Ядовитый циферблат. Трагичная история о том, как корпорация обрекла молодых девушек на смерть Мур Кейт
Тем не менее, благодаря заботливому вниманию своего мужа Джеймса, она была в эти дни гораздо счастливее, чем прежде, когда она только и делала, что лежала в кровати, размышляя, как кончится ее недолгая жизнь. «Я знаю, они говорят, – смущенно сказала Альбина, – что надежды на излечение нет, – однако я стараюсь не терять надежды».
В сентябре 1933 года Грейс цеплялась за ту же надежду; но она, казалось, таяла с каждым прожитым днем. Хотя ее мать и держала ее дома, пока это было возможно, Грейс в итоге попала в больницу, где оказалась под присмотром доктора Хамфриса.
Он переживал, говорила она, по поводу растущей у нее в ноге саркомы.
«Мне осталось недолго, – однажды сказала Грейс. – Никому прежде не удавалось это пережить. Так что, разумеется, и мне тоже не удастся. Но к чему волноваться?»
«Не смерти боялась Грейс, – говорила ее мать. – Ее пугали страдания – вечные страдания – годы мучений. Она оставалась храброй до самого конца».
Конец ее страданиям настал 27 октября 1933 года. Она скончалась в восемь утра, в каком-то смысле в удачное время для врачей, только что вышедших на смену. Благодаря этому доктор Мартланд смог провести вскрытие, в последний раз внимательно осмотрев своего самого особенного пациента. Свидетельство о смерти Грейс гласило, что ее убила «радиевая саркома, отравление на производстве». Это было написано черным по белому: ее убила радиевая промышленность. Ее убила компания.
Грейс похоронили на мемориальном кладбище Рестланд. На могильном камне под ее именем было свободное место. Когда ее матери не стало четырнадцать лет спустя, туда вписали ее имя, чтобы они могли вместе покоиться с миром.
О смерти Грейс написали в местных газетах. Семья предоставила фотографию, чтобы сопроводить ею новость, – фотографию, сделанную до того, как Грейс заболела. Она выглядела вечно молодой: с гладкими и блестящими губами, с пронзительным взглядом, словно смотрела прямо в душу. На ней были традиционные жемчужные бусы, блузка с кружевами на плечах. Она была красивой, лучезарной и полностью здоровой, и именно такой ее запомнят те, кто ее любил.
«Вся семья выглядела невероятно печальной, – вспоминал ее племянник Арт, сын ее младшего брата Арта, который возил ее к врачу. – Мой отец не любит об этом говорить. Думаю, это отразилось на всей его жизни. Она была его старшей сестрой, настоящей красавицей».
Причем Грейс была не просто красивой. Она была блистательной. Она была умной. Она была непреклонной, решительной, сильной, она была особенной.
Ее младший брат однажды заговорил о ней, когда про нее спросил его внук. «Я никогда ее не забуду, – просто сказал он. – Никогда».
И Грейс Фрайер всегда помнили. Ее помнят и по сей день – вы прямо сейчас о ней вспоминаете. Красильщицей она светилась от радиевого порошка, однако женщиной она еще больше засияла сквозь историю: сильнее, чем кости, сломавшиеся внутри ее тела; мощнее убившего ее радия, мощнее бессовестно завравшейся компании; она прожила дольше, чем ей было суждено на этом свете, потому что теперь она живет в сердцах и памяти тех, кто знает ее только по ее истории.
Грейс Фрайер: девушка, которая продолжала бороться, когда, казалось, все надежды угасли, сражавшаяся за справедливость, даже когда ее собственный мир разваливался на части. Грейс Фрайер, которая вдохновила столь многих постоять за себя.
Она была похоронена на мемориальном кладбище Рестланд. Но когда ее тело предали земле, ее история на этом не закончилась. Потому что ее сильный дух продолжал жить в восьмистах милях оттуда, в женщинах, которые последовали за ней. Когда Грейс Фрайер умерла, ни одна радиевая компания не была признана виновной в убийстве своих рабочих. Ни одну фирму не призвали к ответственности. Теперь же, когда Грейс уснула вечным сном, другие примут у нее эстафету. Другие продолжат ее дело. Другие подхватят ее борьбу. Ради возмездия. Ради признания.
Ради справедливости.
III
Справедливость
Глава 41
Оттава, Иллинойс
– 1933 год—
Руководство компании Radium Dial достоверно знало об отравлении радием как минимум с 1925 года, меньше, чем через три года после открытия своей студии в Оттаве. В этом году Маргарита Карлоу подала иск в Нью-Джерси, а Мартланд разработал свои тесты. Руководство ознакомилось с исследованиями Кьяера, присутствовало на конференции по радию и читало историю Эбена Байерса: они знали, что радий опасен.
Когда их сотрудники услышали про случаи в Нью-Джерси в 1928 году, компания соврала. Они опубликовали в местной газете объявление на весь разворот: девушки здоровы, проведенные обследования это подтвердили; краска не представляет опасности, потому что «содержит чистый радий». Когда умерла Пег Луни, компания соврала. Не было «никаких заметных следов отравления радием»; но только лишь потому, что ее челюсть уже никто не увидел, так как ее вырезали из тела после смерти.
Благодаря всем этим заверениям, разбросанным по газетам, компания заручилась поддержкой города. В конце концов руководство пообещало закрыть студию, если обнаружится какая-либо опасность. Неудивительно, что город встал на их сторону, раз они так заботились о своих сотрудниках и были готовы пожертвовать ради них прибылью. Наверное, работать там по-настоящему безопасно, думали все.
Спустя восемь лет после иска Маргариты компания Radium Dial по-прежнему продолжала свою деятельность в маленьком городке Оттава.
Нет-нет, сказали местные врачи, у Кэтрин Донохью определенно не отравление радием. Она, хромая, вышла из кабинета врача, так и не узнав причину своей болезни, и медленно поплелась домой на Ист-Супериор-стрит. Она была не одна: она толкала перед собой коляску, в которой лежал ее новорожденный сын, Томми, появившийся на свет в апреле 1933-го, спустя чуть больше года после ее свадьбы с Томом Донохью. «Бог, определенно, благословил меня, – писала Кэтрин, – прекрасным мужем и чудесным ребенком».
Они с Томом обвенчались 23 января 1932 года в церкви Святого Колумбы. Это была скромная свадьба всего с 22 гостями; дядя и тетя Кэтрин к тому времени скончались, а семья Тома не одобряла их союз. Как вспоминала их племянница Мэри: «Все родные Тома были против этой свадьбы, так как видели, что ей нездоровится». Том Донохью, однако, обожал Кэтрин Вольф, и это была взаимная любовь: он собирался жениться на ней, что бы ни говорила его родня.
Семейство Донохью, казалось, смирилось с его выбором к моменту, когда супруги произнесли свои клятвы у алтаря: брат Тома Мэтью стал его шафером, и его сестра-близнец Мэри тоже присутствовала на венчании. Местные газеты нарекли это событие «одной из чудеснейших свадеб зимы». Подходя, хромая, к алтарю в зеленом креповом платье с букетом чайных роз, Кэтрин подумала, несмотря на подкашивающиеся ноги, что ей никогда не было так хорошо – это ощущение еще больше усилилось, когда Бог им послал Томми. Если бы не ее ухудшающееся здоровье, она была бы на седьмом небе от счастья.
Сегодня она пришла на прием уже к третьему по счету врачу, однако толку от него было не больше, чем от всех предыдущих. «Они только и делают, что строят догадки, – сказал родственник одной красильщицы по поводу городских врачей. – Они понятия не имеют [в чем дело] – особенно врачи в Оттаве».
