Ядовитый циферблат. Трагичная история о том, как корпорация обрекла молодых девушек на смерть Мур Кейт

Глава 21

Альбина Ларис не страдала от тех ноющих болей, что не давали покоя ее сестре Кинте: у нее не было проблем с бедром, не шатались зубы. Однажды у нее возник ревматизм коленного сустава, вскоре после свадьбы с Джеймсом, однако как она говорила: «Я избавилась от этого; больше меня это никогда не беспокоило». Тем не менее через несколько дней после появления ее ребенка на свет мертвым в Сент-Мэри ее организм, словно стремясь соответствовать разбитому сердцу, начал давать сбои: появилась боль в конечностях, а левая нога начала становиться короче. В октябре 1925 года, когда лечение семейного врача не принесло никакого облегчения, Альбина обратилась к доктору Хамфрису из ортопедической больницы. Именно здесь, подслушав разговоры врачей, она узнала, что тоже стала жертвой отравления радием.

Одно потрясение за другим, одна проблема за другой. «Я, – позже говорила Альбина, – так несчастна».

Как врачи уже проделывали с Кинтой, ее тело на четыре месяца заточили в гипс в надежде, что это ей поможет. Альбина, однако, никаких улучшений не чувствовала. «Я знаю, – подавленно пробормотала она, – что становлюсь все слабее и слабее…»

Дальше по коридору в больнице лежала еще одна бывшая красильщица циферблатов. Эдна Больц, которую раньше называли дрезденской куколкой, наблюдалась у врачей с сентября 1925 года из-за ревматизма. Когда они оказались не в состоянии ей помочь, она обратилась к Хамфрису.

Проблемы со здоровьем начались у нее еще в июле. «Все началось, – позже рассказывала она, – с этих болей в бедре. Во время ходьбы я ощущала острую боль и спотыкалась. [Это случалось] каждый раз, когда я начинала идти. Хромая, я хваталась за все подряд у себя дома, чтобы как-то перемещаться; только так я могла ходить».

Хамфрис, заметивший, что левая нога Эдны на пару сантиметров короче правой, сделал рентгеновский снимок. Эдна дошла до больницы при помощи своего мужа Луиса, так что он не думал, что у нее что-то сложное. Когда же он взглянул на снимок, ему пришлось подумать еще раз: ее нога оказалась сломана.

Эдна сломала ногу, споткнувшись, но при этом не упала и даже не думала, что все так серьезно.

Хамфрис вспоминал случай Эдны: «У нее был спонтанный перелом шейки бедра – а такого, как правило, не случается с молодыми людьми. Прежде мне никогда не доводилось видеть, чтобы молодая девушка спонтанно получила [подобный] перелом».

Никогда – до этого момента.

«К этому времени, – продолжал Хамфрис, – мы уже знали, что она работала на радиевом заводе, и начали понимать, что во всех этих случаях есть нечто необычное. [Но] рентген не показал каких-либо белых пятен или чего-то еще помимо перелома».

У нее не нашли отравления радием. Это совпадало с тем, что доктор Флинн сказал Эдне, когда осматривал ее. Хотя она и не могла ходить, совсем недавно доктор Флинн заверил ее, что со здоровьем у нее все в порядке.

Основываясь на рентгеновском снимке, доктор Хамфрис попросту лечил ей перелом ноги. «Они наложили мне гипс, – вспоминала Эдна, – и в этом гипсе я пролежала целый год». Луис отвез ее обратно в их маленький домик к их маленькой белой собаке, и они продолжили жить своей жизнью.

Флинн тоже продолжил свою работу. Он наткнулся на драгоценный клад информации, неосознанно предоставленной ему Кэтрин Уайли. «Я пришла увидеться с доктором Флинном, – вспоминала Уайли, – и он оказался крайне заинтересован. Он сказал, что был бы рад узнать имена и адреса всех известных мне больных девушек».

Уайли не знала, что Флинн работал на USRC, так как он эту информацию не разглашал. Не знала она и о том, что фирма «попросила доктора Флинна осмотреть этих девушек и дать свое экспертное мнение».

Итак, после того как Флинн получил их домашние адреса, 7 декабря 1925 года Кэтрин Шааб пришло письмо.

«Дорогая мисс Шааб, – написал доктор Флинн на официальном бланке Коллегии врачей и хирургов, – не будете ли вы так любезны прийти ко мне в кабинет либо, если вы предпочитаете, ко мне домой в Южном Орандже, чтобы я мог высказать вам свое непредвзятое мнение…»

Кэтрин Шааб, однако, находилась в «ужасно нервном состоянии» и никак не могла встретиться с доктором Флинном. «Я была больна, когда получила письмо, – вспоминала она, – я была прикована к кровати и не могла встать».

Она написала ему в ответ о своем затруднительном положении, и, как вспоминал Флинн: «Я не ответил на [ее] письмо, как я и сказал своему помощнику, если она не хочет приходить ни ко мне в кабинет, ни ко мне домой, то я уж точно не собираюсь ехать к ней; девушки ее класса не ценили, когда им кто-то пытался помочь».

Флинн нисколько не расстроился из-за того, что не мог осмотреть Кэтрин, так как у него было полно других вариантов; позже он хвастался: «Я обследовал почти всех девушек, работающих в этой области». Благодаря его контактам в USRC, Luminite и Waterbury – а это лишь некоторые из нанявших его фирм – он имел беспрецедентный доступ к красильщицам циферблатов. Тем не менее, несмотря на его бахвальство, он, судя по всему, мало кого обследовал из бывших сотрудниц.

Иначе Флинн, возможно, узнал бы, что вторая девушка из Waterbury, Элизабет Данн, недавно заболела. Она ушла с работы в студии ранее в 1925 году (неизвестно, до или после начала исследования Флинна), когда поломала ногу, поскользнувшись на танцполе – это можно было назвать спонтанным переломом. Узнай Флинн о ее случае – либо о смерти ее бывшей коллеги Фрэнсис Сплеттокер, – это стало бы ключевым свидетельством о том, что болезни красильщиц циферблатов выходили за пределы завода в Орандже и были связаны с работой.

Флинн также вовсю критиковал работу доктора Мартланда. В декабре 1925 года Мартланд, еще один врач по фамилии Конлон и стоматолог Кнеф опубликовали совместное медицинское исследование, основанное на их работе с девушками в тот год. Они пришли к заключению, что это была «дотоле неизвестная разновидность производственного отравления».

В наше время такая статья считалась бы классическим примером разрешения медицинской загадки. В 1925 году, однако, подобное заявление оказалось настолько в новинку, что подобной почести не удостоилось. Заключения Мартланда были настолько радикальными, что сделались предметом ожесточенных нападок, причем не только со стороны Флинна. Специалист по лечению с помощью радия, доктор Джеймс Эвинг, сухо прокомментировал на собрании общества патологоанатомов Нью-Йорка: «Мы далеки от того, чтобы говорить о вредоносных эффектах радиевой терапии».

Он, может, и был далек – однако Мартланд определенно нет. На самом деле Мартланд указал на опасность употребления внутрь или внутривенного введения радия в медицинских целях, заявив, что «ни одно из известных радиоактивных веществ не обладает лечебными свойствами».

