциевая терапия может продлить Кэтрин жизнь, однако ее болезнь достигла такой стадии, когда пациентка могла и не пережить этот процесс. Федеральные расследования отравлений женщин, проведенные по приказу Перкинс, тем временем не дали какого-либо видимого результата. У государства, столкнувшегося со второй волной рецессии после начала Великой депрессии, были другие приоритеты. Один политик признался, что они «испытывают большие трудности» в экономике. «Мы уже достали всех кроликов из шляпы, и больше кроликов не осталось», – сказал он. Это было слабым утешением для Тома, по-прежнему безработного.

Хотя кальциевая терапия и была для нее невозможна, Кэтрин все равно отказывалась сдаваться. «Я надеюсь на чудо, – говорила она. – Я молюсь о нем. Я хочу бороться за жизнь и оттянуть неизбежный конец ради моего мужа и детей». Маму Кэтрин потеряла в шесть лет; она знала, каково это – расти без матери, и была решительно настроена не допустить, чтобы ее собственные дети повторили ее участь.

Тем не менее, несмотря на все храбрые слова Кэтрин, шли недели в ожидании вердикта, и ее здоровье стремительно ухудшалось. «Как только эта [стадия болезни] началась, – вспоминала ее племянница Мэри, – дальше все пошло по наклонной… Это происходило не постепенно. Это было быстро».

Из-за этого Кэтрин оказалась совершенно не в состоянии даже руководить уходом за своими детьми, все делала домработница. «Она была так больна, – говорила Мэри, – я не помню, чтобы она хоть как-то взаимодействовала с детьми. Она была не в состоянии. Вы даже представить себе не можете… Болезнь высосала из нее всю энергию, она высосала из нее все».

Кэтрин только и могла, что беспомощно лежать на своей кровати в гостиной с задернутыми шторами. Ее дни перемежались приемом лекарств и частым дребезжанием железнодорожных путей за домом: грохотом проносящихся поездов, увозивших людей в путешествия, в которые Кэтрин Донохью теперь отправиться не могла. В ее доме витал «запах мочи». Весь ее мир теперь был ограничен этой гостиной. Она лежала под одеялом, опухоль на ее бедре возвышалась злокачественной горой, и каждая кость в теле ныла. Кэтрин мучилась от сильных болей.

«Я только и помню, как она все стонала, стонала, – тихонько рассказывала Мэри. – Было понятно, что ей больно, однако у нее не осталось сил кричать. Она только и могла, что стонать. Думаю, ей просто не хватало сил, чтобы плакать. Она просто стонала».

«Сложно описать, – продолжала она, – насколько уныло было в том доме. Стоило туда зайти, как сразу же ощущалась царившая там грусть».

Когда болезнь Кэтрин усугубилась, некоторые из ее родных посчитали ее состояние слишком ужасным, чтобы маленькие племянники и племянницы ее такой видели. «Она разваливалась на части из-за радия, – вспоминала ее племянница Агнес. – Они не хотели, чтобы мы ее видели; они говорили, что она выглядит слишком жутко». Таким образом, хотя родители Агнес и навещали Кэтрин раз в неделю, ей самой приходилось ждать снаружи.

Часто посещала Кэтрин старшая сестра Тома Маргарет: коренастая женщина пятидесяти одного года, настоящая «глава семьи». «Она была единственной знакомой мне женщиной, которая умела водить машину, – вспоминал ее племянник Джеймс. – У нее был автомобиль, который она называла Малюткой». Другой родственник заметил: «Она приезжала, чтобы позаботиться о [Кэтрин] и ее детях. Она была хорошей золовкой».

Другим частым посетителем был отец Гриффин, и Кэтрин с радостью принимала также и монахинь из обители, которые принесли ей реликвию с фрагментами Креста животворящего. «Словно сам Господь Бог рядом со мной у меня дома», – в восторге воскликнула она.

Кэтрин нашла совершенно неожиданный источник утешения – общественность. Когда ее историю стали расписывать газеты, читатели ужаснулись так, как никто из соседей ранее. Кэтрин получала сотни «чудесных писем» со всей страны. Люди присылали ей различные безделушки и свои идеи по поводу лечения; деньги на цветы, чтобы приукрасить ее комнату; кто-то же просто писал в надежде, что «мое письмо немного вас приободрит». «Я вам глубоко сочувствую и искренне надеюсь на вашу полную победу, – гласило одно. – Я знаю, что миллионы людей думают то же самое».

Ее подруги тоже поднимали ей дух. Мэри проводила с ней вечера, сидя у кованой железной кровати; Олив «принесла мне чудесно приготовленного цыпленка», – с радостью писала Кэтрин Перл. «Она, как и ты, моя дорогая, мои настоящие подруги, да благословит вас Господь».

К марту Кэтрин значительно приободрилась. «Сегодня я несколько минут посидела, – гордо написала она Перл, – как же это было приятно после такого долгого времени, проведенного в кровати!»

Леонард Гроссман уже целую вечность не спал – ну или, по крайней мере, такое складывалось впечатление. Весь февраль и март происходил активный обмен сводными документами по делу – они с Магидом сражались на пишущих ручках, выдавая все новые и новые толстые папки Марвелу. «Он трудился круглосуточно целую неделю, – сообщил сын Гроссмана. – Он задействовал трех или четырех секретарей». Эта первоклассная команда помощников записывала под диктовку, в то время как сам Гроссман расхаживал по своему кабинету либо же сидел в своем огромном кресле с сигарой в зубах, блистая красноречием, которым он был так знаменит. «Я работал днями и ночами, – позже написал Гроссман Перл, – над делом об отравлении радием».