Врачи в этом изолированном маленьком городке действительно были не самыми сведущими. Частично это, видимо, объяснялось их неосведомленностью, хотя Мартланд тогда уже опубликовал много статей об отравлении радием. Так, один врач из Оттавы – который, к слову, лечил в свое время Пег Луни – сказал: «Я не знал, что использование светящейся краски могло хоть как-то быть связано с образованием саркомы».
Неизвестно, знали ли другие врачи Оттавы, однако теперь они наблюдали специфические болезни у бывших работниц Radium Dial. У Сэди Прей на лбу выросла большая черная шишка; она умерла в декабре 1931 года – от пневмонии, как гласило ее свидетельство о смерти; Рут Томпсон якобы скончалась от туберкулеза.
Врачи считали совпадением то, что все эти девушки работали в Radium Dial, и не более того; они все умерли по разным причинам, и их симптомы различались настолько, что между этими случаями никак не просматривалось какой-либо связи.
Кэтрин удрученно докатила коляску домой и открыла входную дверь: ее дом на Ист-Супериор-стрит, 520, оставленный ей в наследство скончавшимся в 1931 году дядей, представлял собой двухэтажной здание, обшитое белыми досками, с заостренной крышей и крытой верандой. Он располагался на тихой улице. «Дом был небольшой», – вспоминал племянник Кэтрин Джеймс. В нем была кухня, совмещенная с небольшой столовой, где Том по вечерам читал книги. В этой комнате стоял синий диван и круглый дубовый стол. Это был идеальный семейный дом. «Мы были так счастливы просто находиться у себя дома вместе с Томми», – вспоминал Том с любящей улыбкой.
Усадив Томми на коврик и наблюдая за его играми, Кэтрин задумалась о своем посещении врача. Она знала о смертях красильщиц циферблатов на востоке и спросила у врача сегодня, могло ли дело быть в отравлении радием; однако он решительно сказал ей, что, как ему кажется, это не так. Он – как и все остальные – «многократно сообщал ей, что не имел информации об отравлении радием». Возможно, врачи тоже были подвержены влиянию статей в газетах: ни у одной из девушек в Оттаве в принципе не могло быть отравления радием, так как краска, используемая Radium Dial, безопасна.
Каждый раз, посещая церковь, Кэтрин смотрела на студию Radium Dial, расположенную прямо через дорогу. Теперь это место стало гораздо более тихим: экономический спад докатился до Оттавы и цепко ухватился за нее, потому что Иллинойс был большим сельскохозяйственным штатом. Многих красильщиц циферблатов уволили. Оставшиеся больше не смачивали кисти губами, возможно, после случая с Эбеном Байерсом. Кто-то использовал вместо этого пальцы, что удваивало количество краски, с которой имела дело каждая женщина. Но, учитывая финансовые затруднения, они были готовы красить как угодно: те, кому посчастливилось сохранить работу, были горячо преданны фирме. Ходило мнение, что весь город должен оказывать такому работодателю поддержку: так мало их осталось в эти напряженные времена.
Хотя многие из первых работниц были уволены либо ушли сами, их дружба никуда не делась. Среди ближайших соседей Кэтрин были Мэри Росситер и Шарлотта Перселл; они частенько проводили время вместе и подолгу беседовали. Они говорили о воспаленной челюсти Кэтрин, о ноющем локте Шарлотты, о больных ногах Мэри. Мэри с Шарлоттой тоже обращались к разным врачам. Обсуждая то, что сказали им врачи, девушки осознали, что все они реагировали совершенно одинаково. Причем так было не только у них: мать Мэри Робинсон сказала, что врачи «смеялись», когда она упоминала отравление радием в качестве возможной причины недуга ее дочери.
Как и в свое время в Орандже, загадочные болезни досаждали девушкам в Оттаве – только здесь не было доктора Мартланда с его новаторскими открытиями и даже доктора Барри, знакомого с «фосфорной челюстью». Болезнь, с которой столкнулись все эти девушки, была в этом городке совершенно в новинку.
Хотя… К ним же приезжал Свен Кьяер со своим национальным расследованием. Он посетил местных стоматологов и других врачей – причем не один, а два раза. Он сказал им, что именно его интересует, описал характерные признаки отравления радием. Тем не менее врачи как будто не увидели никакой связи и даже не удосужились сообщить в Бюро трудовой статистики об этих странных случаях, как когда-то обещали сделать.
Недосмотр? Или же, как теперь начали опасаться некоторые из этих женщин, «никто из местных врачей не собирался этого признавать»? Именно так и думал родственник одной красильщицы. «Они не хотели навредить компании», – сказал он.
«Они все были куплены», – заявил кто-то еще.
«Это приводило в замешательство, – вспоминала племянница Кэтрин Мэри. – Я лишь помню, что никто, казалось, не знал, что происходит. Однако мы знали наверняка: что-то не так; очень сильно не так».
Глава 42
Шарлотта Перселл схватила в охапку пакеты с покупками и направилась домой. Она думала о том, на сколько дней хватит купленной еды. Времена были тяжелые, все затягивали пояса.
На дворе стоял февраль 1934 года, и в газетах было полно плохих новостей: страна пережила самую ужасную засуху в истории. Для Шарлотты и Альфонса, которым приходилось кормить уже троих детей, ситуация сложилась непростая. Шарлотта остановилась по дороге домой, чтобы отдохнуть, с опаской потирая левую руку. Она начала беспокоить ее еще в прошлом году, а теперь ноющая боль не прекращалась.
«Местные врачи рекомендовали ей прикладывать горячие полотенца», – вспоминал ее муж Альфред. От горячих полотенец, однако, толку не было никакого.
Шарлотта сосредоточилась на кончиках пальцев, которыми аккуратно ощупывала больную руку. Да, подумала она, рука определенно стала больше. Шарлотта внимательно присмотрелась к припухлости на локтевом сгибе. Это была всего лишь небольшая шишка, но Шарлотте казалось, что она росла. Она подумала, что позже покажет ее мужу, чтобы узнать его мнение.
Внезапно Шарлотта вскрикнула от боли. Пакет в ее левой руке рухнул на землю, и на тротуар посыпались продукты. Она ощутила «резкую, словно удар ножом, боль, которая пронзила ее локоть». Она прикусила губы, потирая больное место, и наклонилась, чтобы подобрать продукты. Подобное теперь случалось все чаще: она то и дело роняла вещи из рук. Это ее совсем не устраивало. Детям исполнилось четыре, три и полтора года. Матери нужно было поскорей прийти в норму.
Возможно, молитвы ей помогут. В то воскресенье она проскользнула на свою скамью в церкви Святого Колумбы и, с типичной набожностью, склонила голову в молитве. Впереди возникла небольшая суматоха, Шарлотта подняла голову и увидела мучающуюся Кэтрин: у ее подруги были проблемы с ногой, из-за чего она не могла преклонить колени в церкви. Кэтрин с трудом могла согнуть ноги, чтобы усесться на деревянную скамью. Том обхватил ее руками, пытаясь помочь: казалось, он был обеспокоен состоянием своей жены.
На самом деле Том был «без ума от волнения». Кэтрин по-прежнему могла сгибать ногу в колене, хотя и с трудом, и ходить, но порой ей не удавалось и этого. Она все продолжала уверять, что ей не нужна дополнительная медицинская помощь, однако Том решил, что пора что-то предпринять. В конце концов, Кэтрин была полноценной владелицей их дома. Они всегда могли его заложить: так у них появилось бы немного наличных на оплату медицинских счетов.
Том помог своей жене медленно подняться. Она запыхалась от натуги, пытаясь выпрямить ноги. Да, это продолжалось уже слишком долго. Если врачи в Оттаве не могут помочь, Том непременно найдет того, кто сможет.