Это заявление подействовало на сторонников радия, как красная тряпка на быка. Речь шла уже не просто о смерти нескольких красильщиц циферблатов: Мартланд теперь нападал на крайне прибыльную отрасль. «Изначальное исследование было высмеяно большинством авторитетных специалистов в области радия, – позже вспоминал Мартланд. – На меня все время совершали нападки из-за моих попыток защитить общественность и добиться компенсации для больных девушек, стоящих на пороге смерти. Производители радия проявляли особую активность и всячески оскорбляли меня, пытаясь подорвать мою репутацию».

У занимающихся радием компаний на то имелись веские причины. В письме от Radium Ore Revigator врачу было сказано, что его статья «автоматически снизила наши продажи более чем наполовину по сравнению с предыдущим кварталом».

Сомнения одолевали не только тех, чье финансовое благополучие зависело от радия. Даже Американская медицинская ассоциация – в 1914 году включившая радий в перечень «новых и неофициальных лекарственных средств» – проявила скептицизм. Все это делало претензии девушек все более и более подозрительными с точки зрения адвокатов, к которым они обращались за помощью.

В USRC не могли нарадоваться тому, как общественность восприняла работу Мартланда. Уже совсем скоро они планировали нанести ответный удар с помощью собственных медицинских исследований; вице-президент Баркер написал в служебной записке с едва скрываемым ликованием: «Наш товарищ Мартланд по-прежнему настаивает, будто мы десятками убиваем красильщиц циферблатов; его статья является частью их пропаганды. Как я понимаю, однако, вскоре будет опубликовано исследование Флинна. Ему совершенно ничего не удалось обнаружить, и я считаю, что его отчет является очень толковой работой». Он добавил: «Я склонен считать, что мы выделим ему деньги на продолжение его работы».

С точки зрения компании, Флинн был их спасением. В USRC наверняка пришли бы в ужас, узнав, что Флинн написал доктору Дринкеру: «Хотя официально я пока об этом не заявляю, я не могу избавиться от чувства, что в проблемах девушек виновата краска».

Пока ученые публично воевали по поводу причины болезни девушек, одна из них по-прежнему страдала в ее тисках, изо всех сил продолжая бороться. Маргарита Карлоу вот уже несколько недель оставалась «полуживой». По мнению Хоффмана, ее случай был «самым трагическим из всех известных». Из-за опасного ослабления иммунной системы Маргарита помимо прочего подхватила еще и пневмонию. Тем не менее ей удалось в канун Рождества вернуться домой, чтобы провести его со своей племянницей, мамой и папой. Прошло ровно два года с того Рождества, когда ей удалили зуб и начались все ее проблемы со здоровьем. Полгода миновало после смерти ее сестры.

В первые часы второго дня Рождества 1925 года Маргарита в возрасте двадцати четырех лет последовала за своей сестрой на тот свет. Она умерла у себя дома на Мейн-стрит в три часа ночи. Ее кости, как позже сказал Мартланд, оставили «красочные скопления» на рентгеновских пленках, которые он обернул вокруг ее тела после смерти.

Два дня спустя, второй раз за полгода, ее родители проводили в последний путь дочь в умиротворенной тишине кладбища Лорел Грув. Тем не менее Маргарита Карлоу умерла не молча: она первой подала иск и показала, что против убившей ее корпорации можно сражаться. Ее смерть была громогласным ревом.

Этот звук еще долго отдавался эхом: еще долго после ее смерти, еще долго после ее похорон, после того, как ее родители не спеша вернулись домой и закрыли свою дверь от внешнего мира.

Глава 22

Все, чего хотелось Грейс Фрайер, когда она листала местную газету, это немного хороших новостей. В 1926 году к таким можно было пока что отнести лишь одну. Продвигаемый мисс Уайли новый закон, к ее собственной и красильщиц циферблатов радости, был принят: радиевый некроз официально стал болезнью, подлежащей компенсации. Добиться этого оказалось во многом проще, чем Уайли себе представляла.

В остальном весна выдалась не особо удачной. У Грейс снова начались проблемы с челюстью – теперь у нее оставалось лишь три зуба на нижней челюсти, и она трижды в неделю была вынуждена ходить на прием к доктору Маккафри – а боль в спине все усиливалась. Какое-то время Грейс не показывалась по этому поводу врачам: было слишком дорого. Тем не менее, несмотря на все свои проблемы, Грейс по-прежнему продолжала ежедневно ходить на работу в офис. «Я чувствую себя лучше, когда работаю», – пояснила она. И действительно, она, по свидетельствам, встречала людей в банке жизнерадостно.

Кроме того, у нее была еще одна причина ходить на работу. Кинта заметила, что Грейс продолжала работать, «чтобы не быть обузой для своей семьи». По медицинским счетам Грейс задолжала почти 2000 долларов (26 800 долларов), и ее родители определенно были не в состоянии этот долг погасить. Тем не менее, даже если бы Грейс отдавала весь свой заработок, составлявший порядка 20 долларов (268 долларов в пересчете на современные деньги), на оплату счетов, ей потребовалось бы два года, чтобы покрыть задолженность. Она понятия не имела, где раздобыть деньги… ну, не считая одной идеи. К этому времени она уже почти год обращалась то к одному, то к другому юристу, причем делала это практически одна. Столкнувшись с повальными отказами адвокатов браться за дело, остальные девушки, казалось, сдались.

Альбине крайне нездоровилось; она виделась лишь с близкими друзьями и не могла покинуть дом из-за гипса. Джеймс Ларис делал все возможное, чтобы заставить улыбнуться свою жену. «Он подбадривал меня, – рассказывала Альбина, – и называл меня молодчиной», однако это не помогало. «Я стала обузой», – подавленно говорила она. Хотя ее сестра Кинта и не падала духом, ее проблемы тоже не шли на убыль: теперь обе ноги стали давать «белые пятна» на снимках, а Кнефу никак не удавалось сохранить ей зубы.

Что касается Кэтрин Шааб, то ее теперь и вовсе никто не видел: она сидела дома и отказывалась выходить. «В то время, как другие девушки ходили на танцы и в театр, встречались и выходили замуж по любви, – мрачно говорила Кэтрин, – я вынуждена оставаться здесь в ожидании мучительной смерти. Я так одинока». Она покидала дом, только чтобы сходить в церковь. Если раньше Кэтрин не отличалась особой религиозностью, то теперь она заявляла: «Вы и представить себе не можете, какое облегчение я получаю от посещения службы». Так как работать она не могла, счета за медицинские услуги приходили ее родным. Ее отец Уильям, которому было за шестьдесят, делал все возможное, чтобы помочь, однако сестра Кэтрин призналась: «Папе приходится нелегко. Он уже не может работать, как раньше».

Шло время, и, несмотря на растущие счета, девушки начали сомневаться, что судебный иск был правильным решением. Возможно, обвинять во всем компанию несправедливо? Потому что Кэтрин в конечном счете все-таки проконсультировалась с доктором Флинном – и его «непредвзятое мнение» заключалось в том, что «радий никак не мог мне навредить». Естественно, Кэтрин рассказала об этом остальным женщинам, тем самым введя их в замешательство. Как признавалась Альбина, «[мы] все посчитали немаловажным, что из нескольких лечивших [нас] врачей лишь один доктор Мартланд сообщил нам, что [наши] болезни были вызваны радиоактивным веществом». Из-за проблем со здоровьем и появившимися теперь сомнениями по поводу вины компании судебный иск был последним, о чем думали эти женщины.

