#на краю Атлантики Лазарева Ирина

День разразился грозой, бесконечным ливнем и сверкающими паутинами молний, разбивающими темное небо на мелкие кусочки. Стена косого дождя была столь плотной, что размывала очертания кустарников, кедров, забора, словно отрезая их дом от внешнего мира. Но как же хорошо, как уютно было от этого, словно они в крепости, – и тепло полнило бешено стучащее сердце. А оно, в свою очередь, больно колотило в груди, все ускоряясь, словно готовясь прорвать ее насквозь… когда Юля подошла к Йохану, читавшему новости в телефоне.

– Произошло кое-что очень необычное, – начала было она. Йохан поднял на нее удивленный взгляд и отложил телефон. Она села рядом с ним на диван и, задыхаясь, рассказала о сообщении в соцсети. Она ждала чего угодно: взрыва гнева, обвинений в том, что довела Катю до рецидива, раздражения, молчания, – но совсем не того, что услышала:

– Как, ты говоришь, называется протокол?

Юля повторила.

– Никогда о нем не слышал. Любопытно.

Она сжала губы, предчувствуя его отказ. Да, в мечтах она уже унеслась далеко, все распланировала, как обычно, предсказала его согласие, совсем забыв, что он вряд ли даст его, вряд ли одобрит подобный эксперимент. Разница между тем, что она уже успела вообразить себе, и блеклой реальностью вдруг показалась ей катастрофической. Злость на саму себя стала подниматься в ней, а вместе с этой злостью – желание наказать себя любым способом: хоть подать на развод и испробовать любые, самые бессмысленные методы. Но Йохан молчал, сузив глаза и глядя как бы сквозь Юлю. Наконец он сказал задумчиво:

– Да, это все имеет смысл. Ведь витамин D имеет иммуномодулирующие функции.

– Разве? – поразилась Юля.

– Дело в том, что мы привыкли думать, что витамин D – это витамин в привычном понимании этого слова, но на самом деле… – Он глубоко вздохнул, подбирая слова. – Как бы это сказать… Витамин D – это не совсем витамин. Это стероидный гормон, который необходим нашему организму, чтобы регулировать по меньшей мере 229 генов и тысячи различных функций в наших клетках, в том числе процессы в клетках иммунной системы. Витамин D можно найти в небольших количествах в еде, но главным образом он производится кожей, когда она подвергается солнечным лучам. Это все знают. Есть теория… в общем, ученые доказали, что чем дальше страна от экватора, тем выше частота аутоиммунных заболеваний в ней, особенно рассеянного склероза.

– Вот почему на Тенерифе раньше она поправлялась и цвет тест-полосок был лучше! – воскликнула Юля.

– Возможно.

– Но что же изменилось? Ах! – ее пронзило током. – Карантин, мы были заперты в четырех стенах и не гуляли, а потом уже привыкли мало гулять. Катя резко выросла, дозировки препаратов следовало повысить… и тут инфекция.

– Вполне возможно, – сказал Йохан.

– Но если ты говоришь, что витамин D – это стероидный гормон… разве это не то же, что проклятый преднизолон?

– Нет, напротив. – Йохан покачал головой. В этот миг она заметила необычайный лихорадочный блеск в его глазах, он как будто сдерживал в себе что-то… или ей показалось? – Наоборот, витамин D стимулирует выработку Т-лимфоцитов, а это значит, что он повышает способность организма сопротивляться инфекциям: вирусам, бактериям.

– Вот почему он помогает при коронавирусе! – поразилась Юля.

– Да, я еще тогда это подумал, но корреляция может быть не столь высокой… именно в случае коронавируса. И все же то, что ты рассказала мне про Елену с Тенерифе… впечатляет.

