#на краю Атлантики Лазарева Ирина

Глава тринадцатая

2013 год, август

Самые предрешенные события можно разбить на беспомощные части, если хватит на то силы ума, а главное – силы духа. Такого мнения всю свою карьеру придерживался Алексей Викторович – блестящий хирург, ученый и не менее блестящий управленец. Но он никогда не думал, что эта же теория будет с легкой руки применена против него самого.

В этот прохладный августовский день с самого утра шел дождь, и воды смывали все на своем пути – они бежали по дорогам, по мостовым и по канавам в поисках углублений, оврагов, низин, неровностей и маленьких ям в асфальте. Вопреки всему разумному, природа пыталась очистить то, что очистить было никак нельзя: огромный бескрайний город и через него – само общество.

Сергей пришел в кабинет к заведующему. Он был взволнован, но это ускользнуло от внимания Алексея Викторовича: как человек пожилой и многого достигший в жизни, он нес в себе, своей манере, своем отношении к другим неподражаемое чувство превосходства, которое казалось настолько бесспорным и безоговорочным, что почти все вокруг верили ему и через это поддавались его харизме, жизнелюбию и до известной степени – высокомерию. Но был ли среди этих людей Сергей? Вера была убеждена, что был. Она с самого начала ревновала его к руководителю.

Алексей Викторович почему-то сразу подумал, что Сергей не мог прийти к нему ни по какой другой причине, кроме как по причине того, что прослышал про его уход на пенсию. Ему нравилось думать про себя, что ум его еще быстрый и хваткий и что он улавливает все настроения в отделе. Он все равно собирался на днях сообщить Сергею об этом первому, потому как именно Сергей был в выигрыше. О, как он посмеется над Дубровским и Алексеевой, которые столько лет подсиживали его и мечтали о том, чтобы его сняли с должности!

Нет, уж если уходить, уж если пришел возраст и ему тяжело уже работать полный день, когда можно не работать и не страдать от этого финансово – к нему обращались за частными консультациями люди с Рублевки, – то уходить надо было так, чтоб враги от этого не выиграли! Временами он думал о том, чтоб хранить этот пост до глубокой старости, но здоровье было уже не то, физических сил не хватало… так зачем было тянуть на себе эту работу, да еще и в таком возрасте, когда было нелегко просто доехать до больницы?

– Так, рассказывай, Сергей Владимирович, – сказал он, откидываясь в кресле, – зачем пришел? – Сергею показалось, что он почти подмигнул ему. Алексей Викторович был высоким, статным, и лицо его, несмотря на сухие морщины, бороздившие щеки, веки, скулы и шею, казалось все еще молодым, строгим и сохранившим следы былой красоты. Глаза его под широкими темными бровями были необыкновенно живыми. – Я, кажется, догадываюсь зачем.

– Не может быть, – засмеялся весело Сергей. – Хотя, зная вашу прозорливость…

– Ты уже в курсе всех новостей в отделении, так? – подбодрил его Алексей Викторович.

– Новостей? – переспросил машинально Сергей, даже не вдумываясь в смысл этих слов. – Да нет, я уже давно не в курсе сплетен. Вы же знаете мою ситуацию, я и к родителям переехал, хоть мне это и крайне неприятно…

Тут только Алексей Викторович осознал, что что-то упустил, он перестал смеяться и уже с осторожностью смотрел на подчиненного.

– Дело вот в чем, – продолжил Сергей. – Вы знаете, я искал альтернативные способы лечения аутоиммунных заболеваний…

– Да-да, знаю, – перебил его нетерпеливо Алексей Викторович. Чувствовалось, что он до такой степени не верил в успех его изысканий, что ему было совершенно неинтересно слушать. А ведь он, между тем, был врач.

– И я нашел один аутоиммунный протокол, который показал невероятно высокую эффективность. И он очень прост. Он безопасен. Кажется, все звезды сошлись, это то, что нужно.

– Ну так попробуй его, – скучно сказал заведующий.

– Я пока не могу, дело в том, что в России нет специалистов, работающих по нему.

– Почему? Это настолько новый протокол?

– Да.

– Так а я чем могу помочь? Не будешь же ты лечить сам, не зная протокола!

– Я хочу получить лицензию и сам лечить людей с аутоиммунными заболеваниями.

– Но как получить такую лицензию? – тут только Алексей Викторович встревожился. Казалось, он наконец начал понимать, что дело вовсе не так просто, как могло показаться на первый взгляд.

– В том-то и суть! Мне нужно будет на какое-то время оставить работу. Взять вроде как длительный отпуск за свой счет. Я, видите ли… уеду в Бразилию.

– В… Бразилию? – Алексей Викторович с трудом подбирал слова, настолько неправдоподобно звучало это откровение о путешествии за океан. – Ты… говоришь об этом как о чем-то уже решенном, но разве ты не думаешь… сначала узнать мое мнение?

– А зачем? Я все решил, – Сергей ответил быстро и совсем не то, что думал; он сам не понял, почему так сказал.

– Но ты хочешь оставить работу, а ведь именно сейчас у нас в отделении такие события, мягко говоря, которые не могут отпустить тебя в Латинскую Америку.

– Что за события?

Сергей нахмурился; он с глубоким уважением относился к Алексею Викторовичу и не желал никак подставить или предать его. Если то, что он поведает ему, станет существенной преградой на пути к его цели, пойдет ли он до конца? Или сразу ухватится за проблему в отделении как за возможность оправдать свое бездействие и возможность отложить намеченные планы на сроки настолько отдаленные, что сами эти планы естественным способом померкнут по прошествии времени, а затем никто не вспомнит и не укорит его, тем самым дав ему еще большее оправдание?

– Видишь ли… Я ухожу на заслуженный отдых. Мне не так мало лет, как могло показаться… Два года назад праздновали юбилей, 65 лет… А тебя я рекомендовал главврачу как заведующего отделением. И он уже одобрил твою кандидатуру. Так что ты это зря. Ты уже купил билеты?

Сергей был поражен: так все переиграть, и в такой момент!

– Нет еще, – ответил он, чуть заикнувшись.

– Ясно. Этот метод… протокол… он уже научно доказан?

Сергей не хотел этого вопроса, хотя и ждал его. А все-таки внутренне он был не готов к нему и не знал, какой облик надеть на себя, как костюм, чтобы лучше отразить удар: равнодушие, скрытность, горячность и веру в протокол – что из этого выбрать, он так и не определился, потому случилось то, что случилось. Он стал говорить по наитию, говорить так, как говорил бы другу, который имеет в него больше веры, чем сомнения.

– Понимаете ли, – сказал Сергей, – медицинское сообщество пока не приняло протокол. Но это вопрос времени. Протокол новый, недавно открытый. Ученый, который обнаружил взаимосвязь между лечением и ремиссией аутоиммунных заболеваний, успешно лечит пациентов с самыми серьезными диагнозами. Эффективность крайне высокая.

– Быть такого не может! При столь высокой эффективности он был бы известен по всему миру и исследования велись бы во всех странах.