Однако для Грейс Фрайер этот вопрос имел наивысший приоритет. Продолжая изучать местные газеты, она медленно переворачивала страницы, глубоко погруженная в раздумья. Как вдруг, к собственному изумлению, она заметила небольшую статью, затерявшуюся среди других. С трудом веря своим глазам, Грейс прочитала: «Иски по смертям из-за радия урегулированы».

Что? Она пробежала глазами текст – заголовок не врал. Компания USRC во внесудебном порядке урегулировала иски Маргариты Карлоу, Сары Майлефер и Хейзел Кузер. Эти женщины одолели корпорацию – они получили деньги за то, что фирма с ними сделала. Грейс с трудом могла в это поверить. Это же признание вины? И открывает дорогу для того, чтобы она и ее подруги могли подать аналогичные иски? С радостным возбуждением она стала читать дальше: «Мистер Карлоу [отец девушек] получил 9000 долларов [120 769 долларов] за смерть Маргариты Карлоу и 3000 [40 226 долларов] за смерть миссис Майлефер, а мистер Кузер получил 10 000 долларов [134 080 долларов] за смерть своей [жены]».

Эти суммы были далеко не такими большими. Так, деньги, полученные Тео Кузером, едва покрыли 8904 доллара (почти 120 000 долларов в пересчете на современные деньги) долга за лечение Хейзел – особенно после того, как Калич забрал свои сорок пять процентов. Доля адвоката в этом иске была выше обычной, однако родным пришлось согласиться, так как, кроме него, никто не брался за их дело. В конечном счете у Тео осталось всего 550 долларов (7300 долларов), но это все равно было лучше, чем ничего.

Грейс задумалась о том, что же такое могло вынудить компанию заплатить, если она боролась против женщин почти полтора года без каких-либо намеков на то, что уступит хотя бы цент. На самом деле у USRC, скорее всего, имелось несколько причин, в том числе весьма убедительные доказательства, которые предоставили эти женщины; сочувствующие присяжные запросто могли разрешить спор не в пользу компании. Даже с юридической точки зрения их иски выглядели многообещающими: девушки попадали под двухлетний срок исковой давности, а новый закон Кэтрин Уайли поддерживал заявления девушек о том, что их убил некий радиевый некроз; кроме того, имелся еще и отчет Дринкера. Сара все еще работала на USRC, когда фирма приняла решение его сокрыть: если бы всплыло, что компания владела информацией, которая могла ее спасти – ну или хотя бы свести к минимуму причиненный ей вред, – но ничего не сделала, это выглядело бы крайне плохо.

Грейс получила толчок к действиям: вот они, те самые хорошие новости, которых она так ждала. Она снова связалась с адвокатом Генри Готтфрайдом, и всего через два дня после того, как прочитала про урегулирование иска, она подала собственный. Шестого мая 1926 года компания USRC получила следующее сообщение от Готтфрайда: «Джентльмены, если вы не свяжетесь со мной по поводу требования [мисс Фрайер] о возмещении ущерба до понедельника, 10 мая 1926 года, включительно, то я буду вынужден подать иск».

USRC мгновенно передала этот вопрос в ведение своего адвоката Стрикера, который, судя по всему, попросил Готтфрайда назвать сумму. Восьмого июня Готтфрайд написал ему, что Грейс готова урегулировать вопрос за 5000 долларов (67 000 долларов).

Это не была гигантская сумма; она бы лишь покрыла немалые долги Грейс по медицинским счетам, и у нее остались бы деньги на будущие расходы. Грейс не была жадным человеком, и ей не очень хотелось начинать крупный судебный процесс. Если бы компания сделала ей справедливое предложение, она бы приняла компенсацию и покончила с этим.

USRC на размышления понадобилась всего неделя.

«Я получил ваше письмо от восьмого числа, – ответил 15 июня Стрикер, – и принял к сведению ваше предложение. Я не могу советовать своему клиенту на него согласиться».

Компания отказалась «делать для мисс Фрайер что-либо без суда».

У Грейс, наверное, опустилось сердце, когда она об этом услышала. Должно быть, она пришла в замешательство. Потому что всего месяцем ранее компания согласилась выплатить компенсации ее бывшим коллегам, да еще и был принят новый закон, продвигаемый мисс Уайли. Разве это ни на что не повлияло?

Как теперь стало ясно, не повлияло. И сразу стало понятно, почему Уайли так легко смогла добиться принятия законопроекта о радиевом некрозе. Для начала, этот закон не имел обратной силы: никто из пострадавших ранее 1926 года не мог на его основании подать в суд. Кроме того, так как новая поправка была добавлена в существующий закон, за ней автоматически закрепился срок исковой давности в пять месяцев – за такой промежуток времени симптомы радиевого некроза не могли появиться ни у одной красильщицы. Наконец, и это самое главное, закон затрагивал только радиевый некроз – причем именно некроз челюсти, от агрессивных проявлений которого страдали Молли Маггия и Маргарита Карлоу. Ни одна из других проблем со здоровьем из-за отравления радием – истощающая анемия, боли в спине, артрит тазобедренного сустава, переломы бедер, да даже просто шатающиеся зубы – компенсации не подлежали.

Уайли вскоре осознала свою ошибку. С новым рвением Союз потребителей начал кампанию по включению в закон отравления радием. Что примечательно, этот бой потребует гораздо больше времени, прежде чем удастся добиться желаемых изменений – слишком много, и будет уже слишком поздно, чтобы помочь Грейс Фрайер, сидящей в унынии у себя дома в Орандже в июне 1926 года.

Возможно, была и другая причина, по которой компания не согласилась на досудебное урегулирование: есть основания предполагать, что финансовые дела компании шли уже не так хорошо, как раньше: кто-то из руководства даже сказал, что компания «едва сводит концы с концами». Частично проблема состояла в нехватке персонала: текущие работники были «дергаными и обеспокоенными», а новой рабочей силы почти не прибывало. Не успеет год подойти к концу, как компания решит зафиксировать убытки и закрыть завод в Орандже, выставив его на продажу. Тем не менее фирма не опустила руки: они просто переместили свое производство в Нью-Йорк.

Грейс Фрайер тоже не собиралась опускать руки, хотя ответ USRC и стал для нее двойным ударом: узнав об отказе компании урегулировать иск, Готтфрайд больше не хотел вести это дело. Тем не менее Грейс как никогда была преисполнена решимости продолжать сражаться: она пошла в своего отца, активиста профсоюза, и не собиралась так просто сдаваться в борьбе с виновной корпорацией. «Я считаю, что девушкам не следует терять надежду».

Она проконсультировалась как минимум еще с двумя адвокатами – однако, к ее разочарованию, безрезультатно. Частично проблема оказалась в том, что ее бывшая компания, как и планировала, начала теперь пожинать плоды публикаций экспертов, в которых утверждалось, что болезни девушек не вызваны отравлением радием. Автором самой авторитетной из них, вышедшей в декабре 1926 года, стал доктор Флинн. «Покраска светящихся циферблатов не несет в себе какого-либо производственного вреда», – писал Флинн. Он утверждал, что проблемы девушек связаны с бактериальной инфекцией. Хоффман окрестил его отчет «предвзятым, а не научным».