– Да?! – У Юли перехватило дыхание. Взгляд ее стал воспаленным, словно она оторвалась от действительности и уже была не связана с ней. Все вокруг: запахи, звуки, ее и его внешность, интерьер дома, шумный ливень, громыхания молний, трясущие местность, поселок, город, страна – все утратило значение, лишь только слова мужа имели пронзительный смысл, и она внимала каждому из них… Весь ее ум сконцентрировался на его губах и глазах. Сердце билось в ушах. – Ты тоже так считаешь?!

– Да, это очень интересно. Я изучу эту тему. Во всяком случае, это не токсичный препарат, навредить Кате он не сможет.

– Еще Елена написала, что ей отменили препараты, основываясь на уровне паратгормона. То есть врач отменил иммуносупрессию не вслепую, как это делают в официальной медицине, а основываясь на конкретных анализах, понимаешь, в этом протоколе есть критерии выхода из терапии.

– Хм… Это, кстати, вполне логично, ведь паратгормон отвечает за насыщение организма витамином D.

Юля внезапно засмеялась истерическим смехом, и этот смех в другую минуту неприятно поразил бы Йохана, потому что это было так непохоже на нее, но не сейчас. Сейчас любая ее реакция, любая выходка была объяснима.

– Я не верю в это! Не верю, что все так просто! Столько времени я искала какие-то окольные пути, доверяла всему, что мне рассказывали, а тут… совершенно научный подход, признанный врачами по всему миру… но только по какой-то причине неизвестный официальной медицине…

– Или не признанный ею, что меня в общем-то не удивляет.

– Не удивляет? – переспросила Юля и перестала смеяться. Лицо ее напряглось. – Как это?

Он был немец, он чтил букву закона, правила и своды… или она до сих пор что-то не открыла о муже?

– Я давно работаю в медицине, много лет учился, столько случаев знаю не только из своей практики, но и из практики своих профессоров, сокурсников, друзей… В общем, если этот протокол работает и при этом он не признан официальной медициной, то это совершенно нормально. Не забывай, в каком мире мы живем и что этим миром правит.

– Деньги! – выдохнула Юля.

– Во многом все заболевания людей – в первую очередь бизнес.

Юля замотала головой.

– Как странно, я не могу поверить… Я была уверена, что ты не согласишься, что ты откажешь мне, а ты…

– Почему мне отказывать тебе?

– Ты отказывал до этого, и я думала, это будет дело принципа – отказать мне и в этот раз.

– Юля, что ты говоришь? – сказал он, едва скрывая возмущение. – В душе ты еще совсем девчонка, во всем видишь упрек себе, а не логику. Ох! Если я в чем-то отказывался соглашаться с тобой, то вовсе не из принципа, а из здравого смысла. Но теперь здравый смысл говорит мне, что можно попробовать, это даже не риск, это интересная методика.

В том состоянии эйфории, в котором Юля пребывала, она даже не поняла, что он упрекал ее, ей казалось, что все слова, что слетали с его уст, были похвалой, она не вдумывалась в их смысл. А потом вспомнила кое-что:

– Но ведь уже через две недели нам поменяют препараты, это испортит всю картину. Как мы узнаем, что поможет Кате? Новый протокол или более токсичные препараты?

– Значит, будем надеяться, что не поменяют…

– Какой же ты все-таки…

– Какой? – он внимательно посмотрел на нее, уже догадавшись, что она скажет.

– Лучший в мире. – Да, он правильно угадал, но все-таки не смог не покраснеть от ее слов, когда услышал их от нее. – Подумать только, еще недавно мне казалось, что суть моей жизни – в борьбе с болезнью, в поиске пути помочь своей дочери… Я почему-то все время забывала, что самое мое большое счастье – это быть с человеком, который поддержит в трудную минуту, который не добьет, когда ты споткнулась, не скажет ни слова, когда ты ударила в грязь лицом, который во всем будет твоей опорой, даже в таких экспериментах, как этот. Ты настолько мудрее меня!

– Почему мудрее, Юля?

– Потому что ты это всегда знал, а я только открыла.

