Ядовитый циферблат. Трагичная история о том, как корпорация обрекла молодых девушек на смерть Мур Кейт

Глава 35

Орандж, Нью-Джерси

– 1929 год—

Кэтрин Шааб застегнула свою блузку после медицинского обследования и стала дожидаться, когда заговорит доктор Кравер – он предупредил, что желает обсудить одну важную тему. К ее удивлению, он предложил ей, чтобы радиевая компания прекратила оплачивать ее медицинские счета. В подписанном соглашении между тем было четко указано, что компания обязуется оплачивать их до конца ее дней. Кравер же хотел, чтобы она приняла вместо этого единовременную выплату. Спустя менее года после заключения соглашения в Нью-Джерси корпорация United States Radium стала предпринимать попытки уклониться от выполнения его условий.

Идея единовременной выплаты впервые пришла в голову вице-президенту Баркеру и встретила полную поддержку врачей компании. Доктор Эвинг нарек текущее соглашение «неудовлетворительным», так как «эти женщины не собираются умирать». Теперь в своей лаборатории Кравер использовал в разговоре с Кэтрин «важный аргумент о банкротстве компании», чтобы вынудить ее принять новое предложение, – однако USRC была далека от банкротства. Эта ложь, как позже сказал Берри, когда Кэтрин с тревогой сообщила о предложенной врачом схеме, была «лишь „намалеванным чертом” с целью добиться согласия».

То, что женщины год спустя оставались живы, казалось, раздражало компанию с финансовой точки зрения, так как они, искалеченные и страдающие от боли, регулярно обращались к врачам и покупали болеутоляющие. С точки зрения USRC, это был перебор – они оспаривали каждый счет. Девушкам, угрожающе сказал Эвинг, следует быть «осмотрительней в своих расчетах, что все понесенные ими расходы будут оплачены».

От комиссии врачей ожидали услышать, что женщины больше не страдают от отравления радием, что освободило бы компанию от какой-либо ответственности. Складывалось впечатление, что Эвингу, поведение которого Берри назвал «враждебным», прямо не терпелось поскорее поставить такой диагноз. К его раздражению, однако, хотя комиссия и подвергала женщин одному тесту за другим, каждый раз результаты были одинаковыми.

Берри хотел, чтобы комиссия официально заявила о наличии у девушек отравления радием: это стало бы веским доказательством того, что все красильщицы циферблатов подвержены его воздействию, и вместе с другими адвокатами Берри мог бы использовать это в предстоящих исках других девушек. Эвинг, однако, наотрез отказался. «Мы не желаем, чтобы эти данные были использованы в рамках каких-либо других дел», – с напускной важностью отписался он.

Что касается самих девушек, то они делали все возможное, чтобы выдержать это до конца. Их подвергли невероятному количеству экспериментальных методов лечения и тестов. Врачи пробовали английскую соль, от которой их тошнило, промывание кишечника, а также еженедельно обследовали их спины и брали анализы кала и мочи. Обследование, как правило, проводилось в больнице Эвинга и Кравера, из-за чего искалеченным девушкам приходилось ездить в Нью-Йорк. Луис Хассман сказал Берри, что «Эдне очень тяжело даются столь дальние поездки; последний раз после возвращения из Нью-Йорка ей пришлось отлеживаться в постели».

Прекрасные светлые волосы Эдны теперь полностью поседели. Все девушки выглядели гораздо старше своих лет из-за странных кожных складок под подбородком на месте удаленных челюстей. Лишь Грейс выглядела лучше, чем годом ранее. Хотя она и перенесла 25 операций на челюсти, она не перестала улыбаться; говорили, что из всех пяти она выглядела самой счастливой. После заключения соглашения она заявила: «Люди стали спрашивать у меня, собираюсь ли я перестать работать: что ж, это в мои планы не входит. Я планирую и дальше трудиться на своей работе, пока буду в состоянии это делать, потому что мне она нравится». Она по-прежнему ездила каждый день на работу в банк, где с пониманием относились к отгулам, которые она брала, чтобы проходить осмотры.

Хотя девушки довольно часто сдавали тесты, результатов им никто не сообщал. «Врачи ничего нам не говорят, – жаловалась Кэтрин. – Мне бы хотелось знать, есть ли у меня хоть какие-то улучшения». На самом деле во многих смыслах Кэтрин стало лучше, потому что теперь она спокойно жила в санатории на вершине холма, в 12 милях от Ньюарка, который она называла «жемчужиной востока». Она писала, что эти условия вдохновляли ее выздоравливать, чтобы наслаждаться «мальвами и вьющимися розами, а также пионами и солнечным светом». Деньги пошли на пользу и Альбине; тем летом, как говорили, она выглядела «крайне довольной». Она получала удовольствие от радио, своей золотой рыбки, фильмов, от непродолжительных прогулок по деревне, зачастую вместе с Кинтой.

Теперь же Кинту положили в больницу; она была не в состоянии присесть, навещать ее разрешалось лишь родным. Из-за этого она не только не могла гулять по деревне, но не смогла и присутствовать на суде по делу Мэй Кэнфилд, на который все остальные четыре девушки пришли летом 1929 года. Кинта попросила Берри представлять ее.

Это были предварительные слушания. Работая над делом Мэй, Берри осознал, насколько предусмотрительно радиевая фирма заключила соглашения годом ранее. Во второй раз ему оказалось еще сложнее строить обвинение. Дринкеры, Кьяер и Мартланд дружно отказались давать показания, да и в прессе не было никакой шумихи, вынуждающей фирму сдаться.

Пять девушек помогли Мэй, отказавшись от своего права на врачебную тайну: они хотели, чтобы комиссия врачей использовала их данные для доказательства существования отравления радием. Маркли, однако, выразил протест против рассмотрения в суде каких-либо связанных с этими девушками материалов – как медицинских диагнозов, так и самого факта прошлогоднего соглашения, – аргументируя это тем, что они «никоим образом не связаны с этим делом», а назначенные компанией врачи и вовсе отказались давать показания.

