#на краю Атлантики Лазарева Ирина
– Я тебе страшную вещь скажу: Женя выгнала Эдуарда из дома и теперь сама работает, причем сидит с тремя детьми одновременно.
Мгновение Юля молчала, не понимая, о ком толковала Марина. Ее Женя была неспособна на такой поступок. Ведь она была христианкой и была категорически против разводов.
– Как это возможно? Неужели… она полюбила кого-то?
– Полюбила? – Марина расхохоталась.
– Тогда он полюбил кого-то? Он изменил ей? – Юле самой когда-то изменил первый муж, то же случилось и с Алиной, а теперь с Женей, все логично… Не логично только то, что Эдуард был на это не способен… Неужели и такого целостного человека могли сбить с пути, очаровать, соблазнить? Если так, то в этой жизни никто не был застрахован от предательства, – думала Юля, потрясенная откровениями подруги.
– Я не знаю, – сказала, наконец успокоившись от смеха, Марина. – Она не говорит мне. Вроде бы нет.
– Тогда в чем дело?
– Я же говорю: не знаю! – воскликнула Марина. – Я сама хочу понять, но Женя молчит как проклятая.
– И она не простит его?
– Похоже, что нет. Уже сколько недель прошло… Юля, может быть, она тебе скажет? Может, я смогу чем помочь, помирить их? Вот знать бы только, где собака зарыта: почему они поругались?
– Я попробую.
– Вообще, позвони ей даже просто так. Она так накричала на меня в первый раз по телефону, что теперь разговаривает сквозь зубы. Позвони, просто чтоб поддержать. Женя с ума сходит с тремя детьми, дистанционным обучением и работой. – Последние слова Марина сказала так обреченно, выдавая себя полностью: она сама прочувствовала каждое слово сполна.
Юлю насторожил ее тон.
– Хорошо. А как ты сама?
– Как сама! – Марина засмеялась. Но это был горький, неприятный смех. – По-разному бывает. Дети не слушаются, ты же знаешь. Но если раньше можно было отвести их в школу, где с ними занимались, где можно было и репетитору доплатить за занятия, где они и домашнее задание делали, то сейчас – все самой. Все! Причем когда они были в коллективе, они хоть как-то стремились делать уроки, чтоб не отставать от класса, а сейчас у них такой мотивации нет, – Марина с особенным ударением произнесла последние слова. – И как, извините меня, я должна донести до детей, которые большую часть жизни были брошены и только два года в семье, что им нужно учиться? Что это важно, что от этого зависит их будущее? Ну ладно, сейчас школа закончилась, каникулы, так эта работа из дома, нет летних лагерей… Я все понимаю: вирус, люди умирают… У меня подруга матери скончалась недавно… Но разве это выход? Закрыть школы, институты, лагеря? Ты сама училась, ты же знаешь, что без учителя, который смотрит тебе в глаза, все объясняет, требует, не будет нормальной учебы!
– Полноценной точно не будет. Хотя Катя самостоятельная, с математикой уже начались провалы под конец года. Мне пришлось подсказывать ей, объяснять. Она не понимала сама по учебнику. Это точная, но настолько абстрактная наука!
– Вот и я о чем! Только у меня таких двое, и они не послушные и умные, как твоя Катя. Да и я – не ты! У меня нет такого терпения! Сначала на работе всю душу вытрясут своими отчетами, а потом дети. Если бы мои еще тихо себя вели, так они то ссорятся в хлам, то играют, то носятся по квартире, как неугомонные. Нет, это выше моих сил, просто выше всего! Я одного не понимаю, Юль. Знаешь чего?
– Чего?
– Почему все вдруг решили, что нужно умереть от страха, запретить всем жить, лишь бы избежать возможной смерти. Неволя и сама неволит. Я вот маски не ношу, людей не боюсь, толкотни тоже. Если завтра откроют там… кино, театр, концерт – я первая побегу. И когда вот встречаешь бабушку такую в подъезде, которая готова тебя съесть за то, что ты без маски, то хочется сказать ей: от смерти не убежишь вообще-то! Кого мы пытаемся обмануть? Что, они правда остановят пандемию? Ага! Размечтались! Сколько ни пытались, что-то у них никак не получается! Даже огда по домам всех заперли. Такое ощущение, что специально всем через воздух распыляют.
– Ну, Марина, – с укоризной сказала Юля, которая была не согласна с тем, что не нужно носить маски, и с тем, что вирус распыляют, но слова Марины тронули что-то в ней, какую-то струну. Она стала перебирать воспоминания, одно за другим, как карточки, пока не нащупала одно, вырывающееся наружу. Да, это было вот что! Она вдруг вспомнила о Владиславе и Светлане.
– А что? Ты же не хочешь сказать, что согласна со всем этим дурдомом? – Марина говорила с вызовом, словно готова была драться за свою правду, но Юля не боялась перечить ей.
– Знаешь, Марин, я согласна с тобой. Была бы согласна. На 200 процентов. Если бы у меня не болела дочь и если бы не было высокой вероятности того, что на двух иммуносупрессивных препаратах она не переживет коронавирус. И мне просто страшно представить, каково тем, у кого есть еще более тяжелобольные в семье. Они совсем изолированы от мира. Любая вылазка может стать последней для них.
