Ядовитый циферблат. Трагичная история о том, как корпорация обрекла молодых девушек на смерть Мур Кейт

Глава 17

Артур Роедер не стал бы главой корпорации United States Radium, не будь он хитроумным и коварным бизнесменом. Как эксперт по переговорам, он ловко умел обращать любую ситуацию в свою пользу. Он считал мудрым всегда держать друзей поблизости, а врагов – еще ближе.

Второго апреля 1925 года он пригласил Фредерика Хоффмана на завод в Орандже. Статистик на самом деле приходил туда два или три раза, отметив, в частности, отсутствие предупреждающих знаков о вреде смачивания кистей губами. Возможно, Роедер прислушался к рекомендациям Хоффмана, либо же дальнейшие действия стали лишь частью совершенствования мер безопасности, реализацию которых президент компании поручил Вьедту.

Как бы то ни было, во время последнего посещения завода Роедер обратил внимание Хоффмана на новые таблички в студии, приказывавшие сотрудникам не класть кисти себе в рот. Хоффман одобрил. «Они меня впечатлили, – позже говорил он, – улучшением условий труда».

Роедер знал, что делал. Он решил использовать дружелюбные отношения с Хоффманом по полной. «Хотелось бы мне вас убедить, – написал ему Роедер, – отложить публикацию работы на тему радиевого некроза». По его словам, он хотел, чтобы у Хоффмана была возможность полностью изучить этот вопрос.

Хоффман добродушно ответил: «Хочу выразить вам свою искреннюю признательность в отношении вашей любезности ко мне в ходе моего визита, а также сочувствие по поводу той неприятной ситуации, в которой вы оказались». Тем не менее Роедер немного опоздал. «Насколько мне известно, выдержка [из моей работы] была предоставлена какое-то время назад Американской ассоциации врачей с целью включения ее в учебник, который уже отдан в печать… Дальнейшая судьба статьи не в моих руках». Хоффман добавил, что согласился также предоставить Бюро трудовой статистики – государственному агентству под руководством Этебельта Стюарта – копию своего отчета.

Можно только представить себе реакцию Роедера на подобное известие – хотя он аккуратно пробовал развеять опасения и в бюро. Когда Свен Кьяер спросил той весной Роедера насчет Маргариты Карлоу, тот заявил, что «не считает, будто ее недуг каким-либо образом связан с работой на фабрике; на самом деле это, скорее всего, попытка взвалить вину [на фирму]».

Что ж, по крайней мере эта девчонка Карлоу дала ему повод отвадить Джона Роача. Услышав, что в предоставленном фирмой отчете были скрыты важные факты, тот немедленно запросил полный экземпляр исследования. Роедер же ответил, что из-за иска Карлоу «данным вопросом теперь занимаются адвокаты из Нью-Джерси, фирма Lindabury, Depue & Faulks, так что я направляю ваш запрос ее представителю мистеру Стрикеру». То же самое он ответил и на просьбу Дринкеров опубликовать их исследование целиком: «В свете сложившейся ситуации [с иском] я не предпринял никаких действий по публикации вашей работы; пока что мы не будем публиковать каких-либо отчетов без соответствующих рекомендаций нашего адвоката».

Теперь, однако, ситуация стремительно выходила из-под контроля. Дринкер начал терять терпение из-за постоянных отговорок Роедера и написал напрямую Роачу, чтобы узнать, что именно компания сообщила по поводу его исследования. Роач переслал ему письмо от Вьедта, датированное 18 июня 1924 года, – и Дринкер был ошарашен, убедившись, что, как и сказала его жене Гамильтон, компания соврала. «Корпорация United States Radium, – объявил он Роачу, – облапошила нас обоих». Он был настолько потрясен поведением фирмы, что все-таки договорился о личной встрече с Роедером в Нью-Йорке.

Роедер же все пытался разрядить обстановку. Когда Дринкер решительно заявил ему, что «поведение фирмы в этом вопросе было не особо порядочным», Роедер «заверил [его], что их желание было прямо противоположным и что он немедленно проследит за тем, чтобы [Роач] получил полный экземпляр изначального отчета». Хотя слова Роедера немного и успокоили Дринкера, полностью тот его не убедил. Тогда он заключил соглашение с президентом компании. Дринкер пообещал ему, что если Роедер сдержит слово, то «я не стану ничего предпринимать по поводу публикации».

Роедера такой вариант вполне устраивал: в конце концов, теперь ему надо было разобраться лишь с Роачем, и если результаты не опубликуют в открытом доступе, то судящаяся с фирмой Маргарита Карлоу не сможет ознакомиться с отчетом специалистов, напрямую связывающим ее болезнь с работой на компанию. Тем не менее таким образом он получил ультиматум – а влиятельный Артур Роедер был не из тех людей, кто привык пресмыкаться перед теми, кого сам нанял.

На самом деле он как будто совершенно не переживал по поводу угроз Дринкера и просто передал его требования Стрикеру, адвокату компании. Роедер щедро платил Стрикеру, так что смело доверил ему разбираться с последними событиями. Но у Роедера был спрятан туз в рукаве. В конце концов, подумал он, Дринкер – не единственный специалист в городе.

Так на сцене появился доктор Фредерик Флинн.

Доктор Флинн, как и Дринкер, специализировался на гигиене труда в промышленности. Он был доцентом физиологии в Институте здравоохранения при Колумбийском университете, а прежде работал директором в горнодобывающих компаниях. Он был серьезным мужчиной под пятьдесят с редеющими волосами и носил очки в проволочной оправе. Получив запрос на проведение исследования о вреде радиоактивной краски, он тут же встретился с Роедером, согласившимся выделить на это деньги.

С компанией USRC Флинн сотрудничал не впервые: он уже имел дело с фирмой в предыдущем году, выступив на стороне защиты в иске по поводу ущерба из-за дыма на фабрике в Орандже, на который местные жители продолжали жаловаться. Кроме того, компания наверняка знала, что доктор Флинн работал в начале 1925 года с фирмой Ethyl Corporation, когда врачей нанимали с целью доказать безвредность содержащего свинец газа.

На следующее утро Флинн начал свою работу с обхода завода в Орандже – однако этим круг его обязанностей не ограничивался. Через контакты в USRC Флинн получил доступ к красильщицам циферблатов из других фирм, включая часовую компанию Waterbury, и провел их медицинское обследование. Сначала, говорил Флинн, «я провел свои первые обследования бесплатно для компаний». Впоследствии фирмы, где работали девушки, стали ему платить.