Двадцать восьмого марта 1938 года он представил суду последний сводный документ: после его рассмотрения Марвел должен был вынести свой вердикт. В нем Гроссман разносил «бесчестную, изворотливую защиту» компании, а также «выгребную яму оправдания обвиняемого», как он ее называл. Он продолжал: «В языке нет таких слов омерзения, которыми можно было бы описать хладнокровную и расчетливую компанию Radium Dial. [Рабочих] успокаивали ложным чувством защищенности посредством подлой и дьявольской лжи, а также умышленного искажения фактов». Компания знала, писал он, «свои юридические обязанности перед своими [сотрудниками], однако отказывала им в них ценою их крови». Руководство фирмы многократно лгало Кэтрин, чтобы «она и остальные сотрудники продолжали бездействовать, не знали про свое истинное состояние». Они, сказал он, «предали ее».

Он не жалел слов. «Я не могу представить себе, чтобы бес из самых глубин преисподней совершил столь чудовищное преступление, на которое пошла компания Radium Dial. Господи! Неужели радиевая индустрия совершенно лишена совести? Неужели в компании Radium Dial одни монстры?»

«Это преступление против морали и против человечности, – заключил он, – и, так уж совпало, против закона».

Он написал громкие и многозначительные слова. Судья объявил, что вынесет окончательное решение не ранее 10 апреля – тем не менее во вторник, 5 апреля, в кабинете Гроссмана зазвонил телефон. Его вызвали в штаб-квартиру ПКИ на Уэст-Уакер-драйв, 205, прямо за углом от здания «Метрополитен».

Вердикт был готов.

Глава 54

Времени сообщить Донохью не было. Гроссману удалось вызвать тех бывших красильщиц, что теперь жили в Чикаго – Шарлотту Перселл и Хелен Манч, – лишь они смогли вовремя приехать на слушания, которые проводились незадолго до полудня. Хелен нервно курила сигарету, когда они все столпились в обшитом деревянными панелями зале ПКИ, чтобы услышать вердикт. Решение Джорджа Марвела зачитывал председатель комиссии. Магид и Гроссман оба встали, чтобы его выслушать; адвокаты смерили друг друга взглядами, председатель призвал всех к тишине.

Миссис Донохью, написал Марвел, страдала от болезни, которая была «медленной, коварной по своей природе, прогрессирующей и растянулась на долгие годы». Он заключил: «Инвалидность, приобретенная миссис Донохью, сделала ее не способной к заработку». Присутствующие в зале беспокойно ерзали: все это они помнили. Вопрос был в том, признают ли компанию виновной.

Председатель продолжил зачитывать письменное постановление. «Промышленная комиссия считает, что… между компанией и истцом были трудовые отношения, как между работодателем и наемным работником… инвалидность [Кэтрин Донохью] возникла вследствие и в ходе ее работы».

Суд признал компанию виновной. Шарлотта и Хелен не могли сдержать радости: они ликовали. Хелен протянула в знак благодарности руку Гроссману, повернувшемуся к ним с безудержной улыбкой. «Я очень рада за миссис Донохью, – тихо сказала Хелен. – Это справедливое решение».

Марвел постановил компенсировать Кэтрин понесенные ею медицинские расходы, выдать ей в полном объеме зарплату за весь период, что она была не в состоянии трудоустроиться из-за болезни, возместить ущерб, а также выплачивать ей пожизненное пособие в размере 227 долларов (4656 долларов) в год. В общей сложности ей полагался 5661 доллар, максимально возможная сумма, которая могла быть ей присуждена по закону.

Возможно, судья жалел, что не мог пойти дальше. Как сообщалось, Марвел сказал после того, как Кэтрин потеряла сознание в зале суда: «Из того, что было изложено, я могу сделать вывод, что против этих людей совершены противоправные действия. Компания Radium Dial допустила вопиющую халатность».

Руководство компании было виновным. Виновным в инвалидности Кэтрин – и Шарлотты тоже, – но не только в этом. Они виновны в убийстве Пег Луни, Эллы Круз, Инез Валлат… И многих других. Этих женщин уже не спасти, однако их убийцы были изобличены у всех на глазах. «Все сущее, созданное Богом, – написал в своей сводке Гроссман, – это не потаенный уголок, в котором компания Radium Dial может припрятать секрет о своей виновности в этом деле и избежать правосудия». Справедливость наконец восторжествовала, раскрыв злодеяния этих бессердечных убийц. Им было теперь не спрятаться за газетным объявлением; больше никаких веселых управляющих, успокаивающих нахмурившихся девушек; больше никаких фальшивых результатов тестов, укрывающих правду. Правда через много лет наконец всплыла.

«Правосудие восторжествовало! – восторженно объявил Гроссман на слушаниях. – Ни одно другое решение невозможно в свете имеющихся сокрушительных доказательств. Спасибо Господу за правосудие для живых мертвецов».

Шарлотта Перселл сказала с благодарностью: «Это первый лучик надежды, который мы увидели после всех этих лет полной безнадежности».

Это было долгое, очень долгое сражение. Во многих смыслах, эта битва началась двадцать пятого февраля 1925 года, когда Маргарита Карлоу подала иск в Нью-Джерси: она стала самой первой красильщицей циферблатов, которая решила дать отпор.

Победа Кэтрин в суде тринадцать лет спустя стала одним из первых случаев, когда работодателя призвали к ответственности за здоровье его работников. Поразительное достижение этих девушек стало настоящей правовой революцией, переписавшей закон и спасшей многие жизни. Кабинет генерального прокурора, пристально следивший за ходом дела, провозгласил вынесенный вердикт «великой победой».

В Ottawa Daily Times заявили, что именно они сообщили радостную новость Кэтрин Донохью. Когда про вердикт стало известно, один журналист устремился на Ист-Супериор-стрит, 520, чтобы поговорить с женщиной, которая была в центре всего происходящего.

Он застал ее одну: Том забрал детей на прогулку. Она лежала – так как иного выбора у нее не было – на кровати в гостиной, со все так же свободно болтающимися у нее на запястье часами с серебряной каемкой. Когда журналист возбужденно рассказал ей, что вердикт был вынесен на пять дней раньше, Кэтрин захлопала глазами от неожиданности. «Я и не мечтала, что решение будет принято так скоро», – прохрипела она с большим трудом.

Хорошие новости сорвались с уст журналиста: ему не терпелось поделиться этим секретом. Тем не менее Кэтрин была настолько больна, что особо не проявила эмоций в связи со своей победой, она даже не улыбнулась. Том позже поведает, что она «плачет, но почти никогда не улыбается; она разучилась смеяться».

Возможно, она попросту не могла в это поверить. «Она приподнялась на кровати, пытаясь разглядеть записанное для нее решение о выплате компенсации», однако у нее не хватило на это сил. Она улеглась обратно на подушки и, в полной мере осознав случившееся, сразу подумала о Томе. «Первым делом, – написал ретивый журналист, – она высказала желание, чтобы ее муж Том как можно скорее узнал об этом решении».

«Я рада за своих детей и своего мужа, – прошептала Кэтрин. – Выплата поможет [Тому], который уже многие месяцы сидит без работы».

Словно только что вспомнив, она добавила со слабой улыбкой журналисту: «Это уже вторая хорошая новость для нас на этой неделе. Моего мужа только что снова взяли на стекольную фабрику». Некоторым работникам разрешили вернуться на Libbey-Owens, и Тому удалось выбить себе ночную смену.

Репортер все сидел в комнате в ожидании дополнительного материала, и Кэтрин продолжила. «Судья по-настоящему благороден, – сказала она. – Он просто замечательный. Он справедливый. Это многое значит».

Словно мысль о справедливости что-то всколыхнула в ней, на мгновение ею овладела злость. «Это следовало сделать очень давно, – сказала она чуть ли не ожесточенно. – Я страдала. Мне придется страдать и дальше». Она продолжала: «Не знаю, доживу ли я до того, как получу эти деньги; я на это надеюсь. Однако боюсь, что они придут слишком поздно».

Тем не менее Кэтрин подвергла свою жизнь риску не ради себя. Она сделала это ради своей семьи и своих подруг. «Теперь, наверное, [Том] и наши двое детей смогут зажить по полной, – сказала она с надеждой. – Может, я и не доживу до того, чтобы воспользоваться деньгами, однако, [надеюсь], другие девушки их получат вовремя. Надеюсь, они получат их прежде, чем им станет так же плохо, как мне».

Она добавила одно последнее замечание, хриплым шепотом разнесшееся в необычайно тихой, пропахшей мочой комнате, и ее слова были полностью лишены ликования, царившего в зале суда в Чикаго.

«Надеюсь, адвокаты ничего не испортят…» – сказала Кэтрин Донохью.

Глава 55

Через два дня после вынесенного вердикта компания Radium Dial подала апелляцию «на основании того, что решение противоречит имеющимся доказательствам». Предвидя подобный ход, Гроссман совместно с Сообществом живых мертвецов устроил фотосессию для газет и обратился с призывом о сборе средств для Кэтрин. «У нее нет денег, нет перспектив их самостоятельно заработать, в то время как больничные счета продолжают расти, – заявила Шарлотта Перселл. – Боюсь, миссис Донохью умрет прежде, чем ее дело рассмотрят».

Кэтрин была тронута поддержкой подруг, однако больше всего она переживала за Тома. Он тяжело воспринял известие об апелляции. «Он особо ничего не говорит, – поведала Кэтрин Перл, – однако для него это стало огромным стрессом».

Женщины не забывали заручаться поддержкой СМИ в своей кампании за справедливость: Донохью пригласили журналистов Toronto Star к себе домой, чтобы дать интервью. «Эта хрупкая женщина, может, и умирает, – написал репортер газеты Фредерик Гриффин, – однако она продолжает бороться».

Они все боролись – женщины и их сподвижники. Когда Гриффин одним спокойным апрельским вечером посетил дом на Ист-Супериор-стрит, 520, он встретился там со всеми красильщицами циферблатов, подавшими иск, а также с мужчинами, которые их поддерживали: отцом Инез Джорджем; Томом, Альфредом, Кларенсом и Хобартом. Эта безумная трагедия затронула их не меньше, чем их жен и дочерей. «Они все напуганы, – сказал Кларенс про женщин, пока его жена подготавливала Кэтрин в другой комнате. – Они пугаются каждый раз, когда у них начинает болеть в новом месте».

Прошло уже больше двух месяцев с тех пор, как Кэтрин через силу давала показания, лежа больной в кровати; прошедшие недели сотворили ужасное с ее телом. «Я посмотрел на ее сморщенное лицо, руки, фигуру, бесформенную челюсть, рот, – вспоминал Гриффин, как зашел в ее импровизированную спальню. – Глядя на скелет, просматривающийся под покрывалом, начинаешь сомневаться, что она протянет до конца недели».

Когда же Кэтрин раскрыла глаза и уставилась на репортера, он понял, что в ней гораздо больше упорства, чем он мог подумать. «Миссис Донохью, этот призрак женщины, взяла на себя роль президента этого странного сообщества, – позже писал он. – Она лежит без движения, однако сохраняет деловой вид».

«Пожалуйста, опубликуйте это, – откровенно сказала она. – Я хочу, чтобы вы, когда будете писать про нас, замолвили словечко про нашего адвоката, мистера Гроссмана».

Она отдавала распоряжения; ее голос на этом собрании, сказал Гриффин, был «энергичным» и «сильным». Гроссман оплатил все судебные расходы из своего кармана – включая текущие, связанные с апелляцией, – и Кэтрин хотела, чтобы он получил за это хотя бы рекламу в СМИ.

«Вы слышите голос Сообщества живых мертвецов, – провозглашал теперь сам Гроссман. – Это голос женщин-призраков, которые обращаются не только к находящимся сейчас в комнате, но и ко всему миру. Этот голос стряхнет оковы промышленного рабства в Америке. У вас, девушки, есть право на лучшие законы. Ради этой цели данное сообщество и трудится».

Гриффин взял интервью у них всех; у каждой женщины была своя душераздирающая история.

«Мне страшно говорить, [о том, как я себя теперь чувствую], – вздохнула Мэри. – Мои лодыжки и челюсть болят постоянно».

«Я не знаю, какой день станет моим последним, – с тревогой сказала Олив. – Я лежу по ночам, таращась в потолок, и думаю, что, может быть, настал мой черед».

«Приходится прилагать усилия, чтобы делать все как обычно, чтобы вести себя обычным образом, – призналась Перл. – Я этого не показываю, однако сейчас я нервничаю, и меня трясет. Я понесла слишком много невосполнимых потерь». «Мне так не хватает, – чуть ли не прокричала она, – возможности снова побыть матерью… Я никогда не смогу быть матерью и женой, которой заслуживает мой муж».

Что касается Кэтрин, то у нее внезапно вырвались всего два слова: «Все пропало!» Возможно, подобно Кэтрин Шааб, у нее в голове проигрывались сцены со многими призрачными девушками: Эллой, Пег, Мэри, Инез…

«Эти слова, – отметил Гриффин, – прозвучали очень неожиданно и многозначительно. Снова повисла тишина».

Том Донохью, который все это слушал, не выдержал. Он заговорил с горечью, дрожащим голосом. «У нас есть общества защиты собак и кошек, однако они ничего не станут делать для людей, – выпалил он. – У этих женщин есть души».

Перед уходом Гриффин задал свой последний вопрос. «Как вы поддерживаете свой моральный дух?»

Ответила на него Кэтрин, «неожиданно и с воодушевлением». Она сказала: «Благодаря нашей вере в Бога!»

Тем не менее, хотя вера Кэтрин и была теперь сильной, как никогда, с каждым днем ее тело слабело. Всего неделю или около того спустя она написала Перл: «Пыталась написать раньше, однако теперь я даже писать не могу. Мне так сложно подниматься из постели хоть на какое-то время, и когда я это делаю, то потом неделю отлеживаюсь». От нескончаемых юридических проволочек легче не становилось. «Мне лишь хочется, чтобы с моим делом поскорее закончили, – мечтательно написала она. – Видит Бог, мне нужна медицинская помощь, да еще как».

Хотя подруги и старались всячески ее поддержать – Олив принесла фрукты и ведро свежих яиц, а Перл купила ей новенькую ночную сорочку, ради которой им с Хобартом пришлось пожертвовать своими скудными средствами, – тело Кэтрин отказывалось реагировать на их доброту. Она страдала от мучительных непрекращающихся болей, которые требовали постоянного приема наркотических средств. Ее челюсть продолжала разваливаться на еще более мелкие фрагменты, и каждый следующий отламывался с еще большей болью, чем предыдущий, и с этими новыми переломами в ее состоянии произошло еще одно изменение.

У Кэтрин начала кровоточить челюсть. Каждый раз она теряла примерно по пол-литра крови. Хотя ей и хотелось оставаться дома рядом с Томом, ее врач доктор Данн поспешил отправить ее в больницу – Кэтрин назвала это «торопливой поездкой». «Я хочу быть дома, – в отчаянии написала она Перл с больничной кровати. – Мне так одиноко… Врач хочет, чтобы я была тут; Том хочет нанять домой медсестру. Я просто не знаю, что делать. Мне так больно». Она умоляла Перл навестить ее: «Не могла бы ты приехать, по возможности, как только получишь это письмо? Мне так одиноко и грустно».

Беспокойство доктора Данна по поводу состояния Кэтрин росло. Он продержал ее в больнице несколько недель, ее болезнь была в терминальной стадии; Кэтрин настолько ослабела, что казалось, малейшее усилие станет для нее смертельным. Врач сделал официальное заявление: «По моему мнению, любая нетипичная нагрузка, такая как выступление в суде, может оказаться фатальной. Я настоятельно рекомендовал ей отказаться от любых подобных действий».

Но он говорил не о ком-то, а о Кэтрин Донохью. Что бы там ни думал ее врач, она была решительно настроена изо всех сил продолжать бороться с Radium Dial. На этот раз компании не должны были сойти с рук злодеяния. Кэтрин выписали из больницы в начале июня 1938 года, и она оказалась у себя дома как раз вовремя, чтобы устроить там собрание за день до рассмотрения апелляции. Пришел Гроссман и остальные женщины. «Мне уже не на что особо надеяться, – сказала им Кэтрин, признавая свою обреченность. – Мне нужно лишь немного подождать. Это поможет [вам, девочки], одержать победу, и это поможет моим детям».