– Юля, Юля… Я, может быть, скажу сейчас очень жестокую вещь, но жестокость не отменяет истины: если умеешь бороться, то умей и умереть. Вольному воля, ходячему путь.
– Марина! – Юля опять воскликнула с укоризной, но не обиделась, зная, что та не могла иметь в виду вероятную смерть Кати, а говорила скорее в общем.
– Ладно, забудь. Просто тяжело это. Вся моя жизнь настолько изменилась с появлением детей, что я уже сама себе не рада. Без детей тоскливо, с детьми бодливо. Каково это рыдать и биться в истерике по ночам, оттого что не можешь терпеть вот это все? А главное, не выносишь саму себя, свою неспособность быть каменной, свою несдержанность, свою ярость… А ведь я не одна такая. Медленно сходят с ума все женщины этого никчемного мира. А быть может, и мужчины. Как, однако, измельчал человек, если остаться наедине со своими близкими для него – испытание! – сказала она со злорадством.
После этих слов они замолчали. И вдруг Юля задумчиво произнесла:
– Мы забыли свои корни.
– Что? – Марина не поняла ее и чуть растерялась.
– Мы забыли свои корни, забыли, что в деревенских семьях было и по десять детей, и не было школы… Справлялись как-то.
– Справлялись? – зло засмеялась Марина. – Я скажу тебе, родная моя, как наши предки справлялись: они били детей что есть мочи. И через это суровое воспитание добивались беспрекословного подчинения и послушания. Да разве сейчас так можно воспитывать? А мне – тем более. Ко мне и так опека часто является с проверками. Они приемных родителей так трясут, как кровных никогда не будут трясти.
– Но что же тогда делать? – Юля почувствовала внезапно, как на нее нахлынуло чувство вины за то, что она всегда жаловалась Марине, но никогда не понимала и не предвидела ее бед. Все они так привыкли, что проблемы могли быть у кого угодно, но только не у нее, человека, сохраняющего бодрость духа в любой ситуации. – Как тебе помочь, Марин? Может, воспитателя нанять или кого-то еще?
– Да! – махнула рукой та и откинулась на диван, держа телефон перед собой. – Ты думаешь, у меня только сейчас эти проблемы начались?
В эту минуту в комнату с криком ворвались дети. Аня побежала по гостиной и запрыгнула на диван. Едва не наступив на мать, она вскочила на спинку дивана. Следом за ней бежал Андрей и размахивал саблей. Марина тут же забыла про разговор и вскочила с дивана.
– Аня, ты в своем уме? Тебе сколько лет, чтоб так прыгать? Слезай, диван сейчас сломаешь.
Но Аня не слышала ее, потому что в тот же миг Андрей заскочил на диван и стал бить сестру игрушечным мечом.
– Получай, получай, дура! – кричал он с недетским остервенением. Аня визжала и пыталась закрыть себя от ударов руками. Марина схватила Андрея за руку.
– Андрей, прекрати! – закричала она. – Нельзя бить сестру!
– Пусти, я убью эту дуру! Она сломала мою шахту крипера!
– Какую еще шахту?! Уймись!
Но в одно мгновение, воспользовавшись тем, что Андрей отвлекся, Аня соскочила с дивана и несколько раз с силой ударила брата по голове кулаком. Марина взвыла от ярости.
– Да ты что, безумная! Нельзя бить по голове! Он… инвалидом… из-за тебя… Я не знаю… что с тобой сделаю сейчас! – Марина задыхалась от гнева. Теперь она схватила Аню за руку и оттащила ее от брата.
– На, получай! – Андрей бросился за ними следом, не думая.
Последняя капля терпения, какая была заключена в полном теле Марины, иссякла. Ничто не могло остановить их. Ничто. Они не понимали человеческого языка. Потому она взревела:
– Уймитесь оба! А не то я вас… Сейчас такое вам устрою! Это же надо! Я разговариваю! По телефону! Подруга, век не виделись! А вы! Калечите друг друга! Орете! Невоспитанные! Избалованные! Неадекватные!
Рев Марины всегда действовал на них как переключатель: они оба тут же затихли и виновато потупили взгляды. Когда Марина кричала, им казалось, что сама земля сотрясалась от ее гнева, стены квартиры прыгали перед глазами, раздвигались и задвигались, а внутри что-то обрывалось от страха.
– Вон из комнаты, и чтоб ни звука больше!
На крик жены из спальни вышел Виталий. Он стоял в дверном проеме, серьезный, суровый, но не злой. Он строго глядел на Андрея и Аню.
– Я вообще-то тут работаю, – сказал он детям, когда они проходили мимо него. – А вы маму доводите до исступления. Как не стыдно!
Лишь только все они вышли из комнаты, как Марина подобрала с дивана телефон и снова села на диван. Юля все это время терпеливо ждала, потрясенная сценой, невольным свидетелем которой она стала.
– Что ты хотела сказать? – спросила Марина отрешенно. Взгляд у нее был потерянный.
– Ты, главное, не воспринимай все так близко к сердцу. Ну бесятся, бьют друг друга – это дети.
– Юля! – Марина вдруг выпрямилась и поднесла телефон близко к лицу. Глаза ее были странным образом выпучены и имели неживой, кислотный блеск. Она говорила шепотом и оглядывалась на дверь, словно боялась быть услышанной. – Я большой грех на душу хочу взять. Я еще никому не говорила об этом. Тебе одной расскажу.