На самом же деле это была никакая не предвзятость: Флинн попросту нагло врал. Потому что он не только опубликовал заключения, противоречащие его мнению, которым он поделился с доктором Дринкером – «я не могу избавиться от чувства, что в проблемах девушек виновата краска», – но и еще в июне 1926 года, за шесть месяцев до публикации его исследования, Флинн наконец обнаружил два случая отравления радием в часовой компании Waterbury. Они раз и навсегда доказывали, что дело не в какой-то бактериальной инфекции, распространявшейся в отдельной студии: женщин убивала их профессия.

Несмотря на то что все это время Флинн знал об этих случаях, он не стал вносить изменения в свой отчет, не отозвал его и допустил его к публикации, предоставив USRC возможность и дальше отрицать свою ответственность, опираясь на экспертное заключение. Позже Флинн все-таки признался, что жалеет об этом решении. Однако, если судить по его дальнейшему поведению, не так уж и сильно…

Флинн не закончил с девушками из Оранджа, несмотря на его заявления о том, что их болезни были обычной инфекцией. В июле 1926 года, через месяц после того, как USRC отказала Грейс в досудебном урегулировании иска, он добился того, чтобы самому обследовать Грейс. Возможно, это было лишь совпадение. Флинн – в сопровождении еще одного незнакомого Грейс человека – взял у нее анализ крови и сделал ей рентгеновские снимки. Когда результаты были готовы, Флинн с улыбкой объявил: «Да у вас картина крови лучше, чем у меня!»

«Он сказал мне, – позже вспоминала Грейс, – что я более здоровая, чем он, и что со мной все в полном порядке».

Организм Грейс, однако, говорил совсем о другом.

Тем летом все девушки были в отчаянном положении, несмотря на заверения доктора Флинна Грейс, Кэтрин и Эдне Хассман об их хорошем здоровье. Кинта Макдональд по-прежнему посещала доктора Кнефа по поводу своих шатающихся зубов; и Кнеф решил поговорить с представителями радиевой компании. Однажды утром летом 1926 года он встретился с советом директоров компании, включая президента Роедера и предприимчивого вице-президента по имени Кларенс Б. Ли, в штаб-квартире USRC в Нью-Йорке. У Кнефа уже лопнуло терпение лечить девушек, так что он сделал радиевой фирме предложение, от которого, как он надеялся, она не сможет отказаться.

«Если вы будете со мной сотрудничать, – сказал Кнеф собравшимся директорам, – то я буду сотрудничать с вашими людьми. Дайте [мне] список девушек, [и] я буду держать свой рот на замке, пока это будет возможно. Немало из них умрет естественной смертью. Я могу сдерживать этих девушек еще четыре-пять лет… Я выложил перед вами свои карты. Мне нужна какая-то компенсация».

Заметьте, что Кнеф не утратил сочувствия к своим пациенткам, однако он хотел денег. Возможно, его вывела из себя выплаченная Карлоу компенсация: ему не терпелось получить вознаграждение за все оказанное им бесплатное лечение. «Вынули все это из моего собственного кармана!» – с досадой восклицал он. Его обращение к компании по поводу выплаты, может, и было справедливым – в конце концов, их краска вызывала болезни, от которых он лечил женщин, – однако его предложение врать девушкам, позволять им умирать в неведении с целью защиты компании выходило далеко за рамки получения причитающихся ему денег. Вся его преданность девушкам испарилась.

«Каково ваше предложение?» – спросили директоры, заинтересовавшись.

«Я сказал мистеру Роедеру, что прошу 10 000 [134 000 долларов]. Думаю, я заслужил каждый цент».

USRC должным образом рассмотрело его предложение. «Вы уверены, что все девушки обратятся к вам?»

«Полагаю, что большинство придут ко мне», – ответил Кнеф, считавший, что женщины видели в нем друга.

«Скажете ли вы им, что [все ваши услуги] оплачивает компания?»

«Я не стану сообщать им о каких-либо связях с вашими людьми», – с улыбкой ответил Кнеф.

Возможно, воодушевленный тем, как удачно складывалась эта встреча, Кнеф сделал еще одно предложение. «Если вы захотите, – сказал он, наклонившись вперед над столом, чтобы подчеркнуть серьезность своих намерений, – я могу дать показания в суде… “Полагаете ли вы, что эта девушка стала жертвой радиации?” Я скажу, что нет. Я могу [сказать] все, что угодно; что луна состоит из голубого сыра!»

«Вы же можете встать на любую сторону, не так ли?» – спросили его директоры.

«Могу, если захочу. То есть если я буду работать на ваших людей, то для специалистов обычное дело давать показания в пользу тех, кто им платит».

Деньги были для Кнефа важнее всего. Возможно, тут он и допустил фатальную ошибку. Этот стоматолог из Ньюарка, всю свою жизнь занимавшийся лечением зубов, теперь пытался строить из себя крутого перед влиятельными людьми из влиятельного бизнеса. «Я могу встать на ту или иную сторону, – угрожающе сказал он. – Хотите ли вы видеть меня в качестве друга или врага? Если мне не удастся заключить соглашения с вашими людьми, то я подам в суд [на девушек, и тогда] им придется подать в суд на вас, чтобы получить деньги. Предупреждаю: когда я сражаюсь, я беспощаден, как лев. В ваших интересах, чтобы я был на вашей стороне».

Должно быть, он думал, что его выступление произвело нужное впечатление. Возможно, он улыбнулся своей последней реплике, уверенный, что они у него на крючке. «Я с вами более чем справедлив. Я не собираюсь вас обирать или что-то в этом духе».

Директора подытожили его позицию: «Если мы не заплатим вам 10 000, то вы сможете доставить нам кучу проблем. Если же заплатим, то вы нам поможете».

«Да, я могу вам помочь», – с готовностью согласился стоматолог.

В разговор вмешался другой директор: «Самого по себе будущего [т. е. получения доктором Кнефом денег за лечение девушек в будущем и сдерживание их от подачи исков] вам недостаточно? Вам непременно нужно получить десять тысяч?»

«Как я уже говорил, – дерзко ответил Кнеф, – я должен получить свою компенсацию».

Он все испортил. Возможно, он не знал, что у компании уже был доктор Флинн, выполнявший для них столь важную работу. Роедер резко поднялся, готовый попрощаться. «Ваше предложение аморально, – заявил он. – Мы не собираемся иметь с этим ничего общего».

«Аморальное, говорите? – эхом отозвался доктор Кнеф. – Это ваше окончательное решение?»

Судя по всему, так и было.

Когда о его предложении впоследствии стало известно, компания USRC продемонстрировала свое моральное превосходство тем, что развернула стоматолога.

Эта встреча продлилась ровно 55 минут.