Тем не менее, как однажды написала Кэтрин, Раймонду Берри не было равных. Он все равно вызвал на слушания Кравера и Эвинга: они были «в бешенстве». Хотя Эвинг и видел своими глазами, как женщины под присягой сказали, что не имеют ничего против обсуждения их случаев, он отказался что-либо говорить, ссылаясь на врачебную тайну.

Доктор Крамбар – союзник девушек в этой комиссии – с радостью дал показания. И хотя Маркли угрожал подать на него в суд, если он это сделает, Берри удалось убедить врача продолжать. Берри набирался опыта как в подготовке свидетелей, так и в представлении своей позиции в суде: теперь в его распоряжении имелись все необходимые данные и опыт, чтобы значительно усложнить жизнь компании United States Radium: он был самой надоедливой занозой у них в боку. Директора рассчитывали, что после заключения соглашений по первым пяти искам они от него отделаются. Теперь же они осознали, как глубоко заблуждались.

Наступил Черный вторник, как его прозвали – 29 октября 1929 года, день, когда финансовый кошмар обрушился на Уолл-стрит и «бумажные состояния… растаяли, словно лед на знойном солнце».

«Уолл-стрит, – писал один из свидетелей биржевого краха, – стала улицей разбитых надежд, удивительного безмолвного страха и своего рода парализующего гипноза».

Более чем в сотне кварталов от эпицентра обрушения американской экономики Кинта Макдональд лежала в своей палате в Мемориальной больнице Нью-Йорка. Здесь тоже царила атмосфера парализующего безмолвного ужаса – однако Кинта дала себе клятву, что никогда, никогда не потеряет надежду.

Ее госпитализировали в сентябре в «предсмертном состоянии», однако прошел месяц, а она по-прежнему боролась за жизнь – да еще как. Друзья и родные восхищались ее стойкостью. «Она была настоящим спартанцем, – сказала невестка Этель, присматривавшая за детьми Макдональд, пока их мама была в больнице. – Когда я интересовалась, как она, Кинта всегда отвечала “неплохо”. У нее и в мыслях не было умирать». «Она стремилась продолжать жить ради детей, – пояснил муж Кинты Джеймс. – Мысль о них придавала ей смелости и дальше бороться за жизнь».

К тому времени Макдональды уже помирились, но предыдущий год выдался для них неспокойным. Хотя Джеймс и получил 400 долларов (5544 долларов) по соглашению в 1928 году, эта сумма была ничтожной по сравнению с состоянием, которым теперь владела его жена, – и эта разница, казалось, не давала ему покоя. Будучи в то время безработным, Джеймс растратил свои деньги за лето в нелегальных питейных заведениях,[3] в то время как Кинта инвестировала свои средства в трастовый фонд для своих детей. Однажды ночью в сентябре 1928 года его возмущение дошло до предела. Когда Кинта отказалась дать ему деньги, Джеймс со злости ударил свою покалеченную жену и стал угрожать отравить ее газом, включил в доме все газовые конфорки, в то время как она беспомощно лежала в гипсе. Его арестовали. Кинта, однако, не стала выдвигать обвинения; это был не первый раз, когда он поднял на нее руку. С помощью Берри Кинта начала бракоразводный процесс, однако Джеймсу, судя по всему, удалось ее переубедить, и она его остановила. «Мой муж пытается быть храбрым, – однажды сказала она о нем. – Однако мужчинам это дается сложнее, чем женщинам».

Осенью 1929-го храброй приходилось быть Кинте. «Последние три недели, – сказала про нее Этель в начале ноября, – она не могла двигаться. Ее приходилось кормить с ложки». Теперь же, к огромному удивлению врачей, Кинта начала одерживать победу в своей отчаянной борьбе.

Возможно, на выздоровление ее вдохновили Грейс и Альбина, дела которых складывались хорошо. Однажды вечером, навещая Кинту, Грейс дала ожидающим снаружи репортерам короткое интервью, с гордостью сообщив, что ей больше не приходится постоянно носить корсет для спины. «Врачи сказали, что мой организм активно сопротивляется болезни – вот почему у меня все так удачно складывается», – сообщила она им, а затем шутливо добавила: «Во мне хватило сопротивления, чтобы не лежать больной в постели, а встать и пойти проголосовать за Гувера!» Кинта тоже надеялась вскоре встать с кровати – ну или по крайней мере поправиться в достаточной степени, чтобы вернуться домой. Ее состояние быстро улучшалось, и Джеймс даже подготовил дом к ее возвращению, и вся семья праздновала День благодарения и десятилетие ее дочери Хелен с радостной мыслью о том, что Кинта вскоре окажется с ними.

«Каждый раз, когда мы [видели ее] за последние несколько недель, – с энтузиазмом говорила Грейс, – она была все более сильной. И сегодня она снова стала самой собой. Уже давно она не была в таком хорошем состоянии». Кинта попросила Грейс купить от ее имени подарки для детей; она намеревалась сделать предстоящие праздники незабываемыми.

Шестого декабря Кинта была в хорошем расположении духа. Джеймс навестил ее в тот пятничный вечер, и они поболтали о предстоящем Рождестве. Они надеялись, что к этому времени она вернется домой, чтобы насладиться праздниками с семьей. Посреди их разговора она внезапно вздохнула.

«Я так устала», – сказала она.

Джеймс не был удивлен. Он наклонился, чтобы ее поцеловать, стараясь не касаться ее ноги. В верхней части бедра у нее была опухоль, которая сильно болела. Они оба подняли глаза на висевшие в палате часы – время посещений подходило к концу.

«Не мог бы ты сегодня уйти пораньше?» – сказала она.

Он выполнил просьбу и покинул ее, не предчувствуя ничего плохого.

Опухоль на ноге Кинты… Мартланд, возможно, ее бы сразу распознал. Потому что это была саркома – та самая опухоль кости, что убила Эллу Экерт морозным декабрьским днем почти два года назад.