Внутри у Юли все похолодело.
– Кажется, я знаю… о чем ты.
– Ты не можешь знать! Это нечто невероятное, фантастическое даже. Никто не знает, что у меня творится в мыслях, в моей больной голове, когда я наедине с собой и своими демонами-искусителями.
– Да нет, Марин… Я, кажется, все поняла сразу. Лишь только ты сказала. Не знаю почему, наверное, потому что знаю тебя как облупленную. Но ты этого не совершишь.
– Если ты знаешь, о чем я говорю, то знаешь, что совершу. Я уже в одном шаге от этого. Мне нужно только, сама понимаешь, сходить в одно место, и все. Назад пути не будет. – Марина засмеялась тихо и с какой-то непохожей на нее холодной злостью.
– Милая моя, ты не сделаешь этого, – как можно мягче сказала Юля. Она по себе помнила, что, когда человек в припадке, когда он не помнит себя, только мягкий голос может вернуть его к действительности.
– Я говорю: сделаю! – с какой-то не присущей ей жесткостью воскликнула Марина.
– Знаешь, почему я верю, что не сделаешь?
– Почему это?
– Сама посуди: ты столько лет ждала этих детей, столько лет искала. И вот тебе достались ребятишки, нормальные, развитые. Ведь если ты сделаешь то, что задумала, – попадешь в черный список. И тебе уже никогда не доверят детей. Ты же сама говорила: нельзя возвращать их в детский дом. Обратного пути не будет. И потом, милая моя, Мариночка, разве ты сама переживешь разлуку с ними? Ты ведь их уже полюбила, прикипела к ним.
– О, я переживу вполне, – и все-таки в голосе ее слышался вызов, как будто ей важен был не сам будущий факт преступления, а важно было именно убедить Юлю в том, что она его совершит.
– Ты как будто специально так говоришь мне, что сделаешь. А сама знаешь, что нет, – сказала Юля, поражаясь тому, сколько отчаяния было в глубине этих злых, полубезумных глаз. – Ты подсознательно почувствовала, что если выскажешь саму мысль об этом и будешь именно настаивать на ней, то сама себя загонишь в угол – придется делать обещанное.
– Нет-нет, не путай меня, я тебе говорю!
– Успокойся, успокойся, Марин, я на твоей стороне, я друг. Я за тебя. Ты же еще с мужем не говорила, да?
– Нет.
– Ну вот, поговоришь еще с ним.
И ровно в этот момент Марина дернулась – и вся выпрямилась, расправила плечи, словно преступница, которую поймали на месте планируемого убийства. Юля все поняла, когда услышала голос Виталия.
– Ладно, Юль, мне уже пора, надо доделать дела по работе еще, – сказала Марина торопливо.
Юля еще долго смотрела пустыми глазами на телефон. Чужие печали – Марины, Жени, – как непосильный груз, складывались ей на плечи, еще больше парализуя волю мысли, волю веры. Ее собственная цель обратилась в расплывчатое пятно, словно она размылась от чужих слез, и стала вдруг не столь значимой, какой была еще недавно.
Юля встала из-за стола и прошла на широкий балкон, опаленный яростным летним солнцем. Тяжело было стоять под знойным светилом, но она стояла, вглядываясь в далекую синюю гладь, ставшую словно кумиром для нее в последние дни. Океан манил ее. Она решится на что-то. Определенно, решится на что-то. Но на что именно?
Белые заворачивающиеся волны, нескончаемой грядой обрушивающиеся на каменистый берег, так и взывали к ней. Она решила не отвечать более на письма, взяла ключи и вышла из дома. Юля шла по направлению к дикому пляжу в скалах. Туда, где необузданная стихия, шумные волны, соленая пена смывали с человеческой души все напускное.
Глава десятая
2013 год, июнь
Лиза вышла из душного метро и быстро зашагала по широкому московскому проспекту. Пока она ехала через весь город, проливной дождь намочил улицы, покрыв их водной гладью нескончаемых луж, в которых теперь, как в больших зеркалах с неровными краями, отражались новостройки, стеклянные офисные здания – почти точь-в-точь, только чуть серая призма, казалось, размывала их настоящие цвета. Где-то далеко над городом, за парком, огненное зарево медленно погружалось в леса, а над ним, словно радостное знамение, пробегала бойкая широкая дорога радуги.
И это веселое, жизнерадостное буйство цвета было так отлично от того, что было на душе у Лизы, что она не могла понять, почему природа так волновала грудь, учащая сердца стук, почему она приглушала ее боль. Неужели расцвеченное после дождя небо заключало в себе нерукотворную очищающую мощь, которую оно стремилось передать тем, кто был в беде? Или это она сама все приписывала ему, во всем искала знак?
Квартира Веры, которую она снимала вместе с другой подругой, находилась в конце парка, в том месте, где улица начинала кривиться и загибаться, меняя направление и убегая в другую сторону. Это был панельный дом, которому было всего лет тридцать, но все же комнаты были обветшалыми, со старыми обоями, с полуразбитой посеревшей белой плиткой в санузлах и гарнитуром конца восьмидесятых. Тем не менее все это было бы ничего, если бы не ужасный запах – смесь кошачьей мочи и плесени, – который пропитал все стены и мебель. Раньше здесь жили кошки. Первые полчаса Лиза старательно привыкала к запаху, принюхиваясь и все задаваясь вопросом, как подруги жили и ничего не замечали.