Он улыбнулся, но ничего не сказал. А она заводилась все больше, счастье, бесконечное, чрезмерное, рвалось наружу, вырывалось из тесной груди, и ей так хотелось, чтобы у всех так было – одно только бескрайнее счастье, и ничего больше.

– Если бы все в мире пары жили так, как мы с тобой, это ли была бы не утопия? Если бы каждый мужчина поддерживал свою женщину, а каждая женщина поддерживала своего мужчину, если бы не было импульсивных поступков, необдуманных слов, о которых все жалеют, но всегда именно поздно жалеют… Зачем враждуют между собой семьи, когда так легко не враждовать? Зачем ненавидят друг друга, когда так просто любить? Зачем втаптывают достоинство друг друга в грязь, когда так легко только уважать друг друга – и более ничего… Я вдруг вспомнила свой первый брак и поняла: когда это не дано, счастье в семье кажется неприступной скалой, недостижимой вехой, а когда это дано, все кажется так легко, и не верится, что для кого-то это может быть сложно… Мы проживаем огромный путь в поисках недостижимой гармонии, платим за него цену размером в жизнь, весь путь не подозревая, что были жестоко обмануты… Ведь гармония была дана нам изначально вместе со способностью мыслить, и говорить, и дышать, и чувствовать… А еще я поняла вдруг кое-что особенное. Лучшие, самые восхитительные события жизни всегда происходят тихо и без огласки, как моя встреча с тобой.

В этот момент зазвонил телефон, и они оба вздрогнули. Он звенел, а в ушах шумел ливень, который они давно перестали слышать, а сейчас он вдруг оглушил их. Юля взяла трубку. Это был Катин врач, он интересовался, когда Катя приедет в больницу.

– Я пока не могу сказать, – ответила Юля, сама не веря тому, что говорила: язык как будто отделился от разума и жил своей жизнью. – Мне кажется, она нехорошо себя чувствует… Что-что? Да, заболела… Я позвоню вам через неделю.

Она опустила трубку и взглянула на мужа, сжимая губы. Путь назад был отрезан. Йохан все понял по ее лицу, залившемуся яркой краской. В чуть испуганном выражении ее смешались и ликование, и предвкушение победы, и смятение от собственной дерзости. Но и его глаза сверкали заразительным чудотворным блеском. Значит, он и здесь поддержал ее. Что это был все-таки за человек, щедрость души которого она до сего дня еще не объяла вполне… и как только ее угораздило из всех людей влюбиться именно в него, именно на нем остановить свой выбор – или позволить ему остановить свой выбор на ней…

Только бы из этого что-то вышло! Только бы это был не тупик и им не пришлось бы оправдываться перед лечащим врачом за свое безрассудство! О жизнь, суровая реальность, о муки выбора, муки ожидания!

2013 год, сентябрь

Да, тот поцелуй был ошибкой, неприятным моментом, который, подобно капле дегтя, испортил весь вкус блюду: так для Сергея было испорчено воспоминание о последнем вечере в Бразилии. Он летел через Париж, и если до этого в аэропортах его мучила бессонница, то здесь он поставил небольшой чемодан на полку рядом со своим креслом, и голова сама склонилась к чемодану, он провалился в бездонный сон, вопреки всем усилиям воли: в таком состоянии он не заметит, как вытянут бумажник, а еще хуже – он проспит свой рейс, застрянет здесь на несколько лишних часов… спать нельзя, но что делать, когда не спать – невозможно…

Это был огромный аэропорт, в котором он несколько раз заблудился; чтобы проехать из одного терминала в другой, пришлось ехать на разных автобусах, а сотрудники аэропорта почти не знали английского. За окном шел бесшумный ливень, доказательством которого были мрачные облака, сковавшие небо, и сверкающие полосы дождя, летящего к земле. Где-то вдали вспыхнула молния, осветившая небо на один миг, и Сергей только и успел подумать, как плохо будет, если из-за грозы его рейс задержат.