Ее дети и Том, сказала она, «стоят всей этой боли и страданий».

Доктор Лоффлер навестил ее в тот же день. Матрас «едва проминался под ее телом», когда он брал кровь на анализ из ее «рук, которые были едва толще пальцев». Кэтрин теперь настолько ослабела, что больше не носила свои очки, однако подаренные Томом часы по-прежнему болтались на ее запястье, хотя ремешок и был затянут до предела. Если раньше она надевала на такие собрания свое изящное платье в горошек, то теперь на ней была растянутая хлопчатобумажная ночная сорочка с двумя вышитыми распятиями на воротнике с острыми углами.

Когда доктор Лоффлер взвесил ее, Кэтрин сразу же поняла, что он не отменит запрета доктора Данна на ее участие в завтрашних слушаниях. Кэтрин Донохью весила теперь 28 килограммов; она была не намного тяжелее своего пятилетнего сына. По правде говоря, если бы ее состояние и позволяло ей появиться в зале суда, ее было бы невозможно туда доставить. Ее тело больше не выносило даже малейшего давления.

Хотя Кэтрин и не могла присутствовать на рассмотрении апелляции, она всецело доверяла представляющему ее интересы Гроссману. «Он же практически самый лучший, не так ли?» – говорила она про него. И Гроссман не единственный, кто собирался за нее постоять: Перл, Шарлотта, Мэри, Олив и все остальные женщины тоже были здесь, как и Том Донохью. В зале, где проводились слушания, «был полный аншлаг», хотя дело и происходило в понедельник. Увидев, в каком состоянии была Кэтрин за день до того, Гроссман назвал это дело «гонкой со смертью». «Если миссис Донохью умрет до вынесения окончательного вердикта, – мрачно заметил адвокат, – то ее наследники по закону ничего не получат».

Возможно, именно поэтому Магид немедленно запросил перенос слушаний, но ему было отказано. Предположительно, по просьбе Кэтрин Гроссман предложил провести заседание у ее кровати, чтобы она тоже могла присутствовать, однако фирма бурно запротестовала. В конечном счете судья постановил, что выслушает показания по апелляции в этот же день.

Собравшаяся пресса гадала, какие основания могли быть у Radium Dial для апелляции. Одним из аргументов компании было отсутствие юрисдикции у ПКИ, однако его сразу же отклонили. Другим доводом был истекший срок исковой давности (в очередной раз), а вот третий аргумент оказался совершенно новым.

Компания Radium Dial теперь принялась полностью отрицать аргументы девушек: фирма утверждала, что они врут. В качестве данных под присягой показаний Radium Dial предоставила суду официальное заявление мистера Рида, бывшего начальника девушек.

В нем Рид клялся, что «никогда никому не говорил и даже не слышал, чтобы кто-то говорил Кэтрин Донохью или другим сотрудникам, что радий им не навредит». Он также клялся, что «не значился в штате сотрудников компании, когда Кэтрин была подвержена воздействию» радия. Его жена Мерседес Рид тоже предоставила подписанное заявление. Вместе с мужем они оба утверждали, что «никто из них не давал, а также не слышал, чтобы это делал кто-то другой, указаний Кэтрин Донохью помещать в рот используемые ею в работе кисти».

Девушки были потрясены. Это Риды врали, а не они! Достаточно посмотреть городской справочник за годы работы Кэтрин в компании, чтобы найти имя мистера Рида напротив Radium Dial; этот человек у всех напрямую ассоциировался с компанией. Как он мог утверждать, будто не работал там? А что касается его клятвы о том, что никто не говорил девушкам, будто радий им не навредит, то, к несчастью для компании, в подписанном ее президентом и опубликованном в нескольких выпусках местной газеты объявлении на всю страницу говорилось именно об этом.

В ответ на заявления супругов Рид все присутствовавшие в тот день в зале суда девушки заявили, что готовы подтвердить под присягой противоположное. Во время слушаний Шарлотта и Альфред Перселл дали соответствующие показания. Том Донохью тоже вышел к свидетельской трибуне, однако этот тихий мужчина, казалось, был измучен происходящим и полностью удручен переживаниями о своей жене. Он «запинался в своих показаниях, его голос было едва слышно, так что судья исключил из рассмотрения [практически] все его показания».

Эти так называемые показания супругов Рид были единственным новым материалом, представленным компанией в ходе рассмотрения апелляции. Таким образом, в полчетвертого пополудни заседание было закрыто. Комиссия из пяти человек должна была вынести окончательный вердикт; они обещали принять решение к десятому июля.

Кэтрин было нужно лишь еще немного продержаться.

Глава 56

Америкой правит религия – и в 1938 году ее ярким представителем был отец Кин из Чикаго. Его еженедельную церковную службу посетило в общей сложности более двухсот тысяч людей – прихожане лично просили о помощи. Кин публично за них молился – в церкви, на радио, а также в еженедельных брошюрах, которые печатались по всей стране, чтобы католики из любых уголков США могли молиться за нуждающихся. Это был настоящий культурный феномен.

У Кэтрин больше не было сил читать: это делал для нее Том, так что вряд ли она знала про эти опубликованные молитвы – однако золовка Перл Пэйн знала. «Я предлагаю всем вам, девушки, написать отцу Кину, – сказала она. – Уверена, что всем вам это значительно пойдет на пользу, и чудеса действительно случаются, даже теперь, Перл, так что не теряй надежду».