Глава 23

Оттава, Иллинойс

– 1926 год—

Колокола церкви Святого Колумбы весело трезвонили на всю Оттаву. Казалось, каждую неделю тут проходили венчания: красильщицы циферблатов выходили замуж; многие были подружками невесты друг у друга. Фрэнсис Глачински вышла за Джона О’Коннела, рабочего; Мэри Даффи – за плотника по имени Фрэнсис Робинсон. Мэри Бекер обвенчалась с Патриком Росситером; Мэри Вичини встречалась с Джозефом Тониэлли, а Пег Луни и Чак Хакенсмит решили пожениться в июне 1930 года. Шарлотта Невинс – которая с 1923 года не работала в Radium Dial – тоже была по уши влюблена; она по-прежнему поддерживала контакты с девушками и взахлеб рассказывала им про чары Альберта Перселла. Они познакомились в бальном зале «Арагон» на танцах в Чикаго; Шарлотта знатно умела вертеться, выплясывая чарльстон, и тем самым привлекла внимание Альберта, рабочего из Канады. «Они были лучшими друзьями», – сообщил близкий родственник; спустя два недолгих года Шарлотта Невинс стала последней невестой, прошедшей к алтарю в церкви Святого Колумбы.

Церковь представляла собой здание из белого камня с серой шиферной крышей и прекрасным алтарем, на зависть всему региону – сделанный из искусственного мрамора, он занимал все место. В церкви Святого Колумбы, довольно тесной, высота сводчатого потолка была намного больше ширины здания, что создавало невероятный эффект. Одной из немногих прихожанок, которую не затянуло в этот водоворот свадеб, была Кэтрин Вольф. Ей, однако, приглянулся один молодой человек в церкви: его звали Томас Донохью.

Ему исполнилось 32, а Кэтрин – всего двадцать три. Томас был невысоким мужчиной с густыми бровями и копной темных волос; он носил усы, а также очки в проволочной оправе. Он испробовал разные профессии, включая инженера и художника, что добавляло общего им с Кэтрин, так как красильщицы циферблатов в городском справочнике значились «художницами», что подчеркивало очарование их работы. Позже Том устроился на местную стекольную фабрику, где трудился бок о бок с Альбертом Перселлом и Патриком Росситером.

Он был «по-настоящему тихим мужчиной, который никогда особо много не разговаривал». Возможно, это связано с его детством – Том вырос в большой семье ирландских эмигрантов. Как сказал один из его родственников: «Он был шестым из семи детей; ему редко когда удавалось вставить свое слово». Вся семья выросла на ферме Донохью в городке Валлас, чуть к северу от Оттавы, с бескрайними плодородными полями и необъятным, словно готовым проглотить тебя небом. Подобно Кэтрин, которая каждый день читала молитву, перебирая четки собственного изготовления, Том был крайне религиозным, настолько, что ходил в католическую школу для мальчиков с возможной перспективой стать священником. Этому, однако, не суждено было сбыться. Том посещал церковь Святого Колумбы, как и Кэтрин. Когда церковь только строили, его дедушка заплатил за одно из витражных стекол. Семья Донохью, впрочем, нечасто бывала в городе. «В те дни люди разъезжали гораздо меньше, чем теперь, – заметил племянник Тома Джеймс. – Если ты выбирался в город чаще раза в неделю, то ты был важной птицей».

Тома Донохью определенно нельзя назвать важной птицей: «он был совершенно необщительным человеком». Так же, как и Кэтрин. «Они оба были очень тихими людьми, – говорила их племянница Мэри. – Очень застенчивыми». Возможно, в том числе и из-за этого они поженились лишь в 1932 году.

Вероятно, Кэтрин рассказала Инез Коркоран, работавшей с ней за одним столом в Radium Dial, про Тома. Инез самой было чем поделиться: она обручилась с Винсентом Ллойдом Валлатом, владельцем заправочной станции; они собирались пожениться позже в тот год.

Не все замужние красильщицы циферблатов ушли с работы. Студия, судя по всему, не хотела терять высококвалифицированных сотрудников, так что компания стала одной из первых, предложивших работающим мамам частичную занятость. «Я уходила 10, 12 раз, – вспоминала одна девушка. – Они всегда брали меня обратно; обучение новичков было слишком долгим занятием». Компании приходилось сохранять своих лучших работниц, потому что бизнес по-прежнему процветал – да еще как. В 1926 году компания Westclox произвела рекордные полтора миллиона часов, и все они были расписаны студией Radium Dial.

Новоиспеченные мужья стали замечать нечто странное у себя дома, когда их жены возвращались с работы. Один из них позже писал: «Помню, как после свадьбы она повесила в спальне свою блузку: она светилась, как полярное сияние. Когда я увидел это впервые, мне стало жутко – будто по стене скакал какой-то призрак». Словно в комнате с ними был кто-то еще, наблюдая и готовясь напасть.

Ничто не указывало на то, что хорошим временам когда-то настанет конец. Ни одна женщина в Оттаве не заболела; у одной работницы «лицо покрылось сыпью», другая сказала: «Я ушла, потому что у меня заболел живот», однако все эти жалобы не имели никакого отношения к работе. Еще одну женщину, покинувшую студию в конце 1925 года, беспокоили «ужасные, мучительные боли в тазобедренном суставе», которые, однако, затем прошли. «Хотя я и обратилась к нескольким врачам, – вспоминала она, – никакого диагноза мне так и не поставили». Она не вернулась в Radium Dial, однако она сказала: «У меня были подруги, работавшие там на протяжении многих лет без каких-либо негативных последствий».

Несмотря на это, руководство компании не забыло про упадок бизнеса, с которым столкнулись их конкуренты в Нью-Джерси, – и они определенно с беспокойством отметили, что USRC пришлось урегулировать иск. Изобретенная мистером Ридом стеклянная палочка была выдана всем рабочим, правда, без каких-либо объяснений. Девушки ровным счетом ничего не знали о происходящем на востоке. Новость об иске Маргариты Карлоу была запрятана в местной газете в 800 милях от них. Радикальное исследование доктора Мартланда, опубликованное годом ранее, горячо обсуждалось, но лишь в специализированной медицинской прессе. Хотя его результаты и были преданы огласке СМИ в Нью-Йорке и Нью-Джерси, они едва ли подняли шумиху на Среднем Западе, в регионе Великих озер. Жившие в Оттаве девушки не читали New York Times.

Справедливости ради следует отметить, что Radium Dial, таким образом, не были вынуждены внедрять какие-либо изменения. Девушки не отказывались пользоваться кистями в знак протеста, и никто со стороны не требовал от компании изменить методику работы. Потому что, несмотря на проведенное Свеном Кьяером национальное исследование, в ходе которого покраска циферблатов радиевой краской была признана опасной, а также несмотря на подтверждавшие это другие опубликованные медицинские исследования, ни одна организация не вмешалась на государственном уровне, чтобы не допустить причинения вреда другим работникам за пределами Оранджа.

Тем не менее, хотя в Radium Dial и выдали работникам стеклянные палочки, чтобы положить конец смачиванию кистей губами, они оказались непригодными. Возможно, фирма, пребывая в панике, поспешила с их выпуском. С точки зрения девушек, это изобретение сложно было назвать успешным. Кэтрин Вольф называла их «несуразными» и «неудобными в использовании». А так как кисти у девушек никто не забирал, то красильщицы продолжили смачивать их губами, чтобы убирать с циферблатов излишки краски – которых оставалось предостаточно из-за неудобства новых инструментов.