Незадолго до двух часов ночи седьмого декабря 1929 года Кинта Макдональд впала в кому. Джеймсу позвонили из больницы, и он немедленно выехал из дома. Он несся сломя голову, и его дважды остановили за превышение скорости, однако оба раза полиция отпустила его, узнав, куда он направляется. Но все его старания были напрасны. Когда Джеймс прибыл в Мемориальную больницу «со слезами на глазах», было уже поздно. Кинта Макдональд скончалась за несколько минут до его появления. Он метался между яростью и депрессией, а затем стал попросту горевать.

«Мое сердце разбито, – позже сказал он. Тихим голосом он добавил: – Я рад, что она обрела покой».

Ее подруги были раздавлены. Они все крепко сдружились: впятером они сражались против компании, против всего мира. Кинта погибла первой из них. Альбина рухнула без сознания, услышав эту новость. Кэтрин Шааб тоже была потрясена. Кэтрин решила не приходить на похороны, а вернулась вместо этого в свой загородный дом, чтобы «обрести забвение и продолжить учебу». Она проходила заочный курс английского в Колумбийском университете: она планировала написать книгу о пережитом. «На какое-то время, – рассказывала она, – мне удалось полностью погрузиться в учебу и работу над книгой».

Но у оставшихся в Орандже девушек никакого забвения не было. В каком-то смысле они хотели помнить: помнить Кинту. Во вторник, 10 декабря, Эдна, Альбина и Грейс прибыли в церковь Святого Венанция на ее похороны. Поджидавшие их репортеры сразу же заметили различия в их состояния: Грейс «шла энергично и без чьей-либо помощи», а Эдну «болезнь, казалось, подкосила больше всех». У Альбины уже вторая сестра погибла от отравления радием, и само присутствие на похоронах было для нее мучением. Тем не менее она пришла, решительно настроенная отдать ей дань уважения. К дверям церкви вела длинная лестница, однако Альбина мужественно преодолевала каждую ступеньку, хотя и была, казалось, «на грани обморока». Это было важнее ее состояния. Это было для Кинты.

Служба шла недолго. Хелен и Роберт, дети Макдональдов, «держались поближе к своему отцу – оба были слишком юными, чтобы осознать всю горечь утраты, однако они все равно все чувствовали». Вскоре они и правда отметят Рождество, которое никогда не забудут.

Сразу же после мессы родственники и близкие друзья проследовали на кладбище Роздейл, где Кинте предстояло присоединиться в вечном покое к своей сестре Молли. Это были обычные похороны, без лишней шумихи, как она и хотела.

Кинта попросила еще об одном. Она пожелала, чтобы ее смерть принесла пользу ее подругам. «Тем самым, – с грустью сказала Этель, – она хотела оставить прощальный подарок остальным жертвам». Таким образом, Мартланд провел вскрытие и обнаружил, что Кинта умерла от точно такой же редкой саркомы, которая убила Эллу Экерт. Опухоль Кинты, может, и не сидела в плече, однако это была та же болезнь: просто радий выбрал в костях другую цель. Мартланд сделал заявление по поводу этой новой угрозы. «Кости жертв, – объявил он, – на самом деле умерли прежде, чем они сами».

Можно было бы думать, что смерть Кинты – женщины, которой врачи компании предсказывали долгую жизнь, – изменит наконец позицию корпорации United States Radium. Но этого не случилось. Берри удалось добиться в новом году соглашения, по которому Мэй Кэнфилд полагалась компенсация в размере 8000 долларов (113 541 долларов), однако компания выдвинула одно условие, призванное утихомирить Берри. Они заявили, что выплатят его клиентке деньги лишь в случае, если он сам примет участие в сделке. Он был слишком хорошо осведомлен об их деятельности – и слишком уж наловчился выступать в суде, – чтобы спускать его с поводка.

Таким образом, Раймонд Берри, герой юриспруденции, первый адвокат, ответивший на призывы Грейс о помощи, оказался вынужден подписаться под следующим условием: «Я выражаю свое согласие не принимать никакого участия, будь то прямое или косвенное, в любых других исках к корпорации United States Radium, а также не оказывать какого-либо содействия каким-либо людям в любых действиях, направленных против упомянутой компании, не предоставлять им никакой информации по вопросам, связанным с упомянутой компанией».

Берри сошел со сцены. Он был важнейшим борцом против фирмы, надоедливой занозой у них в боку. Теперь же с хирургической точностью они вынули эту занозу и навсегда от нее избавились.

Им, может, и пришлось дважды пойти на уступки, однако корпорация United States Radium выигрывала войну.

Глава 36

Оттава, Иллинойс

– 1930 год—

Кэтрин Вольф глубоко вздохнула и в утомлении провела руками по лицу и своим коротким темным волосам. Она безучастно смотрела, как вокруг нее взлетели клубы потревоженной ее усталым вздохом радиевой пыли, которой был усыпан рабочий стол. Затем она с неохотой продолжила взвешивать материал для девушек. Кэтрин больше не работала красильщицей циферблатов на полную ставку: руководство студии назначило ей новые обязанности.

Они были с ней по-настоящему добры, думала она. Мистер Рид относился с таким пониманием. Однажды в прошлом году он вызвал ее к себе и сказал, что, в связи с ее плохим здоровьем, ей предоставляется полуторамесячный отпуск. В Radium Dial знали, что ей нездоровилось, и, как и за Маргарет Луни, за ней приглядывали.

Тем не менее отпуск не помог. Тогда ей и решили изменить обязанности. Ее работа теперь заключалась в том, чтобы взвешивать краску и отскребать ее от сосудов, используемых девушками, – зачастую ей приходилось делать это собственными ногтями. Ее руки стали «ярко светиться», и, так как она имела привычку проводить ими по волосам, вся ее голова сияла. В итоге получилось, частенько думала Кэтрин, разглядывая себя в зеркало в темной ванной, что на новой работе на ней стало оседать еще больше радия, чем на прежней.

Это было не так весело, как расписывать циферблаты, однако и сама студия Radium Dial была уже не та: большинство девушек из банды Кэтрин к этому времени ушли из компании. Остались лишь она, Мэри Росситер да Маргарита Глачински. Кэтрин старалась рассматривать свои новые обязанности как повышение: радий был очень ценным, так что поручение отвечать за его распределение и сбор можно считать хоть каким-то достижением. После восьми лет работы на компанию она была одним из самых надежных сотрудников.

Тем не менее она знала, что некоторые девушки сплетничают по поводу причин смены ее обязанностей. «Думаю, – сказала одна из ее коллег, – что ее перевели из цеха покраски, потому что она была плохим работником».

Что ж, рассуждала Кэтрин, не таким уж и плохим, раз ей по-прежнему доверяли раскрашивать циферблаты. Чуть ли не каждую неделю появлялись срочные заказы, для которых требовалась лишняя пара рук. Тогда Кэтрин смачивала кисть губами, окунала ее в порошок и красила: в Radium Dial девушки продолжали работать подобным образом, так как никаких новых указаний им никто не давал.

Внезапно в студии началось движение. Подняв голову, Кэтрин увидела, что девушки собираются на медицинское обследование. Кэтрин встала, чтобы к ним присоединиться, однако мистер Рид ее остановил. «Меня осматривать не стали, – вспоминала Кэтрин. – Мистер Рид сказал мне туда не идти».

К этому времени она уже несколько раз лично просила у мистера Рида, чтобы ее осмотрели корпоративные врачи, однако тот каждый раз отвечал ей отказом. Она обратилась к местному врачу, и тот сказал ей, что ее хромота вызвана ревматизмом. Кэтрин казалось, что она слишком молода для этого – ей было всего 27. «Я знала, что чем-то болею, однако не знала, чем именно», – с досадой говорила она.

По крайней мере, подумала она, усевшись обратно и недовольно вздохнув, ничего из этого не отпугнуло Тома Донохью. От мысли о нем она непроизвольно улыбнулась. Кэтрин знала, что в один прекрасный день они непременно поженятся. Она позволила себе немного помечтать. Наверное, они заведут детей – хотя никогда не знаешь, что уготовано для тебя Господом. Мэри Росситер уже потеряла двоих детей; она только что узнала, что беременна в третий раз, и Кэтрин изо всех сил молилась, чтобы этот ребенок выжил. Шарлотта Перселл вместе со своим мужем Альбертом тоже переживали ужасные времена. У них родился сын Дональд (по прозвищу Приятель) в августе прошлого года, однако он появился на свет на два месяца раньше срока и весил всего килограмм. Врачи полтора месяца держали его в медицинском инкубаторе, и малыш все-таки выжил.

Кэтрин все сидела одиноко за своим столом, пока остальные девушки уходили на обследование, – она была разочарована, что мистер Рид отказал в ее просьбе. Возможно, ей стоит поступить так же, как Инез Валлат, подумала она. Инез отправилась в клинику Майо в Миннесоте на обследование, в связи со своими ужасными головными болями и скованностью движений в тазобедренном суставе. Хотя ей и было всего 23, Инез совсем не могла работать: за прошедший год она похудела на девять килограммов и выглядела очень тощей, когда Кэтрин видела ее в церкви. Больше всего ее беспокоили начавшие шататься зубы и инфекция ротовой полости – Инез приходилось постоянно носить повязку на своей сочащейся гноем челюсти.

Эти симптомы напоминали те, от которых страдала Пег Луни, хотя она и умерла от дифтерии. Бедная Пег; Кэтрин все еще страшно по ней скучала. Возможно, она этого не знала, но семья Пег проконсультировалась с адвокатом по поводу судебного иска против Radium Dial, по примеру родителей Эллы Круз (дело Круз тем временем застряло на месте).

«Наша семья, – говорила сестра Пег, – считала, что ее свидетельство о смерти было ошибочным», хотя это еще мягко сказано.

Их адвокатом был мужчина по имени О’Мира. Единственное судебное заседание по делу провели в 1930 году, однако из него ничего не вышло; возможно, О’Мира столкнулся с той же проблемой, что и Джордж Викс. «Никто не хотел нам помогать», – вспоминала сестра Пег Джин.

«Никто не собирался хоть что-то сделать по этому поводу, – продолжала ее племянница Дарлин. – Не думаю, что кто-то из властей хотел идти против компании. Моей семье казалось, что нам негде искать помощи. Было ощущение, что нас никто и слышать не хочет; что это неважно».

Джин добавила: «В конце концов мой отец сказал, что их не победить, нет смысла даже пытаться».

«Мой дедушка, по сути, сдался, – призналась Дарлин, – когда понял, что Пег не стало и он ничего не может поделать, чтобы одолеть компанию».

«Забудьте, – с горечью говорил Майкл Луни, – нет никакого смысла проходить через всю эту кутерьму».

Он ничего не мог сделать.

Ничего не могли сделать и врачи для Мэри Вичини Тониэлли. Она ушла из Radium Dial, когда заболела; ее беспокоил седалищный нерв, думала она, но, аккуратно потрогав свою спину, нащупала на ней какую-то припухлость. «Врачи сказали, что это саркома», – позже вспоминал брат Мэри Альфонс.

Мэри провели операцию осенью 1929 года, но спустя 16 недель никаких улучшений не наступило. На самом деле, рассказывал Альфонс, «она ужасно страдала четыре месяца. Ей больше не было покоя».

Двадцать второго февраля 1930 года Мэри Тониэлли скончалась – ей был 21 год. Ее муж Джозеф, с которым они поженились меньше двух лет назад, похоронил ее на кладбище Оттава-авеню.

«Мы решили, что у нее было отравление радием, – холодно сказал Альфонс. – Но ее муж и старики не стали ничего расследовать. Им было ужасно плохо из-за ее смерти».

Глава 37

Орандж, Нью-Джерси

– 1930 год—

Кэтрин Шааб аккуратно положила трость на первую ступеньку перед собой; теперь она могла ходить лишь с помощью трости или костылей. Она была вынуждена вернуться в Ньюарк: потратив огромные суммы денег в попытке поправить свое здоровье, она теперь полностью полагалась на ежегодные выплаты по 600 долларов (8515 долларов), но этих денег для жизни за городом оказалось недостаточно. Возвращение в город было ей ненавистно – здесь ее здоровье начало угасать.