Вера была еще одна – соседка не приехала с работы. Вере же ввиду ее положения разрешили перейти на дистанционную форму работы. Она уже дважды лежала в больнице на обследовании, часто ездила к врачу. Сергей старался все контролировать, и если не мог поехать вместе с ней, то просил в конце консультации звонить ему, благо врач был его другом и был не против такого контроля с его стороны.
То, что Сергей сразу не сказал Вере – что он заподозрил ревматоидный артрит, – очень скоро выяснилось и подтвердилось. Это был страшный удар для Веры, не подозревавшей о существовании столь серьезных заболеваний, а главное, не подозревавшей, что они могли поразить человека в столь молодом возрасте. Первое время она сопротивлялась диагнозу, ей все мерещилось, что анализы лишь временно ухудшились, и если их продолжать повторять, то вскоре обнаружится, что они придут в норму. Но Сергей убедил ее, что обследование было верно, как и сам диагноз. Она начала принимать преднизолон и метотрексат. Не сразу, но на четвертый месяц она почувствовала улучшение. Боли стали стихать. А она начала примиряться с мыслью о том, что была больна.
Лиза навещала подругу в больнице, а теперь дома. Ей приходилось привыкать не только к запаху квартиры, но и к тому, что Вера стала выглядеть иначе. Она не располнела, как могла бы – на преднизолоне, – но все-таки лицо ее округлилось, выросли щеки, глаза стали как будто чуть придавлены веками. Она не была отталкивающей. Пока не была. Но все-таки выглядела она по-другому, и ее было сложно узнать. Лицо ее сразу открывало тайну о том, что она больна.
– И что же он, совсем перестал звонить тебе? – спросила Вера, рассматривая неизменно красивое лицо подруги с большими голубыми глазами, светлые волосы. На той было стильное платье-карандаш с горловиной лодочкой.
– Да, – ответила Лиза. – Не звонил целую неделю. Я думала, выдержу, как ты и советовала – не звонить, чтоб он первым. Но все без толку.
– И ты не выдержала? – спросила Вера с укоризной.
– Нет, – Лиза засмеялась, словно извиняясь. – Я не могла. Я начала думать о том, что Артем просто боится позвонить мне, думает, что я его не люблю. Я решила, что надо развеять его сомнения. Вот и набрала первой.
– Ну конечно! – воскликнула Вера. – Ты неисправима. И что он?
– Сказал, что нам надо поговорить.
– Вот как.
– Да… – Лиза замолчала и опустила глаза. Ей было уже не до смеха. Она глотала слезы. – Он прямо по телефону сказал, что не видит будущего у наших отношений. Что я слишком хорошая, правильная для него, мне нужен постоянный мужчина, а он ветреный, ему не нужны серьезные отношения. И что-то еще, но я не помню. В общем, его основную мысль я выразила.
– Лиза, и ты… страдаешь?
– Да! Еще как.
– Я не могу поверить, – сказала Вера с возмущением, как будто правда не верила в любовные страдания из-за Артема, – что ты страдаешь из-за такого никчемного человека! Чем он покорил тебя? Просто огромный мужлан.
– Да нет же, я люблю его, и мне все равно, какой он.
– Как это может быть все равно?
– А разве тебе не все равно, разве ты не просто любишь Сергея?
– Нет, мне кажется, совсем не просто.
– В смысле? Ты любишь его за что-то?
– Нет, конечно, но чем больше узнавала его как человека, тем больше любила… Прошу тебя, не расстраивайся из-за Артема. Ты встретишь настоящего мужчину, который полюбит тебя. Только прошу, никогда, никогда не бегай за новыми кавалерами!
– А ты сама никогда не бегаешь за Сергеем?
– Нет! – резко сказала Вера. – Даже сейчас, когда он нужен мне еще больше, я редко сама звоню. Вернее, я жду, чтобы он звонил мне, потом я. По очереди. Чтобы он не думал, что я преследую его, понимаешь?
– Он у тебя хороший, так заботится о тебе, лично занимается лечением. Как тебе повезло! – Лиза сказала просто, совсем без зависти – или с завистью, умело скрытой.
Вера усмехнулась, в ее глазах блеснула горечь. Лиза как будто ничего не замечала, как она была недогадлива!
– Еще пока рано о чем-то говорить, – сказала Вера сквозь зубы.
– Что ты имеешь в виду?
– Ох, Лиза, ты же знаешь, что со мной происходит. Если бы я не была больна, то была бы уверена, что мы поженимся и будем жить долго и счастливо. Даже не так. Если бы мы уже жили долго вместе, и вдруг болезнь, то я была бы уверена в нем. Но мы так мало встречались, и тут эта хворь…
– Я не понимаю…
– Я просто хочу сказать, что если бы я умирала…
– Вера!