Девушки признавались: «Поначалу за нами пристально наблюдали, чтобы мы не пытались снова браться за кисти», однако подобная бдительность оказалась недолгой. «Управляющий был не особо внимательным», – позже сказала другая девушка.

Изначально предполагалось наказывать за использование кистей вместо стеклянных палочек увольнением, однако это правило не прижилось. Одна девушка вспоминала, что она и еще шесть или семь других стали отставать в своей работе из-за неэффективности новых стеклянных инструментов, так что в один прекрасный день они снова вернулись к кистям. Застав их за этим, мистер Рид их уволил, однако «девушка тут же вернулась с извинениями, и ее восстановили – так же поступили позже и с остальными девушками».

Постепенно, всего через несколько месяцев, от стеклянных палочек и вовсе отказались. Кэтрин Фоль пояснила: «Мы могли выбирать: использовать стеклянные палочки или японские художественные кисти, в зависимости от того, что было более эффективным в использовании». Что ж, при таких критериях кисти оставались вне конкуренции.

Некоторые комментаторы позже критиковали девушек за то, что они вернулись к кистям. «Те, кто был жадным, – написал один из них, – старались делать все максимально быстро, а самым быстрым способом рисовать идеальные цифры было смачивание кистей ртом». Но девушки получали сдельную оплату, а не фиксированную, так что использование стеклянных палочек значительно сказывалось на их доходе.

Разумеется, такой выбор был выгодным с финансовой точки зрения не только самим девушкам: компания Radium Dial тоже оказалась в плюсе. И хотя руководство само поручило мистеру Риду изобретение стеклянной палочки, когда стало ясно, что она непригодна для использования, компания сделала послабление и позволила девушкам вернуться к практике смачивания кистей губами без каких-либо дальнейших вмешательств. В конце концов, с учетом рекордного количества выпущенных Westclox в 1926 году часов, это было не самое подходящее время, чтобы фирма настаивала на новой методике работы, тем более столь неэффективной.

«Компания предоставила нам самим решать, использовать стеклянные кисти или нет, – вспоминала Кэтрин Вольф. – Я предпочитала кисти из конского волоса, так как другие были неудобными. Я не думала, что была какая-то опасность в том, чтобы класть кисти в рот».

Таким образом, она, а также Инез и Элла Круз – еще одна из первоначально нанятых компанией девушек – продолжили смачивать губами и макать кисти на протяжении всего 1926 года. Кэтрин смачивала кисть после каждой раскрашенной ею цифры.

Ближе к концу этого года она отложила кисть в сторону, чтобы сказать особые прощальные слова своей подруге Инез, сидевшей рядом с ней: это был ее последний день на работе перед предстоящим грандиозным событием. В среду 20 октября 1926 года Инез Коркоран вышла замуж за Винсента Ллойда Валлата. Эта счастливая пара встала перед алтарем, чтобы дать свои торжественные клятвы – клятвы, которым они будут следовать в будущем: с каждой осуществленной мечтой, с каждым новым днем, с каждым приятным событием.

Их голоса отразились легким эхом от холодных стен церкви. «Пока смерть не разлучит нас…»

Глава 24

Орандж, Нью-Джерси

– 1927 год—

Грейс Фрайер, хромая, зашла в кабинет доктора Хамфриса, стараясь не плакать от боли. Хамфрис был шокирован произошедшими с Грейс изменениями: какое-то время она у него не наблюдалась. Ее к нему направил доктор Мартланд, сообщив, что «она была в тяжелом состоянии из-за своей спины».

Доктор Мартланд и доктор Хоффман оба пытались ей помочь, размышляла Грейс, когда Хамфрис повел ее прямиком в рентгеновский кабинет, чтобы сделать новые снимки. Хоффман, думала она, был особенно добр к ней. Увидев резкое ухудшение ее здоровья, он написал от ее имени президенту Роедеру, чтобы призвать его помочь Грейс «ради справедливости».

Хоффмана удивил ответ USRC: «Мистер Роедер больше не связан с этой корпорацией».

Конечно, фирме не нравилось, что она вынуждена заниматься урегулированием судебных исков. Неоднозначная история с отчетом Дринкера подмочила репутацию Роедера, и, возможно, именно поэтому было принято решение о смене его рода деятельности. Он вышел в отставку в июле 1926 года. Хотя Роедер и перестал быть публичным лицом компании, он все равно остался в совете директоров.

Несмотря на перемены в руководстве, позиция компании по отношению к заболевшим бывшим сотрудникам не изменилась ни на йоту. Новоиспеченный президент, Кларенс Б. Ли, немедленно ответил отказом на призыв Хоффмана о помощи. Когда Хоффман сообщил об этом в письме Грейс, он добавил: «Вы должны как можно скорее обратиться в суд».

Что ж, подумала Грейс, она пытается. Несмотря на проблемы со здоровьем, она не прекратила поиски адвоката и теперь ждала ответа от фирмы, с которой ее связал банк. Тем временем она пришла на прием к Хоффману, чтобы узнать, что у нее со спиной.

Сложно вообразить, как она отреагировала на новости, которые ей сообщил доктор. «Сделанный тогда рентгеновский снимок, – позже рассказывал Хоффман, – показал, что ее позвоночник разваливается». Спина Грейс была раздроблена радием. В ее ноге тоже наблюдалось «разрушение всей» пораженной кости вследствие «дробления и истончения». Боль наверняка была невыносимой.

«Радий разъедает ее кости, – позже говорилось в интервью с Грейс, – так же неуклонно, как огонь пожирает дерево».

Хамфрису ничего не оставалось, кроме как пытаться найти способы сделать ее жизнь более комфортной; способы помочь ей жить своей жизнью. Поэтому 29 января 1927 года он надел на Грейс Фрайер, которой тогда было 27, стальной спинной корсет. Он опускался от ее плеч до поясницы и удерживался на месте двумя стальными перекладинами; она должна была носить его каждый день, а снимать его ей разрешалось не более чем на две минуты. Это был жесткий лечебный режим, однако ей ничего не оставалось, кроме как следовать указаниям врача. Позже она призналась: «Без него я с трудом могла стоять на ногах». Она носила фиксирующее устройство и на ноге, и порой ей казалось, что только эти железки не дают ее телу развалиться на части, помогая продолжать жить.

Она нуждалась в них больше всего, когда 24 марта услышала от очередных адвокатов: «К сожалению, мы вынуждены вам сообщить, что установленный срок исковой давности лишает вас возможности подавать в суд [на USRC] позднее, чем через два года после вашего ухода с работы».

Это был очередной тупик.

У Грейс оставалась одна-единственная карта, которую она могла разыграть. «[Доктор Мартланд] согласен со мной, – написал Хоффман, – что чрезвычайно важно, чтобы вы немедленно предприняли юридические шаги. Он рекомендует вам обратиться в фирму [Potter & Berry]».

Терять ей было нечего: она могла лишь выиграть. Грейс Фрайер, которой уже исполнилось 28, со своей искалеченной спиной, с переломанной ногой и разваливающейся челюстью, договорилась с фирмой о встрече в четверг 3 мая 1927 года. Вдруг этот Раймонд Берри сможет ей помочь, хотя все остальные адвокаты не смогли.

Был только один способ это выяснить.