Мысли заплетались, но в них он все равно возвращался к Вере, лежащей в постели и не имеющей никакой надежды, кроме как на него, а затем к Габриеле, так внезапно поцеловавшей его в баре. И те неловкие моменты, когда он хотел провалиться сквозь землю, но не объяснять ей, что она ему не нужна и что она не так поняла его дружбу и восхищение, потому что он уже сделал свой выбор. Как не хотелось обижать такого чудесного человека, который скрасил всем им своим обаянием и юмором напряженные дни обучения! Хуже всего было то, что Габриела никак не могла его понять, и ей почему-то казалось, что он приносил себя в жертву Вере, когда в действительности не было никакой жертвы, и тогда ему пришлось сделать то, что он хотел меньше всего, – обнажить перед ней свою душу.

– Вера – это моя мечта, мой двигатель, она толкнула меня на свершения, и даже если я когда-нибудь привыкну к ней, как супруги привыкают друг к другу в долгом браке, то я никогда не смогу забыть эти дни, это время в Бразилии, которое было для нее одной, во имя ее одной, и никогда бы не случилось, не будь ее в моей жизни. Пойми, любовь – это не только то, что мы рисуем в мечтах о человеке, которого до конца знать не можем, любовь – это еще опыт, пережитый вместе, те незримые связи друг с другом, которые мы одни осязаем: только я и она.

– Не понимаю… – Габриела возразила бойко, готовясь сказать ему пылкую речь в ответ, но он ее перебил.

– Конечно, не понимаешь, – сказал Сергей. – Я же сказал, что связи незримы, а значит, для других их нет, они существуют только в моей и ее реальности, это наше сокровенное.

– Но ты так смотрел на меня, когда я танцевала…

– Да, смотрел… Но ведь это другое…

– Что же?

– Ты не представляешь, о чем я думал…

– О чем? – спросила Габриела с надеждой в голосе – как всегда, до последнего надеется обманутая своими же фантазиями женщина.

– Я думал о том, что очень скоро точно так же свободна будет Вера – свободна от болезни, и она будет танцевать, и она будет так грациозна, легка, легкомысленна…

– О Сережа! – слезы выступили на ее глазах, рот некрасиво искривился, она тут же закрыла его руками и тяжелым взглядом обожгла его, а затем бросилась прочь.

Когда же она вернулась из туалета, то выпила рюмку коньяка и была холодна и покойна весь вечер, и Сергея восхитило ее самообладание. Лишь под конец, когда они прощались, она сказала ему кое-что злое и неприятное, что так глубоко кольнуло его:

– А все-таки ты ехал сюда только для себя любимого, для своей карьеры, ты хочешь вернуться домой и стать первым врачом, который практикует этот протокол, и даже если ты полюбил меня, то оставляешь мечты обо мне только ради карьеры. Ты и я – мы с тобой из одного теста, и я, как никто другой, тебя понимаю.

Именно эта капля, а не поцелуй и объяснения отравила все воспоминание о вечере. Слова Габи жгли душу, как капля кислоты, проникающая все глубже в мышцы мыслей. Была ли хотя бы толика правды в ее словах? Если и была, то он отказывался от нее, не хотел ничего знать о ней. Тогда же вдруг Сергею стало совестно перед собой и, главное, перед Верой за то, что он распылял самые свои задушевные идеи перед Габриелой, столь умной и столь недалекой одновременно.

Вдруг Сергей очнулся, все его тело обдало жаром от слишком мгновенного пробуждения, и в тот самый миг небо пронзили золотые копья свирепых молний. Так странно было видеть их, но не слышать раскаты грома. С тяжелой головой он проследовал на посадку. Бумажник был на месте, и он не проспал. Но эта гроза…

В самолете другой русский сказал ему:

– Наши пилоты в такую штормовую погоду не летают, а вот европейцы – сумасброды, считают себя достаточно опытными для любой погоды.