– Мы этого знать не можем.

– Что ты имеешь в виду? – резко спросил Алексей Викторович. Он не понимал, как можно не согласиться со столь очевидной истиной, как можно было оспаривать то, что знал всякий. Но для Сергея этот постулат не был постулатом, он готов был оспорить любое утверждение, сколько угодно древнее и сколько угодно доказанное. И он, в свою очередь, не мог понять, как можно настаивать на том, чего ты до конца знать не можешь, о чем имеешь представление лишь с чьих-то слов, а сам никогда не испытывал на себе. Потому он стал объяснять своему руководителю:

– Мы не знаем, что необходимо для того, чтобы исследования велись во всех странах. Я имею в виду, что мы не знаем, что конкретно нужно. Удача, финансовая заинтересованность инвесторов, стечение обстоятельств… Бывают успешные исследования даже в сфере онкологии, которые не приводят ни к чему глобальному.

– Ох, – Алексей Викторович вздохнул и с дружелюбной улыбкой посмотрел на Сергея. Казалось, тому не удалось достучаться до него. – Все это похоже на сказку. Сергей Владимирович, ты же знаешь, сколько существует методик лечения различных заболеваний. И они вроде как кому-то помогают. Но вот стоит именно тебе обратиться к ним, как на тебе они чудесным образом не работают.

– Вы не верите, что я мог нащупать настоящий способ помочь Вере?

– Эх… Дело не в том, верю я тебе или нет. Я просто боюсь, что ты уедешь на другой конец света в поисках воздушного замка, потратишь внушительную сумму денег на путешествие, останешься без работы, без повышения и… без мечты. Мне бы не хотелось, чтобы твое горькое разочарование сопровождалось столь большими потерями в финансах и карьере. – После короткой паузы он сказал решительно, с силой, словно забивая последний гвоздь в конструкцию своей мысли: – Не делай этого.

Сергей, как завороженный, смотрел в морщинистое лицо заведующего, вглядывался в его благородный профиль с глазами бледными, будто выгоревшими на солнце, но подвижными и умными, – весь его образ вызывал в нем глубокое доверие. Потому с ним было крайне сложно спорить: это были не его собственные родители, упертые, непоколебимые и всегда сосредоточенные на одной идее, с которой их было не сдвинуть.

Алексей Викторович с легкостью разбивал доводы, рисуя противоположный сценарий его путешествия и его выбора. А главное, что прожгло его насквозь и в чем Сергей еще не признался самому себе, так это то, что ему безумно льстило повышение, ведь буквально час назад он и мечтать о нем не смел. Как и любому еще молодому мужчине, ему казалось, что можно бесконечно много работать в любом возрасте, даже после шестидесяти, потому он не догадывался, как быстро покидают человека силы после определенного возраста, не догадывался, что даже специалист такого уровня может желать покинуть свою должность.

И вдруг такое! Уход на пенсию. Блестящая карьера будет дана ему так просто, стоит только протянуть руку, стоит только поступиться интересами любимой, ее здоровьем. Да и в самом деле, поступится ли он ее интересами, если не поедет в Бразилию? Вдруг из поездки и без того ничего не вышло бы?

Он чувствовал, что обстоятельства прибивали его к земле, ему стало сонно, тяжело на душе, он вдруг осознал, как много времени он плохо спал, не отдыхал, мало ел. И этой своей тяжестью в теле и в уме ему захотелось снова оправдать себя: кто в таком состоянии может принимать судьбоносные решения? Его ли вина в том, что он всего лишь человек, просто врач, просто карьерист, как и все они, как и сама Вера – не она ли делилась с ним еще на первом свидании своей мечтой взлететь по карьерной лестнице? Чем же он был хуже обычных людей и самой Веры? Он был таким же, как все.

Но несколько месяцев поисков, несколько месяцев надежд, последняя неделя, полная совершенной и прекрасной уверенности, что он нашел способ помочь Вере… Куда все это деть? Неужели все это было напрасно, только невообразимая одержимость, бесплодный поиск, бессмысленная трата времени? Однако и это все можно было пережить, забыть, подавить в себе, он и раньше увлекался сомнительными идеями, идеологиями, даже в религию однажды бросился с головой. Не впервой было признавать свое поражение. Признает и в этот раз. Как удачно складывалось, что он еще не успел ничего рассказать Вере: все как будто поддерживало его в этом.

– У тебя впереди большое будущее, – продолжал говорить Алексей Викторович, заметив его замешательство. – Такая высокая должность в столь юном возрасте. Ты сможешь достичь намного большего, чем достиг я. Ты намного умнее меня, намного способнее…

– Ну что вы, Алексей Викторович, как можно сравнивать меня с вами, – смутился Сергей. – Я и в подметки…

– Нет-нет, – перебил его заведующий. – Ты этого не видишь, про себя такое никогда не видят. Но я вижу. Я знаю: ты далеко пойдешь. Твой ум как будто создан для медицины и решения сложных задач. Ты настоящий ученый. Быть может, ты прославишь наше отделение так, как этого не сделал бы никто другой.

Алексей Викторович был уверен, что нащупал пульс его честолюбия, что знает, на каких струнах играть, чтобы достичь цели. Но неожиданно Сергей это понял про него – и ему это стало противно в старике, как будто он стал частью сцены в спектакле и должен был выслушивать то, чего не хотел, о чем совсем не просил. Чем больше тот хвалил его, тем меньше Сергей хотел остаться. Две страсти сцепились в нем и тянули его в разные стороны, но одна уже побеждала, и доводы рассудка рассыпались перед ней в раздражающую пыль.

– Неужели вы совсем не верите в любовь? – спросил вдруг Сергей.

– Любовь? – поразился Алексей Викторович. Он был трижды женат, и третий его брак сохранился лишь оттого, что последняя его жена оказалась самой терпеливой из всех и смотрела сквозь пальцы на его измены. Он понаслышке знал многое о любви, но не понимал, как эта самая любовь могла быть применена здесь, в ситуации Сергея. Разве можно было отправиться на другой конец света только ради любви? А потом он вдруг вспомнил, что другой причины быть не могло, разве что прихоть Сергея. Но он разобьет и доводы любви. – Видишь ли, Сергей, ты еще молод, и тебе может казаться, что когда человек любит, то это на всю жизнь. Но любовь долго не живет. Сегодня любишь – завтра нет. Сегодня любимая, а завтра это просто чужая женщина, с которой ты делишь быт и воспитываешь детей. Так зачем, имея такие перспективы, жертвовать всем ради этой чужой женщины? Если бы ты ради своего ребенка отправился, я бы не задавал вопросы. Ребенок – это ребенок, ради него и не на такое пойдешь, это святое, как говорится. Но… чужой человек?

– Она не чужой человек.

– Это ты сейчас так говоришь. А что будет через год или два – не знаешь, не можешь знать. Любовь живет три года, слышал про такое? А чаще – и того меньше.

– Я не верю в это.