Одной из таких радиевых компаний была корпорация Luminite в Ньюарке, где Флинн познакомился с Эдной Больц Хассман, красивой «дрезденской куколкой», работавшей на заводе в Орандже во время войны. Выйдя замуж за Луиса в 1922 году, Эдна подрабатывала на Luminite лишь время от времени, чтобы немного добавить денег в семейный бюджет помимо зарплаты Луиса, который был сантехником. Между тем много им и не было нужно: детьми они еще не обзавелись. Вместо этого они делили свой дом с маленьким белым терьером.

Эдна проработала в Luminite всего один день, когда доктор Флинн попросил разрешения ее осмотреть. Хотя позже Эдна и сказала, что «не знала, от чьего имени проводится обследование», а также что «оно проводилось не по ее просьбе», оно тем не менее состоялось. Флинн внимательно осмотрел ее элегантное тело и взял кровь на анализ.

В то время Эдну немного беспокоили боли в коленях, однако она не обращала на них внимания, так что неизвестно, упомянула ли она про них врачу. Зато она наверняка была в курсе слухов про иск Карлоу, так что, наверное, заключение Флинна по результатам анализов стало для нее большим облегчением. «[Он] сказал мне, – позже признавалась она, – что у меня идеальное состояние здоровья».

Если бы только ее бывшим коллегам повезло так же. Кэтрин Шааб переживала кошмарные времена. Та зима, вспоминала она, «выдалась крайне депрессивной». Ее начал беспокоить живот, настолько, что твердая пища надолго в ее организме не задерживалась, и ей сделали операцию на брюшной полости. Казалось, ее просто гоняют туда-сюда, от стоматолога к хирургу, и никто не мог дать ей какого-либо ответа. «С моего первого приема у врача я только и видела, что врачей, врачей, ВРАЧЕЙ, – в отчаянии писала она. – Больше всего обескураживало то, что, находясь под наблюдением опытного врача, я не видела никаких намеков на улучшение». Ее болезнь сказывалась на всей ее жизни, из-за нее Кэтрин не могла больше работать.

Грейс Фрайер, однако, все еще продолжала работать в банке. Благодаря доктору Маккафри инфекция в ее челюсти, казалось, прошла, однако Грейс прекрасно осознавала, что болезнь может вернуться. К тому же, хотя со ртом у нее и было все в порядке, спина по-прежнему не давала ей покоя. Фиксирующие шины доктора Хамфриса больше не приносили облегчения. «Я побывала у всех мало-мальски известных врачей в Нью-Йорке и Нью-Джерси», – говорила она. Однако никому из них так и не удалось установить причину ее недомоганий; зачастую от лечения становилось хуже. Занятия с мануальным терапевтом в итоге «стали приносить такую боль, что я была вынуждена от них отказаться».

У подруги Грейс Кинты Макдональд в Орандже дела складывались не намного лучше. В апреле 1925 года ей наконец сняли гипс, в который ее тело было заточено целых девять месяцев. Тем не менее, несмотря на все старания врачей, ее состояние ухудшилось. Ходила она теперь с огромным трудом. К концу года количество вызовов семейного врача дошло до девяноста: суммарный счет составил 270 долларов (3600 долларов).

Кинта уже не могла пройти пятнадцать минут до дома своей сестры Альбины, хотя именно сейчас ей больше всего хотелось почаще с ней видеться. По дороге к дому ее сестры Хайленд-авеню резко уходила вниз к железнодорожной станции, и Кинта попросту была не в состоянии спуститься по холму, не говоря уже о том, чтобы взбираться по нему обратно. Альбина Ларис, к радости всей семьи, после четырех лет попыток наконец забеременела. Это были невероятно хорошие новости, которых в то время крайне недоставало.

Если у семьи Маггия той весной появился хоть какой-то повод для радости, то, ниже по дороге на Мэйн-стрит, Карлоу по-прежнему пребывали в бедственном положении. Они продолжали тратить на лечение Маргариты деньги, которых у них не было: к маю 1925 года сумма по медицинским счетам составила 1312 долларов (почти 18 тысяч в пересчете на современные деньги). Сара Майлефер была в смятении из-за состояния своей младшей сестры. Она пыталась с ней разговаривать, ободрить ее утешающими словами или шутками, однако слух у Маргариты был значительно нарушен из-за пораженных инфекцией лицевых костей, и она не могла разобрать, что ей говорила Сара. Боль стала ужасной: нижняя челюсть с правой стороны лица была раздроблена, а зубов почти не осталось. Голова Маргариты, по сути, была «вся прогнившей», со всеми вытекающими последствиями разложения. Но она все еще была жива. Вся ее голова гнила, но она все еще была жива.

Ее состояние стало настолько плачевным, что Джозефина Смит наконец все-таки решилась уйти с работы. Происходящее с Маргаритой никого не могло оставить равнодушным. Фредерик Хоффман и доктор Кнеф тоже продолжали за нее бороться. Из-за быстрого ухудшения ее состояния они решили искать помощи в, пожалуй, весьма неожиданном месте – у основателя USRC Забина фон Зохоки.

Фон Зохоки больше ничего не связывало с компанией, и, раз уж на то пошло, он сердился из-за того, как его сместили. Возможно, он чувствовал и некую ответственность. Один из помогавших девушкам позже писал про него: «Я полностью доволен отсутствием каких-либо предубеждений и искренним желанием как-то помочь».

А именно это фон Зохоки и сделал. Вместе с Хоффманом и Кнефом они поместили Маргариту в больницу Сент-Мэри в Орандже, чтобы снова попытаться выяснить, что с ней. При госпитализации у нее была анемия, и весила девушка всего сорок килограммов. Ее пульс был «слабым, учащенным и нерегулярным». Она держалась, но с трудом.

Через неделю или около того после госпитализации, которая состоялась отчасти благодаря вмешательству Хоффмана, статистик оказал красильщицам циферблатов самую большую на тот момент услугу: он прочитал свою статью, посвященную их проблемам, перед Американской медицинской ассоциацией – это было первое крупное исследование, связавшее болезни женщин с их работой: точнее, первое, получившее огласку. Его мнение было следующим: «Женщины постепенно получали отравление в результате попадания в их организм микроскопических количеств радиоактивного вещества».

Слово «микроскопических» было очень важным, потому что все радиевые компании полагали, будто в росписи циферблатов нет ничего опасного, так как содержание радия в краске ничтожно. Но Хоффман понял, что проблема не в количестве, а в суммарном эффекте от того, что день изо дня, циферблат за циферблатом, женщины поглощали краску с радием. Его содержание, может, и было ничтожным, однако после трех, четырех или пяти лет ежедневного проглатывания радия вместе со слюной его в организме накапливалось достаточно, чтобы причинить вред – особенно с учетом того, что, как это уже обнаружил Дринкер, радий еще активнее действовал изнутри, направляясь прямиком в кости.

Еще в 1914 году специалисты знали, что радий может откладываться в костях и вызывать изменения в крови. Радиевые клиники, исследовавшие этот эффект, полагали, что радий стимулирует выработку красных кровяных телец в костном мозге, что полезно для организма. В каком-то смысле они были правы – именно это и происходило. По иронии, поначалу радий действительно укреплял здоровье тех, в чей организм попадал; у таких людей становилось больше красных кровяных телец, что создавало впечатление прекрасного здоровья.

Но это была лишь иллюзия. Стимуляция костного мозга, вырабатывающего красные кровяные тельца, вскоре становилась чрезмерной. Организм с ней не справлялся. В заключение Хоффман сказал: «Суммарный эффект был губительным, красные кровяные тельца разрушались, вызывая анемию и другие недуги, включая некроз тканей». Он категорично заявил: «Мы имеем дело с совершенно новой производственной болезнью, требующей максимального внимания», а затем – возможно, думая об иске Маргариты, который неторопливо продвигался по судебной системе, – добавил, что это заболевание должно быть включено в список, утвержденный законом о компенсациях рабочим.

Именно этого и добивалась Кэтрин Уайли, работая совместно с Союзом потребителей. Она проводила кампанию за добавление радиевого некроза в список болезней, подлежащих компенсации. Тем временем единственной надеждой Маргариты на справедливость оставался федеральный суд – однако ее дело вряд ли могло быть рассмотрено раньше осени. Как с тревогой заметила Алиса Гамильтон: «Мисс Карлоу может и не дожить до суда».

Хоффман продолжал представлять свои открытия. Он заметил, что, хотя и искал случаи отравления радием в других студиях в США, «никого заболевшего за пределами этого завода найти не удалось». Сам того не осознавая, Хоффман объяснил точную причину такой ситуации, однако не понял, насколько важным было его заявление. «Самым жутким аспектом этой болезни, – писал он, – является то, что она, судя по всему, проходит в скрытой форме на протяжении нескольких лет, прежде чем проявляется ее разрушительное воздействие».

Несколько лет. Студия Radium Dial в Оттаве работала меньше трех.

И Хоффман, и фон Зохоки, с которым он консультировался при написании своей работы, были поражены отсутствием других известных случаев. Что касается USRC, то для них это было очевидным доказательством того, что болезни девушек не связаны с работой. Хоффман и Зохоки, убежденные, что роспись циферблатов все-таки являлась причиной недугов девушек, поступили как настоящие ученые: они стали искать источник. И когда фон Зохоки дал Хоффману секретную формулу, они, как им показалось, его нашли. «[Фон Зохоки] дал мне понять, – позже говорил Хоффман, – что отличием пасты, использовавшейся на заводе в Орандже, от пасты, применявшейся в других студиях, был мезоторий».

Мезоторий – радий-228, а не радий; во всяком случае, не тот радий-226, что люди использовали в своих тонизирующих напитках и таблетках. Должно быть, в этом и крылась разгадка. Таким образом, Хоффман, исходя из работ доктора Блума, написал в своей статье: «Мне показалось более уместным использовать термин «радиевый (мезоториевый) некроз»».

Получается, винить во всем следовало не радий – точнее, не совсем радий.

Тем не менее, когда новости об отчете Хоффмана попали в заголовки газет, радиевая индустрия дала отпор. Радий по-прежнему считался чудесным элементом, постоянно выпускались все новые и новые продукты на его основе, и один из них – прямо здесь, в Орандже. Высокорадиоактивный тоник под названием Radithor, производимый Уильямом Бэйли из «Радиевых лабораторий Бэйли» – клиентом USRC, – поступил в продажу в начале 1925 года. Вместе с остальными представителями отрасли Бэйли публично осудил попытки связать радий со смертями красильщиц. «Печально, – говорил Бэйли, – что общественность настраивают против этого прекрасного целительного средства беспочвенными заявлениями».

Хотя руководители радиевых компаний и нанесли ответный удар, статья Хоффмана получила некую огласку, но была, скорее, публикацией, рассчитанной на узких специалистов. Не так много людей выписывали «Журнал Американской медицинской ассоциации». Да и кто такой этот Хоффман? Он не был врачом, который мог бы действительно что-то в этом смыслить. Даже сторонники больных женщин знали, что у него нет какого-либо авторитета. «Сдается мне, нам не повезло, – написала Алиса Гамильтон Уайли, – что именно доктор Хоффман предал эту ситуацию огласке. Он не пользуется таким доверием, как врачи, а его работа не может быть доскональной, равно как и не способна противостоять критике».

Женщинам был нужен настоящий борец. Лидер в области медицины – человек, не только внушающий авторитет, но и, возможно, способный найти метод, как однозначно диагностировать их болезни. У Блума были подозрения, у Барри тоже, однако ни один не сумел доказать, что причина крылась именно в радии. В первую же очередь женщинам нужен был врач, не подкупленный компанией.

Что ж, пути Господни порой воистину неисповедимы. Двадцать первого мая 1925 года в Ньюарке по Маркет-стрит ехал трамвай, как вдруг в салоне поднялась шумиха. Пассажиры, возвращавшиеся домой в вечерний час пик, расступились, чтобы освободить место для внезапно упавшего в обморок человека. Одни кричали остальным, чтобы они посторонились, другие кричали водителю, чтобы тот остановился. Кто-то, несомненно, склонился над упавшим, чтобы помочь.

Все было тщетно. Уже через несколько минут мужчина скончался. Его звали Джордж Л. Уоррен. При жизни он был районным врачом округа Эссекс – старшим врачом, ответственным за здоровье всех жителей округа, включая тех, кто проживал в Ньюарке и Орандже: в городах, где бывшие красильщицы циферблатов умирали одна за другой.

Со смертью Уоррена его должность стала вакантной. Позиция окружного врача – в будущем получившая громкое название главного медицинского эксперта – теперь была открыта. От того, кто ее займет, зависела судьба вопроса.

Глава 18

Решение было единогласным. Совет поздравил с назначением нового окружного врача крепкими рукопожатиями и одобрительными кивками.

«Доктор Гаррисон Мартланд, пожалуйста, встаньте».