– Нет, позволь мне закончить. Если бы я умирала, то он бы не оставил меня до самой последней минуты. Но эта болезнь затяжная, неприятная, коверкающая суставы, имеющая системные осложнения. Могут развиться другие сложные болезни. Я не уверена, что он выдержит это. В конце концов, он еще молод и очень хочет иметь детей. И вряд ли через сложности, понимаешь? ЭКО или суррогатное материнство – явно не то, о чем мечтает молодой мужчина. Если бы он был просто инженер или менеджер по продажам, то легко смотрел бы на это все, не понимая того объема неприятностей, что будет впереди, но он доктор, он все это знает лучше меня…
– Но разве тебе не стало лучше?
– Да, но я на двух иммуносупрессивных препаратах сразу. И неизвестно, сколько буду принимать их. Отменить один вряд ли получится. Обычно до конца жизни приходится что-то принимать. Чаще всего болезнь прогрессирует, препараты сменяют другие, излечение невозможно даже в лучшем случае… Да что об этом говорить! Чем больше говоришь, тем глубже депрессия.
И тут только Лиза заметила, что не только округлившееся лицо и припухшие веки Веры смутили ее, когда она вновь увидела ее: глаза ее, словно старые линзы, помутнели и почти не пропускали свет. Да, поистине, правду невозможно было проглядеть теперь, после ее слов: Вера была глубоко и неисправимо несчастна. Лиза почувствовала, как сжалось сердце: как раньше она не замечала состояния подруги?
Быть может, она всегда сама приходила веселой, радовала Веру своим благодушием, при этом совершенно не замечая ее состояния. Но стоило ей самой явиться к ней с разбитым сердцем, как печаль подруги разлилась по комнате и проникла ей в душу. Она смогла наконец считать эту печаль как доступный ей теперь код. Доступный, лишь потому что она сама заговорила наконец на языке Веры.
– Если вы не видитесь, – сказала вдруг Лиза, – то как же насчет… ну, ты сама поняла. Ведь мужчина не может без активной половой жизни.
– Что-то в последнее время Сережа почти не интересуется этим.
– Подозрительно как!
– Он говорит, что это ради меня, потому что он боится причинить мне боль.
– А ты согласна с этим? Ты его поощряешь избегать… этого? – давила на нее Лиза, словно она прощупала первопричину охлаждения Сергея к подруге и хотела убедить ее в том, что нужно вести себя по-другому.
– Конечно нет! Я всегда за то, чтобы быть вместе до конца. Но он и слушать ничего не хочет. Какой же он упертый…
– Вот именно это и странно!
– Что именно?
– Да то, что мужчина и недели без секса не проживет!
– Откуда ты знаешь? – не выдержала Вера и сказала это с раздражением.
– Да это все знают!
– Ну как, как это можно знать? Ведь мы не роботы, в нас нет программ, и в мужчинах тоже…
– Но, Вера, ты такая наивная, я бы уже давно подумала, что у него кто-то есть.
– Прекрати! – воскликнула Вера. – Дело совсем не в этом.
Но она уже не верила в свои слова, и они обе это знали.
– Ты правда думаешь, что он бросит тебя, что не справится? – спросила наконец Лиза после долгого молчания.
– Нет. Я так не думаю. Но я думаю, что я не знаю, останется ли он со мной в конце концов. Не позвал же он меня жить в свою квартиру сейчас. А мог бы.
Сомнение, как и тогда, на Тенерифе, теснило грудь. Одновременно она помнила, как рассердился на нее Сергей за то, что ее вера в его чувства поколебалась тогда. Рассердится и теперь, если узнает, о чем на самом деле она думает время от времени. Неясное предчувствие поселилось в ней, словно неведомый призрак. Но разве может человек, сколь бы мнительным и чувствительным он ни был, предугадать, что уготовила ему судьба? Не могла этого сделать и Вера.
2013 год, август
Она не могла предугадать, что впереди два нелегких месяца, в течение которых ее состояние будет все ухудшаться. Болели теперь уже не только колени, но и кисти рук, шея, спина, бедра – то вместе, то по очереди. Но даже если это была одна точечная боль, то она приходила порой с такой силой, что Вера не могла спать, двигаться, а иногда ей было сложно есть. Врач только разводил руками, объясняя это тем, что организм привыкает к новым препаратам. Он обещал, что это будет только временное ухудшение, а затем ей станет лучше. Дозировку или препараты менять было слишком рано: на то не было существенных причин.
Сергей втайне от друга ходил на приемы к другим ревматологам, но не находил противоречий в тактике, которой придерживался лечащий врач. Это был замкнутый круг.
В этот день был выходной. Вера снова плохо себя чувствовала, но все-таки она была бодра – не счастлива, не радостна, но хотя бы бодра: сегодня к ней прилетела мать. Она вот-вот приедет к ней на такси.
За окном светило яркое прохладное предосеннее солнце, столь приятное, потому как нежаркое, но еще ласковое, теплое, согревающее. Окно в спальне Веры было полностью открытым. Она пробовала читать книгу, но постоянно отвлекалась и то и дело где-нибудь на середине главы ловила себя на мысли, что прочла несколько страниц, не понимая, о чем читает. Она то и дело возвращалась назад.