Когда самолет взлетел, поначалу все было в порядке, он набирал высоту, ливень не ощущался, но затем он вошел в гущу грозовых облаков, и молнии сверкали уже не где-то высоко, а справа и слева от самолета; машину трясло. Сергей оглянулся по сторонам. Многие пассажиры сидели бледные, кто-то закрыл глаза и вжался в кресло, руками вцепившись в подлокотники, словно от того, как крепко они держались за них, зависело их спасение. Другой пассажир лет сорока, приятный моложавый француз в дорогом костюме, поймал его обеспокоенный взгляд и сказал Сергею на ломаном английском:

– Надо только подняться выше, и тогда грозовые тучи будут внизу, они будут не страшны. Пилот знает, что делает.

Но самолет продолжало трясти, громко стучали шкафчики над головами, судорожно дергались спинки кресел. Сергей откинулся в кресле, перестав искать глазами какое-то объяснение, предсказание крушения или, наоборот, избавления, кроме того, что он получил от француза. Он стал смотреть в его хладнокровное лицо, одно придававшее ему уверенность. Как это странно, думал он: многие считают, что катастрофа – это умереть, перестать существовать, позволить кому-то стереть свою программу с лица земли, они будто не ведают и никогда не постигнут, что настоящая катастрофа – это погибнуть, когда есть незавершенное дело размером с целый мир и длиною во многие-многие жизни. Это ли не растраченная сила, не напрасно рассыпанная в воздухе мощь!

Оттого-то этого быть не могло, не могло произойти! – твердил себе Сергей. Вот он закроет веки, а затем откроет вновь – и самолет перестанет трясти, а вдоль крыльев будут струиться желтые нити косого света заката, растекающегося над периной грозовых туч, а те, черные, тяжелые, полыхающие молниями, останутся далеко внизу, словно их никогда и не было.

2020 год, сентябрь

Юля с напряжением ждала, когда ей пришлют контакты врача, название протокола и ссылку на сайт. Вместе с ней ждал и Йохан. Катя не поняла их тайных взглядов, секретных слов и решила, что они готовят ей какой-то подарок, и ее настроение, в последнее время подавленное из-за начавшегося домашнего обучения, преднизолона, изменений во внешности, сменилось легкостью. Она сновала туда-сюда, то наверх в свою комнату, то вниз, на кухню, где могла полакомиться.

Как преобразилось время в зависимости от внутренней жажды события, долгожданного сообщения: казалось, каждая минута равнялась часу, а час – вечности. Два часа обсуждений с Йоханом, сбивчивых, не всегда по делу, порой повторяющихся, а порой глубоких и доходящих непременно до самой сути, сути неотложной и неоспоримой, показались протяженностью в целую жизнь.

– Этот врач, выходит, живет на Тенерифе? – говорил Йохан. – Вам придется поехать к нему?

– Вроде бы нет, она писала, что ее лечили удаленно.

– Это хорошо.

– Но она также сказала, что врач обязательно должен наблюдать за пациентами на протоколе, потому что побочные действия возможны в виде передозировки кальция…

– Значит, дозы витамина D слишком высокие, отсюда и повышенная выработка кальция.

– Ты думаешь, они выше нормы? – чуть испугалась Юля.

– Я думаю, намного выше.

– Ясно. Но скажи, Йохан, это не опасно?

– Надо общаться с врачом. – Он пожал плечами и чуть нахмурился. Ему, как и ей, не терпелось во всем разобраться, но зачем было торопить события и пытать его? – Еще не прислали контакты?

– Нет пока. Хотя подожди, кажется, Елена что-то написала прямо сейчас. – Юля заглянула в ноутбук и увидела сообщение. Она инстинктивно перешла с немецкого на английский, потому что сообщение было на удивление сложным, и ей нужно было подбирать слова, чтобы правильно его перевести. – Да, Елена пишет, что при нормальном уровне витамина D в организме внутриклеточные процессы проходят естественным образом, но у пациентов с аутоиммунными заболеваниями повышенная резистентность к эффектам витамина D. Она случается из-за генетических полиморфизмов. Поэтому пациентам необходимы повышенные дозировки витамина D, чтобы он имел свой положительный эффект на важные процессы в клетках. Она также пишет, что протокол помогает не всем, но многим, и ей помог. Мне страшно, Йохан, а что, если нам не поможет?

– Не думай об этом, Юля. Протокол может не сразу помочь, но, возможно, хотя бы облегчит течение заболевания.

Тут Юля вновь заглянула в компьютер и сделала жест рукой, означавший, что пришло что-то важное. Она все больше возбуждалась и говорила на повышенных тонах, съедая окончания слов и допуская грамматические ошибки в английской речи, что она делала крайне редко.

– А вот и контакт. Она пишет, что ее лечил… русский врач! Он семь лет назад прошел обучение у самого профессора, когда его невеста тяжело заболела ревматоидным артритом. Сначала он вылечил ее, а затем стал лечить русскоязычных пациентов по всему миру. Каким чудным образом все переплетено, ты не находишь?

Она уставилась на него и застыла, взгляд ее стал лихорадочным, но Йохан не находил ее дикой, потому что сам возбудился, встал с дивана и ходил по комнате, размышляя. Теперь же он остановился и слушал ее.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он, не понимая ее.

– Мы уехали из России для того только, чтобы вернуться к российским врачам. А главное, в тот самый момент, когда я навсегда порвала с Тенерифе как с европейской иллюзией свободы и счастья, со сказочным островом-тюрьмой, признала его неспособность помочь Кате… В тот самый момент он послал нам весточку, доказав, что все было не зря, не зря я так бесконечно любила его и теперь люблю, и не его вина в том, во что его превратили с приходом пандемии… Не сумев помочь своей чистой буйной природой, он помог по-другому, но уже по-настоящему! Словно истинная любовь всегда, и во всем, и везде дает свои плоды, особенно когда она перемножена на любовь к ребенку, она никогда не бывает напрасной. Нужно только уметь терпеливо ждать и искренне верить в это.

– Ты так одушевляешь этот остров…

– Но ведь я столько лет узнавала, расспрашивала, читала, и ты столько месяцев искал, но все без толку… никто не мог поведать нам о столь простом способе лечения, научном способе, никто… И вот спасение пришло не из России, не из Германии, а с острова Тенерифе! Подумай только! Если бы я не внушила себе еще давно, что он – символ счастья, мы никогда бы не приехали на Тенерифе. А еще более непостижимо то, что, если бы я не допустила в августе рецидив у Кати, я бы не искала больницу на Тенерифе, не написала бы пост… И никогда бы не получила сообщение о протоколе! Это ли не чудесное совпадение! Будто кто-то нарочно все так подстроил, словно я сплю и все сама так нарисовала… И за свою ошибку расплачиваюсь победой, а не болью… Нет-нет, слишком хорошо все сложилось, слишком идеально, точно под меня, под мою мечту, будто от силы моего желания действительно что-то зависело… Или я сплю… Прости меня, я говорю совершенно суеверные вещи, тебе, должно быть, дико их слушать, но какая мощь в этих мыслях. Какая мощь! Дотронься до меня, меня трясет от возбуждения.

Тут только Йохан испугался за нее и подошел ближе, взял ее ладони в свои и сжал их.

– Юля, уж на что я скептик, а даже меня пробрало, когда ты именно так поставила вопрос. Совпадение действительно совершенное, будто прописанное! А этот злосчастный рецидив… без него мы бы не узнали о протоколе… Вот уж поистине говорят, неисповедимы пути Господни.

– Как ты и говорил – порой, чтобы взлететь наверх, нужно достичь самого дна.

– Я не помню такого, – удивился Йохан, который и правда многие вещи, которые говорил, забывал. Юля рассмеялась быстро, поспешно, как смеются люди, когда они охвачены лихорадкой и неподдельным возбуждением.