Алексей Викторович засмеялся с цинизмом, свойственным так многим людям в старости, тем самым людям, которые никогда не знали подлинной любви, не сумели познать ее, вкусить ее сладкой доли, оттого с легкостью отрицающие ее в других. Внезапно Сергей понял это, и это открытие стало откровением для него. Раньше ему казалось, что он был похож на своего руководителя: оба умны, честолюбивы, внимательны к деталям, педанты в работе, оба благородны. Он и не догадывался, что в действительности между ними пролегала пропасть, и если Сергей был на той стороне, где осталась доброта, то заведующий – на той, где жил цинизм. Было так странно осознать это сейчас!

– Любовь – это химическая реакция, – сказал Алексей Викторович, – повышение уровня гормонов в организме человека. И когда это все уходит, не остается ничего, кроме обязательств и обязанностей. А в твоем случае будут еще упущенные возможности.

– Если так думать, то и смысла приходить на эту землю нет. Мне и целой жизни мало, чтоб прожить ее с Верой. И не только потому, что я готов раствориться в ней, что я боготворю ее, потому что она одна меня понимает из всех людей, а потому… Большей частью потому, что жизнь безумно коротка. Мне кажется, я только вчера родился и пошел в школу, но из-за бесконечной учебы я только начал работать, и годы мои пронеслись как вихрь. Сколько я успел сделать – учеба, кандидатская, работа здесь… А сколько хочу еще достигнуть! В тысячи, сотни тысяч раз больше, но простая арифметика подсказывает мне, что мои мечты превышают возможности и то время, что отмерено мне, я смогу очень малое из того, что хочу. И моя любовь к Вере, мое желание быть с ней всегда неразлучным – не становится ли оно понятнее, если знать о том, как я смотрю на свою жизнь? Мне кажется, она, как песок, высыпается из моих ладоней. И мне дорог каждый час с Верой, каждый день. Особенно теперь, когда я понял, что иногда судьба делает все, чтоб разлучить нас – через бесконечную работу, исследования, науку, поиск, болезни, а теперь… это путешествие.

Но его откровения, к удивлению Сергея, не тронули Алексея Викторовича.

– Ты очень наивен и молод, – заключил он, скривив тонкие губы.

– Если я так наивен, то и должности вашей не заслуживаю.

– Я о другом…

– Я знаю, о чем вы! – перебил его Сергей, кипятясь. – Но если я талантлив, как вы говорите, то мне не дело сидеть на месте и мечтать о том, что кто-то другой вылечит Веру. Если я талантлив, то я тем более должен лететь в любую точку мира, если только эта точка обещает принести исцеление для нее. Но нет! По-вашему, я способен, но не настолько, чтобы совершить что-то свое, неординарное, не настолько, чтобы изменить жизни людей!

– Я не пытаюсь умалить твои способности! Речь вообще не об этом! Что будет потом, вот в чем дело! Что будет, если не получится ничего? – воскликнул Алексей Викторович, теряя терпение и чуть вскакивая с кресла, а затем снова садясь в него. Лицо его тронулось багрецом. – Ты об этом подумал? Ты вселишь в девчонку надежду, а затем не получится, и что ты скажешь ей тогда?

– Нужно обязательно дать ответ прямо сейчас? Нельзя решать проблемы по мере поступления?

– Да, нужно думать сейчас! А когда еще?

– Но почему этот протокол должен не сработать на Вере?

– Но он не сработал на некоторых пациентах, если верить тем данным, что ты озвучил… А я думаю, что их данные преувеличенные.

– Тогда… – вспыхнул Сергей, но не осмелился выразить словами свое возражение. – Вы же знаете, что будет.

– Что?

Сергей молчал. Он остыл, лишь чуть восточные его глаза с едким прищуром глядели на Алексея Викторовича, который с удивлением ждал его ответа и не представлял, что Сергей скажет. А затем он выдавил из себя слова, что были самыми труднопроизносимыми в жизни:

– Я буду лечить других людей. Я не успокоюсь, пока не пойму, почему на Вере не сработало, а на других работает. Я найду способ.

Сергей раньше только думал так, но еще не знал наверное, что так будет. Но сейчас, когда Алексей Викторович вывел его на откровенный разговор, все изменилось: смутные предчувствия, неопределенные намерения – все это получило выражение в виде слов и резолюций, отрезав ему обратный ход. Это было плохо, но и хорошо одновременно, – со злорадством думал Сергей про себя. Уж теперь ему не отвертеться, все будет так, как он сказал, все трусливые мысли были обесточены через его собственную откровенность сейчас, в данный момент.

– Почему не подождать, не потянуть время, вступить в должность, освоиться, а уже на будущий год и спланировать поездку или отправить кого-то другого из врачей… Зачем тебе это все, когда у тебя и без того работа кипит?

– Переложить все на других, – зло сказал Сергей. – Отличный план. Знаете что? Как сказал наш великий писатель, «все хотят изменить мир, но никто не хочет измениться сам». Вы все тянете меня быть собой, а я, быть может, не хочу быть собой. Мне, быть может, противно быть собой, я не хочу стоячей воды, я хочу течь и меняться.

– Н-да, – промолвил наконец Алексей Викторович, успокаиваясь. То ли решимость Сергея, то ли бесперспективность уговоров подействовала на него. – Дело глухо. Я вижу, что ты просто-таки одержим и не успокоишься, пока не попытаешь счастья.

И вдруг в озорном блеске его блеклых глаз Сергей заметил то, чего никак не ожидал увидеть: любопытство. Алексей Викторович впервые видел перед собой человека, открывшегося с такой стороны: полубезумной, но и одновременно столь замечательной – и ему, бюрократу до мозга костей, не верившему ни в любовь, ни в чудо, вдруг стало интересно, что же из этого выйдет. Не стал ли он невольным свидетелем зарождения чего-то необычайного и гениального одновременно? Ум его еще был проворным, это точно; пока он не ушел на пенсию, пока нагружал мозг работой, в нем еще оставалась возможность поверить в то, чего мир еще не видывал.

Да, этот самый циник и бюрократ смог понять его хотя бы отчасти, как игрок понимает другого игрока, делающего умопомрачительные ставки, – если без веры, то хотя бы с интересом и с нетерпеливым ожиданием развязки, и если все получится, то он примет его победу не с огорчением, а с ликованием. Да, это было точно про него, – думал Сергей. Но если он проиграет… о, если он проиграет, не будет ли этот же самый человек ликовать вдвойне, как и родители Сергея, как и его коллеги, как и все люди, что полагали его безумцем?

А затем последовали уговоры друзей и коллег, непримиримые споры с родителями. Он до последнего надеялся, что хотя бы отец поймет его, но тот не понимал.

– У тебя ипотека, у тебя работа. Алексей Викторович позвонил мне и сказал, что ты потеряешь должность…

– Не нужна мне должность…

– И работа не нужна?

– Работу потом найду!