Спина побаливала. Эти ноющие боли больше всего раздражали Веру, потому что не оставляли ее в покое, она словно поселилась на иголках, и ничего с этим сделать было нельзя – она должна была все время чувствовать их. Ей казалось, что она забывала о них, но подсознание всегда помнило, всегда хранило память о них. Дни тянулись невыносимой, тягучей, вязкой тоской, и временами она спрашивала себя, зачем нужна молодость, зачем нужна жизнь, если она отравлена лекарствами, мучениями и отсутствием надежд.
Она не могла понять смысл борьбы, смысл сопротивления, если лучше уже не будет, и это известно точно. И если бы Вера могла ночью заснуть и провалиться в черный, опустошающий сон, то хотя бы в нем она могла забыть о своей судьбе и через это впустить в сердце надежду, что утром она проснется, и болезнь уйдет. Но поскольку почти каждая ночь была мукой, полной полусна, полубреда, полукошмара, то и переродиться к утру было никак нельзя.
Вера встала с кровати и подошла к окну. Высокие липы, заслонявшие вид на двор, волновались и шумели, о чем-то переговариваясь. «Все бы отдать, лишь бы понять, о чем они перешептываются», – подумала Вера. Казалось, любая жизнь – особенно столь длинная и ровная, как у деревьев, – была лучше ее собственной, и она завидовала высоким стволам, роскошным кронам, буйной зелени и причудливо бурлящему рисунку листьев. Сколько красоты было в жизни! Но сколько в ней было и боли…
Вдруг раздался звонок в дверь. Вера вздрогнула и улыбнулась. Это была мать. Она не выдержала и бросила бизнес полностью на мужа, чтобы прилететь в столицу и заботиться о дочери. Скоро соседка съедет, и они останутся в квартире вдвоем.
Татьяна Викторовна – стройная, ухоженная, в дорогом спортивном костюме необычного лилового цвета, в очках с яркой оправой, с короткой модной косой стрижкой – зашла в квартиру. Она была так молода для своих лет, так красива, – пронеслось в уме у Веры, – какой сама она не будет в ее возрасте: скоро болезнь украдет ее молодость, а вместе с ней и красоту.
Мать сразу обняла дочь, и это объятие одновременно и обрадовало, и расстроило молодую женщину: оно было долгим, слишком долгим, словно через него мать хотела сказать ей все, что было у нее на душе, передать ей силу своего переживания. Но Вера, быть может, не хотела этого знать, не хотела помнить о том, что мать тоже страдала, потому что ее страдание лишь увеличивало ее собственную муку – невыносимо было знать, что эта немолодая женщина, и так всю молодость потратившая на воспитание детей, должна была сейчас, в пожилом возрасте, убиваться из-за нее одной. И это было досадно.
– Почему же Сережа не предложил встретить меня? – спросила с порога Татьяна Викторовна.
– Мама! Он с дежурства сегодня. Ему нужно прийти в себя. Он так устает, что даже к родителям переехал жить в Москву.
Вера медленно прошла в комнату, переваливаясь с бедра на бедро. Она показала матери, где разместить чемодан, указала на шкаф и свободные полки. Затем они пошли на кухню, Вера хотела было налить чай, заикнулась про то, чтобы что-то приготовить, но Татьяна Викторовна запретила ей. Как бы она ни устала после дороги, она будет готовить сама сегодня и всегда с этого дня.
– Ты и так работаешь, когда тебе бы лучше отдыхать и уволиться, – сказала она.
– Нет! – вскрикнула резко Вера. – Пока работается, буду работать.
– Что значит «пока»? – строго сказала мать. – Тебе станет лучше.
– Да, станет…
– Даже не думай об этом. Стресс на работе может быть и причиной ухудшения, между прочим.
– Мама, хватит! – снова резко сказала Вера. – У нас и так один из руководителей был против того, чтобы согласовать мне удаленный график. Настаивал на том, чтобы я ездила в офис.
– Думаешь, он может уволить?
– Уволить вряд ли, но повышение теперь точно не светит. А у меня были такие планы…
– Ты женщина, тебе карьера не так важна. У тебя есть мужчина, это его забота.
– Да, наверное. Пусть, – сказала Вера безрадостно. Все ее амбиции, далеко идущие планы – все было разбито болезнью, которая проучила ее, показала, что все тлен, все, кроме собственного тела, которое нужно тебе здоровым, а не больным. В нем заключен твой разум, в нем заключена твоя жизнь, а не в почестях, должностях и счетах в банке.
Вера замолчала. Татьяна Викторовна заварила чай и поставила на маленький старый стол заварочный чайник и кружки. Кухня была не самой крохотной – девять метров, и даже несмотря на ветхий ремонт, здесь было уютно. На окне стояли искусственные фиолетовые и лиловые розы в пастельно-фиолетовом горшке. На гарнитуре был хороший электрический чайник, лежали яркие фиолетовые полотенца, стояла дорогая деревянная подставка под ножи. На крючках висели новые бамбуковые разделочные доски. На окне белела штора с лиловыми лепестками, подвязанная аккуратно с одного бока. Чувствовалось, что молодые женщины как могли украсили обветшалую квартиру.
В последнем ответе Веры было так много смирения и так мало жизни, что Татьяна Викторовна бросила на нее едкий взгляд.
– А с Сережей вы давно… виделись в последний раз?
– Да… на прошлых выходных. В последний месяц он стал реже приезжать, а меня просит не напрягаться и не ездить к нему. Он даже переехал в Москву, к родителям, – говорит, чтоб меня чаще видеть. Но что-то я не заметила, чтоб мы чаще виделись.