Кэтрин терять было уже нечего. Каждую секунду, проведенную вместе с Мэри Джейн и Томми, у нее разрывалось сердце. Ей нужно было больше времени… ей нужно было намного больше времени с ними. Таким образом, по указанию своей дорогой подруги Перл, 22 июня 1938 года Кэтрин призвала всю свою храбрость и веру и написала от самого чистого сердца:

Дорогой отец Кин!

Врачи говорят, что я умру, однако я не могу умереть. У меня столько всего, ради чего стоит жить, – любящий муж и двое детей, которых я обожаю. Тем не менее, как говорят врачи, радий разъедает мои кости и мою плоть, и медицина поставила на мне крест как на «одной из ходячих мертвецов».

Они говорят, что меня уже ничто не спасет – ничего, кроме чуда. Именно этого я и хочу – чуда… Если же это не входит в планы Божьи, то, возможно, ваши молитвы помогут сделать мою смерть счастливой.

Пожалуйста,

миссис Кэтрин Вольф Донохью.

Это «пожалуйста» говорило о многом. Кэтрин умоляла о помощи. У нее не осталось стыда или гордости – она просто хотела выжить. Прожить еще хотя бы месяц. Хотя бы еще неделю. Хотя бы еще день.

Она стала настолько известным лидером Сообщества живых мертвецов, что ее письмо сразу же попало на первые полосы. Реакция на него была колоссальной даже в сравнении с популярностью молитв Кина. Последовал «масштабный ответ… со всей страны». Вся нация ежедневно молилась за Кэтрин. Сама Кэтрин получила почти две тысячи писем. «Хотелось бы мне ответить на все, – сказала она, потрясенная, – однако, разумеется, мне это не под силу».

Конечно, к новостным сообщениям следует относиться с долей скептицизма, однако это сработало. Уже в следующее воскресенье Кэтрин сидела и впервые за долгие месяцы обедала вместе со своей семьей.

«Врачи сказали мне сегодня, – объявил третьего июля Леонард Гроссман, – что они не знают, что поддерживает в ней жизнь. Отрадно, что Кэтрин находит утешение в молитвах. Отрадно, что она христианка и может прощать – но забыть она никогда не сможет».

Кэтрин считала каждый прошедший день; до десятого июля оставалось совсем немного. Она продолжала жить ради своих детей, ради Тома – но также и ради правосудия. Она молилась, чтобы оно свершилось.

Шестого июля 1938 года ее молитвы были услышаны. В этот день – на четыре дня раньше назначенного срока – апелляция компании Radium Dial была отклонена ПКИ. Они оставили в силе назначенные Кэтрин выплаты; более того, они добавили к ним 730 долларов (12 271 доллар), чтобы покрыть медицинские расходы, понесенные ею с апреля. Это было единогласное решение всех пятерых членов комиссии. «Это была, – с ликованием писала Кэтрин, – блестящая победа».

«Я так рада за Кэтрин, – восторженно написала Перл Гроссману, услышав хорошую новость. – Я искренне надеюсь, что она сразу же получит свои деньги, чтобы у нее была возможность оплатить всю необходимую медицинскую помощь, а также исполнить свои желания».

Вместе с тем главному желанию Кэтрин – возвращению утраченного здоровья – сбыться, казалось, было не суждено. В середине июля ей стало плохо, и пришлось вызвать врачей, однако Кэтрин Донохью не собиралась сдаваться. Заглянув к ней в гости на следующий день, Олив застала Тома спящим после ночной смены, в то время как Кэтрин сидела и уплетала свой обед в милой ночной сорочке, подаренной Перл. «Она выглядела в ней прелестно, – с нежностью заметила Олив. – Бедное дитя, у меня болит за нее сердце».

Кэтрин была в настолько хорошем состоянии, что семнадцатого июля женщины решили собраться, чтобы отпраздновать свой успех; они «чудесно провели время», обсуждая свою невероятную победу. Остальные девушки вовсю планировали собственные иски. Благодаря триумфальной победе Кэтрин в суде они тоже теперь могли обратиться в ПКИ. Гроссман сказал, что немедленно займется делом Шарлотты. Остальные прошли медицинское обследование в Чикаго для официального подтверждения своих претензий; Перл начала наблюдаться у доктора Далича. «Лично я, – написала она ему, – думаю, что сам Бог послал вас в Оттаву ради дела Кэтрин Донохью».

Перл почувствовала незнакомое ощущение; с некоторым удивлением она поняла, что это было приятное ожидание будущего. «Я живу, – просто сказала она, – с надеждой жить».

Кэтрин чувствовала то же самое. Вместе с тем ее жизнь не наладилась. В пятницу, 22 июля, Том был настолько обеспокоен ее состоянием, что вызвал отца Гриффина для проведения последнего причастия. Кэтрин, безжизненно лежа в своей кровати, «с надеждой» спросила своего мужа: «Неужели все так плохо?»

Хотя Том и не смог ответить, на самом деле все было не так уж плохо. Кэтрин продолжала жить, день за днем – казалось, судебное решение поддерживало ее. Оно подарило ей еще один час, еще один рассвет; еще один день, когда она могла поприветствовать утром Тома, поцеловать Мэри Джейн перед сном, увидеть еще один акварельный рисунок Томми. Кэтрин жила.

А затем, 26 июля, компания Radium Dial пошла в обход ПКИ и подала апелляцию в окружной суд. Они утверждали, что комиссия должным образом не рассмотрела «юридическую позицию компании».

Это стало шоком: ложкой дегтя в бочке надежды, которую так питала Кэтрин. Это был удар исподтишка, от которого Кэтрин попросту не могла оправиться. «Она держалась, – сказал Гроссман, – за хрупкую соломинку жизни, пока могла, однако вчерашняя попытка лишить ее того, что полагалось ей по закону, стала для нее последней каплей. Ей пришлось ее отпустить».