Послышался топот ног по лестнице, и вот Катя влетела в кухню. Она была голодна, преднизолон прибавлял аппетит. Она еще не успела располнеть, но уже прибавила в весе, и щеки ее чуть округлились, но большие глаза пока не казались меньше и чуднее и все так же чисто сверкали под тонкими летящими бровями.

– Что вы тут все шепчетесь? – воскликнула она смеясь и тут же понеслась к холодильнику, более не обращая на них никакого внимания.

Они еще смотрели друг на друга, о чем-то думая и перешептываясь, а Катя сидела за большим столом и уплетала холодные куриные ножки, не разогрев их. Юля даже не заметила этого и не сделала ей замечания – так оторваны были ее мысли от всего земного.

– Протокол Коимбра, – прочитала Катя на компьютере, прерывая тишину. – Доктор Сергей Владимирович. А кто это? Я такого не помню.

Протокол Коимбра. Какая причудливая фамилия, словно древнее заклинание майя, – вдруг пронеслось в уме Юли. Врач, пересекший Атлантику во имя своей возлюбленной, нашедший свое «древо жизни» для нее в далекой туманной Бразилии. Бунтарь, романтик, какое неистовство было в этом – быть врачом и не соглашаться с курсом лечения для своей будущей жены, искать по всему свету и найти!

Подумать только, нам все время кажется: были настоящие люди прежде, а сейчас они перевелись, пошли все офисные хомяки, середнячки, тихие и буйные пьяницы, но нет, вот он – восхитительный пример, и это их современник, быть может, ровесник Юли и Йохана. Нет, пока живут такие люди на земле, это что-нибудь да значит!.. Пока они с Алиной витали в облаках, лишь грезя о чем-то большом, он не витал, он совершал поступок. Еще не зная Сергея Владимировича, она уже предчувствовала, что это был человек исключительный, незаурядный.

Ах да, надо же было написать ему! Юля подошла к компьютеру и стала печатать длинное письмо, полное медицинских фактов, терминов Катиной истории. Йохан подошел к ней и стоял за спиной, она переводила ему с русского на английский, а он, когда нужно было, поправлял ее.

Как такой маленький текст мог вместить столько лет борьбы? И как такое маленькое послание могло ознаменовать конец этой проклятой борьбе? Все это не умещалось у нее в голове, и пальцы словно прыгали по кнопкам клавиатуры, как заколдованные, она не ощущала важности мгновения, просто не могла прочувствовать значимость происходящего. Из-за необыкновенного возбуждения все проходило словно в тумане.

И вопросы, вопросы, теснящие грудь… Получится ли помочь Кате на этом протоколе? Не ждет ли их впереди новое поражение? Не могло же быть так, что вся ее пламенная речь о целебной силе Тенерифе была напрасна, и само это фантастическое совпадение было тоже напрасно. Нет-нет, это что-нибудь да значило, это непременно был верный путь! С того самого дня, как Катя начала лечение по бразильскому протоколу, Юля как будто забыла обо всем, что происходит вокруг, лишь окрепнув в своей вере в то, что безумию, все более овладевающему миром и выражающемуся в причудливой форме фильтрации информации, когда люди узнают из совершающегося вокруг лишь то, что им знать должно, чтобы отдельные группы могли заработать на этом, – можно противопоставить лишь свой холодный и неподатливый чужому влиянию ум, заботу о своем здоровье и здоровье близких.

Полагаться нужно было только на себя, и во всем, что бы ни делал, что бы ни помышлял, – иметь бесконечное стремление к новым открытиям, новым знаниям, научным знаниям. Оно одно будет всегда помогать переворачивать страницы жизни, так быстро мелькающие перед глазами, с упоением от совершенных дел, а не с сожалением об утраченных возможностях. Оно одно – и стойкая вера в сокрытые от нас факты и сокровища достижений лучших из людей – вывело их с Катей в тот год на правильный путь.