– Как легко все у тебя! Да как тяжело потом будет восстанавливать все, что потерял из-за глупой фантазии. Я тебе говорю как человек, проработавший в системе всю жизнь: не бывает сказочных исцелений, если бы существовали методы лечения, все бы…

– Я это уже слышал тысячи раз! – взревел Сергей, мгновенно багровея, словно он еще до начала разговора был на взводе и вот теперь легко зажегся от единой искры. Если на работе он еще мог сдерживать свою ярость, происходившую из полного бессилия убедить окружающих в своей идее, то дома он дал ей совершенную волю. – Все это мне известно! Что нового ты можешь сказать?

– Ничего! – вскричал Владимир Олегович, которого поразил тон сына. Хотя он давно привык, что Сергей воспринимал их с Ольгой Геннадьевной советы в штыки, все же каждая такая вспышка гнева глубоко задевала его. – Кроме того, что ты не герой, чтобы полететь на другой конец света и привезти чудо-протокол. Ты обычный человек, который возомнил о себе черт знает что… лишь оттого, что ты врач, ты не обязан вылечить свою женщину. Если бы это так работало, то никто бы никогда не умирал, все бы врачи уже нашли способы исцелить своих близких.

– Как ты не понимаешь! – вскричал Сергей. – Дело не во мне! И даже не в Вере! Это просто удача, это… удача, что есть такой способ… простой метод лечения, и он дан людям… Как глупо не использовать его!

– Не бывает в жизни, чтобы все было так просто, это ловушка, заманиловка…

– Пап, ты неисправим! – воскликнул рассерженно Сергей.

К тому моменту он уже в пух и прах рассорился с Ольгой Геннадьевной, а теперь добавилась и ссора с отцом. Как это было излишне в его положении, как это было ему не нужно, как чрезмерно! В глубине души колыхалась обида на родителей за то, что в столь решительный для него час они не только не поддержали его, но и вымотали все нервы, отчего в нем воцарилось какое-то эмоциональное бессилие, опустошение. Он быстро взял бумажник, обулся и хотел было выскочить из душной квартиры без лишних слов. Но родители шли за ним по пятам.

– Сережа, ну скажи мне, разве я не прав, что переживаю за твою будущность? – сказал отец, бросившись в последний раз убедить его. – Ведь второго шанса так взлететь в должности уже, может, никогда не будет… Разве можно рисковать, не имея никаких гарантий?.. Ведь врачам и так тяжело дается их профессия – сколько нервов, ответственности, да и зарплата нижайшая… Ведь должность!.. – говоря последнее слово, отец побагровел, протянул к нему трясущиеся руки, словно взывая к нему всем своим существом.

Сергей отвернулся от них и распахнул дверь, а затем, поколебавшись, все-таки повернулся и сказал, нарочно глядя только на отца, но не на мать, на которую был зол больше всего:

– Знаешь что, пап? В том, что ты говоришь, так много правды… но как мало в этом доброты и совсем нет стремления изменить мир.

И он ушел, намеренно стремительно, чтобы больше ничего не услышать от них.

Оставалась лишь Вера. Если и она заупрямится, если и она растопчет его мужское самолюбие, гордость, если и она втопчет в грязь его мечту, его цель, то он… Неужели сдастся? Неужели передумает? Такой глупости с ее стороны он не вынесет, он не сможет остаться с ней, если и ее мозг закостенел, как у тех, других. Нет! Тогда останется лишь одно, отношения их будут обречены, это точно. Так думал он, спускаясь по лестнице, выходя из подъезда, садясь в машину и не помня, как он спускался, как выходил из подъезда, как садился в машину. Кругом как будто установился густой и беззвучный туман. Но неожиданно туман рассеялся, Сергей вдруг вспомнил, что он делает и где он, когда услышал гудки телефона и голос Веры. Да ведь он сам позвонил ей! С трудом он сообразил и сказал, что сейчас приедет и что им нужно поговорить.

Но лишь только он включил зажигание, как его прошиб пот, в глазах на несколько мгновений потемнело. Вдруг он понял, что вся та ненависть, от которой он теперь задыхался, – ненависть к людям, которые не только не поддержали его, но еще и отговаривали от поездки, – имела противоположный эффект. Если бы не она, то, быть может, не было бы в нем жгучей страсти, не было бы желания перевернуть мир, но сделать по-своему, вопреки советчикам. Он быстро открыл окна, чтобы выгнать духоту из нагретого на солнце салона. Прохладный августовский ветер взбодрил ум, успокоил нервы. Он двинулся к Вере.

И в эти самые минуты, непостижимо долгие, его преследовали уничтожающие счастье мысли. Если Вера не поймет его, если засмеет, то он откажется от нее, откажется от всей идеи и с чистой совестью останется в Москве, будет строить карьеру, а она, неблагодарная, пусть живет дальше, как хочет, – это будет ее выбор, это будет всецело ее вина.

Но нет! Как можно было отказаться от всего лишь потому, что Вера еще молода, уперта и наивна? Разве это не новое оправдание его собственной лени и подсознательному желанию оставить все так, как есть, да еще и сбежать от любимой женщины, у которой проблемы со здоровьем? Можно было в мечтах говорить все что угодно: что он может быть жестким, что он способен на этакую подлость и оставит ее в час нужды, – но здесь, в реальности, в серых улицах Москвы, еще пока окрашенных зеленью скверов, аллей, парков, он уже знал, что не способен ни на одну из своих угроз. Нельзя было допустить в себе слабость, нельзя было использовать сомнения других людей, чтобы укрепить свое собственное сомнение. Вот в чем был арифметический просчет. Сомнения других людей и свои нельзя было суммировать. У них была только одна ячейка в уравнении!

Он должен был быть жестким прежде всего по отношению к себе, к своим планам, намерениям, а не к ней, женщине, он должен был вышколить себя, свою волю. Сергей знал наверняка: если сейчас не пойдет до конца, то и всю оставшуюся жизнь будет сдаваться при первой же трудности. А жизнь, как он только недавно говорил Алексею Викторовичу, и без того с головокружительной скоростью вытекала из его ладоней, и он не в силах был замедлить ее ход. Как легко было сказать: те или другие ученые, деятели – были героями, а я – нет, я родился простым человеком, как и миллионы, миллиарды людей вокруг меня, и нет моей вины в том, чтобы быть заурядным и уклоняться от добра. Стало быть, мне можно отступиться, мне можно переменить решение, выбрав жизнь обывателя, пользоваться плодами достижений других людей – и никогда не сделать ничего собственного.

Но, быть может, все было заблуждением: в том, чтобы просто поехать в Бразилию и получить лицензию, не было ничего героического. Это не был поступок. Это было просто действие. Он просто поедет. Просто пройдет обучение. Он просто вернется домой. Как легко все зазвучало при такой постановке вопроса, без налета завышенной важности. Наверное, все самые значимые поступки в жизни человека именно так и происходят – человек просто делает то, что делает, не мучаясь при этом от сознания собственной исключительности, – подумал он.

Вдруг Сергей с какой-то чистой ясностью сказал себе, что героизм не в том, чтобы родиться особенным, под особой звездой, – он в том, чтобы в нужный момент сказать себе: если не я, то никто. Нужно наконец перестать оглядываться по сторонам и искать людей, на плечи которых можно переложить трудные задачи.

А еще смелость в том, чтобы знать, что из твоего горения, из твоей жажды совершить поступок может ничего не выйти… «Но нет, если думать об этом слишком долго, если настаивать в душе на поражении… то я в итоге отступлю, ведь я даже билеты еще не купил, все малодушничаю», – решил Сергей и запретил себе думать о возможности неудачи. Был и еще один вопрос, спрятавшийся где-то в глубине его сознания. Вопрос этот был о том, раскрывать ли перед Верой все карты, поведать ли ей о повышении, которое он потеряет. «Нет, что же это я, в самом деле? – тут же сказал он себе. – Цену себе набить хочу? Да только ее с ума сведу, и она запретит мне лететь! Или на нее ответственность перекладываю? Так и этого нельзя делать, и это не по-мужски. Нет-нет, об этом вернее всего молчать вовсе, ни слова не обронить».

Однако даже несмотря на все внутренние запреты, на всю его решимость, он чувствовал, что сама эта решимость еще ничего не значила, как не значили и его слова, сказанные родителям в сердцах и с важностью – в кабинете Алексея Викторовича. Все это можно было переиграть, все можно было отменить при желании. Он не мог до конца знать, как поступит, если Вера не поверит в него. Быть может, тогда-то он и скажет ей о повышении – мол, смотри, ради тебя на что иду, а ты!.. Нет, тогда все превратится в фарс, дешевую мелодраму… если уж решил молчать, то молчать совсем, без условий.

А затем другая мысль из глубины подсознания резанула по сердцу: быть может, наоборот, он уже знал, как поступит, если она рассердится, всегда знал, потому вся надежда и была на одну Веру. Что она скажет? Что она решит?

И все это он вывалил на нее в сквере, в огне рябин, почти не щадя ее. И вдруг Вера осознала с какой-то кристаллической прозрачностью, что все решения свелись к ней одной: как она скажет, так оно и будет. Они очень долго говорили, и Вера все спрашивала его, задавала вопросы, но так тихо, безжизненно, будто она впала в транс и ничего не чувствовала. Он не узнавал ее: его ли это Вера, почти ребенок, капризная собственница, в чем-то эгоистка, необоснованно требовательная к нему, ревнивая до его внимания и его времени? Неужели болезнь, или лекарства, или его пренебрежение ею в последние месяцы прибили в ней желание ворчать, привередничать и доводить себя до исступления обидами на него?

Они сидели втроем, Лиза затихла и не произносила ни слова. Теперь она была уверена, что Сергей зря ее остановил и что ей нужно было вовремя уйти, ведь эта сцена не касалась ее, и она не знала, зачем она слушает их разговор. Казалось, это поняли и сами Сергей и Вера, потому как совершенно забыли про нее. Но теперь уйти значило прервать их, обратить на себя внимание, а Лизе, наоборот, хотелось провалиться сквозь землю и незаметно ускользнуть от них.

Она отвлеклась и не слушала их более, разглядывала свои посиневшие от прохладного ветра пальцы на ногах, рассматривала свой аккуратный педикюр. Думала о том, что они с Верой оделись не по погоде, не учли, что лето заканчивается и погода меняет свой настрой. Обманчивое солнце грело будто сквозь холодный покров. Если она, Лиза, еще не заболеет, то как же Вера в ее платье с голой спиной, не станет ли ей еще хуже? Быть может, пойти за кардиганом для нее? Но она не могла решиться встать со скамейки, казалось, она теперь была заложницей их сложных противоречивых отношений, столь непохожих на отношения обыкновенных людей. Она будто вросла в скамейку.

В тот самый момент, как она смотрела на свои худые пальцы на ногах, на розовый лак на ногтях, внимание ее привлек молодой мужчина, проходивший мимо. Он задержал свой взгляд на ней, и она приподняла голову, сразу узнав его и закусив губы. Он уже прошел мимо, как вдруг, видимо осознав, что увидел ее и что это что-нибудь да значило, сделал шаг назад.

Это был Александр. Он стоял в проходе рябин и бесстыдно смотрел на них. Лиза замерла. Она еще никогда не видела таких сцен, и ей стало страшно, потому что чувствовала, что Саша не совсем обычный человек, он, вероятно, имел какое-то психическое расстройство, иначе бы не вел себя так с Верой все прошедшие годы, а потому она не знала, чего от него ждать теперь.

Сергей и Вера были настолько увлечены разговором, что не сразу заметили его. Но когда увидели, Сергей моментально вспомнил Сашу, его спортивную фигуру, широкие плечи, кривые скулы, злой тяжелый взгляд, который жег людей, – все это было не забыть. Он уже видел его несколько месяцев назад. Вера что-то шепнула ему на ухо.

– Я сейчас, – он поднялся. В этот самый миг Вера схватила его за руку, испугавшись:

– Нет, Сережа, нет…

– Все будет хорошо, мы только поговорим, мама мне уже все рассказала о его новых домогательствах, – он сказал ей резко, словно его унизил ее страх за него, да еще и перед бывшим ухажером. Она одернула себя: Сергей был мужчина, хоть и интеллигент, а она все время как будто забывала это, и даже более того, он уже знал о сообщении Саши, – конечно, Ольга Геннадьевна не упустила шанс влезть в их отношения! – а все-таки он не ревновал и не подозревал ее ни в чем, как она боялась. Как это все в ней было еще по-детски! Ведь и правда, с чего бы Сереже ревновать, когда он уверен в ней и ее чувствах? Они ушли в другую часть сквера, чтобы никто не слышал их. Вера почувствовала, как от волнения зазвенело в ушах, Лиза дотронулась до ее руки и сказала:

– Давай понаблюдаем за ними, что они делают, а? Мне страшно, все-таки этот Саша сегодня был на взводе, вдруг они подерутся, вдруг он ножом его…

– Что ты! – вскрикнула Вера с раздражением – ей и без домыслов подруги было нехорошо.

Внезапный порыв ветра прошелся по всем липам, по рябинам, и они загалдели, словно стая птиц. Девушки встали и вышли из своего закоулка, они теперь растерянно смотрели по сторонам, пока не увидели в отдалении, за живой изгородью, две высокие фигуры: одну толстоскулую, широкоплечую, и другую – более тонкую, более хрупкую, но все-таки уверенную в себе. Сергей смотрел на противника прямо и выглядел совершенно спокойным.

– Вот вы где! – внезапно раздался голос откуда-то сбоку. Молодые женщины оглянулись и увидели Татьяну Викторовну в ярком элегантном спортивном костюме и белых кедах. – Я вам звоню-звоню, а вы не слышите ничего. Так и думала, что ты выскочишь голой! Держи скорее, – она протянула Вере ее длинный плотный кардиган. Та быстро накинула его себе на плечи, уже чувствуя, что холод прошелся по костям и завтра она пожалеет, что в таком легком платье вышла на улицу. Губы ее стали синими.

– Что же он? – спросила Татьяна Викторовна. – Все, ушел? Расстался? Что сказал? Не тяни!

Вера с непониманием смотрела на мать. Мысли ее были так далеки от ее вопроса, что она уже забыла, что сама внушила ей это заблуждение утром.

– Он уедет в Бразилию, он будет учиться какому-то новому протоколу, – наконец сказала Вера. – А потом приедет и будет лечить меня сам, уже с лицензией.

– А ты что? Поверила? – с вызовом сказала мать.

– А почему мне не поверить?

– А ты, Лиза, веришь ему? – Татьяна Викторовна повернулась к подруге дочери. Та встрепенулась и широко распахнула свои большие глаза.

– Я не знаю, странно это все, конечно, но что же остается? – выдавила Лиза наконец. До того момента, как мать Веры усомнилась в Сергее, сама она не сомневалась в чистоте его намерений, но стоило более мудрой женщине лишь озвучить их, как она поверила, что и сама чуяла что-то неладное во всей этой истории. Истоки ее колебаний сводились к тому, что Лиза никогда не понимала Сергея – ни в беседе, ни по рассказам Веры, а сейчас тем более понять его не могла.

– А что странного? – сказала так же с вызовом Вера. – Он все объяснил, как это работает, какая высокая эффективность.

– Почему тогда об этом методе твой ревматолог не в курсе?

– Потому что протокол еще не признан мировым сообществом.

– Вот оно что! Ерунда это все, – сказала Татьяна Викторовна. – В облаках витает твой Сережа, как и тогда с этими акциями МММ. Хватается за любую соломинку, лишь бы не быть с тобой тогда, когда он тебе так нужен. Разве этого ты хотела бы от своего мужчины?

– Нет, совсем не этого, но что мне делать, скажи на милость? – неожиданно разъярилась Вера.

– Борись за него, не отпускай его за тридевять земель! Там он познакомится с кем-нибудь… вы и так почти не видитесь. Охмурит его какая-нибудь бразильянка, он останется там, и что ты будешь делать?

– Это и правда опасно, – заключила вдруг Лиза. – За границей легко влюбиться в кого-то. Там своя атмосфера. Тем более, ты же знаешь, – намекнула она, смущаясь Татьяны Викторовны, – вы… не живете вместе. Для мужчины это крайне важно.

Вера закрыла глаза – казалось, ярость разрывала ее на части, но она изо всех сил старалась не кричать на мать и на подругу, все-таки они были не дома. А злилась она прежде всего оттого, что и сама была в смятении, и они говорили очевидные вещи, которые она и без них понимала прекрасно, так зачем было их озвучивать? Чтобы только усугубить ее положение и еще больше омрачить ее думы!

– Вера, неужели ты не любишь его? Тебе как будто все равно, что он бежит от тебя на другой конец света, – продолжила Татьяна Викторовна. – Похоже, ты не так сильно дорожишь им.

– Мама! Как ты не понимаешь! – вскричала Вера, ее глаза, казалось, искрились от гнева и какой-то невозможной страсти, горения ненависти и любви одновременно. – Вся моя… Душа! Заключена в нем. Мне нет жизни без него, нет смысла, потому что я знаю, что он такой один в целом свете, и я хотела бы каждую секунду своей жизни быть с ним…

– Ну так борись… – не выдержала Татьяна Викторовна, – пока у тебя есть над ним хоть какая-то власть, будь хитрее, обольсти его, ведь ты женщина… Но не сдаваться же тебе… Что будет, если он сейчас уедет и совсем бросит тебя, неужели ты опять вернешься к этому тирану, я с ума сойду, если так будет…

– Не буду бороться! – вскрикнула Вера.

– Но почему? – спросила Лиза.

– Что же вы, сговорились мучить меня? – воскликнула Вера. – Вы не понимаете его, не можете понять, никто не может: ни его друзья, ни коллеги, ни руководитель, ни родители. Но он мне сказал, что верит, что я постигну. И я бы не постигла, как и они, другие. Но я захотела понять, потому что увидела его одиночество. И тогда-то поняла. Он все еще любит меня, но даже не столько меня, сколько саму идею – вылечить меня, как больную, как своего пациента, как одну из многих больных. И мне это только что было обидно, меня парализовало от горечи, от несоответствия наших с ним чувств друг к другу. Я решила, что моя любовь к нему – это целый мир, а его любовь ко мне – лишь маленькая доля его любви к миру. А потом на меня нашло такое отупение, все чувства стерлись, наступило такое безразличие, все показалось пустым, бессмысленным, будто сейчас брошусь под машину, и все! А потом подумала, что и этого не сделаю, потому что и в этом для меня нет смысла. Я никогда не заставлю его любить меня так, как я хочу. Потому что он другой человек, другой ум. Я не смогу властвовать над ним безраздельно. Эта мысль, такая простая, такая банальная, она как будто что-то сделала со мной, с моими глазами. Я будто прозрела и увидела все по-другому. Я поняла вдруг, что я – это не только мое тело, не только мозг, в котором заключены душа, мысли, память. Я больше этого тела, я сильнее своего недуга и своей немощи. Мое «я» бескрайне, мой внутренний мир безграничен, и в нем мое «я» ничем не болеет. И он, Сережа, это скоро всем докажет. Он приедет и докажет, что не существует болезней. Есть только незнание, черные дыры науки. И тогда-то до меня наконец дошло еще и другое: он любит меня не меньше, чем я его, а просто по-другому. Вот в чем все дело.

Лиза и Татьяна Викторовна были поражены ее рассказом, в котором они, казалось, понимали не все. Но все-таки были поражены. Они слушали ее, как завороженные. И долгая пауза, которую сейчас Вера выдержала, чтоб сглотнуть слезы, подступившие к горлу и уродовавшие голос, вызвала еще большее напряжение. Наконец Лиза не выдержала:

– Как «по-другому»?

– Сережа… любит не столько меня, сколько… он растворился в духовном мире. Он здесь на земле физически, но духовно не здесь, он как бы разбивается на тысячи частиц и думает обо всем сразу. Но каждая его частица – это целый мир. И если он отдал одну из них мне – то это не значит, что он любит меня меньше, чем я его. Быть может, наоборот, это я люблю его меньше, потому что меня в духовном мире меньше, чем его. Мне кажется, я впервые кого-то поняла по-настоящему сегодня. Я поняла, что нельзя ему препятствовать ни в чем. Наоборот, такого человека надо во всем поддерживать, что бы он ни решил в своей одержимости. А еще я вдруг осознала, между делом как будто… почему люди друг друга никогда до конца не понимают. Потому что все подходят друг к другу с позиции учителя и никогда – ученика. Мы никогда не признаем, что человек рядом умнее и больше нас. И стоило мне только наконец сказать себе сегодня, во время моего совершенного отупения: а что, если… если Сережа намного умнее меня, но я этого не могу понять, потому что сама я меньше его и не могу охватить его величины своим маленьким взглядом? И тогда мне открылись новые горизонты, способность постигнуть больше, чем я уже постигла… Если же я сделаю, как вы говорите, если я буду твердить ему то же, что твердят другие: что протокол не признан, что чудес на свете не бывает, что вылечить неизлечимую болезнь нельзя, если только это не будет целый институт сотрудников, работающих над лекарством… Если я все это повторю бездумно за другими, то я поставлю ему рамки, границы, которые ему совсем не нужны… Я и сама не стану лучше, и его уничтожу. Вы его осуждаете за его одержимость, все вы, потому только, что не понимаете, что он во всем умнее нас с вами. Мы для него как дети, которые мешают взрослому работать.

Вера говорила теперь уже не сбиваясь, на одном залпе, боясь упустить мысль, боясь забыть, что она так жаждала наконец выразить. Но вот, кажется, все слова были сказаны, и она в напряжении смотрела на них, ожидая новых возражений и упреков. Но они обе молчали. Их губы стянулись, а глаза были прикованы к ней. Но в этом молчании Вера поняла, что это были уже другие взгляды: взгляды людей, которые чуть высунулись из коробочки и что-то новое поняли о жизни, пусть и далеко не все.

– Вера, ты же знаешь… – сказала Татьяна Викторовна. – Если Сережа действительно вылечит тебя, я буду только рада.

В этот самый момент к ним подошел Сергей, и они уже больше не могли при нем ничего сказать. Саша исчез, но они все забыли о нем, и никто даже не спросил, как прошел разговор. Только Сергей имел значение теперь.

Он вдруг обнял Веру сзади за талию, а ведь он никогда почти не касался ее, если только она сама не льнула к нему, и от этого жеста, от его рук горячая волна тепла прошла по ее телу: от талии она прошла по бедрам, по спине, шее. Да, в эти минуты волнения и бурления жизни, споров, планов, которые стали вдруг так осязаемы, так реальны, словно можно было дотронуться до них рукой, она вновь забыла о боли, усталости, болезни, побочных действиях лекарств.

– Пойдем покупать билеты? – шепнул он ей.

Она чуть обернулась к нему и прошептала в ответ:

– Ты не пошутил насчет того, чтобы переехать на время к нам?

– Нисколько! Оставшееся свободное время хочу провести с тобой.

– Зайдем только в магазин, закупимся, накроем на стол – столь важное решение нужно отметить, – предложила неожиданно Татьяна Викторовна, а затем с шутливым осуждением добавила: – Вы, молодые ученые, никогда о материальном не подумаете.

– Как ты здорово придумала! – воскликнула Вера. – Алкоголь и сок мне нельзя, Сергей не пьет, но я хоть посмотрю, как вы с Лизой отводите душу за шампанским. С ним всегда ощущение праздника.

И они все вчетвером пошли к близлежащему магазину. Теперь, когда все вопросы и разногласия были решены, буря улеглась, сама природа будто успокоилась, ветер стих, листья перестали шумно шелестеть, лишь только изредка чуть трепетали. При выходе из мрачного сквера они увидели, что солнце разыгралось по-летнему, оно обдало их всех жаром. Но и Вера, и Сергей улыбались хотя и вольно, но с некоторой скованностью: упразднение всех лишних и побочных вопросов в их умах обнажило с явственной прозрачностью один-единственный вопрос, который мог стоять теперь в их жизни.

Словно все остальные вопросы до этого затуманивали и оттесняли собою только его – вопрос, образующий их счастье, потому как ответ на него мог успокоить Сергея и прекратить его поиск или, наоборот, сделать его поиск бесконечным… Но теперь ничто более его не заслоняло, он предстал перед ними в самом своем чистом и пронзительном виде.

Но как нескоро они получат свой ответ! Как долго еще ждать, как долго мучиться неведением! Обещанный Сергеем год-два лечения не мог пробежать за один миг, за один час: они будут страдать, изнывать от ожидания – этого было не отнять.

Не существовало такой таблетки на земле, которая могла бы за один день избавить от томительного ожидания приговора. А как хотелось, чтобы она была!

Глава четырнадцатая

2020 год, август

Весь день шел дождь, мелкий, моросящий, чуть раздражающий дождь – столь редкое явление на западном побережье острова Тенерифе, – из-за этого почти никто не гулял, лишь любители свежего воздуха да те, в памяти которых была слишком сильна несвобода во время карантина, и кто оттого гулял в любую погоду, словно боясь повторения заточения. Но только дождь прекратился, как радостное летнее солнце выплыло из-за похудевших туч и начало жечь асфальт, как выходит из детской ребенок после ссоры, когда верит, что родители больше не сердятся друг на друга, – недавний миг катастрофы на контрасте лишь усиливает счастье, делает его безраздельным и жгучим.

Вечерело, закат начинался раньше, чем в июне и июле. Юля отправилась на прогулку вместе с Алиной и Костей. Она оделась потеплее, но напрасно: в воздухе стояла влажная духота, и ее кеды были ни к чему – вода мгновенно сбежала с мостовых в канавы и каналы, а солнце прогрело асфальт настолько, что влага быстро испарилась, будто ее никогда не было и не было дождя.

Постепенно солнце стало клониться к горизонту, прожигая дальние облака золотым свечением. Оно тянуло к ним свои лучи, к их кедам, шлепкам, но уже почти не касалось их ног, лишь отбрасывало длинные причудливые тени от предметов. Где-то вдали, на самой кромке черты океана, проплывали яхты – свободные, вольные, словно ветер. Но нигде не было видно былых гигантов-пароходов, рассекающих туманный горизонт, который словно осиротел без них, как осиротел сам остров без былого потока туристов.

Они закончили прогулку в баре на побережье, в том самом элитном доме, что смотрел на дикий пляж и огромное плоское плато из лавы – излюбленное место жителей и туристов.

– Как Катино здоровье? – поинтересовалась Алина. – Почему она сегодня с моими детьми не захотела играть в бассейне?

– Что-то она нехорошо себя чувствует, – ответила Юля. – Кашель, зеленые сопли. Кто-то заразил ее, и я уже пожалела, что разрешила ей ходить в бассейн. Из-за того что отели не работают, у нас в комплексе полно туристов, детей из разных стран… В основном из континентальной Испании, конечно, но все же. Вот кто-то и принес инфекцию, бактериальную скорее всего. Хорошо хоть, тест-полоски нормальные… – «Были», – подумала тут же Юля, вспомнив, что уже два дня не проверяла Катю, а ведь у нее и без того цвет полосок стал чуть хуже в последнее время. А теперь еще инфекция – вдвойне опасно. Но ее споры с Йоханом по телефону, работа – все это выбило ее из колеи. Она жила словно в тумане, откладывая самые важные дела на потом. А вечером ей только хотелось забыть обо всем и не помнить, просто не помнить.

Константин заказал вино и большую пиццу на всех, отчего Алина запротестовала.