Кэтрин Вольф Донохью умерла в 2.52 утра в среду, 27 июля 1938 года, на следующий день после новой апелляции, поданной Radium Dial. Она скончалась у себя дома на Ист-Супериор-стрит; Том с детьми были рядом. Она оставалась в сознании до последнего, а затем попросту ушла. «Те, кто был с ней до самого конца, сошлись на том, что она умерла в умиротворении». Кэтрин весила менее двадцати семи килограммов.

В соответствии с традицией, семья оставила ее тело дома. Они помыли ее и одели в симпатичное розовое платье, просунув между неподвижными пальцами дорогие ей четки. Ее хоронили в сером гробу, выстланном шелком цвета слоновой кости и накрытом вуалью. Лежа в нем, она и правда выглядела умиротворенной. Гроб был окружен венками и высокими свечами, освещающими темноту в ее последние несколько ночей, проведенных в том месте, которое она называла своим домом.

Появились и соседи. Некоторые избегали ее прежде, но теперь пришли помочь. Весь день напролет Элеонор, их домработница, принимала предложения о помощи и коробки с едой. «Все были крайне добры», – сказала она, возможно, немного натянуто. От такой доброты было бы больше толку, когда Кэтрин еще жила.

Подруги Кэтрин тоже пришли. Они принесли цветы, они принесли свою любовь и скорбь. Перл облачилась в тот же наряд, в котором она была, когда они с Кэтрин ездили в Чикаго в тот затянувшийся летний день, когда они убедили Гроссмана взяться за их дело; возможно, она выбрала его в качестве символа более радостных времен. Тем не менее платье не помогло. Склонив колени перед гробом своей подруги, чтобы помолиться за нее, Перл была «чуть ли не в истерике» от понесенной утраты.

Том держался на удивление стойко, хотя его голова была опущена, а щеки ввалились. Присутствовавшие заметили, что его дух казался «сломленным», однако он должен был продолжать жить ради детей. В дань памяти Кэтрин он надел черный костюм с галстуком, но его туфли были обшарпанными и не начищенными: возможно, раньше за такими мелочами следила его жена. Вместе с Элеонор он подготовил детей к предстоящему дню, повязав ленточку на голову Мэри Джейн и пригладив волосы Томми (это не помогло; они продолжали местами торчать). Том уделял детям максимум внимания, позволив Мэри Джейн поиграть с непривычным пиджаком на плечах своего отца; обняв Томми, когда тот обхватил шею своего отца рукой.

Дети стояли у гроба своей матери, однако не сознавали, что происходит. Они разговаривали с ней и пытались понять, почему она им не отвечает.

«Почему мамочка не говорит?» – наивно спросила Мэри Джейн.

Том не мог, просто не мог ей ответить. Он пытался, однако его слова прервались накатившими слезами. Он молча увел детей.

В тот первый вечер без Кэтрин монахини из приходской школы церкви Святого Колумбы пришли за нее помолиться. Они читали свои молитвы, оплакивая ее и провожая ее душу в последний путь. Они были все еще там, когда дети впервые без своей матери преклонили колени, чтобы помолиться перед сном.

Мэри Джейн, трехлетняя девочка, прочитала свою «высоким писклявым голосом», который разносился по всему дому. Пока ее мама лежала внизу – возможно, ее детскому разуму казалось, что она просто спит, – Мэри Джейн молилась, как ее этому учили.

«Да хранит Господь мамочку и папочку».

Вечером перед похоронами Кэтрин, в соответствии с законом Иллинойса для случаев отравления, было проведено дознание по поводу смерти. Том вместе с подругами Кэтрин присутствовал на заседании; Гроссман тоже. Он объявил ее смерть «хладнокровным, расчетливым убийством ради денег».

Каким бы громким ни было заявление Гроссмана, наибольшее впечатление произвели показания Тома из-за его неприкрытых эмоций; дознание проводилось на следующий день после того, как Кэтрин не стало.

Тома описали как «измученного невысокого мужчину с седыми волосами, потрясенного горем», – но, несмотря ни на что, он должен был дать свои показания. «Он говорил с большим трудом и потерял дар речи, описывая смерть своей жены, – сказал один из свидетелей. – Ему было тяжело дышать, и на последующие вопросы он отвечал кратко. Он покинул свидетельскую трибуну в слезах».

Коллегия присяжных из шести человек сохраняла молчание на протяжении всего заседания – следом за Томом показания давали доктор Данн и доктор Лоффлер. Коронер объяснил присяжным, что они должны «лишь установить причину смерти, а не определить виновного в кончине миссис Донохью».

Тем не менее они все равно это сделали. «Мы, присяжные, считаем, что [Кэтрин Донохью] скончалась от отравления радием, который был поглощен ее организмом во время работы на промышленном заводе в Оттаве». По предложению Гроссмана в официальный вердикт было добавлено название компании Radium Dial.

«Это единственный промышленный завод, – решительно сказал он, – на котором миссис Донохью когда-либо работала».

После вынесенного присяжными вердикта свидетельство о смерти Кэтрин было официально подписано.

Была ли смерть как-либо связана с местом работы покойного?

Да.

Кэтрин Вольф Донохью похоронили в пятницу, 29 июля 1938 года. Ее дети были слишком маленькими, чтобы присутствовать на похоронах, хотя сотни людей собрались, чтобы отдать дань уважения этой необыкновенной женщине: тихому и скромному человеку, который только и хотел, что усердно трудиться и любить свою семью, однако ей удалось изменить жизни миллионов людей благодаря тому, как она отреагировала на свою личную трагедию. Ее тело отнесли на кладбище члены семей Донохью и Вольф: это последнее путешествие наконец-таки не причинило ей никакой боли.