– Но он как-то это объясняет?
– Объясняет. Вообще, он мне во всем помог – и диагноз быстро поставить, и нормальное лечение получить, а еще он даже преднизолон тайком купил в Испании, еще не зная точно диагноза… Говорит, на импортном меньше осложнений. На нашем я бы сейчас располнела быстро и много другого началось бы… Но почему мы так мало видимся, почему он не предложил жить вместе, я до конца не понимаю… Мы отдаляемся, а он говорит, что изучает новые для него направления в медицине. Он практически получает новую специальность, только полностью самостоятельно, без вуза. И это отнимает у него все время, – Вера говорила, но чувствовалось, что она не до конца верит Сергею или же верит, но не в то, что он занят правильным, нужным делом и что он не тратит свою энергию впустую.
– Какую такую специальность? – удивилась Татьяна Викторовна. Казалось, она уже заранее осуждала Сергея, потому что сразу поняла, что он что-то недоговаривает. Это слышалось в голосе, ощущалось в неприязни, которая, как осадок, проникла в ее жесты и мимику. Чем больше она слышала, тем больше он ей не нравился.
– Догадайся, – сказала Вера с укоризной, как будто все было крайне очевидно и было странно, что Татьяна Викторовна не видела этого.
– Не понимаю.
– Иммунологию. Ревматологию. И все, что с ними связано.
– Но зачем? Разве у тебя не лучшие врачи?
– Лучшие.
– Тогда зачем? Зачем?
– Я не знаю! Не знаю! – с надрывом выкрикнула Вера. – Он считает, что может найти альтернативный способ лечения. Но для этого сам должен сначала разобраться.
– Какая глупость! – сказала Татьяна Викторовна. – Если бы такой способ существовал, разве наши московские врачи не знали бы о нем? Или другие врачи в мире? Ведь лечение по международным протоколам!
Вера вздохнула. Если до разговора с матерью она постоянно убеждала себя, что любимый прав хотя бы отчасти и что столь умный человек не может настолько заблуждаться, то теперь, когда ее сомнения были подкреплены критикой матери, она окончательно утратила веру в идеи Сергея и в то, что он не напрасно тратит время.
– Лучше бы побольше времени проводил со мной… когда мы вместе, я начинаю как будто забывать о боли. Мне его ужасно не хватает. Он стал реже звонить и говорит, что так устает, что не находит в себе сил набрать меня. Представляешь? Я все понимаю, он устает… Но разве отношения сохранить, если забыть друг о друге?
– Не нравится мне все это. Может быть, Ольга Геннадьевна влияет на него? Они ведь снова под одной крышей.
– Об этом я тоже думала. Но что я могу сделать? Любую мою попытку намекнуть ему на то, что он нужен мне не в мечтах о светлом будущем, а в реальности, он воспринимает в штыки. Говорит, что так может рассуждать только примитивный человек.
– Иди к нему. Борись за него! Что это такое, вы почти не видитесь и не общаетесь! Так отношения развалятся совсем. А потом, представь, как тебе сложно будет найти мужа в твоем-то положении.
Вера недовольно закатила глаза. Все стереотипы мира были заключены в одном человеке, и он сидел теперь перед ней, – мысль мелькнула в голове против воли. Но хуже всего, она быстро попадала под влияние матери и не могла противиться ему. Идти к нему – было не по ее правилам. Она не бегала за мужчинами, не искала их внимания или одобрения. Но когда выбор был – поступиться гордостью или потерять единственного человека, с которым она могла быть счастлива, – что Вера могла выбрать? Что? Да еще и с таким советчиком под боком?
Прошла неделя с момента приезда Татьяны Викторовны. Сергей все обещал себе навестить Веру и познакомиться с ее матерью, но не успевал. Он сам составил жесточайший график обучения и не прощал себе, если задерживался. Он готов был отложить все: Веру, родителей, друзей, сон, пищу, только бы успевать учиться. Пока все смеялись над ним и принимали за чудака, помешавшегося на идее исцеления, он видел свет в конце тоннеля, он осязал дыхание вольного ветра, он горел каждой клеточкой тела, оттого что чувствовал – ключ скоро будет в его руках. Тот самый ключ, что отопрет все двери.
На этих выходных Сергей пришел с дежурства в квартиру родителей, сразу упал на кровать и заснул, но уже через два часа был на ногах. И вот опять он уставился в экран ноутбука и по обыкновению читал медицинские статьи. Телефон разрядился, но ему было все равно. Ольга Геннадьевна тихонько заглянула к нему в комнату и недовольно фыркнула, причем нарочно сделала это так, чтоб он слышал. Но Сергей не повернулся к ней и никак не ответил, хоть это и было неприятно ему. Мать не в первый раз сердилась на него за то, что он все свое свободное время проводил за чтением и изучением материалов, исследований и экспериментов по лечению аутоиммунных заболеваний.
Владимир Олегович более ровно относился к его увлечению: видимо, имея больше терпения, он верил, что все это пройдет. Потому каждую неделю он спокойно выслушивал сына, взахлеб рассказывавшего ему о новом исследовании и сопряженной с ним новой надежде для Веры.