– Есть мучное на ночь! – воскликнула она и ущипнула Костю за живот. Он смутился, но не расстроился.

Он и правда стал поправляться в последнее время: то ли карантин, то ли спокойная семейная жизнь, то ли возраст, то ли все эти факторы вместе разом повлияли на него. Алина же тщательно следила за собой в силу с годами выработанной привычки выглядеть прекрасно, что бы ни случилось, и уж если даже самая большая катастрофа в семейной жизни не смогла ее три года назад обезобразить, то ни возраст, ни карантин тем более. Она закинула ногу на ногу, и подол длинного платья раскрылся, обнажая ее длинные тонкие смуглые ноги.

– Ты уже слышала про Марину? – спросил Константин Юлю.

Она кивнула.

– Алина обзвонила всех наших знакомых в городе и даже за его пределами. Надеется как-то помочь.

– Не получается ничего, – сухо сказала Алина. – Пока что глухо. Многие обещали помочь, но никто не перезванивает. Так, наверное, всегда бывает. Сначала все загораются, а потом начинается… свои проблемы, зачем кому-то помогать…

– Вот ты, кажется, и нашла свое предназначение, – неуверенно сказала Юля.

– Что? – Алина не поняла сперва, а затем, поняв, грустно засмеялась. – Разве это предназначение? Так только… залатываю дыры, пока открываются новые…

Костя не понял их полунамеков, но не стал спрашивать. Юля закрыла глаза, с силой сжимая веки. Отнять детей у матери – это ли не ад на земле? А раз так, она ничего не знала о мучениях. Но что же Марина? В памяти всплыл их последний разговор, и она вдруг подумала зачем-то жестокую вещь: не хотела ли Марина, чтобы детей изъяли, не это ли была ее цель еще совсем недавно и не обрадуется ли она, когда у Алины не получится помочь ей? Как все сложно и запутанно было в этом мире, и как ей не хотелось при этом, чтобы ее догадка попала в цель: нельзя было так думать про Марину, ее Марину, она не могла хотеть расставания с детьми. И что за червь внутри нее предлагал такие пошлые мысли про подругу?

Горизонт алел, и на душе становилось чуть покойнее от этого пожара. В баре нарастал многоголосый шум, смешанный со звоном посуды и бокалов, посетители прибывали. А Юля в душе разрывалась на части – этот закат… или встреча с друзьями, с их слаженной семейной парой, теперь совершенно беззаботной, тревога за Марину и ее детей возмущали в груди неясные сомнения и колыхания.

Когда Алина и Костя пошли внутрь ресторана в поисках туалета, она, не в силах сидеть спокойно на диванах и ждать их, встала и направилась к каменной ограде, отделявшей берег от голых скал и океана. Она смотрела на переливы алого, рыжего, желтого в густых облаках, будто прислонившихся к глади океана, и вдруг заметила очертания туманного острова вдали. Жили ли там люди или это был пустынный остров? Почему они никогда там не были, ведь он, быть может, настолько дикий, настолько сохранивший первозданное буйство природы… Вдруг она увидела, как вдали загорелись огни, забрезжил слабый свет, точечно, но эти огни горели все в одном месте. Значит, то был прибрежный городок.

Внезапно в памяти всплыли моменты из детства, когда она скучала дома без братьев и сестер и подолгу смотрела в окно темными вечерами, изучала золотые загадочные огни окон соседнего дома, все рисуя себе какую-то невообразимую сказочную в них жизнь, какие-то счастливые семьи, хороших родителей, послушных детей, море игрушек, игр, безудержное веселье. Все тогда казалось: живут же люди где-то там, вдали! Почему и они не могут так славно жить? Почему у них непременно тоска, проблемы, безденежье, ссоры, скука?

И сейчас грудь невольно наполнялась вопросом: как так выходило, что там вдали, где трепыхались огни, люди жили по-настоящему, не ведая проблем, они любили по-настоящему, они совершали большие поступки, проходили через невероятные приключения, а здесь, на их берегу, все было через боль, через муку, лень, сонливость, усталость, расставания и проблемы – неразрешимые проблемы? Но теперь-то она выросла и знала, что можно обойти весь бескрайний свет, пересечь безбрежные океаны, облететь дальние страны и райские острова, но везде будет непременно одно и то же: проблемы, боль, тоска, думы о завтрашнем дне, вдобавок еще и новые тревоги: вирус, страх смерти, разрозненность людей.

Океан ревел внизу, заглушая голоса людей, и она радовалась этому шуму: ей не хотелось никого слышать, лишь только внимать этому ропоту, словно он мог пробудить в ней ясные ответы. Разойтись или нет? Необходимость или блажь? Думать о Кате или перестать трястись над ней? Желать исцеления или смириться с неминуемым ухудшением ее здоровья, отказом почек, трансплантацией?..

В этот самый момент она краем глаза заметила, что рядом с ней возник бокал белого вина. Решив, что это Костя и Алина к ней подошли, она обернулась наполовину, но тут же поняла, что ошиблась: то был иностранец в рваных джинсах и с бритой головой, тот самый, что этим летом неотступно следил за ней, стоило ей появиться в городе одной. Он без слов вручил ей бокал белого вина, в другой руке его был второй бокал. Юля, сама не ожидая от себя подобного, оробела и оглянулась назад: ее друзья еще не вернулись, отступать было некуда. Незнакомец улыбался по-доброму, без скрытых намеков и заигрываний, которые были бы ей – она была уверена – крайне неприятны.

– Ваш муж уехал, – сказал он на английском с небольшим акцентом, – а вы остались.

– Откуда вы знаете? – спросила Юля и бросила на него резкий взгляд. Потом она посмотрела на свой бокал и смутилась: ей, как девчонке, было страшно пить из него. Во всей этой ситуации ее что-то не устраивало, но она еще не ухватила эту мысль и потому не могла ее озвучить. Что-то раздражающе играло на струнах нервов.

– Я видел вас вместе. В этом городке все друг друга знают, тем более сейчас, когда туристов почти нет. Я Юрген, простите, а вас как зовут?

– Юлия. А вы, значит, не турист?

– Нет, я работаю удаленно, поэтому решил в январе переехать сюда из Бельгии. Я финансист, знаете ли. Это дает большую свободу. Жить в этом доме, например, – и он указал на виллу с элитными апартаментами. – А после моего переезда на Тенерифе здесь такое началось… Дом почти пустой, я в нем обитаю подобно единственному выжившему.

– Удачный момент вы выбрали, ничего не скажешь.

– Как понять, когда момент удачный, а когда нет?

Он довольно равнодушно пожал плечами и ловко скользнул глазами по ее телу, скрытому длинным летним бежевым платьем, – тоже довольно равнодушно. Казалось, он не столько был заинтересован в Юле, сколько вообще в женщине, любой более-менее ухоженной женщине, и это не могло не задеть ее.

– Вы сердитесь на мужа, – сказал он вдруг.

– С чего вы взяли?

– Это чувствуется по всему. Я не так молод, как может показаться. Мне уже шестьдесят лет.