Мартланд уже проявлял интерес к случаям красильщиц циферблатов – он встречался с некоторыми пациентками Барри. Хотя он не смог выявить причину их проблем со здоровьем и, по его собственным словам, «потерял интерес», об этих случаях он не забыл. Как известно, после смерти Хейзел Кузер он намеревался провести вскрытие, чтобы определить причину ее смерти, однако Тео так хорошо потрудился, подготавливая похороны своей любимой жены, что они состоялись прежде, чем Мартланд успел связаться с нужными инстанциями.

Возможно, Мартланду помешала и территориальная политика. Прежде его полномочия распространялись только на Ньюарк; так как завод и многие девушки находились в Орандже, он не имел возможности заниматься дальнейшим изучением этого вопроса. Теперь же, с расширением сферы его полномочий в связи с новой должностью, он мог при желании докопаться до сути.

Мартланд был невероятно талантливым человеком, окончившим колледж врачей и хирургов в Нью-Йорке; он заведовал собственной лабораторией в городской больнице Ньюарка, где работал старшим патологоанатомом. Хотя его жена и родила ему двоих детей, во многих смыслах он был женат на своей работе – «для него не существовало разницы между буднями и выходными», и он зачастую задерживался в больнице до поздней ночи. Этому «грузному, но импозантному на вид» мужчине с обвислыми щеками был сорок один год. Его русые волосы с сединой на висках плотно прилегали к голове; он носил очки в круглой оправе. Он не признавал формальностей и работал, что называется, «без галстука» – яркая личность, любившая кабриолеты и каждое утро «упражняющаяся под громкую музыку шотландских волынок, играющую на граммофоне». Все называли его Март или Марти, никогда Гаррисоном и тем более Гарри. Словно нарочно, он был и поклонником Шерлока Холмса.

Дело радиевых девушек представляло собой загадку, достойную величайших детективов от медицины.

Мартланд со всей серьезностью отнесся к своим новым обязанностям. По его собственным словам, «одной из главных функций медицинского эксперта является предотвращение смертности в промышленности». Циники бы сказали, что данное заявление не имело ничего общего с истинной причиной того, почему он проявил интерес к случаям, связанным с воздействием радия. Циники бы сказали, что появилась совсем другая причина, по которой высокопоставленный специалист наконец взялся за это дело.

Седьмого июня 1925 года умер первый работник корпорации United States Radium мужского пола. «Первым случаем, привлекшим мое внимание, – позже заметил Мартланд, – стала смерть доктора Лимана».

Главный химик компании USRC, тот самый, что «со смехом» отреагировал, когда Дринкеры выразили беспокойство по поводу почерневших ожогов на его руках годом ранее, был мертв. Он скончался в возрасте 36 лет от анемии, проболев всего несколько недель. Его смерть случилась слишком скоропостижно для обычного случая анемии, так что Мартланда вызвали для проведения вскрытия.

Он подозревал отравление радием, однако проведенный им химический анализ тканей тела Лимана не выявил каких-либо следов этого элемента – здесь требовалось вмешательство специалиста. Мартланд, подобно Кнефу и Хоффману, обратился за помощью к Забину фон Зохоки, авторитету в этой области. Он, в свою очередь, тоже попросил помочь кого-то еще. Где он мог найти самого лучшего эксперта по радию в городе? В компании United States Radium Corporation определенно же не много разбирались в этом вопросе?

Мартланд, фон Зохоки и Говард Баркер из USRC совместно провели анализ тканей и костей Лимана в лаборатории радиевого завода. В обмен на свое содействие USRC попросила Мартланда сохранить результаты в секрете.

Анализ оказался успешным. Врачи сожгли образцы костей Лимана дотла, после чего исследовали пепел с помощью специального инструмента под названием электрометр. Таким образом они вошли в историю медицины, впервые измерив уровень радиации в человеческом теле. Они определили, что Лиман действительно умер от отравления радием: его останки были радиоактивны.

Так как Мартланд и фон Зохоки работали вместе, фон Зохоки попросил медицинского эксперта помочь красильщицам циферблатов; Кнеф обратился к нему с похожей просьбой. И где-то через день после смерти Лимана Мартланд появился в больнице Сент-Мэри, чтобы встретиться с отважной молодой девушкой по имени Маргарита Карлоу.

Она лежала изможденная в больничной кровати; ее до ужаса бледное лицо обрамляли жидкие темные волосы. «Ее нёбо было настолько разрушено, что соединялось с носовым проходом». Навестить Маргариту в тот день пришла и ее сестра Сара Майлефер.

Сара была уже далеко не такой упитанной, как раньше; последний год она стремительно теряла в весе. Она списывала все это на стресс. На переживания из-за Маргариты, которая так сильно болела; на волнения по поводу ее дочери, которой уже исполнилось четырнадцать. Подобно большинству матерей, она редко когда переживала за саму себя.

Неделей ранее она заметила, что от малейшего ушиба у нее появляется синяк. Будь она честнее сама с собой, то поняла бы, что дело куда серьезнее: все ее тело покрылось иссиня-черными пятнами. Как бы то ни было, она все равно пришла навестить Маргариту, не желая упускать возможности с ней увидеться. Хромая, она поднялась по лестнице при помощи трости, хотя и чувствовала сильное недомогание. Зубы тоже не давали ей покоя, однако все познается в сравнении: достаточно лишь взглянуть на ее сестру. Ей было намного хуже. Даже когда у Сары начали кровоточить десны, она думала лишь о своей сестре, которая была так близка к смерти.

Встретившись с сестрами Карлоу, Мартланд обратил внимание, что, хотя состояние Маргариты и было намного хуже, Саре тоже нездоровилось. Когда он принялся ее расспрашивать, она призналась, что синяки причиняют ей сильную боль.

Мартланд сделал анализы и обнаружил у Сары ярко выраженную анемию. Он сообщил ей результаты, поговорил с ней о ее проблемах с челюстью. После этого состояние Сары – которая, возможно, наконец обратила внимание на свое здоровье – «резко ухудшилось», и ее пришлось госпитализировать. Что ж, по крайней мере, она была не одна: ее положили в палату к Маргарите. Сестры вместе ожидали своей дальнейшей участи.

Больничные врачи тщательно обследовали Сару, обеспокоившись ее ухудшающимся состоянием. Левую сторону ее лица раздуло, миндалины воспалились. Температура к вечеру повышалась с 39 до 41 °C, а во рту появились выраженные раны. Она выглядела «чрезвычайно болезненной».

Мартланд хотел взять у обеих женщин анализы, чтобы проверить, была ли их болезнь вызвана радием, – однако единственный известный ему способ это сделать, опробованный вместе с фон Зохоки и Баркером, требовал сжигания костей дотла. Когда пациент живой, это весьма непросто.

Решение нашел фон Зохоки. Если эти женщины были радиоактивны, то ученым оставалось только придумать какие-то тесты, чтобы это доказать.

Такие тесты, изобретенные и доведенные до совершенства главным образом Мартландом и фон Зохоки, были разработаны специально для обследования организмов красильщиц циферблатов. Ни один врач прежде не пытался провести подобные тесты на живых пациентах. Позже Мартланд узнает, что один специалист все-таки уже делал нечто похожее раньше, однако в июне 1925 года, когда время для Маргариты Карлоу было на исходе, он изобрел эти тесты, совершенно ничего не зная о работе другого ученого. Этот человек действительно обладал невероятным талантом.

Вдвоем они разработали две методики: тест на гамма-излучение, в ходе которого пациент сидел перед электроскопом, регистрирующим гамма-лучи, исходящие от скелета; а также тестирование выдыхаемого воздуха, когда пациент дул через систему бутылок в электроскоп, измерявший количество радона. Последнее основывалось на следующей идее: так как в результате распада радия образовывался газ радон, то, в случае наличия радия в костях девушек, этот токсичный газ мог выделяться вместе с выдыхаемым воздухом.

Врачи доставили свое оборудование в больницу, чтобы опробовать его на Маргарите. Но, приехав туда, они решили первой проверить Сару Майлефер.

Пребывание в больнице не пошло ей на пользу. Несмотря на переливание крови, проведенное 14 июня, Саре стало настолько плохо, что ее забрали из палаты, в которой она лежала вместе с сестрой. Когда Маргарита спросила, куда она подевалась, медсестры сообщили ей, что Сару «перевели для специализированного лечения».

В каком-то смысле они даже не соврали. Тесты действительно были специализированными, так как Саре предстояло стать первой красильщицей циферблатов, прошедшей проверку на наличие радия в организме. Первой, кто сможет доказать, было ли это предположение верным.

Это был момент истины.

В больничной палате в Сент-Мэри Мартланд и фон Зохоки настроили свое оборудование. Они сначала провели первый тест. Мартланд держал электрометр в полуметре от груди лежащей без сил в кровати Сары, чтобы проверить ее кости. «Нормальная утечка» составляла бы 10 делений за 60 минут: тело Сары же выдавало за то же время 14 делений. Радий.

Затем они проверили ее дыхание. Нормальным результатом считалось бы пять делений за 30 минут. Провести этот тест, однако, было уже не так просто, как первый, – ученым требовалась ее помощь.

Из-за тяжелого состояния Саре было очень непросто это сделать. «Пациентка находилась практически при смерти», – вспоминал Мартланд. Дышать должным образом для Сары оказалось крайне тяжело. «Она не могла продержаться и пяти минут».

Сара была бойцом. Не совсем понятно, знала ли она, для чего эти тесты; могла ли она вообще в этом состоянии понимать, что происходит вокруг. Тем не менее, когда Мартланд попросил ее дышать в его устройство, она старалась изо всех сил. Вдох… выдох… вдох… выдох. Она продолжала, даже когда ее пульс подскочил, десны начали кровоточить, а боль в хромой ноге стала сводить с ума. Вдох… выдох… вдох… выдох. Сара Майлефер дышала. Она легла обратно на подушки в изнеможении, измученная, и врачи проверили результаты.

15,4 деления. В каждом ее выдохе был радон, переносился вместе с воздухом, вырываясь из ее больного рта, просачиваясь между ее больными зубами, скользя, словно шепот, вдоль ее языка. Радий.

Сара Майлефер была бойцом. В некоторых сражениях, однако, победить попросту невозможно. В тот день, 16 июня 1925 года, врачи оставили ее в больнице. Они не видели, как у нее развился сепсис; как ее тело покрылось новыми синяками из-за лопающихся под кожей кровеносных сосудов. Ее рот так и не перестал кровоточить; из десен сочился гной. Нога постоянно болела. Все постоянно болело. Она больше не могла это выносить. Она впала в «беспамятство» и потеряла рассудок.

После этого, впрочем, оставалось уже недолго. В первые часы 18 июня, всего через неделю после госпитализации, Сара Майлефер скончалась.

В тот же самый день Мартланд провел вскрытие, результаты которого предстояло ждать несколько недель. На этот раз он не был связан никакими обещаниями держать все в секрете. В день смерти Сары он обратился к репортерам, собравшимся, чтобы узнать подробности. «Пока что у меня нет ничего, кроме моих подозрений, – сообщил он им. – Мы собираемся взять кости и некоторые органы из тела миссис Майлефер, сжечь их и провести тщательный лабораторный анализ при помощи самых точных приборов, предназначенных для обнаружения радиоактивных веществ». Затем он продолжил, наверняка нагнав тем самым страху на бывших работодателей Сары: «Это отравление, если мои подозрения верны, протекает так скрыто и порой проявляет себя спустя столь долгое время, что, как мне кажется, вполне вероятно, что подобное происходит уже по всей стране без каких-либо явных симптомов». Это время теперь подходило к концу, хотя Мартланд и не спешил с выводами. «Пока что у нас нет ничего, кроме теории, – сказал он. – Я не буду делать официального заявления о существовании “отравления радием” в промышленности, пока мы не сможем этого доказать». При этом подразумевая, что, как только он сможет…

Пресса заинтересовалась этим не на шутку. Смерть Сары попала даже на передовую New York Times. Тем временем, когда весь мир узнал о ее смерти, один человек остался не в курсе случившегося.

Этим человеком была ее младшая сестра Маргарита. Она не видела Сару с 15 июня, с того вечера, когда ее перевели из их общей палаты. Она неоднократно справлялась о здоровье своей сестры. Хотя Маргарита и видела, как состояние Сары ухудшилось, она, возможно, не теряла надежду. С тех пор как заболела Маргарита, Сара всегда была сильной, да и тяжелобольной она выглядела всего пару дней.

Медсестры отделывались отговорками, когда она спрашивала о своей старшей сестре. 18 июня, когда газеты запестрели новостями о смерти Сары, Маргарита простодушно попросила дать ей газету.

«Нет», – сказали медсестры, желая огородить ее.

«Почему?» – спросила Маргарита. Конечно же, Маргарита Карлоу не могла не попытаться узнать причину.

Тогда медсестры рассказали ей о смерти сестры. «Говорят, она стойко перенесла эту новость – и выразила сожаление по поводу того, что не смогла присутствовать на похоронах». Она была слишком больной для этого.

Властям о смерти Сары сообщил ее отец Стивен. Именно он организовал похороны и присматривал за своей второй дочерью, Маргаритой. Именно он наблюдал, как гроб опускают в землю на кладбище Лорел Гров в два часа дня с небольшим 20 июня.

Саре, может, и было 35, однако он лишился своей маленькой девочки.

Глава 19

Сару еще не успели положить в могилу, когда ее бывшие работодатели принялись отрицать свою вину в ее смерти.

Вьедт выступил с заявлением перед прессой. Существовала «маленькая вероятность», сказал он, «возникновения угрозы отравления радием». Имея в виду недавно нанятого компанией USRC доктора Флинна, он сообщил: «Мы поручили проведение расследования крайне надежному и авторитетному человеку». Он объяснил прессе, что Сару во время работы на компанию обследовали люди из Института продления жизни, и продолжил придерживаться позиции, принятой в июне 1924 года, когда фирма решила проигнорировать неопубликованный отчет Дринкера. Вьедт сообщил, что «никаких проблем на нашем заводе обнаружено не было, равно как и у наших рабочих». По его словам, «абсурдно полагать, будто одна и та же болезнь стала причиной смерти доктора Лимана и Сары Майлефер. Последняя и за сто лет своей работы имела бы дело лишь с половиной того количества радия, который проходил через доктора Лимана всего за один год. Сара имела дело с настолько микроскопическим количеством радия, что с точки зрения должностных лиц компании ее работа не может считаться опасной».

Тем не менее даже это микроскопическое количество оставило свой след – который и обнаружил Мартланд. Вскрытие тела Сары сделали спустя девять часов после ее смерти. Она стала первой красильщицей циферблатов, которой провели вскрытие; первой радиевой девушкой, каждый сантиметр тела которой был изучен специалистами в поисках ключей к разгадке ее таинственной гибели.

Осматривая ее тело с головы до ног, Мартланд делал пометки. Он широко раскрыл ей рот, заглянув внутрь. Рот был «заполнен запекшейся черной кровью». Врач изучил ее левую ногу, ту, на которую она хромала последние три года; она была на четыре сантиметра короче правой.

Он взвесил и измерил ее внутренние органы, отделил кости, чтобы провести свои тесты. Он заглянул внутрь ее костей, в костный мозг, вырабатывающий клетки крови. У здорового взрослого человека костный мозг обычно желтый и маслянистый; у Сары же «весь костный мозг был темно-красного цвета».

Мартланд был врачом. Он собственными глазами видел, как радием в больницах лечат рак, и знал, как это работает.

Радий постоянно испускает лучи трех типов: альфа, бета и гамма. Альфа-лучи очень короткие и могут быть остановлены тонким слоем бумаги. Бета-лучи, обладающие большей проникающей способностью, могут задержать слой свинца (современная наука говорит о листе алюминия). Самая большая проникающая способность у гамма-лучей, и именно «благодаря его гамма-излучению, – как сказал один специалист по радию, – его можно назвать волшебным».

Ценность радия для медицины заключалась в гамма-лучах, способных проникать сквозь тело в опухоль. Именно от гамма– и бета-лучей работники лаборатории защищались свинцовыми фартуками; им не нужно было переживать по поводу альфа-лучей, так как они не проникали через кожу и не могли навредить. Вместе с тем альфа-лучи, на которых приходится 95 % всего излучения, «оказывают гораздо более интенсивное воздействие с биологической и физиологической точки зрения, чем бета– и гамма-лучи». Другими словами, это самый опасный тип радиации.

В теле Сары, как это теперь понимал Мартланд, на пути альфа-лучей не было преграды из тонкого листа бумаги или кожи – у них вообще не оказалось никакой преграды. Радий находился внутри ее костей, рядом с костным мозгом, который постоянно облучался радиоактивными отложениями. «Расстояние, – позже говорил Мартланд, – от центров кроветворения составляет доли миллиметра».

От этого наиопаснейшего яда некуда было деться.

Учитывая невероятную мощь альфа-лучей – эти «вихри, мощные, невидимые силы, способы применения которых нам еще не известны», как однажды написал фон Зохоки, – было не важно, что Сара работала с «микроскопическим» количеством радия, понял Мартланд. Проведя свои тесты, врачи оценили содержание радия в ее организме в 180 микрограммов – совсем крошечное количество. Но его хватило. Это был «тип радиации, про обнаружение которого в человеке никто раньше не слышал».

Мартланд продолжил работу и обнаружил нечто, чего вообще никто не ожидал. Он протестировал на радиоактивность не только пораженные болезнью челюсть и зубы Сары – участки, где у всех пациенток развивался некроз, – но и ее внутренние органы, и кости.

Все они оказались радиоактивными.

Ее селезенка была радиоактивной, ее печень, ее хромая левая нога. Он обнаружил радиацию повсюду в ее теле, но больше всего – в костях: ее ноги и челюсть были «значительно радиоактивны», они пострадали больше всего, на что и указывали наблюдаемые симптомы.

Это было чрезвычайно важное открытие. Доктор Хамфрис из Оранджа не видел связи между случаями обратившихся к нему женщин, потому что у всех были разные жалобы. С чего бы он мог предположить, что больная спина Грейс Фрайер может быть связана со специфическим заболеванием колена у Дженни Стокер или с пораженным артритом тазобедренным суставом Кинты Макдональд? Вместе с тем все девушки стали жертвами одного и того же. Радия, который устремлялся прямиком к ним в кости, по пути словно решая наобум, где именно заявить о себе больше всего. Таким образом, одни женщины сначала испытывали боль в ногах, другие – в челюсти, в то время как третьих начинала беспокоить спина. Причина была одна и та же. Корнем всех проблем оказался радий.

Мартланду оставалось провести еще один, последний тест. «Я взял у миссис Майлефер, – вспоминал он, – часть ее таза и других костей и поместил поверх них пленки для рентгена зубов. [Я] прикрепил [пленки] по всем [ее костям] в различных местах и оставил их в темной комнате в коробке». Когда он пробовал проделать это с нормальными костями, оставляя пленки на месте на три-четыре месяца, никаких следов не оставалось.

За шесть часов кости Сары успели воздействовать на пленки: на черном фоне появились белые затуманенные пятна. Прямо как раньше, когда девушки сияли, возвращаясь по темным улицам Оранджа после работы, ее кости оставили призрачный светлый отпечаток на черной пленке.

Увидев этот странный белый туман, Мартланд понял еще одну важную вещь. Сара была мертва – однако ее кости, казалось, продолжали жить, оставляли отпечатки на фотографических пластинах, испуская радиоактивное излучение. Разумеется, все дело было в радии. Собственная жизнь Сары, может, и оборвалась скоропостижно, однако у радия внутри ее тела период полураспада составлял 1600 лет. Он будет веками продолжать испускать свои лучи из костей Сары, хотя ее самой уже давно не будет в живых. Убив ее, он продолжал облучать ее тело «каждый день, каждую неделю, месяц за месяцем, год за годом».

Он продолжает облучать ее тело и по сей день.

Мартланд прервал свою работу, хорошенько задумавшись – не только о Саре, но и о ее сестре Маргарите, а также обо всех остальных девушках, которых ему доводилось видеть в кабинете Барри. И о том факте, что, как он позже сказал, «науке не известно ничего, что могло бы устранить, изменить или нейтрализовать эти [радиевые] отложения».

«Радий невозможно разрушить, – подтвердил доктор Кнеф. – Его можно жечь на протяжении дней, недель и даже месяцев, и это никак на нем не отразится». Он продолжил, сделав жуткое заключение: «Если это так… как можно рассчитывать вывести его из человеческого организма?»

Годами девушки пытались узнать свой диагноз, ждали, что кто-нибудь объяснит им, что именно с ними не так. Они искренне верили, что, когда это случится, врачи смогут их вылечить.

Отравление радием, однако, как выяснил Мартланд, было неизлечимым.

Закончив проведение своих тестов, Мартланд предал теперь доказанную причину смерти Сары огласке. «Нет ни малейших сомнений, – объявил он, – что она умерла от острой анемии, ставшей следствием проглатывания светящейся краски».

Так как ее случай стал первым, подвергшимся тщательному анализу, он вызвал большой интерес в медицинском сообществе. Доктор Флинн, корпоративный врач компании, сразу же написал Мартланду: «Могу ли я рассчитывать получить образцы тканей [миссис Майлефер], чтобы сравнить их с образцами моих [лабораторных] животных, которых я планирую умертвить в течение нескольких недель?» Доктор Дринкер тоже следил за развитием событий с величайшим интересом. Он еще не закончил сражение с USRC – потому что Артур Роедер не сдержал своего слова.

Деликатными вопросами, связанными с отчетом Дринкера и Департаментом труда, теперь занимался адвокат компании, Джосая Стрикер. Он действительно принес отчет Роачу – однако отказался оставить ему экземпляр. «Я буду доступен, – небрежно сказал он Роачу, – для вас в любое время [у себя в офисе]». Стрикер ушел, прихватив отчет с собой. Перед уходом он добавил: «Если департамент будет настаивать, чтобы у них был собственный экземпляр отчета, то я его предоставлю».

Что ж, департамент настоял, однако компания отправила отчет Макбриду, начальнику Роача – человеку, пришедшему в бешенство, когда настырная Кэтрин Уайли вмешалась в ситуацию с красильщицами циферблатов, – а не самому Роачу.

Узнав об этом, Дринкер сам пришел в «бешенство». В день смерти Сары Майлефер он написал Роедеру: «Я организую немедленную публикацию [своего] отчета». Он был настроен решительно, однако Стрикер тут же пригрозил ему судебным иском в случае публикации.

Роедер со Стрикером, может, и думали, что держат Дринкера на коротком поводке, однако они ошибались. Брат Дринкера оказался хорошо подкованным юристом. Врач спросил у него, что тот думает по поводу угроз фирмы, и брат посоветовал ему «послать их со своим иском к чертям!». Так что Дринкер разоблачил их блеф.

Отчет Дринкера – составленный третьего июня 1924 года – был наконец опубликован в августе 1925-го, причем дату печати поставили 25 мая, за пять дней до того, как Хоффман впервые выступил со своим исследованием. Сделано это было для того, чтобы подчеркнуть первенство Дринкера в обнаружении связи между болезнями девушек и радиоактивной краской. Но какая бы дата там ни стояла, отчет все равно появился в печати более чем через год после того, как был предоставлен компании USRC. Позднее в комментариях к делу писали: «Отчет гарвардских ученых был научным документом величайшей важности не только для исправления условий труда на этом заводе, но и для ознакомления других производителей, использующих похожую краску с радием, о ее токсичности и потенциальной смертельной опасности. Из научных и человеческих соображений отчет следовало опубликовать немедленно… однако этому всячески препятствовали».

Компания пыталась всех оставить в неведении – Департамент труда, медицинское сообщество, женщин, которых они обрекли на смерть. Тем не менее свет наконец был пролит. Дело женщин набирало обороты, как бы сторонники использования радия ни пытались им помешать, – и Мартланд, выдающийся борец за права этих девушек, первым попал под удар, когда производители стали предпринимать попытки подорвать его авторитет. Уильям Бэйли, стоявший за изобретением тоника Radithor, язвительно заметил: «Врачи, никогда не имевшие ни малейшего дела с радием и знающие о нем не больше школьника, пытаются привлечь немного внимания, заявляя о его вредоносных эффектах. Эти заявления являются полной чепухой!» Бэйли добавил, что он бы с радостью «залпом проглотил весь радий, используемый на заводе в течение месяца».

USRC тоже не стала сидеть молча, представитель компании пренебрежительно высказался: «Радий из-за тайны, окружающей многие его свойства, является темой, будоражащей воображение, и, скорее всего, именно это, а не настоящие факты спровоцировало такую шумиху». Роедер вставил в дебаты свое слово, публично заявив, что многие женщины были «нездоровыми», уже когда начали расписывать циферблаты, и под этим предлогом поставили под сомнение репутацию фирмы. Причем USRC принялась атаковать не только женщин, ставших жертвами радия. Представитель компании сказал, что Лиман, погибший главный химик, «был не самого крепкого здоровья, когда начал работать с радием».

Тем не менее процесс – сначала с отчетом Хоффмана, теперь со смертью Сары и отчетом Дринкера – было уже не остановить. Даже руководитель Департамента труда, Эндрю Макбрид, прежде избегавший интервью, принялся трубить про необходимость перемен. Он лично посетил студию в Орандже и спросил, почему предоставленные Дринкером рекомендации по мерам безопасности не были реализованы; ему сообщили, что фирма «согласна не со всеми из них, многие уже соблюдались, а некоторые оказались попросту непрактичными».

Макбрид, однако, не потерял решимости. Он сказал, что считает, что «человеческая жизнь слишком важна, чтобы ею пренебрегать, когда есть возможность ее сохранить». Затем он объявил, что если фирма не выполнит рекомендации Дринкера, «то я отдам распоряжение закрыть их фабрику… Во что бы то ни стало я заставлю их подчиниться, иначе им придется закрыться».

Для тех, кто уже давно поддерживал девушек, этот момент стал поворотным.

Карл Куимби, священник, посещавший семью Хейзел Кузер в последние дни ее жизни, обрадовался, узнав, что наконец хоть кто-то из властей обратил на ситуацию внимание. Увидев, что полученные Мартландом результаты активно обсуждают в прессе, он был так тронут, что написал ему: «Я невероятно благодарен вам за то, что вы делаете. Я желаю вам всяческого успеха и заверяю, что ваши действия по достоинству оценило большое количество людей».

Больше всего, разумеется, ситуация изменилась для самих красильщиц циферблатов. Вскоре после смерти Сары Мартланд вернул свое оборудование для тестирования в больницу Сент-Мэри. Теперь настал черед Маргариты Карлоу измерять уровень радия, который, как полагал врач, прятался в ее костях.

В день проведения тестов она была в ужасном состоянии: наибольшие мучения, как всегда, ей приносил ее рот. Мартланд полагал, что радиевое альфа-излучение постепенно проедало насквозь ее челюсти. Несмотря на боль, Маргарита поместила дыхательный шланг себе в рот и стала дуть. Подобно своей сестре до этого, она старалась дышать как можно более ровно. Вдох… выдох. В день, когда Мартланд проводил свой тест, нормальная утечка составляла 8,5 деления за 50 минут (нормальный показатель меняется в зависимости от влажности и других факторов). Когда он проверил результаты Маргариты, то они составили 99,7 деления за то же время.

По крайней мере, подумал он, это поможет ей с иском.

Теперь у нее было еще больше причин желать победы в суде: после смерти ее сестры семья Карлоу подала иск и от ее имени. USRC имела дело уже с тремя исками: Маргариты, Хейзел и Сары. Маргарита оставалась единственной живой из всех трех. Так что она хотела сделать все возможное, чтобы помочь делу; не только ради себя, но и ради сестры. Ради этого стоило жить, стоило бороться, стоило сражаться с болью. Во время ее пребывания в Сент-Мэри ее адвокат, Изидор Калич из Kalitsch & Kalitsch, взял у нее письменные показания, чтобы он мог продолжать отстаивать права девушек в любом случае.

Вместе с тем Хейзел, Сара и Маргарита были не единственными пострадавшими девушками. Мартланд это понимал, однако не знал, как связаться с остальными, как призвать их откликнуться. Некоторые, в конечном счете, вышли на него через своих врачей, а остальных с ним связала молодая девушка по имени Кэтрин Уайли.

«В разгаре моих мучений летом 1925 года нам домой снова позвонила мисс Уайли. На этот раз она была заинтересована уже моим случаем, так как слышала про мою болезнь», – позже вспоминала Кэтрин Шааб. «[Она] предложила мне проконсультироваться с окружным медицинским экспертом для получения точного диагноза».

Кэтрин уже долгое время беспокоили проблемы со здоровьем. Она видела воочию, что случилось с Ирен; она читала, что произошло с Сарой. Она была неглупой и понимала, зачем мисс Уайли ей позвонила и что именно доктор Мартланд рассчитывает у нее найти. Своей сестре Джозефине она сказала: «Должно быть, у меня отравление радием».

Она мысленно примерила его на себя, словно новое платье. Оно плотно прилегло к ее телу: не спрячешься. Оно казалось очень специфическим, хотя бы потому, что тем летом она чувствовала себя хорошо. Она больше не выглядела больной. Челюсть ее не беспокоила; инфекция во рту прошла. Живот после операции почти перестал болеть. «В целом ее состояние здоровья было хорошим». У нее не могло быть то же самое, что и у остальных, просто не могло, ведь они все умерли, а она по-прежнему жива. Тем не менее имелся только один способ убедиться наверняка. Лишь один способ узнать. Кэтрин Шааб записалась на прием к окружному врачу.

Она была не одна. Кинта Макдональд в последнее время все больше беспокоилась по поводу своего состояния: ее зубы, которые она когда-то считала своим главным достоинством, стали шататься и самопроизвольно выпадали прямо ей в руку. По иронии судьбы, у ее дочери Хелен тогда же начали выпадать молочные зубы. «Я могу стерпеть боль, – позже говорила Кинта, – однако я не хочу лишаться своих зубов. Верхние так сильно шатаются, что еле держатся».

Кинта начала ходить к доктору Кнефу, доброму стоматологу, лечившему ее сестру Маргариту; так что именно Кнеф организовал для Кинты проведение специальных тестов у Мартланда. А вместе с ней пришла и ее старая подруга Грейс Фрайер, которую пока совершенно не беспокоила челюсть и чье здоровье, казалось, не вызывало нареканий – однако ее спина с каждым днем болела все сильнее.

Они приходили одна за одной. Кэтрин. Кинта. Грейс. Они не были так тяжело больны, как Сара или Маргарита, или доктор Лиман. Они не стояли на пороге смерти. Они оставались спокойными, пока Мартланд обследовал их тело своим электрометром; просил их дышать в трубку; брал у них анализы на анемию, способную поведать, что именно происходило в их организме.

Всем он сказал одно и то же. «Он сообщил мне, – вспоминала Грейс, – что в моем организме обнаружено присутствие радиоактивного вещества». «Он сказал мне, – говорила Кинта, – что мои проблемы связаны с присутствием [радия]».

Он сказал мне, что их не излечить.

Чтобы принять такие новости, нужно было сделать глубокий вдох. Вдох… выдох.

«Когда я узнала, что у меня, – вспоминала Грейс, – и что это неизлечимо… – Она замолчала, но потом продолжила: – Я была в ужасе… Я смотрела на знакомых и думала про себя: “Что ж, больше мы с тобой никогда не увидимся”».

У всех девушек были одинаковые мысли. Кинта, направляясь домой к детям: Мы больше с вами никогда не увидимся. Кэтрин, сообщая новости своему отцу: Я больше с тобой никогда не увижусь.

Для Кэтрин, однако, диагноз стал некоторым облегчением. «Врачи сообщили мне, что анализы показали радиоактивность, – вспоминала она. – Я не была так сильно напугана, как ожидала. По крайней мере, теперь я больше не блуждала во тьме».

Вместо этого появился свет. Сияющий, прекрасный свет. Яркий, изумительный свет. Свет, который направил их в будущее. «Диагноз окружного медицинского эксперта, – с характерной для нее проницательностью заметила Кэтрин Шааб, – стал идеальным доказательством для суда».

Слишком уж долго эти женщины ждали правды. Чаша весов наконец склонилась в их пользу. Девушкам вынесли смертные приговоры; однако тем самым их вооружили для борьбы – борьбы за справедливость.

Поставленный диагноз, как сказала Кэтрин Шааб, «дал мне надежду».