Перед встречей Грейс тщательно подбирала себе одежду. Это был решающий момент. После установки корсета ей пришлось поменять свой гардероб. «Ужасно тяжело, – призналась она, – найти одежду, которая бы его скрывала. Я больше не могу носить короткие платья, как раньше».

Она изящно уложила свои короткие волосы, затем посмотрелась в зеркало. Грейс привыкла каждый день иметь дело с обеспеченными клиентами в банке: она знала, как важно произвести хорошее первое впечатление.

А ее потенциальные новые адвокаты, казалось, были с ней полностью в этом согласны. Офис Potter & Berry, маленькой адвокатской фирмы, располагался в Military Park Building, одном из первых небоскребов Ньюарка; тогда это было самое высокое здание во всем Нью-Джерси, строительство которого закончилось всего годом ранее. Адвокат, с которым у нее была встреча, выглядел, как отметила Грейс, таким же холеным и свеженьким, как и его офис.

Раймонд Херст Берри был молодым адвокатом, не старше тридцати. Но за его детским хорошеньким личиком – у него были светлые волосы и голубые глаза – скрывалась весьма умная голова. Он совсем недавно окончил Йельский университет, а до этого – с отличием академию Блэра. Он уже стал младшим партнером фирмы. Он проходил стажировку не где-нибудь, а в Lindabury, Depue & Faulks, юридической компании USRC – возможно, там он приобрел какие-то дополнительные знания о компании. Берри выслушал длинную историю Грейс, и она, судя по всему, рассказала подругам о своем новом адвокате, потому что всего три дня спустя ему позвонила и Кэтрин Шааб.

Берри был не из тех людей, что без разбору хватаются за все подряд. Как и следует любому адвокату, он сначала тщательно проверил заявления девушек. Берри отправился в лабораторию Мартланда и поговорил с фон Зохоки, после чего снова вызвал Грейс и Кэтрин к себе в кабинет 7 мая. Он сообщил им, что провел предварительное расследование и увидел достаточно. А затем Раймонд Берри взялся за дело. У него была жена и три маленькие дочки – четвертая родилась на следующий год, – и, возможно, такое женское окружение повлияло на принятое им решение. Берри также записался в солдаты, чтобы принять участие в международном конфликте предыдущего десятилетия, и данное дело, как он прекрасно понимал, обещало перерасти в ту еще войну. С Кэтрин он заключил контракт, по которому ему полагалась стандартная треть от выплаченной компенсации. Грейс же и вовсе удалось договориться с ним на одну четвертую.

Светлая голова Берри усердно работала над проблемой с истекшим сроком исковой давности. Его идея заключалась в следующем: девушки никак не могли подать иск до того, как узнали, что во всем виновата компания. Так как фирма активно и старательно вводила девушек в заблуждение, то нельзя строить защиту на основании спровоцированной ею задержки. В конце концов, из-за этого обмана девушки окончательно узнали о причастности компании лишь после поставленного в июле 1925 года Мартландом официального диагноза. Таким образом, с точки зрения Берри, два года нужно отсчитывать лишь с этого момента.

На дворе стоял май 1927-го. Время еще оставалось.

Не желая терять ни секунды, Берри принялся за подготовку к судебному иску. Начать он собирался с дела Грейс – возможно, потому, что она первой к нему обратилась, либо же из-за того, что у нее было больше шансов на успех, чем у Кэтрин из-за ее психических проблем. Кроме того, Грейс была – по словам Хоффмана – «крайне уважаемым человеком, работающим на одну из крупнейших коммерческих корпораций [Ньюарка]». Берри наверняка прекрасно понимал, что юристы USRC будут выискивать любую малейшую брешь в их броне, так что хорошая репутация Грейс ставила их в выгодное положение. Таким образом, 18 мая 1927 года от имени Грейс против радиевой фирмы были выдвинуты официальные обвинения.

Читать их оказалось не особо приятно – для USRC. Берри заявлял, что компания «безответственно и недобросовестно» подвергла Грейс риску, из-за чего ее тело «оказалось пропитано радиоактивным веществом», которое «постоянно атаковало и разрушало ткани истца… причиняя сильнейшие боли и страдания». Он заключил: «Истец требует возмещения ущерба в размере 125 000 долларов [1,7 миллиона долларов в пересчете на современные деньги] по первому пункту».

Всего пунктов было два. В общей сумме Грейс требовала от своего бывшего работодателя 250 000 долларов (3,4 миллиона долларов).

Они явно этого заслужили.

С самого начала Грейс нашла поддержку в душераздирающих заголовках. «Ее тело разрушается, она судится с работодателем: женщина появляется в суде в стальном корсете, позволяющем ей держаться прямо», – сообщили Newark Evening News после первого появления Грейс в суде для заполнения необходимых бумаг. Столь широкое освещение – вкупе с дружественными связями между девушками – вскоре привело к тому, что и остальные красильщицы начали присоединяться к Грейс. Одной из первых пришла Кинта Макдональд, затем примеру последовала и ее сестра Альбина.

Берри подал иски не только от имени этих женщин, но и от имени их мужей.

В юридических документах по поводу супруга Кинты Берри написал: «В связи с болезнью жены Джеймс Макдональд оказался лишен ее поддержки и помощи, а в будущем будет лишен ее уютной и приятной компании, а также будет вынужден потратить огромные суммы денег, пытаясь вылечить свою жену. Истец Джеймс Макдональд требует выплаты 25 000 долларов [341 000 долларов]».

Присоединение мужей к искам нельзя назвать завышенной мерой – по правде говоря, Кинте становилось все труднее быть такой женой и матерью, как она хотела. Она призналась: «Теперь я делаю ту домашнюю работу, которая оказывается мне под силу. Разумеется, много чего я делать не могу. Теперь я даже не могу наклониться». Из-за ее усиливающихся проблем со здоровьем недавно они с Джеймсом были вынуждены нанять домработницу, что добавило расходов в их семейный бюджет.

Ее сестра Альбина тоже отчаянно нуждалась в помощи. Ее левая нога теперь была на 10 сантиметров короче правой, из-за чего девушка оказалась прикована к кровати. Они с Джеймсом не оставили свою мечту о семье, однако у Альбины случился выкидыш, после которого она чувствовала себя хуже, чем когда бы то ни было. «Жизнь, – отрешенно сказала она, – пуста для меня и моего мужа».

Был еще один человек, которому приходилось несладко. Эдну Хассман освободили из годового заточения в гипсе, однако проблемы никуда не делись: ее левая нога укоротилась на семь сантиметров, а правое плечо стало настолько неповоротливым, что она больше не могла использовать свою руку. Кроме того, анализы крови выявили у нее анемию. Когда в декабре 1926 года умерла ее мать, Эдна совсем упала духом.

Тем не менее ее не оставляла надежда. Разве врач компании, доктор Флинн, не сказал ей, что она в прекрасном состоянии здоровья? Она принимала прописанные ей от анемии лекарства и строго соблюдала указания врачей. А затем, в мае 1927 года, пытаясь нащупать в темноте свои таблетки на комоде, она увидела свое отражение в зеркале. Поначалу, возможно, она подумала, что видит призрак своей матери, восставший из могилы. Потому что глубокой ночью, в полной темноте в зеркале светилась призрачная девушка.