Он отправился в Чикаго, ближайший крупный город. Он расположен в 85 милях от Оттавы, однако Том преодолел 80 миль в одном и другом направлении – и привез с собой врача, Чарльза Лоффлера. У этого «уважаемого врача», специализирующегося по крови, был добрый вид и торчащие уши. Впервые он увидел Кэтрин у нее на работе в офисе 10 марта 1934 года. Несмотря на свой обширный опыт, врач был поначалу озадачен ее симптомами, однако не сомневался, что сможет поставить ей диагноз. Он взял у нее пробу крови и, после проведенного в Чикаго анализа, обнаружил «следы отравления в ее крови».
В следующую субботу он вернулся в Оттаву и увидел, что за прошедшую неделю состояние Кэтрин значительно ухудшилось. Ей стало настолько плохо, что пришлось уйти с работы – как раз когда по медицинским счетам накопилась значительная сумма: Лоффлер в конечном счете получил целых 605 долларов (10 701 долларов). Но он сделал все, что было в его силах, чтобы справиться с анемией и усиливающейся болью, продолжив при этом выискивать причину ее болезни.
Уплотнение в локте Шарлотты Перселл тем временем раздулось до размера мяча для гольфа. Она испытывала «ужасные боли» по всей руке; ночью они обострялись – она лежала с открытыми глазами, напуганная и ничего не понимающая. Вместе с Альфредом они тоже съездили в Чикаго, как и их сосед Том Донохью, однако «пятнадцать чикагских специалистов были озадачены ее случаем».
Кэтрин рассказала своей подруге про доктора Лоффлера, так что, когда он в очередной раз приехал в Оттаву, Шарлотта тоже к нему обратилась – а также уговорила показаться ему и многих своих бывших коллег.
«Она собрала их всех вместе, – сообщил кто-то из ее родных. – Она была настойчивой по этому поводу».
Эти девушки подружились на работе, и те, кто остался в живых, не позабыли друг о друге. В итоге Лоффлер несколько раз принимал этих женщин в местном отеле.
Пришла к нему и Хелен Манч, которая была уже не замужем – муж, по ее собственным словам, развелся с ней из-за ее болезни. Она сообщила, что ее левая нога кажется ей «полой… словно внутри нее воздух». Она «всегда стремилась быть в движении» и с прискорбием сказала: «Теперь мне приходится быть тихой, спокойной. Мне никогда не хотелось быть тихой».
Олив Вест Витт, темноволосая женщина, была сильно расстроена. «Я скажу вам, как я себя чувствую, – заявила она. – Мне всего 36, однако я ощущаю себя 75-летней старухой». Инез Валлат тоже приковыляла в отель: с прошлого февраля ее лицо с одной стороны постоянно сочилось гноем, а движения были настолько скованными, что порой «она не могла сдвинуться ни вперед, ни назад». Мэри Росситер сказала врачу, что раньше «она любила танцевать, однако теперь лодыжки и кости в ногах мне этого не позволяют». Шарлотта убедила прийти и сестер Глачински, Фрэнсис и Маргариту.
«Шарлотта никогда себя не жалела, – сказал один ее родственник. – Ей всегда было важнее позаботиться о других».
Хотя Лоффлер и ездил в Оттаву каждые выходные в марте и апреле 1934 года, он по-прежнему не мог поставить диагноз. Настало десятое апреля, и Шарлотта больше не могла ждать. Растущее образование у нее в руке доставляло ей невыносимые мучения. «В итоге мы отвезли ее в Чикаго к доктору Маршаллу Дэвисону», – вспоминал ее муж Альфред. Именно здесь, в окружной больнице Кука, доктор Дэвисон поставил Шарлотту перед выбором. Чтобы она продолжала жить, сказал он ей, есть только одно решение. Он собирался ампутировать ей руку.
В двадцать восемь лет у Шарлотты было трое детей младше пяти лет. Какой у нее был выбор? Она выбрала жизнь.
Ей отрезали руку по плечо. «Не было никаких шансов, – позже говорил один из ее родных, – что ей приделают протез или крюк – ему попросту не за что было там держаться». Она лишилась руки. Руки, которая всегда была с ней, которой она чесала себя за нос, носила пакеты с продуктами, держала циферблаты часов.
Врачи были озадачены ее рукой. Она выглядела настолько странной с медицинской точки зрения, что после операции они поместили ее в формальдегид.
Что касается семьи Перселл, то для них это было своеобразным облегчением. «Доктор говорит, нам повезло, что она по-прежнему с нами», – тихо сказал Альфред Перселл.
Но его жена стала «беспомощной». Перед операцией она в последний раз сняла со своей левой руки обручальное кольцо. Теперь она стала носить его на правой руке и просила Альберта плотно закалывать булавкой ей левый рукав, чтобы не было видно культи. «Мой муж, – позже говорила она, – стал моими руками».
Шарлотте и Альфреду оставалось только надеяться, что столь большой жертвы будет достаточно. Тем не менее как минимум с одним эта операция уже не помогла. «Она по-прежнему чувствует, – заметил Альберт, – ужасную боль в руке, которую они отрезали». Эта призрачная девушка страдала от фантомных болей в руке, которой уже не было на месте.
«Есть вероятность, – добавил Альберт, – рецидива на правой стороне. Мы пока ничего точно не знаем».
Это могло показать лишь время.
Глава 43
Это письмо пришло по адресу Ист-Супериор-стрит, 520, – ничем не примечательный конверт, адресованный мистеру Томасу Донохью. Оно выглядело совершенно безобидным, чего нельзя сказать о новостях, которые в нем содержались. Сделав все необходимые тесты, включая рентгеновский снимок ее челюсти, доктор Лоффлер теперь мог подтвердить свои догадки. Кэтрин Донохью страдала от отравления радием.
«Том был раздавлен, – вспоминала его племянница Мэри. – Полностью раздавлен. Я не знаю, как он вообще продолжал жить».
«После этого, – сказал Том, – я взял на себя заботу о [Томми], так как [Кэтрин] больше с этим не справлялась».
Сама Кэтрин ничего не говорила открыто о том, что она чувствовала. Наверное, она молилась, как и большинство ее заболевших подруг. «Я свято верю, – писала одна из них, – что только благодаря молитвам я продолжала держаться».
Вместе с тем всего через считаные дни после полученного Кэтрин и Томом письма из Чикаго болезнь лишила ее даже утешения от молитв. В среду, 25 апреля 1934 года, она, хромая, преодолела короткое расстояние до церкви Святого Колумбы, однако оказалась не в состоянии преклонить колени. Движения в ее тазобедренном суставе сковало настолько, что она больше не могла согнуть ноги для молитвы: для Кэтрин, которая была такой набожной, это стало ужасным огорчением. Примерно в то же время Шарлотта Перселл вернулась домой из больницы «без руки». Врачи подтвердили, что во всех ее бедах виновен радий, – и Том Донохью посчитал, что кто-то должен сообщить об этом компании Radium Dial.
Оттава была маленьким городом. Мистер и миссис Рид, управляющий и инструктор студии, не ходили в церковь Святого Колумбы, однако всегда миновали ее по дороге на работу.
«Я увидел их на улице, – вспоминал Том о своей случайной встрече с ними. – Я сказал им, что женщинам сильно нездоровится, а также что врачи обнаружили, что все дело в содержащемся в используемой ими краске материале».
Но мистер Рид отказался признать ответственность. Он продолжал отрицать, даже когда увидел проходящих мимо студии Шарлотту с мужем – они натолкнулись на него, когда он спускался по ступенькам. Альфред был «невероятно зол» из-за всего случившегося, однако мистер Рид отмахнулся от всех его претензий.
Доктор Лоффлер тоже пытался связаться с фирмой. В обход мистера Рида он позвонил прямиком вице-президенту Фордису. «Я рассказал ему о случае, с которым столкнулся, мне показалось разумным расследовать и остальные случаи».
Звонок Лоффлера не стал неожиданностью для Руфуса Фордиса. В конце концов, в распоряжении фирмы были результаты тестов всех женщин в Radium Dial, проведенных еще в 1928 году. Результаты, показавшие, что из 67 обследованных в тот день девушек у 34 повышенная радиоактивность. Тридцати четырех девушек: более чем у половины сотрудников.
В своем пресс-релизе компания тогда заявила: «Ничего и близко напоминающего симптомы [отравления радием] обнаружено не было». Это заявление не являлось каким-то просчетом, вызванным ошибочным анализом полученных данных. Данные ясно говорили: большинство рабочих радиоактивны, а это характерный признак отравления радием. Тем не менее, хотя дыхание девушек и открыло правду, компания решила бессовестно соврать.
Компания по-прежнему хранила секретный перечень результатов, где напротив имен девушек стояли показатели уровня их радиоактивности. Самый высокий уровень был у Маргарет Луни, Мэри Тониэлли… Мэри Росситер. «Очень подозрительными» значились результаты Кэтрин Вольф и Хелен Манч.
Уже почти шесть лет Radium Dial знала, что женщины радиоактивны. Тем не менее «эта информация была тщательно скрыта фирмой, которая опасалась разрушения своего бизнеса, если эти факты станут известны… жертвам не сообщили об их состоянии, равно как и о его причине, из страха паники среди женщин».
Таким образом, когда Лоффлер позвонил, Фордис был к этому готов. Он отказался принимать какие-либо меры.
Но Кэтрин, Шарлотта и все остальные девушки были решительно настроены заставить компанию заплатить. Во многих смыслах выбора у них не было: Кэтрин уже потратила огромные суммы в тщетных попытках вылечиться, и они с Томом оказались полностью разорены.
Следующий шаг пострадавшим женщинам помог сделать Лоффлер, связав их с одним своим знакомым: стенографистом адвоката из Чикаго Джеймсом Куком. Кук раньше работал на промышленную комиссию Иллинойса, которая рассматривала все иски о компенсациях рабочим, и согласился представлять этих женщин «практически на добровольных началах».
Хотя женщины никогда с ним не встречались, он все равно смог дать им ценный совет. Подобно многочисленным адвокатам из Нью-Джерси до него, он сразу же понял, что их дела были очень запутанными и что в их интересах добиться досудебного соглашения. Девушки сообщили ему про слухи о том, что их бывшей коллеге Мэри Робинсон, возможно, выплатили какую-то компенсацию после того, как в начале года ей ампутировали руку. «Люди из компании дали ей какие-то деньги, – подтвердила мать Мэри. – Они отправили их ее мужу, Фрэнсису. Немного, наверное, не больше 100 долларов [1788 долларов] в общей сложности».
Деньги, может, были небольшие, но они открыли дверь, через которую другие девушки надеялись получить какую-то финансовую помощь. Была и другая причина поспешить с обращением к компании: срок исковой давности. По законам Иллинойса, при первых признаках болезни женщины должны были уведомить Radium Dial о своем состоянии. Получив такое уведомление, компания должна была в соответствии с законом позаботиться о надлежащей медицинской помощи и выплате компенсаций, так как женщины пострадали на работе.
Инициативу проявили, как и с самого начала, Шарлотта и Кэтрин. Они надеялись, что компания теперь поступит с ними справедливо. С помощью Джея Кука вместе со своими мужьями женщины разработали план действий. Первого мая 1934 года Кэтрин написала от имени их всех письмо, после чего Альфред Перселл позвонил в студию, чтобы она могла зачитать его управляющему. Сразу же после этого Том взял письмо в руки и бросил его им в почтовый ящик. Компания получила свое уведомление. Теперь женщинам оставалось только ждать.
Они все ждали… И ждали… И ждали. К восьмому мая никакого ответа так и не последовало – ни единого слова.
По совету Кука, женщины теперь взяли вопрос в свои руки – и направились в студию Radium Dial, чтобы поговорить со своим бывшим начальником мистером Ридом.
Этот путь Кэтрин многократно проделывала раньше. Выйти из дома, повернуть направо, затем прямо до Колумбус-стрит, повернуть налево и пройти один квартал до студии. Тем не менее в этот раз все было по-особенному. Она нервничала, однако знала, что должна постоять за себя и за всех; они сошлись на том, что Кэтрин и Шарлотта будут «говорить от имени всех остальных девушек».
Шарлотта шла не спеша, чтобы Кэтрин со своей хромотой от нее не отставала. Ощущения при ходьбе такие странные, подумала Шарлотта. Прежде она никогда не обращала внимания, как активно мы используем руки, когда ходим. Теперь же слева от нее не было ничего, кроме воздуха.
Шарлотта была не из тех, кто зацикливается на себе. «Она никогда себя не жалела, никогда», – сказал один из ее родных. Хотя после ампутации она и сказала: «Я не могу работать по дому», Шарлотта уже начала приспосабливаться: она научилась открывать и закрывать застежки на подгузниках своего малыша ртом; помыть сковородку, как она обнаружила, можно, если прижать ручку подбородком. Разумеется, все остальные хлопоты взял на себя Альфред.
Но сейчас Альфреда не было рядом. Они шли только вдвоем: Кэтрин и Шарлотта. И как же они были не похожи на тех девушек, что однажды устроились на работу в студию. Кэтрин, хромая, преодолела шесть ведущих ко входу ступеней, стараясь держать спину как можно ровнее. Они вошли и наткнулись на мистера Рида.
«Я получила письмо от своего врача, который лечил меня последние недели, – официальным тоном сообщила ему Кэтрин. У нее был «интеллигентный голос», и говорила она решительно. – Он пришел к окончательному выводу, что в моей крови присутствуют следы радиации. – Она показала на Шарлотту: – У нас отравление радием».
Это был факт. О таком тяжело говорить вслух, но это был факт. Она выдержала паузу, ожидая реакции, однако человек, который был ее начальником на протяжении девяти лет, ничего не ответил.
«Мой адвокат, – продолжила Кэтрин, несмотря на молчание мистера Рида, – посоветовал мне запросить у компании компенсацию и предоставление медицинской помощи. Адвокат сообщил нам, что по закону нам положена компенсация».
Мистер Рид окинул своих бывших сотрудниц взглядом. Кэтрин с трудом зашла в студию; у Шарлотты не было руки.
«Не думаю, – медленно сказал он, – что с вами что-либо не так».
Женщины были ошарашены.
«Это все полная ерунда».
«Он отказался, – со злостью вспоминала Кэтрин, – рассматривать наш запрос на выплату компенсации».
Кэтрин сообщила ему о состоянии и остальных женщин, однако он был непреклонен. Он не пошел на попятный, даже когда два дня спустя Мэри Робинсон скончалась.
Ее смерть стала важным событием. «Мэри была первой, кому официально диагностировали отравление радием, – вспоминала ее мать Сьюзи. – [Ее врачи] отправили осколок ее кости на лабораторный анализ в Нью-Йорк. Оттуда ответили, что у нее отравление радием. Таким образом, врачи Оттавы не могут больше этого отрицать».
Но Сьюзи не учла степени упрямства местных врачей. Если какие-то высокомерные ребята из Нью-Йорка и Чикаго утверждают, что у девушек в Оттаве отравление радием, то это не значит, что они правы, – уж точно не для них. Врачи в Оттаве сохранили скептицизм и «наотрез отказались признавать, что причиной болезней и смертей девушек стало отравление радием». Когда свидетельство о смерти Мэри было подписано, врач, заполнявший его, написал «нет» в графе «Была ли смерть как-либо связана с местом работы покойного?».
Тем не менее, хотя местных врачей убедить и не удалось, сами женщины были полностью в этом уверены. В свете отказа компании предоставить им помощь, летом 1924 года, большая группа красильщиц циферблатов – включая Кэтрин, Шарлотту, Мэри и Инез Валлат – подала иск с требованием выплатить по 50 000 долларов (884 391 долларов) каждой. Джей Кук считал, что у них есть все шансы одержать победу: законодательство Иллинойса не стояло на месте, и утвержденный здесь в 1911 году новаторский акт обязывал компании защищать своих сотрудников.
Но далеко не все обрадовались вероятности, что фирму могут поставить на колени. Город был «горько возмущен выдвинутыми женщинами обвинениями». Жители Оттавы были сплоченным народом, однако, как вскоре поняли девушки, когда этот народ ополчался на тебя, приходилось несладко. «С ними обходились не особо мило», – говорил один из родных Мэри, хотя это было еще мягко сказано.
В конце концов, компания Radium Dial высоко ценилась как работодатель. Так как в стране бушевал наихудший в истории экономический кризис – сейчас его называют Великой депрессией, – жители активно защищали фирмы, которые могли обеспечить их работой и заработком. Женщинам не верили, их не слушали и даже сторонились, когда они рассказывали о своих недугах и об их причине.
День за днем их бывшие коллеги и друзья один за другим отмахивались от них. «Маргарет Луни, как по мне, выглядела уже одной ногой в могиле, когда ее наняли! – заявил один из рабочих компании. – Девушки, которые, как говорят, умерли от радия и выглядели столь ужасно, так же ужасно выглядели, когда их наняли».
«Некоторые из них сторонились нас, словно чумы», – заметила подруга Кэтрин Олив Витт. Она жила всего в паре шагов от Дивижн-стрит в Оттаве, и это было до боли подходящее название[4] с учетом того, как женщины разделили город и их захлестнуло общественное неодобрение: «бизнесмены, политики, духовенство» – все были против подавших иски женщин.
Но Кэтрин в своем маленьком доме на Ист-Супериор-стрит не обращала внимания на все, что происходит снаружи. Ее собственный мир теперь сузился до четырех стен ее обитого досками дома, до комнаты, в которой она стояла, до платья, висящего на ее теле… до самого ее тела. Она стояла неподвижно, словно прислушиваясь. Затем она почувствовала это снова.
Ощущение было ей хорошо знакомо. Она знала, что оно значило.
Кэтрин Вольф Донохью была беременной.
Глава 44
Доктор Лоффлер сразу же прекратил лечение Кэтрин. Больше никаких уколов от тяжелой анемии, никаких обезболивающих – они могут навредить ребенку. Про прерывание беременности и речи не шло. Кэтрин и Том были набожными католиками и никогда бы на такое не согласились. Этот ребенок стал для них благословлением свыше.
Кэтрин продолжила наблюдаться у Лоффлера; он был единственным врачом, которому она могла доверять. Только крайне дорогостоящим. Том уже не справлялся с растущими медицинскими счетами, хотя и старался не подавать вида.
Когда люди в окрестностях Оттавы узнали про иск красильщиц циферблатов, их стали осуждать еще больше. Вместе с тем, кроме не одобряющих эти новости жителей имелись женщины, которым эти слухи принесли невероятное облегчение, так как помогли решить вопрос, давно висевший над ними без ответа.
«До меня дошли слухи, – писала Перл Пэйн, – что девушки, прежде работавшие в Radium Dial, умирали преждевременной смертью по загадочным причинам. Я начала соображать, что к чему… После чего пришла к заключению, что у меня отравление радием».
Перл расписывала циферблаты всего восемь месяцев, в начале 1920-х. Она жила не в Оттаве, а в Ла-Саль, что в 13 милях: приличное расстояние, когда у тебя нет своей машины, как и у большинства людей в 1930-х. Перл ушла из Radium Dial, чтобы ухаживать за своей матерью, а затем сосредоточилась на создании большой семьи со своим мужем Хобартом. Она была в восторге, когда появился их первенец, Перл Шарлотта, в 1928 году.
К отчаянию Перл, на следующий год все пошло наперекосяк. Она испытывала трудности при ходьбе и проболела весь 1929-й. В 1930-м ей провели операцию на брюшной полости по удалению опухоли; затем у нее отекла голова, вдвое увеличившись в размере, и отек никак не спадал. «За ушами у нее были большие черные узелки», – вспоминал ее муж. Они вызвали специалиста. Он сделал ей надрезы на ушах «для дренажа»; разрезы необходимо было вскрывать каждые несколько дней. Хотя отек благодаря этому спал, у Перл, по ее собственным словам, «парализовало одну сторону лица». Со временем паралич прошел – но появилась другая проблема.
У Перл начались обильные кровотечения из половых путей. Ей вырезали еще одну опухоль и провели «кюретаж» матки – то есть выскабливание остатков ткани. Тем не менее это не помогло. Когда кровотечение открылось снова, оно не останавливалось на протяжении 87 дней. «В этот период, – вспоминала она, – врач был в замешательстве и сказал, что, должно быть, у меня случился выкидыш». Он настаивал на своем диагнозе, но кровотечение все продолжалось, и Перл провели еще один кюретаж. «Я знала, что дело не в этом, – в отчаянии кричала Перл про диагноз врача, – потому что ничего не было сделано, от чего я могла бы забеременеть». Проблема состояла в растущих внутри нее опухолях – растущих там, где должны были расти ее дети.
Ее состояние было тяжелым. Она перенесла «пять лет постоянного врачевания, шесть операций и в общей сложности девять поездок в больницу». В какой-то момент она, лежа на смертном одре, написала Хобарту, полагая, что конец близок:
Мой милый,
я люблю тебя и лежу здесь, думая о тебе и мечтая о твоих любящих объятьях. Боюсь, я была какое-то время с тобой крайне нетерпеливой, и за это я приношу свои сердечные извинения. Пожалуйста, прости меня, так как я долгое время была очень нервной и больной. Я всегда тебя любила до глубины души.
Молись за меня каждый день, чтобы я полностью поправилась. Если этого не произойдет, не печалься, так как мы оба должны склонить свои головы перед волей Господа… Заботься о нашей девочке, учи ее любить и помнить меня, а прежде всего – быть хорошей и благородной девушкой.
Скажи ей, что я нежно ее любила.
Эмоциональное давление было невыносимым. Перл никогда не знала, станет ли следующий день для нее последним; со временем ее болезнь захватила и тело, и разум. «Я не способна наслаждаться жизнью, как нормальная женщина», – отрешенно написала она.
Врачи сказали, что она «принадлежит к тому типу женщин, для которых медицина не может найти причины их недугов». Ее лечили от малярии, анемии и других болезней. Предположения врачей особенно раздражали Перл, потому что она училась на медсестру: она знала, что ни одна из их теорий не верна, однако представить себе не могла, в чем состоит истинная причина.
К апрелю 1933 года Перл окончательно отчаялась. «Я уведомила своего врача [о новых кровотечениях], – вспоминала она, – и он рекомендовал мне удаление матки. Я отказалась и пролежала в постели несколько дней, обдумывая, что делать». Гистерэктомия: она означала бы конец ее мечтам о новых детях. Нет, думала она, нет, не сейчас. Ей нужно было больше времени, больше надежды.
Она обратилась к другим врачам, попробовала другие виды лечения в надежде на иной результат. Но все было тщетно. «В июле 1933-го, – писала она, – я стала полностью бесплодной».
Перл была убита горем. «У меня начались проблемы с сердцем и общее недомогание», – вспоминала она. Прочитав про случаи отравления радием в Оттаве, она поняла, что ее губительная болезнь может стать смертельной, – что ж, по крайней мере, она получила объяснение.
«Я полагала, – писала Перл про свой случай, – что радий прикрепился к тканям некоторых органов, разрушая их путем образования опухолей».
Она решила связаться со своей старой подругой Кэтрин Донохью. Эти две женщины, характеры которых были весьма схожи, теперь сильно сблизились. Вскоре Перл присоединилась к борьбе за правосудие. Иск набирал обороты; женщины обзаводились друзьями.
У Джозефа Келли, президента Radium Dial в Чикаго, тем временем все происходило с точностью до наоборот. К октябрю 1934 года, возможно, в связи с поданными исками, в компании у него друзей совсем не осталось. Директор по имени Уильям Ганли захватил контроль над Radium Dial, и Келли вместе с его партнерами отстранили. «Было очень неприятно, – вспоминал один из служащих компании, – из-за всех этих корпоративных интриг».
Келли, однако, решил, что еще не покончил с Оттавой. Каждая работавшая на тот момент красильщица циферблатов получила письмо. Мистер Тернер – помощник управляющего Рида – пригласил их всех в ресторан, где за обедом обратился к ним с предложением. В городе открывался новый завод по производству светящихся циферблатов, и им задали вопрос: не желают ли они, высококвалифицированные в своем деле девушки, перейти в Luminous Processes?
Судя по всему, им сообщили, что руководить новой компанией будут Джозеф Келли и Руфус Фордис, которые стояли во главе Radium Dial в ходе скандала с отравлениями радием. Им сказали нечто весьма экстраординарное. Мистер Тернер «проинформировал их, что работавшие ранее красильщицы циферблатов умерли, потому что клали кисти себе в рот, а так как эта практика уже запрещена, то воздействие радия не будет представлять для них никакой опасности». Это было откровенное признание вины, однако первые красильщицы так никогда об этом и не услышали.
Новая студия открылась всего в паре кварталов от Radium Dial в двухэтажном здании бывшего склада из красного кирпича. Благодаря тайной встрече в ресторане большинство красильщиц циферблатов перебрались туда, решив, что на новой работе будет безопасней. Они наносили краску с помощью губок и шпателей, разглаживали ее пальцами, а также надевали спецодежду из тонкого хлопка для дополнительной защиты от пыли.
Не все рабочие переметнулись. Мистер Рид остался управляющим в старой фирме. Верные до конца, они с миссис Рид не стали покидать компанию, которая столько всего им дала. Они столкнулись «с ситуацией жесткой конкуренции»: новое предприятие Джозефа Келли, открытое в том же маленьком городке, стало прямым конкурентом фирмы.
Тем временем в доме вниз по улице Кэтрин Донохью было совершенно не до происходившей той осенью переделки бизнеса. Ее только и волновала ее крошечная девочка, которую она держала в своих руках. «Мы всегда называли ее Мэри Джейн, – заметил ее двоюродные брат. – Никогда Мэри. Только Мэри Джейн».
Кэтрин Донохью поклялась, что ее дочка будет ею гордиться.
Глава 45
Начался 1935 год, и Джеймс Кук вовсю работал над иском женщин. Он подал и в обычный суд, и в Промышленную комиссию Иллинойса (ПКИ). Он решил сделать упор на случай Инез Валлат. «Она была ходячим трупом, – говорила Кэтрин о своей бывшей коллеге, – хромала, словно старуха».
По мере продвижения дела женщины наткнулись на проблему. Фирму Radium Dial представляли лучшие адвокаты, и они нашли несколько лазеек в законе, позволявших запутать дело. Во-первых, никто не отменял этот проклятый срок исковой давности. Инез подала в суд через годы после ухода из Radium Dial, и ее проблемы со здоровьем появились не во время работы на компанию. Во-вторых, радий был ядом; а травмы, вызванные ядом, не попадали под закон о производственных болезнях. Наконец, не все в порядке оказалось и с самим законом: в Radium Dial заявили, что его устаревшие формулировки были «расплывчатыми, неопределенными и не задавали каких-либо внятных стандартов».
«Когда адвокат Кук подал пробный иск, – позже написали в Chicago Daily Times, – компания Radium Dial даже не стала отрицать обвинения женщин. По сути, компания ответила: “Даже если это и так, что с того?”»
Семнадцатого апреля 1935 года было вынесено судебное постановление. «Суд постановил, что законодательные органы не смогли предоставить каких-либо стандартов, в соответствии с которыми можно было бы оценить степень соблюдения закона», – сообщили в Ottawa Daily Times. Женщины проиграли из-за юридической формальности. Они не могли в это поверить – и тем не менее они продолжили бороться. Кук за свой счет дошел до самого Верховного суда. Но все его старания оказались напрасными: закон был признан недействительным.
Chicago Daily Times назвала это «судебной несправедливостью, в которую было сложно поверить». Женщины ничего не могли поделать: они провели день в суде, и само законодательство было признано неполноценным. «Суда по существу этого дела так и не состоялось», – писала газета.
Кук скрепя сердце был вынужден забросить это дело, хотя жалоба девушек в ПКИ по-прежнему находилась на рассмотрении, а законодатели дали слово переписать закон с учетом случая этих женщин. «Мне не хотелось этого делать, однако я попросту не мог себе позволить продолжать, – позже говорил Кук. – Будь у меня деньги, я бы бесплатно отстаивал их права. Это одно из тех дел, за которые необходимо сражаться до победного конца. Надеюсь, они найдут другого адвоката».
Они попытались найти другого адвоката. В городском справочнике Оттавы были указаны имена сорока одного адвоката, но ни один не взялся им помогать. Подобно местным врачам, местные юристы отказывались браться за скандальную атаку, как они считали, на преданный городу бизнес.
Словно специально насыпая соль на рану, местная газета в том же выпуске, в котором говорилось про проигранный женщинами иск, выпустила статью про Кларенса Дарроу, одного из ведущих адвокатов страны. Вот какой человек помог бы девушкам, однако у них не было денег, чтобы заполучить его юридическую помощь.
Сумма закладной за дом Донохью выросла до внушительных полутора тысяч долларов (двадцать пять тысяч в пересчете на современные деньги). «Есть лекарства, которые облегчают мою боль», – сказала Кэтрин; на эти лекарства они с Томом тратили сотни долларов. Они стали притворяться, будто не замечают, что происходит с их семьей из четырех человек. «Мы никогда об этом не говорим, – признался Том. – Мы просто продолжаем жить, словно вечно будем вместе. Это единственный способ».
«Мы так счастливы вместе, – сказала Кэтрин с широкой улыбкой. – Пока мы вместе, все кажется не так уж и плохо. Мы просто делаем вид, будто я такая же, какой была, когда Том на мне женился».
Они не оставили надежд найти лекарство. Кэтрин обращалась в различные чикагские больницы и стоматологические клиники, заставляя себя ходить на приемы, хотя она частенько «падала в обморок во время осмотра» из-за боли. «Она искала помощи, – сказал кто-то из обозревателей, – любой помощи». Но никто не мог остановить разрушение ротовой полости Кэтрин, состояние которой ухудшалось с каждым днем.
Женщины продолжали бороться: подавленные из-за ужасного провала в суде; отрицающие грозящую им гибель, которая казалось неизбежной. А затем, когда год близился к концу, они узнали о другом судебном решении. Оно не затрагивало их дело напрямую, однако все равно вызвало значительный интерес.
Семнадцатого декабря 1935 года было наконец вынесено постановление по делу Ирен Ла Порт в Нью-Джерси, за которое ее муж Винсент сражался более четырех лет. Это дело корпорация United States Radium решила провести через суд. Фирма уже не отрицала причину смерти – она попросту указывала истекший срок исковой давности в качестве повода не платить компенсацию. «Как только Ирен прекратила работу в компании, – заявляли адвокаты USRC, – все наши обязательства перед ней утратили силу. Она больше никак не была с нами связана – абсолютно посторонний человек».
Несколько красильщиц циферблатов дали показания в суде по этому делу – многие ожидали решения по собственным искам. Они связывали свои надежды с выигрышем дела Ирен, потому что в случае успеха такой вердикт был бы применим и к ним. Все собрались, чтобы услышать судебное решение.
Судья начал: «Разумеется, нет никаких сомнений в том, на чьей стороне будет симпатия любого человека в подобном деле… Возникает соблазн, в свете того, что известно сейчас, выдвинуть мнение, будто [компания] проявила какую-то халатность. Сейчас примененные компанией промышленные методы были бы признаны не просто халатностью, а преступлением. Тем не менее следует отметить, что решение по этому делу следует принять, основываясь на фактах, существовавших в свете имеющихся по состоянию на 1917 год знаний… Суд не имеет власти скорректировать закон, чтобы тот отвечал потребностям времени, когда подобного дела нельзя было предвидеть».
Он заключил: «Дело должно быть закрыто».
USRC сделала правильный выбор. Спустя семь лет после смерти Грейс Фрайер не только в прессе, но даже от судьи не было никакого осуждения. Компания получила ответ, который так долго ждала: не виновны.
Судья отказал Ирен Ла Порт – причем не только ей. Он отказал в правосудии всем красильщицам циферблатов из Нью-Джерси, чьи иски находились на рассмотрении; отказал всем семьям, сражавшимся за своих погибших близких; всем женщинам из Нью-Джерси, что пока не обнаружили у себя на ноге или руке пугающую шишку, однако найдут их в будущем, было отказано в правосудии.
День выдался, думали директора USRC, воистину удачным.
Глава 46
Мы сражаемся и падаем, но затем поднимаемся и продолжаем сражаться. Тем не менее неизбежно наступает день, когда сражаться больше нет сил.
Двадцать пятого февраля 1936 года Инез Валлат скончалась – ей было двадцать девять. После восьми лет мучений она в итоге пала жертвой «кровоизлияния из-за саркомы в шее», истекая кровью, пока врачи безуспешно пытались ее остановить. «Мистер Валлат, – вспоминала красильщица Фрэнсис О’Коннел, – совершенно не говорил о своей жене, потому что она умерла столь ужасной смертью, и ему не хотелось думать об этом или говорить».
Врачи Оттавы заполнили ее свидетельство о смерти. Была ли смерть как-то связана с местом работы покойного?
Нет.
Смерть Инез наряду с проигранным иском стала ударом для женщин из Оттавы. Многие из первоначальной команды были слишком больны, чтобы прийти на ее похороны, как бы им ни хотелось с ней попрощаться. Кэтрин Донохью тем временем «быстро становилась слишком слабой, чтобы перемещаться по дому», и редко когда его покидала.
Чикагские газеты немного осветили смерть Инез. Пресса довольно зловеще окрестила девушек «Клубом самоубийц». Один сенатор заявил, что попытается заинтересовать их случаем промышленную комиссию, однако добавил: «К сожалению, любые предлагаемые законопроекты не могут иметь обратной силы. Это весьма досадно». Девушки даже не могли порадоваться, когда губернатор подписал новый закон штата Иллинойс о производственных заболеваниях, который теперь включал положение о производственном отравлении. Он стал прямым результатом иска женщин и защитил впоследствии тысячи рабочих – однако в силу вступал лишь в октябре 1936-го.
С учетом того, с какой умопомрачительной скоростью женщины умирали, у них было мало надежды дожить до этого дня.
В том же месяце, когда был подписан закон, к девушкам обратилась журналистка, которая помогла им немного воспрянуть духом. Мэри Доти, ведущий репортер из Chicago Daily Times, дала им возможность высказаться. Она снова обратила внимание общественности на их страдания в своих статьях, опубликованных в течение трех дней в марте 1936 года. «Мы всегда будем благодарны Times, – позже говорила Перл Пэйн, – за помощь, когда все казалось таким безнадежным».
Chicago Daily Times была «очень популярной в народе газетой», и Доти знала, как угодить своим читателям: «В Иллинойсе стреляют на поражение в скотокрадов, а рыба и пернатая дичь надежно защищены строгим охотничьим законодательством – однако женщины того не стоят».
Журналистка осудила тот факт, что красильщицы циферблатов «умирают в Оттаве на протяжении тринадцати лет без каких-либо комментариев или расследований». И она набросала картину болезни женщин, которая преследовала ее читателей в страшных снах: «Некоторые [девушки] ходят, хромая, черепашьим шагом; у других пустует один рукав или изуродован нос, парализованы руки либо и вовсе нет куска челюсти».
Девушки позировали для фотографий, многие вместе со своими детьми. Мэри Джейн Донохью выглядела совсем крохой – Доти назвала ее «сморщенной малышкой». Когда Мэри Джейн исполнился год, она весила лишь четыре с половиной килограмма, а ее «руки и ноги были как спички». «Ее родители, – писала Доти, – несмотря ни на что, надеялись, что болезнь ее матери не оставит на ней неизгладимого отпечатка».
Сама Кэтрин сообщила прессе: «Я постоянно мучаюсь от боли. Я не могу пройти и квартала, однако я должна как-то продолжать жить». Когда журналисты спросили у нее про ее подругу Инез, «она разразилась слезами».
Мэри Росситер говорила о своем сыне, Билле. «Я напугана до смерти, однако хочу прожить столько, сколько смогу, ради своего мальчика», – сообщила она прессе. Хотя у Мэри и было пять больных зубов, «[чикагские] стоматологи сказали, что не станут их трогать из-за радия, разъедающего мою челюсть».
Шарлотту Перселл показали на фотографии вместе с ее дочкой Патрицией. Она постепенно привыкала жить с одной рукой. «Будучи матерью троих детей, она приспособилась», – сказал один из ее родственников. Со временем она заново научилась заправлять постель, чистить картофель и даже развешивать белье, держа прищепки во рту. Как она сказала репортерам, ее преследовала мысль, что пожертвованной руки будет недостаточно; радий насквозь пропитал ее тело, и она не знала, в каком месте он заявит о себе в следующий раз.
Последняя статья Доти была с оптимизмом сосредоточена на Кэтрин Донохью: «Она ждет в надежде очередного вызова в город на операцию».
В личной беседе Том шепотом сказал Доти: «Этого не будет».
Подобная огласка снова наполнила женщин энтузиазмом. Сын Шарлотты Дональд вспоминал: «Мама постоянно принаряжалась, брала своих подруг, и они уезжали в Чикаго на встречу с адвокатами». Несколько месяцев спустя Шарлотта, Кэтрин и Мэри наняли нового юриста, Джерома Розенталя, чтобы он представлял их дело перед ПКИ. Они также решили обратиться за помощью к правительству: их целью стала Фрэнсис Перкинс, министр труда, – первая женщина, пробившаяся в президентский кабинет. С ней связался Том, который «разговаривал по телефону и вел личную переписку» с министром. Неизвестно, что именно сказал ей тихий мужчина, однако это возымело действие, потому что не менее трех федеральных департаментов начали расследование.
Дело нарастало как снежный ком, и Том решил копнуть поглубже, чтобы заполучить самую важную информацию. Его жена рассказала ему про проведенные компанией обследования, и он заключил: так как Radium Dial нагло врала про их результаты, то эти данные, если их удастся заполучить, станут убийственным доказательством в суде. Двадцатого мая 1936 года он решил напрямую попросить эти результаты у мистера Рида. Ему казалось, что компания в любом случае должна была предоставить их женщинам, ну или хотя бы ему как мужу Кэтрин. Он лишь просил то, что по праву им принадлежало. «В тот день, – сказал Том, – я хотел узнать имена врачей, которые их осматривали и не предоставили им медицинского заключения».
Рид, должно быть, этого ожидал. И однажды двое мужчин встретились, но не в студии, а на улицах Оттавы.
Том начал разговор довольно спокойно. «Почему заключение не было мне предоставлено?» – спросил он.
Рид, застигнутый врасплох прямым вопросом Тома, поступил привычным ему способом и попытался проигнорировать ситуацию. Он просто прошмыгнул мимо.
«У меня есть к вам еще один вопрос! – крикнул Том вслед улепетывающему управляющему – а затем побежал за ним вдогонку. – Я хочу лишь помочь женщинам!»
С мистера Рида было достаточно. Возможно, его разъедало чувство вины, подтолкнувшее к тому, что произошло далее. «Он на меня замахнулся», – с некоторым потрясением вспоминал Том.
У Тома, хоть и невысокого мужчины, был «ирландский темперамент». «Не думаю, что кто-либо в нашей семье, – позже говорил один из его родных, – стал бы специально лезть на рожон, однако они никогда бы не спустили с рук, если бы на них напали. Уверен, он был зол. Удивляюсь, что ему удалось сохранить хладнокровие». Когда Рид – человек, который наблюдал за медленным убийством его жены, а затем уволил ее, когда действие яда начало проявляться, – атаковал его, Том перестал изображать цивилизованный разговор. «Я ударил его в ответ», – с некоторым удовлетворением вспоминал он. Он сказал, что Рид «вошел в раж».
Мужчины сцепились прямо на улице в «кулачной драке». Том отвешивал удары за Кэтрин, за Инез, за утраченную Шарлоттой руку, за Эллу, за Мэри, за Пег. Рид не выдержал такого напора, и кто-то вызвал полицию. Хотя драку и спровоцировал мистер Рид, уважаемый управляющий Radium Dial добился ареста Тома Донохью. Он выдвинул против него обвинения в нападении, побоях и нарушении общественного порядка.
Том оказался в руках главного прокурора штата Элмера Мона с обвинениями в двух уголовных преступлениях.
Глава 47
Нападение, побои, нарушение общественного порядка… И невменяемость. «Главные заинтересованные лица» в этом деле теперь попытались даже обвинить Тома в невменяемости. С точки зрения Хобарта Пэйна, дело было в том, что он «отчаянно противодействовал работе завода [Radium Dial]»; он считал, что Тома «подвергли гонениям».
Родные Тома назвали такой ход «типичным для компании, оказавшейся припертой к стенке». «Они знают, что им не выстоять, – говорила его племянница Мэри. – Они пойдут на все, что угодно. Они испробуют все средства». К счастью для Тома, уголовное дело против него не пошло дальше нескольких предварительных слушаний; возможно, из-за того, что никаких оснований для этих надуманных обвинений не было.
Подобно всем трусам, оказавшимся прижатыми к стенке, компания решила развернуться и бежать. В декабре 1936 года компания Radium Dial поспешно закрыла свои двери и убралась из города – куда именно, никто не знал. Во всяком случае, из тех, кто остался. Супруги Рид последовали за компанией в новом году, уехав из своего дома на Пост-стрит. Донохью и Перселл больше не будут натыкаться на бывшего начальника девушек, гуляя по городу.
Radium Dial была «вытеснена из бизнеса» новой фирмой Джозефа Келли – Luminous Processes. После почти четырнадцати лет работы компании в здании бывшей школы воцарилась тишина. Больше никакой болтовни девушек, никакого смеха в их темной комнате: лишь пустые помещения, наполненные воспоминаниями обо всем, что случилось.
С уходом Radium Dial Джозеф Келли стал монополистом по производству светящихся циферблатов в маленьком городке Оттава. На дворе, может, и стояла Великая депрессия, но для президента компании дела складывались весьма неплохо. А вот про мужей бывших красильщиц циферблатов такого сказать было нельзя. Им с трудом удалось сохранить работу во время Депрессии, однако в 1937-м удача от них отвернулась. Рабочих со стекольной фабрики Libbey-Owens начали увольнять, и среди них оказались Том Донохью и Альфред Перселл.
Для семейства Перселл, которым нужно было кормить троих детей, это стало сокрушительным ударом. «Они испытывали огромные финансовые трудности», – сказал один из их родных. В итоге Шарлотте пришлось кормить детей бутербродами с горчицей. «Мы довольствовались тем, что имели, – вспоминала племянница Мэри про тот период. – Времена были очень тяжелыми». Вместе с сестрами Шарлотта пришла к решению переехать в Чикаго.
Но даже в большом городе все складывалось непросто. Сын Шарлотты Дональд вспоминал: «Мы ходили в пекарню и выпрашивали вчерашний хлеб. Чтобы не замерзнуть в квартире, мы топили печку углем, который подбирали на железнодорожных путях в Чикаго».
Было тяжело, но в сельском Иллинойсе жизнь стала еще хуже. Перл Пэйн говорила, что «не было никакой стабильной работы, лишь подработки». Тому Донохью не повезло даже с такими подработками. Дом был уже полностью заложен, и у Тома иссякли идеи, где достать деньги. «Том почти обанкротился, – вспоминал его зять. – Кэтрин мучилась от радия – она находилась в шаге от смерти. Боли были невыносимыми, и [он потратил все] на лекарства, чтобы попытаться облегчить ее страдания». Семейный долг составлял теперь порядка 2500 долларов (41 148 долларов). С этим ничего нельзя было поделать. «Какое-то время они получали социальное пособие, – рассказала их племянница Мэри. – [Им было] очень стыдно. Они не хотели, чтобы люди об этом знали».
Вместе с тем в помощи нуждались не только они: очереди отчаявшихся людей выстраивались у бесплатных столовых в Оттаве. Все жили впроголодь. Донохью почти позабыли про свой иск – они боролись за выживание. В любом случае, к весне 1937 года их адвокат, Розенталь, бросил их дело. Позже в этом году планировались слушания перед Промышленной комиссией Иллинойса, однако пока что у женщин не было адвоката, который бы их представлял.
Прошло время. Двадцать восьмого марта 1937 года Кэтрин Донохью вместе со своей семьей отметила Пасху, один из самых главных праздников в католическом календаре. Кто-то подарил Мэри Джейн и Томми, которым тогда было два и почти четыре года соответственно, «игрушечного кролика с запуганным видом». Томми нравилось рисовать, как это любили когда-то его отец с матерью; у него был акварельный набор, с которым он частенько играл.
Кэтрин с благодарностью приняла причастие от пришедшего к ним домой священника – она теперь была не в состоянии ходить в церковь – и помолилась. Праздник Пасхи всецело посвящен воскресению Христа: спасению, надежде и восстановлению разрушенного тела. И поэтому было еще ужасней, когда ее тело продолжило распадаться. «Кусок ее челюсти, – писал Хобарт Пэйн, – проткнул ее плоть и вылез у нее во рту». Она нащупала его языком: какой-то инородный предмет. Кэтрин достала его пальцами со слезами на глазах. Это была ее собственная челюсть. Челюсть.
«Это было просто кошмарно, – вспоминала ее племянница Мэри. – [Она] просто отвалилась. В смысле, она просто… Только подумать, Боже мой. Она даже есть не может! Это очень печально».
Том Донохью был вынужден наблюдать, как его жена буквально разваливается на части у него на глазах. Ужасное зрелище – тем не менее в этот праздник возрождения Том смог возродить как минимум одну вещь: свою жажду правосудия. И он знал, кто нужен Кэтрин, чтобы ей помочь.