Ее подруги выстроились на улице у ее дома, чтобы сопроводить ее к церкви; не было лишь Шарлотты Перселл, которая осталась под карантином в Чикаго из-за ее детей, подхвативших скарлатину. Женщины надели свои лучшие наряды – не черные, а цветастые платья. Они опускали головы, когда гроб Кэтрин проносили мимо, а затем направились следом, минуя Дэвидсон-стрит, по улице Колумба, где неспешная процессия повернула налево. Они прошли до самой церкви Святого Колумбы, которая всегда была духовным пристанищем Кэтрин: здесь ее крестили, здесь она обвенчалась с Томом, здесь она в последний раз преклонила голову в молитве.

Она не возвращалась сюда с тех пор, как заболела. Только в день своих похорон Кэтрин Донохью снова проделала медленный путь к церковному алтарю и в очередной раз оказалась в руках Божьих под возвышающимся сводчатым потолком, который был так хорошо знаком ей при жизни, в разноцветных лучах света от витражей – купить их в свое время помогла семья ее мужа.

Отец Гриффин провел мессу. Он «говорил об облегчении, которое принесла миссис Донохью смерть после ее долгих и терпеливых страданий». Служба показалась Тому слишком короткой – потому что, когда она закончилась, оставалось лишь положить Кэтрин в могилу. Похороны, а затем вся оставшаяся жизнь без нее. Он был «на грани обморока», прощаясь со своей женой.

Остальные скорбящие присоединились к нему в его безутешном горе. «В тихие, но при этом трогательные мгновения, – писал один из присутствовавших, – лучшие подруги Кэтрин – девушки, работавшие вместе с ней на заводе и точно так же получившие отравление, – сказали ей свои прощальные слова. Эта сцена вызвала в памяти слова древнего гладиатора великого Рима: “Moritamor te salutamus [орфография сохранена] – идущие на смерть приветствуют тебя”». Кэтрин наполняла их мысли и сердца, даже когда они покинули церковь, не глядя на бывшую школу через дорогу, где ее отравили. Она оставалась в их сердцах, когда Перл написала Гроссману позже в тот день:

Когда я вернулась домой после похорон Кэтрин Донохью с сердцем, наполненным ею, и мыслями о проделанной вами огромной работе по ее делу, я поняла, что должна отправить вам это письмо и дать вам знать, что мое сердце переполняет благодарность, когда я думаю о той бесстрашной битве, в которую вы вступили ради нас.

Она закончила письмо «молитвой и пожеланиями дальнейших успехов», потому что даже в день похорон Кэтрин Гроссман был в суде, отстаивая ее интересы. Апелляцию компании отклонили, однако она подала апелляцию и на это решение. Они подавали апелляции снова, и снова, и снова. На самом деле Radium Dial довела это дело до самого Верховного суда США.

Другие адвокаты, может, и бросили бы все, сославшись на нехватку денег – потому что Гроссман по-прежнему брал на себя все судебные издержки, – но Леонард Гроссман дал клятву защищать этих женщин, и он их не подвел. «Он просто обессилел, перетрудившись над этим делом», – говорила Трудель. Возможно, в Radium Dial таили надежду, что либо он, либо девушки наконец сдадутся, либо у них закончатся деньги, но они теперь сражались в память о Кэтрин, а это был мощнейший источник решимости.

Гроссману пришлось приобрести специальную лицензию, чтобы его допустили в Верховный суд. «[Эта] лицензия навсегда осталась в рамке под стеклом у нас дома, – сказал его сын. – Он говорил про [это дело]. Он гордился им, и альбом с газетными вырезками всегда лежал на книжной полке. Я слышал некоторые истории снова и снова; я вырос с этим делом».

«Когда дело дошло до Верховного суда, – продолжал он, – мои родители вдвоем отправились на слушания в Вашингтон. Я разузнал, чем все закончилось. После прений сторон итоговый результат сообщили единственной фразой: “Отклонено в связи с отсутствием возражений по существу”. По сути, тем самым решение нижестоящих судов было оставлено в силе, и на этом судебные разбирательства подошли к концу».

Кэтрин Вольф Донохью выиграла свой иск. В общей сложности она выиграла его восемь раз. Но окончательная победа состоялась только 23 октября 1939 года.

Газеты назвали ее борьбу за справедливость «одним из самых зрелищных сражений против производственных рисков». Теперь же это сражение подошло к концу – к долгожданному концу. Это была чистая победа, не омраченная никакими обязательствами.

Никакого подписанного соглашения. Никакой комиссии врачей, которая бы тыкала своими иглами, отрицая само существование отравления радием; никаких фирм, уклоняющихся от внесудебного соглашения, сделанного на добровольной основе. Больше никаких юридических уловок; никаких играющих словами адвокатов, больше никакого связывающего по рукам и ногам своими неточными формулировками закона. Это было абсолютное торжество правосудия, в своем самом чистом виде. Эти женщины отстояли свои права. Красильщицы циферблатов одержали победу.

И к победе этой их привела, в конечном счете, Кэтрин Донохью.

«Если на земле существуют святые, – сказал один из современников, – и вы верите в них, то, думаю, Кэтрин Донохью была одной из них. Я правда так считаю».

Ее похоронили на кладбище Святого Колумбы. На ее могилу поставили простое плоское надгробие, скромное и такое же чистое и аккуратное, какой она сама была при жизни.