Однажды она поставила ногу на первую ступеньку, не удержалась и сильно стукнулась коленом. От этого удара боль ощутил бы любой человек, но Кэтрин была радиевой девушкой; ее кости стали хрупкими, словно фарфор. Она почувствовала, как сломалась кость, но, изучив рентгеновский снимок, доктор Хамфрис был вынужден сообщить ей куда более неприятную новость, чем перелом.

У Кэтрин Шааб развилась саркома колена.

Ее положили в больницу на десять долгих недель, где ее лечили рентгеновскими лучами. Казалось, благодаря им опухоль уменьшилась, однако Кэтрин совершенно упала духом. После месяцев, проведенных в гипсе, ей в итоге сказали, что кость «не срослась должным образом» и что теперь ей придется носить металлический корсет. «У меня в горле застрял ком, – вспоминала Кэтрин, – когда врач поместил мне на ногу эту странную штуковину… Я немного всплакнула, однако нашла утешение в своей вере».

Но как бы ни утешала ее вера, прогноз врача был крайне обескураживающим. И снова ее разум начал прокручивать сцены, что не давали ей покоя годы тому назад, – только теперь призраков девушек стало еще больше. Если раньше Кэтрин становилось легче от пребывания на солнце, то теперь, по ее собственным словам, «солнечный свет здесь, на крыше, доставлял ей проблемы». «Моя голова, – бормотала она, – переполнена страхами – мне непонятно, реальны они или нет… Я не выносила, когда мне в глаза попадал солнечный свет; к четырем вечера я была уже разбита». Возможно, именно от этого у нее появилась «эта тяга к спиртному».

Комиссия врачей, как всегда, была готова прийти на помощь, однако Кэтрин отказалась от предложенного Эвингом и Кравером лечения. «Говорят, нельзя узнать человека, – писала Кэтрин, – пока с ним не поживешь. Я прожила с радием вот уже десять лет и думаю, что что-то о нем да знаю. Что касается [предложенного] лечения, то я думаю, что это полная ерунда».

Она не стала покорно подчиняться их требованиям.

Эвингу с Кравером это не понравилось – причем не только упрямство Кэтрин, но и растущая несговорчивость всех четырех оставшихся женщин. «Отношения далеко не из приятных, – писал Крамбар. – Их не заставишь прийти к нам на прием, да и от лечения нашего они отказываются».

Вместе с тем, отстаивая свои интересы, женщины ввязались в опасную игру, потому что комиссия контролировала финансирование оказываемой им медицинской помощи. Вскоре Грейс сообщили, что она больше не может вызывать доктора Маккафри; комиссия также выразила обеспокоенность по поводу доктора Хамфриса, написав: «Возможно, хотя [Хамфрис] и пользуется доверием у этих женщин, с учетом всех обстоятельств будет лучше, чтобы ими занимался кто-то другой».

Компания «брыкалась» по поводу каждого выставленного счета, хотя финансовое состояние самой фирмы было на высоте. Несмотря на финансовый крах на Уолл-стрит, светящиеся циферблаты меньше покупать не стали. Кроме того, фирма поставляла радий для производства тоника Radithor и других лекарств; они продолжали пользоваться огромной популярностью после короткого застоя, когда истории про девушек впервые попали в заголовки газет.

1930 год плавно перетек в 1931-й. На рубеже десятилетий Кэтрин была по-прежнему в больнице, хотя ее опухоль и уменьшилась благодаря вмешательству доктора Хамфриса – на тот момент она составляла сорок пять сантиметров в поперечнике. С наступлением февраля Кэтрин по-прежнему толком не могла ходить, однако, казалось, самое худшее уже позади.

Весну 1931 года Грейс Фрайер тоже встретила в хорошем расположении духа – в том числе потому, что обзавелась в больнице, куда регулярно ходила, новым другом. По случайному стечению обстоятельств знаменитый летчик Чарльз Линдберг работал этажом выше и время от времени ее навещал. «У меня сложилось впечатление, – говорил брат Грейс Арт, возивший ее на приемы, – что благодаря его периодическим визитам ей стало намного лучше, пускай и ненадолго. Пожалуй, я никогда не был так рад, как тогда, видя Грейс в хорошем расположении духа».

Грейс по-прежнему была решительно настроена сохранять максимально позитивный подход. Конечно, ей пришлось снова надеть корсет, однако она не позволяла ему себя ограничивать. «Я работаю, играю и даже немного танцую, – говорила она. – Я езжу на автомобиле. Я даже плаваю – но я не могу оставаться в воде больше, чем две минуты подряд. Я не могу снимать корсет со своей спины на более долгое время».

Тем временем новая пациентка больницы в Орандже подобных развлечений была лишена. Она поступила к ним в инвалидной коляске. Ирен Корби Ла Порт, работавшая вместе с Грейс во время войны, теперь отправилась вслед за своими подругами в кабинет доктора Хамфриса.

Еще летом 1920 года она заметила, что с ней что-то не так. Со своим мужем Винсентом, с которым им не терпелось завести детей – к этому моменту Ирен перенесла уже три выкидыша, – она занималась любовью в домике в Шарк Ривер Хилс. Ощущения, однако, показались ей странными. У нее во влагалище была опухоль, которая помешала их занятию.

Винсент отвел ее к доктору Хамфрису, диагностировавшему саркому, которая тогда была размером с грецкий орех. Несмотря на все старания врача, состояние Ирен быстро ухудшалось. «Вся ее нога начала быстро опухать, и ее парализовало, – вспоминала ее сестра. – С каждой минутой ей становилось хуже».

Ирен поместили в больницу, однако в марте 1931 года врачи сказали, что они мало чем могут ей помочь, кроме как попытаться облегчить ее боль. К этому времени область вокруг верхней части ее бедра увеличилась вчетверо – саркома неудержимо росла у нее внутри. Врач обнаружил, что «гинекологический осмотр был весьма затруднительным в связи с большой опухолью, которая блокировала доступ к ее гениталиям»; Ирен испытывала трудности с мочеиспусканием – боль была «ужасной».

В апреле они вызвали доктора Мартланда. «Я обнаружил прикованную к постели пациентку в крайне изнуренном состоянии с огромной саркомой внутри», – вспоминал он. Его диагноз был мгновенным и безоговорочным.

«Он ясно дал мне понять, – вспоминал Винсент Ла Порт, сглатывая комок в горле, – что она получила [отравление радием], и ей оставалось жить месяца полтора».

Они не сказали Ирен, желая ее пощадить, хотя она была достаточно сообразительной, чтобы обо всем догадаться. «Она всегда говорила: “Я знаю, что умираю от отравления радием”, – вспоминал один из ее врачей. – Я убеждал ее, что это не так; что она поправится. Из деликатности мы, врачи, не сообщаем о подобном прогнозе».

Мартланд не стал терять времени с тем, чтобы оповестить мир о механизмах работы радия. Он уже повидал достаточно случаев, чтобы понять, что эти скрытые саркомы – которые могут оставлять своих жертв здоровыми на протяжении многих лет после воздействия радия, прежде чем заявить о себе и взять власть над телом, – были новой фазой этого ужасного отравления. Он добавил: «Когда я впервые описал эту болезнь, среди всех заинтересованных в производстве радия и его применении в лечебных целях наблюдалась тенденция винить во всем мезоторий… В ходе проведенных недавно вскрытий мезотория в организме обнаружено не было, в то время как радий присутствовал». Он мог сделать только одно заключение: «Теперь я придерживаюсь мнения, что естественную радиоактивность человеческого тела нельзя увеличивать – это опасно». Потому что каждую неделю у очередной красильщицы циферблатов находили саркому, каждый раз в новом месте – в позвоночнике, в голени, в колене, в бедре, в глазу…

Родным Ирен не верилось, что человек может так быстро угаснуть. Вместе с тем Ирен по-прежнему не теряла мужества. Четвертого мая 1931 года, лежа в больнице, она подала иск о возмещении ущерба против компании USRC: она хотела получить компенсацию.

Компания тем временем решила покончить с досудебными соглашениями. Теперь, когда они избавились от Берри, они не особо переживали по поводу предстоящих тяжб.

Всего месяц спустя, после столь тяжелой борьбы, в которой ей не было суждено победить, 16 июня 1931 года Ирен скончалась. К моменту ее смерти, как говорил Мартланд, ее опухоль стала «огромным образованием». Настолько большим, продолжал он, что «невозможно было ее удалить, сохранив целостность тела. По объему она была больше двух футбольных мячей». Вот как умерла Ирен Ла Порт.

Ее муж Винсент не знал, куда деваться от ярости. Поначалу она была раскаленной докрасна, обжигая его болью и тоской, однако со временем охладела, превратившись в ледяное желание добиться отмщения. И Винсент Ла Порт сражался не на жизнь, а на смерть. Он сражался в судах – в 1931-м, 1932-м, 1933-м и в последующие годы.

Дело Ирен Ла Порт против USRC в итоге помогло добиться правосудия для всех девушек из Оранджа. Винсент не предполагал такого, когда начинал судиться, однако эта борьба растянулась на долгие годы. Компания никуда не спешила.

С другой стороны, он теперь тоже.

Мартланду оставалось дать еще одно финальное заявление по поводу сарком; этих коварных часовых бомб, которые, как он теперь знал, прятались внутри всех красильщиц циферблатов, кто хотя бы раз подносил кисть к своим губам.

«Полагаю, – сказал он, – что, прежде чем с этим будет покончено, итоговое число жертв будет ужасающим».

Глава 38

Оттава, Иллинойс

– Август 1931 года—

Кэтрин Вольф остановилась на мгновение по дороге на работу на углу Ист-Супериор-стрит, чтобы перевести дыхание. Обычно от дома до студии она добиралась за семь минут, однако теперь на дорогу стало уходить гораздо больше времени. Она ковыляла вниз по Колумбус-стрит, и вид белой церкви воодушевлял ее: она была для Кэтрин чуть ли не вторым домом. Именно здесь ее крестили; здесь она приняла свое первое причастие; здесь ей предстояло однажды выйти замуж…

В конце концов, ей во многом повезло, думала она, продолжая свой путь. Со здоровьем: несмотря на хромоту, в остальном здоровье Кэтрин не вызывало нареканий. С Томом Донохью: пара планировала сыграть свадьбу в январе 1932 года. Все хорошо было и у ее друзей: у Мэри родился здоровый мальчик, Билл; у Шарлотты Перселл появилась на свет девочка, Патриция, причем в нормальный срок. Еще у Кэтрин была работа. В то время в Америке насчитывалось шесть миллионов безработных, она же получала 15 долларов (233 долларов) в неделю и была благодарна за каждый цент.

Наконец она добралась до студии. Из ее старой банды осталась лишь Маргарита Глачински, поприветствовавшая ее там. Неуклюже пробираясь к рабочему столу, Кэтрин почувствовала на себе взгляды других девушек. Она знала, что по поводу ее хромоты «ходят разговоры», однако мистер Рид никогда не критиковал качество ее работы, так что она старалась не обращать на сплетни внимания.

Только она начала взвешивать материал, как сидящая ближе всего к окну девушка сказала, что приехали мистер Келли и мистер Фордис – президент и вице-президент фирмы, прямиком из Чикаго. Девушки поправили одежду, а Кэтрин нервно провела рукой по своим темным волосам, после чего встала из-за стола и направилась, хромая, через студию в кладовую.

Она была уже на полпути, когда в студию зашли мистер Рид с начальством. Мистер Рид рассказывал им про различные аспекты работы, однако у Кэтрин было странное чувство, будто руководители смотрят только на нее. Взяв все необходимое, она медленно направилась обратно к своему столу. Мистер Рид с остальными мужчинами все еще стояли там, неслышно о чем-то переговариваясь. Кэтрин почувствовала необъяснимую тревогу и повернула голову к окнам, залитым августовским солнцем.

Внезапно солнце заслонила чья-то тень.

«Мистер Рид?» – спросила Кэтрин, оторвавшись от своей работы.

Он хотел, чтобы она прошла к нему в кабинет; она медленно проследовала за ним. В кабинете также присутствовали мистер Келли и мистер Фордис. Она снова провела рукой по волосам.

«Я сожалею», – внезапно сказал мистер Рид.

Кэтрин посмотрела на него в замешательстве.

«Я сожалею, но мы вынуждены с вами попрощаться».

У Кэтрин от удивления отвисла челюсть, во рту пересохло. Почему? Это из-за работы? Она что-то сделала не так?

Мистер Рид, должно быть, прочитал этот вопрос в ее глазах.

«Ваша работа не вызывает нареканий, – признался он, – все дело в вашей хромоте».

Она переводила взгляд с одного руководителя на другого.

«Ваша хромота провоцирует разговоры, – продолжал мистер Рид. – Все только и говорят про то, что вы хромаете. Это портит имидж компании».

Кэтрин опустила голову, хотя и не была совсем уверена, от стыда, злости или обиды.

«Нам кажется… – Мистер Рид выдержал паузу, обменявшись взглядами со своими начальниками, которые одобряюще кивали: это было их совместное решение. – Нам кажется, что мы обязаны с вами попрощаться».

Кэтрин была потрясена. Шокирована, оскорблена. «Меня попросили уйти», – вспоминала она позже. «Меня попросили уйти».

Она вышла из кабинета, в котором осталось начальство. Она взяла свою сумочку и поплелась вниз по ступенькам на первый этаж. Все вокруг было до боли знакомым – на протяжении девяти лет шесть дней в неделю она проводила свою жизнь в этой студии. Казалось, стены бывшей школы на мгновение разразились смехом девушек, с которыми она здесь познакомилась: Шарлотты и Мэри, Инез и Перл; Эллы; Пег.

Теперь же никто больше не смеялся.

Кэтрин Вольф, уволенная из-за своей болезни, распахнула входную стеклянную дверь студии. До тротуара было шесть ступеней, и на каждой ее бедро стреляло болью. Она отдала им девять лет своей жизни. Это ничего для них не значило.

Никто не смотрел, как она уходит. Уволившие ее мужчины продолжили заниматься своими делами. Мистер Рид, определенно, оживился с приездом Келли и Фордиса. Он был преданным работником и не мог упустить возможности наладить контакт с руководством. Девушки были слишком заняты покраской циферблатов, чтобы отложить свои кисти. Кэтрин знала, достигнув последней ступеньки, чем они там внутри занимались. Смочить губами… Обмакнуть… Покрасить.

Никто не смотрел, как она уходит. Но Radium Dial недооценили Кэтрин Вольф.

Фирма только что совершила страшную ошибку.

Глава 39

Орандж, Нью-Джерси

– Февраль 1933 года—

Кэтрин Шааб с силой прикусила губу, чтобы сдержать слезы – от боли она зажмурила глаза.

«Все», – ободряюще сказала медсестра, сменив повязку на колене.

Кэтрин настороженно приоткрыла глаза, не желая смотреть на свою ногу. Весь прошлый год врачи следили за развитием ее опухоли: она была 45 сантиметров в поперечнике, говорили они; 47 с половиной; 49. Если прежде удалось добиться ее уменьшения, то теперь она снова стала активно расти. За прошедшую неделю опухоль пробилась через тончайшую кожу, и теперь нижняя часть бедренной кости выглядывала из раны. Кэтрин старалась сосредоточиться на хорошем. Прежде чем попасть в больницу, она отдыхала в частном санатории, Mountain View Rest, чтобы полечить нервы, и прекрасно провела там время. Она закончила писать свои мемуары и даже опубликовала отрывок в журнале общественных деятелей. Она, Кэтрин Шааб, стала публикуемым автором, о чем всегда мечтала. «Я получила, – радостно и умиротворенно написала она, – бесценный дар – я обрела счастье».

Если бы только она могла остаться в горах – ей было там намного лучше. Вместе с тем ее состояние ухудшалось, и ей приходилось постоянно ездить на такси в Орандж, чтобы встретиться с доктором Хамфрисом, и комиссия врачей отказалась оплачивать ее счета. На самом деле фирма была сыта по горло всеми расходами, связанными с этими женщинами.

В феврале 1932 года Кэтрин, Грейс, Эдна и Альбина получили официальное письмо от доктора Эвинга: «Сообщаем вам, что впредь комиссия не будет одобрять счета на какие-либо расходы без специального разрешения доктора Кравера. Комиссия считает, что следует более тщательно подходить к рассмотрению расходов». Теперь комиссия отказывалась оплачивать лекарства, не находила «полезными» плановые приемы у врачей, а также сиделок, в которых у женщин было все больше необходимости – они помогали им мыться и одеваться. Действия комиссии, говорилось в письме, «направлены на предотвращение “эксплуатации” радиевой корпорации».

У этого решения комиссии были негативные последствия и для фирмы. Так, оно еще больше увеличило решимость Кэтрин не соглашаться на их эксперименты. «Я отмучилась сполна… Не думаю, что я должна зависеть от этих врачей из Нью-Йорка». Врачи тем временем усердно жаловались на нее у нее за спиной. «Она один из самых трудных и несговорчивых пациентов, – возмущался один. – Я совершенно не представляю, что делать с этой крайне истеричной женщиной».

Из-за своего недоверия к медикам Кэтрин опасалась любых советов по лечению. Доктор Хамфрис рекомендовал ампутировать ей ногу, однако она отказалась. «Мне не удалось добиться с ней какого-либо прогресса, – писал Хамфрис, – и я очень сильно сомневаюсь, что мне это удастся». Кэтрин могла быть упертой, как баран, когда хотела; возможно, частично из-за этого она и стала изначально одной из пяти девушек, которым удалось добиться компенсации от USRC.

В письме Эвинга упоминалось «очень печальное состояние дел» компании в качестве причины сокращения расходов. С крахом национальной экономики продажи часов, как и всех остальных товаров, неизбежно пошли на спад. Вместе с тем не только это высасывало доллары с банковского счета фирмы. Этому также активно способствовала история Эбена Байерса.

Весь март о ней трезвонили газеты. Байерс был всемирно известным промышленником и повесой; богачом, владевшим скаковыми лошадьми и жившим в «великолепном доме»: он был большой и важной знаменитостью. После того как в 1927 году он получил травму, врачи прописали ему тоник Radithor; Байерса он настолько впечатлил, что он выпил в общей сложности несколько тысяч пузырьков. Когда его история попала в газеты, заголовки гласили: «Радиевая вода прекрасно помогала, пока у него не отвалилась челюсть».

Байерс умер от отравления радием 30 марта 1932 года, однако перед смертью успел дать показания Федеральной торговой комиссии (ФТК), сообщив, что его убил Radithor.

Власти отреагировали с куда большим рвением, чем в случае с красильщицами циферблатов. В декабре 1931 года ФТК официально запретила производство и распространение тоника; а Управление по контролю за продуктами и лекарствами США объявило лекарства на основе радия вне закона. Наконец, Американская медицинская ассоциация исключила применение радия внутрь из своего списка «новых и неофициальных лекарственных средств», где он оставался даже после того, как стало известно о смертях красильщиц циферблатов. Видимо, обеспеченные потребители в большей степени заслуживали защиты, чем девушки из рабочего класса; в конце концов, циферблаты по-прежнему расписывали светящейся краской, хотя на дворе был уже 1933 год.

Кэтрин читала статьи про Байерса с сочувствием к жертве, однако также ее переполняла радость от восторжествовавшей справедливости. Радий является ядом. Сами девушки в этом не сомневались, однако до истории с Байерсом общественное мнение склонялось в другую сторону. И действительно, так как четверо из знаменитых радиевых девушек были по-прежнему живы – почти пять лет спустя после их громкого дела, – пошли разговоры, что их иск был не более чем мошеннической схемой для получения денег от компании.

Но случай с Байерсом стал для компании настоящей катастрофой. USRC поставляла радий для производителей многих продуктов, что теперь оказались под запретом. Вся радиевая промышленность рухнула. Точно неизвестно, было ли это как-то связано с происходящими событиями, однако в августе 1932 года, так и не найдя покупателя на старый завод в Орандже, фирма сровняла его с землей. Последним снесенным зданием стала студия росписи циферблатов.

Уничтожение студии вызвало у женщин смешанные чувства. В каком-то смысле это ощущалось как радостно-горький триумф, только для них, чтобы стереть студию и все, что она сделала, из прошлого, было недостаточно просто залить все безликим асфальтом. Лежа в больничной кровати в феврале 1933 года, Кэтрин Шааб заставила себя посмотреть на то, что с ней сделал радий. Ее нога была в плачевном состоянии. Наконец, после глубоких раздумий, она решилась на ампутацию.

Это решение она приняла ради своего будущего. «Я намерена продолжить писать», – сказала она. Это можно делать, думала она, с ногой или без.

Но у Хамфриса были для нее плохие новости. «Об ампутации не может быть и речи», – сказал он. Состояние Кэтрин и ее ноги в последнее время ухудшилось и стало слишком тяжелым для проведения столь серьезной операции. Впоследствии здоровье Кэтрин покатилось дальше по наклонной. Восемнадцатого февраля 1933 года, в семь часов вечера, она умерла в возрасте тридцати лет.

За два дня до похорон ее горячо любимый отец Уильям, снедаемый горем, упал с лестницы у себя дома в Ньюарке. Его сразу же доставили в больницу, однако всего через неделю после смерти Кэтрин ее отец следом за ней отправился на тот свет. Его провожали в той же церкви, где и Кэтрин, и обоих похоронили на кладбище Холи-Сепалчр. Они оказались, в итоге, вместе, по завершении долгого пути Кэтрин – ее «приключения», как она сама говорила.

Кэтрин Шааб было всего четырнадцать, когда она начала работать на радиевую компанию в тот далекий февральский день. Она мечтала стать писателем и раскрыть свой потенциал – и она все-таки опубликовала свою работу; только вот ее судьба оказалась не совсем той, о которой она мечтала юной девушкой.

Выступив против компании, она стала знаменитым примером отстаивания своих прав.

Глава 40

Могло быть и хуже, думала Грейс Фрайер, могло быть намного хуже.

Совсем недавно, в июле 1933 года, Грейс оказалась прикована к кровати, не в состоянии с нее подняться. Вместе с тем, как она продолжала себе твердить, могло быть намного хуже. «Мне лучше, когда я дома, – бодро сказала она. – Полагаю, потому что дома мне нравится больше, чем где бы то ни было еще».

Подруга Грейс Эдна разделяла ее мнение по этому поводу. «Дома мне всегда становится лучше, – говорила она. – У меня бывают хорошие и плохие дни, однако мне проще их вынести, когда я дома».

С учетом всех обстоятельств дела у Эдны складывались очень хорошо. Несмотря на свои намертво скрещенные ноги, она по-прежнему могла перемещаться с помощью трости, навещать друзей и даже устраивать вечера игры в бридж. Она начала вязать крючком: этому занятию она могла предаваться часами, не покидая своего кресла. Хотя теперь радий добрался и до ее спины, она не падала духом и даже верила, что сможет прожить «еще порядочно лет». В ее оптимизме была большая заслуга Луиса. «Он так сильно мне помогал», – признавалась она.

Эдна говорила, что никогда не воспринимала свою болезнь как смертельную. «Какой от этого был бы толк?» – восклицала она. Она полагалась на волю судьбы.

Альбина Ларис тем временем была удивлена. Она ожидала умереть раньше всех остальных; однако прошло уже шесть лет, а она все продолжала жить. Кэтрин Шааб умерла, как и младшая сестра Альбины Кинта, – однако она по-прежнему была здесь. Это казалось ей странным.

Как и Эдну, Альбину начала беспокоить спина, так что теперь она носила стальной корсет, но еще могла ковылять мышиными шагами при помощи трости. Хотя ей было всего 37, волосы Альбины, как это прежде случилось и с Эдной, полностью поседели. Говорили, что она была менее жизнерадостной, чем Эдна, однако она и потеряла гораздо больше. Троих детей. Двух сестер. Ужасный, трагичный список.