Эдна закричала и упала в обморок. Она прекрасно понимала, что предвещали ее сияющие сквозь кожу кости. Это мерцание было ей хорошо знакомо. Только одна вещь на свете могла сиять подобным образом. Радий.

Эдна вернулась к доктору Хамфрису и сообщила ему об увиденном, о том, какие сильные боли она испытывает. Здесь, в ортопедической больнице Оранджа, она заявила: «Я слышала, как доктор Хамфрис разговаривал с другим врачом. Он сказал ему, что я стала жертвой отравления радием. Так я об этом и узнала».

Эдна была «спокойной и безропотной женщиной». Позже она говорила: «Я верю в Бога. Возможно, поэтому я ни на кого не злюсь из-за случившегося». Но это вовсе не означало, что она не видела несправедливости. Она продолжала: «Думаю, кто-то должен был меня предупредить. Никто из нас не знал о вреде этой краски; мы были совсем девчонками: пятнадцати, семнадцати и девятнадцати лет». Возможно, именно из-за чувства несправедливости в июне 1927 года, всего через месяц после установленного диагноза, Эдна и Луис Хассман отправились к Раймонду Берри.

Теперь их было пятеро: пять девушек, требующих правосудия; пять девушек, сражающихся за справедливость. Грейс, Кэтрин, Кинта, Альбина и Эдна. Газеты посходили с ума, придумывая запоминающиеся прозвища для этого нового квинтета. Итак, летом 1927 года все стало официальным.

«Дело пяти обреченных на смерть женщин» начали рассматривать в суде.

Глава 25

Руководство компании, по правде говоря, было застигнуто врасплох этими пятью исками. Более того, они прозвали их «заговором», состряпанным «командой Берри». Их прежняя непоколебимая уверенность, с которой они отказывали во всех мольбах о милосердии, основывалась на том, что установленный срок исковой давности делал их неуязвимыми – теперь же, благодаря ловкой интерпретации Берри, они вынуждены были как-то выкручиваться, чтобы защищаться в суде.

Пожалуй, изначально было понятно, на кого они переложат всю вину. Истцы, как заявила фирма в своем ответе на обвинения девушек, были «также виновны в небрежном отношении, так как не соблюдали меры предосторожности и безопасности». Корпорация пошла еще дальше: она принялась отрицать, что девушек когда-либо учили смачивать кисти губами; она отрицала, что кто-либо из девушек в студии это делал; отрицала, что радиевая пыль прилипала к ним. Она все отрицала и отрицала, страница за страницей в составленных ею юридических документах. Компания признала только одно: «она ни о чем не предупреждала» потому, что «отрицала опасность радия».

Из таких отрицаний (которые можно смело назвать наглой ложью) и состояли их письменные опровержения в соответствии с законом, однако это были лишь первые попытки фирмы взять ситуацию под контроль. Теперь, когда женщины намеревались свести с компанией счеты в суде, она решила нанести ответный удар исподтишка. Мисс Руни, бывшая бригадирша в USRC, которая была хорошей подругой Эдны Больц, удивилась, когда один из ее прежних начальников внезапно заявился в компанию Luminite, чтобы с ней поговорить. Поначалу она принялась охотно рассказывать ему про девушек, работавших под ее руководством, делясь подробностями об их успехах. Довольный директор отметил, что она предоставила ему «значительную информацию».

Казалось, и фирма, и бывшая бригадирша совершенно недооценивали упорство Грейс Фрайер. «Мисс Руни убеждена, что Грейс Фрайер подать иск уговорили адвокаты», – гласила служебная записка компании. Они не знали, что, если бы не два года ее постоянных поисков адвокатов, ничего из этого сейчас не происходило бы.

Теперь компания начала подозревать не только адвокатов, но и своего бывшего друга в нанесении ей удара в спину. «Судя по всему, у мисс Руни есть причины полагать, что доктор [фон] Зохоки стоял за всеми этими делами, – гласила служебная записка. – Я абсолютно уверен, что нам следует разузнать, что [фон] Зохоки предпринимает, а также где он находится».

Директор, общавшийся с мисс Руни, приходил к ней не один и не два, а целых три раза со своими расспросами про девушек. Когда он явился в третий раз, до нее, видимо, дошла суть происходящего. «Этим утром мисс Руни заявила, что у нее нет больше какой-либо информации, – гласила последняя служебная записка директора на эту тему. – Могу предположить, что она попросту скрывает информацию из боязни навредить своей подруге».

Впрочем, никакого значения это уже не имело: компания получила то, что ей нужно, и у нее были другие источники информации. Фирма наняла частных детективов, чтобы они следили за этими пятью девушками, в надежде раскопать на них какой-нибудь компромат, чтобы предъявить в суде. Берри, возможно, подозревал, что могут быть использованы такие грязные приемы, и еще и поэтому решил начать именно с дела Грейс.

Тем не менее незапятнанная репутация Грейс Фрайер вовсе не гарантировала, что грязь, которой ее может облить компания, к ней не прилипнет. Уже давно была известна сплетня – точнее, даже не сплетня, а достоверный факт, черным по белому изложенный в свидетельстве о смерти Амелии Маггии. Она умерла от сифилиса, так кто сказал, что все остальные, работавшие вместе с девушкой такого рода, не были затронуты той же самой болезнью Купидона? По улицам Оранджа стали разноситься слухи, от которых девушкам было уже не отмыться, как в свое время они не могли избавиться от прилипшей радиевой пыли. «Знаете, как в маленьких городах люди любят посудачить…» – позже сказал один из родных Грейс.

USRC не забыла, что однажды Грейс предложила им урегулировать претензии за 5000 долларов. В своем официальном ответе Берри фирма в последнем абзаце написала: «Не могли бы вы сообщить нам свою минимальную сумму урегулирования иска. Торговаться никто не собирается, просто сообщите нам свое лучшее предложение».

Как и следовало, Берри рассказал об этом Грейс. Можно только вообразить ее реакцию. Берри написал в ответ команде юристов USRC – команда теперь представляла интересы трех разных фирм, в том числе страховщиков компании, которым пришлось бы самим раскошелиться в случае победы девушек, – «по поводу досудебного урегулирования [Грейс] не желает делать каких-либо предложений». Другими словами: встретимся в суде.

Берри немедленно принялся выстраивать дело. Он поспешил встретиться с людьми, поддерживающими девушек – Уайли, Гамильтон, Хоффманом, Мартландом, Хамфрисом и фон Зохоки, – и потратил немало времени на изучение их записей и разговоры с ними. Уайли изложила ему изобличительную историю о том, что ей удалось узнать: «Когда ее сотрудники начали болеть, корпорация не сделала ничего. USRC предприняла все возможное, чтобы скрыть эту проблему и лишить своих работников надлежащей помощи».

Узнав о сокрытии отчета Дринкера, Берри сразу же понял значимость подобного обмана для их дела – и написал Сислу Дринкеру с просьбой выступить в суде на стороне девушек. Дринкер, однако, через своего секретаря ответил, что «не собирается давать показания». Все лето Берри пытался его переубедить, но в конечном счете был вынужден организовать официальные повестки в суд.

Дринкер оказался не единственным врачом, не захотевшим давать показания. «Несмотря на свое полное сочувствие девушкам, – написал Мартланд, – я не могу принимать чью-либо сторону в гражданском иске».