Но сегодня Ольга Геннадьевна втайне от Сергея поговорила с мужем. Она давила на него и требовала, чтобы тот убедил сына. Но в чем? Понимала ли она, что цепь логических связей, нарисованных в ее уме, была в тысячи раз эфемернее, чем самая фантастическая идея сына, и ничего общего не имела с реальным положением дел?
Владимир Олегович постучал в дверь и вошел. Вид у него был бойкий, но с оттенком вины – казалось, за само намерение поговорить сыном. Сергей посмотрел на него уставшими глазами, под которыми расплылись широкие круги. Отросшие волосы его были растрепаны, а несколько дней не бритое лицо помято, как бывает, когда человек разбивает сон и регулярно недосыпает. Владимир Олегович, глядя на его измученное лицо, вдруг понял, почему супруга так не на шутку встревожилась: казалось, еще чуть-чуть – и Сергей заболеет от усталости и упадка сил. И почему он сам не замечал этого раньше? Мужская невнимательность? Или старость?
– Сережа, ты даже не вышел позавтракать.
– Пап, я не маленький, если хочу есть – ем. – Он по-прежнему не отрывался от ноутбука, все еще уверенный, что отец пришел поговорить о чем-то столь незначительном, что можно было слушать его вполуха.
– Сережа, я хочу серьезно с тобой поговорить. Мама обеспокоена… Ты почти не спишь, почти не ешь… Так не может больше продолжаться.
– Ты же знаешь, чем я занимаюсь. Я нашел способ…
– Ты каждую неделю находишь его!
– Нет, ты меня не слушаешь! – радостный, что речь зашла о том важном, что он лелеял внутри себя, Сергей спешил поделиться этим с отцом, забыв об осторожности и давно выведенном им правиле: не говорить этим людям ничего сокровенного. Глаза его горели лихорадочным блеском. – Две недели назад я нашел настоящий альтернативный метод лечения. Он должен заработать, но мне нужно все досконально изучить, чтоб не совершить ошибки.
– Сережа, все эти эксперименты – обман! – не выдержал Владимир Олегович и перебил его. – Сам посуди: если бы был волшебный способ исцеления, разве о нем не знал бы каждый встречный? Как минимум все ревматологи или иммунологи были бы в курсе. Может быть, у этих твоих докторов выздоровел небольшой процент за счет эффекта плацебо, и теперь они обманывают других пациентов, обещая невозможное. Так обычно бывает.
– Нет-нет, ты не прав, совершенно не прав! Такие методы невыгодны мировой фармацевтике, а отсюда и официальной медицине.
– Вселенский заговор?
– Нет, просто нездоровая конкуренция. Сильнейший выживает слабого – вот и все. Информационная война.
– Нет никакой информационной войны и никогда не было, это все бредни полоумных!
– Да неужели? – засмеялся Сергей.
– По крайней мере, в сфере медицины ее нет, – поправил себя Владимир Олегович. – Послушай, Сережа, ты сражаешься с ветряными мельницами… гоняешься за воздушными замками…
– Нет, я ищу… я ищу… – Сергей подбирал правильное слово, словно прощупывал пульс, – слово, которое отразит самую суть его поиска и ударит в самое сердце. – Путь к свободе.
– Вот именно! – Владимир Олегович, как это ни странно, почти сразу понял его, лишь несколько секунд поколебавшись. – Ты хочешь свободы от болезни любимого человека. Настолько сильно, что готов заморить себя голодом и поверить в иллюзию, ты словно одержим идеей исцеления. А ведь прошло всего полгода! Что будет дальше? Сойдешь с ума?
– Что может быть плохого в том, чтобы любить настолько, чтобы отдать все за здоровье женщины?
– Если бы это было так! Но ведь это опять одна иллюзия… Ты… ты просто не можешь, не хочешь принять Веру такой, какая она есть. Она как неисправная машина – зачем такая машина нужна? Как бы ты ее ни любил, ты будешь чинить ее. Ты настолько не готов к жизни с человеком со столь серьезным заболеванием, что заставил себя поверить, что вылечишь ее. Вот и все. Посмотри правде в глаза. Веру не вылечить, можно только назначать поддерживающую терапию. А если ты не готов к этому, то и не надо связываться. Вы встречались всего пару месяцев, а потом она заболела. Ты и так долго продержался. Не вини себя, я тебя прошу… Не вини себя, если хочешь расстаться.
Сергей закрыл глаза. Как он устал, как он хотел спать, как он хотел есть, как он хотел просто повалиться на кровать, включить какой-нибудь фантастический фильм, например старые «Звездные войны», чтобы забыть обо всем! Но он вышколил себя, сжав всю свою волю в кулак, все запретив себе, словно вся его лень или остатки лени обратились в его совесть, которая пристально следила за каждым шагом Сергея. Так зачем он тратил свое бесценное время на этот пустой разговор? Почему он не взбесился и не накричал на отца? Владимир Олегович смотрел на него долго, убежденный, что проник в суть и что сын переваривает его слова. Он не понимал, что Сергей думал совсем о другом.
О том, что он никогда не ждал от родителей понимания: ни от матери, ни от отца. И что бы кто из них ни сказал теперь, он ко всему был готов, даже к самой чудовищной клевете на самого себя.
Читать бесплатно другие книги:
